***
Алексей Петрович не помнит своего прошлого. Памятью его природа обделила. А жена Алексея Петровича Люся помнит своё прошлое в мельчайших подробностях.
Помнит Люся, как в послевоенные годы семья питалась картофельными очистками, которые покупали на рынке, как собирала она со стола хлебные крошки, и как однажды нашла на дороге грязный затоптанный кусочек булки и съела. И вспоминает она о том, как они с сестрой, когда умер Сталин, пытались уехать в Москву защищать Кремль от врагов, и милиция сняла их с поезда. А было тогда Люсе десять лет.
Помнит Люся и свои девичьи годы, и, бывает, спрашивает мужа: «Помнишь, Алёшка, как в день нашего с тобой знакомства в парке катались мы на каруселях? Я сидела на серой лошадке, а ты на верблюде». А Алексей Петрович не помнит ни карусели, ни лошадку, ни верблюда, но в этом Люсе не признаётся, кивает головой и улыбается.
Был у Алексея Петровича брат, умер он в молодом возрасте, и фотография его хранится в семейном альбоме. И часто Алексей Петрович рассматривает фотографию и пытается вспомнить какие-то подробности своей жизни с братом в родительском доме, но безуспешно. И если бы не эта фотография в альбоме и сохранившееся свидетельство о смерти брата, то Алексей Петрович и засомневался бы: а был ли у него брат?
А отца и мать Алексей Петрович помнит смутно. Иногда удаётся ему заглянуть в своё далёкое прошлое, и видит он там два каких-то неясных образа и думает, что это его отец и мать.
Прошло пять лет, как Алексей Петрович на пенсии, а уж не помнит он тех, с кем много лет бок о бок на заводе работал. Как-то останавливает его на улице пожилой незнакомец, по плечу похлопывает, говорит: «Привет, Петрович! Богатым стал, мимо проходишь, как поживаешь-то, кости стариковские не скрипят?» А Алексей Петрович не может понять, кто перед ним, вглядывается в лицо незнакомца, вяло поддерживает разговор, но в том, что не узнаёт собеседника, не признаётся, как-то неудобно ему в этом признаться. А в конце концов обнаруживается, что встретил он приятеля своего Вовку Колбасина, с которым проработал в одном цехе двадцать пять лет.
Кто-то может сказать, что у Алексея Петровича стариковская болезнь — склероз. Но сам Алексей Петрович так не думает. И в молодые годы он не помнил своего прошлого. Бывало, соберутся в обеденный перерыв рабочие в курилке, все молодые, весёлые, байки из своей жизни друг другу рассказывают, службу армейскую вспоминают. И Алексею хочется рассказать, было и в его армейской жизни что-то интересное и смешное, но, как ни напрягает он свою память, ничего вспомнить ему не удаётся.
Есть у Алексея Петровича и Люси дочь Вера. Живёт Вера в другом городе и они редко её видят. Есть у них и внуки. Но если спросить Алексея Петровича, сколько у него внуков, и попросить перечислить их по именам, то он смутится и затруднится с ответом.
А с родственниками у Алексея Петровича случаются недоразумения. Не помнит он их, путает имена. Как-то приходит к Алексею Петровичу родственник по какой-то своей надобности, а он и не узнаёт его, принимает за сантехника, в ванную ведёт, засор показывает. Ну родственник-то и в обиде на Алексея Петровича и уж к нему ни ногой.
А вот и единственное, чудом сохранившееся в памяти Алексея Петровича, воспоминание: мальчик Алёшка сидит на диване в комнате своего деда Ивана Ниловича, дед ходит по комнате и поёт: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…» И происходило это, по-видимому, в конце 30-х годов, и было тогда деду около шестидесяти, а Алексею Петровичу пять-шесть лет.
* * *
Мой сосед по дому Владимир Михайлович завидовал людям, получившим дары удивительные и необъяснимые. О таких дарах по телевизору рассказывают, в газетах пишут. И по рассказам этим, человек получает дар как-то вдруг, нежданно-негаданно, после удара молнии или тяжелой травмы головы. Рассказывали о человеке, простом газосварщике. Из леса он возвращался, по грибы ходил. А на дороге его гроза застала. Укрыться-то негде было, и молния угодила ему прямиком в голову. И какое-то время провёл газосварщик в состоянии клинической смерти, а когда к жизни вернулся, то и обнаружил в себе дар знания языков, среди которых языки уже исчезнувшие, неизвестные даже учёным. И о другом человеке рассказывали. Упал он пьяным с крыши своего дома, получил тяжёлую травму головы и длительное время находился в коме, а когда вернулся к жизни, то и обнаружил в себе дар предсказания извержений вулканов, землетрясений, ураганов и других природных катаклизмов.
А откуда люди получают такие дары удивительные, никто объяснить не может. Одни видят в этом волю Божию, другие — воздействие на человека каких-то неведомых инопланетных сил, а есть и такие, кто даёт этому чуду простое объяснение: обман это, розыгрыш, шельмовство.
Но сосед мой Владимир Михайлович верил в дары и, бывало, говорил: «Вот бы и мне дар, хоть какой, получить, готов я ради дара-то и на удар молнии, и на тяжёлую травму головы, и на смерть клиническую».
Но жил Владимир Михайлович в городе, где на каждой крыше громоотвод установлен. Как уж тут молнию-то получишь. И травму головы получить затруднительно. Не лезть же пьяным на крышу.
Но вот как-то Владимир Михайлович вешал на окно штору, упал со стремянки, головой о шкаф ударился, и увезли его в больницу. Находился ли он какое-то время в состоянии клинической смерти, неизвестно, но в коме находился. А когда Владимир Михайлович вышел из комы, навестила его в больнице жена Катя. Сидела она у его постели, плакала, причитала: «Повредил ты головку-то, Володенька…»
А Владимир Михайлович уж всё и помнил, и понимал, спрашивал: «Кать, а в коме-то я был?» Катя всхлипывала, говорила: «Да как же не быть-то, Володенька, думала, что уж и не увижу тебя живым-то».
Как-то сижу я перед телевизором. Ночь уже, а мне не спится. И смотрю я телепередачу «Удивительное и невероятное рядом с нами». Есть такая научно-развлекательная телепередача, и почему-то ночью она идёт.
«А сейчас вы станете свидетелями удивительного и невероятного,— объявляет телеведущий,— оживления человека, скончавшегося три дня тому назад». И показывает телеведущий свидетельство о смерти этого человека, чтобы уж не было никакого обмана. А умерший человек лежит на столе, покрытый простынёй, только ступни ног и видны. Звучит тихая музыка… К лежащему на столе подходит некто в чёрном, делает какие-то движения руками, произносит какие-то слова… И вдруг лежащий на столе медленно поднимается, простыня с него спадает… Камера показывает крупным планом лицо воскресшего человека, удивлённое испуганное…
Испугался и я, даже вскрикнул. Жена в спальне проснулась, забормотала что-то. «Что же это такое,— подумал я,— уж не Христос ли на землю явился, или обман это, розыгрыш какой-то».
А вот крупным планом и героя этого удивительного и невероятного действа показывают… И опять я вскрикиваю. Да это же мой сосед Владимир Михайлович! Получил-таки он дар, и не простой, а какой-то уж сверхудивительный и сверхневероятный.
А Владимир Михайлович выглядит уже не простаком, каким я его знал, а солидным, загадочным, в чёрном фраке с бабочкой на белоснежной сорочке. И рассказывает он о себе: как дар оживления умерших получил, о падении со стремянки рассказывает, о тяжёлой травме головы, о каких-то голосах, которые слышал, находясь в коме…
«Ты ли это, Владимир Михайлович?» — спрашиваю я и чешу у себя в затылке.
* * *
Когда Михаил Иванович был моложе, а было ему тогда около шестидесяти, видел он сны удивительные. То царица Екатерина ему приснится, то, прости, Господи, Сталин, а то и политики известные.
И всем Михаил Иванович рассказывал свои сны: жене Клавде, приятелям, соседям. Над ним смеялись, не верили. Говорили: «Опять ты, Иваныч, со своими снами! Быть не может таких снов, фантазии это твои!»
Все смеялись, и Михаил Иванович смеялся, время было такое «весёлое» — 90-е годы!
Но ушли «весёлые» 90-е, и сны удивительные куда-то ушли. И стал Михаил Иванович видеть сны другие — эротические. Но о них он никому не рассказывал. Утром вспомнит он сон эротический, а вспоминать, бывало, приятно, и забыть старается: стыдно как-то, возраст уже не тот.
Но ушли и эротические сны.
И явились сны, которым Михаил Иванович поначалу-то и обрадовался. Но стал замечать, что не сны это, а какой-то один сон, однообразный, повторяющийся.
А снится Михаилу Ивановичу одно: ищет он во сне дом, в котором детство провёл, пытается доехать, дойти до него, едет, то в автобусе, то в трамвае, выходит не на своей остановке, попадает в чужой дом с чужими людьми, о чём-то он спрашивает их, что-то они ему говорят… И так до бесконечности, мучительно и однообразно, пока не наступит утро, и он просыпается с тяжёлой головой и ощущением отчаяния.
И сон этот повторяется каждую ночь. Сон изматывает, и, бывает, что среди ночи, измученный поисками во сне дома детства, Михаил Иванович просыпается в поту, и задыхаясь, слышит, как стучит в груди сердце, и охватывает его страх. И боится он продолжения сна, и не спит до утра.
А утром рассказывает Михаил Иванович сон жене Клавде, но она не понимает его, говорит, что всё это стариковские страхи, сны стариковские.
И хочет Михаил Иванович поговорить с кем-то, рассказать сон, пожаловаться. Быть может, этот кто-то успокоит его, растолкует сон, объяснит причину сна. Но кому рассказать-то, кому пожаловаться? Вокруг все чужие, равнодушные, пожалуй, и засмеют старика.
…Вот и улица Карла Маркса. Ещё немного до поворота, и направо. Михаил Иванович взволнован,— снесли дом? Но дом стоит, — не снесли! Дом двухэтажный, ветхий, с отвалившейся местами штукатуркой, с разрушенными временем балконами, построенный в 30-е годы рабочими автомобильного завода. Михаил Иванович смотрит на своё окно на первом этаже, слева от двери подъезда. Когда-то в этом окне, много лет назад, свесив босые ноги, сидели два друга Мишка и Колька и стреляли из рогаток по воробьям. В окне дома появляется мальчик. Он машет Михаилу Ивановичу рукой, что-то ему кричит, смеётся, показывает язык. Михаил Иванович сердится, грозит мальчику палкой и уходит…
Раннее утро. Клавдя суетится на кухне, гремит кастрюлями. Слышно, как за окном дворник метёт двор. Из подъезда на роликах выкатывается соседский мальчишка. Дом просыпается.
Не проснулся в это утро только Михаил Иванович.