Прочла ряд статей И.Козлова о поэтах и феномене их творчества и призадумалась.
Феномен есть, не отрицаю, поэты действительно могут отличаться от других людей тем, что их «приёмник-передатчик» лучше работает. Далеко ходить не надо. По себе сужу.
Иногда совсем не хочется писать, а иногда откуда только что берётся. Прочтёшь какое-нибудь стихотворение двадцатилетней давности и удивляешься: неужели я такое писала? Откуда это во мне?
Но и сводить всё к мистической "избранности" поэтов в виду их особой нервной организации я бы не стала. Если ты не достаточно умён и образован, мало начитан, и дедукция твоя на обе ноги хромает, никакая нервная организация тебе не поможет. К тому же в течение своего становления поэты проходят через такие искушения, какие многим даже и не снились. И эти искушения необходимо как-то преодолевать
Во-первых, удачное стихотворение приносит удовлетворение сродни оргазму. Многие поэты знают это ощущение и именно оно порой заставляет их писать снова и снова. Это как своеобразный наркотик, от которого и отказаться трудно, и самокритический взгляд на написанное оказывается не на высоте, заставляя писать и печатать всякую белиберду в ущерб чему-то более существенному.
Во-вторых, многие поэты часто (особенно на первых порах) довольно тщеславны, а ведь это уже большая для души червоточина. Кто-то способен в процессе жизни избавиться от этой червоточины, а кто-то, не понимая её вреда для себя, так с ней и живёт до самой смерти, нанизывая на этот стержень всё новые и новые червоточины.
Зная, что очередная влюблённость способна дать новый всплеск поэтического вдохновения, некоторые поэты не в состоянии преодолеть в себе искушения и ради пары-тройки стихов пускаются в любовные романтические и не очень похождения, оказывая тем самым не лучшую услугу своему поэтическому развитию.
Я знаю некоторых поэтесс, которые в своём стремлении выпустить пар и тем самым выговориться, пишут совершенно замечательные стихи, не в силах преодолеть своё искушение – свою первую и на многие годы единственную любовь. Образованные умницы, с тонкой душевной организацией, замечательным слогом, они засели в своём единственном жанре любовной лирики и дальше этого ничего не видят и видеть не хотят.
А ведь поэт на то и поэт, что говорит и пишет обо всём, что цепляет его душу, отображая увиденное и пережитое в разных жанрах своих произведений. В один период он больше уделяет времени лирике любовной, в другой – лирике гражданской, иногда его тянет к сочинению крупных форм, иногда он греет себе душу лирикой пейзажной:
Опять октябрь в окно стучит несмело,
Озябнув без привычного тепла,
Опять домов глазницы то и дело,
Слезой струятся по щеке стекла,
Опять к ногам букеты набросала
Платанов гордых кроткая листва,
Опять о небе с дерзостью кристалла
Безмолвного взывает синева,
Опять бездонны горизонт и море,
Опять палитра пестрая лесов
Позлащена. Опять в пернатом хоре
Так не хватает певчих голосов...
Лично я это своё стихотворение и некоторые стихотворения гражданской лирики считаю гораздо для себя более ценными той же любовной лирики, где воспевала отнюдь не богов, а обычных земных мужчин.
Самым же главным у поэта должна быть тематика гражданская и его отношения с Богом. Это кстати и является самым трудным в поэзии, здесь малейшая фальшь тут же видна и смешна, здесь всё должно идти от самого сердца, здесь красное словцо уж точно будет неуместно. Легко сказать от всего сердца «люблю» какому-нибудь самовлюблённому Васе или Пете, хотя и этого у многих не получается. А ты попробуй сказать о том же Богу или стране, причём сказать то, чего другие не говорят, сказать так, чтобы тебе поверили, сказать не сиюминутное, а вечное. Именно сюда должен стремиться любой поэт, любая поэтесса.
Ещё одним из искушений поэта является стремление к известности, к славе, что является уже производным от взращённого тщеславия. Ради этого некоторые зачастую идут во всевозможные сомнительные поэтические местные союзы с их амбициями и склоками, которые порой способны не столько научить и поделиться опытом, сколько наоборот отбить охоту что-либо писать на долгие годы.
Ради этого он готов платить немыслимые деньги, чтобы издавать книги своих стихов, в надежде найти читателей и обрести таким образом известность. Ради этого он готов скандалить и эпатировать, идти на любые сценические площадки, чтобы засветиться, прочитав со сцены пару стихотворений.
Поэту же не нужна толпа, чтобы быть услышанным. На каждый голос своё ухо и время. Многие поэты-шестидесятники, раскрученные в своё время и обласканные властью, ещё живы, но о них уже почти не вспоминают, потому что писали они больше на потребу дня – воспевали коммунизм, стройки БАМа и всевозможных ГЭС, писали к юбилейным датам на заказ и даже по велению души. Они тоже умели время от времени писать хорошие стихи на вечные темы, но делать им это было некогда, да и нечем. Ибо вся энергия, весь творческий пыл пускался на поэтический ширпотреб. В этом ширпотребе исписался даже Маяковский, что уж говорить о других.
В течение жизни я много раз задумывалась об ответственности поэта перед словом. Уж слишком часто выскакивали не те мысли и слова. Иной раз найдёт на тебя муза, и начинаешь вдруг писать такую безответственную галиматью, что даже перед собой стыдно, не то что людям показать. А ведь поэтическим слогом возможно возбудить в человеке самые низменные желания и страсти, и чем талантливее при этом поэт, тем пагубнее последствия для читателя. Ведь поэт способен своим словом проникнуть порой в самую-самую душу, проникнуть стремительно, со всеми присущими ему силой и темпераментом. Он может возвысить твою душу до своей собственной, а может и наоборот. Он может рассказать тебе о своей любви, а может призвать к войне, к убийству, к ненависти, воспламенить низменные страсти.
Слово в руках поэта – всего лишь инструмент. Под его пером оно может приукрасить грязь, сделав её ослепительно привлекательной и прекрасной, может любовь сделать если не омерзительной, то презренной, а ненависть наоборот желанной и необходимой. Поэт может, сам страдая тяжкими грехами, заставить читателя ему же и сострадать, приобщая тем самым и его к своему греху.
Конечно в разные периоды своей жизни, проходя пути творческого становления, все поэты становятся мудрее и стараются избегать многих ошибок, но так иногда вдруг хочется поёрничать или обрушить на чью-то голову свой гнев… А тут ещё почему-то мудрая строка долго копится и выдаётся редкой и маленькой дозой, в то время как греховные стихи так и рвутся из головы! Ходишь порой и думаешь:»Ну почему так? Почему всякая дрянь способна литься потоком, а что-то путное должно долго зреть?» И какое же нужно иногда преодолевать искушение, чтобы не выпустить эту, льющуюся потоком дрянь, этого своего джина, на волю!
В творчестве Марины Цветаевой, например, меня всё время сбивала с толку её любовь к воспеванию смерти. То она в день своего рождения восклицает к Богу:»И дай мне смерть в семнадцать лет!», то самым лиричным слогом сообщает:
Как мне хочется, как мне хочется
Потихонечку умереть!
Вдумайтесь! Она всё время призывала смерть! Она накликивала её на себя! Для чего она это писала? Она что, действительно собиралась в свои 17 умирать? Написано, казалось бы, для красного словца, а курок в душе уже взведён и верёвка для петли приготовлена! А ведь кто-то эти её стихи с призывами смерти до сих пор читает...
Читая стихотворения понравившихся поэтов, мы как бы впускаем их в свой внутренний мир, в свою душу, со всеми их достоинствами и пороками, где они вдруг начинают нам навязывать свой собственный душевный климат.
Грязные частушки, подражание похабщине Баркова, оскорбительные возгласы в адрес Бога, изощрённая циничная пошлость - всё это как электронный компьютерный вирус способно потом незаметно выедать всё лучшее, что было в читателе заложено изначально.
Ведь например, каким бы талантливым ни был тот же Маяковский, его слова "Я люблю смотреть, как умирают дети" уже не вырубишь топором.
Вряд ли Маяковский когда-либо имел удовольствие наблюдать смерть хоть одного ребёнка, но ведь взял и зачем-то написал эту гадость. Зачем? Просто чтобы поэпатировать? Но ведь подобных гадостей у него полным-полно и, незаметно для него самого накопившись, они стали характеризовать поэта, как циничного и законченного мерзавца.
Его матерные стихи - необыкновенно грязные и пошлые - тут же заставляют отшатнуться от него любого мало-мальски прилично воспитанного человека. Кому охота слыть почитателем таланта, столь демонстративно вывалявшего себя в дерьме? А ведь кто-то из двадцатилетних возможно читает всю эту гадость, восхищается, смеётся и постепенно становится таким же мерзавцем, у которого в душе ничего не остаётся святого. А ведь кто-то по-прежнему восхищается его "Облаком в штанах", повторяя и повторяя богохульные строки:
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!
А ведь кто-то, вторя непомерному тщеславию Маяковского, тоже захочет посоревноваться с самим Небом:
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Очень жаль, когда человеку от природы даётся такой большой талант, а он так расточительно им распоряжается, оскверняя не только себя изнутри. но и всё вокруг на многие десятилетия. В народе говорят: "Умная голова, да дураку досталась!" То же порой можно сказать и про чей-то талант.
Среди поэтов иногда встречаются самоубийцы. Раньше писалось, а теперь творческое вдохновение куда-то испарилось, чем не повод для самоубийств? Но ведь творческое вдохновение не может быть вечным, ему тоже нужно отдохнуть, набраться новых сил, оглядеться. Люди, перегорев, исписавшись, восстанавливают свой творческий запал годами, месяцами созревают в новых темах, новых замыслах, новых способах письма.
Чья-то критика твоих стихов и тем более не должна становиться поводом для уныния. К своим стихам нужно относиться серьёзно в себе самом, но не в тех людях, которым они нравятся или не нравятся.
Поэт пишет чаще для себя, а не для других. Стихи – это не профессия, денег на этом не заработаешь, они пишутся для своей же собственной души. Поэзия – это образ жизни, поэт таким образом внутри себя самовыражается, держит определённую внутреннюю планку, определённый внутренний настрой. Кто-то прочтёт – хорошо. Не обругает – ещё лучше. А если и обругает – переживём, потому что это всего лишь стихи. Нельзя принижать значение поэзии, но нельзя придавать какое-то особенное значение своим собственным стихам. Мне, например, совершенно не нравятся стихи Бродского, и что с того?
Иной поэт сродни гипнотизёру.
Его поэзия - оружие опасное.
То напролом она штурмует гору,
То помышляет рифмами согласными.
И мысль его способна то пронзить,
оставив след в душе на веки вечные,
То закруглённостью красивой усыпить,
Бальзам иль яд пролив в сознанья быстротечные.
Отсюда не мешало б ему знать,
Что разливает он кругом - бальзам иль яд,
Куда он отправляет тех, кому читать
Его придётся после - в Рай иль Ад.
Иногда я думаю, что одну и ту же мысль можно сказать почти одними и теми же словами, но в одном случае она будет звучать как бы от лица Бога, а в другом – от лица его противника и врага. Почти одни и те же слова! Стоит лишь чуть навести крен в одну или другую сторону, сменить интонацию, заменить одно слово другим, сместив акценты.
А ведь где-то в тюрьмах сидят закоренелые убийцы и воспевают в стихах свою любовь ко всем живущим на земле…
Красиво грязь воспетая - яд тайный для души,
Сокрытый под порочным музы кровом.
Коль петь охота, ноты выучи и музыку пиши,
Но шуток не шути со словом.
По крайней мере музыка не станет лгать,
Её мелизмов изобилием не купишь.
Она в любви отобразит любовь, а в грязи грязь,
Лжецу же от щедрот своих
лирический покажет кукиш.