Три круга в поисках рая. Роман-дневник. 3 часть

      К р у г   т р е т и й.  И  П О С Л Е Д Н И Й


                22 февраля
      Кажется, я выхожу на какой-то новый рубеж в своей бестолковой жизни. Люба – вот мои лекарство и надежда. Еще ничего у нас не было, еще мы оба неловки и называем друг друга на «вы». И она не из тех, сразу покоряющих красавиц. Но мне хочется влюбиться по-настоящему и обрести покой души.
      Она – из библиотеки, заметил её давно. Тоска последних дней заставила подойти к ней. Удивительно, но ведь я впервые в своей жизни сам «подошёл» к женщине. Пока не люблю, но для любви, кажется, нет препятствий. Не хочется лезть со своим «анализом» и в это дело. Лучше обмануться. Хочу ощутить, наконец, почву под ногами. Видится счастливое выздоровление, настоящее и окончательное забвение Ольги.
       …Всё – как будто впервые. Не было ни Женьки, ни Аньки, ни Люды – никого. Опять я – робкий, мечтающий мальчик. Может всё это оттого, что я, сам не замечая, вот уже несколько лет крутился возле одних и тех же. В деревне – Катя, здесь – Ольга, Анька. Люба – новая, свежая, совсем из другой среды, из нетехнической.

                24 февраля
      Всё теперь проникнуто мыслями о Любе. Вчера я опять был у неё в библиотеке. Всё хорошо, даже мой «вкус» пока ничто не смущает. Говорили обо всём понемногу. Рассказывали друг другу о себе. С ней можно говорить и о стихах, и о живописи.
      Впервые мне не хочется выглядеть ошарашивающе умным и оригинальным. Впервые уважаю женщину как равную. Говорит со мной охотно. Кажется, и я ей по душе. И в то же время нет неприятного для меня чувства, что она «уцепилась» за меня. Эта знает себе цену и не позвонит мне первая, как другие. Пока не вижу у неё недостатков, но готовлю для них в душе «мягкую посадку».
      Конечно, я сразу же думаю о «жене». И вот тут-то сразу оказываюсь на грешной земле. И оказывается, что у меня нет ни жилья, ни приличной работы, ни даже образования. А есть только мои дневники со «страданиями». И на этом самом «рынке жизни» я котируюсь очень низко. И сразу же мысль – забросить к чёрту все книги, кроме учебников для подготовки к университету. Вот единственное спасение!
     Вчера отдел ходил на шашлыки. У меня идти, разумеется, не было ни малейшей охоты, но женщины подняли переполох, и мне стало просто неудобно ломаться. Пришлось тоже сдать деньги. Но глупо сложились обстоятельства, и я на шашлыки опоздал. И вот вместе с нашим парторгом Иваном Петровичем, тоже опоздавшим, мы пошли искать нашу компанию в лесу. И словно злой дух, повинуясь моему тайному желанию, бестолково водил нас по лесу. Мы так и не вышли к костру, хотя проплутали битый час. Но оправдание при свидетельстве парторга у меня было железным.
     …Чувство к Ольге такое, как будто она меня предала. И даже Люба ничего здесь пока не меняет.

                *  *  *
      Неужели надо было встретиться с Любой, чтобы понять такую простую истину, что фактически я лодырь и ничего не делаю?
      Пришёл сегодня из библиотеки в слезах. Стоял возле Любы, а она листала конспект и говорила, что ей надо заниматься, пока нет читателей. Потом и совсем куда-то надолго вышла. Получалось, что я ей просто мешал.
      Ушёл, не дождавшись её, и долго бессмысленно бродил вокруг домов, глотая слёзы… «Страшная штука – жизнь»,- часто повторял Сезанн. Выходит, я только в дневнике знаю себе истинную цену. Потенциальный гений, сокровище для любой женщины. И вдруг оказалось, что Любе не до меня.
      Знаю, что многое сегодня при своём болезненном самолюбии просто преувеличил. Но ведь «расстановка сил» действительно такова, независимо от Любиного отношения ко мне. Она заочно учится, а что делаю я?
      Всё в душе теперь переворачивается. Кажется, уходит в прошлое мальчик, очаровывающий на работе девчонок, с преступной беспечностью растрачивающий силы и время на никому не нужные страдания. Надо стать фанатиком. Всего на два с половиной месяца чтобы подготовиться и сдать вступительные экзамены. Это же смешно: замахиваться на глобальные проблемы и пасовать перед жалкими испытаниями. Чего же стоит тогда мой «интеллект»? Как это наивно и непрактично – «зреть» и уповать на природу. Занятие еще более сомнительное, чем ожидание «у моря погоды». Учиться или жениться – вот теперь мои небо и земля!

                26 февраля
      Не выдержал, позвонил вчера Любе с работы. Говорили, кажется, неплохо. Сказал ей, что на «Поэтический понедельник» в библиотеку не приду – дежурю в народной дружине. Она ответила: «Очень жаль». Но сказал, что приду в библиотеку завтра. А она: «Приходите». Поднялось настроение. И вдруг – сегодня прихожу, а она, оказывается, совсем не работает. И снова повеяло на меня этим женским коварством, этой хитрой подлой неопределённостью, которая может обернуться чем угодно.
      Слишком хорошо помню, как водила меня за нос Женька. И с Любой этот номер не пройдет, всё надо выяснить сразу. Неужели у неё кто-то есть? Или она проверяет надёжность моей зацепки? Или же это просто нежелание отрывать время от учёбы? Учёба её кажется мне теперь соперником, которого и победить нельзя – надо искать компромисс.
      Опять всё запутано и темно. И ведь нет пока у меня и настоящего чувства, которое бы толкало на «подвиги». Нет, может, как раз потому, что Любу совершенно не знаю. Выходит, полюбить надо «авансом». А может, всё это – очередная попытка спастись от тоски? Слишком уж трезво оцениваю ситуацию.
      Пошёл в её общежитие, торчал на лестнице, надеясь на счастливую встречу. Всё это напоминало мне спорт, только спорт. Чувствовал себя и смелым, и решительным, но всего лишь для удовлетворения «спортивного интереса». Была цель – поймать человека… Потом махнул на всё рукой, завалился в комнату к знакомым и весь вечер провёл в ненужной «диалектике». Попался неплохой оппонент. Всё это было уже сублимацией. Наверное, я им надоел...
      Не знаю, что делать с подготовкой в университет. Реально ли это поступить в такой престижный вуз? Нет ли чего-то более верного? Весь в сомнениях.
      Но что-то качественно новое появилось в моём душевном самочувствии. Никакой тоски. Вместе с Любой вошли в жизнь понимание собственной малоценности и горячее желание реального дела. На столе – только учебники. И сама Люба – кто она такая? Новая для меня цивилизация, очередная пощечина, разочарование?..

                27 февраля
      Какая-то оглушённость. Себя от этого выражаю плохо. Ни в чём не уверен. Любы давно не видел, она прямо неуловима. Скорей бы узнать, чего она стоит. А то опять – иллюзии, иллюзии…
      На работе отдыхаю от себя, от одиночества и растерянных мыслей. Вокруг одни «поклонницы», я на пике популярности. (И тем труднее удерживать себя от амбиции, видя своё бессилие в библиотеке.)
      Альбина прямо наглеет, стремясь завоевать меня. Муж скучен, она откровенно заявляет об этом. Но я держу душу взаперти. Да и вряд ли мог бы я увлечься ею всерьёз. Всё-таки она далеко не Оля. А теперь у меня еще и Люба появилась.
      Как хочется попасть, наконец, в точку. Как надоело быть конём без узды и гусём без воды. Что обещает мне это затянувшееся знакомство?.. Люба крупная, высокая. Кажется, что всё у неё должно быть незаурядным, основательным, сильным. С такой нельзя просто баловаться любовью, с ней можно только всерьёз…

                28 февраля
      Это уже становится интересным. Позвонил Любе сегодня. Оказывается, у неё два дня были выходные, ездила к родителям. Спросил: « Вы сегодня работаете?» – «Работаю». – «Я зайду?» – «Заходите». От приглашения в кино, правда, отказалась, и даже причину не объяснила. И вот, волнуясь, иду в библиотеку. Но Любы уже нет…
      Чёрт знает что! В амбицию кидаться, конечно же, глупо. Это я, слава богу, понимаю. Ведь никто не заставляет стремиться к Любе. Я волен оставить её в покое. Но я всё-таки добьюсь полной ясности. Как-то не верится, что у неё кто-то есть, хотя это и легко предположить. Её интригующее поведение только усиливает у меня «спортивный интерес». Может, она меня просто испытывает?
      Люба, Люба…Что же ты мне готовишь? Я готов к длительному марафону. Всё равно это лучше, чем безысходная тоска. И пусть даже иллюзия так и останется иллюзией – всё равно у меня бодрое настроение. Неуловимая Люба переходит в категорию идеальную. Так даже лучше. Ведь в реальности возможно разочарование. И тогда я снова одинок. И реально, и идеально.
      Университет уже кажется мне камнем преткновения на пути к Любе, к счастью. Покупаю учебники, но учить еще не начал. Нет какого-то толчка. В субботу поеду в МГУ на разведку. Всё – как гора, на которую не сделано еще ни одного шага и которая подавляет своей неприступностью.

                1 марта
      Не доверяя уже телефону, зашёл к ней в библиотеку в обед. Увидела меня, закраснелась, смущённо заулыбалась. Стояли в пустом читальном зале.
      – …Сегодня вечером вы опять заняты?
      Она кивнула:
      – Сейчас мне вообще некогда – скоро сессия, много учить приходится.
Вот…      
      Я стоял и безнадёжно думал: «Всё, это конец. Надо уходить». И вдруг её слова:
      – А в кино мы с вами как-нибудь сходим.
      Как будто, луч надежды мгновенно осветил мои мрачные мысли. Я радостно кивнул. Я согласен ждать, только было бы чего.
      Потом мы говорили еще. Я жадно вглядывался в её лицо, пытаясь в этих чертах угадать свою судьбу. Вроде ничего особенного. За собой тоже не очень следит, причёски – никакой. Благо, я к этому уже привык в отделе…
      Может, напридумывал я всего? Кажется, не из «деловых», умеет смущаться. Это хорошо. Но как всё у неё просто: «Нет времени». А душа – неужели ничего не требует? Нет, страшно не хочется в ней разочаровываться. Да и знаю её слишком мало. Надо, надо попробовать…

                2 марта
      Я гибну. В последнее время стал это понимать. Гибну не красиво, не трагически, а из-за постыдной слабости своей, из-за бабьей сентиментальности и слезливости. Гибну, как какой-нибудь алкоголик. Только он спивается, а я пишу дневник, воображая себя гением.
      Сегодня читал письма Сергея Чекмарёва ( комсомольца 30-х годов) и до меня, как никогда ясно, дошло, что мой дневник – это признак слабости и даже «интеллигентско-буржуазной червоточины и загнивания». Это не средство самовыражения, как мне хочется думать, и не средство самовоспитания.
      Дневник стал для меня средством самокопания, ненужного и чем более глубокого, тем более губительного. Чем «талантливее» копаюсь в себе, тем дальше ухожу от жизни, которая одна только и может быть и средством самовыражения, и средством самовоспитания. Такова точка зрения Сергея Чекмарёва.
      Николай Островский, Марк Щеглов, Сергей Чекмарёв… Не случайно потянулся я к таким людям. Я ищу поддержки. Вот и Павлыч, реальный живой человек, тщетно взывал меня к жизни. Его трезвый голос будил во мне только гордое презрение к его «делам». Я склонен был даже бравировать своей отрешённостью от «муравьиной суеты». Теперь мне не до бравады. Дневник, как уродливый горб, стал меня тяготить.
      Сергей Чекмарёв тоже любил и страдал. Но он был до конца слеп в своей любви. Он был светел даже в тоске. Я не могу простить Ольге её беременности от мужа, а Чекмарёв простил любимой даже то, что она родила от обольстителя.
      А с Любой я, наверное, зря всё выдумал, ничего у меня с ней не выйдет. Зашёл сегодня к ней. Чёрт знает что! Куда-то подевались все мои чувства. Стоит просто девушка – и всё. И у меня она ничего не вызывает. Она тоже не обрадовалась. А я вспомнил её занятость и нежелание встречаться со мной. Зачем всё это, действительно? Ведь всё от тоски. А когда холодно и спокойно на душе, тогда ничего не надо.

                *  *  *
      Мне думается, что это моё состояние и на талант мой давит, не давая ему подняться. Больной своим самокопанием, я ничего в мире, кроме себя, не вижу. Кажется, смотрю на жизнь, а вижу свою мрачную проекцию на неё. Это общий признак индивидуализма. Так Ван-Гог писал цветы, а получалась картина мучительных запутанных страстей, изображал пустую спальню, а получался символ человеческой трагедии, одиночества.
      Если бы я был в состоянии создавать произведения, я был бы обречён на непонимание официальной критикой. Ведь мы живём в эпоху казённого оптимизма. А вообще, непонятное время – время Чекмарёвых и Солженицыных, время Евтушенко. Всё переплетено, и трудно разобраться, где ложь, где правда.
      Но сейчас мне уже не хочется ни в чём разбираться. Хочется выздороветь, прийти в телячий восторг перед жизнью и воскреснуть для дел – пусть даже и «муравьиных». Удивительно, но даже моя жизнь в отделе как-то оздоровилась. Уже не тянет к глупенькой Лиде, выполняю «общественные поручения». Собирал деньги на подарки женщинам к 8 марта. Пришлось проводить даже комсомольское собрание в отсутствие нашего секретаря. Двигаю уже не чувствами и мыслями, а делами и людьми, и мне это нравится.

                3 марта
      Утром проснулся от яркого солнышка, от воробьиного галдежа за окном. Всё действовало возбуждающе и опьяняюще, как стихи. «Весна, весна идет, а я опять один»,– это было первой мыслью.
      На столе – учебники, которые так пока и не открывал. Весь день был один и один. Сел вплотную за немецкий язык. Под вечер тоска стала почти физически ощутимой. Грызли душу незаслуженное одиночество, неудача с Любой и гордая обида на неё. Взвинтил себя до слёз – стало легче. Сладостно представлял, как уйду из этой жизни, какой будет переполох. Как все узнают – и Ольга, и Альбина, и Люба, как мне было невыносимо тяжело жить.
      Но опять примешивался стыд. Всё равно никого не заставишь ни раскаяться, ни исправиться. Но все скажут: «Какой же он был слабый. Ведь всем нелегко, но все живут, а у него не хватило силёнок»…
      Сегодня весь день таскались по магазинам, закупали подарки к женскому дню. А на улице – весна! Она будоражит и пьянит меня. Разве можно хандрить, когда вокруг столько солнца? Ну и пусть я один. Всё равно! Я иду по улицам, и мне радостно ощущать себя частью всего этого молодого, сильного радостного, что зовётся весной. И все неудачи меркнут. Жизнь для меня, и всё в моих сильных умных руках!

                7 марта. З а г о р ь е
      Милая, милая Любушка! Ну, куда мне теперь от неё подеваться?! Вчера перед отъездом в деревню я принёс ей цветы и поздравил с праздником. Она изменилась. Очень внимательна, как будто, кто-то надоумил её проявить ко мне интерес. Теперь дело должно наладиться. Долго говорили с ней, пока не пошли читатели.

       А день назад я вышел из проходной завода в обед, чувствуя подступающие слёзы. Бродил по закоулкам, не зная, куда себя девать. Слёзы лились по щекам, и мне стыдно было показываться людям на глаза.
      Зашёл в глухую аллею зимнего сквера и долго стоял, глядя на проносящиеся по шоссе машины, на спешащих деловых людей. Не было ни злости на них, ни раздражения. Но я плакал, потому что не для меня был весь этот живущий предпраздничной суетой мир. И мысль о самоубийстве делалась неотступней.
      Думал о дневнике. Нужны ли будут кому-нибудь эти излияния слабого, не нашедшего места в жизни человека?
      А где-то недалеко в это же время существовала Люба, которой я тоже был не нужен. Все мои обидные мысли сводились к ней, как к воплощению этой жизни, прекрасно существующей и без меня. Но я знал, что с ней еще встречусь. Это было неизбежно. Надо было хотя бы из вежливости перед отъездом в деревню зайти к ней и поздравить с праздником. «Подарю ей цветы – и всё, на этом закончу наши отношения»,- думал я, обманывая себя.
      И вот пришёл и увидел, что она рада и мне, и моим цветам. И стало ясно, что моим обидным мыслям и чувствам грош цена и всё у нас с Любой только начинается.
      …Мы стоим с ней у книжных полок, я говорю, она смеётся и кто-то из ихних девчонок, проходя за моей спиной, видимо, делает ей «понимающий» жест, и она, смущенно краснея, говорит на мой немой вопрос, что ничего скрывать не умеет.
      Я вышел от Любы. И тот же самый мир стал совсем другим – добрым, мягким, своим. И был во всём и смысл, и интерес – и в синеватых мартовских сумерках, и в тех же людях, спешащих и деловых, и в том, что я еду сегодня домой на четыре дня. И каждый встречный был для меня своим, понятным человеком, и каждому хотелось в чём-то помочь и сделать что-то доброе, хотелось рассказать, что вот сегодня еду в деревню, где давненько не был, и везу матери апельсинов и колбасы…
                8 марта. З а г о р ь е
      Может, живи я в деревне – и не писал бы никакого дневника. О чём здесь писать? Здесь я – часть простой и мудрой природы, где нет никаких раздирающих противоречий и где всё – гармония. Здесь простые люди, как здешняя земля. Они живут и умирают без всяких красивых и громких слов, оставляя после себя таких же простых и приземлённых…
      Любу вижу в мыслях женой и только женой. Как будто, уже всё решил и обо всём договорился с ней. Уже прикидываю, где и на что мы с нею будем жить. Душа моя спешит, спешит, как старая мать, жаждет увидеть своего заболтавшегося в холостяках сына женатым и поласкать внуков.
     И душа, как и мать, в своём нетерпении уже не хочет знать, что человека прежде надо узнать и может, он «не подойдёт» или не согласится связать со мной свою судьбу. Похоже, что я уже прыгнул с трамплина, лечу и меня несёт стихия.

                11 марта. Зеленогорск
      Деревня проста и сонлива – город сложен и быстротечен. Как будто, и не было этих деревенских дней, всё меняется в душе почти мгновенно.
      Странно меняется прежде всего отношение к женщинам. В деревне ведь тоже девчонки. Но тянусь к ним лениво, зная, что ни одна из них не зажжёт меня по-настоящему. Я готов ждать.
      Но вот я в городе, опять неприкаянный, и тяга к женщине становится снова болезненной, навязчивой. Здесь почему-то тянусь к женщине, как к спасению от самого себя, тянусь, уже не церемонясь с душой, вернее, плохо её ощущая. Так нежнейшую лирическую мелодию с тонкими нюансами не слышно за страшным назойливым грохотом барабанов. А ведь именно по этой тонкой мелодии и следует настраивать душу.
      Боюсь реальной Любы, боюсь разочароваться. И перед очередной встречей волнуюсь не потому, почему волнуются обычно все – нет, волнуюсь, как учитель перед экзаменом ученика, на которого возложены все надежды. Вещь оказалась у меня в руках прежде, чем я убедился в её ценности для себя. Дом начал строить с крыши. И всё-таки мысли о Любе, чувства к ней авансом – как успокаивающий балласт для моей мятущейся души. Хорошо носить в душе надежду, но проверять её в действительности – страшно.

                12 марта
      Зашёл в библиотеку днём во время обеда. Сказали, что они ушли в столовую. Ходил возле дома, ждал. И вот они идут втроём…
      Я – весь внимание. Жадно вглядываюсь в неё еще издали. Какая она на внешний взгляд, как себя ведет? Каждый её шаг, каждое движение впитывается в меня, как в губку. И разочарованно и холодно вижу, что всё, как будто, не то. Кажется, что и женственности маловато, и идёт, чуть сутулясь и как-то беспомощно держась на руку подруги, и колготки темноваты, и ножки не так стройны…
      На меня – никакой реакции. Говорю:
      – Здравствуйте.
      – Здравствуйте.
      – Вы что, на обеде были?
      – Да.
      Они проходят мимо, нисколько не задерживаясь. Плетусь за ними в растерянности. Потом стою в фойе, листаю книги, жду когда Люба выйдет. А её всё нет и нет. Медленно поворачиваюсь и иду к двери… День для меня померк. Всё стало бессмысленным и меня не касающимся. Опять подступили слёзы и мысли о самоубийстве. Люба экзамена не выдерживала.
      Позвонил ей с работы, надеялся хоть что-то исправить. Но её уже не было в библиотеке. На сегодня для меня всё было кончено.
      Самое страшное во всём этом – моя отвратительная холодность. Нет не то что очарования – временами даже просто тепла при мысли о ней не ощущаю. Отсюда и это нерешительное топтание вокруг да около. А то, что к Любе непросто подойти, еще больше расхолаживает. Ведь выходит, что чем больше я приложу к этому старания, тем серьёзнеё у меня намерения. Но я-то знаю, что всё тут – больше от тоски, от барабанного грохота, а не от тонкой мелодии…
      Альбины в отделе нет, болеет, и даже поболтать не с кем. Не знаю, куда себя девать. Из Лиды собеседник никакой. Боже мой! Ну почему всё так устроено?! Ведь даже Альбину уже скоро буду готов полюбить, а Любу – никак. К Альбине привык, и она завоевала пусть ненадежное место в душе, а Любу не знаю, и помочь она мне не хочет.

                13 марта
      Нет, всё-таки Любу из души уже не выкинешь. Перед обедом не утерпел, позвонил. Решил: плохо будет выглядеть в разговоре – всё, больше никогда к ней не пойду.
      Да, она выглядела плохо. Судя по разговору, ей было всё равно, приду я к ней или нет. В ярости изломал карандаш, в глазах стояли злые слёзы… Бросил трубку, и – нет для меня никакой жизни. Весь я переполнен, наэлектризован злой, кипящей силой, ищущей выхода. Что делать, куда отвести это электричество, дёргающее меня? Сорвать бешенство на женщинах в отделе? Но ведь они же не виноваты. Нет, надо идти к ней и выплеснуть злость на неё! Но в чём виновата она? Ну, не хочет встречаться – так это её полное право…
      Но, видимо, сидит кто-то во мне мудрый, и он решил, что надо идти к Любе с добром, как ни в чём не бывало, выкинув все обиды. И я пошёл.
      И вот опять – топчусь в фойе, а она где-то там за книжными стеллажами и не думает выходить. И опять мелькает уже бешеная гордая мысль повернуться и уйти, но мудрый удерживает меня. А милая девушка спрашивает:
       – А вы - что?
       – Люба работает?
       – Работает. Позвать, да?
       – Да, пожалуйста.
      И вот её рука касается сзади моего плаща.
       – Ну, что?
       – А я вам книжку принёс…
       – Ну, пойдемте, посмотрим.
      Она уводит меня за стеллажи, мы садимся с ней за стол, и я раскрываю недавно купленную книгу о художнике-экспрессионисте Гансе Грундиге. Вижу Любино радостное смущение, чувствую, что приятен ей и понимаю, что все мои дикие мысли опять были несправедливы. Она сидит рядом со мной, такая милая, добрая, и, забыв про работу, рассказывает мне о своём детстве, о родителях, племяннице, о том, как любила в детстве лягушек, кошек, собак и разную живность. Мы говорим с ней о живописи, об учёбе, об общежитии…
      Всё-всё было хорошо. Только от кино опять отказалась – опять занята. Но ушёл успокоенным, и это было главным.

                14 марта
      Становлюсь совсем деловым. Увидел сегодня в газете объявление: в пригороде продается дом. Загорелся идеей – почему бы нам с матерью его не купить?
      Сразу попытался взять быка за рога, ездил на место, но хозяйки не застал дома. А дом вроде бы хороший, поеду завтра утром опять.
      Весь в деле. Какое необычное для меня состояние! И сразу – земля под ногами, и уже некогда думать о мировых проблемах. Жизнь обретает смысл, я бодр и оптимистичен.

                15 марта
      Утром был у Любы. Бегаю к ней прямо в рабочее время. Помогал ей заполнять формуляры на книги. Всё вроде бы хорошо, но встречаться вне работы всё так же упорно не хочет. И меня опять гложут сомнения. В этом я её не понимаю. И после наших встреч остаются в душе неудовлетворённость и беспокойство. Всё время чудится кто-то третий, особенно, когда она в ответ на моё предложение говорит, неловко и краснея, о своей занятости в выходные. Неужели причина только в её учёбе?
      Вижу у неё на столе учебники для занятий. Говорит: «Вот к сегодняшнему дню надо контрольную сдать, а я ещё даже ничего не читала». Кажется, действительно, занята.
      Я стал осторожным с женщинами. Обжёгшись на молоке, дую на воду. Лучше уж ошибиться в другую сторону. И отношения наши пока для меня – как справка без печати. Что у нас с Любой? Ну, хожу в библиотеку, помогаю ей. Но не скажет ли она потом, как Ольга: «Я ничему не придавала значения»?
      Нравится мне Любушка. Впервые без всяких оговорок уважаю женщину. До сих пор зову её на «вы», и язык не поворачивается сказать панибратское «ты». Хорошо высказалась по поводу моей книжки – без претензий, но видно, что думает и понимает. Молодец. Когда уходил, сказала смущённо, словно бы извиняясь:
       – Видите, я на работе, нельзя мне с вами всё время вот так сидеть, а то меня уволят…

                17 марта (воскресенье)
      Последние дни живу приподнятый какой-то свежей волной активности, действия. Правда, идея с покупкой дома уже погасла: дом не понравился. Всё это предпринимательство связано, конечно, с Любой. В мыслях давно живу с нею как с женой. Думы о семейной жизни навязчивы. Потому и ездил пять раз осматривать дом, что виделось, как мы заживём там с матерью и Любой.
      Два дня она не работала, у неё выходные. Наверное, куда-нибудь уехала. Это напоминает мне историю с Женькой. Та тоже всё ездила и водила меня за нос...   
      Любы мне не хватает, и в душе опять скопилось нерастраченное электричество. Того гляди – взорвусь. Я умираю с голоду, а мне выдают в день по хлебной крошке. Я даже вкус хлеба не могу ощутить по-настоящему. Но весь гиперболоид души уже сфокусирован на Любу, и я над ним не властен.
      От отдела отрываюсь всё больше. Можно сказать, почти не осталось связующих нитей и я готов уйти без сожаления. Теперь, когда к проблеме женитьбы подошёл вплотную, стал понимать вещи, которых раньше не замечал. Человек семейный прежде всего должен зарабатывать больше, нежели я. И при существующих обстоятельствах я просто не могу жениться, как бы ни «созрел» для этого. Надо капитально перетряхивать жизнь.
      Забросил стихи и даже к университету перестал готовиться. Занимаюсь сейчас тем, что, как мне кажется, непосредственней и реальней приблизит меня к цели – стать семейным человеком и обрести равновесие. Я – как остро отточенный гвоздь, ищущий себе употребление. Ищу выход, и нет уже ни слёз, ни самокопания. Всё это делу только мешает.

                19 марта
      Боже мой! Наконец-то! Счастливый аккорд в душе от Любы. И всё-всё в ней прелестно: улыбка, смех, вязаная шапочка, сиреневое пальто, сумочка, перчатки… 
      Провожал её после работы. Стояли, говорили. И ничего нет – ни неловкого молчания, ни неуверенности. Разговор бесконечный, чувство в душе, что Любушка - та, та, и самозабвенное желание всё сделать для неё, и нежные слова, просящиеся с языка, из души…

                21 марта
      Каждый вечер я провожаю её с работы. Первые восторги уходят, появляется спокойное удовлетворение от того, что Люба моя. Не чувствую ни малейшего разочарования, напротив – кажется, что серьёзное чувство обязательно будет впереди.
      Недостатков у неё не замечаю и всё так же не могу ощутить у неё «дна», хотя бы на «мелких местах». Это уже интересно. Литературу знает шире, чем я, и читала несравнимо больше. Кажется, по-хорошему непрактична, и культура у неё той же закваски, что и у меня – шла по жизни самостоятельно, не легко. А это для меня самое обнадёживающее.
      Вроде бы, вхожу у неё в доверие. И ведь всё у меня в первый раз: мы оба молоды, свободны, без негатива прошлого, оба из гуманитариев и даже увлечения общие – литература, книги. Насколько же крепким будет наше соединение?..
      Теперь всё в жизни разделено на две половины: днём – работа, вечером – Любушка. Больше нет ничего, она – самое главное и необходимое дело. А в отделе всё так же ненавижу беременную Ольгу и, как ни странно, чувственно тянусь к доступной Альбине.
      Люба – это платоническое, и физиология моя молчит во время наших встреч. Я начинаю любить её чисто по-юношески. («Подросток не любит женщину к которой его влечёт, и его не влечёт к женщине, которую он любит.» И. Кон.) Но откуда эта раздвоенность у меня двадцатичетырехлетнего? Что это – незрелость моя или первозданность рождающего чувства?

                22 марта
      Как же с ней сладко интересно! Не только как с женщиной, но и как с равным тебе во всём человеком.
      Не просто хочется её уважать, а хочется переспорить, доказать своё превосходство. А это, чёрт возьми, непросто. Она имеет полное право на покровительственный тон в разговоре о литературе, потому что больше меня читала.
      Всё в ней исполнено какого-то живого содержания – и улыбка, и взгляд, и даже подтрунивание над моим невежеством. А я, как борец на ковре, встретивший, наконец, достойного соперника, с которым можно и насладится собственной силой и лучше почувствовать свои недостатки.
      Такую непросто приручить. И это возвышает её в моих глазах. В выходные встречи не будет – опять будет занята. Всё выглядит многообещающе, и я готов терпеливо идти к цели. Теперь сомнений нет – мы с ней родные. Даже не верится!
      А ведь душа еще по-настоящему не проснулась. В ней, как в обмороженной конечности, начинает медленно пульсировать кровь, возвращается чувствительность. Но кровь расходуется еще и на ненависть к Ольге, и на Альбину и даже на этого трогательного ребёнка Лиду.

                24 марта (воскресенье)
      Как чудесный сон, начавшаяся новая жизнь. Изредка просыпаясь, спрашиваю себя: неужели у меня есть Люба, неужели живёт такая рядом? Но это не сон, а явь. Да и сам я стал другим. Я уже не тот мятущийся интеллектуал, разочаровавшийся в жизни и в женщинах, почти презирающий их. Я – скорее, робкий юноша, добивающийся внимания женщины, которая культурней и развитей меня.
      Забыл всё, что знал о женщинах раньше. От всех знаний и опыта осталась только боязнь вновь отдать душу без гарантии на взаимность. До сих пор или обстоятельства стояли между мной и избранницей или я отказывался от неё сам. Теперь могут отказать мне, и это кажется страшней. Впервые чувствую, что «противник» сильнее меня сам по себе без всяких обстоятельств. Я – слабая сторона, и мне придётся принимать условия и подчиниться.
      Я стал деловитее и вроде бы даже мельче. Мысли об уходе из отдела в более приемлемое место, о необходимости искать жилье для совместной жизни с Любой теперь занимают всего меня. А ведь в реальности нет еще ни достаточного знания самой Любы, ни намёка на серьёзное отношение ко мне с её стороны. Но сработал уже весь механизм души, предельно настроенной на семью. И, вполне возможно, никакой особой судьбы мне не предначертано. Вот появилась Люба, и в сторону ушла, обескровилась страсть к литературе и искусству. А участь моя вполне обыкновенная – быть отцом семейства, любить жену, растить детей. Всё остальное – от лукавого.
      …Она сидит за столом, листая альбом репродукций. Читателей больше нет. – На, посмотри,– протягивает мне другой альбом. Рассеянно листаю, глядя не столько в альбом, сколько на Любу. Она поднимает глаза и говорит, лукаво и, кажется, счастливо улыбаясь:
       – Ты в книгу, в книгу смотри, а не на меня.
      Я тоже смеюсь, не отрывая от неё взгляда.
       – А ну-ка, – спрашивает она,- кто такой Зевс?
       – Зевс – это бог грома и молнии у древних греков.
       – А Елена Прекрасная кто такая?
       – Что-то слышал…
       – Троянская война из-за кого началась?
       – Кажется, из-за неё.
      Потом она берет со стойки книги, приготовленные себе для чтения. И экзамен продолжается.
       – Читал «Старик и море» Хэмингуэя?
       – Нет, не читал.
       – А с Сент-Экзюпери знаком?
       – Слышал...
      Она глядит на меня, смеясь:
       – Ничего себе! Ты же, оказывается, совсем ничего не читал.
      А мне весело оттого, что она так запросто берёт меня за воротник в таком, казалось бы, знакомом мне деле.
       – Да ты не обижайся! Обиделся? – говорит она примиряюще. – Тебе читать надо, пока время есть. Вот живопись ты лучше меня знаешь.
      Это она меня так хочет утешить. И на том спасибо.

                25 марта
      В библиотеке была встреча с Фазилем Искандером.
      Любушка пришла в тёмно-синем в горошину платье. Совсем как королева. Смотрел на её умное лицо, любовался ею и грустно думал, что она, пожалуй, заслуживает более достойной «партии», нежели я. И рисовалась в воображении страшная картина, как она уйдёт от меня, какой это будет для меня трагедией, уже настоящей, а не выдуманной…
      В конце я остался, и вот опять стою с ней рядом и вижу, что она рада мне. Потом предлагает:
      – Пойдем по улице гулять, если хочешь.
      И мы идем по вечернему городу, и её рука в моей руке…
      Узнаю её всё лучше. До сих пор сталкивался в женщинах с деловитостью, которую считал отвратительной. Женька, Ольга… На всех стояло клеймо этой деловитости. И вот встретился почти с их антиподом. Люба всё время говорит и рассказывает о своей непрактичности, хотя что это такое на деле, пока не видел. Да и вообще, многое мне о ней предстоит узнать.
      Интересно, что о женитьбе уже не думаю с прежней бесповоротностью. Чем больше насыщаюсь Любой, тем более компромиссный характер приобретают мысли в этом направлении. Что же будет дальше, когда мы сойдёмся ближе?

                26 марта
      Даже в деле с Ольгой есть своеобразный прогресс. У ней на виду демонстративно схожусь с Альбиной, и она уже готова с той не разговаривать. Оказывается, ей не всё равно, с кем я любезничаю. А я заигрываю легко, не рассчитывая на успех, только чтобы подразнить Ольгу. Хоть какое-то утешение для моего истерзанного самолюбия.
      К Любушке заходил сегодня днём. Мы с ней всё ближе друг к другу. Она ко мне всё ласковей, но и её необыкновенность, по-моему, несколько уменьшается. Наверное, процесс это естественный, хотя такой поворот меня не радует. Теперь она уже не кажется мне «культурней» меня и смиренно выслушивает мои рассуждения о литературе. Я перехватил инициативу, но и это тоже убавило у неё прелести. 
      Да, она умна, и мне с нею всё так же интересно, и мы иронизируем друг над другом, как двое равных, знающих всему цену. Знаю, что впереди еще много нового, но уже начал ощущать нетерпение. Хочу узнавать её быстрее, хочу очароваться ею так, чтобы даже недостатки её выглядели для меня, как изюминки, и только бы добавляли ей прелести, делая её неповторимей.
      Теперь, вроде бы, спокоен. Но появилось чувство какой-то неопределённости – это от недостаточности наших встреч. В то же время природа требует от меня решительного шага и настоящего спокойствия мне не видать, пока его не сделаю. Я получил всего лишь передышку, внутренне согласившись на женитьбу на Любе. Но эта передышка ненадолго. Всё равно я, как волк, обложен флажками и, сколько бы я ни прикидывался смирившимся, природа свои флажки не уберёт.
      Что сейчас делать – не знаю. С подготовкой к университету дело заглохло. Похоже, выход у меня остался один – не учиться, а жениться. Высокие помыслы надо оставить для лучших времен. А вернуться к ним, думаю, можно будет и потом, когда почувствую под ногами твёрдую почву. И не надо бояться! Человек рождён для жизни, а не для писания дневника. А я ещё не жил.

                27 марта
      Читаю свои предыдущие записи о женщинах. Ведь вроде бы уж и «концепция» у меня относительно их породы сформировалась. И вдруг после встречи с Любой она рухнула. Пишу о ней так, как будто она у меня – первая, и снова готов обманываться. Вот уж действительно: опыт в любви утрачивает значение.
      Конечно, это уже не наивный самообман, но вот ведь не могу же я нащупать у Любы «дно» и хотя бы схематично определить её внутреннее устройство.
      Моего отношения к Ольге последние события не меняют. Всё та же ненависть у меня к ней, ничего не готов простить.
      В отделе уже улыбаются, видя, как Альбина «прилипла» ко мне. Это льстит моему самолюбию, но и только. Даже чувственность моя нисколько не прогрессирует, потому что душой к Альбине я не чувствителен.

                29 марта
      Уже, кажется, верю, что Любушка не обманывает, что третий между нами – это её учёба. Но успокоения нет и опять – мятущаяся душа и желание заявить о себе какой-нибудь глупой выходкой.
      Плохо сплю ночами. Сегодня приснилось, что женюсь. Но не на Любе – я её не дождался и виноват перед нею… Уже не сбежишь ни в какую сублимацию. Природа не желает обманываться. Такой я сейчас ни на что не способен – ни на дела, ни на учёбу.
      Близкая Люба ощущается далёкой и нереальной. Платонической любви к ней мне недостаточно. А невозможность узнать её близко ввергает в сомнения: ту ли жду, не ошибся ли, не напрасно ли трачу душу?

Сегодня звонил: «Я по тебе соскучился». А она: «Очень лестно слышать». Кажется, понимает моё нетерпение, но всё так же непреклонна. Встретимся только через три дня. Говорит: «Не грусти»…

                31 марта
      Не утерпел, прибежал вчера в библиотеку. После свидания с ней проходит у меня взвинченность и томление и я опять готов ждать. Вижу, что рада мне, что ближе ко мне с каждой встречей и вообще, кажется, что мы созданы друг для друга.
      С ней могу быть самим собой. Так, пожалуй, никогда еще не было. Как проснувшийся после долгого сна человек, я разгибаюсь и потягиваюсь, не боясь кого-то задеть или нечаянно ударить. Мне естественно, хорошо и просторно. До этого у меня были женщины, как большие дети, с которыми я не знал порой во что играть. Это постоянно сковывало. С Любушкой мы – равные. Конечно, мы можем в чём-то различаться, не соглашаться друг с другом, но мы равные – вот в чём главное.

                1 апреля
      Опять, опять это электричество внутри меня, опять тоскливое томление весь день и желание взорваться бешенством. Даже Альбины, как назло, нет. Лезу к другим, и странное дело – один вид женщин, добрых, улыбающихся и заигрывающих со мной успокаивает и возвращает к нормальной жизни. Да и страдания теперь у меня другие. В них нет уже той «мировой тоски», уводившей меня когда-то от жизни. Теперь хожу по земле. Это – влияние Любы. Она – моя серьёзная зацепка за жизнь, и это снимает трагичность.
      Звонил ей. Разговоры по телефону теперь не так успокаивают – становятся привычными. Хочется постоянно иметь Любушку перед глазами, смотреть ей в глаза, держать за руку, снова и снова убеждаться в её необыкновенности. Но встреча только завтра вечером. Хочется проглотить оставшийся кусок времени, не разжёвывая. Отсюда и моя неспособность заниматься чем-то серьёзным между нашими встречами.

                4 апреля
      …Стою за стеллажами и слышу, как Надежда, пожилая семейная женщина говорит моей Любушке:
      – Вы вот потому часто и остаётесь одинокими, что себя слишком хорошими считаете. Надо себя-то поменьше любить, тогда и жить будет проще и легче...
      Всё во мне теперь принадлежит Любе. Засыпаю и просыпаюсь с мыслью о ней. И в любой моей мысли присутствует она. Ею пропитан каждый миг моего теперешнего существования. Живу в атмосфере Любы и не существую самостоятельно. Раньше всегда – был я и были чувства. Теперь меня нет, и это совершенно новое, никогда ранее не испытываемое мной состояние.
      Вчера гуляли с ней допоздна. Почти совсем привыкла ко мне, говорит свободно и о чём хочет. А я всё так же не могу её «уловить». Она резвится – я подыгрываю. Но на заднем плане тревожная мысль: насколько серьёзна она со мной? Увлеку ли её по-настоящему при такой её самостоятельности?
      От некоторых её шуток делается не по себе. В конце сказала:
       – От тебя не отвяжешься. А вдруг я влюблюсь в какого-нибудь другого парня?
      Я подавленно молчал. Шутить на эту тему мне не хотелось.
      Уже говорит, что забросила учёбу из-за меня. Впереди экзамены, но прихожу – идёт со мной, и снова гуляем до ночи. А я – влюблённый мальчик. Ни разу её еще не поцеловал. Сыт пока её внутренним миром.
      Но люблю ли её по-настоящему? Даже не знаю, можно ли назвать моё отношение к ней любовью. Это чувство мёртвой хватки души, такой мёртвой, что всё онемело. И еще сравниваю себя с компасом, на который действует магнитное поле огромной силы. Тут уж не до определения полюсов. Мой компас просто выведен из строя.

                6 апреля (суббота)
      Фильм «Следствие закончено. Забудьте…». Из той же итальянской серии, что и «Признание комиссара полиции» и «Задержанный в ожидании суда». От такой современности хочется завыть. Надо ли показывать такие страшные фильмы? По-моему, это вредно – так впечатляюще внушать мысль о бессилии человека перед злом. Остается только покориться, что и сделал герой фильма. Хочется по-детски беззащитно уткнуться во всё своё, родное, русское, доброе и светлое. Только бы не видеть этой страшной жизни, где человек, как муха в паутине – чем больше бьётся, тем безнадёжнее запутывается. Нет, пусть лучше уж это «жалкое рабство у нашей идеологии», но не эта свобода.
      Согласно Имелинскому, развитие молодого человека можно представить в виде вертикали, по которой он падает под действием полового инстинкта. Но падает не отвесно, а его как бы сносит ветром интеллекта. Чем дальше отнесёт, тем больше он преуспеет в неполовой сфере. Похоже, что начинаю падать почти отвесно, интеллект мой молчит. Только бы поскорее коснуться твёрдой почвы! Что будет потом – мне уже всё равно. Смогу ли потом опять подняться хотя бы на какую-то высоту – это большой вопрос. Но сейчас только одно для меня очевидно и бесспорно. А именно то, что без Любы я всего лишь полчеловека и жить нормальной полнокровной жизнью без второй половины не могу.
      Почему же у меня всё так напряжённо до ненормальности складывается? Почему другие спокойно живут, работают, учатся, без суеты и спешки выбирают женщин, женятся? Я толком еще и не узнал Любу, но мне страшно представить себя без неё. Я просто уничтожусь, меня опять понесёт, как перекати-поле.
      Когда-то размышлял о жизни, философствовал. То, чем занят сейчас, и размышлениями не назовешь. Я растерянно и удивлённо констатирую состояния своей души. Меня подхватил, смял и подавил этот водоворот, которому недавно еще как-то сопротивлялся.

                11 апреля
      Всё-таки пытаюсь жить чем-то помимо любви. Позвонили из редакции, попросили написать стихотворение к Первомаю. Я написал его, что называется, сходу, на работе. Вечером на занятии литобъединения отдал опус, который одобрили.
      Такого у меня еще не было! На литобъединении теперь только сижу и внимательно всех слушаю. Выступаю мало и неохотно. Странно даже вспоминать петушиную самоуверенность своих первых выступлений и жажду всех затмить, покорить, удивить. Разочаровываюсь в словах, больше ценю дела и только дела. Какой прок от умной трескотни?
      Всех удивил ветеран литобъединения В.М. Его стихотворение «Двадцатый век» хочется поставить рядом с произведениями Евтушенко. Всё-таки в нашем коллективе есть удивительные люди.
      Прочитал книгу Дьякова «Повесть о пережитом» – о сталинском времени. Взял сборник рассказов Бунина.
      Чувство к Любе стало спокойнее, увереннее и приземлённее. Раньше любил идею, воплощённую в Любе, и переживал оттого, что она может не соответствовать этой идее. Теперь узнаю её всё больше и люблю живую, настоящую, такую, какая она есть. Всё хорошо у нас с ней, как никогда ни с кем у меня не было. Никаких шероховатостей, никакой натянутости. Мы свободно резвимся друг перед другом, нам хорошо и интересно вдвоём.
      Бегаю к ней на работу днём, вечерами она занимается. А я ещё ни разу не поцеловал её.

                12 апреля
      Звонил ей перед обедом. Сказала, что встретимся только через два дня. А в обед мы пошли с девчонками на квартиру отмечать день рождения. На обратном пути не утерпел и зашёл в библиотеку.
      Сквозь лёгкий хмель Люба показалась мне чересчур сдержанной. Сказала, что не ждала меня сегодня. Потом пошла в кабинет кому-то звонить – я пошёл за нею.
       – Работа не идёт на ум, когда ты приходишь,- говорила она, сидя за столом, полушутя-полусерьёзно, и можно было принять это за комплимент. Потом сказала, что завтра поедет к сестре и будет сидеть с племянницей.
      Ох, уж эта племянница! Я-то всё думаю, что Люба занимается, а она ездит туда-сюда. И всё предстало передо мной в обидном свете. Она не хочет встречаться со мной, а предпочитает общаться с племянницей! Стоял, хмуро глядя в сторону, и чувствовал, как краснею от обидных мыслей. Она сразу это заметила.   
       – Ты что сегодня такой? Ну-ка улыбнись! Я хочу, чтобы ты улыбнулся. 
      Улыбаться мне не хотелось. Деловито взглянул на часы:
       – Ну, я пошёл.
      Она взглянула на меня, мне показалось, с каким-то беспокойством и вдруг проговорила поспешно, почти испуганно:
       – Нет, подожди, не уходи…
      Я подошёл к ней и, уже не сдерживая себя, стал целовать у неё руки, склонённую шейку…Она что-то беспомощно лепетала, даже не пытаясь уйти от моих поцелуев. Так и сидела, не поднимая головы, боясь взглянуть на меня…
      Я тихо вышел из библиотеки. Валил густой мокрый снег. Я шёл по улице, и мне хотелось быть героем и совершать подвиги…
 
                14 апреля (воскресенье)
      Сижу один. Лениво читаю Бунина и жду понедельника. В душе – обида на Любу. Неужели я не заслуживаю встреч с ней? Почему она уезжает от меня? Мне остается только всё время думать о ней. Всё представляю, как мы будем жить, когда поженимся…
      Сегодня возле магазина встретил Олега, мужа Ольги. Несёт в авоське две бутылки вина. Звал меня к ним отметить выходной, еле открутился. Прелестная была бы картина.
      Спросил меня:
       – Жениться не думаешь?
       – Да нет вроде пока…
       – Правильно – не женись.
       – Успею еще намучиться?
       – Вот именно. И в сорок лет не торопись.
      Не знаю, кому это приговор – то ли ему, то ли той, которую я совсем недавно так любил.
      …Если сказать, что Любушка – мой идеал, то, пожалуй, нечего будет возразить. Когда бы ни пришёл к ней, она всегда хороша. К ней можно придти в плохом настроении, но всё сразу меняется, как только она заговорит.
      Помню натянутость и томление, с которыми встречался с Аней. Помню, как часто приходилось извинять в душе Ольгу и внушать себе, что видно уж все они такие…
      Совсем другое – с Любой. С нею я – свободный человек без всякой дипломатии. Хочется быть для неё самым лучшим и открывать в себе всё новые достоинства.

                19 апреля
      Томительное ожидание встречи окончилась для меня срывом. Понедельник был продолжением выходных, Люба встречаться не захотела и была холодна в телефонном разговоре. Это меня вконец доконало, я жаждал «сцены». Позвонил второй раз:
«Почему ты сегодня такая хмурая?» Но она хмурой уже не была и придраться было не к чему. Вроде бы успокоился.
      Но что-то внутри меня уже произошло. Понял это, встретившись с нею во вторник. Сначала было долгое и томительное молчание. Мне хотелось, чтобы это её разозлило и она первой начала ссору. Но Люба, усталая после работы, как всегда, была спокойна и добра.
       – Ну, чем ты занимался в выходные?
       – Да ничем не занимался! Ждал вторника.
       – Ну вот, дождался. Что же такой невесёлый?
       – Знаешь, когда слишком долго ждёшь чего-то, то и дождавшись, радости не чувствуешь.
      У меня срывался и дрожал от обиды голос, но Любушка, казалось, ничего не замечала. Она была глуха ко мне!
       – Я нужен тебе?
      Она удивилась.
       – Ты рано такие вопросы задаёшь. Я ведь тебя почти совсем не знаю.
      Я выкрикнул уже почти со слезами:
       – Но ты же и не стремишься узнать!
       – Что же ты хочешь? Чаще меня видеть?
       – Конечно!
       – Ну, пожалуйста, приходи и смотри на меня чаще.
      Это уже походило на издевательство. Но она говорила со спокойной улыбкой, всё так же не замечая моего состояния. Мне только и осталось с горечью сказать:   
        – Я смотрю, тебе и без меня хорошо.
        – А почему мне без тебя должно быть плохо?
      Это был удар по моему самолюбию, после которого оно тоскливо забилось куда-то в угол. Три месяца мы знаем друг друга но, выходит, я для неё по-прежнему никто. Рано, значит, собрался пожинать плоды.
      И наш разговор был переведён в русло взаимного иронизирования. Во мне проснулся бес противоречия, а вместо Любы появился раздражающий меня оппонент, которого я начал нещадно задирать.
      Только в конце встречи, когда мы стояли уже в подъезде, я тоскливо ощутил, что сегодня начал терять Любу и разрушать красивую мечту в душе. А она всё так же ничего не понимала. Сделала шаг к двери.
       – Ну, я пошла.
       – Нет, подожди!.. Не о том мы говорили сегодня. Радости у меня нет от встречи.
       – А раньше была радость?
       – Раньше была…
      Она ласково взяла меня за рукав.
       – Ну, ладно, до свидания.
      Всё! Она ушла, ничуть не встревожившись от моих слов. И я побрёл по ночной улице, очумев от тоски, от слёз, до крови закусив губу и не чувствуя боли. «Ошибся я в ней, ошибся, ошибся…», – твердил вслух, как помешанный…
      От воспалённых мыслей не спал почти всю ночь. Всё внутри горело от желания высказать Любе всё, что думаю о наших отношениях, и расстаться с нею навсегда.
      Только на следующий день к вечеру стал понимать, что просто психанул и сделал из мухи слона. Встретившись с Любой, сразу же сказал ей:
       – Ты не обращай внимания…Я вчера городил всякую чушь.
       – Да, ты вчера меня удивил. Ты не выпивши был?

                21 апреля
      Мне очень трудно Любу сейчас понять. Я – изнемогающий от бунтующей во мне природы, не желающей удовлетворяться редкими целомудренными встречами, и она – занятая своей учёбой и, может быть, понимающая, что во мне сейчас самая большая опасность для учёбы…
      Умом понимаю ситуацию, но, увы, это не спасает от очередных срывов. Я просто в рабстве у элементарной физиологии и сейчас, как никогда, склонен думать, что всё в человеке подчинено только ей, а всё остальное выдумывается. Видимо, я окончательно и бесповоротно переболел юношеским идеализмом, когда можешь довольствоваться тем лишь, что пишешь письма любимой.
      Казалось бы, что легче – вот она, любимая, живёт рядом, принадлежит только тебе, люби её, звони и даже встречайся, хоть и не так часто, как хочется. Но нет, голодного бесполезно насыщать мыслями о пище. И крох ему недостаточно. И возвышенная «надстройка» не хочет существовать без «базиса». Всё время порываюсь обижаться на Любу, и чем дольше не встречаемся, тем труднее себя удерживать.
      Но вот мы вместе. Присутствие Любы успокаивает меня. Вроде бы, начинаю понимать, что и обиды, и издёрганность моя – это глупости. Согласен даже на целомудренность – лишь бы находиться с ней рядом. Но она опять уходит. По инерции, питаясь воспоминаниями, живу спокойно день-два, а потом опять копится в душе обида и злость. Я снова голоден и опять меня точит мысль, что, видимо, немного для Любы значу, если она так вынослива в разлуках…
      Пытаюсь её оправдать. Она младше меня, а в её возрасте и я был более терпелив. Она не может отдаться чувствам из-за учёбы. Наконец, женщины и по природе своей в таких делах имеют больший запас прочности, чем мужчины.
      Но что же делать, если я так «перезрел»? Как ни отвратительно об этом думать, но мне было бы легче ждать Любу, если бы физиологию удовлетворял с другой, с нелюбимой женщиной. Пусть это по-животному низко, но тем возвышеннее и умилённее были бы мысли о милой, чистой девушке. Всё-таки это противоестественно, когда две составляющих любви разорваны.
      На работе в отделе прямо разлагающая обстановка. Невольно расточаю нежности чёрт знает на кого. Все заигрывают со мною, все «млеют», но это всё чужие жёны, и снова чувствую себя обделённым. Тем обиднее и злее сознавать, что открываюсь хорошей стороной души не для Любы и не она приходит от меня в тихий восторг. А к ней прихожу злой, наэлектризованный…
      Всё откровеннее в своём стремлении Альбина. Она близко, она рядом, её неудержимо влечёт ко мне, и я невольно начинаю загораться сам. И пусть во мне говорит только чувственность, но выходит, что именно она сейчас властна надо мной. Я сопротивляюсь, как молитву от греха, вспоминаю Любушку. Делается легче, потому что вижу, что никто из крутящихся возле меня ей и в подмётки не годится. Но Альбина настойчива, и у меня тревожное чувство, что я всё же растрачиваю душу.

                25 апреля
      И опять срыв! Люба не пришла на встречу. Это должно было быть наше первое свидание не на работе и не после, а в свободное время. А она не пришла…
      Я был в ярости. Потом плакал. Плохо спал ночь. Всё было отравлено в душе. Жаждал мести, но не чувствовал в душе сил, чтобы порвать с Любой, унижающей и оскорбляющей меня своим поведением.
      Думал: вот следствие её непрактичности – она не понимает моей ценности. Разве мало я её добивался? Как может она с таким палаческим равнодушием издеваться надо мной?
      Наверное, женщину нельзя познать. Каждая новая – как новая наука. Знание «общих принципов» здесь мало что даёт. Но ведь это страшно, если будет у меня такая жена! Она пролезет ко мне в душу и будет меня мучить, пользуясь своей властью…
      Как глупо заканчивается моя карьера «мыслителя»! Я прихожу в свою комнату. Стоят на полке книги. Блок, Брюсов, Есенин… А мне вдруг ничего стало не нужно – ни холодных высот Блока, ни трагедии Есенина. Я мучительно и затравленно хочу стать простым, обыкновенным, жажду земных радостей, и мне не нужно никаких книг.
      Презрительно чувствую никчемность всей этой «духовной жизни» и умных разговоров об искусстве и литературе, о «смысле жизни». Говори, говори, а жизнь так и будет идти, независимо от тебя и твоих разговоров о ней.
      Пишу, еще пытаясь рассуждать, но в последнее время я не выражаю главного. Главное – это какое-то странное чувство, что всё плывёт, жизнь плывёт, я плыву вместе с нею по течению, уже не сопротивляясь, слабый, покорный, улыбаюсь всем по течению, расточаю душу по течению…

                26 апреля
       Мысли о Любе весь день вчера были неотступны. Я готовился сказать ей «прощай». Но чем больше об этом думал, тем яснее делалось для меня неизбежное после разрыва жуткое одиночество. Жуткое тем более, что Любу теперь никто не заменит. Только задумав расстаться с ней, понял, кого я теряю. Ведь у меня никогда такой не было.
      Ведь это же удивительно, что после всех своих мучений, заблуждений и прозрений я смог снова чисто поюношески обмануться. И вот с нею я должен добровольно расстаться, потому что её поведение для меня невыносимо.
      Едва дождавшись конца работы, бросился к ней в общежитие. Номера комнаты не знал, но готов был перевернуть всё, чтобы найти Любу и разрубить этот гордиев узел.
      Столкнулся с нею в коридоре совершенно случайно. Сразу же припёр её к стенке гневным: «Что случилось? Почему ты не пришла?». Она выглядела растерянной и беспомощной. Так ничего и не смогла мне объяснить, кроме того, что у неё «была причина».
      Я шёл по кромке, еще бы немного и сказал ей последние слова. Она не только не поняла меня в моём возмущении, но ещё и обвинила меня в эгоизме. Это было уж совсем чёрт знает что! Это было невозможно терпеть.
      Но чем дольше говорил с Любой, уже сидя у неё в комнате, тем больше рассудок во мне брал верх. Она, препираясь со мной, тоже не кидалась в крайности. И кончилось всё тем, что она оказалась у меня в объятиях. Снова уходил от неё счастливым. А сегодня в душе тихая, спокойная радость от встречи с ней в библиотеке днём. И завтра опять встреча, и в воскресенье. Я сыт.

                27 апреля
      Сегодня сказал ей, что люблю её. Сидели в книгохранилище, целовались. Она всё больше отдаётся мне. Боюсь ошибиться, но в этом она совсем ребёнок, несмотря на свой 21 год.
      Второй раз в жизни я признавался в любви… Она по-детски смущается, краснеет и всё боится, как бы не осталось следов от поцелуев на шейке. Говорит: «Приучаешь к себе, как кролика, чтобы рефлекс выработался?». Приучу, Любушка, приучу. Ведь природа теперь – мой союзник. На это, по крайней мере, я надеюсь.

                29 апреля
      Вчера весь день был возле неё в библиотеке. Погружаюсь в её мир шуток, веселья и забываю себя думающего. Со мной она всегда весела и радостна. 
      Серьёзных разговоров уже не ведём. Вечером гуляли. Она прелестна в своей неопытности. Говорит, что целовала только свою племянницу. Но всё больше входит во вкус. Когда её обнимаю, и она шепчет: «Целуй меня», сердце тает от нежности. Она доводит меня почти до исступления. Она закрывает глаза, и я вижу такую блаженно-счастливую улыбку на её лице, что снова и снова повторяю ей: «Я люблю тебя, люблю…».
      Как-то уж очень легко поверила она в мою любовь, ни секунды не сомневаясь. Говорит: «Это хорошо, что ты любишь меня. Мне нравится». Наверное, это тоже от её неопытности.
                1 мая. 1974 год. З а г о р ь е
      Каким-то сном, вечно ускользающим, кажутся издали наши встречи. Я никак не могу ею насытиться. Впечатления от неё никак не накопятся в душе. Мы расстаёмся, и вновь сомневаюсь, была ли встреча и существует ли живая, реальная Любушка. Как к чуду, к ней нельзя привыкнуть. Она сразу же разрушила все мои женские стереотипы, всё у неё ново, необычно. И слова у неё свежие, ни от кого раньше не слышанные…
      Странный я в этот приезд в деревню. Хожу, как оглушённый, и только одно чувствую – мне нужна Люба и Люба. Вся моя теперешняя жизнь – это сплошное ожидание её. То, что между нами нет преград, спустило меня со всех тормозов. Я покатился куда-то, ничего, кроме любви, не замечая на пути, и ничто теперь меня не остановит.
      Всё во мне вдруг перестроилось. Сейчас не могу быть ни философом, ни искусствоведом, ни писателем, наблюдателем жизни. Во всех её проявлениях вижу только одно – стремление всего живого к соединению, к продолжению рода. Смотрю на птиц в небе, на букашек в траве, и везде нахожу подтверждение. Всё остальное – всего лишь гарнир к этому основному.
      Природа навалилась на меня, прижала к стенке. Отмечаю эволюцию её натиска. Еще год назад я только чувствовал, что нельзя без женщины, что она – насущная необходимость. Но сейчас уже не просто женщину требует душа – хочется иметь семью, детей.
      Год назад еще мог в перерывах между любовью читать и думать, что надо копить для чего-то знания, умнеть. Теперь уже не вижу в этом смысла и знаю, что по-настоящему освобожусь только женившись.
      Лошадь рождена для хомута, человек – для семьи. Я резвился, как жеребёнок, играл в писателя, в «гения». Но играм пришёл конец. И не спастись ни в какой сублимации – выход только один. Может быть, будучи женатым, с тоской об утраченном вспомню прежнюю жизнь. Это я допускаю. Но в то же время говорю сейчас, еще свободный и независимый, что другого выхода у меня нет. И не по глупости я собираюсь жениться, а по необходимости.
      Навязчивая, всепоглощающая любовь к женщине – это репрессивные меры природы. От них нет спасения, потому что я – человек, дитя природы и её раб. А человек, живущий вне этого – просто извращение природных законов.

                4 мая. Загорье
      Последний день в деревне. Не дождусь, когда он кончится. Здесь я словно бы запечатан для жизни – берегу себя для Любы. И от этого – двойная скука. 
      Вчера ходил в Берелево, на свою родину. Это умершая деревня. И никакое искусство еще не действовало на меня так, как вид этих умирающих берёз и черёмух, последнего пустого, мёртвого дома… Навсегда ушла оттуда жизнь, и навсегда ушёл тихий робкий мальчик, впервые увидевший здесь небо, прочитавший свою первую книжку.
      А ведь всё когда-то там было: цвели черёмухи и вишни, шумели праздники. Наверное, никогда я не забуду этого места и буду приходить сюда, даже если не останется здесь ни дома, ни деревца. Буду приходить, чтобы вид какого-нибудь бугорка или замшелого камня снова заставил сжаться сердце от сладкой пронзительной грусти по своему детству.
      Возвращался через соседнее Ожегино – одну из деревень моего детства. Сюда я бегал, чтобы поиграть со сверстниками. Здесь еще сохранились покосившиеся, вросшие в землю дома, одряхлевшие вместе со своими немногочисленными обитателями. А на горизонте, на синих взгорьях – всё те же далёкие леса и поляны. И странное чувство, что детство до сих пор живёт там, на этих полянах. Стоит только добежать до них – и снова окажешься в его волшебной стране…

                9 мая. Зеленогорск
      Ещё не женился, а дневник писать уже некогда. Все дни заполнены Любушкой. Гуляем с ней до двух часов ночи. Ничто меня не тревожит. Продолжаю ею очаровываться. И то, что она становится всё доступнее в ласках, ничуть не убавляет её прелести. Всё так же она нова и необыкновенна, как никто до неё не был, и каждый раз иду на встречу, как на праздник. В душе – никогда ранее не испытываемое чувство, что нашёл свою вторую половину, которую так долго и мучительно искал.
      Я растворился в природе и, кажется, совсем не могу думать, а могу только просто жить, легко и бездумно. Хожу с Любушкой, пою песни, смеюсь, болтаю всякую ерунду. Я – весь снаружи и только совсем крохотное место во мне осталось для холодного, анализирующего ума.

                12 мая
      Год назад писал, что, может быть, не знаю силы той стихии, с которой борюсь. Теперь знаю и отступаю под её натиском. Её не одолеть, потому что она – это я сам. А спасаться от нее – всё равно что самого себя тащить из болота за волосы.
      Странно, но мои срывы всё-таки продолжаются, хотя сейчас и причины вроде бы нет. Но что-то надламывается в душе, и опять меня коробит, как бересту на невидимом огне. Теперь даже и сам себе не могу объяснить, откуда эти вспышки ревнивого самолюбия, желание ссоры с Любой безо всякой, кажется, причины.
      Вчера вечером пошли с нею гулять. Была отвратительная погода, моросил дождь. Но она не отменила встречу, мы спасались под зонтиком, и она была, как всегда, жизнерадостна.
      Начинается это не сразу, постепенно накапливаясь в душе. А потом всё вдруг предстает в другом свете. И иронический, шутливый тон Любы, за которым я начинаю видеть неуважение к себе, и её нежелание целоваться в губы, злящее и обижающее меня… И вот уже наполняет меня обида, я замкнулся и замолчал, как будто рядом была совсем не Люба, а кто-то другой.
      Она была по-прежнему весела, заигрывала со мной, иронизировала и, кажется, ничего не замечала. И только когда я совсем уж помрачнел, спросила:
       – Я разонравилась тебе?
      Я промычал утвердительно. Хотелось сдёрнуть с неё эту раздражающую меня маску иронии, увидеть настоящую Любу, почувствовать её страх потерять меня, даже её слёзы. Но она говорила совершенно спокойно.
        – Ну что ж, значит, не судьба нам вместе быть. Давай не будем себя насиловать и расстанемся друзьями.
      Я опять промычал утвердительно. Потом мы молчали всю дорогу до общежития. Мне казалось, она тяжело дышала, но напрасно ждал от неё слёз. Когда вошли в ярко освещенный подъезд, увидел её совершенно спокойной, и только где-то глубоко в выражении лица таилась едва заметная грусть.
      Надо было кончать свой каприз. Целовал её, когда стояли на лестнице, а она спросила шёпотом:
       – Любишь?
       – Люблю, люблю…
      Назначила встречу на завтра. Мы расстались прежними, но душа у меня так и осталась не на месте, когда уходил от неё.
      Не пойму, откуда эти садо-мазохистские всплески. Больше всего меня удивляет в себе желание увидеть её самоотверженной ради меня. Нет, братец, говорю себе, ты слишком себя вознёс в собственных глазах. Тебя избаловали лестью «поклонницы» в отделе. Совсем недавно я страдал от того, что в любви мне достаются объедки – Анька, не первой молодости, Ольга, чужая жена. Но Любушка – милый ребёнок, который и целоваться-то не умеет, рассказавшая мне о всех своих детских «романах» – неужели и она может возбуждать во мне гордую обиду? Или это всё тот же диктат природы? Наша любовь, какой бы трогательной она ни была, всего лишь прелюдия к действительной жизни. И природа не хочет, чтобы она слишком затягивалась.

                14 мая
      В эти дни, как ни странно, я занят еще и Альбиной. Что ни говори, а её домогательства льстят моему самолюбию, заряжают уверенностью как мужчину. Это было особенно ценно в тяжелые минуты, когда я боролся у себя в душе с Ольгой. 
      Но вот в последнее время она стала мне изменять. И я вдруг почувствовал, что мне неприятно смотреть, как она уходит к другим. Может, она обижена моей пассивностью, может, хочет подзадорить. Говорит мне: «Люблю, когда меня уговаривают». Это я тоже люблю, и здесь мы с ней оттолкнулись, как два одноимённых заряда.
       Впрочем, всё это для меня теперь совершенно неважно и происходит как бы за кадром. В центре моей жизни – Любушка.
      На условленную встречу она вчера не пришла, и я зашёл к ним в общежитие. Сказали, что не приезжала ещё из Москвы. Но я был спокоен – у Любы началась сессия и ей не до меня. И вот сегодня она впервые за наше знакомство сама мне позвонила и сказала, что, может быть, еще долго не увидимся.
      Она позвонила, и я сразу почувствовал почву под ногами. Значит, уже нужен ей и она меня ценит. Электризующую жажду встреч приходится сдерживать. Любушка должна сделать свои дела, чтобы стать свободной для меня же. Живу только для неё. Вот сегодня в голове навязчивая идея – уехать с работы в Москву и купить Любушке зонтик. И скорей бы у неё день рождения, приготовил ей в подарок альбом репродукций картин передвижников. Больше и мыслей никаких нет.

                19 мая
      И всё же – как тяжело! Прихожу к ней, она сидит за учебниками вся в учёбе. Она добра, мила и ласкова, но со мной опять начинает твориться чёрт знает что.
      Сегодня сидели у неё в комнате. И я мучительно ощутил, как мне не хватает физической близости с ней. А она морщится, даже когда беру её за руку. О поцелуях и речи нет, она, как будто на первой встрече, держится недотрогой. Из-за каких элементарных вещей приходится страдать!
      Мне всё надоело, всё разваливается. Она для меня – как хлеб для голодного, который я должен есть глазами. Мне надо было идти на дежурство в дружину. Ушёл от неё, не сказав ничего, простившись неласково. Но пришёл в штаб и понял, что промучаюсь весь вечер. Убежал опять к Любе.
      Пытался втолковать ей, что меня мучит. Плакал, сидя перед ней. Но она так ничего и не поняла. Это даже мало повлияло на её обычную весёлость. Нет, начинаю уже смотреть на неё по-другому. Она меня измучила, и я её тоже не понимаю.
       Сказал ей сегодня: «Холодная ты!». Я действительно у неё первый мужчина, но её неопытность в любви уже не приводит меня в умиленье. Ну её к лешему! Но ведь была же она недавно со мной совсем другой. Встречались вечерами, целовались до двух часов ночи. Она мне казалась чуть ли не «знойной женщиной». Куда же всё подевалось?! Конечно, она сейчас настроена только на экзамены. Но не до такой же степени?! И потом, она же не понимает меня – вот самое ужасное. Она смеётся, когда я плачу. Что это такое?
      …Расстались хорошо. Пригласила завтра вечером. «Придёшь и поговорим…». Завтра у неё день рождения.

                21 мая
       Хожу, как варёный, в отделе даже заметили. А я и сам толком не знаю, что со мной, откуда это состояние болезненного равнодушия. Впрочем, догадаться нетрудно.
      Встречались вчера с Любой. День рождения её встречали, гуляя по городу. И зонтик ей купил, и альбом подарил, и вообще – хочется и хочется для неё что-то делать, дарить без конца подарки. Была ласковой, я был спокоен, о моих странностях не вспоминали. Вулкан мой пока молчит, но проснуться может в любой момент.
      Всего лишь месяц надо подождать, пока Люба освободится. Но страдания мои неудержимы. Даже не пойму толком, что со мной делается. Ведь есть она, моя Люба, всё у нас хорошо и я готов жениться и не столько по необходимости, сколько по счастливому желанию. Но откуда эта подавленность, почему душа томится, как в каком-то заключении?
      В отделе замкнулся для всех. На Альбину смотреть не хочется, а она, видя моё состояние, даже не подходит. Да и остальные как будто махнули на меня рукой. Конечно, я привлекаю их весёлый, жизнерадостный. На мои проблемы им наплевать. Хотя кто и чем может мне сейчас помочь?
      Иногда такая неприязнь охватывает к их гогочущей компании. Они неуязвимы в своём мелком женском неиссякаемом оптимизме. Ревную их всех к их жизни, в которой они могут обходиться и без меня.
     Весь в сомнениях. Принадлежу и душой и телом Любе. Но Люба моя и не моя. Оказывается, она очень непроста. А вдруг с ней ничего не выйдет? Вдруг так и не смогу переварить её странности? Как тогда жить, для кого, для чего? Кажется, что душевных сил уже не хватит, чтобы найти другую.
      Когда-то сильный, всё, казалось бы, понимающий, я готов кинуться в панику. Вот он и начался, этот неуправляемый полёт с трамплина. И есть в жизни что-то роковое, необъяснимое и неподвластное нам. Есть, видимо, судьба, и каждому предопределено своё. Один Бог знает, чем закончится мой полёт и как приземлюсь.
      В субботу с отделом ездили на экскурсию в Суздаль и Владимир, но я даже не написал об этом, хотя впечатлений было немало. Давно уже не думал ни о литературе, ни об искусстве. Природа накинула мне на шею петлю и мотает из стороны в сторону. Все мысли о Любе. Но это уже не назовешь анализом. При теперешнем своём состоянии сильно сомневаюсь в объективности своих рассуждений о ней. Меня явно заносит в сторону.
      И литература, и искусство, которыми я занимал себя в последнее время, стремясь уйти от любви, всё это было сублимацией и состоянием неестественным. Я стоял на цыпочках, а так долго не простоишь. И только теперь думаю о настоящем деле. Всё в жизни существует для этого дела, как вода для корабля.

                27 мая
      Наконец-то был вчера у неё. После целой недели мучений, метаний, злости, сомнений. Шёл и не верил, что увижу её сейчас, ставшую такой далёкой, почти легендарной в моих мыслях о ней. Но вот стучу, и открывается дверь, и она передо мной…
      Сидел молча, смотрел на неё, и хотелось плакать от любви и нежности. Потом это прошло и стало просто хорошо с нею. Она не сдала один экзамен, но как всегда, жизнерадостна.
       – Учить не хочется. Сижу, мечтаю…
       – О чем же ты мечтаешь?
       – О хорошей жизни.
      Чувство было вчера такое, что уже начинаю жить у неё в душе. Поцеловала меня в губы. И совсем сделала счастливым – назначила встречу на сегодня. Сейчас иду к ней. Погода поганая, без конца моросит дождь. Всё угнетает, и даже радость не может полностью распуститься в душе. Дождь, дождь…

                29 мая
      «Глобальные» мысли всё же посещают меня. Вчера был на лекции о международном положении. Сегодня смотрел фильм «Молчание доктора Ивенса». Впечатлил еще один недавно увиденный фильм – «Визит вежливости».
      Словно бы гляжу со стороны на нашу планету, на проклятую цивилизацию и трезвым взглядом постороннего хорошо вижу тот порочный круг, по которому всё движется. Выход из которого единственный и естественный – гибель всего существующего. И тут обманывать себя не могу, я слишком трезв.
      Заходил ненадолго к Любушке. Она сдала ещё один экзамен. В голове у неё только учёба и учёба. Чувствуется, что говорить она больше ни о чём не может. Опять морщится от прикосновения руки. Но сейчас я её понимаю, быстро ушёл.   
      Экзамены – наше общее дело. Планы у неё наполеоновские: «Вот закончу техникум – и сразу в институт». А я думаю: «Нет, красавица, поучилась и хватит. А то ты опять будешь сдавать экзамены, а я – страдать. Последние дни резвишься. Потом призову в союзники дремлющую в тебе природу. Ты – женщина и должна выполнять своё главное в жизни предназначение. Ты еще, видимо, этого никогда не ощущала, так я тебе помогу»…

                30 мая
      Теперь разлуку с Любушкой переносить легче. В отделе даже Альбину простил, и она опять возле меня. Простил, потому что ничего серьёзного в отношении к ней нет. Думаю, что даже на голую «природу» она меня не поймает. 
      Моя тяга к Альбине – это количество, которое никогда не перейдет в качество. Она если и притягивает меня, то только издали. Стоит только приблизиться, и вся притягательность пропадает, как мираж. Оказывается, что даже сейчас «куплюсь» далеко ни на каждую.
      У некоторых женщин в отделе это вызывает даже раздражение: «Кто тебе вообще нужен?». А мне есть во имя кого быть стойким, несговорчивым и холодным. Моя сила – в Любушке. В субботу она сдает сразу два экзамена, а в воскресенье опять приду к ней.
      Мне кажется, что после женитьбы начнётся новый этап в моей духовной жизни. Период моего духовного «возрождения». Сейчас я в тупике, как будто, заперт внутри себя. И нужен всего один поворот ключа, чтобы открыться по-новому и для себя, и для людей. Что ни говори, но я ведь еще не жил той жизнью, которой живут все нормальные взрослые люди. Не жил, но очень люблю о ней рассуждать. А когда начну жить – останется ли тогда что-нибудь от моей исключительности?

                31 мая
      Как я люблю Любу? Нет, я всё-таки не одурел и вижу всё хорошо. И в то же время уверен, что мы с нею поженимся. А ведь я знаю её всего лишь три месяца. И встречались мы урывками. С логической точки зрения знаю её плохо. Но уже заранее простил Любе все недостатки, даже те, которые пока мне неизвестны. 
      Откуда такая поспешность? Причина в моём душевном состоянии, в том деспотизме природы, который ощущаю буквально ежедневно. Но всё же чувство к Любе светлое и радостное. Готов бесконечно повторять ей «люблю, люблю,люблю..."
 И вся моя душа выражена в этом коротком слове. На работе, скучая по ней, занимаюсь тем, что вырезаю из цветной бумаги буквы её имени. Идя куда-нибудь, непременно стараюсь пройти мимо её общежития. Какая-то сила влечёт меня в ту сторону, и я подчиняюсь ей.

                1 июня
      Она совсем обалдела от своих экзаменов. Я прихожу – она набрасывается на меня с рассказами о Марксе, Ленине, о съездах и пятилетках, Колчаке и Врангеле. Потом рассказывает о преподавателях, о том, как сдавали другие… А я лишён возможности общаться с нею уже не только физически, но и духовно. Иду рядом и слушаю. Понимаю её и не обижаюсь. Но всё равно остается в душе тяготящий камень неудовлетворённости. Встречаемся завтра вечером.

                3 июня
      Лучше бы я сдавал эти проклятые экзамены, а не она. Сейчас она настолько ими занята, что я просто лишний. Вчера открыла мне двери с такой деловой отрешённостью на лице, что стало не по себе. Первые её слова были: «Я никуда не хочу идти, мне надо учить». Потом удалось её немного расшевелить, и мы вышли погулять на полчаса. Но ко мне совсем нечувствительна, думает только об экзаменах.
      Прощаю ей всё, хотя мне нелегко переносить её холодность. Утешаю себя тем, что сейчас Люба и должна быть такой – иначе, она бы просто бросила учёбу из-за меня, как это делают все безвольные и несамостоятельные девицы. Люба не из таких, и надо её уважать за это.
      Сегодня она должна была пересдавать экзамен. Весь день ждал её звонка, но Любушка, конечно, не позвонила. Кинулся к ней после работы. Сдала! Упал камень с души. Сказала мне, не открывая двери, что спит, и я ушёл успокоенный.

                4 июня
      Милая…Сегодня пришёл к ней – комната заперта. Пошёл в библиотеку, передали записку: «Прости меня. Буду 6 числа в 9.00». Мне кажутся шедевром эти строчки, адресованные мне. Первые строчки… Она просит у меня прощения! Наконец-то начинает меня понимать.

                6 июня
      Перешёл в другую квартиру общежития. В чём-то, наверное, начнётся новая жизнь. Почти год жил один. Как это влияло на меня, пойму, может быть, только теперь, на новом месте. Одиночество было тем музыкальным ключом, в котором «исполнялись» многие мои дни.
      Было даже грустно и трогательно расставаться вчера с моей квартирой. Кажется, она стала частью души. В этих стенах я встречался с Аней, страдал по Оле и начал с Любой. Это для меня – как две эпохи.
      Конечно, он был очень слабым, этот всплеск сентиментальности. Зашёл сегодня на старое место, мою комнату уже заняли. Всё стало чужим, будто и не жил там…
      Любушка сегодня звонила. Приехала из дома от родителей. Завтра у неё экзамен, и мы встречаемся. Накупил ей марок по живописи. Только бы сдала. И без того для меня сейчас трудное время.
      О своём решении жениться написал маме в письме. Да, это серьёзное решение. И пусть неизвестно, что ждет впереди, но жить теперешней неопределённой жизнью не могу – это абсолютно ясно.
      А Любушка еще ничего не знает о моих планах. Чувствую себя сейчас хорошо, и в этом целиком заслуга Любы. Живу ею, и только в стремлении к ней вижу смысл моего существования. Жизнь без любви для меня – это такое же противоестественное состояние, как невесомость.

                8 июня (суббота)
      Нет, я, наверное, никогда не женюсь на Любе. Никогда! Вчера встретились с ней, и опять она всё испортила своей холодностью. Чем дольше жду её, тем невыносимее и обиднее её нежелание целоваться со мной. И оказывается, это – как гвозди, всё скрепляющие, и, если их нет, мне ни к чему Люба, ни умная, ни красивая, ни добрая.
      Опять объяснялись с нею. Но всё бесполезно. Её чудовищная несерьёзность в разговорах на эту тему – это просто женская неспособность понять меня, почувствовать, что решается наша судьба. Да её, как видно, всё это мало волнует, она готова и расстаться. Но каково будет мне проделать эту страшную операцию? Взрастив Любу в душе, затратив на неё лучшее, на что был способен. Вырвать её из души – значит, убить душу для жизни. Кого мне теперь искать, кому верить, кем обмануться?
      Жизнь уходит из-под моего контроля, как вскипевшее молоко из кастрюли. Моментами с жуткой ясностью ощущаю свою беспомощность. Вроде, всё понимаю, но какой в этом толк? Я люблю – меня не любят. Что тут исправишь своим пониманием? Любу не переделаешь на свой лад.

                9 июня (воскресенье)
      Вчера она впервые из-за меня плакала. Сидели у неё в комнате. Она была хмурой, как никогда. Она ещё переживала нашу размолвку. Пробовал её развеселить, но выходило плохо. В конце концов, снова начались взаимные упрёки. Собственно, она меня ни в чём не упрекала. Даже сказала, что накануне погорячилась и наговорила лишнего.
      Зато я увлёкся и понёс. В самом патетическом месте моего гневного монолога она вскочила и, заплакав, крикнула: «Уходи, уходи!». Потом сдёрнула покрывало с кровати, и даже выключила свет, как будто, собираясь ложиться спать. У меня помертвела душа. Глядел на неё молча, затаив дыхание. Неужели это конец?
      Но самого страшного не произошло, всё обошлось, я уговорил её. В конце вечера она уже опять развеселилась и рассказывала мне про книжную ярмарку.
      Трудные дни для нас с ней. Но всё-таки считаю, что ссоры наши несерьёзны. Самое главное – Любушка всё так же мила мне и так же нужна. Но она вчера сказала мне: «Уверена на сто процентов, что скоро ты будешь меня ненавидеть и презирать. Я уже сейчас вижу зачатки этого». Это заставляет меня задуматься. 
      Сейчас более чем когда-либо боюсь начинать с ней разговор о женитьбе. А вдруг мы с ней, действительно, в чём-то серьёзно не подходим друг другу? 
      Экзамены эти – как испытание для чувств. Любы мне всё время не хватает. Но плохо и то, что редкие встречи не дают возможности для взаимного узнавания. Я еще не завоевал по-настоящему её как женщину. Я для неё – это ещё далеко не то, что она для меня. В этом всё дело. И сама Люба не уверена, что душа у неё для меня проснётся. «Всё не так просто»,- говорит она.

                10 июня
      Да, что-то меняется в моём представлении о Любе. Идет очередной этап познания её. Я вдруг увидел её в свете недостатков. И она уже не кажется мне такой единственной, как раньше. Прошла ослеплённость чувством, я в неуверенности.
      Встретились вчера. Начало было для меня жутко безнадёжным. Она была хмурой, как будто, взялась демонстрировать, какие мы разные. Шли по скверу, где ходили в первые наши встречи. Но как всё изменилось! Страшно было ощущать, как умирает в душе тот огонёк, которым жил в последнее время и который только и придавал смысл жизни.
      Всё в ней раздражало моё самолюбие. Одета без малейшей претензии на красоту – значит, не уважает мня. И снова эти попытки освободиться от моих рук…   
      Хотелось ругаться, но понимал, что это только усугубит ситуацию. Разговор не клеился. Дошли до конца сквера, повернули назад. Она сказала: «Пойдём по домам». Это было последней каплей. И готовый произнести: «Эта наша последняя встреча. Я больше не приду к тебе», – я выдохнул с отчаяньем:
       – Тебе не жалко, что всё у нас кончается?
       – Почему кончается?
      Потом мы сидели с ней на лавочке, и я плакал, прижавшись к ней головой. Она гладила мои волосы и ласково говорила:
       – Выдумал ты всё. Ну, что ты?
                12 июня
      Опять это чувство, что хожу по внутренним пружинам внешнего, поверхностного. Оттого и мучаюсь с Любой. Всё хорошо на поверхности. Встречаемся с ней, она весела и ласкова ко мне, она довольна мной. Но меня тянет вглубь, и там под внешним благополучием всё начинает выглядеть по-другому. Она недостаточно ласкова, её не тянет ко мне физически – значит, холодна ко мне душой, значит, ей безразлично – встречаться со мной или нет. И я начинаю требовать от неё чувств, зная, что это глупо.
      Упрекаю её, она вынуждена защищаться и иногда, увлекаясь, говорить лишнее, тем самым только усиливая моё раздражение. И вот уже кажется, что мы совершенно разные люди и ничего тут не исправишь, всё безнадежно.
      Кажется, что я никак не пойму главную тайну женской психологии. В этой тайне – ключ к пониманию женщин. От непонимания происходят и все мои мучения. Сколько раз заблуждался, ошибался, разочаровывался? Сколько раз осознавал, понимал, анализировал ошибки. Этими «анализами» исписаны все дневники. Но получается, что жизнь снова и снова бьёт меня за эти ошибки. И вот история с Любой. То, что всякий нормальный человек воспринял бы как обычное явление, я воспринимаю как преступление против себя.

                16 июня
      Наши отношения – как чудесные взлёты и чудовищные падения. То счастьем светится душа, то холодеет в тоске. Она опять не пришла на встречу. И это тогда, когда я и так погряз в сомнениях.
      Уже не было в душе сил, чтобы её простить. Сколько было всего передумано в тот вечер, когда напрасно ждал её на автобусной остановке. Вся история моей любви стала выглядеть в моих глазах как нелепая цепь заблуждений и ошибок. И в субботу утром я пришёл к ней, чтобы сказать, что между нами всё кончено. И сказал, и стал уже уходить, спускаясь с лестницы. Но Люба вернула меня несколькими тихими словами. И я понял, что для неё что-то значу…

      И вот опять был целый день, проведённый вместе. Были в лесу, ездили в Москву на ВДНХ. Сошлись еще ближе, хотя я на неё стал смотреть, кажется, трезвее. Но всё так же чувствую с ней душевную слитность, какую никогда ни с кем не испытывал.
                24 июня
      Наконец-то она сдала свои экзамены. Вчера было воскресенье. Весь день были неразлучны. И весь день был для меня чудесным, счастливым сном. Кажется, что не было у нас с ней никаких размолвок и не было у меня никаких мучительных сомнений. Снова тихая радость в душе от Любушки и опять всё в ней прелестно. Душа не перестает излучать нежность, и Любушка отзывчива и ласкова со мной и кажется, что чувствует то же, что и я. Домой вернулись из Москвы в половине двенадцатого ночи.

                26 июня
      Как же трудно произнести эти слова: «Будь моей женой». Чувства чувствами, но как только подумаю, что надо их произнести – сразу спотыкаюсь. Даже не знаю, что больше удерживает меня – сознание серьёзности этих слов или страх получить отказ. А может, твёрдое решение жениться – самообман? Одно дело твердить, что ты сдался природе, но следовать этому в делах – совсем другое…
      Встречаемся каждый день. Всё закрутилось, как в водовороте, из которого не выбраться. Мою привязанность к Любе ощущаю на каком-то физическом уровне, кажется, даже независимо от нежных чувств.
      То ли от частоты встреч, то ли еще от чего, но временами ощущаю усталость, душа уже ничего не излучает и оттого возникает мучительное тоскливое состояние, от которого хочется биться головой о стенку. Это пугает меня, еще более удерживая от решительного объяснения.
      Любовь должна быть вечным праздником, и только на это я согласен. Но праздник не бывает вечным. Вот и у меня порой не хватает напряжения постоянно гореть высоким накалом. В такие моменты понимаю, что совместная жизнь с женщиной, даже по-настоящему любимой – не такая простая штука и сплошным счастьем едва ли будет. А ведь не начались еще испытания бытом и мелочами жизни. И как всё пойдёт – не предусмотришь.
      Кажется, Любушка начинает мной увлекаться. Подарила мне платочек, говорила: «Какой ты хороший. Ты самый лучший!». Природа на моей стороне, и я теперь чувствую себя уверенно.

                29 июня
      Снова страшное падение, такое, какого у меня не было, кажется, за всю жизнь, и которое заставило меня заново учиться и любви, и обращению с женщиной.   
      Этот день вспоминается, как кошмарный сон. Встретились вечером, сидели на лавочке. Я был слишком настойчив в ласках. Она вдруг вскочила и с плачем бросилась бежать от меня. Я растерялся, побежал за нею следом, едва поспевая. Потом попытался её остановить, уговаривал на ходу, но бесполезно. Наконец разозлился, плюнул и пошёл от неё, крикнув: «Дура!». Через несколько шагов одумался, снова догнал её, опять попытался уговорить и опять бесполезно.
      Только возле общежития она остановилась, чтобы сказать мне: «Ты показал своё истинное лицо, ты злой человек, я не могу больше с тобой встречаться». И я ушёл от неё, сказав: «Всего тебе хорошего». Она ответила: «Прощай».
      Конечно, уже на следующий день я понял, что без неё не могу. Понял и бросился исправлять ошибки. И только тут увидел, что натворил…
                2 июля
      Только на третий день всё было восстановлено между нами. И опять весь день были с нею в Москве, и я забывал себя. Впрочем, не знаю, всё ли восстановлено. Она поставила условие, что я не буду стеснять её свободы. И вот уже второй день не встречаемся – у неё какието дела.
      По телефону разговариваем хорошо, обиды у меня нет, но её «свобода» меня, конечно же, не устраивает. Грош мне будет цена, если Люба ради меня не откажется от неё добровольно.
      Опять это смутное беспокойство за надёжность своих чувств. Вот на последней встрече опять горел в нежном пламени. Что делать, куда идти с Любой – мне было всё равно. Да и ей, видимо, тоже. И мы бродили с ней, бог знает где, до самой темноты. Потом целовались в сквере на Ленинградском проспекте и простояли бы там, наверное, всю ночь, если бы не надо было идти на автобус…
      Но после таких дней и наступает это угасание души, уходит из неё тихая праздничная радость. Нет, Люба всё так же мила и нужна мне, но нет праздника. Душа – как цветок, с которого оборвали лепестки. («Количество ежедневно выражаемой и потребляемой нежности ограничено». Поль Валери.)
      Не видел её уже два дня. Хочется испытывать страстное нетерпение, желание бежать к ней сейчас же, стиснуть в объятиях, зацеловать, изойти в нежности…Хочется, но этого нет. Вместо этого – успокаивающее понимание, что раз Люба сказала, значит, ей на самом деле сейчас некогда и надо подождать.
      И я уже недоволен самим собой. Как же я могу успокаиваться этим и второй день жить без любимой? Знаю, что нежность накопится в душе и заструится потоком, но почему этого нет каждый день? А как будет, когда она станет моей женой? В погоне за праздничностью любви как-то забывается то основное, естественное и надёжное, что связывает меня с Любой при любом душевном состоянии.
      Наверное, это ощущается только тогда, когда есть риск потерять её – в ссорах. Но любовь ли это? Или естественная боязнь одиночества? Может ли в принципе кто-нибудь еще заменить Любу, занять её место в душе – вот в чём главный вопрос. Та ли она, единственная ли, неповторимая ли?.. Как бы не опьянялся любовью, всё равно не перестаю копаться в душе и проверять себя. 
      Ссоримся… Мудрость проверяется в гневе. Люба много говорила со злости, не сдерживаясь, открывая себя. Я узнаю её «плохою». И крепнет уверенность, что мы с нею сживёмся.
       Завидую людям простым, у них всё легко. А я так и не решусь сказать ей заветные слова. Боюсь то ли отказа, то ли согласия. Она ещё не любит меня, а надо, чтобы полюбила. Тогда пойдёт за мной хоть куда. Тогда стану хозяином положения.
                4 июля
      Ждал её на автобусной остановке из Москвы два с половиной часа. Дождался, но встретил уже без радости. И вот опять это странное загадочное состояние. Оно стоит в душе, как какая-то неизвестная планета.
      На Любу обиды нет, но хочется идти мимо неё. Куда идти? Впереди тоска и бесцельность. Но и Люба не спасает. И вообще, кажется, что женщины сейчас не нужны. Уж если не Люба, то никто.
      Как избавиться от обессиливающей тоски? Без Любы не могу, но и она, получается, не нужна. Так я, пожалуй, без видимой причины измучаю и себя, и её. Какая тут к лешему женитьба…

                6 июля
      Уехала к родителям домой.
      Наши отношения всё теснее и прочнее. Вроде бы начинаю понимать и принимать её со всеми странностями. И подбираю ключ. Первые конфликты были именно из-за моего непонимания. Так, у неё часто бывает что-то вроде потребности в перепалке, несерьёзной, но достаточно ощутимой. Раньше многое в поведении Любы воспринимал буквально, и это порой мучило. Теперь она может назвать меня дураком, бестолочью, пошляком, послать к чёрту, сказать, что нам пора расстаться… Я даю ей отвести душу, но знаю, что это – ненастоящая Люба, А настоящая – та, которая из-за меня забывает про обед, которая целует меня и гуляет со мной до глубокой ночи.

                *  *  *
       Что можно сказать о моей теперешней «духовной жизни»? Нельзя сказать, что всё подавил сексуальный инстинкт, хотя буквально всё пронизано и освещено им. Но остается потребность писать дневник. А вот к книгам охладел, хотя и покупаю, но реже. Критическую литературу из своей библиотеки даже распродал. 
       Читаю, но очень мало и без прежней погружённости и увлечённости, которые раньше были больше от тоски и одиночества. Отошли на задний план Вознесенский и Евтушенко, хотя и сейчас отдаю им должное.
       Что же осталось от моей «религии исключительности»? Увы, реальная жизнь – это аргумент, перед которым бессильны любые теории. А я всё так же не вышел из стадии теоретизирования. Ведь из практических проблем пока не решена ни одна.
       Какова же цена моей исключительности? Более трезвый взгляд на себя даже идёт на пользу. Самолюбие уже не встает на дыбы, когда Люба ведет себя со мной как с «обыкновенным». Исключительность свою надо доказывать на деле. Осознание этого тоже возвращает меня в «лоно человеческого рода».

                12 июля
       Встречаемся каждый день. Кажется, она уже отказывается от своей свободы. Мне приходится даже заставлять её думать о еде, а она согласна ходить со мной и голодная. Назвала меня вчера милым, любимым. Но когда спросил: «Любишь меня?» – отвела глаза в сторону.
       Вот я почти и дошёл до того, к чему стремился. Две половинки магнита соединяются, образуя общее поле. Счастлив ли я? Я спокоен. Уверен, что Любушка может быть моей женой и готов любить её всю жизнь. Так я думаю сейчас. Любушка освободила меня от болезненного любопытства к женщине, и я прямо-таки наслаждаюсь своей свободой. Кроме неё, мне никто больше не нужен, и дай Бог, чтобы так было всегда.

                15 июля
       Вчера было воскресенье, ездили в Москву. Стояли в парке, целовались. Она говорила, что её подружка по общежитию в это лето выйдет замуж, парень ей сделал предложение… А я всё так же мучился и застревали в горле слова: «Будь моей женой» или «Давай поженимся».
      Моросил дождик. Я думал: «Вот пройдёт сейчас этот мужчина, и я ей скажу». Но проходил и этот, и другие, а у меня, как будто, ком стоял в горле. Делалось даже смешно. Ведь слова всего лишь назвали бы вещи своими именами. Рядом стояла любимая, моё второе «Я», и всё у меня давно уже было решено. Но слова были – как ворота, за которыми кончалась моя свобода и начиналась другая жизнь, жизнь не в мыслях, а в делах, и я боялся её.

                21 июля. З а г о р ь е
       Второй день отдыхаю в деревне. Здесь, вдали от Любы, пытаюсь осмыслить свою городскую жизнь.
       Всё-таки слова эти были мной произнесены. Это случилось 17 июля. Так взял и сказал: «Пожениться нам с тобой надо». И – как порог переступил. Молчали чувства, словно бы испугавшись ответственности. Рядом сидела вроде бы уже не любовница, от которой можно черпать только удовольствия. Рядом был компаньон по будущему непростому делу на всю жизнь, и вся моя судьба зависела от него. И осознавалось это так серьезно, что даже нежные чувства во мне как-то скукожились.
       И она ответила, помолчав: «Это дело серьёзное». Впрочем, потом уже вовсю смеялась и рисовала картины нашей совместной жизни. Что Люба? Люба и здесь была, как ребёнок. Нет, она не против стать моей женой, но для неё это как-то нереально, далеко, как в тумане. «Я никак не могу себя представить женой. Слушай, давай поженимся через годик?». В этом была вся она, непрактичная, книжная, живущая больше в мыслях, чем реально.

                22 июля. З а г о р ь е
       Читаю случайно попавшийся здесь том Мопассана. Статьи о Флобере, об Эмиле Золя. Очень много рассуждений о женщинах. Высказывание Шопенгауэра даже выписал. Вижу, что до многого в понимании слабого пола дохожу сам, своим умом и опытом, а философы и писатели только подтверждают мои мысли.
       В деревне – идиллия. Купаюсь, загораю, читаю, пишу и думаю о нас с Любой. Стараюсь оценить её холодным рассудком. Любушка оригинальна – это так. Но не пойдёт ли оригинальность боком в семейной жизни? Вполне возможно. Но теперь я, по крайней мере, понял, что надо искать или женщину оригинальную и нескучную в духовном общении или же деловую, приспособленную к реалиям жизни. Но тогда уж придётся примириться с её духовной бедностью и не спрашивать с неё многого.
       Но Люба еще может измениться под влиянием семейных забот да и под моим тоже. Можно попытаться воспитать из неё своеобразный «гибрид». Но насколько это реально?

                28 июля. Зеленогорск
       Живу иллюзией нашей совместной жизни. В сущности, мы с ней оба непрактичны в таком деле. Была бы на её месте другая, давно бы, наверное, заставила меня действовать. Любе же вполне достаточно мысли, что мы поженимся, но «через годик». Только думается, что дело пойдет у нас стихийно и «годик» не выдержим – ни я, ни она.
       Мы продолжаем сближаться. Она уже говорит мне: «Ты мне кажешься совсем родным, своим». Она говорит, что для замужества не созрела морально, но надеюсь, что всё решит физическая зрелость. Не мы первые здесь и не мы последние.
       Всё лежит на мне: я всё понимаю и предвижу, но я же за всё и отвечаю. Замечая, как и она начала откликаться на мою любовь, привязываюсь к ней еще больше. И всё так же интересна она для меня и каждый раз нова, неисчерпаема. Ею можно забавляться, как ребёнком, с нею можно спорить, как с равным собеседником, её можно хотеть как женщину… Я всегда готов бежать к ней, забросив остальные дела, и она кажется мне самым главным делом.

                3 августа
       Погода стоит холодная и это действует на чувства. Люба зябнет, на ласки отвечает вяло. Вчера у нас опять было плохо. Прибежал к ней в обед с работы. Она вдруг стала говорить, что теперь холодно, что она не может так часто встречаться, надо только по выходным.
       Слушал эти жуткие для меня слова и опять с тоской почувствовал, как всё сложно, запутанно и безысходно в наших отношениях и надо кончать с Любой… 
       Появилась какая-то новая струя в моем отношении к ней. Тоскливое лихорадочное беспокойство, переходящее в минуты плохого настроения в мучительную безнадёжность. Тогда почти с ужасом чувствую, что ничего у нас с Любой не получится и напрасно я растрачиваю на неё душу. Снова и снова кидаюсь объяснять ей своё состояние, но она не понимает и говорит даже так: «Осчастливь кого-нибудь другого. Видно, не судьба». Нет, она не собирается менять свою свободу на семейные хлопоты.
       Ухожу от неё в слезах, мучаюсь один, успокаиваюсь и снова иду к ней, потому что без неё не могу. Потом это проходит, всё предстаёт в другом свете. Ведь внешне всё хорошо. Она всегда ласкова, даже когда прихожу незваным. Зовёт меня Серёженькой. И даже её нежелание часто встречаться выглядит вполне объяснимо. Ведь я совсем замучил её ежедневными встречами. Из-за меня она мало спит и рискует простудиться. Делается даже стыдно за свою назойливость.
       И вот сегодня не встречаемся. Кажется, отдых нужен не только ей, но и мне. Я спокоен и уравновешен, хотя где-то в укромном уголке остается тайная тревога. «Плохие» дни не забываются, как и то, что свою свободу она любит пока больше, чем меня.
       Никогда еще и ни перед кем душа так не раскрывалась, как перед Любой. Я играю всеми «клавишами». С нею я умён и смешон, весел и грустен, нежен и шаловлив. Стараюсь передавать ей всё, что знаю сам, и вижу, что семя падает в богатую почву.

                6 августа
       Прихожу к выводу, что характер у меня нелёгкий. Бесполезно и смешно требовать, чтобы меня любили, а я иногда дохожу и до этого. Жажду встреч, чтобы удовлетворить свою душевную потребность, а то, что любимому человеку приходится тяжело, у меня на втором плане. Выходит, от эгоизма так и не излечился, хотя чувство к Любе – это, пожалуй, самое большее, на что я способен. Да, самоотречение – не мой удел.
       Интересно, что Любу я еще ни к кому не ревновал. Может, потому что не могу представить её с кем-то другим. У меня перед глазами тот мучительный путь, который проделал – и то не до конца – стремясь к ней. Путь, на котором можно было столько раз плюнуть и уйти в сторону. Неужели кто-то еще способен его преодолеть и покорить Любу?

                8 августа
       Холодно, Люба встречаться не хочет. Я этого никак не могу понять. Ведь впереди долгая зима, что же ждёт нас?
       Каждый день мы по телефону ведём с ней разговор об этом. Не ругаюсь – знаю, что будет только хуже. Но от этого ничуть не легче. Она называет меня Серёженькой, ласково просит, чтобы я не обижался. Это меня в какой-то мере утешает, но, увы, всё чаще возникает мысль о разрыве. Я уже как бы внутренне примериваюсь: смогу без Любы или не смогу.
       Твёрдо решил уходить из отдела туда, где можно больше зарабатывать. Заботы о женитьбе не снимаются с повестки дня. А вот кто будет жена – это вопрос. Наверное, он выглядит более чем странно после всего, что было говорено о Любе. Но…   
       Она не готова к семейной жизни – это факт. Всё время говорит, что любит свободу, что разговоры о житейских проблемах ей скучны. « Хотя я знаю, что неправа». А что делать мне? Разве такую любовь я ждал, разве так всё представлял? Ведь сейчас я в положении засидевшейся в девках невесты. И продолжается мучительная «учёба души». Она – в ежедневном сдерживании себя, в направлении темперамента в разумное русло, в поисках разгадки и ключей к Любе.
       По существу возникшая ситуация – это испытание для моих чувств. Если они недостаточно серьёзны, я отступлюсь от Любы и, может быть, найду более простого «компаньона».
       Вчера договорились не встречаться. Но после работы потащился в библиотеку. А Люба уже ушла. Неодолимая сила толкала меня к её общежитию. Стучу в дверь её комнаты, она выходит с улыбкой, без тени недовольства. Поговорили в коридоре, и мне стало спокойно. Вечерами читаю «Анну Каренину».

                12 августа
       Погода была тёплая, и мы поехали в Москву. Кинотеатр «Ленинград». В буфете, отстояв в очереди, беру четыре бутерброда и бутылку пива. Люба в это время куда-то отошла. Когда вернулась, я уже с деловым видом уплетал бутерброды, запивая пивом. И только в конце трапезы догадался, что делаю что-то не так. Люба стояла рядом, а я вёл себя так, словно бы её со мной не было вовсе...
       Весь ужас ситуации дошёл до меня только в тёмном зале. Рядом сидела Люба с чужим отрешённым видом, и я для неё, похоже, перестал существовать. И нельзя было повернуть время вспять, снова встать в очередь к этому проклятому буфету и взять для Любы пирожное, конфет, лимонаду…
       Потом мы шли к остановке автобуса, и она в ответ на мои жалкие попытки взять её за руку безжалостно добивала меня гневными словами: «Я давно говорила, что ты законченный эгоист, и сегодня ты только подтвердил это. Я больше не буду с тобой встречаться».
        Кажется, я совсем отключился от действительности. Твердил что-то глупое и жалкое в ответ Любе, яростно крушившей всё и вся, уничтожавшей своими жуткими словами наше прошлое, настоящее и будущее. Я смотрел на себя её умными глазами и видел жалкого, подлого, трусливого эгоиста, втихомолку жующего свои бутерброды…
       Не знаю, что заставило её простить меня. Наверное, появился в наших отношениях уже какой-то запас прочности. Да и поступок мой, видимо, больше со страху показался мне таким ужасным. Вечер опять у нас закончился поцелуями, которые продолжились и на следующий день. О нелепости в кинотеатре не было сказано ни слова. И я снова уверовал, что только Люба может быть моей женой.

       …Пожалуй, самое интересное в ней – это борьба рассудка с природой. Теперь Любушка уже уступает, когда бываю нескромен и настойчив в ласках, но внутренне всегда бывает этим удручена. Она замыкается, её тянет мрачно философствовать. «Глупостями мы с тобой занимаемся». В ней главенствует не Рубенс, а Рафаэль.
       Но женская гордость и достоинство спохватываются с опозданием, они бывают обмануты зовом тела. На следующий день в разговоре по телефону она будет мне говорить: «Может, это кому-нибудь и нравится, а мне – нет. Ты всё больше распоясываешься. В следующий раз надаю тебе по щекам и уйду».
       Знаю, что в следующий раз она снова уступит мне и опять будет подавлена этим и уйдёт, поспешно простившись, отворачивая зардевшееся лицо и устыдившись самой себя.

                16 августа
       Всё пошло-поехало у нас с ней, кажется, помимо даже нашей воли. Ведь самое заветное уже сказано между нами. Теперь она сама всё чаще поворачивает разговор на эти «скучные» темы: женитьба, квартира, деньги. И вообще, природа в ней – как мой тайный лазутчик. Люба уже не страдает так от проявления чувственности, охотней целуется и всё больше спускает себя с тормозов. Ну, а я тем более – весь во власти стихии. О последствиях в эти минуты не думаю… 
       Наверное, всё будет трудно в нашей совместной жизни. Я стараюсь приучать её к этой мысли. Она во всём ребёнок – это меня тревожит больше всего. Да и каким сам буду среди трудностей – не знаю.
       К октябрю уйду из отдела в цех. Сегодня ходил на разведку, меня согласны взять слесарем. Расстаюсь с вольной жизнью в отделе как-то бесчувственно. Я – как человек, сам себе делающий спасительный укол – тут не до боли. Когда будет приличный заработок, можно будет снять с Любой квартиру.
       Давно уже готов к тому, чтобы стать простым и обыкновенным. «Мировые проблемы» уже не волнуют, к искусству охладел, а книги даже продаю. Осталась в голове только одна философия – «философия семьи». Смысл жизни человеческой в продолжении рода. Для этого человек и рождён, а всё остальное – от лукавого.

                21 августа
       На дневник теперь не хватает ни времени, ни – самое главное – души, которая целиком занята Любой. Видимо, мой дневник всё-таки тоже был сублимацией.
       С Любой у нас всё хорошо, никаких драм. Я стал спокойнее, мягче и уже нет этого чувства «погасшей души». Становлюсь проще и даже кажется, что внутренне беднее. То, что у меня сейчас в голове и в душе, затрудняюсь назвать духовным миром. Теперь я – до скучного реалист. Жизнь ставит передо мной конкретные задачи, и никакие умствования а ля Достоевский решить их не помогут.   
       Встречались вторую неделю подряд. Даже устал от недосыпания, поэтому, когда сегодня Люба сказала, что будет занята, обрадовался передышке. Привыкаем друг к другу всё больше. И она тоже чувствует, куда всё клонится. Торжество природы неизбежно. Люба уже сама говорит: «Надо нам пожениться. Нельзя же так…». Теперь она уже не говорит: «Я – свободный человек».

                25 августа (воскресенье)
       Любушка уехала к родителям, и вот уже второй день без неё. Она в отпуске и во вторник буду её провожать в путешествие по Грузии. Впереди разлука на целый месяц. Она считает, что это будет проверкой наших чувств. Хотя едва ли нужна проверка моим чувствам. Но за неё побаиваюсь – новые впечатления, новые люди… Надеюсь на её незаурядность, на вкус, на здравый смысл.
       Все эти дни читаю и читаю. Прежде всего «Анну Каренину». К своему стыду, я впервые по-настоящему столкнулся с Толстым как с художником. И чем больше погружаюсь в роман, тем явственней ощущение чего-то огромного, стихийного, необъятного.
       Меня иногда просто «не хватает». Когда читаю в «Юности» прозу молодых, такое ощущение, что это прозрачный ручеёк, который можно пропустить сквозь пальцы, взбаламутить близкое дно, расчленить в анализе на капельки. И вот Толстой…
       Океан без дна и без края, с множеством течений, таинственных тёмных глубин. По нему можно плыть в любом направлении, и будешь чувствовать себя маленьким и слабым среди этой природной стихии. Его героев не удержишь в пригоршне ума. С ними встречаешься, как с людьми в жизни, идешь дальше и всё новые и новые люди попадают в поле зрения. И ты даже забыл, при каких обстоятельствах ты расстался с Левиным или Облонским, и только знаешь, что живут они, знакомые тебе и внешне, и внутренне, и что скоро ты вновь с ними встретишься…
       Только не понимаю, как мог молодой и здоровый Левин так уйти в своё хозяйство и обходиться без женщины. Здесь я не верю Толстому, тем более при теперешнем моём состоянии, когда чувствую необходимость жить и что-то делать только для женщины. Может быть, переболею этим, если не женюсь раньше.

                26 августа
        Положение наше с Любой иногда кажется мне страшно запутанным и даже неразрешимым. С одной стороны, я завяз основательно. Это я, собственно, и
предвидел. Еще не зная, кто будет очередным объектом моей влюблённости, был готов жениться.
       Но любовь моя к Любе всё-таки была выстрадана. И только по-настоящему в неё влюбившись, смог сказать ей о женитьбе. Оказывается, я всё-таки не так уж беззащитен перед «основным инстинктом», если попытался оценить Любу прежде всего рассудком. Но именно это обстоятельство и вызывает у меня сомнения. Опасаюсь, что моя «перезрелость» в этом деле искажает картину, я как бы подгоняю свою избранницу под идеал, а в жизни всё может быть несколько иначе. 
        Удивительно, что, часто бывая в библиотеке, видел Любу и раньше, но как-то ничем не выделял её из других библиотекарш. Хотя помню, что какое-то смутное желание познакомиться с нею поближе всегда испытывал. Но жизнь отвлекала, мне было не до того. Тем более, что и она не стремилась попасться мне на глаза, ей это было ни к чему.
       Словом, сблизиться с нею меня заставила «нужда». И это сомнения только укрепляет. Но главное не в этом. Сейчас нет никаких условий для женитьбы. И проблема не только в том, что мы оба мало зарабатываем, а деньги будут необходимы. Но я так и не нашёл своего места в жизни.
       Я чужой и в техническом лагере, и в гуманитарном. А женившись, тем более придётся ставить крест на всех моих литературных мечтаниях. Что меня ждёт в жизни – карьера слесаря? Слесарь-интеллектуал с литературным хобби – это, конечно, оригинально. Впрочем, одного такого я уже знаю – мужа Ольги, вкалывающего простым рабочим в цехе, балдеющего от Чехова и пописывающего чего-то там в тетрадку.
       И всё-таки отступать некуда. В конце концов, талант, если он, конечно, есть, себя должен проявить. Особенно, если ему в этом помогать. С уходом в цех, надеюсь, поправятся мои денежные дела, и мы сможем снять квартиру. Таковы планы на ближайшее время.

                28 августа
       Любушку проводил вчера в отпуск. Почти весь день были вместе. Мне было не до работы.
       Как неутолима эта жажда общения с нею! Я с ней – как с самим собой. Может быть, желаемое выдаю за действительное, но мне всё время хочется и хочется говорить об этом родстве наших душ. Люба – это я в женском варианте. Расстались на месяц.
       Через несколько дней и я уеду в отпуск в деревню. Внутренне спокоен и только чуть грустно. Дни стоят тёплые, а моей Любушки нет и не с кем гулять допоздна. Знаю, что мысли о ней будут навязчивы и где бы ни был, чем бы ни занимался – везде и всегда буду помнить прощальные поцелуи, объятия и её слова: «Хороший мой…».
        Буду помнить, как искали на Курском вокзале её поезд, как она по-детски радовалась уютному купе, как целовала меня при всех и называла Серёженькой. Как ждали и, наконец, дождались её непутёвую подругу Люську.

                30 августа
       Чувство одиночества, которого давно уже не испытывал. Далеко Любушка, уже скучаю по ней и опять не знаю, для кого я и для чего…
       В отделе уже сказал, что после отпуска перехожу в цех. С отделом в душе давно расстался, он тяготит меня суетной бабьей жизнью, пересудами и сплетнями, которые теперь уже меня не касаются. Безвозвратно ушло то славное время, когда отдел ощущался родным коллективом, потому что был здесь человек, много для меня значащий.
       Теперь все так мало значат, что даже писать ни о ком не хочется. Ни об Альбине, собирающейся разводиться с мужем и охмуряющей сорокалетнего Васю, ни о глупышке Лиде, на которую теперь тошно смотреть. Я убрал все эти подпорки и оперся только на Любушку. Всё существует только относительно её.

                1 сентября
       За своими чувствами сейчас слежу, как за подопытным кроликом. Вчера ехал в Москву, и вдруг пришла в голову жуткая мысль. А что, если Люба начнёт уходить из души? Ведь именно сейчас, когда она далёко, я смогу взглянуть на наши отношения безо всякого «гипноза» её обаяния. Всё может предстать передо мной в истинном свете. И вот уйдёт Люба, и почувствую себя жутко свободным и опять никчемным...
       И от одной мысли об этом захотелось заплакать и забиться в тоске. Нет, только не это! Лучше уж быть в плену у женщины, потакать её капризам и прихотям. Только пусть этой женщиной будет Люба. Потому что если, не дай Бог, жизнь заставит меня влюбляться в другую – еще лихорадочней и обманчивей будет это чувство. Выходит, слова Любы о проверке наших чувств были справедливы, если меня посещают такие мысли.

                2 сентября
       Третий день изматывающая беготня по магазинам. На отпускные деньги хочу накупить всего на год вперёд. У меня странное чувство, что сразу после отпуска начнётся семейная жизнь и с деньгами будет туго. Я готовлюсь принять на себя семейный груз и уже весь погружён в бытовую суету.
       Вот пришёл сегодня в химчистку за плащом, а там потеряли пояс от него. Готов был рвать и метать! Плащ брать отказался, учинил скандал, и пояс всё-таки нашли. Такие вот пеньки на пути, мешающие продвигаться к цели.
       В «Анне Карениной» Серпуховской в разговоре с Вронским высказывает чуть ли не мои собственные мысли о женщинах. Толстой, вообще, мой союзник в «женском вопросе» – уже не раз в этом убеждался.
       Вот эти слова: « И вот тебе моё мнение. Женщины – это главный камень преткновения в деятельности человека. Трудно любить женщину и делать что-нибудь. Для этого есть одно средство с удобством без помехи любить – это женитьба… Да, как нести груз и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда груз увязан на спину,- а это женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вдруг опростались руки. Но без женитьбы тащить за собой этот груз – руки будут так полны, что ничего нельзя сделать… И еще: женщины все материальнее мужчин. Мы делаем из любви что-то огромное, а они всегда будничны».

                4 сентября. З а г о р ь е
        Приехал сегодня. Это сонное деревенское состояние уже начинает меня охватывать. Здесь я – как колёсико, вынутое из суетной машины города. Пока полон решимости проводить время с пользой. Уже взял в здешней библиотеке «Анну Каренину», прочитанную наполовину, и том Стендаля с трактатом «О любви».
       …Когда читаю о сомнениях Левина в Кити накануне свадьбы, они кажутся мне наивными. Милый, добрый Левин! Как можно быть уверенным в чьих-то чувствах и даже в своих собственных? Неужели можно, любя кого-то сейчас, давать клятву в том, что будешь любить его, спустя день, месяц, год, десять лет?
       Когда Люба спрашивает меня, буду ли я любить её всю жизнь, я, разумеется, отвечаю: да! Но сам думаю, что об этом лучше не спрашивать. Никто не может поручиться за своё будущее. Разве душа наша всегда подвластна рассудку?
       Конечно, я буду всё делать, чтобы чувство моё не ослабло – в этом моё счастье. Люба откровенна, она пока ни разу не сказала, что любит меня. Она даже говорит и так: «Может, я вообще никого не могу полюбить. Что же мне всю жизнь так и жить одной в ожидании?». Что тут скажешь? Любви нет, но она ведь может придти. Это так же верно, как и то, что некоторые, соединившись, как им казалось, по любви, в дальнейшем утрачивают это чувство.
       Как предвидеть, что нас ждёт? Юношеского максимализма в отношении к любви уже нет. Вот Люба говорит: «По-моему, женщина всегда может приспособиться к мужчине». Я уже не встаю на дыбы: а как же чувства?! Именно приспособиться – не в этом ли главный секрет счастливых пар?

                5 сентября
       Чёрт побери! Пропасть из оставшихся двадцати четырёх дней кажется мне страшной. Я прямо чуть ли не в панике. Чем себя занять, отвлечь от мучительного ожидания?
       Сегодня уже и читал, и занимался с гирями, и починял огород. Но нет ощущения полноты жизни, душевной занятости. Наверное, чтение никогда по-настоящему меня не увлекало. В том смысле, что описание чужой жизни только подталкивало меня к активности. На кой чёрт мне жить жизнью Левина и Кити, если такая же Кити есть у меня самого и скоро возникнут связанные с ней проблемы – не книжные, а реальные.
       Чтение только усиливает моё нетерпение и чем ярче описывается жизнь в книге, тем острее ощущаю собственную бездеятельность. Хочу жить сам, а не читать о том, как жили и любили другие. Не представляю, как люди сидели в тюрьме в одиночной камере не только без женщины, но и вообще почти без внешнего мира. Сидели годами да еще и делали великие вещи, думали, писали. А я весь извёлся на свободе и писать могу только о своих страданиях.

                6 сентября
       Когда сравниваю себя с тем, каким был в предыдущий приезд в деревню, вижу существенные изменения. Раньше тянуло меня и к другим женщинам – просто
Люба была лучше их. Теперь изменить ей уже не могу. Моё влечение к женщине спряталось в глухую раковину и выманить его под силу только Любе.
       Наверное, слишком многое стало нас связывать, и изменить ей – значит, предать и обесценить всё, что между нами было. Это какое-то богохульство перед самим собой и перед ней. («Любовь не только не вытекает из природы, но регулирует и сдерживает её позывы: благодаря ей один пол, за исключением любимого лица, перестает существовать для другого». Ж. Руссо.)

                7 сентября
       Только отсутствие Любы в городе удерживает меня здесь. Ни за что бы не вынес разлуки, если бы знал, что она всего лишь в восьми часах езды от меня.
       23 числа она должна выйти на работу. Но до этого дня целая вечность, и мне остается только ждать и ждать, удерживая свою рвущуюся душу.
       «Анна Каренина» сейчас – как соль на рану. Как счастлив Левин со своей Кити, и как всё неопределённо у нас с Любушкой. Так хочется испытать и попробовать в реальности всё, о чём пишет Толстой! Я – как полководец без войска. Вся стратегия и тактика в голове, а на деле – ничего. И тревожные мысли: как она там, с кем, не забыла ли меня и не кружит ли ей голову другой? 
       Хорошо еще, что поехала вдвоём со своей Люськой. О том, что она может написать письмо, потому что взяла адрес, стараюсь не думать. Жадно, страстно ждать письма каждый день и не получать его будет слишком тяжело и обидно. Поэтому сразу себя убедил – не напишет.

                8 сентября
       Здесь, в одиночестве мысли о ней нападают на меня, как волки на беззащитного. Второй день подряд снятся полубредовые сны о ней. Начинаю мучительно её ревновать, хотя рассудком понимаю, что это глупо.
       Как же всё устроено в природе! И никуда не уйдёшь, не вывернешься. Не будет тебе ни сна, ни дела, пока не соединишься со своей половинкой. Этот закон природы давно уже чувствую всем своим существом. И для меня ложно и ненастоящее то искусство, которое не показывает действие этого закона во всей его злой бескомпромиссности. О нём можно не говорить, но не иметь его в виду так же нельзя, как не учитывать, что каждый день человек ест и пьёт.
       У Толстого вся «Анна Каренина» пронизана этим законом. Он – главный двигатель и герой романа. Толстой близок мне именно этой основой своего мировоззрения, потому что это я прочувствовал на своей шкуре.

                11 сентября
       Закончил с Толстым. Когда читал, как рожала Кити, плакал. Всё казалось, что Левин – это я, а Кити – Люба. Еще плакал, когда читал про встречу Анны с сыном Серёжей. В смерти Анны видится мне что-то роковое, неизбежное. Разве могло разрешиться иначе то чудовищное положение, в котором они с Вронским жили
в последние дни?
       Но кто сделал так, чтобы два умных, любящих друг друга человека вдруг стали мучительны и невыносимы друг для друга? Наверное, Анна слишком любила. Но разве можно любить «слишком»? Выходит, можно. В этом пошлом, обыкновенном мире надо и любить по-обыкновенному, если не хочешь трагедии для себя и других.
       Кажется, мне это знакомо, когда спокойное непонимание тебя любимым человеком рождает в душе цепную реакцию обид и оскорблений. Когда остается только или простить всё, похоронив в душе даже самый маленький корешок обиды, или же уйти из жизни, протестуя против ее обыкновенности. Анна простить не смогла.
       Её чувства и ощущения в последний день, кажется, мне тоже знакомы. Вот она в отчаянье едет к Долли, и подчёркнутая обыкновенность этой самки, погрязшей в заботах о семье и детях, вид Кити, вступающей на этот же путь семейного обыкновенного счастья – вид этих двух женщин делают ещё мучительней и безнадежней страдания Анны. Она чувствует, что никогда ей не стать такой и что между ею, гибнущей от дьявола любви, и этими женщинами – глухая стена непонимания.
       А разве тот пронзительный, безжалостный свет, открывающий всё в истинном своём значении и показывающий ложную условность всего – разве он не знаком мне? Мне была сделана прививка, и я несмертельно переболел этим. (Дай Бог, чтобы действительно переболел.)
       Когда читаешь Толстого, даже не возникает мысли – могло это быть или нет. Неотразимая достоверность бьёт наповал. И только в последних главах, где описываются искания и мучения Левина, Толстой, мне показалось, начал выдумывать. Непонятно, к чему герой пришёл и чем утешился. Вообще, рассуждения его о душе и о Боге я всегда понимал плохо, потому что сам подхожу к этим вопросам несколько с другой стороны, более материалистической.

                *  *  *
       Ангел мой, Любушка! Как я мог допускать, что охладею к ней? Как она там вдалеке, не забыла ли меня? Что показала проверка? Чувства мои опять неспокойны. Она молода, не знает себя. Всё время мерещится кто-то другой, умней, красивей, опытней меня. И Люба не устоит, ведь у женщин своя мерка. Хочется привязать её к себе не поцелуями, не объятиями, не словами, а чем-то таким, от чего нельзя освободиться. Ведь сейчас с её стороны возможны любые капризы души.

                12 сентября
       Я не могу сейчас быть спокойным и счастливым от предвкушения предстоящей встречи с ней, как голодный человек не может насытиться ожиданием сытного обеда. Она нужна мне сейчас, нужна каждую минуту. Опять уже не чувствую себя нормальным человеком, мысли о ней гнетут ежеминутно, что бы ни делал.
       Копаю картошку, заменяю мать на колхозном току. И всё делаю с болезненной увлечённостью, чтобы забыться и незаметнее шло время, чтобы быстрее покончить с деревенскими делами, освободиться и быть готовым уехать в любой момент.
       Здесь у меня ощущение полной изоляции и от всего и от всех. Моя внутренняя жизнь никому не может быть понятна. Читаю трактат Стендаля. Он копается в любви, как в каком-то механизме. Пока не извлёк ничего для себя нового.

                13 сентября
       Утром просыпаюсь от мысли о ней, как от толчка. Потом уже не уснуть. Как будто, мы с ней поссорились и это гнетёт меня. Она кажется мне страшно беззащитной там, вдалеке. Беспокойство портит мне ожидание Любы. Я даже становлюсь осторожен в мыслях о ней. Уже думаю: обопрёшься на неё всей душой, а вдруг она уже не моя? Вдруг скажет: прости, ошиблась…
       Боже мой! Как изменило бы всё её письмо. Каким счастьем осветилось бы моё тягостное существование. Но она не понимает этого. Ей сейчас весело там и без меня. И мне нельзя обижаться. Получится, что думаю только о своём спокойствии.

                14 сентября
       Сижу здесь, как в клетке, зная, что где-то идёт другая жизнь, от которой зависит моя судьба, но повлиять на которую нет ни малейшей возможности – ни письмом, ни делом. И остается только сидеть и ждать. Как же это мучительно! 
       Неужели она не даст знать о себе, не пришлёт хотя бы телеграммы, когда поедет оттуда? Молчание её всё-таки будет для меня обидным, хотя и готовил
себя к нему. Ведь так мало ей нужно сделать, чтобы наградить меня огромным счастьем.
       Вечерами хожу в клуб в кино. Публика ходит жуткая, хотя в колхозе работают шефы – девицы из педучилища. С ребятами контакт невозможен. Этот их нарочито вульгарный тон, за которым нищета духовная, меня отталкивает. После кино сразу ухожу домой. Вообще, деревня сейчас чужда мне и даже писать о ней как-то неудобно – настолько ушёл от неё. Стал серьёзным, взрослым, и другая жизнь мне теперь нужна.
       Читаю Стендаля с тем любопытством, с которым копаются в непонятном. Понимаю его плохо, вижу только, как много тонкостей и сложностей в любовных делах. Любовь «в чистом виде» сейчас кажется мне нелепостью. Как можно говорить о женщинах и о любви с ним с видом гурмана? Неужели я мог бы любить Любу, если бы знал, что она никогда не будет моей женой? Не думаю.
       Любовь теперь понимаю только как средство к созданию семьи, а возможность «поиграть» в любовь кажется мне даже отвратительной. Отвратительно тратить свою душу на что-то мимолётное, преходящее. И это – без всякой этики или морали. Просто я так чувствую.
       Когда Стендаль пишет о любовных страданиях, я его понимаю. Кажется, прошёл через это. Но вот читаю, что кто-то встречался с любимой женщиной два раза в месяц или даже раз в два года. Это выше моего понимания. Кажется, я скорей нашёл бы себе «удобную» замену, чем согласился на такое ожидание.
       Жить ради страдания, какой смысл? В конце концов, есть физиологическая потребность в женщине, как потребность в материальной пище. Не это ли подтверждают все мои записи? Ведь это просто страдания голодного человека. И сейчас у меня одна задача – освободиться от этого голода через женитьбу и развязать себе руки и голову для других дел. А иначе – будь она проклята эта любовь, мешающая жить и обрекающая на бессмысленные страдания.

                15 сентября
        Весь день чинил забор. Физическая работа вдруг изменила весь характер моих мыслей. На смену мучительному томлению пришло ясное и трезвое осознание трудностей будущей семейной жизни. Мысленно я то переносился в кабинет к цеховому начальнику, где доказывал, что из-за отсутствия жилья рушится моя семейная жизнь, а потому мне всё это производство «до лампочки», то разрешал семейный конфликт с Любой, собираясь призвать в союзники её родителей.
       Я видел Любу уже не в любви, а в обыденной жизни, и с ней было непросто. Любушка, с которой можно было отдыхать, наслаждаясь, говорить как с равной, умиляясь нашей одинаковостью – эта Любушка становилась какой-то чуждой мне неуправляемой стихией. Она была, как ребёнок, ничего не хотевший понимать, кроме того, что обманули его ожидания. И эта Люба проклинала меня и говорила с бешенством, что я дурак, женился, ни о чём прежде не подумав. И всё рушилось, и надо было с болью в душе, подавив злость, обиду и самолюбие уговаривать её. И было такое чувство, что постепенно отравляешься ядом неуважения к самому себе…
       Готовлю, готовлю себя к семейной жизни. Не знаю, правда, будет ли толк от такой подготовки. Слушаю, что говорят другие, уже вступившие в эту загадочную для меня страну. Делаю вырезки из газет и журналов, читаю Нойберта и Имелинского, Толстого и Стендаля. Стараюсь представить себя мужем во время встреч с Любой. И всё-таки, наверное, это всё не то…

                16 сентября
       Идут, идут часы и каждый час, может быть – враг мой там, далеко за непроницаемостью расстояния, там, где она, и опять она кажется мне страшно беззащитной. Я всё забыл, забыл, что она – умница, что невлюбчива и чутка на пошлость, что к ней непросто подойти, а мы с ней уже достаточно тесно сошлись. Всё забыл и мучительно ревную. Помню только, что она – женщина.
       Временами, когда отпускает тоска, начинаю замечать деревенские прелести.  Сегодня вечером ходили ловить рыбу. Туман белой пеленой окутал низину. В тишине хорошо слышен каждый плеск воды. Над головой – чёрное небо всё в звёздах. А я стою и разговариваю с Любушкой: «Смотри, какие мы с тобой маленькие среди этих мириад звёзд. И я, этот маленький, ничтожный микроб, охвачен странным состоянием, которое называется любовью, которое соединяет нас с тобой в одно целое и, кажется, объединяет со всеми этими мирами, и все они вмещаются в мою душу»…
       …Отпуск кончается. Его у меня по существу и не было. Разве уйдешь в отпуск от самого себя? Только и делал, что боролся со временем, глуша себя работой. Хотя внешне я, наверное, даже не кажусь странным. Работаю, читаю, хожу в кино. И только сам знаю, что это не жизнь и я в этом мире не живу уже давно. 
       Сегодня вдруг стало грустно. Может быть, всё это у меня в последний раз. Я в деревне – одинокий, свободный. Но кто-то сделал так, что я уже не могу радоваться этому, не могу даже этого замечать. Кажется, что там, в городе, в суете – цель и смысл моей жизни. Там – Люба.
       У неё закончился срок путёвки, и сегодня она должна уехать в Москву. Это меня успокаивает. Увижу её через пять дней. Много это или мало? Когда думаю о Любе, это – вечность. Когда о деревне – так мало.

                18 сентября
       Жду от неё телеграммы. Теперь знаю, что буду тяжело обижен, если Люба так и не пришлёт ничего. Уже готов ругаться с нею. Без оглядки любить не могу. А оглядываясь, вспоминаю, что она не хотела, чтобы я поехал с нею в отпуск. Я не отдыхаю, а мучаюсь, а ей некогда даже вспомнить обо мне…
       И всё начинает выглядеть в другом свете. Люба не ценит меня, и в том её вина. Вот чего я боюсь. Боюсь, что женившись, увижу это холодным взглядом и почувствую, что Люба бесконечно виновата передо мной. И начнётся, как у Карениной…
       Чувство к Любе – как прилив, затопляющий камни обиды и самолюбия. Но бывает и отлив, и всё обнажается.
      …День прошёл – телеграммы не было. Завтра опять ждать. Осталось всего четыре дня. Это не так уж много. С деревенскими делами только-только управлюсь. Читаю «Два года с Л. Н. Толстым» Гусева.

                19 сентября
       Мысли – страшные. От неё опять ничего нет. Чем ближе наша встреча, тем медленней идёт время.
       Теперь я понял: не в количестве дней время. Оно в тебе самом. Теперь каждый час для меня – вечность, от которой можно поседеть. Схожу с ума. Кидаюсь в работу, и только в ней спасение.
       Самое страшное – ночное одиночество. Чудовищная кристаллизация идёт в голове. Из всех наших встреч, из разговоров отбирается только то, что может говорить о возможности измены. «Я постоянна в своём непостоянстве», «Не знаю, люблю ли я тебя», «От тебя не отвяжешься. А если я полюблю другого?», «Месяц будет проверкой»…
       Но сказала же она в последний день: «Рассказываю матери, какой ты у меня хороший». Значит, относилась ко мне серьёзно. Теперь только такие её слова и поддерживают меня на поверхности.
       Время, время…Неумолимый вездесущий мой враг. Он подстерегает везде и всегда. И когда на землю уже опускаются сумерки, и я беру карандаш, чтобы зачеркнуть число в календаре, я знаю, что день для меня еще не закончен. Нет, будет долгий томительный вечер, будет ночь с мучительными попытками заснуть… 
       Почти пропал аппетит. Когда душевно страдаешь, к пище материальной не просто равнодушие – она вызывает отвращение.

                20 сентября
       Только соединившись с ней смогу думать о чём-то другом. Милая! Я пережил здесь столько твоих «измен», что их хватит на многие годы. Кажется, встречусь с ней совсем другим, по-новому почувствую её ценность, пойму, как страшно потерять её, такую дорогую.
       В своих страданиях даже забываю, что в основе моих ревнивых мыслей – недоверие к Любе, её унижающее. Неужели она настолько легкомысленна, что за такой короткий срок, для неё тем более короткий – забудет всё, что между нами было, и откроется для другого? Тогда она просто не заслуживает любви.   
       Оглядываясь назад в своей «любовной карьере», могу сказать, что едва ли мне приходилось сталкиваться с «загадками» женской души. Напротив, женщины, с которыми приходилось иметь дело, были просты. И если мне изменяли, то по вполне понятным причинам. Подлости в этом не было, и теперь задним числом я всех их оправдываю.
       Правда, в моём дневнике много страниц посвящено всяческому разгадыванию и распутыванию. Но запутанными были сами ситуации, а не душевные дела, как мне казалось. Путаницы было чем дальше, тем больше.
       Взять историю с Женькой, которая собралась замуж за другого, а я своим появлением чуть не спутал ей все карты. В последний раз я дошёл и до «любовного треугольника» – куда уж путаней. Но разве Ольга не говорила вполне определённо о своём отношении ко мне? Только я больше значения придавал её улыбкам и ласковому тону. А потом пытался распутать собственноручно запутанное. Но понятно всё стало только теперь.
       С Любой у меня ситуация внешне вроде бы проста, но возникли трудности другого рода. От неё у меня иногда бывает такое ощущение, что держу за узду дикую необъезженную лошадь, которая знает, что на неё всё равно наденут хомут, что такова судьба всех лошадей. И хороший хозяин её держит, но она рвётся, выказывая норов, пытаясь освободиться. Пожалуй, это и есть формула теперешней ситуации.

                22 сентября
       Когда бывают минуты трезвости, думаю: как же можно эгоистично требовать от Любы самоотверженности в наших отношениях, если сам я, такой влюблённый, способен иногда холодно рассуждать, что Люба, возможно, и не «лучший вариант»? И потом, у неё ведь тоже могут быть приливы и отливы в чувствах, и надо относиться к этому спокойнее.
 
      Сегодня уезжаю из деревни – как будто, освобождаюсь из тюрьмы. В глубине души верю, что всё будет хорошо. И всё же… Последнюю ночь спал совсем плохо. Мать всплакнула, провожая. Она заметила мою тоску. Впервые в жизни мне захотелось поплакать вместе с матерью. О самом важном идет речь. Счастье моё в руках у Любы.

                24 сентября. Зеленогорск
        Уже в поезде, оторванный от деревни, почувствовал, как постепенно уходит из души яд одиночества, как возвращаюсь в реальный, привычный мир, где нет ни роковых измен, ни коварных соблазнителей. Но всё-таки понимание этого было категорией идеальной, а встреча с Любой еще только предстояла. Но я волновался, уже предчувствуя радость.
       И вот утром схожу на перрон в Москве. И чувствую, что всё во мне насторожилось, как у охотничьей собаки. Уже невольно ищу Любу среди толпы, как будто, она могла знать, когда я приеду, и придти меня встречать.
       В Зеленогорске это чувство усиливается. Кажется, теперь уже всё вокруг пропитано Любой. Билетные кассы, у которых мы не раз бывали, сквер, помнящий наши прогулки, автобусы, возившие нас по городу. И вокруг снуют люди, среди которых уже может быть она…
       К её общежитию иду, не чувствуя ног. Чувствую только одно – сейчас могу увидеть её или хотя бы девчонок, с которыми она живёт. Поднимаюсь на этаж, стучу в дверь. Тишина. Стучу снова. Но в комнате, видимо, никого нет. А меня захватывает бредовое состояние. И в этой тишине, в этом молчании мне кажется что-то коварное, обманчивое. И выходящие в коридор соседи, кажется, смотрят на меня с насмешкой.
       Но делать нечего – спускаюсь вниз. И уже на улице вдруг замечаю, что в её комнате за тюлевыми занавесками – приглушённый свет. Опять влетаю на этаж и опять стучу. Должен же там быть кто-то! И снова бредовая мысль в голове, что Люба в комнате с другим…
       С трудом взял себя в руки, убедил, что комната пустая и что надо переждать всего одну ночь. Ушёл в своё общежитие. И это была, наверное, самая длинная ночь в моей жизни.
       …Утром подходил к библиотеке, затаив тревогу. И вдруг увидел, как кто-то в зелёном свитере машет мне из окна. Конечно, это была она! И вот я рядом с ней и ничего не могу сказать, не могу опомниться, а только смотрю и впитываю её в себя, как потрескавшаяся от зноя земля впитывает воду. А на языке простые обыкновенные слова: «Ну, как ты? Когда приехала?»…
       И не было, казалось, ничего – ни долгих дней тоски, ни ревности, ни обидных мыслей, ни слёз. Мы были опять вместе, и это было так естественно, что невозможно было представить себе какое-то другое состояние.

                28 сентября
       Живу словно бы вне обыкновенного мира. Кто-то рано встает, кому-то идти на работу, у кого-то дела. У меня – только Любушка. Кажется, что до сих пор в городе ничего не видел, кроме неё. Она тоже – если не на работе, значит, со мной.
       Обыкновенная жизнь идёт где-то рядом. Послезавтра и я должен буду в неё окунуться. А пока близость с Любой заслоняет собой все предстоящие заботы и хлопоты. Последняя неделя отпуска получилась у меня медовой. Никаких внутренних проблем. Всепоглощающее чувство властвует в душе и, кажется, неиссякаем этот родник.
       Когда она работает, а я остаюсь один, читаю роман Ахто Леви «Улыбка Фортуны». После Толстого он у меня – как пациент под скальпелем.

                30 сентября
       Окончательно понял, что это такое – чувство погасшей души. Да, это просто усталость друг от друга. Ежедневные встречи не могут быть без конца праздниками. «Аккумулятор садится», и нужна разлука, хотя бы недолгая.
       Всю прошедшую неделю мы не разлучались. Но уже вчера понял, что начинаю уставать. Сегодня встречаться не следовало, но был какой-то страх, что не увижу Любу. Страх в мыслях, потому что душой я спокоен. И вот встретились, и я увидел, что она тоже устала и ведет себя, как капризничающий ребёнок. Она всегда бывает такой, когда устает от меня.
       Встретились в шесть, а в семь уже расстались. Люба ушла читать, мне тоже хотелось заняться собой. Завтра решили не встречаться.
                1 октября
       Она вызывает у меня тихую радость даже своими капризами. То, что она не бывает всегда одинаковой – признак ума. Но не осложнит ли это нашу будущую семейную жизнь?
       Ходил в библиотеку обменять книги. Взял «Жизнь Арсеньева» Бунина, «Воскресенье» Толстого. Пошёл нарочно, когда Люба не работала. Встречать её сейчас не хочу, боюсь, что пропадёт эффект разлуки.
       Дело с переходом в цех становится всё более реальным. Уже хожу с бумагами. Берут слесарем 4-го разряда.

                2 октября
       Любушка встречаться не хочет. Сегодня был у неё на работе. Ругала меня за то, что пришёл, а сама улыбалась. У неё усталость ещё не прошла. А может вечер за книгой интересней, чем встреча со мной…
       Опять её не понимаю и готов обидеться. Пока терплю, но уже пробуждается в душе тоскливое беспокойство. Мне совсем недостаточно знать, что Люба моя, мало просто видеть её. Этим не насыщаюсь и боюсь, что начинаются у меня те же «приступы», от которых страдал раньше.
       Захожу в библиотеку и вижу, что она с кем-то ругалась и стоит хмурая. Мне ответила неласково и сразу ушла куда-то за стеллажи. А я стою в фойе, рассеянно листаю книги и сочиняю в душе гневный монолог об её отношении ко мне. Но вот сзади застучали её каблучки и слышу:
       – Ты почему пришёл? Ведь мы же договаривались…
       – Мы не договаривались,- отвечаю я.
      Гневный монолог мгновенно улетучивается из головы и я уже не могу сдержать улыбку, глядя на её строгость.
       – Ведь я же говорила, чтобы ты не приходил ко мне на работу, – хмурится она и вдруг тоже не выдерживает тона и улыбается.
       – Серёженька , ты почему меня не слушаешь?
       Потом она провожает меня на улицу и рассказывает, как она ругается на работе, как ей хочется читать Куприна, а не ту «белиберду», какую велят читать в библиотеке.
        Завтра выхожу на работу в цех. Разряд мне всё же повысили до пятого. Всё вышло как нельзя лучше, и я вознаграждён за свою решительность. Сделан первый шаг на пути к новой жизни. Отработал в отделе последний день. Сожаления – никакого. Вижу здесь только затхлость и застой. Появилось даже бодрое, приподнятое настроение. Впереди новая жизнь, здоровая физическая работа, новые люди.

                3 октября
       Иногда бывает, что глубокие образные мысли разлетаются, как стая воробьёв, едва только берешься за ручку, чтобы их выразить. Мысли словно бы испугались грубых неловких слов, не веря, что им можно доверить себя…
       Вот и новая жизнь… Сталкиваясь с другим миром, с миром деловых людей, реальных вещей, чувствую, как меняется всё моё мироощущение и даже мировоззрение. И свою рефлексию начинаю оценивать по-другому.
       Инженер имеет дело с чертежами, с бумагами. Это только отражение реальной жизни, как бы духовная сфера техники. Другие люди строят дворцы, заводы. И строить их – это совсем не то, что начертить на бумаге. Только когда строишь, чувствуешь себя по-настоящему созидателем.
       Я вспоминаю, как соорудил в деревне забор и вдруг ощутил это новое необычное чувство в душе – чувство оставленного на земле следа и ненапрасности существования.

       …Стою на верхней площадке строящейся котельной среди уходящих вверх железобетонных конструкций, среди котлов, черными клубками трубок возвышающихся между ферм и перекрытий. Смотрю, как автокран укладывает на эстакаду длинную трубу, и с трудом понимаю, что вся эта гигантская стихия строительства – дело рук человека, а не действие сил природы.
       «Вот, – думаю я, – железная реальность, и только человек, оставивший хоть какой-то след в этой реальности – закрутивший гайку, заваривший шов, уложивший кирпич – только такой человек может сказать, что он действительно живёт и работает».
       Отдел со своими бумагами и проектами кажется мне каким-то паразитом на теле производства, неизвестно почему существующим. И начинаю понимать, какой никчёмной и не оставляющей следа жизнью я жил до сих пор.
       Вот и Люба – читает своего Куприна и вроде бы живёт. Но ведь каждый писатель прежде всего побыл на земле человеком. Это значит, что-то делал, когото любил. Потом о пережитом он написал книгу. А её читают люди, почти совсем ещё не жившие и порой им описание чужой жизни заменяет их собственную.
       Звонил Любе. Сказала, что у неё плохое настроение и вообще: «Испорчу я тебе нервы. Всю жизнь испорчу – видишь, какой у меня характер?». А я смотрю на это сквозь розовое стекло своей влюблённости и отвечаю: «Какой? Обыкновенный».   
       Но если без розового стекла? Я ведь просто не видел еще Любу в деле. Пока мы только отдыхали вместе и я всё пытаюсь хоть как-то втиснуться в её быт, узнать и увидеть побольше. Но едва ли это возможно, пока не началась совместная жизнь. Мы с ней всегда общались только один на один и не бывали вместе «в обществе». Как она будет там выглядеть? Или – чего стоит её нежелание пока обременять себя семьёй? Появится ли это желание когда-нибудь?..
       Тешу себя надеждой, что сейчас она много на себя наговаривает и что есть у неё и женский инстинкт, который заставит её измениться. Надо только вовлечь её в эту жизнь.
                9 октября
       За прошедшие дни была у нас с ней одна небольшая ссора, которая даже, кажется, пошла ей на пользу. Она поняла, что меня тоже надо уважать, даже если для этого придётся переломить своё настроение.
       Вообще, есть в ней та черта, которая мне очень нравится. Она способна понимать свои ошибки и исправляться. Ей можно внушить что-то полезное, если делать это неназойливо и деликатно, как бы между прочим. Мне думается, что после всего, что между нами было, уже нельзя разойтись, «как в море корабли».   
       Логически завершить наши отношения просто необходимо. Предлагая Любе пожениться, я применяю против неё оружие, которое еще никогда не применял против женщин. И она против него бессильна. Но странно: осознание неизбежности женитьбы вдруг стало порождать в душе неуверенность и даже страх. Согласиться на такой шаг в мыслях всё-таки намного легче, чем осуществить на деле. Да и ждущие нас практические трудности уверенности не прибавляют.

                11 октября
       Да, она уже на всё согласна. И на то, чтобы быть моей женой, и на частную квартиру, и на то, что жизнь эта начнётся скоро. Последние дни она очень нежна со мной. Кажется, что только сейчас по-настоящему открылась душой и поверила мне.
       А что же я? Чувствую, как соединились две половинки магнита, но в то же время пропало и магнитное поле между ними. Поле, состоящее из неудовлетворённой жажды встреч, самолюбия, страдавшего от неполной её любви ко мне, страстного желания завладеть ею, увидеть её преданность. И не исчезла ли двигательная сила любви?
       Не знаю, пока я еще не осознал полностью новое качество своей любви, не привык к смене положения. Сейчас у нас с ней общие заботы о будущей жизни. Но едва ли она чувствует такую же ответственность за неё, как я.
       Она может говорить: «Я совсем не представляю, как это будет». Я должен представлять. Должен обеспечить свою любовь, иначе она ничего не стоит. Эта мысль даже нежные чувства отодвигает на задний план. И опять этот страх: верное ли дело затеял, не ошибся ли, справлюсь ли с тем, что вызываю к жизни?..

                12 октября (суббота)
       Себя не поймешь. Вчера целый вечер одни сидели у неё в комнате и – скучали. Чёрт знает что! Трёмся в подъездах и, кажется, нас неудержимо тянет друг к другу и она дышит страстью. И вдруг – скука.
       Похоже, что мы опять перенасытились друг другом. Под конец я дал волю чувственности, она тоже, кажется, загорелась, но должна была придти её подруга и мне пришлось уходить. Люба смотрела на меня с беспокойством: «Как ты себя чувствуешь, как у тебя на душе?». Её внимательность в какой-то мере меня утешила, но удовлетворения не было. Спросила:
       – Ты меня любишь?
      Я киваю головой и улыбаюсь, но этого ей мало.
       – Что-то ты давно мне об этом не говорил.
       Да, я действительно в этот вечер еще не говорил ей о своей любви, а ей так нужны мои признания. И каждый вечер я говорю, что люблю её, что она самая красивая, самая умная, самая хорошая…

                15 октября
       После «Поэтического понедельника» провожал её в общежитие. Из её комнаты все уже переехали на новое место, и мы почти полночи оставались вдвоём. Узнаю Любушку в любви. Всё хорошо. Она побила все рекорды всех женщин, которые у меня были до неё. Никто еще не был так нежен со мной. Почти совсем соединились – и душой, и телом. Последний шаг – это уже как формальность. Но возможны нежелательные последствия, и хорошо, что Любушка этот шаг мне сделать не дает. Говорит: «Не торопись, всё равно ведь твоя буду».

                18 октября
       «Письма к незнакомке» Андре Моруа. Для меня это очередной урок любви после Толстого и Стендаля.
       Оказывается, в двух своих предпоследних сильных увлечениях – Женей и Ольгой – я стал просто жертвой их нечаянного кокетства. Женщины бывают кокетливы поневоле, когда гонятся за двумя зайцами, стараясь не обидеть ни того, ни другого.
       Или вот: «Причина любви больше в нас самих, чем в любимом существе»,- говорит Моруа. Думаю, это тоже мой случай. Я влюбился именно потому, что хотел влюбиться.

                19 октября
       Любовь всё больше представляется мне тонким и трудным искусством, которому никто тебя не может научить, в котором нет ни правил, ни рецептов. Отношения двух любящих – это, как бурная река с порогами, подводными камнями, водоворотами, омутами и мелями. Чтобы стать здесь лоцманом, надо много плавать, много видеть и еще больше понять.
       Пока, мне кажется, ничто не грозит моему чувству к Любе. Именно потому, что причина любви во мне самом. Потребность в любви сейчас для меня так же насущна, как и потребность есть, пить, дышать. Если не буду любить Любу, буду любить другую – это наверняка. Но мне представляется, что Люба – не просто очередное увлечение, хотя и самое сильное. Она – вершина пирамиды, в основании которой все те другие, которые до неё были.
       И к вершине я шёл постепенно. Ольга была шагом вперёд по отношению к Женьке. Даже в период самого сильного увлечения Женькой я не писал ей таких слов, какие писал Ольге.
       Ольга была уже из моего лагеря, и она явилась как бы отрицанием Женьки, так же, как Люба теперь – отрицание Ольги.
        Может, это и самообман, но получается, что чем выше я поднимался в своей пирамиде, тем духовно ближе мне были мои избранницы. Да, я мучился, расставаясь с «технической» Женькой, но насколько болезненней было расставание с Ольгой, уже чем-то близкой по устройству ума и души. И вот теперь совершенно не представляю себе расставания с Любой, у которой не только достоинства, но и недостатки похожи на мои. Кажется, образуется зияющая рана не только в душе, но и в самой жизни, и мой взгляд на неё будет навсегда изуродован.
       Эта моя закономерность в любовной карьере выглядит странной, потому что избранниц своих я собственно не избирал, всё было случайным. Никакой мой опыт в этом не участвовал. Впрочем, строго говоря, пирамида еще не закончена, её завершение зависит от Любы.

                *  *  *
       …Меня наградили Грамотой горкома комсомола «за большую работу по коммунистическому воспитанию моложёжи». Не знаю, в чём эта работа заключается, но мне приятно, не скрою. И вот думаю: какой же я слабый! Присвоили бы сейчас за пустяк звание Героя, сразу бы, наверное, забыл и либерализм свой, и Есенина, и Евтушенко. Тем более, что за этим последовали бы и известные материальные блага и, возможно, счастливая жизнь с Любушкой без квартирных и денежных проблем.
       Великая сила – семья! Ради неё человек готов перестать быть самим собой. Семья же делает человека волей-неволей причастным к интересам государства. И вот в государственной машине он уже – винтик, который можно прижать. Если государство представить как совокупность семей, то свободный холостяк здесь выглядит неестественно и даже паразитически. Недаром же сказал Бальзак: «Состояние холостяка – состояние противообщественное».

                20 октября (воскресенье)
       Ездил в Центральный выставочный зал на выставку членов Академии художеств. Дейнека, Конёнков, Вучетич, Герасимов, Иогансон, Грабарь…
       Люба уехала на выходные к родителям, я один. На улице унылая, холодная грязная осень. На последнюю встречу пришёл с плохим настроением. Моросил мелкий, как пыль, дождь. С трудом через грязь добрался до Любиного общежития. Теперь у них сидит вахтёр, позже десяти никаких посещений.
       Всё действовало угнетающе – и дождь, и вахтёр, и то, что в квартиру Люба меня не пригласила, заставила ждать на лестнице. А она вышла весёлая, жизнерадостная, как всегда. Тёрлись в закутке за трубой мусоропровода.
       Моё плохое настроение питается теперь нежеланием Любы пожениться. Она считает, что надо подождать до лета. Почему до лета – она не знает. Думаю, что теперь начнётся для меня полуголодное нервное состояние. Любы мне опять не будет хватать, поэтому вопрос о женитьбе придётся ставить ребром. Люба ведь и без меня понимает, что ждать нет никакого смысла. Понимает, но начинать семейную жизнь ей не хочется.
       Но ведь, откровенно говоря, я и сам в растерянности. Отвлекаюсь борьбой с Любой, хотя знаю, что не это главная трудность. Это даже совсем, может быть, не трудность. Люба может в любой момент сказать «да». Что тогда? Поиски квартиры – это дело, к которому не знаю с какого конца и подходить.
       Разумеется, в разговорах с Любой я полон решимости и оптимизма. Я просто должен быть таким. Как это ни парадоксально, Люба здесь поддерживает меня своей слабостью, пессимизмом и нерешительностью. Ведь если и я буду таким же, тогда о женитьбе вообще говорить не стоит.
       Будь на месте Любы какая-нибудь «деловая», она бы подавила меня своей инициативой и я бы, затурканный её активностью, сам себе стал противен. А Люба – слабая женщина, и именно это делает меня мужчиной.
       Она сущий ребёнок. Так и не спустилась на землю и, если в чём-то и соглашается со мной, то только в мыслях и на словах. Впрочем, и не соглашается – тоже. Говорит: «Вот только перетащили всё в новое общежитие, а теперь надо будет на квартиру перетаскивать. Так не хочется». Её чувство ко мне, её готовность вверить мне свою судьбу уживаются у неё в голове с такими пустяками.   
       Новая работа начинает меня разочаровывать. Я окружён грубыми, некультурными людьми, с которыми едва ли сойдусь. Не могу даже подделываться под них. Да и они иногда смотрят на меня, как на человека не на своём месте. Как выразился один из моих напарников: «Тебя по наружному виду заметно, что не наш». Созидательного пафоса у меня поубавилось. Дни проходят в бесполезном шатании по цеху, мастер не знает, куда меня приткнуть.

                26 октября
       С Любой у меня опять начались срывы. Вдруг вспоминаю, что она не хочет замуж. И в душе обида и злость. Был вчера у неё. Под конец стал ругаться. Она ругаться со мной не хочет, уговаривает: «Поженимся через год». Но ничего с собой не могу поделать, мне мало этих встреч, я голоден, хочу Любу понастоящему, всерьёз, навсегда. И поведение её раздражает меня.
       У неё по существу никаких планов. Плакал, когда прощались, сказал:
       – Не любишь ты меня…
       Она молчала, как будто, виновата. Ответила грустно:   
       – Я не умею по-другому.
       Прижалась ко мне, обнимая.
       – Помни, ты дорог мне…
       Слова её уже плохо меня ублажают, хотя таких слов еще никто никогда мне не говорил. Помню, в те последние «брачные» вечера в старом выселенном общежитии сказала: «Ты мне ближе родных…». Или совсем недавно в тёмном холодном парке: «Никто меня не понимал, как ты. Меня даже мать не понимает. Неужели ты во всех людях так разбираешься?».

                30 октября
       Опять вчера ругались. Собственно, даже не ругались. Я сидел за столом и спокойно говорил ей о своёй неудовлетворённости нашими отношениями, что надо что-то делать, иначе, нет никакого прогресса. Ей возразить было нечего, но она твердила, что сейчас не может выйти за меня замуж. И вообще, если у меня так «загорелось», то я могу найти себе когонибудь другого. Потом сказала, что нельзя мне так сосредотачиваться на одной любви, надо заниматься и другими делами, быть универсалом…
       Тут меня взорвало. Вскочил из-за стола, схватил шапку, крикнул, заикаясь:
       – Ну и ищи себе такого «универсала», который будет отводить тебе час в неделю!
       Пошёл к дверям, но вскоре оказался в объятиях у Любы… Мне уже хотелось радостно смеяться, видя, как она испугалась. Она сразу стала для меня опять милой и желанной. И потом мы еще долго сидели в их квартире, и мне не хотелось уходить. И всё же мысли о её нежелании оформлять наши отношения теперь постоянно меня угнетают. Отпустят на день-два и опять одолевают. Могут возникнуть в любой момент. Вот вспоминаю вчерашний день, свои попытки овладеть ею в тёмной комнате и её досадливое, с мукой произнесённое «Не надо…». И обиду, вспыхнувшую в душе, и охлаждение, и мучительное неудовлетворение…
       «Не надо…». А что надо? Ведь мне не излечиться от этой тяги к женщине. И сколько еще впереди таких вечеров?

       Какие-то отчаянные мысли. Надо просто уговорить её ласками, заставить сделать этот шаг и она поймёт, что пути назад нет. Ведь я же, чёрт возьми, всё-таки переделываю её на свой лад. Победил же в ней эту страсть к чтению. Теперь она говорит: «Мне некогда читать, у меня всё время занимаешь ты». Так почему же слушаю её теперь? Ведь она уже согласна стать моей женой, правда, не сейчас. Но ведь в её возрасте женщины почти всегда неохотно идут навстречу своей доле. 
       Надо увлечь её, убедить действиями. Но тут примешивается еще и уязвлённое самолюбие. Ведь это пренебрегают мной, Люба не хочет расставаться с вольной жизнью даже ради меня. Осознавать это тем более обидно, что она оценила меня для себя как никто другой. И всё-таки я не заставил её забыть о свободе. 
      Вспоминается даже Анька. Слишком уж моё положение напоминает её драму. Вспоминаю её слёзы, когда возвращалась после попыток порвать со мной. Это не были слёзы счастья. Она плакала, понимая, что одной прожить нельзя, и в то же время её мужем я не стану и расставание, скорее всего, неизбежно.
       Помню её слова: «Тебе нужна девочка. Я уже не могу с тобой так просто встречаться». Теперь я говорю Любе очень похоже: «Я уже не восторженный юноша, а взрослый мужчина, и мне необходима женщина». В сущности я, как и Анька, нахожусь в зависимости от какой-то природной стихии, мне неподвластной.
       Люба… Не самая ли большая это ошибка в моей любовной карьере? – вот о чём подумываю иногда. Что это такое – наша одинаковость? Возможна ли наша совместная жизнь? Мы оба непросты, каждый сам в себе порой не может разобраться. А простота? Та самая, которую я называю спасительной. Где она и сможем ли мы без неё обойтись? Наверное, сможем, если научимся на многие вещи смотреть просто.

                31 октября
       Вчера мы не встречались, у неё были дела. Но я подозревал, что она обижена. И точно: сегодня по телефону сказала, что ей надоела эта «связь». Я сказал, что зайду в библиотеку вечером. Она ответила: «Как хочешь». И повесила трубку.
       Я было запаниковал. Был порыв: бросится к ней сейчас же, заглянуть ей в глаза, уговорить. В последнюю встречу, несмотря на крупный разговор, расстались мы трогательно и нежно. Но потом, видимо, она остыла и увидела всё в другом свете. Посчитала, что слишком много уступала мне.
       Но успокоился, стал настраиваться на вечер. Опять готовился к трудному разговору. А вышло както по-другому. Пришёл к ней в хорошем настроении и сразу заставил её забыть все обиды. Пошли вместе домой, разговаривая.
       Был в разговоре какой-то не понравившийся мне холодок рассудочности и у неё, и у меня. Она высказывала не совсем приятные вещи. Хотелось ответить выпадом, но я со всем соглашался. Люба говорила о каких-то своих таинственных психологических экспериментах над собой и надо мной: «Я хочу во всём разобраться».
       А у меня появляется спортивный злой интерес. Надо «дожать» упорного соперника. Надо больше действовать, я забыл про природу.
       Не знаю, долго ли буду этим вдохновляться. Наверное, Люба из тех, кто не ошибается в выборе мужа. Все случайные отпадают, как прилипшая глина. Может, и мне уготована такая участь. Собственно, почему я так уверен в прочности своего чувства?..

                4 ноября
       Любины капризы совпали с моим «отливом». Мы поехали в Москву, еще не совсем примирившись. Не чувствовалось той умилённой радости, которая бывает при полном примирении. Напротив, мне тоже захотелось покапризничать, тем более, что она сидела с почти виноватым видом.
       Говорила: «Серёженька, перевоспитай меня. Я тебе нравлюсь такой?». Спрашивала, беря меня за руку: «Ты не обижаешься на меня?». Но потом, когда уже шли из кино, и я что-то увлечённо доказывал, со злостью сказала мне такую жуткую грубость, что я чуть не разревелся у неё на глазах. Это был, как запрещённый варварский удар.
       И опять повеяло на меня безнадёжностью в наших отношениях. В автобусе она извиняюще брала меня за руки, но это только возбуждало во мне чувство сладкой обиды на неё.
      … Всё выдерживаю, все удары. И хотя это надолго выбило меня из колеи, я простил Любу. Ломаю себя, свою гордость свой эгоизм. Твёрдо убеждён: моё спасение – во всепрощении. В этом мудрость, а не в эффектных жестах оскорблённого. Вчера уже любил её по-прежнему, забывая и её нежелание пожениться, и последнюю грубость. Был спокоен и счастлив. Я завоюю Любу незаметно для неё.
                8 ноября
       Милый Бунин со своим «Арсеньевым» заставил меня как-то по-другому взглянуть на себя. Как много общего у меня с этим молодым бунинским героем. Жизнь моя запутана далеко не «цветуще».
       Всё та же проблема с Любой. Сижу один в общежитии, завтра встреча. Ругаться с нею не хочется даже в мыслях. Слова – как горох об стенку. Ведь она и так всё понимает, но говорит, что помочь мне ничем не может. Что делать?
        Я – как вулкан, удерживаю себя, чтобы не началось извержение по малейшему поводу. Страшно представить, что Любы у меня не будет, но я несчастлив и сейчас.
       Вчерашний день… Она никуда не поехала, хотя собиралась ехать к сестре, где собираются её родные – отец с матерью. Она хотела быть со мной. Утром я пришёл, она готовила завтрак для нас двоих. Мы выпили с ней по случаю праздника, и меня опять потянуло к ней…
       После мучительных тщетных попыток овладеть ею опять были слёзы. Кажется, что с каждым разом мы всё ближе и ближе. Но это только делает её еще более мучительно заманчивой для меня. И потом уже не могу без страданий вспоминать эти минуты. Кажется, что безвозвратно что-то упущено, чего можно было не упустить. Ей тоже бывает плохо. Она садится на кровати, освобождаясь от меня, обхватывает голову руками и говорит, что это отвратительно, что надо или пожениться или встречаться реже…
       Любовь ли сейчас я испытываю? И вообще, банальный вопрос: что такое любовь и есть ли она такая, какой её описывают поэты? Без полного, животного обладания женщиной чувства мои бунтуют и отказываются мне служить. Единство телесного и духовного в любви для меня нерасторжимо.
       Сейчас мне не до красивостей, я весь во власти тёмного животного инстинкта. Это он делает меня вулканом, извергающимся то бурной чувственностью, то слезами обиды, то очередным конфликтом с Любой. Здесь я одинок и никем не понимаем.
       Прихожу к себе в общежитие. Мой Гриша весел, как всегда. На кровати, на стуле разложены листы, исписанные формулами и уравнениями. Гриша может жить совершенно без любви, увлечённо занимаясь своей физикой, математикой. Давно уже его не понимаю. Он удовлетворён, а я прихожу усталый после очередного похода в театр на какую-нибудь ерунду, я зол и исхожу сарказмом ко всему, что вижу и слышу – к театру, к радио- и телепередачам, к газетам, к высказываниям Гриши…
       И идёт эта дурацкая изматывающая противоестественная жизнь, от которой никуда не денешься. Бунтовать? Но против кого? Против Любы бунт закончится расставанием. И вот я, как муха в паутине: начнёшь биться – запутаешься еще больше. А уйду от Любы – всё станет еще мучительней и запутанней. С нею я нежен и внимателен. Давно научился брать себя за шиворот и подвешивать ровно на таком уровне, какой необходим с любимой женщиной. Только тогда можно рассчитывать на взаимность.

                10 ноября
       Утром поехали с ней в Москву. Снежная слякоть на улице, людская толчея везде. В кинотеатре почувствовал приступ обиды на Любу за эту бездомную, холодную собачью жизнь, в которой, казалось, она была виновата. Опять этот кинотеатр, болтанье по улицам, хотя мне совсем не это нужно – нужно просто остаться наедине, подержать её в руках…
       Настроение сразу упало. Она это заметила, но держалась хорошо. Начни она тоже обижаться – ссоры бы не избежать. Но Люба не приняла мой вызов и отмалчивалась. И я смог взять себя в руки и настроиться на нежный лад. Потом было возвращение из Москвы, их общежитие и, наконец-то, наше одиночество. Кажется, что-то оттаяло, сдалось в Любе, и она почувствовала ко мне такое же влечение, как и я к ней. И уже не сопротивлялась ему…
       Вечер был мне наградой за все страдания от её капризов и упрямства. Мы уже совсем перестали друг друга стесняться, как человек не стесняется самого себя. Утром первой была даже мысль: не развращаю ли я её? Кажется, я разбудил в неё ту природу, от которой страдаю сам. Природа в ней делается сильнее скромности.
       …Вчера мечтали о совместной жизни. Она сомневается и говорит: «А вдруг это будет ошибкой?». Но это, думаю, только для того, чтобы еще раз убедиться в моей уверенности, что мы будем счастливы. Звонил ей с работы. Видеть меня пока не хочет. Говорили немного, но было ощущение, что еще больше сблизились.
       Сегодня первый почти зимний день. Первый снег, легкий морозец подсушил землю. Пахнет новым, новое и у нас с Любой. Осень ушла. Ходили по воде, по грязи – будем ходить по снегу.
       Почему-то думаю, что зима меня оздоровит. Любовь наша среди белого чистого снега настраивает меня оптимистично. «Первобытно подвержен русский человек природным влияниям», -говорит Бунин.

                11 ноября
       Закончил «Жизнь Арсеньева». Кажется, что это моя жизнь, которую мне надлежит прожить. Люба – Лика. Они удивительно похожи. А в моей жизни – та же неприкаянность, бездомность, неопределённость будущего.
       Живу какой-то подспудной верой в себя. На фоне других я так же странен, как Арсеньев. Но в духе времени стараюсь стать деловым, чувствую необходимость этого. Только действительность веру в себя не укрепляет.
       Работа в цехе грубая грязная, душа моя где-то поверх неё. Сегодня крутил гайки на высоте, на эстакаде. Дул холодный, пронизывающий ветер, нёс снег. Но у меня приподнятое и деятельное настроение. Люблю, когда мне тяжелее, чем другим. Но в цехе только отбываю время.
       В обед экономлю время, чтобы почитать где-нибудь в укромном уголке. Редко выпадает работа, которую можно делать с увлечением. Тогда действительно приятно ощущать свою причастность к общему делу, свой вклад в него. Как бы то ни было, отдел со своим тёплым местом и женской атмосферой как-то странно быстро умер у меня в душе, как будто отпал наболевший ненужный член. Что бы ни было впереди – никогда не буду сожалеть о своём уходе из него. Даже странно говорить об этом. Отдела не было, и я ничего к нему не чувствую.

                16 ноября
       Любовь…Можно говорить о ней прекрасно и возвышенно, можно писать: «Я вас любил…». Но всё равно ведь ты должен будешь элементарно спать с женщиной, если ты мужчина, чёрт возьми. Без этого никакой любви не бывает. И возвышенной тоже. 
       Думаю: неужели моё телесное желание Любы исключает возвышенную и благородную любовь к ней? Неужели все эти Пушкины могли любить, не прикасаясь к любимой женщине?..
      Брать себя за шиворот всё трудней. Душа закрывается для Любы. Она не понимает меня в главном, и я невольно не доверяю ей в остальном. Моё самолюбие сейчас в плену у физиологии. Голодного не насытишь разговорами и развлечениями. 
       Театры, кино, концерты… Она хочет бывать на них каждый день. Я подчиняюсь, хотя мне это совсем не интересно. Потом не выдерживаю, начинаю капризничать.
       Кажется, что дело уже и не в «голоде», кажется, я уже «сыт». Но вот возвращаемся поздно вечером домой, и вдруг чувствую, как появляется враждебность к Любе. Ищу повод для размолвки. Душа уже закрыта.
Пытаюсь поцеловать её, но она говорит: «Пойдём, холодно…».
      Так… На улице целоваться, значит, не хочет, Дома сидеть её тоже не заставишь. Любопытно, зачем же, чёрт возьми, я ей вообще нужен? В последнюю поездку опять пытался ей втолковать, что мне нужны более близкие отношения. 
        Говорил раздражённо: «Ты и с мужем, наверное, будешь только духовно «общаться», пока это ему не надоест». Расстались плохо. Я был неласков, ей было тяжело это видеть. Но она просто не хочет понимать, что эта проблема висит над нами, как дамоклов меч. Теперь, наверное, всё держится только на Любе.
       Она всё лучше относится ко мне, прощая мне капризы и срывы. Только это ещё меня как-то успокаивает и вдохновляет. Чувствую, что я для неё – самый близкий. Говорит, что повезла матери мои фотографии. Даже нелепо говорить о том, чтобы порвать с Любой. Сейчас, когда мы так близки, когда надо показывать друг другу всё самое хорошее. А меня не хватает для последнего шага.

                17 ноября
       Готовлю из неё себе жену. Она поддается моему влиянию и меняется незаметно для себя. Более трезво стала относиться к театру – это после наших совместных посещений спектаклей. Изменился взгляд на зарубежную эстраду. Больше стала интересоваться стихами, прислушивается к моему мнению при покупке книг. Читает, правда, по своей программе, и я здесь не вмешиваюсь.
       Даже на своё дальнейшее образование под влиянием моего практицизма стала смотреть иначе. Недавно услышал от неё: «Зачем мне этот институт? Пять лет нервотрёпки, а потом та же зарплата». Но это, может быть, и не так уж хорошо.
       Прививаю ей мысль о неизбежности семейных забот, их естественности для женщины. Говорю даже так: «Чем умней ты будешь, тем тягостней с твоей возвышенностью и книжностью покажутся тебе семейные обязанности».
       Она говорит мне, что назначение человека в бесконечном совершенствовании. Как я узнаю в этом недавнего себя! А я доказываю, что чем совершеннее человек, тем больше он страдает от несовершенства окружающей жизни…   
       Стирать и варить для меня она уже согласна. А недавно приготовила для нас простенький завтрак. Она была похожа на ученицу, сдающую экзамен. Ну разве ж я мог не похвалить свою милую хозяйку?
       Ночью снилось, что мы с ней приехали в деревню к маме. И Люба была для неё – как дочка. А я всё беспокоился, чтобы ей хорошо жилось у нас в доме… 
       Проснулся от тяжёлых неотступных мыслей. Опять плакал от неразрешимости. Что же делать? Я с таким терпением и старанием построил себе здание, весь выложился, а теперь получается, что в этом здании нельзя жить…

                20 ноября
       Кажется, мне так до конца и не выздороветь в отношении к ней. Провожал её к родителям. Почувствовал какое-то облегчение, когда, прощаясь, целовались в голом сквере, и Люба делала это охотно. Этого хватило на следующие полдня, но уже к вечеру опять плакал и мысленно ругался с ней. Кажется, что-то основательно испортилось в моём чувстве…
       Читаю «Воскресенье». Когда дошёл до сцены соблазнения Катюши, сколько же чувств вспыхнуло! И зависть, доходящая до бешеной ярости, и злобная обида, и ревность, ревность, ревность. Опять, я в стороне, опять не у дел. Все живут, любят, а у меня снова, как будто никого нет, как будто я один…

                24 ноября
       Насколько надёжны мои чувства? Любовь, нежность, интерес к ней. Останутся ли они, когда мы поженимся? Сейчас я просто не в состоянии их анализировать – всё заслонила физиология. Знаю только, что как бы меня не ломало и не корёжило, все равно вернусь к Любе и прощу ей недоступность.
       Вот не видел её в последний раз целых пять дней. Сколько всего пережил за это время, перечувствовал обидного и оскорбительного, сколько раз зло и мстительно говорил адресованные ей последние слова и «уходил» от неё…
       И вдруг всё отпало, как отболевшая короста, и я, побуждаемый неодолимой силой, звоню ей по телефону. Слышу её милые, доверчивые, родные слова и всё – снова радостно забушевали чувства, забыты все обиды, и я вновь возрождён для любви.
       И вечером иду к ней, как будто в первый раз, и она так же прелестно таинственна и притягательна, и прикосновение к ней делает меня счастливым. Это – как первые крошки хлеба для голодного. И мы готовы гулять с ней всю ночь, и разговор бесконечен и поцелуи, словно они первые, сладки…
       Сохранится ли всё это, когда мы поженимся? Сейчас Любушка для меня всегда в оболочке какой-то необыкновенности. Это – как невидимая броня, защищающая её от пошлой обыденности. Наблюдаю за другими женщинами и вижу, что они голые и беззащитные, а Любушка совсем из другой породы. Защитная оболочка не исчезает даже тогда, когда я злюсь на неё, когда обижаюсь и собираюсь порвать с ней.

                28 ноября
       Живу всё время в каком-то вздёрнутом неестественном состоянии. Как не по колее еду. Даже когда у нас всё вроде бы хорошо. Хотя как может быть хорошо, если желание моё до конца никогда не бывает удовлетворено?
      Вчера опять была размолвка. Молчал рядом с ней, как убитый. Ездили в Москву, ходили в кино. Опять суета, суета… А я опять голоден, мне нужно побыть с ней, Но её тянет не туда.
      Расстались опять плохо, на душе было скверно. Мысленно ругал её. Её ласковое всепрощение, терпимость только раздувают мою злость. Лучше бы она тоже вспылила, тогда хотя бы отвёл душу в ругани. Но она относится ко мне, как мамаша к капризному ребёнку. Может, чувствует, что она сама виновата в моих капризах.
       Завтра у неё выходной. Буду звонить и, если не понравится в разговоре – не пойду на встречу. Теперь, когда остаюсь один, ощущаю потребность в чтении. Спокойно занимаюсь литературой, размышляю. Но вот появляется она, не понимающая меня, раздражающая своей добротой…
      Лучше быть одному. Её всё равно уже нашёл, и спокоен за успех в этом главном деле. Но пока лучше побыть одному.

                29 ноября
       Звонил сегодня. Да, встречаться не будем – так я хочу. Она не против. А мной движет мстительное чувство. Хочется ударить побольнее, но удары мои попадают в пустоту. Противник уходит. Для Любы моё нежелание сегодня встречаться может даже и на руку. Это меня не просто обижает – я мазохистски загоняю в себя нож обиды всё глубже и глубже…
       И всё-таки вечером не выдержал, бросился к ней. Мучиться в одиночку стало невтерпёж, ведь только с ней можно было как-то разрядиться. Увидел её, идущую с работы мне навстречу. И сразу, как будто, из бушующего моря попал в тихую бухту.
       Когда Люба передо мной, когда вижу её, улыбающуюся мне, вся моя злость испаряется. И оказывается, что негодовал на придуманную Любу. Но вот вижу её настоящую и, оглушённый наступившей в душе тишиной, лепечу что-то нескладное и невпопад…
       Потом был вечер у неё в общежитии. Правда, это было уже запоздалое лекарство. Яд обиды успел сделать своё дело. Спокойствие было мне возвращено, но я еще и сейчас нездоров и не чувствую всепрощающей нежности к Любе.

                2 декабря
       Настоящее выздоровление ощутил только вчера. Весь день были с ней вместе. Вижу её любовь и доверие ко мне. Ведем разговоры о будущей семейной жизни. Спрашивает:
       – Скажи, как ты представляешь нашу совместную жизнь?
       – Я буду жить для тебя, а ты – для меня…
       Уже планирует нашу дальнейшую жизнь:
       – У нас не будет сначала детей.
       – Надо постараться, чтобы не было.
       – А как это – «постараться»? Нет, у нас, наверное, сразу пойдут дети… 
       Картины нашей семейной жизни представляются нам так идиллически, что даже забываю, что в действительности к этой мечте нами не сделано еще ни одного шага и все испытания ждут нас впереди.

                9 декабря
       Как это хорошо – расставаться с нею вечером и знать, что утром опять придёшь к ней, поднимешься на восьмой этаж и вот снова мы одни в их маленькой кухоньке. И знаешь, что и завтра свободный день, и снова повториться это счастье…
       Наше сближение доходит у меня до иллюзии семейной жизни. Смущает только наша праздность. Любовь для нас пока – цветок. Нет ни взаимных долгов, ни обязанностей. Любушка радуется по-детски. На что она способна в серьёзной жизни – вот в чём вопрос?
       Мысли о моей теперешней «грязной» работе бывают особенно назойливы, когда орудую где-нибудь лопатой или ломом, а мимо идут такие же чистенькие и культурненькие инженеры, каким сам был совсем недавно.
       Ни в чём не раскаиваюсь. Но ведь работа моя бесперспективна и интеллектуалу во мне теперь еще более неуютно, нежели в отделе. Своим у «народа» я никогда не стану – всё больше в этом убеждаюсь. Получается, что от «низов» я ушёл, а до «верхов»  не дотягиваю.
       Что делать? Уход в цех – это, конечно, не выход из положения, а только временное решение проблемы. А дальше? Вопрос места в жизни встает во всей своей неразрешимости.
       Как бы я хотел делать любимую работу! За спиной 25 прожитых лет, но своей дороги в жизни пока так и не нашёл. Даже думаю, что вся моя теперешняя дисгармония жизни и даже эта одержимость в любви – всё это от бездорожья. 
       Вместо того, чтобы отдаваться призванию, добиваться успеха и делать карьеру, я все силы незанятой души отдаю любви. И оказывается, что любовь – это еще не всё, что требуется человеку в жизни. И великих сил она что-то не рождает во мне, моя любовь. Может, потому, что помимо неё мне не к чему приложить эти силы. Я замкнулся, сосредоточился на любви, ничего, кроме неё, не вижу и страшусь потерять. Тогда уж совсем в моей жизни ничего не будет.
       Закончил читать «Воскресенье». Нехлюдов кажется мне наивным, жертвой собственных предрассудков. Вообще, роман не понравился мне слишком уж голым морализаторством. Здесь Толстой-художник подавлен Толстым-моралистом.
      Читать Толстого – нелегкая работа. И хотя знаешь, что это полезно для развития, но, прочитав, чувствуешь облегчение. Перечитывать не тянет, как, впрочем, и большинство других писателей. К книгам у меня отношение – как к учебникам жизни. И как человек, учивший в школе химию, физику, никогда больше к учебникам школьной программы не возвращается – так и я, выжав из книги полезное содержание, расстаюсь с ней, чтобы идти в познании дальше.

                11 декабря
       В ней иногда бушует какой-то капризный темперамент. Он никак не выльется в чувственность, которая просыпается только в редких обстоятельствах. Так было и в тот день.
       Пришёл к ней утром, а она встретила меня потасовкой. Бегала вокруг меня, то награждая неожиданными тумаками, то хватая за шею, будто собираясь удушить. Смотреть на это было весело.
       На ней был один халатик, в прорези пуговиц проглядывали белые трусики. Темперамент бурлил в ней, не находя настоящего выхода. Я видел, что ей чего-то хочется, в чём она сама не отдает себе отчёта. Мы боролись с нею, я обнимал её за голые бёдра, а она снова и снова награждала меня тумаками в бока, в живот, щипала за шею…
       Потом пришёл к ней вечером. Она попросила помочь ей гладить юбку. Это занятие скоро мне наскучило, я небрежно бросил влажную тряпку, и она свалилась на пол. Люба вдруг вспылила по-настоящему, схватила со стола недоглаженную юбку и со злостью хлестнула меня ею по лицу… Я молча отошёл к окну. Стоял, глядя на вечернюю улицу, и чувствовал, как постепенно переполняюсь сладкой обидой и даже слёзы выступили на глазах.
       Она подошла ко мне сбоку, обняла, стараясь повернуть лицо к себе. Я упорно отворачивался. И тут она прижалась ко мне всем телом и зашептала: «Серёжа, Серёжа, ну что ты? Сережа, Серёженька»…
       Я чувствовал, что вся она дрожит от нежной жалости ко мне… Мы сплелись с ней в объятиях, опрокинулись на кровать, и она едва по-настоящему не отдалась мне. Это было у нас впервые, и никогда раньше она не говорила мне таких слов, как в тот вечер…
       Прелесть общения с нею еще и в том, что она девочка. В ней только пробуждается женщина, она учится спускать себя с тормозов и с каждым разом позволять мужчине всё больше и больше. Прелестны и её откровенная непосредственность, и доверие, и наивные вопросы.
                13 декабря
       Опять отлив в душе и есть повод. На выходные дни решил съездить в деревню, но денег на предварительную покупку билета не хватало. В разговоре с Любой по телефону и вчера, и сегодня, как бы между прочим, сообщил ей об этом. У неё, знаю, деньги сейчас есть и с избытком. Но она мне не предложила. Пришлось сегодня просить у неё взаймы.
       Был мрачен и зол, но она, похоже, так ничего и не поняла. Почему она такая нечуткая, недогадливая, невнимательная? Как досадно, когда портятся отношения из-за какой-то ерунды. Но почему же человек, которому я отдаю всё, что имею, оказывается таким? Опять кошки скребут на душе, мучаюсь от бессильной молчаливой злости, которую не на кого излить, и тем делается горше.

                21 декабря
      В день отъезда в цехе красил трубы быстросохнущей краской и, скорее всего, отравился. Приехал в деревню больной, провалялся два дня. В Зеленогорск вернулся с температурой под 40. Сразу направили в больницу, где меня и продержали с непонятным диагнозом целых пять дней.
       Любушка ходила ко мне по два раза в день, носила еду. И вот сегодня, наконец, пришёл к ней в общежитие. Звоню, она открывает, такая вся нарядная, красивая, прямо сияющая счастьем. Подарила мне на день рожденья белую рубашку. 
       А я такой слабый после этой больницы, что даже на любовь не способен. Пожалуй, впервые понял, что для любви необходим избыток сил, физическое здоровье. Вообще, эта неожиданная встряска принесла мне новые впечатления, родили новые мысли.
       В больнице, лёжа долгими вечерами с закрытыми глазами, вдруг как-то ярко ощутил работу воображения. Переносился мысленно, куда хотел, и видел всё так отчётливо, как будто жил в действительности. Перечитал за эти дни книги: сборник рассказов О. Генри, «Тартарен из Тараскона» А. Доде. Вот стиль, простой, естественный, слова, кажется сами встали на свои места. Не видно ни малейших потуг «мастерства» авторов. Хотя, конечно, это переводные вещи.

                24 декабря
       Любушка сейчас для меня – как балласт для корабля, спасающий от мучительных колебаний, не дающий опрокинуться. И вот тут выясняется, что плыть-то этому кораблю и некуда. Пока просто отдаюсь течению. То, что я по-настоящему еще даже и не приступал к поискам жизненного пути, начинает меня угнетать.
       Все говорят, что надо учиться, учиться. Но в технический вуз никогда не пойду, хватит с меня и техникума. Готовиться к поступлению на филфак – эта перспектива кажется мне нереальной. Но как же выбраться из этого технического мира, где никогда ничего не достигну? – вот вопрос вопросов.
       Что-то меняется в моей жизни. Еще год назад не мог представить себе, что добровольно расстанусь с отделом, с тоской мечтал о том, как буду нежно и преданно любить свою жену. И вот ушёл из отдела, вот появилась у меня та, долгожданная… Но всё это нисколько не приближает меня к обретению призвания. Может, семья что-то изменит? Должна – иначе, я всю жизнь так и буду «трудиться» на природу.

                27 декабря
       Душевный спад во всём. Не хочется ни писать, ни читать, ни к чему нет интереса. Безысходные мысли о своём будущем.
       Сегодня шли с ней из библиотеки. Я начал говорить о том, что и как я читаю. А она прервала меня, ей показались нудными и скучными мои рассуждения. Обиделся, настроение испортилось. Расставаясь, сказал ей: «Будешь ты у меня, милая, домохозяйкой. И слетит с тебя вся твоя книжность – будешь щи варить, и ничего у нас больше не будет общего».
       Не начинает ли разрушаться миф о жене-друге? Если буду ей неинтересен со своими мыслями о литературе, то заинтересует ли она меня рассказами о вязании спицами, о своих проблемах на работе?..
       Прочитал «Старик и море» Хэмингуэя, повесть Розинера «Гимн солнцу» о Чюрлёнисе.

                2  я н в а р я  1975  г о д а
       С дневниковыми записями, кажется, захожу в тупик. Уже сам вижу, что они крутятся всё время вокруг одной «идеи фикс». Нет почти ни одной мысли, где бы ни присутствовала женщина. Это, как гиря на ноге, изнуряющая меня, мешающая свободному и объективному процессу мышления. Да и в реальности не лучше. Всё время ощущаю свою незавершённость, половинчатость и даже неполноценность без постоянного общения с женщиной. Моя чувственность при встречах с Любой доходит до какого-то плотоядного сладострастия.
       Позади новогодний праздник. Он был, пожалуй, самым счастливым за всю мою жизнь. Всё время были только вдвоём с Любушкой у них в комнате общежития, и мне больше никого и ничего не было нужно.
       Счастье по Моруа – это умение чувствовать себя счастливым, независимо от внешних обстоятельств. В этом дурацком, суетном, хаосном «современном» мире я хочу построить свой личный мирок, неуязвимый для окружающего мира. Мирок из двух людей, в котором найду для себя и смысл, и счастье, и забвение. Сейчас я уже закрыт для всех и для всего постороннего. Никаких дел, никаких ни с кем сношений – только моё, только личное, и вся моя жизнь подчинена этому.

                5 января (воскресенье)
       Есть ли у меня сейчас духовная жизнь? Сомневаюсь. Кажется, что ослеп и оглох для всего, кроме любви. Давно остыл к искусству. Искусство – всё-таки не жизнь.   
       Вообще, всё выдуманное, умозрительное перестало трогать. Совсем недавно переживал «Анну Каренину». Но теперь это состояние тоже позади, Толстой почти не волнует. Читаю без охоты, а главное – без пользы, потому что плохо слышу писателя. Читаю больше для того, чтобы не так томительно было ждать Любу. 
       Чувствую, что наступает кризис и в отношении дневниковых записей, писать не о чем. Вечерами, когда мы не встречаемся, ничего не хочется делать – ни читать, ни писать. Ложусь спать в 9 часов. Теперь я крепко встал на земные рельсы и еду по ним к женитьбе. Никакое влияние уже не способно даже замедлить моё движение.
       Отношения с Любой всё капитальнее, и разве что смерть одного из нас может расстроить наш союз. Два выходных мы с ней проработали в библиотеке. Это уже общий труд, а не праздность. Всё было хорошо, даже отупляющая усталость ничего не меняла в моем чувстве к Любе. Вчера вышли из библиотеки, и она вдруг сказала: «Я люблю тебя»…

                6 января
       Раньше жил совсем не так. Была жизнь и был я, стоящий на берегу этой жизни, наблюдающий её с холодным любопытством соглядатая. Мне ничего по-настоящему не нужно было в этой жизни и оттого я не чувствовал слабости перед ней и верил в своё будущее.
       Теперь я втянут в реку жизни. Хотя и теперь еще пытаюсь отгородиться в своём закутке, но едва ли это возможно. Двоим в этой жизни надо уже много, и надо выходить в неё, зависеть от неё, бороться с ней.

                8 января
      У неё нет желания встречаться, и вот уже третий день сижу дома и томлюсь странным чувством. Это и обида на Любу, но в то же время и понимание того, что и мне сейчас не хочется её видеть. И еще – досада на то, что бывают эти отливы в душе, что нужен отдых, а ведь когда поженимся, отдыха не будет.
       После работы ходил в библиотеку обменять книгу. Люба работала в книгохранилище, но я не постучал к ней в дверь. Ведь видеться сейчас не хотим ни я, ни она. На минуту представил себе, что стал равнодушен и к ней, и к её делам. Сделалось даже жутковато – так это хорошо у меня получилось. А вдруг и в жизни так же получится?..
       Опять читаю, пока временно один. Это оживило мои мысли, свои, не принадлежащие Любе. И увидел, как же много заслоняет от меня любовь, как много сил на неё уходит.

     ....Толстой тоже весь напитан этой любовной силой, она проступает во всех его произведениях. Но Толстой прежде всего – художник, и это в нём пересиливает. Это, наверное, и есть талант. Страдать, чтобы потом захватывающе написать об этом.
       Вот он влюбился в казачку Марьяну и написал «Казаки». А что я написал после всех своих романов? Ничего, если не считать дневника. Да, я слаб, любовь съедает во мне всё. Она, как ненасытный Молох, требует в жертву все мои способности.
       Половой инстинкт – вот мой теперешний царь и бог. Теперь уже сомневаться в любви ко мне Любы не приходится. И её нежелание встречаться тут не при чём. Мне ведь тоже нередко хочется побыть одному. И нельзя требовать, чтобы она любила меня больше, чем я её. И как это глупо с моей стороны выдумывать обиды, вместо того, чтобы помнить всегда, что женщины любят, чтобы их уговаривали и что любимой никогда не наскучит видеть доказательства твоей любви, даже если она миллион раз доказана.

                10 января
       Пожалуй, никогда еще со своим всегдашним стремлением к «правильному» устройству своей жизни я не находился в таком запутанном и глупом положении, без перспектив, без планов. Есть любовь и больше ничего. Но как человек с сытым желудком еще не может сказать, что он счастлив, так и я, полюбив и получив взаимность, осознаю, что не любовью единой жив человек.
      Уже сколько раз слышал эти слова: «Я люблю тебя, люблю тебя»… Люба повторяет их, как в опьянении, и мне хочется плакать от блаженного умилённого восторга. Но вдруг – небольшая размолвка, она видит, что я могу быть не только нежным, но и требовательным, и уже начинает сомневаться: «Я люблю тебя, но как-то»…
       Она видела меня только хорошим, и, пожалуй, я ей легко достался. И ссор серьёзных между нами не было. А в тех, что были, меня моё чувство всегда удерживало от крайностей. Но вот начнётся семейная обыденная жизнь, возобладает привычка, ослабнет чувство, и начнём рубить сплеча, и некому будет остановить, образумить…
       В тех небольших импровизированных «репетициях» семейной жизни, какие изредка случались, когда мы оставались у них на кухне, выяснялось, что ей не нравится моё стремление «командовать». А я знаю, что никогда не примирюсь с положением человека, которым командует жена.
      Любовь – это постоянное приношение себя в жертву любимому человеку. Любить, значит, всё отдавать и ничего не требовать. Любе со мной удобно, хорошо. Она всё берёт. А что отдаёт? Сможет ли она хотя бы прощать меня? Сможет ли жертвовать собой ради нашей любви?..

                19 января (воскресенье)
       Два входных дня, проведённых вместе, заслоняют все долгих пять дней ожидания. Любовь, любовь, как будто, вне времени и вне пространства. Весь в любви. Любовь – способ моего теперешнего существования.

    …Тысячи людей женятся. Неужели у других всё проще, другим легче? Я – человек сложный, сомневающийся, осторожный. Ищу в душе опору для любви и не доверяю сам себе. Боюсь, что Люба перестанет для меня быть кумиром. Время и вообще сейчас для меня мрачное, и если я не сильно страдаю от этой мрачности, то только потому, что светит для меня огонь любви. Потому и страшно его потерять.

               
                20 января
       Вечером при мысли о завтрашней работе испытываю чувство, похожее на панический страх. Пугает не работа, а день, проводимый в безделье. И состояние это длится уже долго. Выручают только книги. Читаю, запираясь в туалете. 
       Конечно, слесарь пятого разряда должен знать и уметь гораздо больше, нежели я. Мой диплом техника и предыдущая инженерская должность тут ни причём. Пребываю в цехе в какой-то странной роли. На утреннем разводе на работу мастер меня «не замечает». Люди уходят на свои участки, а я иду слоняться по цеху. Как будто, между мной и начальством заключен негласный договор – они не трогают меня, а я не пристаю к ним.
       Может, меня держат в какомто кадровом резерве – не знаю. Вообще, не представляю, какую работу бы мог толково выполнять в цехе. Всё – не моё, ни к чему не лежат ни ум, ни душа. Делается даже стыдно при такой моей чужеродности находится в цехе. Кажется, что все воспринимают меня, как белую ворону. Хочется убежать в «своим». Но куда бежать? Там, за заводским забором меня утешает только Любушка.
       Естественно, при таком положении дел рассчитывать на приличную зарплату не приходится, Платят по минимуму, а это делает бессмысленным и вообще мой переход в цех. Столько же примерно я имел и в отделе, сидя на тёплом месте среди культурных людей.

                23 января
       Но вдруг выпадает работа в цехе. И я сразу удивительно меняюсь, рад себя отдавать и железкам. И время бежит быстро. А вечером – встреча с Любой. И уже обнадёживающие мысли о деньгах: ничего, это только сначала мало платят, будет работа, будет и зарплата…
       Люба катастрофически быстро зреет для семьи. Говорит мне о своей любви и что ей без меня плохо. Вчера провожал её из библиотеки, а она вдруг говорит:
       – Сереженька, я достойна тебя? Знаешь, мне всё время кажется, что ты – такой хороший, а я так мало знаю и умею. Я никогда еще и никого так не любила и, наверное, не полюблю, кроме тебя. Я даже не могу представить, что на месте тебя может быть кто-то другой…
       Вот человек, которому надо отдать себя, которого я обязан сделать счастливым. Обязан за то счастье, которым она меня награждает, за счастье быть любимым. Смогу ли я?
      Теперешнее моё состояние кажется мне иногда тихим сумасшествием. Эта моя почти болезненная некоммуникабельность с другими делается всё сильней. И постоянное чувство, что я ненастоящий, нетрезвый, неспособный жить, как хочу, и это стремление забыться хоть в чём-то…
       А перед женитьбой появился страх. Парализующий, убивающий чувства. И когда вчера Люба сказала вдруг не то в шутку, не то всерьёз: «Давай сейчас подадим заявление?»- у меня отнялся язык. Скоро мы с ней поменяемся ролями. Чувственная одержимость во мне утихла. Мысли берут верх. Чувствую тихую счастливую радость от её признаний. Но теперь, в эту пору такой душевной неразберихи и ошарашенности – жениться? Намертво пригвоздить себя к обыкновенному миру? Страшно…
     Вот сегодня опять сказала: «Скорей бы лето! Мы с тобой поженимся». И я опять почувствовал страх, в котором не то что ей – самому себе признаться стыдно.

                28 января
       Кажется, что-то новое, охлаждающее появилось в моём чувстве. Может, это уже проявляет себя «всепожирающее чудовище» – привычка?
       По мере того, как Люба всё больше становится моей, прихожу к интересному выводу. Оказывается, не так уж и много прелести в том, чтобы слиться с другим человеком в единое целое. Так доходит до того, что вообще перестаешь его ощущать как самостоятельную личность. Он – это ты, ты – это он. Но ведь тогда возможна и скука, как бывает порой скучно человеку наедине с самим собой.
       Что ни говори, а вариться в собственном соку – малопродуктивное занятие. Всё-таки необходима какая-то разность двух людей. Не зря говорится: «они дополняют друг друга» или – «противоположности сходятся». Хорошо, когда два человека в браке сливаются воедино. Но не это ли является и причиной того, что любовь уходит? И появляется тогда потребность в третьем – другом, новом, и заманчиво неизвестном.
       В моей любви появилась какая-то омертвелость, обязательность. Причиной тому, думаю, стал страх перед такой неожиданной готовностью Любы к замужеству. Теперь, получается, нечего уже добиваться, не с кем бороться и у чувства пропал пульс. Даже жажда физической близости уже не так мучит, словно бы вдруг понял, что за это удовольствие надо платить свободой.
      Её признания, комплименты иной раз ставят меня в тупик: всё, дальше идти вроде бы некуда. Женюсь, Люба станет совсем доступной, и в какую сторону тогда двигаться?
      Перечитал «Героя нашего времени». Можно сказать, прочитал вновь глазами пожившего человека. Лермонтовский Печорин с его умением проникать в женскую психологию заставляет задуматься. Что же такое я со своими чувством к Любе и она со своей любовью ко мне?..

                29 января
      В телефонном разговоре сказала, что встречаться не будем. Я согласился без обиды. Сам чувствую, что пока мне Любы не надо. Но какой-то внутренний голос всё-таки заставил меня пойти в библиотеку.
      Меня беспокоит это наше нежелание встречаться. Думаю: ну хорошо, сейчас у нас есть возможность отдохнуть друг от друга, но ведь когда поженимся, такой возможности не будет. Что если эти «отдыхи» – знак того, что нам не ужиться вместе?
      К ней пришёл без всякого чувства. Увидел её – тоже ничто не дрогнуло. Заметно было, что и она испытывает нечто похожее. И разговор у нас сразу пошёл в том шутливо-небрежном тоне, который был мне всегда неприятен.
      Вышли на улицу после работы. Я хотел идти ужинать, она – в кино. Она была раздражённой и злилась на меня, что я «всё испортил». А мне уже хотелось всерьёз обидеться. Она вырывала у меня свою сумку и говорила, чтобы я шёл домой. И я пошёл, не оборачиваясь, не прощаясь. Слышал, как она крикнула сзади «Серёжа!», но не обернулся. И до самого общежития мне всё казалось, что она идёт за мной следом и вот-вот возьмёт за плечо. Но тогда Люба не была бы Любой…
      Пожалуй, впервые мы так расстались. И я не страдал, оставшись один. Нет ни страха, ни сожаления. Это было – как эксперимент. Мы оттолкнулись, как две одноимённо заряженные частицы.
      Допускаю, что виноват. Виноват в том, что пришёл к ней незваным и в том, что глупо вёл себя при встрече. Мог бы расшевелить Любу, но мне больше хотелось посмотреть, что выйдет из естественного хода событий. Вот это «эстетство» в наших отношениях пугает. Мы общаемся друг с другом, когда это нам приятно. Когда неприятно – не встречаемся. Но семейная жизнь – это ведь непрекращающаяся встреча.

                30 января
       Звонил сегодня. Моей обиды не хватает даже на то, чтобы не звонить ей. Это показалось бы мне чудовищным преступлением.
      Но оба гордые. Я угрюмо молчал. Она издевательски поинтересовалась, как себя чувствует мой желудок, из чего заключил, что виноват только в том, что не пошёл с ней в кино, а пошёл ужинать. О встрече не было и речи. Сказал ей, что позвоню завтра.
      Не хочу уступать, хочу, чтобы с повинной пришла она, а не я, как всегда бывает. Хочется, наконец, проучить её, дать понять, что могу уйти от неё. Может, это её напугает.
      Всё думаю, во что выльются её капризы в семейной жизни. Будет плавать наш кораблик до первой пробоины-ссоры. А потом каждый из нас со своим самолюбием и гордостью будет считать, что в пробоине виноват другой и не он должен её затыкать. И пойдёт наше судёнышко ко дну…
      В последние дни выпадает работа в цехе. Я зашевелился, пытаюсь сойтись с людьми. Это оздоровляет весь ход моих мрачных мыслей, выводит меня в реальный мир простых вещей.

                11 февраля
      Хочется иногда заснуть и не проснуться. Вернее, проснуться и начать другую жизнь, потому что слишком далеко я заехал в этой жизни не по своей колее. И всё еду и еду и всё дальше от той начальной точки, где каждый должен добровольно и свободно выбирать свой путь. Мне к этой точке уже не вернуться. 
      Как больно бьют материальные неурядицы. Кажется, схожусь с ребятами на работе и дело идёт. Но вот очередная получка, и опять я разочарован, и гудит голова от неразрешимых мыслей…
      Любушка уехала к себе домой на целую неделю. Всё время о ней думаю как о чём-то чудесном, единственном, что сумел достичь в своей бестолковой жизни. Но Люба не только обещает – она обязывает. И вот это мешает мне отдаться счастливому чувству целиком. Я ушёл из отдела, надеясь на приличный заработок, но его нет. Едва ли можно всерьёз думать о женитьбе. Тем более, мне, такому осторожному, стремящемуся всегда к «правильному» устройству жизни. Как всё получается глупо. Даже не вижу реальных препятствий.

                8 марта
       Не садился за дневник почти два месяца, и сейчас пишу без особой охоты. Что было за это время? Ничего существенного не произошло. Всё так же неразлучны мы с Любой, правда, несколько раз ссорились. Но думаю, что теперь уже никакие размолвки серьёзно не могут повредить нашим отношениям. Слишком они прочны. 
       Подарил ей на праздник тёмно-вишнёвую сумочку, которой она не очень довольна. На работе, как это ни удивительно, понемногу «вхожу в роль». И даже финансовые дела настраивают оптимистически. Не знаю, надолго ли.

                25 марта
      Не надо себя мучить мыслями о нелюбимой работе, о бесперспективности моей жизни. Так легче. В последнее время, кажется, так и живу. Потому и в дневник писать не хочется.
      Но думай, не думай, а жизнь требует дел. И я, вместо того, чтобы думать и писать о проблемах, пытаюсь их решать. Хожу по микрорайону, спрашиваю, не сдается ли где квартира. Сам себя порой не узнаю. Скромность, стеснительность, замкнутость – все это учусь в себе преодолевать. Жизнь – самый лучший воспитатель.
      В последние дни даже оставаться вдвоем с Любой у них в квартире нет возможности. И я опять в тяжёлой власти неудовлетворённых желаний. Порой мучительно находиться рядом с ней, такой близкой, но недоступной. Бывает, целый день я мрачен и неразговорчив. И моя милая Любушка выказывает чуть ли не героизм, вывозя на себе всю тяжесть положения. В ответ на мои капризы она добра, весела и ласкова.
      Теперешнюю мою жизнь давно уже не назовёшь холостой. В мыслях я давно женат. Природа заканчивает мою перековку.
      Странное и удивительное состояние, в котором нахожусь. Я пришёл в него еще до встречи с Любой. Ведь уже на Ольге я в мыслях согласен был жениться. В мыслях, потому что в реальности хотя бы в последний момент, но непременно одумался. Но после встречи с Любой эта готовность жениться, начала так прогрессировать, что мне пришла в голову мысль даже о своей ненормальности. 
      Почему ненормальности? Да потому, что ощутил себя полностью во власти природной стихии, противиться которой не было никакой возможности. Эта стихия управляла моими мыслями, поступками, настроением, мировоззрением – всем. Если мы с Любой не уживёмся, никак нельзя будет меня упрекнуть в том, что не думал, не глядел, когда выбирал её в жёны. Говорю это сейчас, еще холостой и свободный и вроде бы находящийся в здравом рассудке.
      И уже сейчас я не в состоянии ни думать, ни смотреть, ни выбирать. Я сейчас – как пучок льна, сунутый в сноповязалку. Можно, конечно, «думать», пока движешься к выходу, но ведь всё равно знаешь, что в конце пути станешь снопом. 
      Не эта ли стихия часто заставляет порой неглупых людей, на удивление окружающим, жениться в самых невыгодных обстоятельствах и на самых неподходящих спутницах? Ведь говорится же, что русский мужик с большей тщательностью выбирает себе сапоги, нежели будущую жену. А почему так получается – никто пока не объяснил.
      Ведь как, собственно, представлялось раньше? Представлялось, что будет страстно любимый человек, с которым буду радостно стремиться соединить свою судьбу, будучи уверенным в нашем обоюдном счастье. И будет впереди ясная желанная для обоих цель, и мы оба легко и вдохновенно будем к ней идти.
      Да, есть страстно любимый человек. Но откуда эта неуверенность и даже почти страх при мысли о совместной жизни? Откуда эта зависимость от грубой физиологии, тяжёло коверкающая и разрушающая счастливую гармонию нашей любви? И почему именно она, физиология, в первую очередь толкает меня делать дела, необходимые для женитьбы?

                26 марта
      Интерес к литературе давно уже стал не тот. По-прежнему читаю и даже открываю для себя новых авторов, но акцент в моей жизни перенесён на другое. Литература занимает место даже не хобби, а гораздо более скромное. И мечта о писательстве, моя недавняя религия, уходит в тень, уступая место более реальным планам. Становлюсь реалистом, кажется, что даже в ущерб своему внутреннему содержанию.
      Больше месяца не открывал тетрадь дневника, и оказалось, что вполне могу не писать. Впрочем, едва ли когда-нибудь я перестану работать умственно. Регулярно читаю прессу, вырезаю проблемные статьи из газет и журналов, складываю в папки по темам. Для чего – пока не знаю сам.

                3 апреля
       Вчера мы с Любушкой подали заявление в ЗАГС. Регистрация назначена на 7 июня. И комнату для нас, наконец-то, я снял.
      Какой тёмной и непонятной выглядела для меня эта проблема совсем недавно. И вот оказалось, что всё не так уж и сложно. И вообще, я так меняюсь, что не успеваю удивляться сам себе.
      Всё происходит как-то буднично, обыкновенно. Вчера вышли с нею из ЗАГСа. Она была удивительно беззаботна и весела. Моя серьёзность и деловитость ей даже не понравились. А я шёл и думал о том, что с беззаботной жизнью надо расставаться, что впереди разные материальные трудности…
      Наверное, это удивительно, но свершившемуся я почти не обрадовался. Моя женитьба на Любе была настолько неизбежна и предрешена, настолько она была мною выстрадана за тот год, что мы встречались, что никаких эмоций теперь уже не оставалось. Даже думаю, что если бы мы с ней подали заявление год назад, через месяц после знакомства, вот тогда был бы на седьмом небе от счастья. А теперь к своему счастью просто привык.

      Она зовёт меня «мой живунчик». Почему живунчик – можно только гадать. Она сама выдумала это слово. Наверное, самое трудное быть и мужем, и любовником одновременно. Это почувствовал вчера. Погружённый в свои трудные думы я словно забыл, что рядом со мной любимая женщина, которой я привлекателен и интересен только нежный, внимательный, игривый. И она сказала мне:
      – Ты мне такой не нравишься. Я даже разочаровываюсь в тебе.
      Не в том ли причина разочарования многих в семейной жизни, что очень скоро они перестают видеть друг в друге любовников, перестают испытывать потребность в любовной игре? И тогда начинают искать эту игру на стороне. Но возможно ли, чтобы Любушка всё время оставалась для меня такой же привлекательной, таинственно манящей, как при первых наших свиданиях?..

                12 июня
      Вот и всё – я женатый человек. Теперь уже со штампом в паспорте и свидетельством о браке. Для меня всё это было уже просто формальностью, ничуть не меняющей ни моего отношения к Любе, ни душевного состояния вообще.
      Не брался за дневник почти два месяца. Потребность в нём у меня всё меньше и меньше. Теперь реальные дела настолько перевешивают, что на осмысление их на бумаге просто не хватает ни сил, ни желания.
      А произошло за это время немало. Мы с Любой ездили к её родителям на «смотрины жениха». А на майские праздники я повёз Любу к себе в деревню. Всё было хорошо и трогательно, да и странно было бы, если бы моя Любушка не понравилась маме.
      ...После ночного поезда мы впервые вместе вошли в наш дом рано утром. А там – накрытый стол с деревенскими разносолами и даже с уже наполненными рюмками. Мама, если и не ждала, то видимо, была готова к тому, что моя избранница подойдет к столу, опрокинет стопарик водки и, крякнув, зажует солёным грибком.
      А Любушка, бедолага, после тряской просёлочной дороги еле держалась на ногах и хотела только одного – поскорее лечь отдохнуть. Ну, и мама, конечно, быстро поняла, что за девушку выбрал её сын себе в жёны.
       В назначенный день состоялась наша регистрация в ЗАГСе. Была её сестра с маленькой племянницей, Любины подруги по работе во главе с заведующей библиотекой. Гриша с Люсей были свидетелями. Потом в нашем общежитии накрыли стол, было много цветов и шампанского…
       На следующий день мы, захватив Любиных родителей, уехали ко мне в деревню. Ни на какую другую свадьбу мы уже и не рассчитывали. Но мама меня удивила, собрав на торжество родственников со всех окрестностей и даже из райцентра и закатив пир на весь мир. Встречали нас хлебом-солью, всё было, как на настоящей деревенской свадьбе…
      Говорить о своих переживаниях в эти дни не приходится. Все эти формальности и торжества были мне, в сущности, не нужны, я был, как замороженный, и всего лишь исполнял положенную мне роль. Теперь всё позади, и я привыкаю к своему новому положению. Впрочем, внешне пока ничего и не изменилось, хотя в ближайшее время мы с Любушкой будем из общежитий перебираться в нашу комнату. И начнётся наша совместная жизнь.

                *  *  *
      ГОВОРЯТ, три вещи надо знать о человеке: как родился, как женился и как умер. Может быть, это и верно, только ведь промежутки между этими тремя вехами можно заполнить очень разным содержанием.
      Вот я уже родился и женился, ну и что? Кем человек был на этом свете – вот что главное. Нашёл своё призвание, жил, радуя себя и других, или мыкался, бестолково меняя работу и должности, отравляя жизнь себе и окружающим. Нет, моё призвание еще ждёт меня впереди. Без этой веры я просто не могу жить. И теперь, после женитьбы, возможностей обрести свою жизненную дорогу у меня должно стать больше. А иначе, просто бессмысленными были все эти мучения и поиски.

                П О С Л Е С Л О В И Е
      Кто-то из писателей заметил, что все романы описывают отношения влюблённых до свадьбы и, пожалуй, нет ни одного романа, который бы повествовал об их семейной жизни.
      Наблюдение, может быть, и спорное, но по отношению к дневнику Сергея вполне справедливое. Наш дневниковый «роман» заканчиваются тем, что автор нашёл, наконец, свою вторую половину и стал семейным человеком.
      Но читателя, конечно, прежде всего, интересует, обрёл ли автор тот самый рай, к которому так страстно стремился.
      В пору наших совместных занятий в литобъединении Сергей был уже вполне благополучным человеком. Он работал в районной газете, являясь её ведущим сотрудником. Порвать с техническим миром, так тяготившем его, Сергей смог тоже с помощью Любы, которая не только морально поддержала его в таком решительном шаге, но и подсказала новое место работы. У Сергея сразу же обнаружились явные способности к журналистике.
      Сбывалась мечта и о высшем образовании – к моменту нашего знакомства автор дневника заочно заканчивал факультет журналистики МГУ. Словом, ожидания Сергея полностью оправдались. Женитьба, бытовые проблемы, потом рождение ребёнка не только не закрепостили его, но напротив – освободили внутренне для дальнейшего самоутверждения и самосовершенствования. Уже после завершения образования, насколько мне известно, Сергей перешёл на работу в центральную печать и был направлен собственным корреспондентом от своего издания в одну из зарубежных стран.
      Осталось сказать несколько слов в заключение. Идея, объединяющая записи, сделала из, дневника действительно какое-то подобие романа. И самое, наверное, удивительное заключается в том, что произошло это не по воле автора, а естественно, само собой. Получается, что роман написан самой жизнью.
               
                Николай СМИРНОВ