Ольга и Антон впервые встретились в здании с вывеской «Конторы и канцелярии» - многоэтажном, многолюдном, многоликом - в несносно длинном коридоре этого здания, настолько протяжённом, что казалось, коридор этот страдает манией величия. И дистрофией одновременно. Второй (третий, семнадцатый, восемьдесят шестой) раз Ольга и Антон встречались в этом же двухкилометровом коридоре, в отростках которого, за картонными дверями, они ежедневно трудились - чем-то вроде бумажных программ для своих деревянных компьютеров.
Каждое утро они медленно шли навстречу друг другу, ожидая, когда появится возможность сказать – поначалу: «Здравствуйте», потом с оттенком лёгкой радости: «Здравствуйте!», спустя несколько месяцев: «Доброе утро!», через пару лет: «Привет!».
Они нравились друг другу. Но сделать большее, или просто что-то иное, традиционно совершаемое людьми, желающими свиданий, близости, свадьбы, детей, ссор, разводов; что-то помимо предпринимаемого ими каждое рабочее утро – медленно идти, встречаться, изредка обмениваться лёгкими прикосновениями взглядов – они были не в состоянии. Быть может, стеснительность, ставшая за многие годы – без всякого стеснения – больше своих хозяев, руководила их поступками, мыслями, желаниями, руководила с тех самых пор, когда в детском саду Антон смущался при виде красивой, пышноволосой воспитательницы, утыкался в мамину пластиковую юбку и закрывал глаза; а Ольга в том же возрасте убегала от Алёшки, который во дворе ей протягивал старый бумажный паровозик... А, может, в этом тянущемся после сна коридоре Ольга и Антон попросту не понимали, зачем им надо делать нечто «большее», зачем надо преодолевать себя, зачем укрощать свою наглую стеснительность - ведь каждое утро и он, и она шли навстречу любимому человеку... Хоть и не знали, как этого любимого человека зовут.
Всё длилось неизменно, пока Антона и Ольгу не разлучило увольнение.
Несколько дней Антон (а уволили именно его) занимался дома лишь одним – вырезанием человечков - из белых, синих, оранжевых листов бумаги. Человечки печально опадали листьями на пол и лежали осенним ковром из листвы – белой, синей, зелёной... Антона тяготило то, что люди у него становились из раза в раз плоские, неживые какие-то... Он ругался, отчаивался, но вновь и вновь принимался за дело. Когда листы бумаги закончились – может, вот здесь ещё хоть один остался? нет? точно? – Антон решил действовать. Надо было восстанавливаться на предприятии, что уволило его, уволило – он был уверен – незаконно, ибо руководство предприятия разлучили его с той, что...
Дни, недели, минуты ожидания справедливого восстановления на рабочем месте текли то медленно, как часы до встречи с Ней, то летели стремглав, как мгновения былых встреч с Ней, в которые они прикасались друг к другу взглядами.
Антон добился своего, и его восстановили на прежней должности.
Каким же тягостным – до боли, до стона - каким же непереносимым стало первое утро на старом рабочем месте – в тот момент, когда Антон с грохочущим сердцем вновь, как прежде, пошёл по нескончаемому коридору. Пошёл, но пред собой никого не увидел!
Её контора переехала! Её контора съехала! Но как такое может быть?! Ведь в итоге не она, не контора переехала, это он, Антон, ощутил, как его переехала жизнь, как он почти что съехал, съехал с обжитых, хоть и прежде неспокойных чертогов ума...
Дома на пол полетели снежинки – вырезанные, как и человечки, из бумаги, но на сей раз цвет используемой бумаги был исключительно чёрный, и снежинки были похожи на узоры кладбищенских оград.
Нахлебавшись вдоволь горя, тоски и перламутрового чая (Антон его очень любил), сделав пол во всем доме чёрным, Антон вновь решил действовать. Надо было – как можно скорее, немедленно! – разыскать контору, в которой Она трудилась. И – самое смелое - устроиться туда на работу!
Граммы газетной пыли, что вдохнул Антон, перелистывая свинцовые страницы в поисках знакомого словосочетания - названия конторы, где работала она; килограммы собственного тела, что были утеряны вследствие долгих пробежек по лестницам, коридорам и закоулкам учреждений, владеющих (или изображающих это) ценнейшей информацией – месте о размещения всех предприятий города; тонны асфальта, что проползли под ногами Антона, пока он обходил тринадцать контор и конторок, что носили одно и тоже – гордое и милое (сердцу, уху и душе Антона) название - всё это навалилось на жизнь Антона, всё это она вынуждена была выдерживать, чтоб хозяин её, жизни, подошёл бы к своей цели – так близко, что стало бы видно саму цель, - Её, в запыленном окне невысокого, пожилого пластмассового здания.
Всего лишь несколько железных прямоугольников – железных рублей – переехавших из кармана Антона в карман директора предприятия, где работала Она, и Антон был устроен в контору, где вскоре – завтра, уже завтра! – он увидит Её!
В небольшую комнатку, где Она вот уже несколько месяцев работала, а он, Антон, дай бог, будет работать всю жизнь, он вошёл, держа в руках объемную, но невесомую алюминиевую коробку. Полтора взгляда упали с замершим сердцем на полкомнаты, где должна была сидеть Она, но отчего-то Её не было... нет-нет! вот Она!
Антон протянул Ольге, вставшей ему (или начальнику, вошедшему вслед за ним?) коробку, она её открыла. Дома, машины, планеты, розы, корабли - всё вырезанное из разноцветной бумаги, – весь свой мир, вырезанный из бумаги, он протягивал ей. Ольга взяла коробку, посмотрела на Антона. Ничего не сказала. Протянула ему свою красивую, изящную бумажную руку.
- Здравствуй.