Павлушкины рассветы

      

   – Все собрались? – спросил бригадир, когда пришедшие на разнарядку колхозники устроились кто, где в тесной прокопченной комнате. –  В общем, такое дело, мужики. Из района пришла разнарядка на вывозку прессованного сена из Пучежа.

   Мужички зашевелились, недовольно загалдели:
   – Свои травы стоят, а тут тащись в этакую даль. Да и кому ехать-то? Мужиков-то раз-два и обчёлся. Дел-то в хозяйстве невпроворот.

   – Вот его и возьмите. Пускай привыкает, – бригадир кивнул в сторону мальчишки, прислонившегося к притолоке. Обсудив неотложные дела, все стали расходиться по домам: поутру чуть свет выезжать. В Пучеж, так в Пучеж – дорога знакомая, да только не для Павлушки, который за свои двенадцать лет дальше райцентра не бывал нигде Домой летел как на крыльях. На удивление матери, и спать рано лёг, но от страха проспать проворочался всю ночь. Едва мать загремела чугунками  у печи, а он уж соскочил с полатей.
   – Чего в такую-то рань? На дворе темень. Успеешь ещё, – сказала она, с тревогой взглянув на сына, но тот уже натягивал штаны.

   – Мам, дай поесть, а то уедут без меня – догоняй их потом, – проговорил он сонным голосом, уже садясь за стол. Наскоро перекусив картошки с квашеной капустой и сунув кусок хлеба за пазуху, выбежал из дома. Когда прибежал к конюшне, мужики уже запрягали лошадей.

   – Но-но, балуй, – покрикивали они, накидывая хомуты на вскинутые лошадиные головы.
   Конюх вывел ещё одну лошадь, завёл в оглобли, накинул хомут и затянул супонь. Пристегнув вожжи к удилам, бросил их на телегу. Всё так же молча, не обернувшись, ушёл в конюшню. Увидев, как мужики устраиваются на брошенной в телегу соломе,  Павлушка решительно направился к копне, лежащей возле конюшни. Мужики проводили его весёлым смехом:
   – Что? Не отрастил ещё мяса? Боишься: жёстковато будет?
   В ответ мальчишка только носом шмыгнул.

   Редкие дымы поднимались над домами, когда они тронулись в путь.
   – Эй, что б вас! – закричал им вслед выскочивший из ворот конюх. – Верёвки-то забыли!

   Павлушка попридержал своего мерина. Подошедший конюх бросил верёвки на телегу.
   – Подложи под задницу. Не очень-то удобно, зато не потеряешь. Тоже мне, работнички, – сказал он и махнул рукой.

   Всё шире и ярче разливался над палмой небесный огонь. Лошади шли неспешным шагом (да их особо и не подгоняли); тарахтели, подпрыгивая на камнях, телеги. Мужики, привычные к таким поездкам, дремали, добирая ночное время.

   Павлушка сначала во все глаза смотрел на разгорающийся рассвет, но вскоре  и его  сморило. Очнулся  от тишины. Лошади стояли. Над головой, в прозрачном небе, качались верхушки берёз. Под дружный смех сидящих у костра мужиков соскочил с телеги.

   – Павлуха! Верёвки-то к заднице прилипли!
   – Да ну, вас, – отмахнулся тот, затем, сам, не зная зачем, ощупал всего себя и сунул руку под солому. Нет верёвок! Казалось, ещё немного – и слёзы брызнут из глаз.

   – Уж не верёвки ли потерял, Паша? Чем тюки будем вязать?
   – А пускай запрягает и едет искать, – смеются мужики. Им это какое-никакое  развлечение, а то, что парнишка разреветься готов,  так молодой ещё,  и поучить уму-разуму его не грех. Самих так учили. Насмеявшись вдоволь, наконец-то, смилостивились:
   – Ладно. Садись завтракать. Пошутили мы, – говорят. – Чай, до утра с девкам прогулял? Вот и проспал.

   Павел глянул на шутников исподлобья и залился краской. «Девки … – подумал он.
   – Ну, есть одна. А как к ней подойти? Это ж тебе не хворост – подошёл да взял. От одной мысли о ней в дрожь бросает». Посмотрел на мужиков (не заметили ли они, как он покраснел), но тем было не до него. Побросали в сидоры остатки еды, «посмолили»  немного и стали собираться в путь.

   Отдохнувшие лошади без понукания бежали по дороге. Вскоре вышли на пучежский тракт. Один за другим пошли спуски да подъёмы; перелески перемежались полями. Неожиданно показалось поле с огромными жёлтыми кистями, свешивающимися едва ли не до земли. Такого Павлушка ещё не видел: ни на рожь, ни на пшеницу не похоже. Поле тянулось вдоль дороги до самого леса. Казалось, ещё немного, и соскочит мальчишка с телеги, чтобы потрогать жёлтые кисти: уж так притягивали они к себе, что-то знакомое чувствовалось в них. А вот что, Павлушка не мог вспомнить, спросить же у мужиков постеснялся: опять станут смеяться. Уже дома мать объяснила, откуда берётся пшённая каша. «Жаль, просо у  нас в деревне не растёт. Сколько бы каши можно было наварить!» – подумал он тогда.

   … На базе загрузились быстро. Мужички в последний раз обошли возы, проверяя надежность крепления тюков с сеном.
   И вновь подъёмы да спуски. На подъёмах, жалея лошадей, мужики шли пешком. Знакомая дорога теперь не казалась такой долгой. И всё же притомились мужики, проголодались, да и лошадям нужен отдых. Решили остановиться в Затеихе.

   Приехали. Вся площадь перед чайной заставлена телегами. Одни подъёзжают, другие отъёзжают. С высокого крыльца спускаются сытые, довольные возчики. Подойдя к телеге, осматривают груз, переговариваются с соседями, поправляя мимоходом сбрую. Всё это неторопливо, с деревенской солидностью.

   Павел, рассупонил хомут на своём мерине и, выдернув клок сена из тюка, бросил его  коню под ноги. Теперь можно и в чайную, щец похлебать. Солнце-то вон как высоко. Оглянулся по сторонам – нет своих мужиков. «Забыли про меня, что ли? Одни ушли?» – подумал он с детской обидой, И в то же самое время телега слегка качнулась, словно попала на дорожную выбоину. Павлушка, на всякий случай, решил проверить, всё ли в порядке. (Мало ли что: сено-то колхозное – отвечай потом за него перед правлением). Едва завернул за воз, как увидел мужиков с полураспущенной верёвкой в руках.
   – Вы что делаете? – вырвалось у него. Мужики, застигнутые врасплох, так и остались стоять.
   – Да, мы, тут … – промычали они, умоляюще глядя на мальчишку.
   – Хотим … на бутылочку сообразить, – произнёс тот, что держал в руках верёвку.
   – Но … это же … колхозное, –  только и сумел выдавить из себя Павлушка.
   – За тюк, Паша, трёшку дают. Ещё на щи с мясом тебе хватит. А мы уж как -нибудь… хлебушком закусим. Верно, мужики?

   От таких слов  Павлушку даже пот прошиб. 
   – А ну, затягивайте обратно! – закричал он так, что стоявшие поодаль возчики побросали свои дела и уставились на них с ухмылкой (во даёт пацан!)
Первым не выдержал тот, что держал верёвку:
  – Тьфу… Затягивай сам. Пошли, мужики – сказал и направился к чайной. За ним поплелись и другие. Павлушка остался один.    

   Долгой и молчаливой была обратная дорога. Павлушка, сидя на тюках с сеном, никак не мог понять, за что мужики обиделись на него. Сено-то ведь колхозное.

   До родной деревни добрались благополучно. Всё бы хорошо, да только мужики долго ещё не могли простить Павлушке его выходку против всех. Председатель же, узнав о поступке парнишки, стал ставить его в пример другим. А по весне правление решило доверить ему колхозное стадо. Поначалу, конечно, было трудно, но деревенская жизнь с малолетства приучает детей к труду. Не каждому можно доверить едва ли не самое дорогое в хозяйстве – скотину, от которой в полной мере зависело благополучие семьи, если учесть, что за работу в колхозе в то время ставили трудодни-палочки, и сам Господь Бог не ведал, что будет на них начислено в конце года.

   …Передо мной лежат потемневшие от времени листы – протокол колхозного собрания семидесятилетней давности. Вчитываясь в его строки, пытаюсь проникнуться духом того времени, хочу понять психологию живших в то время людей. Кто они, рождённые до и после революции, обещавшей равенство и братство, сытую, счастливую жизнь? Читаю протокол и вижу, словно наяву, деревенскую жизнь того времени.

   – Ну, мужики, всё. Хватит коптить: уж лампы не видно. Кажется, все вопросы решены, – сказал председательствующий, прикрывая глаза рукой, посмотрел в зал и продолжил: – Да, вот ещё что… Марья, выйди-ка к свету. Где ты там прячешься?
   – А чево я там не видала? –  послышался голос из темноты, – Мне и здеся хорошо.

   – Вот-вот. Тебе хорошо, а телятам каково?! По уши в навозе. Будет и дальше так, поставлю на правление.
   – Да…люди… – взвился высокий голос Марьи, но договорить ей не дали. Задвигались скамейки, и колхозники всем скопом повалили к выходу: надоело переливать из пустого в порожнее, а в доме скотина не доена, не кормлена. В распахнутые двери за ними потянулся и табачный дым. Фитиль в лампе затрещал, пламя, готовое погаснуть, затрепыхалось. Только после того, как последний колхозник покинул зал, прихлопнув дверь, председательствующий подкрутил фитиль и,  устало присев на стул, провёл рукой по глазам. Перед ним лежал протокол только что закончившегося собрания.

   «Протокол №14 общего собрания Игошиского колхоза «Смерть кулаку».
Состоялось 5декабря 1931 года. Присутствовало 10 человек.
Председатель И. А. Морозов. Секретарь Л. Ф. Кочнев.
   Повестка дня:
   1.Утверждение нормы выдачи жмыхов общественному скоту и утверждение оплаты членам колхоза за уход за общественным скотом.
   2.О премировании членов за выполнение нормы выработки по качеству и количеству.
   3. Разное.
   
   (Упускаю выступление членов правления)
   Постановили: премировать лучшую работницу К. С. Тюрикову. Дать ей премию в размере 2 метра белого материала за обработку льноволокна качественно и в большом количестве.

  В разном слушали о даче лошади для возки дров единоличникам. Постановили: давать лошадь с таким расчётом, что норму лошади – один пуд сена и десять фунтов овса – скармливает тот, кто будет возить..
  Распределили всю продукцию по качеству и количеству выработанных трудодней. На каждый один день, если выдать деньгами, 28копеек. Общее собрание распределением удовлетворено».

   … Как же давно это было, но живут ещё рядом со мной люди того времени. У одного из них я сегодня в гостях. Сидим за столом. На коленях у хозяина, свернувшись клубочком,  спит рыжий котёнок. Я же, слушая своего собеседника, перебираю лежащие передо мной на столе его грамоты.

   – Нет, никакой строгости не ощущал, – начал свой рассказ Павел Игнатьевич (тот самый Павлушка). Работал в колхозе с детства, куда бы ни поставили. Выполнял всё, что нужно. Много чего пришлось пережить. Вот, например, в 1958 году это было, – сказал и на мгновение, словно вернулся в тот далёкий год, круто изменивший всю его дальнейшую жизнь. – Я в то время заместителем председателя колхоза уж работал. В одном из отделений случилась задержка со строительством гаража, а зима на носу, нельзя технику под открытым небом оставить. Не погонялой, а сам поехал топором махать. На второй день приезжает председатель с товарищем из райкома. Походили, посмотрели. Не знаю, о чём говорили, только через несколько дней вызывают меня в райком. Приезжаю, говорю дежурному: «Вызвали, а зачем, не знаю. Ругать, вроде бы, не за что, хвалить тоже». А тот улыбнулся и говорит: «Почему же сразу ругать, Павел Игнатьевич? Первый секретарь ждёт тебя. Проходи в кабинет». И верно. Вошёл я в кабинет, а секретарь мне навстречу встаёт, руку протягивает и так по-доброму улыбается. У меня отлегло от сердца немного. Я же знал, что председатель-то наш частенько приезжал домой с нахлобучкой. Я человек маленький, а всё же, кто его знает, что у начальства на уме? Порасспросил он меня, что да как, и вдруг говорит:

   – Как думаешь, Павел Игнатьевич, работа парторга легче или тяжелее плотницкой?» Сказал и так это с прищуринкой смотрит на меня.
   – Для кого как, – отвечаю.
   – Вот какое дело, – говорит. Поднялся со стула, прошёлся по кабинету. – Есть мнение бюро направить тебя парторгом в Емельяновский колхоз. Не спорю, колхоз дальний, тяжёлый, но бюро и я лично верим – справишься. Справишься ведь, Павел Игнатьевич? Очень нам нужны такие, как ты, люди на местах.

   Павел Игнатьевич рассказывает, а я представляю, как всё это было.
   – Пятнадцать лет отработал парторгом. Всякое бывало. Деревень много, а транспорт-то какой? Редко на лошади, чаще на своих двоих приходилось до деревень добираться. Только нравилось мне с людьми работать, – сказал и улыбнулся, видимо, вспомнив что-то своё, потаённое. Расправились редкие для его возраста морщинки. 
   – Молодой был, никакой усталости не знал.

   Он рассказывал, а я смотрел на его натруженные руки. Заметив мой взгляд, взял одну из лежащих на столе грамот, и опять потекла река воспоминаний:
   – Вот, храню. За первое место в соревнованиях  по дорожному велоспорту получил после заезда. А было это ранним утром в Иванове. Вручили тогда грамоту, и гуляйте, ждите, когда придёт машина, чтобы домой отвезти.  Ждать? Ну уж, нет. Сел на велосипед и к вечеру уж дома был. Шутя, проехал сто с лишним километров.  Заметь: асфальта и в помине ещё не было.

   – Несколько раз был в Москве, на ВДНХ, но неизгладимое впечатление осталось от Фестиваля молодежи в 1957году. Всю ночь бродили по улицам и площадям. На стадионе «Динамо» смотрели «Лебединое озеро». Много хорошего было. Есть, что вспомнить. А трудности, огорчения, наверное, они у каждого были. Как же без этого прожить? Не всегда получалось так, как хотелось. Не в лесу живём, не в монастыре – среди людей, а они все разные.
   Всё было. Одно такое «огорчение» запомнилось на всю жизнь. По итогам года председателю вручили именные часы, а мне  Почётную грамоту. Посмотрел на часы в руке председателя, на грамоту – и бросил её на стол президиума. Все сделали вид, что не заметили, кроме директора МТС. Хороший был человек, Василий Александрович Морозов. Отвёл он меня в сторонку после торжества и говорит: «Зря ты, Павлушка, грамоту бросил. Часы износятся, а грамоту храни. Это документ, подтверждающий, что ты честно работал».  Спасибо ему за те слова. С той поры все грамоты храню в этой папке. Чувствую ли удовлетворение от прожитой жизни? Безусловно. О чём жалею? Жалею о том, что опыт ветеранов не востребован. Ветеран никому не нужен. Молодёжь-то хоть у нас и замечательная, но и ей бы наш жизненный опыт пригодился. Стержень утерян. Не одумаемся – будет ещё хуже.

   … Передо мной сидел пожилой человек, многое повидавший за свою жизнь, но не растерявший чувства оптимизма, о чём говорили его глаза, молодые, пронзительные.
На стене мирно тикают часы, отсчитывая новые мгновения жизни. На коленях хозяина  посапывает рыжий котёнок. Ему нет никакого  дела до человеческих страстей.