Феньша ещё во дворе услышал причитания плакальщиц по покойнику. Мелькнула мысль: «Не побоялись люди, пришли». Войдя в «малушку», увидел мать, одетую в чёрную одежду, повязанную чёрным платком до самых глаз, сидящую под образами. Хотел подойти, обнять мать и сказать какие-то слова, но мать опередила Феньшу:
- Вот, сынок, мы сейчас сироты – нет нашей бабули.
Мать не плакала, но чувствовалось, что внутри её всё кипит. Феньша знал сильный характер матери и был уверен, что вот уложит всех спать и где-нибудь на сеновале «даст волю» бабьим слезам. Да и у самого у него комок стоял в горле от жалости к любимой бабушке, от вида матери и плача на печи мальцов.
- Мама, мы с ребятами к полудню выроем бабуле могилу.
- Феньша, похороним бабушку с Масловыми – там её отец, мать, братья лежат. Так ты постарайся могилу ближе к родителям её, царствие ей небесное. Ей будет на небеси хорошо – в день великомученицы Екатерины умерла,- это хороший знак.
- Ладно, матушка, сделаем как надо. Я к ребятам ночевать пойду. Мы сейчас очистим место от снега и смольё зажжём, за ночь оттает – копать легче.
- Ладно, иди.
Бабуля была мягкая, добрая, а копка могилы досталась ребятам большим трудом: по два человека спускались и долбили чуть оттаявшую землю. Ещё хорошо, что кладбище находилось буквально на краю села в сосновом бору на песчаной почве, но видно после сильных ноябрьских морозов даже песчаный грунт промёрз основательно. Ребята торопились, зачистив и заровняв стенки могилки, бегом бежали до «малушки» – бабулю надо похоронить до полудня по-христианскому обычаю. Феньша проскочил в сенцы - там уже стоял гроб с закрытой крышкой.
- Мама, ты коня попросила у Ивана?
- Не дал, ирод, чтоб ему…
- Ладно, мама, не расстраивайся, мы с ребятами поставим гроб на сани и довезём.
Мать тихо плакала, прикрывши концом чёрного платка рот. Феньша понял, что ему надо брать похороны на себя.
- Парни, проходи, берём гроб.
Егор, как самый сильный, вытащил старые сани, которые ещё не забрали комиссары. На сани установили гроб и по два человека тащили за оглобли сани, а за ними шли мать, малыши да две бабки-плакальщицы – в детстве они были все подругами. Кольша, стоявший у оглобли за Феньшей в спину бубнил:
- Феньша, давай не пойдём по большаку, свернём в проулок: там у клуба «краснопузые» - засмеют нас.
Здоровяк услышал нытьё Николая и вполоборота, сквозь зубы процедил:
- Не дрейфь, Колька: если у них зубы целы, пусть оскалят их в последний раз.
Как назло из клуба «высыпал» народ, видно после очередного собрания, которые проводились чуть не каждый день, и куда Феньше и его друзьям был настрого закрыт. Пожилые и средних лет сельчане сняли шапки, кто - крестясь, кто - оглядываясь по сторонам, боясь видно «соглядаев», молча проводили в последний путь свою сельчанку, которую не только уважали, но и любили за её доброту – бабушка Варвара не только была щедра в подаяниях, но и «заговаривала» у детей грыжи, а эта «лихоманка» прилипала почти к каждому новорождённому. Сельчане знали, что придёшь к бабушке Варваре за помощью – всегда её получишь, да ещё и гостинцы унесёшь своим чадам.
У Варвары и деда Никиты хозяйство было справное: табун лошадей, коров два десятка, земли сто десятин, одних работников нанимали до двадцати человек. А пимокатный заводик, а маслобойня. А вот хоронят богатую хозяйку в неструганном гробу, телегу тянут пацаны, в последний путь провожают внуки и младшая сноха. В людях пошёл шепоток: «А где её сын Иван и старшая сноха Катерина? Ба! Да их нет! Во, дела! Мать даже не пошёл хоронить!» А Иван в это время в клубе на сцене собирал в старый обтрёпанный без замка портфель все бумаги после очередного собрания. И одна мысль была у него в голове, что доложить в волость, тьфу тебя, область, о раскулачивании. Вроде бы всех явных «мироедов» выселили, а план опять пришёл на пять семей. Где их взять?
Процессия уже прошла в клуб, как изо стены разрушенного дома священника полетели в ребят комки снега, поленья и всё то, что видно было под рукой у нападавших. Феньша скомандовал: «Молчите, и шаг быстрей». Ребята налегли и санки заскрипели полозьями о накатанную дорогу. Мать ещё больше сгорбилась и только повторяла: «Ну что же вы за люди?» Афанасий, Катюшка и Никита поглядывали на летящие комки и уворачивались вовремя. Скорый шаг помог войти в зону недосягаемости – тогда из-за стены показались головы нападавших. Свистя и крича: «Эй вы, мироеды, мы вам и не такое устроим: будете кормить волков в поле!», и опять - свист. Некоторые уже не боясь и не стесняясь, сели верхом на остаток кирпичной стены, и махали руками, показывая, как они будут «мутузить» кулацких отпрысков. На шее некоторых болтались красные тряпки, а многие повязали их прямо поверх рваных тулупов. Только уже на кладбище ребята перевели дух от быстрой ходьбы.
«Пусть тебе, бабуля, земля будет пухом!» - и горстки земли посыпались на опущенный гроб. «Вечная тебе память, мама!» - промолвила младшая сноха. Бабки-подружки пропели заупокойную молитву, покрестились двумя перстами и пошли восвояси.
- Мама, не ходите по большаку, идите проулками.
- А что, сынок?
- Да так будет спокойнее тебе и малышам.
- Ладно, как скажешь сын.
Когда Иван вышел из клуба, люди ещё стояли и судачили, разбившись на группы. Одни толковали: «Ну и что, что не хоронит: он же их раскулачил - значит не хочет ссориться с Советами». Другая группа осуждала: «Подличина партийная! Разве можно так! Ну, раскулачил, а ведь это - не по-божески, отказаться хоронить мать». Спор продолжался: «А собрание кто бы вёл, вы что ли, умники, как он может разорваться?» А кто-то возьми да скажи: «Вот и разорвётся, погодите!» Иван стоял на крыльце и слышал последние фразы:
- Что тут у вас, что не идёте по домам - дома делать нечего?
- Да вот мы тут проводили мать твою, Варвару.
- Как? – Иван запнулся, ещё глубже напялил свою с верхом кубанку, прижал к себе обтрёпанный портфель, перевязанный куском верёвки, втянул голову в плечи и, широко зашагал, расталкивая попадавших на его пути группы сельчан.
- Во… Даже нечего сказать. А на собрании за колхозную светлую жизнь как соловей разливается.