Первая борозда
После душной ночи слегка посвежело, а потому пчёлы неохотно выходят на леток. Выползет одна-другая, прожужжат и обратно, расталкивая недовольных товарок, вентилирующих улей. И так в каждом из ульев. Пора лететь за взятком, но солнце не спешит подняться над сопкой.
Серая избушка с замшелой крышей наблюдает подслеповатыми окнами за просыпающимся точком. Всего окон-то – три. Одно из них глядит на дорогу. Чтобы войти в домик, нужно пройти сначала дощатые сени с давно прохудившейся крышей и всевозможным хламом, накапливающимся годами в углах. Если хорошенько порыться в этом хламе, можно найти массу полезных в хозяйстве вещей. Старые мешки пойдут вместо холстин на потолочины и как утеплитель в зиму. Металлические бочки с уже вырубленным днищем можно выжечь, промыть, залить воском, и получится отличная тара под мёд. Полтонны в каждую уберётся, не меньше. По случаю лета дверь в дом распахнута настежь. Входи, кому не лень. Лишь на ночь закрывается, иначе не дадут спокойно отдохнуть маленькие летающие «вампиры». Внутреннее убранство не блещет красотой. Убожество и запустение. Давно здесь не ощущалась женская рука. Печурка с чугунной плитой явно ждёт мастера; щелястый пол не мыт, не метён. На столе засохшие корки хлеба; из блюда с остатками мёда торчит алюминиевая ложка. Кружка соперничает чернотой с закопченным стеклом лампы-семилинейки. Даже в солнечный день здесь сумрачно и тоскливо. Ещё большую тоску нагоняют бьющиеся о стекло мухи и бабочки с оббитыми в безнадёжной борьбе за свободу крыльями.
Весна – самое благоприятное время года лишь только потому, что не летают, не жужжат мои заклятые враги – лесные комары-кровопийцы. И как только их Господь терпит?!
В один из таких дней решил я порыться в хламе, лежащем в сенях. И что же там нашёл? Конскую сбрую и настоящий плуг (запасливым, видно, был старый хозяин пасеки). Эта находка мне в скором времени и пригодилась.
Я ещё раньше приметил через дорогу заросший травой участок, явно использовавшийся когда-то под огород, но не придал этому значения. Как-то не вязалось одно с другим: у нас, пчеловодов, одно занятие – пчёлы, а тут сбруя да плуг. Откуда же мне, городскому пацану, едва окунувшемуся в это дело, было знать, как жили здесь люди. Мне картошка не нужна, но если есть земля и всё, что нужно, чтобы пахать эту землю, то можно и попробовать. Вообщем, загорелся, а уж коли загорелся, то потушить мои планы могло только глобальное наводнение. Во мне взыграли гены предков-земледельцев. Вот если бы с генами ещё передавался и опыт, накопленный ими за века!
Моя лошадка, хоть и выросла в деревне, но, как я успел заметить на личном опыте, переняла от предков всё самое худшее и к плугу никакого отношения не имела. Это я довольно быстро понял, пытаясь разобраться с плугом, таким простым, на первый взгляд, орудием труда. Получилось так, как в басне дедушки Крылова: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт». Моё согласие было, а спрашивать лошадку не стал. Ухватился за чапыги и с криком: «Но, милая!» – дёрнул для верности вожжой. Лошадка удивлённо посмотрела на меня, махнула хвостом и… пошла, так как привыкла ходить по дороге. А вот плуг почему-то не хотел идти так, как ходил при старом хозяине. Всё норовил свернуть в сторону, а то и вовсе выпрыгнуть из канавки, которую изредка чертил. Сколько ни мучились, а красивого пласта, как в кинофильме «Поднятая целина», не получалось. Единственное, что удавалось у меня с шиком, так это разворот в конце поля. Я просто бросал плужок набок, и он сам по себе разворачивался. На втором или третьем развороте лошадка решила, что на этом эксперимент с пахотой окончен, и спокойно направилась к дому.
Запело, закружило, завертело лето красное. Какая уж тут земля, какая картошка! Липы таким дурманом медовым окутаны, что голова кругом идёт. Только успевай качать да вощину ставить. До картошки ли тут!