Аннотация:
Преданный собратом, но сохранивший верность идеалам церкви - он держался в тени и выжидал. И всё же слава охотника на колдунов обогнала его, разлетевшись далеко за пределы графства Вюртемберг. Его боялись - и запродавшие душу дьяволу, и те, кто никогда не промышлял ведовством. Боялась и та, с кем он решил скрепить союз.
К чему приведет тайный брак, отвергнутый Церковью?
Как быть, если вера утекает сквозь пальцы вместе с собственной кровью?
И что делать, когда с гибелью осужденных на казнь умирает надежда? Снова бежать - или встретиться лицом к лицу с невидимой ведьмой, ночными отродьями... и с правдой о себе самом?
ВНИМАНИЕ! Это - ПЕРВАЯ книга из Цикла. Троечка в названии поставлена умышленно, т.к. в нумерации книг используется обратный отсчет.
----------------------
Полный текст книги размещен совершенно бесплатно здесь: litnet.com/ru/book/kniga-pervaya-3-apologet-eresiarh-b4624
----------------------
Пролог
«Eritus sicut dei, scientes bonum et malum…»[1]
– Он здесь! Держите!
Топот и крики заполняют ещё мгновение назад тихую улочку. Факельные отблески пляшут на влажной от тумана храмовой кладке.
Первых двух из-за угла – встретить ударами рукоятей, опрокинуть, втоптать в разбрызганную грязь.
Толпа смешивается, давит упавших, ворочается на узенькой улочке – уже далеко позади. Сапоги оскальзываются на размокшей земле, колени с размаху врезаются в грязь. Проклятье!
Крики оглушают, в пламенных отсветах по стенам мечутся длинные тени. Рукояти кинжалов скользят в ладонях. Подняться, обернуться… Удар в лоб, горячее заливает глаз.
Торжествующий рёв над ухом, свист железа, боль обжигает рёбра – а в лицо уже дышат горячо, кисло, торжествующе. Но никогда, никогда нельзя торжествовать раньше времени – и грязная борода вздёргивается в удивлении, когда кинжал вспарывает живот.
Тяжёлое тело – прочь, столкнуть, отшвырнуть и – бежать…
[1] «И вы будете, как боги, знающие добро и зло...» (Быт.3:5; Ис.14:12-14).
I. Defensor. Глава 1
Два удара – короткая пауза – ещё два удара – длинная пауза – один удар.
Два удара – короткая пауза – ещё два удара…
Левая рука привычным движением легла на рукоять кинжала, пока правая отодвигала железный засов. Грязная створка со скрипом отползла в сторону, и из чернеющего проёма потянулись колеблющиеся огненные отсветы.
Вслед за отсветами вошёл стучавший – приземистый мужчина, чей просторный балахон не мог скрыть его тучности. Невзирая на малый рост, он всё же пригнулся, протискиваясь в низкий проём.
Комната заполнилась факельным чадом и тяжёлым запахом нестираной ткани. Вошедший с видимым трудом дотянулся до кольца на стене и вставил туда факел. Хозяин молча наблюдал, не снимая ладони с рукояти.
– Господин, – гость растянул губы в старательной улыбке, – я принёс вам удивительную весть… На вечерней службе, кою вы, я смею надеяться, упустили по причинам достойным и несомненно связанным с искоренением всяческих зловредных козней…
– Несомненно, – кивнул хозяин.
– На службе горожане уж так шептались, – продолжал вошедший, – уж так волновались-беспокоились! И есть от чего. Вот слушайте. К Ланце Шольц, жене мясника нашего, приехала сестра из соседней деревни, что стоит на Модау[1]. Говорит, у них колдунья объявилась! Да такая, каких ещё не было!
– Чем промышляет колдунья?
– Самое что ни на есть дьявольское ведовство-то, – заторопился толстяк, утирая пот с покрасневших от духоты щёк, – пропали несколько младенцев – не иначе, для обрядов своих страшных выкрала их! А скотина-то с бесовскими чертами нарождаться стала!
Хозяин вздрогнул, передёрнул плечами. Пришедший замялся.
– Что-то ещё? – нетерпеливо спросил хозяин.
– Страшные дела, господин охотник, – толстяк истово перекрестился, – клятое отродье сделало так, что дома-то под землю ушли!
– Дома? – перебил его охотник, – какие? Где именно? Чьи?..
– Да аккурат в центре селения, ажно четверо сразу, но почём я знаю – чьи? – гость удивлённо вытаращился, – вот как провалились, где стояли – так и нет ничего, яма теперь там, широкая, да ровная такая. Копать пытались – не нашли и следа. Растворились дома, как были, с людьми внутри, с утварью всякой. А колдунья, поговаривают, на отшибе живёт, в доме брошенном. По ночам там в окнах светится и как воет кто, а днём – дом как дом, пустой.
– На отшибе, значит… И что же, никто не видел её?
– Да что ж там видеть, – толстяк снова осенил себя крестным знамением, – ведьма она ведьма и есть! И с дьяволом путается, оттого и дела у неё дьявольские. Люди из деревни бегут, говорят, жить стало невмочь… – гость шумно вздохнул, – там уж и мессу служили, и водой святой дом-то кропили, а только всё нипочём. Чахнет скот, и люди чахнуть стали.
– Есть в деревне этой надёжный человек?
– А то как же, – обрадовался гость, – сродственник мой тамошним пастырем будет. Вы только скажите, что я вам это передал, он вам как на духу всё выложит!
– Хорошо, – подытожил охотник и вынул факел гостя из стенного кольца, – я поеду туда.
Он шагнул к толстяку вплотную, так, что подол его котты[2] коснулся тёмного балахона пришедшего. Гость часто заморгал, его бледные, и без того небольшие глазки превратились в щёлки.
– О нашем разговоре – ни слова никому, – тихо произнёс хозяин. Пляшущее пламя факела дрожало в пальце от лица пришедшего, переливалось на кованой гарде кинжала. Капли пота на щеках гостя казались сверкающими рубинами.
Охотник опустил руку и вложил факел во влажные, безвольные пальцы толстяка.
– Ваша жизнь зависит только от вашего молчания.
– Да-да, – шепнул толстяк, – да-да, несомненно...
Охотник снял ладонь с рукояти кинжала, лишь когда за гостем закрылась дверь. Засов вернулся на место, а хозяин комнаты опустился на скамью и сжал руками виски. Сердце бешено колотилось. Эти простофили, убеждённые в том, что вершат благое дело, слишком пугливы и всегда готовы преувеличить. Пара обещаний и якобы секретов, таинственный шёпот в заросшее ухо где-нибудь в глухом переулке – и простофиля весь твой, с потрохами, искренне уверенный в своей исключительности и безопасности. Вот только зря – сколько ни подслушивай, сколько ни приукрашивай свои доносы, в безопасности не будешь…
Пропадают люди, умирают младенцы, животные превращаются в чудовищ, ведьмы кружат в ночном небе, и бесы скачут средь улиц – сколько таких историй он слышал? И в скольких из них была истина?.. Но ушедшие под землю дома – кто мог бы выдумать такое? И зачем?.. Ловушка?
Он неслышно вздохнул. Невежды, погрязшие в заблуждениях и мраке, не оставляют попыток уничтожить всякого, кто отличается от них. Их безрассудная глупость не делает разницы между колдуном и охотником на колдунов, как только охотник переходит им дорогу. Как бы он ни был силён, какой бы благоговейный ужас ни внушал этим скудным на ум простецам – когда речь заходит об их собственной шкуре, куда только девается страх! Они приходят, они приносят с собой огонь, они вооружаются вилами и кольями, они нападают из-за угла поодиночке и набрасываются всей толпой – как тогда, у храма. Они ждут окончания службы, эти безбожники, и бьют его, и швыряют в него камнями, и гонят его, как собаку, прочь. Его, охотника на колдунов, «комиссара ведьм», чья слава, несмотря на все попытки оставаться в тени, далеко обогнала его, разлетевшись по всему графству Вюртемберг…
Охотник стиснул зубы, глядя, как вспыхивает и гаснет крохотный огонёк в плошке с маслом на столе. Тяжёлый медный перстень-печатка на пальце правой руки казался золотым в отблесках света. По закопчённым стенам двигались причудливые тени, плотно запертые ставни на окне не пропускали ни дуновения свежей летней ночи. Как всегда в такие моменты, заныл рубец на рёбрах – там, куда пришёлся удар мотыги, и свело бровь, рассечённую брошенным камнем. Влажные волосы чёрными змеями прилипли к вискам.
Безумная выдумка – исчезнувшие дома. Глупцы готовы видеть чёрта в папе римском, ежели тот повернётся спиной.
Верная Ромке ждёт на конюшне. Здесь больше не держит ничто – этот прогнивший город вдосталь напитал охотника своими соками. День пути, и конец сомнениям. И конец ожиданию длиною в год…
Рука сама скользнула к оберегу на груди. Крохотный резной кусочек дерева, казалось, ещё хранил тепло двух тел.
Богиня-мать, сама ведёшь меня обратно… Надеюсь, я не опоздал.
Есть что-то в той деревне или нет – он сам разберётся с «невидимой колдуньей». Ни к чему церковным нюхачам знать о случившемся. На их век хватит настоящих ведьм.
***
На месте пропавших домов действительно ничего не нашлось, кроме удивительно ровного круга ямы. Сопровождаемый местным священником, отцом Ульрихом, охотник осмотрел пустырь – тот словно всегда был здесь. Будто и не стояли на этом участке четыре дома, будто и не жили тут люди.
Селение казалось вымершим. Ближайшие к пустырю дома молчаливо глядели слепыми оконцами. Где-то протяжно и тоскливо блеяла овца.
Охотник спустился в яму. Дно оказалось совершенно ровным, никаких бугров или рытвин. Ничего – словно кто-то специально утаптывал землю. Он наклонился и попробовал почву рукой – сухая, как и везде. Жаркое лето иссушило землю, проделало в ней глубокие трещины. Повсеместно гиб урожай, воды в мелеющих речушках не хватало. Выживали лишь сорняки, да и тем приходилось туго. Листья полыни вокруг пустыря пожелтели, а сама пожухшая трава казалась совсем старой.
За пустырём зарастал сорняками огород. Ровные грядки без слов говорили о том, что за огородом ещё недавно тщательно ухаживали. Сейчас же растения медленно умирали под безжалостным солнцем, а со стороны пустыря огород резко обрывался, сменяясь утоптанной истрескавшейся почвой. Так, словно кто-то отсёк часть грядок – охотник заметил лежащие на земле беспомощные стебли с аккуратно обрезанными верхушками.
Отец Ульрих, разглядывавший огород, испуганно перекрестился.
– Господи, твоя воля!
Между грядок, видимо, нашло погибель какое-то животное. Желтовато-белая, неправильной формы кость валялась, слегка присыпанная землёй. Охотник нагнулся и поднял её – кость оказалась очень лёгкой, но на обломанной кромке не пористой, а плотной, чисто-белой и гладкой.
– Что это, господин? – почему-то шёпотом спросил отец Ульрих. Его голос, нарушив тишину, неприятно резанул по ушам.
– Я не знаю, святой отец, – охотник сжал обломок кости в кулаке. Острые края впились в ладонь сквозь плотную кожаную перчатку.
Возвращаясь через пустырь обратно к улочке, охотник наступил на что-то мягкое и податливое. Этим оказалось полуприсыпанное землёй собачье тельце.
«Ведьмин дом» действительно стоял на отшибе. От других построек его отделяла узенькая полоска берёзовой рощи – чахлые деревца росли вкривь и вкось, создавая естественный частокол.
Густая, вся в сухих метёлках, трава шуршала, цепляясь за ноги охотника. Отец Ульрих остался в стороне, опасливо озираясь по сторонам и длинно вытягивая тощую шею.
Во дворе было пусто. На покосившемся плетне хозяйничал плющ, потемневшие бревенчатые стены по низу обросли усохшими от жары поганками. Охотник хмыкнул. Истинное ведьмино логово, ни дать ни взять.
Внутри пахло пылью, лежалым тряпьём и мышами. Углы густо заплела паутина, пол покрывал слой сухих листьев – по-видимому, ещё с осени. Ветер шевелил косо висящую дверь.
Охотник прошёл вглубь, отыскивая что-нибудь, что могло бы указывать на колдовские занятия. Но, видимо, в дом, имеющий дурную славу, уже давно не ступала нога. Никаких следов обитания – ни человека, ни бесовских прихвостней.
На печи стоял котелок, но в нём не нашлось ничего, кроме мышиного помёта, а сама посуда выглядела давно брошенной. Охотник поворошил мусор на полу. Ни костей животных, ни подозрительных пятен, ни следов начертанных знаков. Либо ведьма умна… либо след оказался ложным.
Он обернулся. Сквозь распахнутую дверь синело небо, сквозняк донёс треск кузнечика. Охотник снова вернулся взглядом к угрюмому дому, тщательно изучил стены, простучал пол носком ледерсена[3]. Пусто.
Отец Ульрих стоял на том же месте – казалось, он не сдвинулся за это время ни на шаг, замерев и бормоча вполголоса молитву. Охотник поравнялся с ним и, не останавливаясь, двинулся дальше. Священник побрёл следом, продолжая бормотать.
– Кто жил в этом доме? – спросил охотник.
– Вдовушка жила, господин, – ответил отец Ульрих, прервав бормотание, – в прошлом году преставилась, да так и стоит с тех пор дом брошенным…
– Замечена в делах бесовских была?
– Не дай-то господи, набожная была женщина, каких поискать!
– Дети были у неё?
– Детишек им с мужем бог не дал, – священник перекрестился и вздохнул, – уж и молились они, и к знахарке наведывались, да без толку. Так и померли бездетными – сначала он, а потом и она.
– Знахарка? – переспросил приезжий.
– Живёт здесь недалече, – тонкие, потрескавшиеся губы святого отца скривились, – травками пользует, заговоры знает. Да вы сходите к ней, сходите – уж она-то, видит Господь, много тайн за душой держит!
– Как мне найти её, святой отец?
– Да я вас отведу, и с молитвою, чтоб оградить от всяческого... Отвести-то отведу, вот только в дом к ней заходить не стану и знаться с нею не желаю, – забубнил отец Ульрих, – богопротивное это дело, что она делает. Говорят, жизнь людям продлевает, а это уж грех так грех. Кому Господь сколько отмерил, так тому и быть, а идти поперёк воли божией…
Под бубнеж священника они снова прошли мимо места, где стояли исчезнувшие дома. Из полыни метнулась к ним под ноги бледная тень, скользнула и пропала в зарослях по другую сторону. Отец Ульрих застыл и истово перекрестился.
– Господи, спаси!
– Это всего лишь ягнёнок, святой отец.
О количестве ног у ягнёнка охотник предпочёл умолчать.
[1] Река, протекавшая по территории графства Вюртемберг (земля Гессен в современной Германии).
[2] Мужская туникообразная верхняя одежда.
[3] Высокие мужские сапоги.
----------------------
Полный текст книги размещен совершенно бесплатно здесь: litnet.com/ru/book/kniga-pervaya-3-apologet-eresiarh-b4624
----------------------