На фотографии в альбоме первоклашки - двадцать шесть маленьких воробышков, робко смотрящих в объектив. Белые фартучки, наглаженные рубашки, октябрятские звёздочки в петлицах. Перевожу взгляд с одного лица на другое, пытаюсь вспомнить себя семилетней девочкой и своих одноклассников такими, как на этом снимке. Саму фотосессию помню, а вот остальное – очень обрывочно.
У всех лица напряжённые, сосредоточенные, и лишь один мальчишка смотрит в объектив с лёгкой полуулыбкой. Зовут его Валерка Могучий. Звучная фамилия так не вяжется с его светлыми, почти белыми кудрявыми волосами, лучистыми серыми глазами с чёртиками, пляшущими внутри.
Как раньше говорили, «при живой маме» мальчишка рос с дедушкой и бабушкой, мама, любительница выпить, болталась по свету, словно перекати поле, а вот про отца ничего не было известно. Становясь взрослее, Валерка всё больше походил на деда, жилистого сутулого старика с большим носом. При ходьбе тот широко расставлял ноги и немного пружинил, примерно лет в тринадцать так стал двигаться и Валерка. Дед не выговаривал букву «р», оттого имя внука звучало из его уст, как Ватэтка, что было поводом для бесконечных насмешек одноклассников и жутко бесило самого Валеру.
Бабушка моего одноклассника была полной противоположностью мужа. Маленькая, сухонькая, вся такая уютная и чистенькая, в белоснежном платочке, с морщинистым лицом и с немного виноватой улыбкой в уголках рта.
Они постоянно разыскивали внука, у которого сызмальства было шило «в одном месте». Дома его было не застать, он что-то где-то затевал, взрывал, куда-то нёсся. Помню, бабушка звонила моей маме и спрашивала, не у нас ли Валерка, и, получив отрицательный ответ, сокрушённо вздыхала и просила, если будет звонить дед, сказать, что Валерка у нас, так как дед был скор на расправу, и внуку часто доставалось ремня по тощей заднице за непослушание. Но сил у старика скоро не осталось, и ушёл он из жизни, оставив внука на попечение дряхлеющей бабушки, у которой не было никакого влияния на парня, а только безграничная любовь и жалость.
Иногда Валера заходил ко мне домой, когда родители были на работе. Был голодный, но гордость не позволяла ему просить. Он спрашивал, есть ли у нас лук, и предлагал пожарить его на подсолнечном масле. В те времена растительное масло не пользовалось популярностью, салаты мы всегда заправляли сметаной, а жарили продукты на свином жире, оттого масло считалось чем-то второсортным. Зная это, Валера и просил такой простой еды, за которую мама меня не отругает. Хоть, к слову сказать, моя мама была очень доброй женщиной, постоянно подкармливала ребят блинами, яблоками, бутербродами с домашним салом – в общем, чем Бог послал.
Мы чистили две или три огромные луковицы, я ставила на плиту сковородку, и через пару минут Валерка, а иногда и я, уплетали за обе щёки золотистые сладкие полукольца, заедая ломтем чёрного хлеба.
Могучий Валера был во многих отношениях нестандартным человеком. Обладая прекрасным пространственным воображением, запросто решал геометрические задачи, у него здорово получалось чертить, нарисовать с натуры магнитофон до самой крохотной детальки. А в седьмом классе он буквально поразил всех сочинением, выбрав для описания профессию парикмахера. Учительница русского языка зачитывала наиболее удачные с ее точки зрения произведения, сначала мы сразу и не поняли, что это написал Валера. Все признанные литературные «умельцы», включая меня, слушали с едва скрываемым удивлением, где-то даже с завистью. Помню, я тогда подумала, до чего же здорово у него вышло, и пожалела, что Валера не увлечён художественным словом. Просто у него было вдохновение и желание что-то написать, и вышел шедевр. После этого ни разу Валера не радовал нас чем-то подобным.
Он рано начал курить и пить дешёвое вино. Вечно попадал в истории, где зачинщиком чего-то полукриминального был сам. Не видя перспектив учиться дальше, Валера ушёл из школы после девятого класса, начинал где-то учиться в училище на геолога или специалиста по буровым установкам. Точно не знаю, закончил ли он его.
Как-то случилось ехать с ним в одном поезде, я уже училась в институте. К тому времени стал Валера каким-то потрёпанным, сникшим, с репутацией наркомана и опустившегося человека. Я не знала, о чём с ним говорить, мы не общались к тому времени уже давно, а в возрасте от шестнадцати до двадцати люди меняются порой очень сильно. И всё-таки постепенно разговорились о жизни, музыке, даже литературе. Валера прочитал свои стихи, глубокие, философские, со знанием дела рассказывал мне о разных музыкальных направлениях, а я слушала, слушала, слушала. И грустила о Валере Могучем, который так никем и не стал.
Мысленно переношусь в те годы, уже и впрямь очень далёкие, и отгоняю мысль «а что было бы, если…», потому что в прошлом, как известно, не существует сослагательного наклонения.
А жаль.
Минск, 17.03.2017