Тонкие, невесомые птичьи лапки коснулись Марусиных пальцев. Синичка. Может, её любимица, которую она всегда привечает птичьими вкусняшками у Собственного садика. А может и нет. Разве различишь их? В Павловском парке вся живность прикормленная, почти ручная. Эта малышка в галстучке очень любопытна - попрыгала к лицу Маруси, повертела головкой, но едва девушка улыбнулась, моргнула, и всё – спугнула птичку движением ресниц. А всё равно, лёгкие птичьи прикосновения были необыкновенно приятны. Как касания счастья – почти неуловимые.
Меньше всего её нынешнее положение можно было назвать счастливым. Правда, лежать было удобно. Первые мгновения после падения Маруся задвигала было руками-ногами, пытаясь подняться - посмотреть, кто толкнул её под мостик Старосильвийского пруда так внезапно и жестоко. Но, поняв, что всё равно ничего не увидит, пока не вылезет на дорожку, оставила попытки.
Павловский парк – такой родной, любимый – обступил её, защищая, обволакивая своими запахами и звуками. Хотелось просто полежать в молодой траве, глядя на утреннее небо между крон, просто послушать соловьёв, завершающих ночные песни, и как обычно – то ли подумать, то ли помечтать. Не хотелось думать о плохом. А оно, плохое, реальней некуда – сшибло её, как кеглю, вниз, на камни…
Влажная с ночи трава приятно холодила ушибленный бок и содранный локоть, разгорячённое бегом тело. Мысли текли лениво: и кто же это подобрался к ней так быстро, так бесшумно, и поступил так мерзко?
В падении она успела схватиться рукой за столб мостика и поэтому съехала вниз по влажной траве относительно плавно, а не полетела вверх тормашками на камни внизу. А могла и полететь. Что это? Просто бессмысленное хулиганство? Так это же надо было караулить её из засады - непохоже на случайного человека. И зачем кому-то сбрасывать её специально? Кому она, озеленитель Маруся, восемнадцати лет от роду, так помешала? Загадка.
Как следует обдумать глубину загадки Маруся не успела. Шорох дорожки под чьими-то кроссовками, и вот человек остановился, спускается к ней и - появляется в поле её зрения.
Ой! Марусю бросило в жар. Это он! Тот самый бегун, ради которого, собственно, она и затеяла свои утренние пробежки по Парку. Мгновенно она попыталась увидеть себя со стороны – глупый тюлень женского полу зачем-то развалился в траве.
- Девушка, вам плохо? – он склонился над ней. А Маруся чуть не ляпнула, что ей очень хорошо, но решила, что лучше правды ничего нет.
- Меня кто-то толкнул, но, кажется, всё в порядке.
- Кто же это мог толкнуть такую милую девушку? Надо вставать, трава мокрая, простудитесь, лето пропустите… Руку вот ободрали.
Он помог Марусе подняться. Ради этого она готова была упасть ещё пару раз. Какой же он высокий! И какая смешная, маленькая, кругленькая рядом с ним Маруся.
Она заприметила этого бегуна не так давно – с месяц – как окончательно подсохли дорожки Парка и бегающих граждан стало множество, но такой Аполлон в кроссовках один. Как будто, подмигнув своим верным музам, спрыгнул с пьедестала во главе Двенадцати дорожек, отбросил плащ и колчан, натянул шорты, футболку и вперёд – проверять: всё ли в Парке в порядке, влюблены ли в него по-прежнему все парковые фемины?
Уж Маруся-то точно влюблена, хотя какие у неё шансы? Ростом и статью не вышла, крепенькая, круглолицая, тёмные кудряшки, чёрные птичьи глазки – ничего общего с канонами вечной парковой моды. А они всегда перед глазами, давят своим совершенством, бронзово-мраморной неприступностью. Но Маруся знает – есть у них своя тайная, незнаемая простым человеком жизнь, кипят и у них свои медленные, но весомые страсти.
Вот, например, она точно знает, что статуя пастушки в Собственном садике – кокетливая вольница Марьяша – раздаёт авансы не только пастушку напротив, но и другим обитателям Садика. И бюст Оракула из Садика поэтому так встревожен и мрачен, не будет ему счастья с ветреной пассией. Но всё равно она лучше, чем эти влюблённые в себя Грации из павильона – ну что это такое, право, вечно стоять спиной ко всем кроме друг друга? Эгоизм и высокомерие, вот что, отвечала себе Маруся, и симпатизировала Марьяше – такой живой в своём откровенном жесте. Марьяшу вообще любили все озеленители и всегда говорили ей «привет», выходя в Садик работать.
- Давайте-ка я провожу вас, - предложил красавец-бегун. Меня Вадим зовут. А вас?
- Маруся, - ответила девушка и смутилась от звучания своего простенького имени. Не то что у него – Вадим! А вот отчество из такого имени довольно странное – тут же подумала она.
- Кто же мог вас толкнуть? – вернулся Вадим к причине знакомства, когда они пошли рядом. «Слава богу, что не побежали, - думала Маруся, - я бы тут же отстала».
- Не представляю. Но меня кто-то караулил. Потому что шороха травы не было, гравий не скрипел. Может прятался с другой стороны мостика… И потом человек исчез очень быстро.
- А до этого вы не заметили ничего подозрительного? По сути ведь это попытка убийства. У кого были причины так вас не любить?
- Не знаю, я простой озеленитель, в Парке работаю, – со вздохом ответила Маруся и подумала, что опрашивает её Вадим, как заправский следователь. – На работу мне к восьми, сейчас поднимусь вон на тот холмик – а там уже наша бригада собралась. Никакие тайны мне неизвестны, богатого наследства не получала, на высокие должности не претендую.
- Ну и хорошо, что не претендуете, - весело ответил Вадим, - а я претендую побегать с вами завтра утром. Сможете?
- Конечно, - поспешила согласиться Маруся. – Только я не смогу бежать в вашем темпе.
- Не страшно, приспособлюсь как-нибудь.
День у Маруси шёл в какой-то поволоке - под сенью Аполлона, как она сама назвала это поздневесеннее помутнение рассудка. Сто двадцать раз она сказала себе, что парень просто заинтересовался криминальным моментом, ничего не сказал о себе кроме имени, и вообще…
Что вообще – она пояснить бы не смогла, но видимо это было неверием в себя. Да ещё Эдик Чичко, водитель приписанного к бригаде трактора с прицепом, суетился поблизости и всё поглядывал на Марусю, причём уже без всякого обожания. Она уж не знала куда деться от него после вчерашнего.
Шустрый, малорослый Эдик неровно дышал к Марусе и наконец решился обозначить свои чувства материально. Здоровенная кошка-копилка, обклеенная каким-то бархатистым материалом чёрного цвета, с зелёненькими стекляшками глаз была вручена Марусе на глазах всей бригады. То есть Эдик кошку протянул, а Маруся даже руки за спину убрала, чтобы не взять, и наверное на лице у неё отразился такой ужас от неуместности, несоответствия этой кошки всему, что она любила и чем восхищалась, что даже Эдик понял, что капитально промахнулся с презентом.
Подловив девушку потом, когда вокруг никого из своих не было, он зашептал ей горячо:
- Слышь, Маруся, ты не думай, что у меня денег нет… Я мог бы и колечко золотое подарить! Скоро вы все узнаете, как Чичко умеет зарабатывать! Я вообще машину куплю!…
Маруся искренне удивилась – при их зарплатах Эдик мог купить разве что игрушечный самосвал – и весело, без всякой задней мысли, ответила:
- Машину? Так это деньги на машину ты прятал недавно в Турецкой беседке?
Тут с Эдиком что-то случилось – он побледнел, отчаянно замотал головой, бормоча «нет-нет-нет», попятился и кинулся к своему трактору, как к спасительной гавани. А Маруся просто пожала плечами да и выкинула из головы и свой вопрос, и его странный ответ, и то, что видела, как Эдик, стоя на цыпочках из-за маленького роста, забросил в вазон Турецкой беседки какой-то пакетик в чёрном полиэтилене.
К середине дня погода переменилась, в воздухе повисла мельчайшая дождевая взвесь, сквозь неё даже гравийные дорожки Парка казались нежнозелёными. Проходя по ним, Маруся трогала юные побеги стриженой акации – тугие и маленькие, как кулачки младенца – совсем скоро их, бедных, обкромсают безжалостные секаторы ради принятого порядка и аккуратности.
Старые львы наверху Итальянской лестницы обернули к девушке морды – инвалиды, заботливо собранные из кусочков - и вода под ними натекла лужицами, словно они обмочились. Маруся смотрела сверху на долину реки Славянки, изящно огибающую мокрые поляны и Храм Дружбы – бело-жёлтый и кокетливо-правильный. Рядом с ним в ядовито-жёлтых дождевиках возились девчонки из второй бригады – разбрасывали торф под розовые кусты, и казалось, что это крупные осы слетелись на кремовый тортик Храма Дружбы и лакомятся неспеша.
Да уж. Если бы кто-то столкнул её с этой лестницы, то точно не любоваться ей больше Парком, костей бы не собрала. Так что повезло, можно сказать.
Их бригада работала сегодня у галереи Гонзаго, и Маруся то и дело поглядывала на фрески галереи – почти бесконечные, уходящие вглубь – в другое время и место – лестницы, переходы, арки, колоннады. Как будто кто-то блуждал там во сне, а потом припомнил и всё запечатлел здесь на стенах.
Ох, как хотелось и ей там побродить и даже заблудиться в этом полусвете-полумраке, в золотой пыли светлых красок. Но не одной - одной страшно, а с Вадимом , например. Мечтательница.
- Маруся! На что засмотрелась? Ещё сажать и сажать, – пихнула её в бок коллега. Несильно, но ушибленный утром бок заныл обиженно.
Взгляд перескочил на ближний план – лёгкую фигуру Меркурия, стремительную, в шаге от неба - облитый влагой, тёмный, бронзовый бог весь лоснился. В этот раз мальчишеская стать Меркурия кого-то ей напомнила.
Подвижный, легконогий, торговли, зарабатывать… Эдик! Вот кто толкнул её под мост! Конечно! На своём тракторе он мог рассекать где угодно, и никому это не было подозрительно. Он запросто мог притаиться у мостика, спецовка зёлёная, сам маленький, быстрый. Выскочил, толкнул и бежать. И даже не посмотрел, что с ней, поклонник хренов, потому что трус.
И как это она сразу не поняла, что это Эдик? Потому что забыла, как он перепугался тогда. То есть прятал он что-то запретное…
Марусе вдруг всё стало ясно. И испуганный Чичко со своим «машину куплю», и её падение, и вопросы Вадима-Аполлона.
Утро выдалось туманным, вчерашняя морось поднималась из травы призрачными космами, завивалась в клубки у рощ, растворялась в луговинах. Колонна Конец света, у которой планировалось начать пробежку, действительно казалась затерянной одинокой вешкой.
Маруся уже замёрзла, а Вадима всё не было. «Ну а что ты хотела, - сказала она себе, - решила, что прям покорила?... Беги давай, а то на работу скоро». Бежалось легко. Как это часто бывает - физическая нагрузка притупила обиду. Маруся и не заметила, как показался круг Двенадцати дорожек. Музы, девять античных дев, стояли по краям тихие, сонные, только их обожаемый Аполлон в центре, как всегда, куда-то шёл.
Маруся остановилась передохнуть, оперлась на «золотой» башмак Каллиопы, подумала: а какой музой могла бы быть она сама? И сама же ответила – музой пустых фантазий…
И тут в тишине сумрачного Парка она совершенно отчётливо услышала тарахтение трактора. Чичко! Не оставил, значит, своих планов, опять её выследил.
Нет, она не побежит от него. Вот ещё! Просто переждёт за постаментом. Но по мере того как тарахтение приближалось, желание сорваться и бежать становилось всё сильнее.
Он не проехал мимо, а остановился прямо рядом с ней.
Сердце билось всё чаще, и ни камня, ни палки рядом…
- Вот вы где! А мне пришлось одолжить кое у кого трактор, так резво вы, Маруся, припустили, не догнать! – ей улыбался Вадим. В кузове сидел хмурый Эдик, пытаясь спрятать куда-нибудь руки в наручниках.