17 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Ночь. « Вина. Как часто и непредвзято это слово въедается в наше сознание, дает крепкие корни, и корни эти сильнее выглядывают из-под земли чем любой плод любви. Насколько нам известно, цветы любви слишком прихотливы, один раз не доглядишь за ними, и все бутоны покроются желтой пленкой, словно выцвели на знойном солнце. Потом сравнить их – сплошное безумие. Мы поговорим о сорняках, о растениях, которых быть вовсе и не должно. И мы скажем вам, что такие бывают, и они растут ни когда пожелает этого душа, а когда их предшественником выступит случай. Один случай, какое-то потрясение и потрясение это превратится в толстые, могучие стебли, заметные с самого начала, при рыхлении и обрабатывании земли на них будут натыкаться граблями другие чувства. Они будут мешать, но с ними ходят свыкнуться, а там взглянуть и сорняки эти заполонили абсолютно все пространство. Не станет видно цветных лютиков, нежных ромашек, другие каких цветов истинно живых, нелепые коряги, торчащие из земли, цветом спелого сельдерея заполнят собой постепенно. Но перед этим вступят непосредственно в игру с самим святящимся шариком. Представим, как потрясшее нас событие не оставляет нас после произведшего эффекта, а все больше и больше впитывается в нашу память, а та сжимается, как губка. Она не в силах отобрать правильное, сортировать ненужное без сознания, а сознание потрясено, оно словно умерло на какие-то дни, и памяти ничто не остается, как перекручивать одно и тоже, одно и тоже. Бывает, что счастливые мгновенья плывут в глазах, и говорят, они сверкают, сорняки же отрицательных событий мало того, что бьют неустанно в душе своими корнями, так они еще закрывают нам зрение на все происходящее вокруг. Природа, моря, чья-то беда, все абсолютно сметается в кучу, заматывается в мешок, который память безразлично выкидывает за рамки сознания, и мешок этот летит с огромной высота, прямо с подоконника души, он падает в неизвестность. И если сам человек не подхватит его, не очнется после какого-то происшествия, то спасти его, вытащить из черной дыры и вернуть прежнее в голову покажется неизвестным. Но главное, это выяснить, та ли вина постигла человека, в то ли сердце она забралась!? Ведь ошибки очень мало вероятно, что обойдут того, кто близок к истории.» - как много было в наших строчках тех, кто обвинял себя напрасно, кто одевал не те очки, ходил в не тех плащах, но при этом был уверен в правильности своего выбора. Приведем кого угодно, Черная Подруга, уж точно она станет винить себя после смерти Брата Судьбы, Алексей до конца дней не забудет о потере Идочки, ты не свыкнешься с тем, как заключила договор с Пристрастием, так жестко наказавшим тебя самого. Ну и я никогда не смогу простить себе вмешательство в ход прошлого, оказаться там – уже было безумием, примерно таким же, как Изондию Павловичу в одну из бессонных ночей пройти в не то коридоре. А он не знал, у него было сотня оправданий, какие он только не носил с собой, ни одни не спасли его потом. Это нечестно, это жестоко, но в жизни у каждого найдётся тот, над кем воссияет чья-то власть, указка, и перечить этой указке станет смертельно. Потому лишится жизни легче, чем принять какое-то решение, чем поселиться в памяти своей и на многие дни лепить из глины одинаковых человечков, пытаясь переиграть уже новое. Пластилин обязательно кончится и расплавиться в руках, люди не найдут нового выхода, потому что все дорогу ведут к предназначению.
Но была ли Аринка, наша черноволосая девушка согласна с тем, что предназначения Изондия Павловича - это быть убитым Правдой, о которой ему так много твердила его покойная бабушка. Хотя, есть еще один урок – прислушиваться к тем, кто истинно желает нам добра. Уж не помнила Аринка и я случая того, в который она бы свернула со слов отца и сделала по-другому, честно она была слишком послушной, даже подчинялась трепету сердцу. Оно звало ее, и она шла, ее просили помочь и она исполняла даже то, о чем не следовало и думать. Она была еще ребенком с детским сознанием, загнутым в сложную рутину, увы, не детских, скорее философский событий. Познакомившаяся с собственными чувствами, ей предоставляли возможность самоанализа, разговора с теми, кого мы называем невидимыми друзьям. Ведь неспроста она видела уход из жизни преподавателя таким, каким он был на самом деле, и подружилась с Привязанностью, не желая того, и даже боясь ее. Вообще ей нравилось бояться, потому что все ее любимое ей было страшно, и все те, кого она любила совершенно так же пугали ее речами, поступками. Но она никогда не опускалась, помнилось, как она приходила к тебе, ложилась на твои колени, и плакала, потому что устала. Но тот, кто не устает, то и не живет вовсе. И она совсем из-за этого забыла об оправданиях, убеждениях. Любой ее отступ, вдруг нога подвернулась на канате, мысли не спасли, она не спасла и не помогла кому-то, значит в этом исключено ее вина. И таких много, мы говорим не об индивидуальности нашей героини, а о качестве ее, заключенном в тысяче молодых и пожилых сердец. Аринка не умела разбираться в ситуациях, если что-то произошло, она не оказалась рядом, то разум ее затмевался и долгая бессонница кружила возле…В отличие от нее Алексей искал утешение именно во сне, он много не замечал, ни коварства Архимея Петровича, ни ее Привязанность, ни Черную Подругу, так часто кружившую и находившуюся на каждом шагу. Он отрицал любовь, считая ее невозможной, но ценил заботу, в то же время, проклиная себя за то, что доставляет столько хлопот. Но в ту ночь, когда луна, не похожая на отломленную половинку желтого сыра, весела на небе, словно прикрепленная гвоздями, она не светила на него, закутавшегося в одеяло, она мешала той, в голове которой царил хаос. Добавим, что она не была найдена у тела Изондия Павловича, она скрылась за углом гостиницы, и замерзшая, смотрела на то, как человек в белом халате и в меховой шапке, ставил учителю неверный факт смерти, сказав, что так предначертано. По ее мнению это было убийство? Но чье? Кто его убил? Правда, Открывательница тайных домыслов, ах ей бы все равно никто не поверил, этому бреду, будто тайные свидетели всегда ходили за их спинами и выбрали именно их. Потому она замолчала в себе, не чувствуя холода, голода, не обращая внимание на то, что ноги ее дрожали, колготки вымокли, а из ободранной коленки, в которую чудом не попал осколок, через грязь иногда выливалась яркая кровь. Ей больно было идти, в глазах слипалось, но ту комнату, их комнату она нашла быстро, присушилась заплаканными глазами и ледяными глазами к обстановке, и поняв, что Лешка спал, она проникла внутрь на кончиках пальцев, не размыкая и губ. Шторы были раздвинуты на половину, свет не горел даже в ванной. Еще бы не хватало и другого бродившего лунатика! Но он спал, как маленький ребенок, его порой дергал озноб, но какая-то неведомая сила не тянула его к искусственной радости, не тревожила. Аринка не переодеваясь, не моя рук, с полным безразличием, еле нащупала кровать, но не упала на нее, а посмотрела с безумием в пустую стену, согнув колени. Коленка ее заныла еще больше, чем четче в глазах ее проносилось увиденное, тем острее кололо, и тверже запекалась ее кровь. Но и не коснувшись своей ноги, будто это была и не ее нога вовсе, она обошла кровать, присела на правый край, смотря на спавшего, на левом боку Лешку. Беззвучие окутало его, наверняка он не видел снов, и просто наслаждался данной щедростью своего организма, щедростью на сон, которого ему так не хватало. Не издавая ни звука, черноволосая девушка, преподнесла к его щеке холодную руку, но тут же испугавшись, что ее ледяные пальцы разбудят его, убрала их, подтянув к его груди теплое и мягкое одеяло. Она смотрела на него, как на свое спасение, как на то единственное, что у нее осталось. Тут она наклонилась, ощутив его прерывистое дыхание, она дотронулась теплыми губами до еще щеки. Но это секунда промелькнула так быстро, что все ее успокоение ушло. Ей перестало хотеться даже спать, видимо Царь Морфей не особо благоволил ей, как ему, юноше с русоволосой головой. Лешка, скорее всего и не ощутил ее прикосновения, не поморщился, а в мире снов ему наверняка пригрезилась красавица Тиша, танцующая в сером платье на крыше знакомого дома. Ее лицо, пухленькие щеки, поднимающиеся каждый раз, когда та улыбалась, стройные ножки и белоснежные пяточки, ее танец, и он брал ее за руку там во сне. А может, он видел и совсем иное, покрытое мраком царство теней, и мужчину в белом халате со стеклянным вещицами в руках, так умело не дававшего ему коснуться ампул. Но то, что ему снилось, тогда не являлось важным! Аринка не став долго зависать над ним белым памятником, приподнялась и направилась к балкону, желая расширить сузившиеся бронхи, пустить в них свежий, морозный воздух . Удивительно тихо, без какого-либо щелчка она коснулась ручки балкона, отварила ее, закрыла изнутри не понятно зачем, скорее боялась, что она замерзнет, ее вытащит Привязанность или Тиша. Но Тиша бы настаивать не стала, печально бы посмотрела и ушла. Но она ошибалась, смея предполагать, что кто- то придет за ней, уволочит за холодные пальцы внутрь.
Больше всего ей хотелось замерзнуть на этом балконе, когда чувство отчаянья перебороло в ней все другое, все разумное и правильное, то она стала вести себя куда хуже, чем советовали бы ее мысли. Ей хотелось расколоться на мелкие осколки, на тысячу керамических кусочков, собрать которые было бы позже невозможно. Да и зачем собирать, если она потеряла всякий смысл ходить в зад вперед, учить бессмысленное и жить, но жить с ним и сотней его проблем, придуманных, вырезанных из картона, который с удовольствием бы она сжала в кулаке и пустила в небо, чтобы никогда больше не видеть. Только вот упал бы, возвратился обратно этот скомканный клочок несчастного листка, и упал бы он с такой силой, что очутилась бы вся высота, пролетевшая им. Но она не откидывала от себя то, чем жила, она просто молчала, уставившись на спокойное, мирное море. Оно переливалось под лунным светом, волны его шептались между собой, но не с ней. И вряд ли они обсуждали ту трагедию, случайную смерть. Нет, это спешно, случайных смертей не бывает. А им казалось, что это было случайно, а многие из них и вовсе не видели этого, как например наш спавший Алексей. А те, кто видели, успели стать незримым свидетелем, те наверняка уже разослали эту печальную историю, выбросили ее на глубину, поделились с кораллами, с рыбами, вечно хотевшими все знать, но в силу своего развития, они ничего не поняли. Понимала она, но понимала неправильно, от чего она сжимала пальцы рук, прислонив их к низу живота, она словно чего-то ждала, может того, чтобы на плечи ей накинули теплое пальто, чтобы поцеловали в холодные щеки, или чтоб он был жив. Но повернуть время вспять было возможно только мне, и то не здесь, а там, где лучше оставлять все, как есть и не трогать не детали. Она плохо моргала, больше смотрела на то, как качались черные ветви деревьев, как они наблюдали за ней, шуршали кусты. Увидеть бы солнце, попросить у него убежища, ведь не спрятаться в своей голове. А ночь только началась, она предвещалось собой буйство красок Аринкиного характера, пробуждения героя и прощание с Землей. Тут она уперлась животом на невысокие перилла, выстояла перед напором ветра и заговорила сама с собой или с тем, кто ее слышал. Но слышал ли ее кто?
- Что есть смерть? когда жизнь лишь начало, нарисую я половину овала. Кто руки и ноги представит к рисунку, кто-то имя короткое даст, и покроет ведущими картами масть. Увлечения, нет уж не рвения, нам характеры всем так даны, что бы избегать мы могли войны. Но вместо этого кажется чудом, отыскать все, что надо, на руках после сжечь ладан. Кто-то смышлёный придумал игру, другие все время ели икру. Не трогать бы только жизни года, чтоб их так мирно шла череда. Не вставлять под колеса палки, не пугать друга, читая байки. Сны беречь, как блестевший алмаз, на шее носить топаз, но раз переедет дорогу камаз… или лихое совсем, нелепостью вдруг всполохнёт, и мы превратимся в гнет. Как же так не разломить под ногами лед, и узнать, что живет твой учитель последний год. Как не стать обстоятельств жертвой, и на дно пойти проворной нерпой? Слышишь, ветер, моей жизни спутник крикливый, что же в разговоре со мной ты настолько ленивый? – она спрашивала уже не всего пространство, представившегося перед ней, она обращалась к Свидетелю многого, пока голос ее еще не дрожал, и она могла говорить, - Ну давай же скажи пару слов, укради у Ундины котов. Пусть мяукают те до утра, пока не выйдет заря. Коль расколется сердце мое, не собирай, ты его, в последний путь провожай. Я виновной была, я его не спасла! Не спасла…- из глаз ее слезы потекли еще резвее, будто ждали они какой-то больной ноты, и когда услышали, то не покапали, а полились струями в обе щеки.
- Арина, Арина…какая Ундина? О чем рассуждаешь в ночи, ты мня пусти, на море так не кричи. - знакомый голос, покрытый пеленой послышался за ее спиной. В белой футболке, успевший нацепить в темноте серые брюки, Лешка накинул еще синюю рубашку, не застегнув ее, он смотрел на отвернувшуюся от него безумную черноволосую девушку.
Сон его прошел, он протер липкие ресницы, дернулся раз, будто отмахиваясь от озноба. И пока глаза его не слезились, не найдя на полке очков, он глядел на нее не осуждающе, а с желаньем помочь, успокоить ее впервые. Они незаметно поменялись местами, бессилье закружилось вокруг трясшейся, посиневшей Аринки, убеждающей себя в том, что у нее больше нет способности чувствовать климат и погоду. Душный воздух, скопившийся вокруг Алексея, веером распространялся вокруг, почему-то прилипал к стеклу, и мгновенно хватался за балкон. Аринка стояла не подвижно, но чем волнительное и сильнее дышал Лешка, тем быстрее окно запотевало, и он стал вглядываться в ее стройный силуэт, бормотавший:
- Воспарить бы, отдаться небу, отдать птицам хлеба, хлеба. Воспарить бы, отдаться снова, с себя сорвать оковы…
Последнее она произносила шёпотом, монологи ее прерывались, приобретали более печальный и угнетающий настрой. Она еще больше стала наклоняться вперед, руку протянула за балконные перилла, то ли к чему-то тянулась, то ли она ругалась с луной. Но выглядело это страшно, Лешка растерялся, почесал затылок левой рукой, в лишний раз он подергал ручку балкона, убедившись, что было словно припаяно намертво. Не прошло и секунды две, как послышался ее смех, Аринка опустила и вторую руку, еще чуть-чуть и воздух бы не поймав ее, не сделавшись сеткой, пропустил бы ее тело на землю. Алексей не мог больше ждать, он схватил левой рукой ту окаменевшую ручку, припер дверь ногой, и встал в натяг, но слабой левой руки оказалось мало. Замок скрипел, издавал звон сопротивления, однако не пускал его, не придавал Аринку. Тогда Лешка не решительно взглянул на левую руку, обвязанную в районе локтевого сгиба белой, марлевой повязкой, он быстро развязал ее с болевших, пораненных вен, выкинул куда-то в сторону. И не смотря на то, что внутри рука его скручивалась от боли, вены готовы были разорваться, он не спускал глаз с отчаянной подруги, и принялся тянуть ручку на себя, постепенно она опускалась вниз, механизм приходил в движение. Ему стало жарко, не успевшие зажить царапины пропитывались кровью, но и, не смотря на них, он все равно пропустил тот миг, в который победа его ознаменовалась коротеньким звуком, словно что-то отлетело, ручка была до конца повернута вниз. Секунды разбежались, бросились кто куда смог, Лешка перескочил порог, и с силой схватил за руку Аринку, развернул к себе ее дрожавшее тело, она тут же уперлась носом в его грудь.
- Ты что? Ты что творишь? Решила броситься на встречу Ветра, ты пролететь решила метры? – он говорил с обеспокоенно, твердость в его голосе звучала не привычно, он чувствовал биение ее сердца, белым подбородком уперся в макушку ее головы. – Ну, все, все, тихо, ты объясни…
- А что тебе сказать, как мне хочется кричать! Его же больше нет, его убили те, как будто бы направив пистолет. – она не отрывалась от него, смотрела на пустую улицу, как блеклый свет порезал ей глаза, она отвернулась, слезы ее промочили его рубашку. Когда она встала напротив Лешки, краем глаза увидела что-то невообразимое, произнесла, - Ты тоже видишь свет, значит не одной мне из безумия рассказывать куплет? Что там? – она спросила у него, положив свои нежные ладони, потрепанные холодом ему на плечи.
Лешка смутившись, сделал шаг вперед, при этом он сильно сжал правую руку Аринки. А та, ослепленная зрелищем, перестала плакать, будто слезы ее высохли, небо потухло, луна очистила его от грозовых туч, Аринка перевела дух. Беззвучие колотилось в их сердцах, оно громче их собственного дыхания, созданного ими вместе, проносилось и оседало на каждом голом дереве, скрюченном от страха. Что-то шевелилось внизу, под балконом, точнее кто-то, свет успевший привлечь внимание наших героев, постепенно потухал, но мнимо освещал шаги того пленника Правды, Изондия Павловича, так нечестно убитого реальностью, так ярко представшего перед Аринкой. Аринка, не отцепляясь от Лешкиной Руки, расширила глаза, и впритык притиснулась к периллам, не веря увиденному. Почему-то не сразу она обратила внимание на проводника учителя, не приметила для себя ту, в чье горло мечтала вцепиться ладонями, вонзить когти и навсегда остановиться, так наказав за нелепые преступления ту, которую высшие силы наделили сумасшедшей силой, влияние на обыкновенные души, заточенные в человеческих телах. И каждый раз, когда Аринка понимала, что душа Изондия ничуть не отличалась от ее светящегося шарика, случай приобретал еще больше чудовищный характер, такой, от которого застывала спина и скручивались все когти. Как не странно, по ее имению она тоже могла бы оказаться на месте преподавателя, сейчас или месяца назад, узнав его тайну, сплотившую и в тоже время разбросавшую нас на разные углы, она могла бы стать жертвой Правды, и ничто не спасло бы. Но почему? Почему? Ни у что ли из-за того, что ее мать преданная танцовщица Черной Подруги, ее дальняя фаворитка, или просто некому больше быть с тем, кто держал ее дрожавшую руку. Лешка молчал, он, словно общался с ней мыслями. Но видел ли он, что еще кроме света, его очертаний, кроме балкона и мокрой дороги, с которой еще не сошел весь снег, и черная галька, как реагент разрезала подошвы любых прохожих. За их открытой балконной дверью виднелась такая же темнота, как и под их ногами. Спрятаться от нее, уйти…А куда? Если только нырнуть в круговорот воображения, но и там бы натворили что-то такое, от чего пожелали бы убежать в реальность. В отличие от них Правда вездесуще носилась над Земным миром, как верная слуга Тьмы, никогда не предполагавшая свое истинное значение, она создавала себе пленников, одних убивала, других, как мать Алексея, влюбляла в себе, не давая видеть тех, по кому болит душа, готовая развалиться на части. И вряд ли Правде под силу собрать будет эти части после того, как все успокоится, буря кончится, моря примет новых утопших, похоронит на глубине своей корабли, обломки старых, потонувших фрегатов выбросит на телесный берег.
Ну, а мы вернемся именно к ней, к Открывательнице тайных домыслов, она умело вела за собой Изондия Павловича, сделав его своей собачонкой, дворнягой, которую, не потерев за уши, не приласкав, она вела будто на каторгу. Ни спрашивая его, не спрашивая себя, она потеряла всякий голос, уверенный ее профиль устремился в сторону лунной дороге, облившей кровожадные волны. Она видела их кровожадными, считая, что слишком многих не убили Царицы моря, а должны были это сделать, что многих она освободились, помогли запутавшимся в водорослях рыбам, но никогда не приклонились перед ней – высшей из всех убийц! Изондий Павлович шел все в том же пиджаке, уже очищенном от собственной крови, в выглаженных по стрелкам брюках, он весьма не успевал за ней, но не в силах был тянуть веревку на себя. Да, канатным тугим узлом она повязала его руки, когда точно мы сказать не можем, и вот уже на его запястьях стали проявляться красные вмятины, веревки терлись, вены протирались. Не удивительно, если при его похоронах на тех местах найдут навсегда запечатленные на нем печати жестокой расправы Правды. Но никто и не обратит особого внимания, Аринка бы разве обратила, а Лешка все равно не отпустил бы ее смотреть на остывший лоб старика. Между тем на Правде Аринка могла уже разглядеть длинное черное пальто, внутри сшитое на соболином меху, мех этот заслонял ее белую витражную рубашечку, приталенную, заправленную в черную длинную юбку, сливающуюся с пальто. На ней уже не найти было тех высоких, сапог, делающей ее охотницей на души, на ногах ее болтались осенние, красного цвета черевички. Ими она сверкала по снегу, шагала по сугробам, и снег, приклоняясь перед ней, расступался водой. Наконец она остановилась, бросила веревку, на которой вела Изондия, резко обернулась, пасмурно она взглядом победителя взглянула прямо на бледную Аринку, она мгновенно подняла левую руку, разжала кончики пальцев, улыбаясь во весь рот, начала махать ей рукой. Так пристально на черноволосую девушку никто никогда не глядел, а громкий голос Правды зазвучал по ее телу, принося к ней зимнюю пургу, срывающуюся прямо с алых губ Правды:
- А кто считал, что будет не моей победа, и заводил со мною глупые беседы!? Смотри, Арина, я перед тобой, за мной шагает пленник, прошли площадь, и углы, и обошли мы кругом ельник. Ты думала, остановить меня, в лицо тебе пошлю свой смех, ведь мне не верить – это грех!
Пока Открывательница тайных домыслов, оскалив белоснежные зубы, смеялась, Изондий наблюдал все еще живыми, как читателю могло показаться, глазами. Он смотрел, задрав голову, на девушку, облитую слезами, она не могла ответить, защитить то, что уже проиграла. Верно, он замечал, что она винила себя, как руки ее соскакивали с перил, тогда он не выдержал, и, сделав несколько шагов, взвалился на Правду тяжелым телом, едва не повалив ее на Землю:
- Ты не посмеешь больше с ней так обращаться, коль думаешь, ты можешь все, коль величаешь так себя ты зваться. Меня, ты забери меня, но перестать ее сводить с ума, к лишению рассудка девушку гоня…
Правда с каким-то пренебрежением посмотрела на него, как на ничтожного крестьянина, с которыми века назад необходительно, грубо обращались те, кто выше его по званию. Правда брезгливо отряхнула руки, заодно и белый воротник рубашки, а после ей ничто не мешало, как толкнуть собеседника прямо в снег, заставить его упасть на спину. Она грозно взглянула на него, после натянула веревку, и с нечистой силой потянула его за руки, велела встать:
- За мной, за мной…
Но Изондий не поднимался, он втоптанный в землю, поникший головой, содрал с протертых до крови запястий веревку, красные капли западали на его брюки, тотчас впитываясь в ткань. Правда вдруг оставила его, силуэт ее медленно стал удаляться к морю, но через каждые десять сантиметром, она оборачивалась, желая найти пленника возле себя.
- Довольно наблюдать, совсем замерзнешь, себе ведения воображать… - Лешка окликнул Аринку, стоя какую минуту, прислонившись к балконной стене, он здорово глядел на нее, кажется, позабыл обо всем, об искусственной радости, о раннем начале завтрашнего дня. Он боялся за нее, а она не отвечала, лицо ее не менялось, на что она смотрела, как казалось Алексею, было все тоже не перестающее светить скопление света. Причем очень странно свет этот перемещался, то разделялся, но он не придавая ему огромного значения, печально смотрел на девушку, с глаз которой неумолимо капали слезы.
- Ариночка, Ариночка…- внезапно голос преподавателя заставил девушку насторожиться, она вытянула шею вперед, невменяемо, страшно, она опустила голову, слушая поднимающегося с земли старика, - Ариночка, ни в чем не виноваты ты, ведь сам я заглянул в не те холсты. Я рассказать хотел про ваши те дела, покуда жизнь меня не подвела. Но с вашей тайной я уйду в могилу, - он коснулся левой, пухлой рукой груди, - И будет смерть мне вовремя, да мила, коль я покой мечтаю увидать. Ариночка, не виновата ты, спокойно спи, иди, иди! – он махнул ей рукой, долго не став задерживаться, побрел за Правдой, желая ее догнать.
Черноволосая девушка, дослушав его, улыбнулась, глаза ее сомкнулись, но не по ее воле, ноги подкосились, Лешка вовремя успел поймать ее, оттащить ее нависшие руки от открытого пространства над темной дорогой. Свет убегал от них, Алексей присел на колени, быстро взял Аринку на руки, переступил порог балкона. В комнате он, было, положил ее на свое место на кровати, щелкнул включатель, висевший над ее головой, но Аринка ничуть не морщилась, ни от света, ни от его прикосновений. Он взял ее ледяную ручку, не сложенные, а растопыренные пальчики, преподнеся к треснутым губам, голубыми глазами он согревал ее блестевший ноготочки, с ее половины кровати он взял пуховое одеяло, укрыл ее замершее, недвижимое тело. Слышалось только, что медленно билось ее сердце, единственное, что в ней еще оставалось живое, но главное уголки ее губ не выглядели угловато, а наоборот приподнимались вверх, словно душа ее желала улыбаться. Не став ее будить, Лешка прошелся по комнате в зад вперед, почесал нос, захлопнул балконную дверь, остановился у соблазна. Тот плотно прикрытый верхний ящик стола, с замочной золотой скважиной, с воткнутым маленьким ключиком заманчиво глядел на него Лешка коснулся ручки. Но прежде он обернулся, чтобы увидеть ее, это лицо, потрепанное усталостью, впалые щеки и густые, черные ресницы. Он замер в раздумьях, молился про себя, чтобы глаза твоего подруги открылись, чтобы ничего больше не хотелось так, как поцеловать ее в румяные щеки. А щеки розовели, право, он перестал глядеть на нее, приоткрыл ящик, увидев картонную упаковку, и блестящую концовку ампулы…А знаете, любовь все же победила, скорее привязанность, симпатия, победило все это в целом. Когда он уже протянул руку, оставалось совсем немного до принятия блаженства, Аринка произнесла с самой глубокой нежностью в мире, прорывающейся из ее шёпота:
- Леша, Леша…
И ночь убрала ножи, он быстро закрыл было полку, луна ушла, оставив их наедине с собой, оставив его с ее улыбкой. Она была спокойна, как распускающийся цветок после дикого мороза, Аринка лежала на спине и ее глаза вновь блестели отблеском его спасения. Все позабылось, глаза слезились от радости, а он промакивал их бумажным платком, как постепенно засыпал вместе с ней, уже на ее стороне кровати, он ощущал, как ее легкая голова согревала ему грудь. В оставшийся отрезок ночи, они спали, ни разу не перевернувшись с боку на бок, не разговаривали во сне, а наслаждались покоем и друг другом.
« Вина - она боится убеждений, любых, каких угодно, но опровержения способны навсегда изгнать ее из души. Те сорняки, от которых все чувства будут стремиться, избавится, завянут сами, она окостенеют в земле, не дадут проростков, когда до них коснется рука Убеждения. Тогда в саду, на грядках зацветут самые красивые цветы, станут набухать бутоны, душа очнется, будто от долго сна, поймет, что ее убедили в ее невиновности и никогда больше не погибнут в ней цветы, пострадавшие от неправильно восприятия ситуации. Держите убеждения при себе, не отказывайтесь от них, они ваши друзья, так же, как и слова в этой книге».
***
Ирования. Начало четвертого месяца Ава. Палантийского Дворец Варфия Вегторского. День. « Какие имена мы даем тем, кто не оправдывает наши надежды, кто в силу каких-то обстоятельств, личных причин пытается сойти с выбранной дороги? Порой дороги – это не всегда жизненные пути, это позиции, способные определить и поставить нас то положение, в котором находится человек, будучи, пересекаясь с другими людьми. Ведь, согласитесь, что мы не всегда идем, а без взаимоотношений, как и без чувств, не может идти жизнь любого. В нашей душе сотня закоулков, и каждый из них ведет в бесконечность. Погрузитесь в холодный космос, вокруг бороздят планеты, а впереди вас крутится флюгер, как петушок на металлической палочке, он крутится всегда. И мы идем по путям, желая увидеть его, понять, что будет дальше. Потому что, общаясь, встречаясь друг с другом, порой находя родственные души, образуя кровные связи, но мы желаем знать, к чему они приведут. Очень редко находиться те, кого можно смело не назвать потребителями, их отношения с окружающим миром строятся намного приятнее и свободнее, чем в большинстве раз. Такие люди, которые ничего не требуют от собеседников, не спорят и не устраивают соревнований по ревности, не бегут штрафные пути, очень быстро прокладывают шпалы на рельсы. Они строят их сами, заканчивают четко, и путь их не кончается никогда. Те же, которые приглядываются к другим, не то понятны им, не то превращаются в сомнительных натур, свои шпалы кладут очень не уверенно, медленно. Они проверяют каждый болт, смазывают его подтверждениями. Дорога их затягивается, время уходит, а они вовсе не спешат. Считают, что ничто не может нарушить стабильность, поменять направление ветра и сбить с пути ни их, а полностью разрушить их взаимоотношения. А порой они рушатся по вене одного участника общения. Представим, что несется поезд, случайно или по предназначению запетлявший в этот угол с неположенными до конца шпалами. Поезд возьмем за любую случайность, за самую обыкновенную. И что же будет, произойдет?» - взаимоотношений, переплетенных странными и вовсе не крепкими узлами, есть довольно огромное количество в той истории, которую мы рассказываем вам, и зашли уже так далеко, что пора бы закончить одну из открытых дверей прошлого. Понять останутся ли расположены все в тех же дружеских чувствах Чернея Подруга, представившаяся странницей, и Судьба, Дочь самого Творца. Напомним их знакомство, у подножья Ировании: еще не сошел камнепад, не засыпал он часть города, маленького поселения, бравшего как раз-таки начало. А камнепад произошел, мгновенно на тысячу жителей, крестьян и богатых дочерей знатных слуг императора сошла пыль с гор. Вначале посыпались легкие крупинки песка, девочка лет шестнадцати сходила с гор после легкой прогулки, но тут оступилась, голова ее закружилась, а когда она обернулась, то больше ничего не видела кроме несущихся с сумасшедшей скоростью камней. Остановить их было невозможно, девочка не успела и хлопнуть глазами, как силуэт ее полетел вниз, к синему морю, мертвому морю падало несчастное тело, светлые волосы, цветом лесной смолы мгновенно коснулись воды, мягкое приземление, она ушла на глубину, цеплялась руками за водоросли, глотала пузыри. Она хотела жить, она цеплялась, она противостояла, от мелкого дна она оттолкнулась босыми ножками, вода опомнилась, и стала выбрасывать ее легкое тело, она не поднимала его, а как мячик выбросила из воды. Девочка сделала глоток воздуха, легкие ее расправились, сердце бешено колотилось, как по груди ее в первую же долю секунд упал огромные осадок горной коры. И в этот миг уже ни море, ни солнце не помогло ей всплыть обратно, мертвое тело придавило тяжелым, чем-то таким, как придавало грудь Госпожи, узнавшей о том, что она могла не успеть попрощаться со своей любовью. Весть об этой неизвестной девочке распространиться по городу не скоро, а вот весть о пропаже любви императора разойдется в первый же день после казни.
Ну а мы обратимся к ней, которую всегда узнаем с разных сторон, за которую бросаемся в тревогу, а порой ненавидим ее, как любая душа, ощутившая нечестной к ней отношение. Подумать только, как совсем по-другому бы относилась к свой матери Привязанность, узнавшая про ее прошлое, скрытое под тяжелым гнетом слез, слез Черной Подруги. Да, и пишем мы это скорее потому, что бы открыть глаза Созерцательницы двух чувств на то, как она поспешила с выводами, совершенно не зная Владелицу сроками жизни. Нет, гарантии нет, что она прочтет это, откроет напечатанные страницы, впрочем, как и вы, мои читатели, потому мы лишь вообразим, как бы Привязанность знакомилась в тем ветром, дующим по грубым и толстым щекам. Ветер пролетал сквозь толпу, он ругался, бранил прохожих, а они выстроились без всякого определенного порядка, кто успел тот занял первый ряд, готовый будто посмотреть какое-то великое, но столь ужасное зрелище. Другие примкнули к концу, что быстро потом уйти. Но пришли все, женщины, стоявшие в руках с плетенными корзинами, в которых виднелись их товары, желтела кукуруза под прикрытой, льняной тряпкой, мальчишка лет десяти все пытался протиснуть свою крохотную, тощую, загорелую ручонку, и у тетки этой, вроде не его знакомой, украсть эту кукурузу. Но локти у женщины были шириной такой, что если этого мальчика положить по горизонтали, то он и то будет короче, чем ее размах. Она смотрела на небо голубыми, осуждающими глазами, в зубах у нее щелкали семечки, собранные, с рустующего у ее дома, подсолнуха. На груди у нее болтался фартук, отдающий в бледный цвет выцветшего синего, крупные два пятна красовались на ее юбке, голову и редкие на нее волосы прикрывала чалма. Она шевелилась, перебиралась с ноги на ноги, сандали ее быстро расстегнулись, но возможности поправить их не было, и она продолжала всех толкать свой корзинкой, в которую вглядывалось с незримым любопытством детское лицо. Лицо скорее сожалело не то о том, что произойдет, а о том, что никак ему не вкусить сладкие зерна кукурузки, ни как не обхитрить тетку. Тогда он отвернулся, прислушался к гулу вокруг себя, люди шептались, выходной день приносил собой мрак, ребенок разглядел в светлом небе затишье перед чем-то, еще не произошедшем, но страшным. Он поправил соскакивающую с плеч кожаную жилетку, встал на мыски, как, не увидев ничего, кроме плеч широкого мужичка, своего соседа, он обернулся назад, был готов повелеть назад. Никакого представления ни начиналась, «артиста» тоже не было, лишь на центральном балконе с холодным профилем восседал император в железных доспехах, прикрывающих его грудь. Жаль, зрение мальчика подводило еще с пяти лет, и он не в силу был разглядеть лицо его поближе, ощущал он темную энергетику, та катилась на него бочкой с дегтем, от чего в горле у мальчика все пересохло. Постепенно он протискивался назад, и вот толпа кончалась, рассеивалась, в глаза ему практически перестали разноцветные юбки женщины, жесткие говора мужчин тоже ослабли, старый священник попался ему на пути самым последним. Он узнал в старике с седой бородой, обращенным в болотного цвета плащ, старого Иакова, поклонился невзначай и побрел в открытое поле. И он бы ушел, если бы на дорогу ему не выбежала девушка такой красоты, в полу разорванном платье жемчужного оттенка, она бы не встретилась ему, если бы он тогда не остановился. Мальчик замер, видя, как запыхалась бегущая блондинка, на руках у нее весел очень тонкой ткани платок, какого он никогда еще не видел, с учетом, что мать мальчишки работала швеей. Он поднял на нее свои черные глаза, прочесал затылок, как небесный силуэт остановился прямо перед ним, девушка со святым взглядом спустилась перед ним на колени, взяла его за запястья так, что он растаял. Нежный голос Судьбы, нашей Распорядительнице жизней прозвучал в нем усыпляющей колыбельной:
- Скажи мне, незнакомец, на что так смотрит тот торговец? Не у что он на смерть глядеть пришёл, как вдруг кому-то в грудь вонзят острейший кол? Мне б, мальчик, посмотреть поближе, на пленника того, с которым связана я кровью, с которым бабочек я в детстве занималась ловлей.
Маленький собеседник мгновенно положительно кивнул головой, он молчаливо и печально, проводил ее благородным взглядом. Но тут, Судьба замерла, не сделав и три шага, она проговорила, смотря на его потерянного и брошенного ситуацией:
- Идем, мы быстренько потом уйдем!
После услышанных слов мальчик вновь понадеялся на удачу, просунуть ручонки в корзину какой-нибудь другой торговки, потому она взял пленяющую его девушку, не знающую о его плохих намереньях. Но тут мальчишка изменился, пока он протискивался с вместе с ней, и едва его пальцы не расцеплялись с ее остренькими ногтями, скользящими по его ладони, ему стало интересно, не ужели тот, кого должны были казнить сегодня являлся знакомым, и не то чтобы, настоящим родственником этой бедной девушки? Судьба следила за тем, как он идет, как втиснулась в первый ряд, открытая площадь, облитая солнцем, ослепила ее одновременно с вбитыми в землю часами, металлический, нарисованный циферблат оставлял собой пройденные минуты. Все окружающие, как и сам император, ждали, ровного угла, образованного солнцем. На этом Судьба отпустила незнакомца, но мальчик напротив сжал ее руку, он встал впереди нее, а она тогда положила ему на плечи свои дрожавшие руки. Она еще не до конца верила тому, что люди, которых она так любила, способны станут убить ее Брата, а их Отец, на все спокойно посмотрит, а главная, это ведь должна увидеть и та возлюбленная Сына Творца. Судьба оглянулась, прикусила губы в поисках Странницы, но среди утомленных женщин, переговаривающихся старушек она не нашла их подругу с черными волосами, в то время, как сама Черная Подруга легко бы узнала ее…
И она узнала, когда ножка ее вступила через высокий порог, каменные перилла балкона, выходившие на толпу она узнала ту, с которой завела дружбу в незначай. Хотя это мало было похоже на дружеские отношения, но Черная Подруга знала, что никогда в жизни она не встречала более удивительной, пленяющей души, чем душа ее противоположности. Она отбрасывала все парадоксы их общения, она приходила к ним в затемненный сад, они читала различные буквы, корявые буквы на жесткой бумаге, она царапали неровным пергаментом кожу, пока увлеченно водили по ней пальцами, но они были вместе, подразумевая, что так и должно быть. И Владелицу сроками жизни ни сколько не смущало ее собственное вранье, во благо спокойной жизни она явилась морской страннице, чуть не упавшей в море со скользкого выступа вместе с маленькими, ползающими крабами. Все это всплыло в ее памяти, когда яркое солнце обходило стороной всех, но позолотой обливало именно ее. Какие-то незначительные моменты, как они пили гранатовый, свежевыжатый сок, как пачкали пальцы, собирая виноград в богатых владениях одного знакомого, как лепили гончарную посуду и с нетерпением ждали ее высыхание. Красота жизни не притуплялась в ней, а росла все больше и больше, это людское обыкновение тянуло ее за плечи, а та выгибалась, желала волочиться назад и разрывалась между двумя составляющими. Она начинала говорить с Ветром, на советы которого ей всегда было все равно, она раскрывалась служанке, она узнавала любовь. И она узнала ее, самый первый свой полет, с ним она вышла попрощаться, перестав прятать лицо, она откинула темный капюшон, и ее бледное лицо слилось с отражением древних часов, на щеках ее выступила одна из больших стрелок, секунды падали, стремились забрать ее собой и она с каким-то соблазном взглянула вниз, расстояние в пять этажей ничуть не смутило ее, оставалось только сказать: «Лети, чтобы остановить безумство». Но умереть она не могла, даже приказав себе, убедив душу в незначимости и глупом существовании, ее тело бы не разбилось о землю, а как ни в чем не бывало, кровь закипела через секунду уже ее приземления. Послышались бы крики, обвиняла бы ее людская молва в том, что она ведьма или того хуже та, кем она являлась. Ни в коем случае она не желала признавать свое имя, но прятаться ей тоже надоело, и теперь все перемешалось, она стояла, ровно держась на ногах, зрение вернулось, и стало оно четче, чем всегда. Лимбва преданно облокотилась о край стену, смотрела на Госпожу одним глазом, потому взгляд ее был не полным, словно впечатывая себя в стену, она любопытно кусала кончики пальцев, как Черная Подруга резко обернулась на нее:
- Если в толпе те, кто родны ему по крови, а вовсе не новы?
- Мне нельзя это знать, остается гадать. Поищите проворным взглядом, только никого не убейте, как ядом. – последнее Лимбва проговорила тихо, боясь, что та услышит ее и прогонит, но Черная Подруга только осуждающе взглянула на нее, и тут же принялась искать нужную.
Она представляла себя вольной птицей, пролетающей над высокими и низками голова, облаченными в кепки, и просто голыми. Не обращая внимание на детали одежды, она смотрела на выражение угрюмых и безразличных лиц, заметила ту же бабку, у которой мальчишка хотел украсть кукурузу, пригляделась и в злые лица служащих императоров, и наконец, ей надоело бродить по глазам, она взглянула налево. Его соколиный нос, правая рука, поставленная на копье, которым он пытался пронзить кафель, выдавала императора, как нельзя лучше, он устремился в какую-то пустоту, не на народ, а дальше него, на протяжные горы с сухими склонами, на море, умирающее перед ним. Он умирал вместе с ним, не имея настроения, желание смотреть на обвиняемого, и знать, что его любила Черная Подруга, он потому велел, наверное, лишить ее последнего взгляда на любимого. Она нечеловечески устремилась на него, коварство и злость вцепились в ее темное сердце, но тут надо было что-то решать. Зачем она вышла на балкон, за тем, чтобы наказать того, к кому не принадлежало ее сердце или, чтобы в последние мгновенья пожить чистой, непорочной душой…Гулкий звон порезал ее уши, она поставила руки на горячие перилла, но не убрала их, а старалась выглянуть вперед, вперед, ей стало страшно, Госпожа протянула одну из кистей назад, через секунду ощутила прикосновение теплой ладони Лимбвы. Та, все продолжая стоять за Черной Подругой, была ей же выдвинута вперед, теперь перед маленькой девушкой, низенького роста раскинулся город, который она никогда не видела, почесав брови, она произнесла:
- Жара, жара, и скоро треснет дерева кара! Все реки высохнут, и не откуда будет пить, а птицам гнезда не из чего вить. Ну, прекратите все распутство, коли вы та, в чем мне признались мне, и поклялись луне!
- Я клятвы не даю, я лучше что-то сделаю! А ну-ка подними ты руку, поливая, будто семена посаженного лука. Расправь смелей ладонь, и слушай только мой тон. Посыпается сейчас дождя крупа, и оторвется от пола твоя стопа, но дождь сейчас ты пожелаешь вся сама, направляя способности ума. – Владелица сроками жизни придерживала вытянутую правую руку Лимбвы, но та никак не могла решиться разжать кулак, сомнения брали ее с обеих сторон, а она как-то ушла в себя, дергала пальчиками, но разжать не могла, себе не веря, пока с руки ее вдруг не потекли соленые капли. Они превращались в струи, забрызгали ей платья, и, когда Лимбва дала волю воде выбраться и пролиться, то удивилась тому, как из ее маленькой ручки осадки мгновенно распространились по всему небу. Она не упускала руки, наблюдая за движениями внизу, все толпись, посыпали домой.
Дождь прогонял практически всех без разбора, он заливался кому-то в уши, другим мочил сандали, мальчику, пришедшему с Судьбой, он намочил все волосы, от чего те стали еще больше кучерявиться. Он выбежал из ее рук, послав ей быстрый воздушный поцелуй. Черная Подруга же смотрела на притянутые ей грозовые тучи, они приближались к ней, капали на ее кожу ледяные капли, и не высыхали, не высыхали. Она протёрла большим пальцем ресницы, понимала, что такого быть не может, но в то же время, вся она вымокла насквозь из-за направления ветра. С шеи Лимбвы уже давно стекала вода крупными потоками, она успела замерзнуть, губы ее дрожали. Дождь имел вовсе не тропический, а злостный, ураганный характер.
- Смотрите! – прошептала Лимбва, махнув головой на одиноко стоящую, недвижимую девушку в белоснежном платье. Волосы ее не промокали, руки не чувствуя влаги, были откинуты назад.
Черная Подруга, верно, узнала ее, неземную, никогда не принадлежавшую людям Распорядительницу жизней, сдавшей своего Брата. Она не сводила глаз ни куда, смотрела на пустую каменную площадку, торопила своим терпением колоннаду: двое мужчин в красных доспехах, к которыми прилагался плащ, стояли, и непонятно про себя осуждали ее, пытаясь внедриться в ее сознание. Но она не была никому доступно, она ждала, ждала… Черная Подруга сжимала локти рук, выкидывая свое волнение, она с трудом справлялась сама с собой, но тут Лимбва ее отпустила. Она отошла назад, проговорив:
- Не теряйте момента, увидите его поближе, спуститесь только ниже!
Это был сигнал, движение вообразились на яву, они больше не пробегали мимо нее фантазиями, ноги ее двинулись, они упорно вступали по ледяному кафелю. Впервые в жизни она скользила босыми ногами, спотыкаясь, но боясь не успеть, не признаться ей во всем, она пролетала по пустым залам, пробегала с белых лестниц, замерла лишь за спиной у императора, но ей двигала любовь, потому она отпустила свое негодование, и то принесло ее к выходу. Плотно прикрытые двери, ростом, вышедшие около двух метров, и кончающиеся круглой аркой, мокли перед безжалостным дождем. А Владелица сроками жизни, запыхавшись, не оглядываясь по сторонам, спокойно и уверенно зашагала к ним, распахнув их, даже не касаясь мокрых ручек. Они отварились в момент, когда молния сверкнула где-то в дали, до раската грома оставалось короткие минуты, и Госпожа притупилась, она вышла с сожалением в глазах. Судьба опомнилась, голова ее повернулись, сухие волосы вдруг стали намокать, она едва хотела придвинуться к ней, но от бессилья упала на колени. Вдалеке, те, кто еще остались, спрятавшись под коротким козырьками кепок, наблюдали за этой слишком странной картиной, вдруг закрыли рты ладонью от увиденного.
- Ты, ты, все это время ты с нами была, как цветок цвела…Ты, ты! – Судьба стояла на коленях, грязь с мелкими камнями впитывалась в ее ноги, но она не переставала говорить с мнимой Черной Подругой, - Я не знаю, кто ты, но никогда не приближайся, ты учти. Мы придавали тебе свою веру, а ты сместила планету Венеру. Как подло, ужасно, я сломлена, а от тебя ни кусок не отломлен. Двоякая личность…- она говорила пораженно, она плакала снаружи и внутри, между тем ее слова подловил гром, дождь усилился, и ее перестало быть слышно.
Черная Подруга прошлась по площади чуть вперед, уже не смотря на ту, перед которой предстала. Ее посиневшие глаза поднялись склону туманной горы, находящейся в трех верстах от сюда, довольно зеленой горы. Она была далеко, но Владелица сроками жизни словно придвинула ее к себе, пространство сместилось, сузилось небо, тучи соединились вкруг, и она увидела его стоящий силуэт, его, того, кого пришла увидеть. Может все шло и по-другому, ее обманывало ее все вокруг, но она видела это никак иначе. Над горой воссияла радуга, будто кто-то направил на искусственный свет цветные стёклышки, и те создали круглую, ровную матрицу. Она начиналась у ног Брата Судьба, уходившего со связанными за спиной руками, он долго смотрел на молчаливую Черную Подругу, чему-то улыбался. И в улыбке его было что-то такое, что хотело сохранить навсегда, она с жадностью смотрела на него. Но ей не хотелось больше ничего, бежать куда-то, спотыкаться, падать и царапаться об колючие кусты крыжовника, ей все это казалось нелепым, пройденным путем. Потому она угомонилась, сомкнула в ответ прощания глаза, и отныне ничто не могло помешать этому последнему мгновенью, счастливому мгновенью. Научившись любить, чувствовать, жить среди людей, она забыла о своей настоящей жизни, скрестила руки сзади, и через силу улыбнулась в знак их вечной, но невозможной дружбы с привкусом чьего-то большего. Как жаль, что никогда больше это не сможет повториться вновь, его ноги больше не пройдут по выстроенной радуги с не прогибаемыми цветами, а Лимбва больше никогда из ладоней своих не выпустит дождь. Хотя имя ее означало: « Морская».
Незаметно образовались в ямках солнечных часов мелкие лужицы, Черные Подруга ощутила, что стояла в одной из них. Она отошла, но когда снова взглянула на пустую гору, то пораженно едва не упала, потому что перед ней не было ни какой горы, очередной свод балконов с болтающимися тонкими занавесками, все пылало в ее память, его уголки губ, волнистые, светлые волосы, полу открытая грудь. Он был в ней. А была ли она в нем?
Буря кончилась незаметно, скоро люди возвратиться к своей работе, станут пасти овец, торговать, жить и любить, только вот мы навсегда теперь прикроем двери прошлого Черной Подруги. Мы узнали о ней достаточно из этой эпохи, но по-прежнему не способны утверждать было ли все это на самом деле, или просто являлось нашим виденьем. Но оно непременно было…
« Когда поезд достигнет не положенных шпал, то он сойдет и с рельс. Потому что нельзя облокачиваясь и ссылаясь на одно, одновременно поддерживать и другое. Структура – самая хрупкая вещь, даже в отношениях между двумя душами ей сложно выстоять перед напором обстоятельств. Представьте, поезд уже сошел с рельс, и всякое взаимопонимание, дружба, исчезли, растопились на солнце. Очень важно достраивать дорогу до конца, чтобы не наткнуться на обыкновенную случайность, в силах которой разрушить все.»