Ну, сложно мне по нотам выучить необходимую музыкальную партию. Учу со слуха. И то, если есть кому со мною позаниматься, напеть. А самому, по нотам, сложно. Тем более что и нот-то я толком не знаю. Образование – полгода музыкальной школы в первом классе, и уже тогда что-то меня тормозило. Может лень, а может просто подход особенный нужен был к моему неприступному характеру, к индивидуальным особенностям. Слух, сказали, у меня есть и то хорошо.
Я вырос. В чём-то изменился, но особенности характера точно остались. Наверное, так у каждого. Причём, всякий хочет, чтобы эти, мешавшие ему жить особенности, не передались его детям. И это отдельная песня, со своими сложносочинёнными аккордами…
– Меня не интересует, дорогие мои: знаете ли вы ноты, есть ли у кого из вас голос и слух. Просто пойте вместе со всеми. Как в деревнях пели. Там же не спрашивали, умеешь ты петь или нет? Просто сливались в хороводе общего праздничного веселья, рабочего настроения или поминальной тризны… – так началось моё вторичное вхождение в мир музыки лет восемь назад. И подход этот в корне отличался от школьного.
Далеко не сразу я понял, что именно дух, сотворивший этот подход, и пленил меня. Я просто вновь и вновь приходил на занятия в фольклорный ансамбль. Пел, как пелось, плясал, как плясалось; и никто меня не корил за неправильное движение или ноту, никто экзаменов не устраивал и не качал головой от произведённого с моей помощью негармоничного трезвучия. Мы просто собирались и слушали о традициях, да и вообще о жизни наших предков, а потом в действии, как умели, выражали узнанное или давно позабытое…
Как-то легко и бережно отпаивалось моё оторванное от корней, сучковатое и, по всей видимости, изрядно подсохшее древо внутренней гармонии. В местах наиболее сильного искривления или там, где вот-вот должен был случиться надлом от слишком непривычных творческих изгибов, устанавливались необходимые подпорки знаний и опыта. Для обнаружившихся трещин в коре, всегда были наготове пропитанные бальзамом народной мудрости примочки.
И древо оживало. Как я радовался каждому появляющемуся вдруг зелёному побегу благодати с листочком разумения на нём! И радость эта была сродни любованию нарождающейся будущей жизнь могучего леса, которого ты ещё не видишь из-за наличия всего одной только веточки, но знаешь точно, что лес где-то есть, должен быть! И ты знаешь каков он, потому что имеешь в своей душе пусть малую, но истинную его часть – упругий росток со скромным молодым зелёным листочком…
Когда садовник уходит, сад сиротеет. Какое-то время сад может плодоносить, и если силёнок хватит, то может случиться перерождение и новый виток жизни сада. Если же просто без мудрого наставничества начать наугад переставлять подпорки или создавать видимость жизни, присваивая себе полученные плоды, то рано или поздно сад погибает. И часто бывает так, что человек, получив первый свой урожай, присваивает себе выросшие в его душе плоды, думая, что они его собственные. Но это не так. Эти плоды – Божии. И присваивая их себе, мы обрекаем их, а вместе с ними и себя, сначала на увядание, а затем и на духовное умирание.
Деревья не умеют ходить. Хорошо, что я не дерево.
Не знаю, какими намерениями Господь привёл меня на клирос Никольского храма три года назад, но я оказался именно здесь. Кстати, первый мой храм, тоже был Никольским. Из чего напрашивается вывод, что святитель Николай взвалил на себя неблагодарную ношу покровительства надо мной.
Поначалу моё нахождение на клиросе воспринималось мною как некое приключение с полным доверием прежнему садовнику. Певчим себя ни в коей мере я не воспринимал ни тогда, ни сейчас. Про «сейчас», быть может, и лукавлю, но, поверьте, не сильно.
С течением времени всё больше во мне крепнет понимание, что само пение на клиросе это далеко не самое главное. Да-да, именно так. Правильно дышать и попадать в нужные ноты умеют многие певцы. А вот молитвенным пением обладают, увы, далеко не все. И это является главным камнем преткновения. Твой голос, это инструмент. И на что ты его употребишь – вопрос.
Проводивший на нашем приходе певческий семинар о. Димитрий Болгарский много рассказывал о нужном состоянии. И как же далеко мы отстоим от его понимания! Некоторые слушатели семинара на второе занятие уже не пришли, сочтя, видимо, свои силы недостаточными для освоения преподаваемого материала. Да уже к концу первой встречи многие подходили к организаторам и говорили: «мы не туда попали», и «нам этого никогда не осилить», такие глубины певческого служения приоткрывал о. Димитрий, на столь необходимо высокую планку он указал в служении певчего. Но многие остались, ибо «что невозможно человеку, возможно Богу».
Я лично испытал полную гамму чувств от трепета и восхищения до полного осознания собственного ничтожества, от прикосновения к безднам, преподанного отцом Димитрием. Мне привычны пока лишь значительно более мелкие, начальные масштабы обучения. Какие? Я вам сейчас попробую рассказать.
Первое – понудить себя научиться настроить свою душу на нужный лад. Без этого навыка всё твои действия будут напоминать строительство замка на песке. И к счастью, для нужной настройки Господь нас всегда окружает учителями. Это наши ближние. Учителями мы их, конечно, не считаем – они для нас кто угодно: партнёры, компаньоны, сотрудники, родственники разной степени родства, друзья и приятели, но никак не учителя. Коллеги по «певческому цеху», на самом деле, относятся к самой грамотной учительской категории. Только вначале я совсем об этом не догадывался. Думал – в храме легко и безопасно. Думал главное для всех – Богу служить. И так оно и есть, только оказалось, что представления о таком служении, мягко говоря, у многих несколько разнятся, ввиду особенностей личности каждого служащего. И если уловишь нужную настройку, станешь для всех помощником в служении. А если нет, будешь постоянно спотыкаться.
В идеале здо;рово предстоять на службе пред Господом, как ангельский хор вместе с нами предстоит Ему, и нужно лишь не испортить пение этих Ангелов, но родить Богом данными голосами в мир осязаемую слухом красоту ангельского пения… но Ангелы-то не только к Богу, но и друг к другу относятся с ангельским терпением... Может потому они и Ангелы?
А тут совсем не ангельские заботы: нужно хоть как-то после рабочего дня на репетиции приблизиться к рабочему состоянию, когда в желудке урчит, потому что только позавтракать успел, глаза предательски слипаются после первого получаса певческих пассажей (всего вечерняя репетиция длится три часа, иногда три с половиной: с 19 до 22.30), и тут тебе молниеносный прострел стыда по печени – почему свою партию снова не выучил? Ты же всех тормозишь, отвлекая ценное внимание регента на себя! И тут всплывает то самое состояние первоклассника, который, как и ты сейчас не смог выучить заданный урок. А что делать, если не учится?! А что делать, если, мало того, что не учится, так ещё и стыдно признаться в этом. И начинаешь искать оправдания сам себе: я работал, у меня проблемы, много сил уходит на их решение, а тут ещё партии учи; и так ничего не успеваю, а у меня семья, дети, «семеро по лавкам» и т.д. и т.п…
Но тут сквозь подобные рассуждения твой взгляд упирается в точно такие же усталые глаза регента, а потом вдруг узнаёшь, что и она так же ничего не успела перекусить, потому что репетиции весь день по разным местам, лекции с перемещениями между ними в тех же пробках, в которых и ты сегодня простоял полдня. И практически у всех с тобою рядом стоящих и тянущих свои ноты, истории сегодняшнего дня не сильно от твоей отличающиеся. А ещё здоровье у всех разное, давление, ноги… а они стоят и поют.
И когда вдруг в один из подобных непростых вечеров появляется принесённый сжалившимся над нами Лёшей укутанный в пальто противень, от которого пленительно пахнет домашней выпечкой, то к болящему, но такому щедрому Лёшиному сердцу, рождается молитвенное чувство благодарности… на которое нахраписто наступает сама ответственность со словами: «Сначала репетиция, потом еда!».
И вот тогда-а, в борьбе с обильным слюноотделением, ты продолжаешь работать над собой! Потому что теперь есть всё, что нужно для внутреннего делания – и кнут, и пряник – выбирай, что твоей душе угодно для поддержания необходимого рабочего состояния! Ну и как тут обойтись без вынужденного терпения, наверняка ведущего к ангельскому состоянию?!
Невозможно петь, не снимая свою внутреннюю защиту от внешнего мира. В идеале нужно жить, являя свой лик перед Богом. А у нас, в большинстве своём, каждый защиту на себе носит, являя не лик, а личину. При пении её нужно снять; иначе получится не петь, а лишь напевать. И если ты всё же доверился, а рядом с тобой находится пусть даже просто неосторожный человек, то может случиться беда. В твоё открытое забрало, в распахнутые ворота твоей души может полететь камушек, сравнимый по поражающей силе с прожигающим насквозь зарядом едкой кислоты. Причём иной раз, совсем не от человека, а от ситуации. И вставая на клирос, очень скоро понимаешь, что тут, мягко говоря, бывает больно. Думаю, что многие из клирошан прошли через нечто подобное (если они, конечно, не успели закалиться где-то в других местах), говоря в сердцах: всё, уйду!
Когда пробуешь научиться чему-то новому, ты вначале должен явить миру своё неумение. Это бывает страшно. Но, не открывшись, не дав прозвучать своему неокрепшему голосу, нельзя его почувствовать и понять, что же тебе с ним нужно сделать? Этого не узнаешь ни ты сам, ни педагог, который хочет тебя научить. Дать хилую, неуверенную, смешную ноту взрослому человеку, да ещё в окружении лиц противоположного пола, сродни обнажению нерва!
Дилемма: не попробуешь – не научишься. Попробуешь, можешь получить весьма болезненный удар по своему самолюбию, с обильно кровоточащей душевной раной. Причём, реакция окружающих может быть вполне нейтральной, но из-за отсутствия именно поддержки ты сам можешь оказаться для себя палачом. И такое может повторяться на каждой ступени роста.
Может быть, для кого-то такой проблемы не существует, но у меня она есть. А теперь представьте, насколько, в идеале, должно быть доброжелательным окружение такого человека как я, чтобы у меня легко получилось только лишь попробовать взять сложную для меня ноту! Поистине райское. И дело пойдёт! Только, правда, потом важно не стать «единоличным солистом с воспылавшим сердцем»…
Не знаю, удалось ли мне передать всю сложность описываемого момента, но мне кажется, что подобное внутреннее препятствие существует у многих людей на пути своего личностного роста, а на самом деле познания себя, своих немощей на путях нахождения Бога. Потому что лишь познав свои немощи, ты можешь во всей полноте своей души обратиться к Нему за помощью. И я очень рад, что многие из подобных моих немощей открылись для меня во всём неприглядном виде. Мне теперь есть с чем ходить на Исповедь неформально.
Мне больно себя преодолевать, потому что больше думаю о себе, а не о других. Моей гордости больно видеть себя немощным первоклассником перед несущественными для других проблемами. Мне сложно выучить необходимую музыкальную партию, которые другие выучивают «на раз». Для меня болезненно, когда мои клирошане совершенно справедливо, но иногда излишне рьяно, как мне кажется, указывают на мои недостатки.
Но с Богом и из этого можно извлечь пользу – научиться терпеть и уважать чужую немощь так, как хотел бы, чтобы уважали твою. И я, Бог даст, обязательно научусь видеть немощь в чужой резкости, в желании своими мозолистыми руками изваять для Бога неокрепшие души своих ближних. Боль может быть хорошим учителем, если от неё не прятаться.
Мы все разные. Как цветы в саду. И каждый несёт в себе заложенную Богом личную красоту формы и содержания. Мы действительно уникальны! И второго Лёши или Саши, или Лены с Таней – их нет нигде! Например, у нас на клиросе девять мужчин – уникальный случай! В современном обществе, где женщины вольно или невольно одержимы идеями равноправия, мужчинам сложно найти себя ввиду утраты традиций мужского воспитания. Вот и приходится либо реализовывать своё мужское начало подавлением, либо оставаться в стороне. А должна быть симфония – мудрая золотая середина! Но её нет, потому что мало у кого есть навык совместного делания.
Прочитав однажды статью Людмилы Петрановской «Травма поколений», я увидел, что в нас вполне может сказываться та самая травма поколения войны, внуками которого мы все являемся. Думаю, в том числе и поэтому на клиросах очень мало мужчин – часто это царство самостоятельных женщин, матери, бабушки которых вытянули на своих плечах военные тылы. Одни, без мужей, отцов и братьев. И детей многие, также, со стиснутыми зубами, без любви вырастили – по-другому было не выжить.
Но после войны, их недоласканные дети либо переняли материнскую манеру как норму (другого-то не видели), либо кинулись в другую крайность – долюбливать (уж у моих-то детей, не как у меня, всё самое лучшее будет!) «удушающей любовью», без меры. И, самое главное – всё сами, без оглядки! А вырастающие мальчики, не знавшие крепких и мудрых отцовских рук – глядят на женщин снизу вверх, интуитивно бунтуя и чувствуя ненормальность такого своего положения. Генетически они помнят как должно быть, но ответная часть их памяти лежит во сырой земле на полях сражений Второй мировой, развеяна пеплом из нацистских печей, замучена голодом и непосильным трудом в сталинских лагерях.
И уже их, взращенные в подобных перекосах, ошалевшие от рваной, бессильной злости и грубости или от безмерной опеки дети, имеют все шансы вырасти безвольными потребителями. Вот и маемся многие: и одной/одному плохо, а как вместе жить, не знаем. Традиции утеряны, слушаться, уступать не привыкли. И выстраивают многие защиту. Кто в себя уходит, или в дело какое, а кто и нападением защищается, рассуждая, что «уж лучше я командовать буду, чем мною». Но результат один: семейная преемственность у многих утрачена, открываться страшно.
Но наш клирос не просто поёт службы – он строится на семейных ценностях!
Наверно поэтому нас, мужчин, на клиросе – девять человек! Притом, что вытянуть партию от начала до конца могут всего несколько мужских голосов. Но как же радуется наши регенты, когда происходит новая победа на личном певческом поприще каждого! Думаю, что это та самая мудрая материнская радость за своих детей, которым удалось выстроить в себе ещё одну твёрдую ступеньку к Богу. А у кого какая она, пятая или десятая, неважно. Главное – она появилась!
И мы как дети, видя, что родитель рад и похвалил нас, хотим радовать их больше и больше – учиться, терпеть, смиряться и взращивать в себе, с Божией помощью то, что поможет нам растить уже своих сыновей бо;льшими мужчинами, чем были мы сами до начала нашего служения на клиросе, когда у нас не получалось даже пропеть мужественно «Трисвятое» древнерусского распева... Для этого, как оказалось, мозги нужно было изменить, душу перекроить и перенастроить, почуять глубину духа русского народа, на который всегда точили зуб наши враги и который почти замылился в суете житейских забот нашего времени!
Как садовники наши регенты учатся ухаживать за нами, чтобы в полной мере раскрыть индивидуальную красоту: кому подрезку мешающих веточек осуществят (не акцентируя до времени внимания на косяках), на кого колпачок от внешних осадков наденут (прикроет рот тебе или раздражённому собрату, или партию упростит), кому подкормки подсыпят в виде слова ласкового (здесь обильно достаётся всем!) и всё для того, чтобы только донести до нас, замороченных, как же нужно чувствовать! И как хорошие садовники они хорошо видят, кому нужно подольше посидеть на грядке – созреть, а кого тихонечко и подёргать уже пора. И всё бережно, с работой на совместный результат – богатую красоту цветущего сада. И результат ощутим: раньше на более-менее сносное пение 1 (одной!) минуты на службе уходило 6 (шесть!) часов репетиции. Сегодня, по словам Елены Алексеевны, только полчаса. По-моему, красноречиво.
На ум ещё приходит сравнение с обучением катанию на велосипеде: мы всё пытаемся ногами отталкиваться, и падение от толчка до толчка считаем норомальным движением (то бишь пением), а Елена Алексеевна и Катя нас пытаются научить равновесию, в котором нужно поймать движение по всем канонам полёта души; чувствовать и себя, и друг друга. Ведь иначе по-настоящему не запоёшь. Они у нас такие хрупкие обе, вдвоём против нас – плеяды талантливых, но не огранённых «певческих самородков» или, скорее, шебутных и неумелых детишек старшей группы детского сада. Вот поэтому я как-то искренне, из чувства сострадания и спросил Елену Алексеевну:
– Почему Вы не оставите некий ограниченный состав певчих для более-менее слаженного пения? Все же от этого окажутся только в выигрыше – Вам будет легче управлять, оставшимся певчим легче петь, молящимся в храме будет легче молиться, батюшкам служить?
– А отодвинутым певчим, каково будет? – задумчиво ответила вопросом регент. – Да и вопрос, на самом деле не в этом. Стоит начать убирать «мешающих людей», в конце концов останутся только сильные певчие, потому что стоит открыть дорогу придиркам в своей душе, тебя начнёт царапать каждая мелочь. Для меня это путь в никуда. Если бы я хотела создать профессиональный коллектив, я бы сразу набрала профессионалов. Но у меня иная цель – помочь каждому раскрыться. Главное, чтобы человек не ленился.
И я осёкся в своём заботливом радении о результате. И только позже понял, что на момент возникновения вопроса у нас с руководителем, оказывается, цели были абсолютно разные, чуть ли не диаметрально противоположные! И ей впору было на моё предложение провозгласить: «Отойди от меня, сатана» (Мф.16:23)! И быть может поэтому и не ладится иной раз наше пение – из-за той самой разности целеполагания? Ведь дело не в лёгкости служения и не в красоте песнопения как такового – это вторично, а в единении друг с другом и, в конечном итоге, в любви к каждому стоящему рядом с тобой, в которой и рождается настоящая красота! И только вкладывая в каждое пропеваемое «Господи, помилуй» свою личную просьбу о даровании мира с конкретным человеком, молящимся в храме будет легче молиться. А мы боимся, что ли? Или поверить не можем, что это действительно поможет… иной раз кажется, что мы все (простите, говорю только за себя), что я здесь только потому, что в меня верят больше, чем я сам в себя. И я, чувствуя эту веру, сам на себя учусь смотреть другими глазами…
Выходит, если по-Божески, то «ненужного материала» не бывает. Именно этот, находящийся рядом с тобою «материал» и необходим для спасительного строительства тебя самого! Научимся молиться друг за друга, научимся петь.
У нас на клиросе есть опыт стояния друг за друга. Появился он, когда Елена Алексеевна внезапно ночью накануне воскресной службы крепко занедужила, и мы до последнего момента не знали, сможет она прийти на Литургию или нет. И тогда, собравшись как всегда на спевку перед службой, мы как один встали перед только учившейся регентовать Ксюшей, и её аж слеза прошибла от нашего внимания, поддержки и готовности следовать за ней в любые пространства литургической вечности. Родившееся тогда в нас участие сделало нас теплее. Помоги нам, Господи, ценить и помнить, развивать и преумножать этот опыт жертвенного стояния за ближнего.
Поэтому терпим острые углы собратова таланта, царапающие твой нежный слух; учимся не ранить его своими «праведными» реакциями, такими как зырканье, подтрунивание (отношу эту претензию в том числе и к себе), качание головой в моменты неслаженного пения и т.п., смиряемся, терпим, подстраиваемся под них и служим Богу на нашем Крылосе (от слова Крыло, «под крылом») с прошением о исцелении всех нас от различных, терзающих души порывов. И будет здорово, если при желании побежать вперёд за репертуаром только потому, что тебе уже «пора расти дальше», обнаружишь в себе желание подождать остальных – чтобы раскола не произошло. Понудим себя послужить Богу красотой и изяществом помощи ближнему, нахождением подхода к нему, несением его немощей. Только тогда мы сможем когда-нибудь почувствовать не только братский или сестринский острый угол, от которого хочется отодвинуться под разными благовидными предлогами, но и красоте его таланта порадоваться – тому, чем любуется в нём Бог.
И тогда вдруг откроется, что в расчёте именно на такую теплоту привлекает Господь многих в нашу клиросную семью. Приезжают издалека: из городов Пушкино, Щёлково, Королёва, дальних Мытищ, из многих районов Москвы, самая дальняя точка в которой – Царицыно. Например, чтобы приехать к восьми на спевку, такому человеку приходится вставать в пять утра, когда все вокруг досматривают свои самые сладкие сны. Подвижничество какое-то. Наверняка, эта жертвенность не останется посрамлённой, а окажется среди многих благодатных капель в нашем общем приношении Христу.
И если наша общая жертва окажется приятной Богу, какое же тогда начнётся пение! Не иначе как Ангельское…