Я впервые отправился в круиз по Средиземному морю осенью девятого. Отправился один, ибо так уж получилось. Незавидная участь - плыть на корабле одному. На суше еще куда ни шло, cливаешься с толпой восторженных пенсионеров, и полноправно чувствуя себя одним из них, не замечаешь, что остальные люди твоего возраста восторженно обнимают жен или девушек. На корабле тяжелее. Пенсионеры смотрят на перекаты волн и слиться с ними ну никак не представляется возможным. Ты слоняешься по палубе, тоскливо считая клетчатые пледы. Еще тоскливее становится при виде орды молодежи, пробирающихся втихаря на нос корабля, или как там его по-морскому, и представляющих себя Джек и Роуз. Есть, конечно, такие же одиночки, как я, которые расстались с женами-девушками и вместо того, чтобы запивать горе в пабе с друзьями, бросили друзей и сорвались с места. Бьюсь об заклад, все эти одиночки думали, что смена обстановки изменит всю их жизнь. Как же, они даже не решаются подойти друг к другу, это будет равносильно признанию поражения...
- Черта с два!- еще один одиночка, видимо, одиночка со стажем. Он успел привыкнуть к духовному голоду, к отсутствию тепла, успел обозлиться. У него демонстративно выглаженная рубашка (и сам справляюсь), аккуратная прическа и желчь плещется на уровне переносицы. Глаза попеременно отсутствующие, когда он уходит в себя, и злые, когда он возвращается к реальности.
- Черта-с-два, говорю! Вы меня не услышали?
- Я? - доведенные до отчаяния, одиночки все же готовы наполовину признать свое поражение. Они заговаривают с другими одиночками, но на совершенно отстраненные темы.
- Да, вы, вы читаете полную ерунду! Не оправится Ирландия, да и вообще Европе конец! К доктору не ходи!
Я растерянно посмотрел на газету с оптимистичным заголовком "Possibilte d'Europe", которую прихватил для убийства свободного времени.
- Именно об этом я и говорю! Любому здравомыслящему человеку понятно, что пора что-то делать: уходить в буддистский монастырь, становиться фермером...
- Вы что-то совсем радикально...
- Каков мир, таков и я! - сказал как отрезал.
С тех пор мы с ним стали ближе, что ли. То есть неосознанно ходили рядом на экскурсиях, часто выходили в одно время на палубу, занимали соседние столики "для одиночек" для вечерней программы. Он ругал мир не себе под нос, а так чтобы я услышал. Я поддакивал не про себя, а вслух.
- Как ты до этого докатился? - спрочил он, однажды утром подсев за мой столик. На его тарелке лежало полпомидора, шкварка и хлебец с отрубями. Вскоре официант принес американо.
- До чего?
- Тебя, видимо, довели, что ты уже третий день слушаешь меня как родную маму! - мне показалось, что в этом по обыкновению сварливом тоне я услышал нотку благодарности.
- Не знаю...
- Мямля!
- Я просто пытаюсь быть дружелюбным!
- Все вы... пытаетесь... ну не дуйся, я сам знаю, что я не подарок...
- И всем это пытаетесь доказать!
- А что? - вдруг рассмеялся мой почти товарищ, - а почему бы нет!
- Ну...
- Ну!
- Что-то типа: "улыбнись миру и мир улыбнется тебе"?
- Черта с два! Зачем?
- От улыбки станет всем светлей...
- Пропаганда и манипуляции общественным сознанием.В этом мире никто никому не нужен, и никому не нужны мои улыбки. Да и вообще, ничего не нужно!
- И что же, вешаться теперь?
- Кстати, вариант, смысла то нету.
Вот так уныло кляня все на чем свет стоит мы переплывали от порта к порту, это было даже забавно. С этого дня мы с ним стали завтракать за одним столиком и даже иногда играть в шахматы или нарды, подобно повидавшим все на своем веку пенсионерам. Мой товарищ отрицал мир во всех его проявлениях, я всячески пытался его разубедить. Мой товарищ клял свою жизнь, я пытался ответить, что в мире есть немало добрых и светлых вещей. Туристы косились на нас как на престарелых извращенцев. Пожалуй, мы ими и были, правда не в том понимании, какое этому слову готовы были придавать наши соседи по палубе. Мы получали некое извращенное удовольствие от наших споров, где я всегда оказывался неправ, потому что жизнь - жестокая штука. Он ругал проходящие пары, безошибочно изобличая женщин, которые были неудовлетворены мужьями и мужчин, которые искали удовлетворения на стороне. Каждый раз я говорил, что уж эта то пара ну наверняка счастлива, на что мне отвечалось, что это не иначе как от безысходности.
- Откуда в тебе столько желчи?
- Защитная реакция! И детство несчастное!
- Ну нельзя видеть в людях только плохое!
- Я же вижу!
Утром во вторник моего товарища подменили, и я не знал радоваться этому, или нет. Во-первых, он резко оказался моложе меня. Во-вторых, он одел белую рубашку поло, чего с ним никогда не было. На завтрак он от души навалил себе шоколадных хлопьев и поставил перед собой огромный стакан свежевыжатого сока. Впервые за все время он улыбнулся просто так.
- Здоровый образ жизни? - осторожно спросил я.
- Нет, просто вкусно!
- Я поражен! Откуда такие перемены? Вас украли инопланетяне и провели эксперименты? Сказали, что концу света быть?
Впервые за все время я услышал от него настолько жизнерадостный смех. Пенсионеры за соседними столиками стали на нас оборачиваться. Люди одинокие всегда пристально следят за другими. Люди неодинокие самодостаточны, они даже не замечают этих взглядов. Эти самодостаточные никогда не обращают внимание на посторонние шумы, а если и обращают, то прощают вам их заранее. Поэтому, если в театре вас просят дышать потише, или в поезде вас просят убавить музыку, или если в ресторане на вас смотрят выразительно гневно казалось бы без причины - скорее всего, даже почти наверняка это одинокий человек.
- Позвольте, что же произошло?
- Мы останавливались в Каире!
- Да, и еще в Каире вы кляли бедуинов, жен бедуинов, детей бедуинов, верблюдов бедуинов и их треклятый "файв евро"...
- А вечером мы уплыли из Каира.
- Господи, неужто вас так обрадовало отсутствие бедуинов?
- Отнюдь, меня обрадовало присутствие... не бойтесь, друг, не бедуинов. Осторожнее, посмотрите в отражение витрины. Позади нас и чуть-чуть левее сидит ангел!
Я поспешно скосил глаза в сторону ангела и обнаружил за столиком довольно миловидную девушку. Наверное, испанку или итальянку. Она обладала той красотой, которая присуща только северной части средиземноморья, в сочетании с совершенно уникальной, единственной в своем роде врожденной невинностью. Она жадно пила сок, наслаждаясь каждой каплей, с превеликим удовольствием ела круасан, отнюдь не так, как их уминают в призванных бороться с ожирением плоских комедиях. Девушка как девушка.
- Совершенство!
- Позвольте, ей же не больше шестнадцати лет! Вы???
- Что вы! Вчера мы с вами играли в шахматы до полуночи, а потом я пошел спать с Ремарком в ридере.
- То есть, вы планируете?
- Что?
- Ну, то самое! Уверяю, не нужно, как бы злы вы не были на мир!
- Ба! – мой товарищ опять расхохотался. «Ангел» подняла на него глаза и мило улыбнулась, так улыбаются люди неодинокие, - Конечно же никто ее не будет трогать! Зачем?
- Как, но вы же сказали...
- Сказал, но не то. То что вы подумали – исключительно на вашей совести. Эта ангел есть и точка. Я готов любить ее просто за то, что она есть. Она никогда и не узнает об этом!
- То есть, вы к ней даже не подойдете?
- Нет! – он самодовольно откинулся на диванчике и улыбнулся во весь рот.
- И даже не познакомитесь?
- Нет! – улыбка стала еще самодовольнее.
Это было чем-то вроде перевернутой, гротескной версии того, что у нас было раньше. Мой сосед буквально цвел, расцветал с каждым днем, становясь от города к городу все красивее и сильнее. Я же, как это ни прискорбно, не жалел сил чтобы вернуть его на землю. Впрочем, от моего нытья он расцветал еще больше. Мои нервы не выдержали в последний вечер перед прибытием. Выступали афроамериканские джазмены, мы были в фраках, наша «ангел» была в прелестном кремовом атласном платье с жемчужным колье на шее. Жемчуг, к слову, является символом невинности и чистоты. Мой товарищ опять глупо улыбался.
- Мне надоело смотреть на идиота без каких-либо перспектив! – заявил я, - я к ней подойду!
- Постой, - усмехнулся он, - зачем тебе это?
- Но ведь завтра ты сойдешь с корабля и все, ты никогда ее не увидишь!
- Она всегда будет здесь, - возразил он, показывая на грудь.
- Ну должен же быть у этого хоть какой-то смысл!
- Он и есть.
- Как? – не он ли неделей ранее утверждал, что у жизни вообще нет смысла! Я уставился на него как первоклашка, застукавший снимающего накладную бороду деда мороза актера.
- Смысл есть. В любви...
- Но...
- ...Когда нет любви – нет и смысла.
Я шумно выдохнул и потянулся за совиньоном. Он насмешливо смотрел на меня, а потом приобнял за плечо и вывел на палубу. Дыхание моря, сырое, колющее, ледяное, быстро остудило меня.
- Наверное, это отчасти моя вина, но пойми, иногда смысл не обязателен. Мне достаточно того, что я чувствую. У нее своя жизнь, пусть будет, и пусть она как можно дольше сохранит десткое отношение к жизни. Речь даже не о ней. Речь о том, что в этом мире осталось хоть что-то прекрасное, замечательное, чем можно восхищаться. И совсем не обязательно это что-то делать своим.
Я его не понял. На следующее утро мы сошли с корабля и разбрелись восвояси. Телефонами обмениваться не стали, не то это знакомство, после которого можно по пятницам накачиваться пивом в барах. В понедельник я вышел на работу. Все было по старому, даже как-то серо. В четверг в кофейне наткнулся на бывшую жену. На ней была изящная черная блузочка, бежевая юбка с вырезом и шарфик, удивительным образом оттенявший ее кожу и глаза. Это было действительно восхитительно. Я кажется, начинал понимать. То, как она двигалась, ее выражение глаз... Не важно чье оно, пока это все у нее есть. Я заказал ей каппучино с шоколадной крошкой, какое она всегда обожала и неспешно вышел из кофейни. Смысл жизни медленно вырисовывался у меня перед глазами. Почему-то он был похож на моего соседа по круизу, а еще, как ни странно, этот сосед одобрительно похлопывал меня по плечу.
(с) Алиса Пермякова, 11/2010