Разболелся так, что почти не плачет - и не девочка, и не мальчик.
Истрепался так, что не может больше - не политик и не художник.
На доске все грехи свои написал - не в строю идущий, не маргинал.
Скомкал душу, утопил в вине и к чертям послал. Все. Устал.
По дворам прозрачная весна расплескалась бликами,
На проводах расселась нотками черных птиц.
Но беспокойный сон, по-прежнему, наполняет криками,
Выжимая жгучее из-под ресниц.
Кто-то трактором по тракту ехал, травку выкорчевал,
То последнее хрупкое, что ночами по чуланам пряталось,
Расстрелял всех птиц, что по весне чирикали,
Нотки встрепенулись, ссыпались, точками отпечатались.
Баюкает сам себя, как младенца,
Как израненную кисть в полотенце,
Ни анафемы не ждет, ни индульгенций,
Ни перемирия, ни интервенций.
И содрав с лица улыбку поддельную,
Сам себе поет колыбельную.
Говорит: “Спи совесть, все равно тобою никто не пользуется
В мире, где на совестливых петлю накидывают”.
Говорит: “Спи, сердце, засыпай в свое удовольствие,
Не настало еще твое время, видимо”.
Говорит: “Спите, слезы, остывайте, не дитя же я малое,
Чтобы рыдать на радости палачу,
Хоть святой молитвой, хоть кровавыми ритуалами
Свою боль в дощатый ящик заколочу”.
Усыпил сам себя, укачал,
Чтоб весенним дождем захлебнуться,
Чтоб однажды все снова начать,
С новой болью в обнимку проснуться.