Гл.8 ЗА "ЧЕРНЫМ ЗОЛОТОМ"!
Парагвай. Военное Министерство. Как давнего сослуживца, встретил министр Секоне вошедшего в кабинет Беляева. Улыбнулся, пожал руку, поднявшись из-за покрытого зеленым сукном стола.
- Рад видеть в добром здоровье! Мы опять нуждаемся в Вашей помощи по чащобам Чако.
- Буэнтос диас (добрый день!) - ответил на распространенном здесь испанском Беляев.
Усадив его в кресло, министр развернул карту Чако с уже нанесенными свежими объектами по последним съемкам экспедиций Беляева.
- Дело в том, - начал он,- что Боливия, невзирая на установление Вами демаркационной пограничной линии, продолжает посягать на нашу территорию в Чако-Бореаль. Туда, в сторону реки Парагвай, активно просачиваются их диверсанты, закрепляют свои опорные пункты, чтобы потом заявить на весь мир якобы о своем праве на этот край.
Хуже того, вдоль реки Пилькомайо уже возникло несколько боливийских укреплений. Этакие глинобитные постройки возле водоемов, оставшихся после ливневых дождей, но пересыхающих в засуху. Везде с ними ведут перестрелки наши патрули.
Но на самом деле здесь замешана… нефть. "Черное золото"!
Беляев удивленно вскинул брови:
- Откуда она могла там оказаться?
- Дело в том,- пояснил министр,- что боливийские власти подписали в 1920 году секретный договор с нефтяной компанией США «Стандарт ойл». Компания настаивает, что на территории Северного Чако скрыты немалые запасы нефти, и она получала для ее разведки большую территорию, примыкающую к нашему Чако. Ещё до прихода европейцев, кочующие там индейцы встречали лужи чёрной пахучей жидкости, выходившей из почвы на поверхность.
Специалисты компании уверены, что в нашем Северном Чако, где обитают индейские племена, залегает огромное месторождение нефти. Они хотят отыскать и любым путём получить доступ к этой возможной нефти.Поэтому компания под эгидой миллионера Рокфеллера и подстрекает Боливию к войне с Парагваем, обнадеживая ее солидной денежной помощью.
Ныне резко увеличилось число вооружённых стычек с патрулями в Чако. Военная напряженность нарастает.
- Да, я предполагал нечто подобное,- ответил Беляев. - В чем же будет заключаться моя задача?
- Вам поручается пробраться как можно ближе к боливийской границе в Чако, разыскать там выходы сырой нефти на поверхность и образцы ее доставить для анализа в Генштаб в Асунсьон. Страна очень нуждается в своей нефти для дальнейшего развития. Это же мировая валюта!
Для вашей охраны мы можем выделить отряд бывалых солдат.
Беляев отрицательно покачал головой:
- Нет. Большие экспедиции обречены на провал, тогда индейцы думают, что против них идут военные. Они устраивают засады и засыпают белых стрелами. Лучше нам отправиться малой группой, так проще пробраться в труднодоступные места, и легче скрыться. Да и проще прокормиться в неприветливых чащобах.
Министр подошел к широкому окну, посмотрел на раскинувшуюся внизу серебристую на солнце, многоводную реку Парагвай, по которой скользили белоснежные паруса и зычно раздавались пароходные гудки. Задумчиво произнес:
- Скажу откровенно, в верхах многие не верят в успех будущей экспедиции. Злопыхатели и завистники, в том числе русские, как генерал Эрн, оспаривающий ваше руководство над прибывшими из Европы колонистами, мрачно оценивают ваши шансы.
Упирают и на то, что мирные индейцы в огромном Чако, приняв столетия назад при помощи иезуитов христианство, в действительности сегодня ими не являются. Поэтому на этой общей, казалось, бы вере, парагвайцам трудно на них положиться. Ибо даже приняв христианство, индейцы не отступились от язычества. Почитая для вида христианские церемонии, они же искренне поклоняются своим языческим богам и духам.
Беляев помолчал и с пониманием ответил:
- Для меня это не вновинку. Я пришел к этому открытию, но оно показало мне только трудность принятой на себя задачи – проникнуть в тайны духовной жизни индейцев, познать их исконные коренные традиции и верования.
Пусть они придерживаются своего язычества. Значит, их вера жива и если я смогу, то узнаю их самобытные обычаи, предания, и покажу миру удивительный строй и религиозный мир этого народа, подчиненный испанцами XVI века, но не уничтоженный ими.
Тем самым мы уважим индейцев Чако,( о каннибалах я не говорю), и расположим их к себе. И эта задача меня не смущает.
Министр удовлетворенно кивнул и свернул на столе карту.
- Недоброжелатели успоряют, что невозможно проникнуть в сердце Чако и при этом остаться живыми среди боливийских диверсантов и свирепых индейцев. Они заявляют, что пробраться в глубь их обитания – это сущее безумие. И пророчат вам верную смерть. Некоторые доболтались до того, что видят в вас шпионов, подосланных Боливией для сбора сведений.
Поколебавшись, он добавил.
- Учтите, гибели вашей будут добиваться боливийские разведчики, проникающие в Чако. Наши агенты, законспирированные в Боливии, сообщают, что созданные Вами приграничные карты Чако, вызвали гнев боливийских властей. На вас будут просто охотиться. Ибо за голову вашу объявлена премия в виде крупной суммы денег.
Возвращаясь после домой, Беляев подумал, сколько еще людей погибнет, пока дикое Чако будет присоединено и освоено Парагваем? Скольких умрет от пуль, болезней, жары, голода?
Отряд Беляева, в том же составе с Серебряковым, братьями Оранжереевыми, Экштейном и проводниками, направляется в очередную секретную экспедицию в Чако.
У них, покидавших едва налаженную здесь в колонии жизнь с россиянами, а теперь вступающих в сомнительный мир дикой сельвы, невольно сжимались сердца. Впереди могут быть ожесточенные схватки с бродячими индейцами, с ушлыми боливийскими лазутчиками, с хищниками и буйной стихией природы. И они и их помощники, дружественные индейцы, корсары парагвайского Чако, должны это осилить!
Для такого рискованного похода решали многое не брать, дабы не обременять себя. Захватили только снаряжение, оружие с боеприпасами и небольшой запас продуктов, надеясь пополнить их охотой в пути.
В пограничном укреплении разведчики получили выносливых мулов. Серебряков заботливо оглядел их. Обтер насухо, задал корма, осмотрел седла, сбрую, не порваны ли.
На стареньком пароходике, в клубах дыма, последовали они к затерянному миру Чако. С палубы разглядывали с интересом по берегам огромнее деревья, простирающие над водой ветви. С них длинными змеями свешивались лианы. На песчаных отмелях розовели длинноногие, с вытянутой шеей фламинго, бродили белые цапли, дремали чуткие крокодилы, переплывали реку тапиры. От шума парохода взлетали вверх стаи диких уток, перепархивали с ветки на ветку великолепные попугаи ара.
Жизнерадостный Экштейн без устали щелкал фотоаппаратом. Вот аппарат в руках Беляева. Миг! И на палубе запечатлены улыбающийся Серебряков с Экштейноми и братьями Оранжереевыми.
Пароход шел по реке Парагвай, доставляя провиант для закрепившихся среди непролазной сельвы армейских фортов.
Потом паровозик, пыхтя, вез их сквозь заросли тропического леса. Свистнув, он остановился у дощатой станции Касадо, где все выгрузились.
Навьючивая на мулов багаж, Серебряков заметил кавалькаду подъезжающих всадников. Красивая сеньорита спрыгнула с коня. Под короткой гофрированной юбкой виднелись стройные ножки в сапожках. Позвякивая шпорами, она купила билет. Жгучая красавица ничем не отличалась от местных гаучо. На ее кожаном поясе, стягивающем талию, выглядывал из кобуры револьвер и висел мачете. Она взглянула на белых европейцев, широко улыбнулась, помахала шляпой провожавшим всадникам и скрылась в вагоне.
Серебряков подавил вздох. Увы, когда еще в глуши придется встретить этакую темноволосую красавицу. И перед ним всплыл образ обаятельной Киане, - где там она и жива ли в этих опасных дебрях?
Перед ними громадной стеной высился зеленый бушующий ад. Неведомые загадочные места. Они специально шли непроторенными, глухими местами, путь сверяли по стрелке компаса.
Сжав зубы, Беляев со спутниками и проводниками проникали в глубь дебрей, в полную неизвестность. Опоясанные со всех сторон непролазной растительностью, с остервенением прорубали мачете проход в чащобе. И вновь блеск и звон острых клинков, падающие ветки, расползающиеся под ногами мерзкие гады, духота и жжение в горле.
Споткнувшись, хватались за обрывок висящей лианы – и вдруг сверху что-то загудит, и тяжелый пучок лиан, сорванный ранее ураганом, сваливался на голову, осыпая градом сбитых в падении веток.
Отряд пробивался с невероятными усилиями. Лианы и запутанные корни упорно цеплялись за ноги, а ослабевшие ноги заплетались в них. Вьющиеся среди деревьев гибкие стебли цепко хватали за хрипящее от натуги горло, безжалостно хлестали по лицу и сплетали уставшие руки. А может, все это казалось измученным, задыхающимся от влажности и жажды людям.
Серебряков и Экштейн первыми пробивали путь, нанося удары мачете по зарослям.
Направо - налево!
Сверху вниз!
Налево! Направо!
Проводники, выпучив глаза и упираясь, тянули за собой под уздцы всхрапывающих, с оскаленными мордами мулов с поклажей. Грязные, оборванные люди падали, поднимались, ругались, исходили потом, и продирались дальше и дальше. Какой нечеловеческий труд!
С неимоверными усилиями они делали за день от пяти до двенадцати тысяч шагов. Шагами отмечали масштаб пройденного пути. И почти падали в изнеможении.
Кругом ни звука, только позвякивают уздечки коней и мулов. Долгие переходы отнимали последние силы. Даже крепкие мулы шатались от усталости. На всех наваливалась страшное, отупляющее изнеможение и люди, когда позволял путь, дремали на ходу.
- Да, лиха беда - начало, - выдыхал из себя жилистый Серебряков,- но где наш брат не пропадал, выдюжим и в этих ведьмовых лесах.
Хотя все нутром, кожей своей чувствовали, что-то дикое и ужасное нависало над их отрядом и не давало покоя. Враждебно стояла, наполненная колючками и переплетенная лианами чащоба.
Порою в ней все звуки притихали, и тогда в молчании людям чудилось нечто зловещее и трагическое. Они понимали, что сельва, напоенные влагой буйные тропические леса, цепко хранят свои неведомые тайны. И владычица здесь для чужаков и несогласных с ее законами выживания - это вездесущая и многоликая смерть.
Поджарые, словно скиталецы-волки, они понимали, что в этом жестоком краю найдется много мест, откуда возврата нет. И грань между жизнью и смертью почти неприметна. Но они крепко верили в мужскую дружбу и выручку, проверенную гражданской войной и этой суровой парагвайской жизнью.
Отряд чувствовал себя словно в бою! И это был, конечно, бой. С искаженными от усилий, исцарапанными лицами и засохшей на руках кровью, в оборванной одежде, они упрямо пробивались вперед. Только вперед! Люди пробирались по тропкам, по которым крались только звери.
Господи, есть ли предел выдержке, выносливости и человеческому терпению?! Болели глаза от постоянного напряжения и вглядывания в дебри зеленого ада. Наверное, если бы они сейчас встретились в схватке с врагами, было бы легче, чем находиться в натянутой, как струна, неотступной тревоге.
А голубое, безмятежное небо играючи проглядывало сквозь деревья. Словно не было на свете ни опасностей, ни тревог.
Серебряков начинал мурлыкать песню, но мотив замирал на запекшихся губах. Мышцы ныли, глаза слипались, и хотелось улечься под деревом и соснуть. Но это было пока неосуществимо.
От усталости он прикрывал глаза – и пред ним возникал вишневый цветущий сад и родной Дон, над которым плыл тихий колокольный звон. Шелестел листьями серебристый тополь, на который он вскарабкивался в детстве, чтобы пытливо поглядеть, что же там, за горизонтом? Матушка несет ему, мальцу, кружку прохладного молока…
А наяву жаркие дни сменялись стылыми ночами. Темнота приносила резкое понижение температуры.
Над ними зияло распахнутое грозное небо. Блестели россыпи ярких, безмолвных звезд. Они сидели у костра. Вслушивались в окружающий мрак. Блики от пламени отражались на влажных боках мулов, за ними колыхалась черная завеса тьмы. От холода каменели мышцы.
Мы сидим у костра, а вокруг молчаливая ночь;
Искры с треском взлетают и быстро уносятся прочь.
Я на реку гляжу, - за рекою горят светляки
И обрызгана золотом гладь этой тихой реки.
Над водой потянулся чуть видимый, призрачный пар,
Кони жмутся к огню, - за рекою не спит ягуар.
Он, державный хозяин, гроза этих темных ночей,
Здесь впервые увидел сегодня костер и людей.
Мы сидим у костра и такой в его треске уют!
Эту радость лесную не многие ныне поймут:
Для чего в городах им костры, когда есть фонари?
Кто ж счастливей – они, иль живущие здесь дикари?
Мне сегодня и думать над этим вопросом не в мочь…
Я беру карабин и стреляю в волшебницу-ночь.
Может быть и удобней костра городской ваш фонарь,
Но сегодня я счастлив: я пьяный, свободный дикарь!
Так писал эмигрант Михаил Каратеев, добравшийся в парагвайские края по призыву генерала Беляева, чтобы возводить уголок России среди зарослей кактусов и развесистых пальм.
- Зябко, - поежился Серебряков и высморкался. - Не просто притерпеться к здешней ночной холодрыге сразу после дневной жары. Хотя мне по нраву дым костра и эти звезды, даже бродячие индейцы.
- Чушь. Эти чертовы дикари? От их пронзительных воплей раздирается все внутри, - вскинулся Экштейн. - Почему?
Серебряков потер щетину на подбородке.
- Наверное, потому, что они дают ощущение полноты жизни. Ведь мои глаза, нос и уши, палец на курке, всегда наготове. И не будь мы настороже, лесные бродяги вмиг бы сделали из нас трупы.
А на пути беляевцев стояла все та же, наполненная колючками и переплетенная лианами, чащоба. Беда, начало скудеть с питанием. Дичь словно вымерла. В один из вечеров полуголодные разведчики перетряхнули убогие припасы и ужаснулись!
Беляев вздохнул:
- У нас осталось два килограмма сухого мяса, маленько муки и чая-мате. Пяток банок сгущенки да сотня пересохших галет и пакет прогорклого какао. Воды во флягах на донышке. С таким запасом у нас шансов выжить пятьдесят на пятьдесят.
Однако день за днем они неуклонно продвигалось вглубь Чако. Оружие держали наготове, чтобы отразить нападение или подстрелить дичь возле углублений с мутной водой.
Повезло! Подранили двух маленьких оленей - и сотворили себе роскошный пир!
Когда кончилось мясо, на еду пошли молодые верхушки пальм:
- Точно наши капустные кочерыжки, но ими-то сыт не будешь!
Проводники-индейцы пополняли запасы, метко отстреливая с деревьев обезьян:
- А если их мясом брезговать, то недолго и до голодной смерти.
И поедали их с аппетитом.
Но русские морщились:
- Это мясо есть невозможно! Когда индейцы опаливают шерсть обезьян над костром, они похожи на маленьких людей.
Чтобы сохранить тушки обезьян, индейцы подвешивали их на высоких ветвях.
Как-то среди ночи Серебряков проснулся от толчка о свой гамак. В лунном свете разглядел пятнистого небольшого ягуара. Тот отошел от него, принюхался, от людей пахло сельвой и индейским потом - свои. Привстав на задние лапы, он хватанул на весу тушку обезьяны. Но услышав шорох в гамаке, повернулся, обнажил клыки и бесшумным прыжком растворился в темноте. Позади зверя сомкнулся шелестящий тростник. Наутро вокруг лагеря виднелись следы лап ночного гостя, почему-то не тронувшего спящих людей и не убоявшегося огня тлеющего костра.
- К оружию! Дикари! - закричал Экштейн, показывая на появившихся из зарослей раскрашенных краской, с перьями в голове, вооруженных луками и стрелами полуобнаженных индейцев.
Все схватились за оружие, укрылись за деревьями и приготовились стрелять.
Но это пришли индейцы с Тувигой с улыбающейся Киане. Глаза Василия И Киане мигом встретились, и на секунду во всем белом свете не было людей ближе их! Рядом с девушкой, о боже!, переступал подросший прирученный ягуар, которого она теребила за холку и что-то успокоительно наговаривала. Индейцы поделись дичью, разожгли костры, и после общения и еды, затянули свои мелодичные, древние напевы, которыесобирал в блокнот и записывал везде Беляев.
Черная ночь нависла над бивуаком русских, заброшенных на чужбину, в индейские края. Киане, оставшись наедине с Василием, не могла удержать слезу радости и под пологом неба они, уединившись вдвоем, горячо обнимались и целовались. Поведали, улыбаясь, что в томительной и длительной разлуке они не раз приходили и встречались друг с другом в радужно-пленительных снах.
Оказалось, совсем недавно, словно знак Господень о близкой встрече, им в одну и ту же ночь привиделось во снах их полные страсти и нежности, горячие, безумные объятия, сплетения обнаженных тел. И что они пылко отдавались друг другу, ослепительно и пронзительно, до глубины распахнутых тел и душ, до каждой клеточки. А теперь встретившись, о вдвоем и наяву испытывали неземное молодое блаженство, обжигающее, пронизывающее их до сладостной боли соединенных тел, слившихся в долгожданной телесной встрече. И только шепчущий в ветвях деревьев ветер повторял нежные слова любви.
Василий беспокоился, не догадывался ли кто из соплеменников о их близости с Киане, хотя в племени такие контакты и не порицались. Слава богу, не замечал никакого осуждения. К тому же все любили юную дочь вождя, всегда веселую, радостную и всех лечащую отварами из трав и древними заговорам. И он облегченно вздыхал, будучи спокойным за нее.
В один из вечеров Беляев спросил у сидящего подальше от костра осторожного Тувигу, как они смогли в этих чащобах найти экспедицию.
Тот слегка улыбнулся и показал в сторону молодого ягуара, лежавшего рядом с Киане и Серебряковым.
Оказывается ягуар, не тронувший ночью спящих белых, был этим самим. Бродя ночью по лесу, он вышел на лагерь белых людей, где унюхал знакомый запах Серебрякова. А вернувшись к Киане, настойчиво тянул ее за собой, и та сердцем поняла, что нужно следовать за своим взбудораженным питомцем. Так ее чуткий воспитанник и привел их к лагерю белых.
В разговоре с Тувигой Беляев напряженно и с надеждой спросил:
- А не приходилось ли в кочевках встречать черные маслянистые пятна на поверхности болот, во впадинах скал или еще где-либо.
Тувига прищурился, воспоминая, и ответил:
- Да, в нескольких днях пути в сторону границы с Боливией, такие места мои люди примечали.
И по просьбе Беляева, подкрепленной парой новеньких винтовок с пачками патронов и ножами, вождь отправил трех молодых воинов с наказом принести с тех мест в посуде темную, пахучую, маслянистую воду.
В ожидании их возвращения индейцы разбрелись по лесу для охоты, женщины постарше с детьми занялись поиском плодов и ягод, съедобных и лечебных корешков.
Наиболее привлекательных молодых женщин Тувига попросил украсить себя для важной встречи соседних сильных касиков. К приходу вождей красовались гибкие и округлые тела, украшенные вплетенными в черные волосы желтыми, красными перьями и цветами, ожерельями на руках из камешков и ракушек. Женщины двигались в танце перед гостями с грацией пантер и украдкой посматривали на воинов, тела их были скрыты под причудливой разноцветной раскраской.
Беляев с касиком Тувигой в лагере принимали с достоинством и одаряли подарками подошедших с охраной вождей, ранее убежденных Тувигой выступать на стороне парагвайцев. Их довольные скуластые лица украшала сложная татуировка, на плечи ниспадали волосы. Вожди и старейшины племен выглядели эффектно. В роскошных головных уборах, накидках из тонких белых и желтых шкур, на шее ожерелья из длинных клыков. Они усаживались на поваленные стволы деревьев. Сыновья сельвы никогда не садятся на землю, опасаясь вредных насекомых и ползучих гадов. В этом племени чамакако Беляев, с соблюдением всех индийских ритуалов, торжественно и навечно получил от касика Тувиги почетное имя Алебук или Сильная рука.
Тут Беляев улыбнулся, вспомнив, как потешились индейцы, когда он впервые запоминал и коверкал слова на их языке. Но он настойчиво вникал в их гортанное произношение и смысл, и освоил начатки этого языка. Это дало ему возможность понимать наречия других племен и сносно общаться с ними. А затем в Асунсьоне он кропотливо составлял так необходимые для военных словари испано-чамакако и испано-мака.
Серебряков с Киане в это время ушли в сторону застоявшегося болота, надеясь там подстрелить что-либо из дичи. Захватили с собой карабин и мачете для расчистки прохода в густой пуще. Василий наловчился владеть этим коротким клинком, ибо их юнцами в станице казаки обучали ловким сабельным приемам, а годы войны добавили опыта в конной джигитовке и владении клинком.
Киане в нескольких шагах от края болота пыталась сухой веткой оттолкнуть какое-то бревно, все в водорослях. Серебряков крикнул, отзывая ее назад. Не понравилась ему рисованная затея блуждать по незнаемому мутному болоту, в котором скользили какие-то водяные гады и мелкие змеи в тине.
Вдруг бревно с плеском изогнулось в воздухе дугой, и перед остолбеневшей Киане взвилась красная пасть водяной змеи, перекусившей ветку! Это была гигантская серо-зеленая анаконда с буро-желтыми пятнами по бокам.
Серебряков с расширенными глазами наспех прицелился и всадил из карабина пули в извивающуюся треугольную голову змеи. Та с оглушительным плеском исчезла в болоте, вспенивая воду – и вынырнула перед глазами остолбеневшей Киане. Он отбросил карабин. И с берега, с мачете в руках, кинулся молнией наперерез чудовищу. Падая в воду, рубанул с силой острым мачете по пятнистой шее анаконды, которая с шумом ударила хвостом по воде и скрылась в болотной тине.
Очнувшаяся от страха Киане мелко дрожала, шепча побелевшими губами благодарность добрым водным духам-покровителям ведь они забрали к себе это страшилище.
Серебряков, прихватив и зарядив карабин, вывел ее за руку из проклятого болота, оглядываясь на приют земноводных тварей, и успокаивая, привел в лагерь. Навстречу им выбежали обеспокоенные соплеменники. Экштейн с тревогой и сочувствием глядел на Киане. Привязанный за ошейник перед уходом ягуар рычал и кидался к хозяйке, словно чуя неладное. Подобрав когти в лапы, тихо заворчал, заглядывая в ее лицо.
Чтобы отвлечь Киане от пережитых волнений, Василий занял ее рассказом о ягуаре, слышанном от парагвайцев.
- Если ягуара приручают еще детенышем, как твоего, то они привыкают к хозяевам и безопасны для домашних животных, - улыбался он индианке, поглаживая ее ладонь.
- Так вот, один веселый человек держал у себя в хижине молодого ягуара и разгуливал с ним, как с собакой. Этот весельчак брал понимающего команды ягуара с собой по лесным дорогам и за деревьями поджидал путников верхом на муле. По его знаку ягуар выпрыгивал из кустов. Испуганный мул от ужаса взбрыкивал и всадник летел с него в одну сторону, а мул улепетывал со всех ног в другую. Вдогонку им ревел ягуар и хохотал его хозяин...
Осмотревшие через пару дней край болота воины обнаружили тело огромной анаконды, скончавшейся от нанесенных ей ран Серебряковым. Она начала разлагаться и от нее исходило резкое зловоние. Индейцы долго пересказывали о смелом поступке белого, спасшего Киане от неминучей гибели: «Руки его не трясутся, словно пожухлая трава от ветра!»
Хотя индейцы сами нередко нападают на небольших анаконд, если обнаруживают их в заполненных водой впадинах. Они прыгают в такие ямы сразу по несколько человек и длинными ножами закалывают ее. Главное, что свежее мясо змей считается очень вкусным. Но вот с такими страшилищами они избегали встречаться.
ПРОДОЛЖЕНИЕ здесь: гл.9 В тисках смерти http://proza.ru/2017/02/19/298