Адвокат дьякона

Дмитрий Липатов
               

– Ваша честь,– страдальческое лицо и лоснящиеся пятна на пиджаке адвоката Миши Колова вызывали у женщин чувство жалости. Судья – отделалась лёгкой оскоминой.

Она смотрела на отражение небритого болтуна в окне и вспоминала отъезд дочери. Присяжные зевали. Сторона обвинения, смеясь, перешёптывалась. Зал судебных заседаний был заполнен на треть. Беспристрастные лица бородатых мужчин в рясах, плачущие старушки в платочках; яркая блондинка внимательно рассматривала свою шубу.

Дуя на меховой воротник, она что-то вытаскивала длинными ярко-красными ногтями. Конвойный шевелил губами и отстукивал по кобуре ритм какой-то песни. Когда приходило время припева, он двигал бровями и пожимал плечами.

На скамье подсудимых сидел дьякон местного прихода Никодим Орешкин. Серый балахон развевался на нем обвисшим парусом. Измученное за время следствия тело едва слушалось хозяина. Под глазами темнели мешки. Рассматривая ногти, он тосковал под осуждающими взглядами паствы.

– Мой подзащитный – убийца!

Всё замерло. В полной тишине слышались только хруст откусываемых Орешкиным заусенцев и причмокивания цыганского младенца за дверью. Табор, посматривая на часы, терпеливо ждал своей участи в коридоре.

В загоне присяжных начались волнения. Очкарик обронил телефон. Женщина с мужским лицом нахмурила брови так, что стала похожа на молодого Маркса. Под толстяком хрустнуло кресло. Голова подсудимого исчезла с поля зрения и наблюдала за происходящим из дыры балахона.

Заплясали от счастья пуговицы на мундире главного обвинителя Зайченко.

Пропитое лицо старого прокурора заискрилось. Радостно заиграли желваки. Шуршали трущиеся друг о друга ладони. «Такого подарка от защиты, я не ожидал,– думал Александр Иваныч.– После вступительного слова ему показалось, что Колов вёл себя слишком самоуверенно. Но последняя фраза, скорее всего, поставит точку в этом деле».

Видя на процессе таких тузов, как Александр Зайченко и Колов, граждане были уверены в ничтожной значимости уголовного дела для захолустного городка. Прокурор был на пенсии, адвокат ; на мели.

– Колов,– судья заметно нервничала. Шевельнув плечом, она поправила на себе мантию и взяла молоточек.– Я не поняла, вы адвокат или обвинитель? Напомню, суду нужны факты, а не ваши умозаключения.

Не дождавшись объяснений, судья стукнула молоточком.

Но Мишу было не остановить. Свёрнутым в трубочку документом, грозя кому-то в окно, он продолжал:

– Кто бы из вас, прожив с женщиной двадцать лет, не хотел поступить так же?

Миша окинул зал мутным взором и, сжав руками воображаемую женскую шею, принялся имитировать удушение, высунув при этом язык. Повисшая верёвкой слюна, опасно растягиваясь, доползла уже до ремня.

Скребя жесть подоконника, в окно заглянул толстый голубь. Постучав клювом по стеклу, сизокрылый попытался прекратить кривляния адвоката. Бабулька в белой косынке, шикнув на птицу, перекрестилась.

Из дружного коллектива присяжных потянулась тощая мужская рука.

– За что голосуем? – оттопырив ухо, спросил у соседа старый еврей.

– Единственный храбрец на весь зал! – лицо Колова сияло. Казалось, вот-вот, и из глаз адвоката польются слёзы радости.– Я так и знал.

Испугавшийся было народ начал отходить, сзади послышался смех.

– Причём здесь убийство? – судья держалась из последних сил. Сжатые губы побелели.– Если вы не в курсе,– она зло ухмыльнулась,– то в данный момент судом рассматривается дело об исчезновении двух тёлок из церковного коровника и дальнейшая их переработка на колбасу.– Лицо женщины исказила горькая отрыжка.

– Какую колбасу? – опешил Миша.

– Докторскую,– пошутили в зале.

После скандала с супругой Миша был сам не свой. Постоянные ссоры, нехватка денег и главное, отсутствие детей – сделало из любящей пары врагов. «Всё рухнуло,– решил Колов, перебирая дома бумаги по двум делам.– Карьера, семейное счастье, здоровье».

Подвернувшееся дело по убийству сожительницы безработным Горшковым появилось как нельзя кстати. Больших денег оно не сулило, но была реальная возможность выпустить пар.

Всю горечь и злость из-за несостоявшегося семейного счастья Миша вложил в приготовленную речь. До утра в его обветшалом доме горел свет. Люба, в который раз ушла к маме, и он, расхаживая из угла в угол, тщательно разучивал текст, предстоящего судебного спектакля.

Наблюдая за тем, как во рту подзащитного от улыбки появляется всё больше и больше зубов, Колов начал осознавать, что на скамье за решёткой не Горшков.
Атмосфера в зале суда накалялась. Председательствующий метал гневные взгляды на откровенно смеющихся. Судья, видимо переваривая предыдущий «колбасный» вопрос, уставилась на свои руки. Главный обвинитель, слегка привстав, демонстративно похлопал:

– Браво, коллега. Задушить двух тёлок в коровнике – это вам не мелочь по карманам тырить! 

Уши Колова раскалились как мартеновские печи. Маленькие глазки неудачно пытались спрятаться на несвежем лице. Рога оленя на вязаном свитере уперлись в горло. Судорожно перебирая листки на столе, адвокат пытался найти нужный.

«Как же его зовут? – мысли адвоката перемещались от говяжьей мякоти на рынке к заваленному навозом коровнику. Где-то посередине мелькала его жена в старых залатанных сапожках, судья с молоточком, старик обвинитель, незаметно глотавший таблетки.– Вот же оно!».

Развернув зажатый в руке листок, Миша с облегчением выдохнул:

– Господа,– воскликнул он. Зал дрогнул от смеха.

– Я лишу вас слова,– мантия нависла над столом как чёрная дыра над Вселенной. В солнечных лучах лицо судьи было овеяно загадочным облаком. Пудра с разгорячённых щёк тонким слоем ложилась на зеленую скатерть.

– Чаво там? – спросила у парня старушка.

– Поп двух тёлок задушил в коровнике! – вглядываясь в подсудимого, паренёк понимающе покачал головой.– Силён, антихрист.

Осенив себя несколько раз знамением, бабушка прикрыла сморщенной ладошкой рот:

– Доярок? – переспросила она.

– Окстись, старая! Ты видела у них вымя? – парень показал двумя руками размеры.– Они сами кого хош задушат. 
 
Не скрывая раздражения, судья обратилась к сторонам:

– Если у адвоката всё, переходим к изучению доказательств. Государственный обвинитель – вам слово.

Зайченко, успев проглотить таблетку, встал:

– Прошу пригласить потерпевшую Рощину,– перепутав свидетельницу с потерпевшей, Зайченко было спохватился, но в зале его кто-то опередил, громко замычав. На галёрке откровенно ржали. Конвоир нахмурил брови, но сжатые губы не могли сдержать улыбку на широком лице милиционера.

– Надеюсь, свидетель не родственник потерпевшим,– судья нервно поправила прическу. На локте мантии блеснула латка.

Рощина была молода и широка в плечах. Её фигура между рядами напоминала памятник арбузу с двумя арбузиками на груди. Скульптор не пожалел материала, созидая мощный стан доярки.

На обтягивающем талию платье Колов насчитал восемь складок жира с одного боку и семь с другого. «Наверное, сколиоз»,– подумал адвокат. Сапоги у дамы были расстегнуты и голенища свисали с ног, как кожура с банана.

По широкому красному лицу бегали маленькие злые глазки. Она мельком посматривала через плечо на пожилую женщину с хрустящим пуховиком в руках. Та, видя чрезмерное внимание к зипуну, демонстративно смахивала с обновки пыль.

– Когда вы впервые встретились? – вопрос прокурора застал доярку врасплох.

– С коровой?

Ответ дрессировщицы крупного рогатого скота произвёл фурор в лагере присяжных. Молодой Маркс прыснула и принялась рассказывать мужчине в роговых очках что-то весёлое. Толстые линзы постоянно запотевали, и мужчина, дыша на них, протирал стёкла белым платочком. Студент, улыбаясь, поглаживал еле заметные усики.

– Прошу тишину в зале,– голос судьи на какой-то момент внёс порядок. Мужчины откашлялись, дамы поправили платки.

– Корову записывать? – уголком рта прошипел председательствующий.

– Лучше зарисуйте,– судья сдула нависшую на лоб чёлку.– Продолжайте,– обратилась она к прокурору.

– С подозреваемым Никодимом Орешкиным.

– С Лёшкой, што ли? – Любовь Рощина тряхнула головой. Руки задергались и судорожно полезли вверх, оголив разводы подмышками.

«Вспотела,– подумал Колов.– Нервничает, чего-то недоговаривает». 
Услыхав вопрос, дьякон зашёлся кашлем. Председательствующий постучал ручкой по графину:

– Подсудимый, вам плохо?

– После двух тёлок-то,– съязвил кто-то в зале.– Чего ж хорошего?

– С Лексеем …

– В миру,– поправил обвинитель.

– В каком Миру? – покраснела доярка.– Он чо, и про кинотеатр рассказал?
Орешкин схватился за голову. Чёрные рясы всколыхнулись. Задергались бороды, зашумели платки.

– Год назад на Покров, он тады коровник крестил. Там и познакомились,– щёки Рощиной томно расползались по расплывшемуся лицу, блеснула фикса.

– Освящал,– поправил обвинитель.

– Точно. Крестил эт он уже меня на сеновале. В тот день на него настоятель десятидневную епитимию наложил,– в зале снова стало шумно,– с поклонами.

– А за что наложил, не припомните? – прокурор сосредоточенно вытянул губы, наглядно демонстрируя своё негативное отношение к наказанию. Вот, мол, казалось со стороны, я же говорил…

– Как же не припомнить. Помню. Он из церковных кружек крючком деньги вытаскивал.

Затрещала мерцающая лампа дневного света. Хлопнула дверь.

– Я протестую,– вскочил адвокат,– к коровам это не относится.

– Успокойтесь, Колов,– судья задержала взгляд на колышущейся груди свидетельницы,– присяжным надо понять, с кем они имеют дело.

Рощина выпрямилась, принимая реплику судьи за комплимент, и принялась бросать томные взгляды по сторонам в поисках присяжных.

– Крючком! – подняв вверх палец, повторил обвинитель.– Не пальцем. Значить готовился заранее…

– Причём здесь непальцы? Орешкин – русский,– гнула свою линию защита.

– И что из того? – несдержанность адвоката передалась кому-то в зале.

Женский голос истерично заявил: – Я крючком вяжу, он вытаскивает… К коровам, это действительно не имеет отношения.

Повернувшись, Миша обратил внимание на немолодую женщину в цветастой косынке. На её бледном лице, словно крылья измазанной дёгтем чайки, чернели накрашенные брови. Она с гордостью держала осанку и, судя по дрогнувшим губам, вот-вот могла заплакать.

Судья неуверенно взялась за молоток. Махнув им в воздухе, словно рукой с горя, она опустила деревянного сослуживца на место. Ей был близок женский крик души захолустного городка, и прекращать его всплеск она не собиралась. Лишь состроила гримасу председательствующему.

Где-то в душе судья понимала, что исчезновение двух тёлок из церковного хозяйства никак не скажется на истосковавшихся по простому человеческому счастью душах женской половины паствы. За всю карьеру юриста она повидала много судеб, сломанных из-за ерунды. Похоже, это была очередная. 

Допрос свидетеля пошёл по накатанной. Немного поерепенившись для приличия, Рощина во всех подробностях поведала суду о нелёгкой доле одинокой женщины, пьянстве мужей, любовников и подозрительных наклонностях подсудимого.

– Вы бы видели, как он смотрел на Женщину! – в глазах Рощиной забегали огоньки.

– Женщина,– мгновенно уточнил прокурор,– кличка одной из тёлок.

– Ах, какая женщина, какая женщина…– подхватил мужик с рыжей копной волос,– мне б такую.

На изъеденном оспой лице мужчины двумя вертикальными бороздами зияли морщины. Рыхлый взгляд, глупая улыбка прямо говорили: я – пьян.
 
Колову казалось, что Рощина увеличивается в размерах. Складок с боков у ней становилось всё больше. Румянец скатился со щёк багровым колобком, крича и веселясь:

– Я оттуда ушёл, и отсюда убегу.

– От сюда никто не убежит,– громко заявил адвокат, поставив в слове «сюда» ударение на последний слог.

– Колов,– судья смотрела на Мишу по-матерински. Отчего лицо судьи напомнила Колову икону, висевшую на кухне,– спасибо, конечно, за доверие, но у нас не сюд. Пожалуйста, говорите, когда вам предоставят слово. А то нехорошо получается, сторона обвинения пытается разобраться в деле, а защита ей мешает. Следующее заседание, между прочим, через час,– она с содроганием сердца глянула на двух спящих цыган и нервно кивнула, приветствуя высунувшееся из дверей чернявое лицо.
   
Рощина с упоением рассказывала о церковной жизни подсудимого с такими подробностями, что несколько представителей епархии схватились за головы.

За выражение недовольства топотом и выкриками их чуть было не удалили из зала суда. Почуяв себя центром Вселенной, доярка поведала историю о том, как подсудимый заменил в церковном складе говяжью ногу свиной.

– Совсем штоль дальдоники? – она демонстративно повернулась к мужчинам в рясах.
 
– Рощина,– одёрнул женщину прокурор.

– Тридцать пять лет уже Рощина,– съязвила свидетельница.    

– В овраге за котельной следствием были обнаружены предположительные останки исчезнувших животных в количестве шести мешков,– обвинитель, сделав несколько шагов, изящным движением разложил фотографии перед судьёй.

– Так, так,– рассматривая фотокарточки, мантия барабанила по столу блёклыми ногтями,– что это ещё за скотомогильник?

– Судебная экспертиза показала,– прокурор сделал паузу и одарил присяжных нездоровой улыбкой,– совпадения восемьдесят процентов.      

– Позвольте,– адвокат искренне обрадовался, вспомнив о домашней заготовке,– защита приготовила протест по шести мешкам с костями.

Скрепленные резинкой очки председателя сползли на кончик носа. Судья копошилась в телефоне, открыто игнорируя протест адвоката.

– Среди так называемых предположительных останков коров, экспертами, приглашёнными мною, были обнаружены кости саблезубого тигра! Вот,– вытащив из портфеля бобышку на палочке, Колов показал её присутствующим,– часть тазобедренного сустава хищника.

По залу прокатилась волна одобрительных возгласов.

– Што ж я, тигриное вымя от коровьего не отличу,– голос доярки заставил на мгновение замереть зал и после взорваться смехом.

Очнувшийся от шума мужчина на заднем ряду спросил у соседей:

– Ещё попа судят?

– Да,– шепотом ответила женщина с заплаканными глазами,– ирод,– вытирая слёзы, продолжила она,- он ещё и тигров мучил.

– Каких тигров?

– Саблезубых!

– Где?

– В коровнике,– безапелляционно заявила дама.

Пожелтевший от времени фрагмент доисторического животного пошёл по рукам. Кто-то пробовал костяшку на зуб, кто-то обнюхивал: «Как у моей тёщи»,– заявил один из знатоков. Встали со своих мест присяжные. Конвоир схватился за кобуру. В дверь заглянуло чумазое лицо. Писавшая смску судья, понимая, что пропустила что-то важное, потянулась к молотку:

– Кто вам разрешил присваивать вещдок?

Через час, сидя на кухне, Колов не мог оторвать взгляд от новой блестящей клеёнки. Растёкшиеся причудливые узоры оживали, плясали нарисованные столовые приборы, улыбались цветы. В парящей тарелке томно выпячивали алые бока кусочки сахарной свёклы. Пар, приготовленного Любой борща новогодним серпантином тянулся к потолку. Учуяв живительный нектар, обмахрившаяся паутина в углу нервно шевелила щупальцами.

– Я видела, как ты выступал на процессе,– гордость за мужа нагнетала в борще волну, стройное тело женщины парило от счастья в шестиметровом пространстве Вселенной.– Прости меня.

Лицо жены помолодело, исчезли тёмные круги под глазами, влажные губы манили новизной.

Такого Колов не ожидал. Путаница на процессе, безразличные глаза судьи, впечатляющий силуэт свидетеля выдавили из головы все мысли.

Ещё у двери учуяв запах любимой, перемешанный с ароматом мясного борща, он вспомнил о кошачьем суставе. «А ведь когда-то и на этой кости теплилась плоть». Приятная истома медленно накатила на израненное сердце мужчины. Оттаявшие надежды повисли каплями из носа.

Устав от недельных издевательств, немытый мизинец, нервно нащупав дырку в носке, пытался бежать. Тыкаясь прочным ногтем в дублёную дермантиновую кожу плюшевого буйвола, конечность осознала бесперспективность действий, расслабила мозоль и безропотно подчинилась року судьбы.
 
– Милый,– нежный тон жены заставил вздрогнуть,– у тебя телефон звонит.
 
– Здра-а-авствуйте-е-е, граждани-и-ин Ко-о-о-олов,– голос в трубке произносил слова нараспев,– это оте-е-ец Никоди-и-им.

– Чей отец? – опешил Миша, с ужасом смотря, как из ложки, поднесённой ко рту, вываливается кусок мяса,– Никодима Орешкина? 

– Твоя любимая, говядинка,– шепнула супруга, заметив пристальный взгляд ненаглядного.

– Ва-а-аш о-о-общий оте-е-ец,– на той стороне трубки замешкались,– из ме-е-естной епа-а-архи-и-ии. Мы с Оре-е-ешкиным тё-ё-ё-ёзки.

Шмат телятины в мгновение превратился в добродушную коровью морду. Звякнул колокольчик, из тарелки запахло прелым сеном и навозом. Миша ткнул ложкой в бульонную плёнку. Мягко поплыла по волнам люстра.

– Женщина! – крикнул Миша, замученными глазами глядя на икону.

Брошенная ложка окатила белую сорочку кровавыми каплями. Желеобразной горкой распласталась на столе варёная капуста. «Рубашку не отстирать»,– Люба вспомнила, что забыла купить стиральный порошок. После короткого разговора брошенная трубка несколько секунд дрожала на изысканном натюрморте ужина.

– Нашли,– Миша испуганно впился взглядом в икону. С потемневшей доски ему грозила пальцем судья: «Колов,– будто бы говорила фемида,– первым делом коровы».

С прыгающим от счастья сердцем, Люба не могла насладиться присутствием мужа. Время, прожитое с завхозом детского садика, было потрачено зря. Ей стала понятна прежняя ненависть к супругу.

– Теперь всё будет по-другому,– вытирая слезу, шептала она.

Перед глазами смеялся маленький мальчик, брошенный родителями. Трёхлетнее чудо улыбалось Любе так искренне и нежно, что женское сердце растаяло, и, заботливо укутав теперь уже двух мужчин, пело от счастья. 

– Я нашла,– слёзы текли по улыбающемуся лицу жены.

– Коров?

– Нет, Славика,– Люба протянула фотокарточку.

На стуле рядом с полной женщиной в белом халате стоял ребёнок. Заношенный наряд зайчика придавал малышу хулиганский вид, но барабан на шее замер хоть иллюзорной, но надеждой на интеллигентную ветвь генеалогического древа родителей.– Завтра встреча.

Люба размазала слёзы по лицу красными от свеклы руками. Собрав со стола в ладонь хлебные крошки, она привычным движением бросила их в рот, поправила клеёнку и положила перед мужем блестящий свёрток.

Зашуршала обёрточная бумага, запахло парфюмом. Наслаждаясь синими отблесками перетянутой ленты, Колов пытался запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда. Счастье было так близко, что он мог дотянуться до него рукой.

– Я завтра не могу,– он зло посмотрел на телефон,– очная ставка у Рощиной.

– С Орешкиным? – побледневшее лицо жены исказила гримаса ужаса и горя.

– Нет. С коровами. Звонили из епархии,– Миша тяжело выдохнул,– животные нашлись.

Угодив локтем в борщ, Люба впилась страстным поцелуем в мокрые мужнины губы. Цепкие пальцы сжали немытую гриву на затылке. Свободная рука уже стаскивала с него пиджак.

– Подожди, подожди,– дожёвывая вырезку, Миша дрожащими руками подставил к стенке стул и развернул икону ликом к стене.– Вот теперь иди ко мне… 



Корректорская правка - Галина Заплатина.