Владимир П.Паркин
НИ ДНЯ БЕЗ СТРОЧКИ
или КОЕ-ЧТО О СЕКРЕТАХ ЛИТЕРАТУРНОГО РЕМЕСЛА. Часть 2.
*****
Жил, живу и детям своим завещаю прожить жизнь по принципу, известному еще во времена римских цезарей, изложенному Гаем Плинием Старшим, автором «Естественной истории»: «Nulla dies sine linea». С ссылкой на греческого художника Апеллеса. Правда, с некоторым изменением: «Ни дня без строчки. Ни дня без дела!». Not a day without a line. Not a day without work!
«Ни дня без строчки». Так называлась и книга советского писателя Юрия Олеши, одессита, харьковчанина, москвича и ашхабадского журналиста, прочитанная мною в мои двадцать два года. К этому времени я уже не только писал, но уже и печатался. Так, юношеский наив, ничего серьёзного. Тем не менее, некоторую известность приобрёл. Скромные суммы гонораров в семейном бюджете никогда лишними не были.
Получал предложения работать журналистом профессионально, перевестись в штат редакции. На выбор: Ашхабад, Ташкент, Владивосток... Отказывался.
Предпочел боевую службу. В мирное время. В мирное. Почти для всех. Кроме нас, кому Родина дала в руки оружие.
Служил. Срочную, сверхсрочную. Сержантом, прапорщиком, лейтенантом. Всегда был на своем месте. И не конфликтовал сам с собой. Делал только то, что хотел делать. И хотел, в то время, отдать жизнь за Родину.
В один прекрасный день в управлении кадров прознали о моих писательских талантах. Вызвали на ковёр. Предъявили публикации.
– Как вас понимать? Как вас теперь называть, товарищ прапорщик?!
– Можно просто – Владимир Павлович! Ко мне в подразделении и начальство, и подчинённые только так и обращаются. Публикации не криминальны. Газеты: «Дзержинец», «Фрунзевец», «Вечерний Ашхабад», «Комсомолец Туркменистана», журнал «Пограничник»… Стихи и рассказы, конечно, основаны на личном опыте и знаниях, впечатлениях, но сюжеты оригинальны, военную тайну блюду свято.
Ответил, сказал правду. Но не всю правду.
В любой газете ударный злободневный грамотный материал в дефиците. Но и под статью УК редакторы тоже попасть не желают. Вот и работают с молодым автором по «секретному» пограничному журналистскому принципу, «рассекреченному» мной спустя многие годы в рассказе «Скафарингус».
Цитата:
«… Дай в газету короткую информацию без конкретики... Извини, больше ничем помочь не могу. На пятую пока не поедешь, там серьезная работа идет, не до журналистов. Не обижайся. Напиши любой очерк, любой репортаж с использованием данных тебе имен, но только не то, что произошло на самом деле. Редактор поймет, да ты и сам понимаешь!».
Так что, на меня, человека с художественным воображением, в редакциях всегда был спрос. Но должен уточнить: разница между действительными событиями и газетным репортажем с границы была незначительной. Зато сколько радости могла доставить родным (где-нибудь в Макеевке) заметка с именем отличившегося воина, да еще и награжденного серебряной медалью на зеленой с красным отбивом ленте «За отличие в охране государственной границы СССР»! Понятно, граница – территория не для шуток, служба – не для слабых. Бывали, всегда бывали обстоятельства, о которых не писали на скорую руку. И такие публикации визировались в очень ответственных высоких инстанциях…
Конечно, этот разбор моего дела «пишушего и публикующегося прапорщика» в пять минут не закончился. В итоге, мне в устной форме категорически запретили и писать, и публиковаться. Даже про «горные вершины, что спят во тьме ночной». Я, видите ли, способен в литературной форме непроизвольно выдать некую систему «оперативного мышления»! Я не протестовал. Начальству виднее. Подстраховались. И по делу: любой номер военной газеты, любая информация о событиях в военной сфере - желанная добыча для иноразведок. И дезу тоже распространять с умом нужно...
Тем не менее, на меня обратили внимание. Пошел на повышение. Поступил на заочное отделение Университета, отучился, получил диплом юриста-правоведа. Экстерном закончил Орджоникидзевское (Владикавказское в наши дни) Высшее Военное Краснознамённое Командное Училище Внутренних Войск МВД СССР.
За эти годы службы «где только не был», «где только не служил», «чем только не занимался». Простите за иронию. Даже сегодня не имею право на достоверное изложение фактов военной биографии. Только в военных госпиталях валялся четырежды. По первому разу привез меня в Ашхабадский пограничный госпиталь таксист. Я садился в машину сам, успел сказать: «погран госпиталь», далее – черная дыра в сознании. Спасибо таксисту, я так и остался должен ему по сей день. Жизнью обязан. Да зачтется ему эта поездка Свыше. И не только ему. Операцию мне делал сам начальник госпиталя главный хирург полковник Витрищак Владимир Павлович – мой двойной тёзка. Украинец. Не простую операцию. Гнойный тройной карбункул в носу. Запущенный. Холодные ночи и ледяная вода в горах Копет-Дага!
Подобный карбункул отправил на тот свет Начальника Первой русской военной экспедиции в туркменский Закаспий к крепости Геок-Тепе генерал-адъютанта Ивана Давидовича Лазарева (Ованес Лазарян, 1820 — 14 авг. 1879 гг.). Он умер от воспалившегося карбункула еще в походе на подступах к Геок-Тепе. Экспедиция закончилась полным крахом для русских. Текинцы праздновали победу. Лишь через полтора года крепость Денгиль-Тепе и цитадель Геок-Тепе были взяты генерал-лейтенантом Михаилом Дмитриевичем Скобелевым.
Ну, это отступление, так, справка. Вернемся в Ашхабадский пограничный госпиталь. Не одному Владимиру Павловичу Витрищаку был я обязан жизнью. Десять молодцов-погранцов срочной службы из числа выздоравливающих пациентов отдали свою кровь для переливания мне. И вовремя. Моя собственная уже была отравлена гноем карбункула… Пришел в себя, поблагодарил каждого, о ком узнал. Многие этим не похвалились. И почти все они были украинцами. Эх, хлопцы!
Другие «госпитальные» истории в этой статье пропущу.
Однако, всегда хотел написать большой очерк на тему военного госпиталя. Всюду жизнь. И в госпитальных палатах тоже. Здесь всегда существовала одна тонкость военного бытия: совместное расположение в палатах военнослужащих не по принципу единения звезд к звездам, а по принципу диагноз – к диагнозу. Здесь не только получали лечение, медицинские процедуры и прочее. Здесь просто жили. Без субординации. Полковник-фронтовик, бывший смершевец, капитан-политработник комендатуры и крайний левофланговый погранец-первогодок «лежали» в одной палате. Играли в шахматы, если были силы, часто в «дурака», делились вкусненьким домашним или заставским из передач. Полковник, поднявшись ночью, мог прикрыть одеялом сынка-первогодка, а тот, в свою очередь, постоять в «мёртвый час» «на стрёме», пока офицеры не опрокинут «по рюмочке, по маленькой». Срочникам не предлагали, это было железно. Зато, срочник мог влюбиться в медсестру, а потом увезти ее на свою заставу и остаться в горах Памира или в песках Кара-Кумах на сверхсрочную, а госпиталю пришлось искать в свой штат новую сестру милосердия.
И не это главное! Главное – разговоры. Рассказы ветеранов. Боже мой, чего только я не услышал от дедов, аксакалов пограничной службы! Тому свидетельство – мои первая повестушка «Тайна старого минарета», рассказы «Гаплан», «Колодец», «Скафарингус» и другие. Да и роман о Кудашеве тоже без этих живых свидетельств не обошёлся. Спасибо всем, кому я обязан не только собственным здоровьем, но и этим своеобразным образованием и воспитанием!
Госпитали на собственном слэнге погранцы называли «курортами». Выздоровевших, возвратившихся на свою заставу воинов старшина встречал обычным приветствием: - О, во, ряшку наел! Да тебя не один жеребец не выдержит… Ну, для адаптации и акклиматизации сегодня заступишь дневальным по конюшне, а сейчас, бегом, чистить личное оружие! Лично проверю. Кругом! Бегом, марш!
Хорошо, что помню. Хорошо, что писал. Хорошо, что хоть что-то удалось сохранить за все эти непростые годы.
Писал. Конечно, не каждый день. Но писал. Если не на бумаге, так в уме. И не «в стол». Публиковался время от времени. И разрешения у начальства уже не спрашивал. Для моих трёх-четырёх редакторов я был доверенным лицом. Рукописи шли «в печать» без правки. Под псевдонимами. Тема – защита Отечества. Высокая тема. И не каждому по плечу. Нужно было учиться и трудиться каждый день. А мое время тоже было не простое. Очень не простое. На Востоке есть древнейшая поговорка: «Провинившийся язык отрубают вместе с головой!». Я понимал, что иду по лезвию бритвы. «Шаг вправо, шаг влево…».
Мне повезло с наставниками. Мои первые командиры от старшин до полковников были фронтовиками, почти все "смершевцы", дослуживали даже офицеры – погранцы западных застав, стоявших до последнего патрона, выходивших из окружения с табельным оружием и простреленными партбилетами. Вот это были люди! Из тех, кто брали откормленных немецких парашютистов тёпленькими и непоцарапанными. Удивительно, но это были истинные авторитеты, которые никогда не повышали на подчинённых голос, практически никого не наказывали, хотя их и "добренькими" нельзя было назвать. Обучали просто - "делай как я!"... Им нельзя было солгать, нельзя было прикинуться больным, обессилевшим и пр. Никогда не рассказывали о себе, о других - да, для примера, но без имён. Жаль, практически ничего о них написать не могу.
Не просто «не могу» - не имею права. Не мои тайны!
****
Поздняя ВСТАВКА:
Всё-таки не удержался. Напишу. Только один штрих в вышеизложенному. В Вечную Память о Великих Героях Отечественной Войны... И пишу, потому что ни у кого из известнейших, прошедших войну, не читал ничего подобного. И были в ту ночь откровения, горькие откровения в обстановке, подобной фронтовой в минуту затишья, а скорее всего в минуту, подобной нашей - во фронтовом госпитале в разгар войны! Эту ауру соприкосновения с ушедшим временем и его бессмертными героями я и сейчас ощущаю всем своим существом. С болью в сердце и со слезами на глазах...
Господи, прими их светлые души и не карай за смерть нелюдей, за защиту родной земли, за оберег невинных душ от немецких штыков, огня, свинца и смертоносного газа!
В один прекрасный вечер после "отбоя" наши "старики-ветераны" накрыли в палате стол. Я, сержант сверхсрочник, был самым младшим по званию, не говоря уж о должности, тем не менее был удостоен чести стать равноправным членом коллектива. Не отказался. Бутылка водки ашхабадского винзавода за три шестьдесят две была разлита в шесть фаянсовых госпитальных бокалов. Свой я прикрыл ладонью, "я не пью!". Пять пар глаз уставились на меня, как на "врага народа". Все молчали. После тягостной паузы старший сказал: "Моя ошибка. Виноват". Потом, обращаясь ко мне: "У нас, молодой человек, есть один старый закон: или все, или никто! Прикажете на этом свернуть вечеринку?".
Я всё понял, тоже поднял свой бокал. Рядом сидевший полковник обнял меня за плечо и шепотом сказал в ухо: "Молодец. Только не вздумай все сразу. Помочил губы, и достаточно. Сделай одолжение!".
Мне никогда не забыть этот вечер. Вернее, ночь. Ночь ветеранских воспоминаний, откровений, ночь истины! Пишу, понимаю, если бы были физические силы, не отрываясь от клавиатуры и дисплея (а он у меня - TV LG. На другом уже не вижу), то за неделю написал бы повесть страниц эдак на триста... Основная тема беседы-воспоминаний - первые дни войны, бои на линии границы. А потом, те, кто уцелел в боях за родную заставу, не отступали, а пробивались с боем сквозь вражеские дивизии. И прошли. Те, кто уцелел из уцелевших. И тот, кто пробился к своим, знал, что обязан жизнью своим товарищам, прикрывавшим его огнем из трофейного оружия. И тот, кто пробился, тоже был изрешечен как сито, но когда его раздевали на операционном столе, то из гимнастёрки падали на пол десятки пробитых осколками и пулями партийных и комсомольских билетов, солдатские и офицерские книжки. И сохранённое собственное оружие - именной "наган" с серебряной монограммой "За отличную стрельбу". А в медицинскую миску со стуком падали пули и осколки из тела советского старшины-пограничника...
Это в современных американских боевиках соломинки тянут.
У русских проще решают кому жить, кому прикрывать.
- Давай Ваня, дуй, пока темно. На мину не нарвись. Держи курс на кривую березку, там наряд боевого охранения проходил, а я отвлеку. Шесть стволов и три позиции - минут на двадцать меня хватит, пока миномёт не приволокут с передовой в тыл... Привет нашим. Особистам не хами, береги нервы. Должны поверить, не с пустыми руками идешь. Мы все тебе долгой жизни желаем... И живые, и мёртвые!
*****
Я заслушался. Рассказ за рассказом, воспоминание за воспоминанием...
Эх, фронтовики! Как вас не хватает сегодня! И рассказы их не в личную похвальбу, даже не о собственных судьбах. О нравственных позициях, о вечных человеческих ценностях на конкретных примерах из той, для них не прошедшей фронтовой жизни.
Я не записываю. Ни строчки. Знаю, придёт время, вспомню, напишу. Вспомнил, пишу.
Вот рассказ:
- Фронтовой опыт показывает: в экстремальных ситуациях в первую очередь погибают люди с неустойчивой психикой, те, кто в бою рвут на груди гимнастёрки, это тоже правильно, их пример бесстрашия поднимает во весь рост и ведет в атаку основную массу. Людишки слабые, ничтожные, как бы они ни прятались в свои норки, обречены закончить земное существование в полном ужасе от самосознания собственной ничтожности. К примеру: первый бой. Сидим в окопе, ждём команды. По брустверу, как дождь с градом шуршат пули и осколки... Страшно? Обидно. Мама одна с младшими осталась... А я даже с девушкой так и ни разу не целовался. Так, значит так. Рядом в истерике стоит на коленях и в плаче бьется головой о сыру землю здоровенный "бичо". Внешность внутреннему содержанию не соответствует. Команда "В атаку!"! Поднимаемся из окопа, пошли, побежали... Я кричал "ура" и почему-то считал шаги. На двадцать первом получил удар пули под правый сосок. Развернулся, спотыкнулся, упал. На счёте "тридцать" потерял сознание. Очнулся от боли, когда санитары укладывали меня на носилки. Было тихо. Бой закончился. Меня несли открыто, в полный рост. Переносили через наш окоп, я увидел трупы расстрелянных красноармейцев, не поднявшихся в атаку. Среди них узнал и своего соседа, бившегося в истерике перед боем... Вылечили меня, дали отдохнуть три недели при госпитальной кухне, потом послали на командирские курсы, а потом снова в бой. Дошел пешим порядком до Вены!!! Ничего и никого не боялся.
Писать, что ли дальше? Невесёлое будет повествование...
*****
Ещё история. Берлин. Май 1945 года. Первые дни отсыпались, зализывали раны, зачищали город от тех, кто отказался капитулировать, принимали и обустраивали военнопленных, хоронили павших. И своих, и немцев.
И, конечно, праздновали победу, поминали погибших товарищей. Не всегда реально было так, как в кино. Не у каждого, принявшего "на грудь" мозги продолжали правильно работать. Уровень дисциплины падал, как стрелка барометра перед грозой. Грозу нельзя было допустить.
Для моих "смершевцев", трудов не убавилось. Им было не до празднования и отдохновения. Начинался новый этап работы, скорее новый виток противостояния, теперь уже по разные идеологические стороны, по разные стороны секторов, разделенного Берлина...
Началась масштабная ротация войск. Победителей отправляли назад в Союз. К сентябрю в Берлине уже практически не осталось военнослужащих, участников штурма Берлина. Им на смену пришли молодые, не нюхавшие пороху офицеры и солдаты. Те, кто, остались, с медалью "За взятие Берлина" и двойным, тройным рядом орденов и медалей, казались "сынкам" полубогами в пэша и сверкающих хромовых сапогах, особенно те, с синими либо малиновыми просветами на погонах и околышах фуражек.
В Берлине появились союзные войска. Первые месяцы сектора, разделяющие Берлин, были достаточно проницаемы.
Особый интерес к русским ветеранам, сверкающим наградами, проявляли американцы.
- "Иван! Салют! Гитлер капут! Выпьем?".
- "Выпьем!".
Уже стихийно в городе пооткрывались в подвалах, полуподвалах, расчищенных от гор кирпичного щебня кантины, кафешки... Принимают любые деньги. И советские бумажные червонцы с Лениным, и фунты, и доллары. В любом секторе заходили в гаштет, как к себе домой. Если там были англичане, они вставали, молча отдавали честь и удалялись. Близко не общались, за руку не здоровались. Не хотят - не надо. Им в друзья тоже не навязывались.
Русские "на ширмака" не пьют. А американе не могут пить, как русские, без того чтобы не разбавить шнапс водой и не набросать в стакан льду. А французы? Френчи? Их присутствие в Берлине сначала было не совсем понятным. Они не вояки второй мировой. И они это чувствовали. Служили русским на побегушках.
- "Сбегай, Жан, ещё пару пива!".
Русские, поначалу, американские улыбки и наигранное восхищение принимали за чистую монету. Но особенно с ними не церемонились. Берлин не брали, значит здесь просто гости. Ведите себя соответственно. Правда, на обращение "Раша!" могли и по морде съездить. Уж очень походило на тюремную "...рашу". Потом поняли, что к чему, не так серьёзно реагировали, но не любили. Что с косноязычных взять? На дураков не обижаются. Союзники, всё-таки, Западный фронт... С паршивой собаки хоть шерсти клок!
- "Давай, Джон, давай выпьем! За Сталина!".
Джон не отказывался. За Сталина, так за Сталина. Иван платит? Отлично, американский рептильный фонд целее будет!
Этот период свободы и интернационализма антифашистов-победителей надолго не затянулся. Наши не сразу разобрались, в истинной сути этих "стихийных братаний" героев союзных держав...
"Иван" из американского сектора в свою часть не вернулся. Пропал. И не он первый.
Для особистов открылся новый фронт обороны. Советские военные патрули начали тотальную проверку всех злачных заведений Берлина, во всех секторах. Негласно.
В американском секторе уже вовсю гремят джазом дансинги и рестораны. Кока-кола, попкорн, виски... За доллары - все что хочешь. Русский патруль работает под прикрытием - природные немцы, бывшие военнопленные, возвращенцы из Греции. Документы, облик, речь - не подкопаешься. В одном из гаштетов внимание привлек подвыпивший мужчина средних лет в хорошем костюме, который был явно маловат для его атлетической фигуры. За его столиком пара хорошеньких фройляйн. Когда мужчина поднял фужер с шампанским и оттопырил мизинец, патруль присел за его столик.
Начальник оперативной группы, по-дружески, наклонился к его уху:
- Медленно, без резких движений встаёшь, и мы идём к выходу. Дёрнешься - нарвёшься на пулю. Понял?
- Нихт ферштеен!
- Ты поговори у меня, рязанская морда! И татуировку с лапы сотри, "беломорканаловец"!
- Ладно, ребята, я свой, "смершевец", майор Крынников, здесь под прикрытием. Не мешайте мне. Засветите, сами под трибунал пойдёте!..
- Ага, поговори... Если ты "смершевец", то мы точно из абвера. Рот закрой. Ни звука. Встать! Руками не балуй. Пошёл!...
Вот так и было. Для нас война не скоро закончилась. Мы под пулями ещё не один год ходили...
*****
Последнего ветерана наши деды "раскалывали" на разговор примерно с полчаса. Тот всё отказывался. Наконец, решился.
- Ну, браты, вы же всё прекрасно понимаете! Врать не буду, но и правды не скажу. Мои воспоминания тоже не мёдом тщеславия мазаны. Я, вроде, как жил, так и живу живым. Не умирал, не воскресал, а прожил жизнь и живу по сей день чужой жизнью, в чужом обличье, не говоря уж про записи в паспорте и в военном билете. В уважение к нашему сообществу могу только то, что могу...
Помолчал. Его не торопили. Продолжил:
- Я, не пограничник. Но служил политруком пехотного батальона на западной границе. Вечером 21-го июня со своей армейской футбольной командой выехал в соседний городок, где нас приняли в другом пехотном же полку. В воскресный день 22-го июня должен был бы состояться товарищеский футбольный матч. Что было двадцать второго, мы все знаем... Не буду обо всех и обо всём. Только за себя. Часть, в которой мы переночевали, подверглась прицельной бомбардировке. Командиры принимали свои меры обороны. Мне с командой командой приказали вернуться в собственное подразделение. Мы и выдвинулись... Без оружия. По бездорожью. Дороги уже контролировались люфтваффе. Бомбили и поливали пулемётным огнём. Мы должны были леском пройти в сторону границы 32 километра. Не прошли и половины пути, как нарвались на цепь немецких автоматчиков. Из наших удалось схорониться лишь пятерым. Остальные - кто как. Кто под пули, кто в плен... К ночи поняли, в сторону границы идти уже невозможно. По звукам определили - бои уже идут далеко в тылу. Приняли решение пробиваться из окружения. Как? Просто. Добыть оружие и выходить с боем. Получится - хорошо. Не получится - взять с собой на тот свет столько немцев, сколько сможем. Думаю, не мы одни в то время ставили перед собой такую задачу, не знаю, кому ещё удалось её выполнить... Оружие, еду, патроны добыли в первом же бою. Отследили мобильную группу из пяти немецких фельд-жандармов. Ночью совершили налёт, передавили гадов... Вот так и учились воевать и начали воевать. Конечно, были молоды, знали цену молниеносной атаке и точному удару без промаха. Тем и были сильны. Так шли почти месяц, а линия фронта двигалась быстрее нас. Последний бой был также с фельд-жандармерией. Освободили попавшего в плен советского полковника из Киевского Военного Округа. Познакомились, доложились, отчитались. Предъявили не только собственные документы, но и документы немецкие... На следующий день соединились с войсковой группой штаба Юго-Западного фронта, которой командовал полковник Баграмян. В штате этой группы с боями и вышли из окружения. Благополучно прошли полную проверку. Конечно, были и официальные допросы. Всё корректно. Со мной работал грузин полковник НКВД. По результатам этих допросов я попал в военное училище со специализацией "иностранные языки". Конечно, я предпочёл бы язык немецкий. Но мне отказали очень просто: "мордой не вышел", не ариец. Черняв, скорее татарин, нежели славянин. Вывод: восточный отдел. Моего согласия и не спрашивали. Далее - военный госпиталь, хирургическая операция, изменили разрез глаз, утяжелили веки. Вернулся в училище. С этого дня я более русского языка не слышал и не имел права говорить на нём... Кормили исключительно национальной кухней, очень специфической, что включала в себя сверчков, гусениц, собак, крыс... Я возмутился, записался на приём к начальнику училища. Подал рапорт о переводе на фронт, в любую часть, даже в штрафбат. У начальника училища был большой опыт в работе с такими, как я, курсантами. Он поздравил меня с награждением медалью, правда, показал только удостоверение, без вручения оной. А потом ласково, так, объявил: - Отсюда только два выхода. Первый - с честью продолжить службу Родине там, где она прикажет. Второй - с дырочкой в затылке. Кругом, шагом марш! Далее всё без подвигов. После окончания училища - три года под конвоем на лесоповале в среде интернированных иностранцев. Тяжёлый труд, скромная обстановка, малокалорийное питание. Зато - какие условия вживания в "образ", языковая практика и новые очень надёжные дружественные связи! В 46-м интернированные были благополучно освобождены и направлены на свою историческую родину. И я вместе с ними. Друзья по лесоповалу помогли устроиться, найти работу, женили меня... Я окончил институт, получил хорошую профессию... На связь со мной наши вышли только один раз. Связной доложил мне, что обо мне помнят, мой наградной список заметно вырос. Но, пока от меня ничего не нужно. Все хорошо, я в резерве... Так прошла моя жизнь. Я прожил ее в чужой стране, под чужим именем, с нелюбимой женой, воспитал пятерых детей, имел восемь внуков... Однажды во мне что-то взорвалось. Я пошёл в Советское посольство. Меня выслушали, поняли, в моём ходатайстве не отказали. Я вернулся на свою историческую родину в СССР. Получаю пенсию, работаю в научном издательстве переводчиком... Иногда смотрю в зеркало и думаю: я это или не я?.. И что есть Жизнь?..
*****
Ну, это уже тезисы новой большой работы.
Мой мозг меня доканает! И это хорошо: в бою, на коне, с шашкой в руке!
Простите за отступление (литературное, конечно)!
*****
ДАЛЕЕ:
А как, вообще, призывники в те годы попадали служить в Пограничные Войска Комитета Государственной Безопасности Союза ССР?
Не скажу за все округа и все службы. Знаю то, что знаю. В те годы основной набор в войска Средне-Азиатского Пограничного Округа производился на Украине. В пограничные войска шли по путёвкам, выдаваемым ЦК Комсомола союзной республики. Со значком «Готов к Труду и Обороне СССР». Спортсмены-разрядники. Без приводов и судимостей по месту проживания. С незапятнанными не только биографиями, но и родословной. Все это проверялось и справки подшивались в личные дела с грифом «00». В САПО из Туркменистана, Узбекистана и Таджикистана призывали только в исключительных случаях. В первую очередь – специалистов. Таких, как переводчики, радисты и прочее, по необходимости, а также по ходатайству очень надёжных и многоуважаемых товарищей. Ну, это редко. «Сынкам» на границе было тяжко, а писарей в штабах всегда хватало.
А сам – Паркин Владимир Павлович?
Нет секретов. В Ашхабаде вырос. Друзья – полный интернационал: русские, туркмены, персы, армяне, азербайджанцы. И отец мой Павел Иванович родился в городе Кизил-Арват Закаспийской области Российской империи в 1912 году. Окончил Кизил-Арватское Начальное Русско-Туземное Училище в котором преподавала географию и русскую словесность его мама – Ксения Михайловна Паркина (Яблочкина). Мой дед Иван Паркин – военный музыкант, участник русско-японской войны, участник обороны Порт-Артура, в первые годы после революции трудился машинистом локомотива на железной дороге. Прадед – самый первый Паркин – командовал сотней волонтеров в Закаспийской экспедиции, участвовал в штурме текинской крепости Геок-Тепе 12 января 1881 года в штурмовом отряде полковника Куропаткина. Уважаемая семья. Мой отец говорил со своими соседями – армянином Авановым, персом Джафаровым, азербайджанцем Наримановым и туркменом Овезовым на их родных языках свободно. И не только говорил, но писал и читал на фарси. Образование позволяло. Я старался не отстать от отца. Мои знания языков и местных обычаев, впитанные мною с детства, очень пришлись ко двору в пограничной службе.
После окончания музыкального училища по классу трубы, я не поступил в консерваторию. Работал в Театре оперы и балета в симфоническом оркестре. От военной службы не увильнул. Конечно, был призван в ПВ. Не сопротивлялся. Форма к лицу была. А к форме – боевой конь и автомат АК-47! Кормили на убой. Вода ключевая, воздух горный. Чего ещё желать. А главное – от родного дома недалеко! Так и пошло, поехало… Время летело незаметно. И как можно было не писать о том, чем восхищался от души всем своим существом: горными красотами, мужеством своих товарищей, своим конём?! Писал. Писал письма домой, писал стихи, неожиданно сам для себя стал публиковаться.
В погранвойсках не задержался. Отслужил срочную, года полтора сверхсрочной, и был переведен в территориальное подразделение вышестоящей организации в самом Ашхабаде. Прапорщиком. Повседневная форма одежды за пределами подразделения - штатский костюм. Зелёную фуражку пришлось повесить на гвоздик.
Но с границей связи оборваны не были, только окрепли. В том числе и и с окружной пограничной газетой «Дзержинец».
Ну, пропустим с десяток годиков.
В мои тридцать лет мне предложили должность главного редактора ведомственной газеты МВД Туркменской ССР. Как говаривали в 37-м: «Подрастрельная должность» или «Стой там, иди сюда!». Если кто-то полагает, что в 80-х на газетно-журнальном фронте стало «полиберальнее» – ошибается. На ту пору я был самым молодым главным редактором газеты республиканского уровня в СССР. И не газета была основным объектом приложения сил молодого редактора, а литературная и корректорская правка документов за подписью первых лиц министерства. Приобрел массу новых знаний, негативный опыт общения как с самыми «отверженными», так и с сильными мира того времени – самый ценный жизненный опыт! Главным профессиональным достижением стал факт приёма в Союз Журналистов СССР. Этот билет в те годы был недоступен тысячам журналистов – корреспондентов газет и провинциальных редакций радио и телевидения. Он открывал многие двери.
Но и этот факт еще не был оценен мною в полной мере. Работу считал каторгой. Делал не то, что хотел. Мрак суровой действительности в душе освещался маленьким трепетным огонёчком. Этим светлячком была мечта написать большую мудрую книгу по содержанию, но увлекательнейшую для чтения. Такую, которая будет интересна читателям всех возрастов, уровней образования и положения в обществе, всех национальностей и вероисповеданий! Немыслимая по сложности мечта!
Поделюсь сокровенным: задумал роман в свои тридцать лет. Начал собирать материал. Время от времени набрасывал тезисы. Привел в относительный порядок свой собственный архив дореволюционных книг, открыток, записей рассказов «о старой жизни» отца, бабушки, других стариков из родни, соседей, сослуживцев. Абстрактный замысел начал приобретать некие туманные формы. вырисовываться. Собственный опыт пограничной и оперативной службы тоже был в этой работе востребован не в последнюю очередь. Знание местных многонациональных обычаев племен и народов, языков, особенностей религий, суеверий, фольклора, климата, ландшафтов, и многого, многого другого – в писательском труде дорогого стоят. Не купишь!
Подал заявку на повесть о "революции 1905-го", получил визу, открывшую мне двери в ЦГА ТССР – Центральный Государственный Архив Туркменской ССР.
Заявка так и не была исполнена, зато собранный материал лег в основу приключений ротмистра Кудашева.
ЦГА ТССР в 1980-е годы. Господи! Какое это было богатство. Какое счастье соприкоснуться с ним, держать в руках бесценные сокровища и читать, читать, читать с упоением частные письма и служебную корреспонденцию известных личностей - Скобелева, Куропаткина, Комарова, Рерберга, Махтум-кули-хана... Сегодня этот архив недоступен никому. Если его не разграбили до листочка "добренькие заокеанские фонды"... В любом случае, эти сокровища для России абсолютно недоступны, потеряны навсегда.
В то время в архивах копий с материалов не делали, даже записи отбирали. Спасала память. По возвращению из архива на память записывал прочитанное. Очень многое - слово в слово. Хранил заветные тетради почти тридцать лет. Пригодились! И в голове немного прояснилось: моим героем не может быть ни анархист-бомбист, ни большевик - организатор масс, что будут гибнуть на Дворцовой площади и на льду Финского залива. Мне нужно было время, чтобы вырасти самому, дорасти до образа своего героя – ротмистра Кудашева Александра Георгиевича, Георгиевского кавалера, русского разведчика-нелегала.
Три года отработал в аппарате МВД ТССР, ушел ничем не скомпроментированым, чистым, с медалью «За 10 лет безупречной службы». И без дежурного на подобный «исход» диагноза «шизофрения». А были лица, которым этого очень хотелось…
Всё течёт, всё движется. Пришло время, и первые стали последними. Легли под каток нового времени, новых "гениев" от политики национального "нейтралитета". К этому времени я уже был далеко. Меня несли собственные волны в маленьком паруснике под именем «судьба». Спасался от непредвиденных ударов волн большой политики, распада страны, рыночной экономики… Поднимал, как мог, на ноги троих детей – двух сыновей и дочь. Помогал, как мог, своим отцу, маме и старшей сестре, оставшимся в Ашхабаде.
На что жил? Чем жил?
Тем, чем мог.
Журналистикой. Фоторепортажами. Живописью.
Писал, публиковался. Ни дня без строчки. Много фотографировал. Писал портреты маслом. Пользовался успехом несколько лет. Мои портреты и картины маслом и по сей день висят на стенах провинциальных и корпоративных музеев, кое-что даже за границу вывезено. За бесценок, конечно.
Даже в самой Москве некоторые произведения живописи возможно увидеть в публичных экспозициях. Кое-что – на Яндекс-фотках.
Стоп. А живопись-то откуда?
Оттуда. Откуда всё. Из детства. Я читать, писать и рисовать начал раньше, чем говорить. В три с половиной года. Помню, воспитательница детского сада была в полном шоке. Отец был художником-любителем, его картина маслом и прекрасные карандашные рисунки сохранились в семье до сих пор. Не рисовать для меня было невозможно. Но закончил я музыкальное, а не художественное училище. Об этом моя повесть "Кэн-до и Корнет-Б-1".
Некоторые репродукции можно увидеть на сайте профессиональных художников "Артхив".
Прошу.
Продолжим. Однако и этому периоду творчества пришёл конец. Новая "идеология" захлестнула прессу, ТВ… Моими последними публикациями стали достаточно большие материалы, заказанные Московской городской газетой "МОСКОВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА" (№ 59. 27 ноября 2007 г.), в том числе интервью с известным журналистом и писателем Львом Ефимовичем Колодным – «ХОЖДЕНИЕ В ДОРОГОМИЛОВО». Материалом Лев Ефимович остался весьма доволен, подарил мне свою собственную книгу с автографом. Но меня просто поразил удар, когда редакция начислила мне гонорар, на который можно было купить в тот год «три корочки хлеба»! Вторая и третья заказанные и написанные статьи - "Должен ли дом быть крепостью" и "Страх или гарантия и уверенность" - были одобрены, но в печать они не пошли, и мой гонорар повис в воздухе. Оказывается, с точки зрения "рыночной экономики" подобные материалы рассматриваются как рекламные, и, следовательно, должны быть оплачены "клиентами" - героями моих публикаций. Были названы суммы. Можно было упасть в обморок. И эти деньги должен был получить и принести в редакцию журналист Паркин.
- Я?!
- А что? Теперь везде все на "хозрасчёте"! Даром никто никого нигде никогда не печатает!
Я все понял. Поздно до меня дошло. Даром - никто, нигде, никому, никогда и никого! Закон!
Забрал свои рукописи и ушёл, не прощаясь. Обидно, хоть плачь. Почти две недели коту под хвост. Что дома скажу?..
А что потом? Как жить? Рекламировать «памперсы-сникерсы» или писать статьи о величии «гайдаровских» экономических реформ? Захочешь, к кормушке не пробьёшься. В рекламном бизнесе свои люди, свои законы и свои беззакония. Застрелиться не имел права.
Был выход. И билет на этот выход из сложившегося положения, он же «вход» в иной мир, тоже был. В который раз сменить профессию. Диплом юриста-правоведа Туркменского Государственного Университета имени М.Горького. В старой жизни не было ни одного дня работы юристом. Но очень не хотелось уморить семью голодом. Без работы не остался. За три месяца сменил два предприятия. Опыт в бою набирается с космической скоростью. Это при условии, что в голове кое-что есть правильное. Четвертый месяц я уже работал главным юрисконсультом в коммерческом банке. Через полгода зарегистрировал собственную юридическую фирму. Моими клиентами были весьма известные в России и в мире лица, чьи доверенности, благодарности и автографы храню по сей день. Еще через год был принят в Адвокатскую Палату города Москвы, где и отслужил адвокатом последние двенадцать лет перед пенсией. Пришлось познакомиться практически со всеми СИЗО Москвы и некоторыми Московской области. Моими клиентами всегда были личности, в чьей невиновности я не сомневался. Бывал лично знаком со многими криминальными авторитетами, но реально никогда не имел с ними договорных отношений.
И все эти годы – ни дня без строчки, ни дня без дела!
Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. На юриспруденции и адвокатской практике был поставлен большой осиновый крест, когда под стальной перестук клавишей машинки «Рейнметалл» из-под моих пальцев на белом листе бумаги появились эти строки:
Киндерли, Уч-Кудук, Андижан, Маргелан…
Русский флаг увенчал минарет.
Сам Мехмет Рахим-хан
Отворил свой зиндан,
И невольники вышли на свет.
Сняты цепи с увечных натруженных рук.
Черный схимник грехи отпустил.
Снова русский солдат – враг врагу – другу друг
Всем хивинцам обиды простил.
Был бы конь вороной да клинок удалой,
Не страшны им ни пули, ни сталь.
Сам Георгий Святой поведет храбрых в бой,
Кому жизни за Веру не жаль!
Так я начал конкретную работу «набело» над первой книгой пенталогии – «КОНКИСТОЙ ПО-РУССКИ».
В этот день я уже знал, какими строками будет закончен мой роман, сколько бы книг он не включил бы в себя:
«… Прямо под окнами дома Найдёновых-Кудашевых по улице Андижанской прошёл школьный духовой оркестр пионеров в красных галстуках, возвращающийся с первомайской демонстрации.
Оркестр играл старый добрый русский марш Василия Ивановича Агапкина – «Прощание славянки».
Так, за два года до пенсии я свернул свою адвокатскую практику, но не вышел из Палаты. Теперь каждый мой день, каждый мой час, каждая мысль были отданы "КОНКИСТЕ ПО-РУССКИ". Через год первая книга была опубликована. На подходе к завершению уже была вторая - "БИРЮЗА ОТ КУДАШЕВА". По факту публикации первой книги я был принят в Союз Писателей.
Семь полных лет понадобились для всех пяти книг.
Ни дня без строчки! Слава Богу. Спасибо всем, помогавшим мне в моём труде. Спасибо моим Читателям.
Аминь.
******
Мои дорогие Читатели должны помнить: роман - художественное произведение. Автор не претендует на абсолютную историческую достоверность и имеет право на художественный вымысел. Пусть мое сочинение скрасит Ваш досуг, а мои сентенции помогут нуждающимся как добрые советы по жизни!
******
ИЛЛЮСТРАЦИЯ:
Туркменская Советская Социалистическая Республика. Ашхабад. Средне-Азиатский Пограничный Округ. 23 февраля 1970 года.
На фото: Владимир Паркин - левый фланг, крайний справа. В центре - Ататолий Мялов (белорус), наш "дед" и добрый старший товарищ. Правофланговый - украинец Иван Шапран. С ним вместе мы отслужили не один год уже прапорщиками.
Одно горько: - "Нас уже не хватает в шеренгах по восемь...".
*****