Николай КРАСИЛЬНИКОВ
КУКЧИНСКИЙ РОБИНЗОН
Я решил убежать из дома. Просто так. Недавно я прочитал залпом офигенную книгу «Робинзон Крузо», вот и подумал: побуду-ка и я Робинзоном хоть немного. Пусть удивятся Сами и Яник – какой у них отважный и храбрый друг! И мама с отцом после этого, глядишь, будут любить меня сильнее. А то «принеси это», «сделай то» – надоело вертеться, как волчок. Не беда, если поволнуются малость… Ценить будут больше.
Загвоздка оставалась в одном: куда бежать? Я уже когда-то дошколёнком пробовал уйти к морю, но не дошёл, воли не хватило, и вечером вернулся… И тут я вспомнил рассказ Вазгена, что за кольцом трамвая №7, за колхозными полями есть Голубое озеро. Там полно рыбы и даже водятся дикие утки.
«Прекрасно, – подумал я. – Поживу там с недельку, а потом вернусь».
Сложил с вечера в небольшой рюкзачок буханку хлеба, палочку копчёной колбасы, завернул в тряпочку соли, взял перочинный ножичек, спички. Разумеется, всё это я сделал в совершенной тайне. Рюкзачок припрятал под своей кроватью.
Всё готово. Но какое же бегство без записки?
«Дорогие родители, – нацарапал я карандашом на вырванном из тетради листке, – я очень вас люблю, но вы не обижайтесь, что я решил уйти из дома. Я хочу пожить один, как Робинзон. А если станет мне невмоготу, я сам вернусь домой, поэтому меня не ищите».
Рано-рано утром я оставил листок на тумбочке, а сам подхватил рюкзачок и бесшумно выскочил в открытое окно.
Улица ещё спала. Звёзды уже гасли, и небо где-то далеко-далеко на горизонте становилось розовым.
Я оглянулся на наш дом, окружённый вишнями, и мне почему-то стало жалко родителей – и маму, и отца. Встанут, увидят записку и начнут искать. Чего доброго, ещё заявят в милицию. И себя стало жалко: всё-таки Робинзон – здоровенный дядька, моряк, с бородой, а я кто?
Но я твёрдо приказал себе: «Не распускай нюни! Тоже мне Робинзон… Робинзону было труднее без еды и людей», – и лёгкие китайские кеды, купленные мамой на Урде в спортивном магазине «Динамо», легко и быстро понесли меня к трамвайной остановке.
«Только бы никто не встретил из знакомых… Только бы…»
На нашей трамвайной остановке под навесом разговаривали какие-то нездешние старичок со старухой. Они не обращали на меня внимания.
Наконец вдалеке забренчал первый трамвай, подкатив к остановке, остановился и тут из окна высунулся… наш Юсуф-арбакеш!
– Заходи, заходи, сосед, – радушно пригласил он. – Зачем так рано встал?
– На экскурсию, – солгал я, не моргнув глазом.
– Экскурсия – якши (хорошо!) – улыбнулся Юсуф, засомневавшись немного.
Трамвай дёрнулся и плавно покатил по блестящим рельсам. Одинокие ранние пассажиры сонно зевали на скамейках.
Пожилая кондукторша хотела было подойти ко мне, но, видя, что я стою в дверях и по-домашнему беседую с самим вагоновожатым, отвернулась к окну и замурлыкала песенку.
«Вот и хорошо, что Юсуф везёт!» – обрадовался я. Ведь у меня в карманах не было ни медяка.
Словом, путешествие вроде бы складывалось удачно, обещая массу интересных приключений.
– А где друзья? – спросил Юсуф. – Экскурсия – один плёхо.
– Одному интереснее! – сказал я нарочито весело.
– Не потеряйся.
– Не бойтесь – не иголка.
На конечной остановке я лихо соскочил с подножки, помахал свободной рукой Юсуфу, а он в ответ звякнул колокольчиком, и наши пути разошлись.
За низкими саманными домиками с плоскими крышами, на которых по весне цветут маки, открылись поля. Лицо овевала прохлада. Слева и справа шелестели колосьями пшеничные волны. Иногда над ними возвышался какой-нибудь колючий куст, и над кустом зависала зелёная птичка, мелко-мелко трепеща крылышками. Голосок её разливался звонко и прозрачно, словно арычек. За пшеницей высокой стеной поднялась кукуруза. Стебли еле удерживали здоровенные початки с пышными светло-жёлтыми гривами.
Ноги мои утопали в пыли. И каждый шаг получался как бесшумный шлепок.
В конце поля повстречался пожилой колхозник. В халате, подпоясанном цветным платком, по-местному бельбагом, и в выцветшей тюбетейке. На плече его покачивался кетмень.
– Ассалому-алейкум! – поприветствовал я как положено.
– Ваалейкум-ассалам! – ответил колхозник. Он подозрительно осмотрел меня, нездешного пацана. – Куда идёшь, малшыык?
– На озеро… А где оно, озеро?
– Правильно идёшь, малшыык. Там речка будет, мост будет, за мост Голубой озеро будет.
– Спасибо.
– А удочка где? – вдруг спросил колхозник. – Риба как поймать будешь?
Я растерялся: в самом деле, Робинзон называется, удочку забыл. Что же делать стану, когда хлеб с колбасой кончится? Но не поворачивать же из-за удочки обратно!
– Я просто так, погулять, – сказал я.
– Хош, хош, – одобрительно кивнул колхозник и, нагнув, стоявший рядом стебель, сорвал мне несколько початков кукурузы. – Бери! Сапсим спелый.
Я взял початки, опустил их в рюкзачок, поблагодарил незнакомого человека и пошлёпал дальше.
Вскоре показался светлый поясок реки. Я догадался о ней ещё раньше – по истошным воплям лягушек. При моём появлении они замолчали.
Отыскал мосток – из двух жердин тала, перебрался на другой берег. И озеро впереди вспыхнуло голубоватым пламенем. Даже издалека это «пламя» струилось красой и прохладой.
Я побежал ему навстречу.
Остановился под серебристой джидой. Опустил рюкзачок, сразу показавшийся мне таким тяжёлым. Сбросил пыльные кеды, присел на камень, отдохнул, и отправился изучать незнакомые мне места.
Чистая вода и берег с высокими тополями, ивами и густыми травами сразу околдовали меня. У воды над макушками рогоза порхали крупные стрекозы. Крылышки сухие, слюдяные. А глаза ну точь-в-точь два стеклянных шарика. Под ногами с треском выскакивали кузнечики-попрыгунчики. В тёплых лучах солнца купались пёстрые бабочки. Где-то, спрятавшись в листве, свистела птица. Сколько я её ни высматривал – певунья так и не показалась.
«Видела б всё это Женька… – размечтался я. – А то сидит, небось, дома у раскрытого окна и пиликает на своём аккордеоне дурацкую мелодию: «До завтра, до завтра…»
Я поднял из-под ног суковатую палку и пошарил ею по густым кустам. Может, там змея притаилась? А оттуда – чуффыр-чуффыр! – возьми и вылети утка. Села на тропинку и смотрит на меня. Я – за ней. А утка – кряк-кряк – не взлетает, волочит по траве крыло и бежит-переваливается.
«Наверное, ранена, – подумал я. – Вон и хвост ощипан. Эх, поймать бы да приручить…»
Так и бежал я за уткой в пяти от неё шагах до самой реки, где начиналось поле.
И тут раненая вроде утка поднялась! Мах-мах крыльями, – и улетела.
Было до слёз обидно.
Я вернулся к своему рюкзачку. Лёг на траву, закинув за голову руки. Сквозь листву пробивалось голубыми пятнами небо. Оно тоже казалось мне озером…
Долгая ходьба и жара вконец сморили меня.
Проснулся от щекотки в плече. По мне полз какой-то пятнистый жучок, лапками цепляя кожу. Я осторожно взял его и опустил в траву. Теперь небо надо мной было бледно-розовым. И озеро сделалось бледно-розовым. Значит, дело шло к вечеру. И тут на середине розовой чаши я увидел утку. Ту самую, с общипанным хвостом. Вокруг неё плавали пушистые шарики – утята. Они кувыркались, подныривали под мамашу, гонялись вперегонки, и им было очень весело. От этого и мне почему-то стало весело. А ещё от поздней догадки: утка хромала, чтобы увести меня, озорника, подальше от своего гнезда. Птица, а понятливая…
Я почувствовал, как хочу есть. Ведь у меня во рту со вчерашнего дня не было ни маковой росинки. Раскрыл свой рюкзачок, вытащил хлеб, ножичек, соль. Колбаса вся была облеплена муравьями. Я отряхнул их на землю. Отщипнул кусочек. Пусть тоже лакомятся!
Через полчаса от буханки осталась всего лишь горбушка. А от колбасы одна шкурка. Такого аппетита у меня, пожалуй, никогда не бывало.
Между тем сумерки окутывали землю. С полей и от воды тянуло холодком. Надо было готовиться к ночлегу. Я нарвал травы, чтобы спалось помягче. Собрал охапку сухого хвороста. Запалил костёр и стал жарить кукурузу, которую дал мне утром колхозник.
До чего же она оказалась вкусной, подрумяненная на огне! Я слегка подсаливал початки и с аппетитом уминал, совсем не думая о том, что буду есть завтра.
Проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо.
Я открыл глаза и увидел над собой дядю Вазгена.
– Вставай, вставай, кукчинский Робинзон! – говорил он. – Всю улицу всполошил, на ноги поднял. Отец и мать места себе не находят…
Сон как рукой сняло. Рядом с Вазгеном стояли Сами и Яник. На просёлочной дороге урчал грузовик, светя фарами в нашу сторону.
– Ну, собирайся, пошли, – сказал керосинщик.
– Что ж ты без нас ушёл? – упрекнул Сами.
– А ещё друг называется, – вставил шпильку Яник.
Только сейчас за всё моё недолгое путешествие я вдруг по-настоящему испугался. Испугался и одиночества, которого уже не было, и встречи с родителями.
– Не пойду, – заупрямился я. – Отец ремнём отстегает.
– А для чего Вазген? – улыбнулся керосинщк.
У меня сразу же поднялось настроение…
Грузовик мчался по ночному большаку – вёл его какой-то незнакомый шофёр – и пыль в свете задних подфарников розовыми клубами вспухала за нами.
– А всё-таки хорошо, что мы снова вместе! – сказал Сами и положил мне руку на плечо.
– Давайте никогда не расставаться! – добавил Яник и тоже положил мне на плечо руку.
– Давайте! – закричал я, да так громко, что Вазген высунулся из кабины и погрозил нам кулаком.
Художник В. М. Петров