из сборника «Дурмашiна»
опыт построения рецензии на миниатюру Андрея Колпака «Карлсон»
http://www.proza.ru/2015/07/26/1708
*
Конец восьмидесятых, что ли…
А может и не конец, и не восьмидесятых…
Но где-то далеко внизу уже начиналось безвременье, разваливался СССР и соцлагерь, зарождалась Аль Кайда, закипала, и бурлила, как светопреставление, мировая перестройка, а Карлссон беспечно сидел в ночи на карнизе на верхотуре какого-то дома в районе Васастан в Стокольме, где жила его крёстная мать Астрид Линдгрен, курил трубочку и беспечно болтал коротеньким ножками над чёрной, как космос, бездной, иногда чуть склоняясь и туда поплёвывая, отчего пропеллер на его спине, с короткокрылыми лопастями, как у винтажного вентилятора слегка, вполоборота, прокручивался. Над головой у него всходила огроменная луна, собираясь на халяву прокатиться по ночному небу, синюшно-бледная, словно её только что стошнило по благородной причине запущенной беременности. Где-то невидимо ухала какая-то мифологическая сова, пахло дзэн с примесью чань, открытым космосом с душком солярки и ржавого металла, махоркой, да снизу доносился едва слышимый шум нарождающихся миров, словно шелест страниц книги бытия и небытия, как вдруг за спиной раздался тревожный и липкий шорох шагов по битумной крыше.
Незаметно зажав трубочку в кулак, как пистолет, Карлссон резко обернулся, ловко наведя фальшивый ствол на крадущийся звук.
По крыше, на коротких ножках, к нему вкрадчиво приближался такой же маленький, такой же толстенький и пузатый человечек с подстриженной бородой и в таких же, как у Карлссона, детских коротковатых штанишках на одной лямке, застёгнутой на огромную белую пуговицу.
Увидев наведённый на него ствол, с тонкой, змеящейся струйкой дыма, он остановился, и нерешительно и вежливо сказал:
- Здравствуйте, товарищ Карлссон.
Карлссон не ответил. Но и ствола не опустил.
- А что это за кизяк вы тут курите? - повёл носом человечек.
- Сам ты кизяк, - обиделся Карлссон и кивнул в небо, - Это табачок с Большой Медведицы.
- Я не Кизяк, - поспешил откреститься человечек, решив, что это фамилия.
- А ты, вообще - кто? - подозрительно разглядывая человечковы штаны, потряс стволом Карлссон.
- А можно я, с этого момента, буду ваш верный друг и соратник? - решительно преодолев сильное волнение, попросил человечек.
- И оно тебе надо? - успокоился и устало усмехнулся Карлссон, засовывая пистолет обратно в рот, - Жизнь, полная опасностей и риска. Думаешь - штаны, как у меня одел - и всё.
- Надо! - жадно и мужественно подтвердил человечек.
- А ведь иногда придётся и сортиры чистить, и сугробы в белый цвет красить, - удивился Карлссон.
- Готов! - жарко выдохнул человечек, - На всё готов!
- Ну… давай, - безразлично пожал плечами Карлссон, затянулся дымком и опять плюнул в вечность, - Первое, что ты сейчас сделаешь - забудь своё имя. Даю тебе новое погонялово… - он задумался, - …отныне ты будешь мой верный друг и соратник - товарищ Энгельсон.
- Ой, как хорошо! - сложив ручки на груди, обрадовался человечек, опасливо глядя с края крыши, как плевок улетел и растворился в чёрной бездне, - А можно потом - я напишу вашу биографию.
- Когда - потом? - нахмурился Карлссон.
- Ну, потом. Когда рак на священной горе свистнет, - мотнув головой куда-то в космос, выкрутился будущий Энгельсон, ибо под «потом» подразумевал насильственную смерть героя.
- Да. Смерть рака красит, - задумчиво согласился Карлссон и сказал, как отрезал, - Потом - не кончится никогда! - странно и пристально глянул на человечка и спросил, - У Ёжика в тумане - есть биография?
- Нет, - растерянно пожал плечами человечек.
- А у Вини-Пуха?... у дяди Фёдора из Простоквашино?
- Не знаю, - совсем растерялся человечек.
- Мы - мифологические нелегалы - биографий не имеем, - устало объяснил Карлссон, - Только - легенды. Для совместно галлюцинаторного опыта жителей-зрителей, - и без интереса разрешил, - Но ты - пиши… а опубликуешь после… - он не договорил, но стало понятно, что недоговорено о смерти. И что это будет - героически сурово, - Про меня много напишут. - небрежно махнул он рукой, - И мультиков снимут, - но строго добавил, - Хотя - от дел отходить мне ещё рано - я ещё в полном расцвете сил.
- Хорошо, хорошо! - поспешил закивать Энгельсон, - А я пока материал собирать буду. И уже начал, - Энгельсон обрадовано полез в карман штанишек и достал бумажку, - Это с прозы. ру…
- Про мёд поэзии слыхал? - хмуро перебил его Карлссон, несколько брезгливо глянув на листок.
- Нет, - признался Энгельсон.
- Квасира знаешь?
- Кто ж Квасира не знает, - уклонился от прямого ответа Энгельсон, - Мудрец был.
- Великий мудрец! - строго поправил его Карлссон, - Все кроссворды отгадывал. Чего его не спроси - всё знал. Ходячая википедия такая. Я вот ни одного кроссворда до конца не отгадал. А два моих дальних родственничка, гномики Фальяр и Галар его зачем-то завалили в Свартальфахейме.
- Ужас! - воскликнул Энгельсон.
- Да, - подтвердил Карлссон, - А из крови Квасира выгнали медовуху - мёд поэзии. Кто глотнёт - тот гений. Гениально писать начинает. Но этии болваны, по пьяни, проболтались великану Гиллингу. И его тоже завалили.
- Ужас! - снова воскликнул Энгельсон и соболезнующее покачал головой, - Ну и родственники у вас.
- Не то слово! - согласился Карлссон и показал на себе, - Наследственность неважная, - и продолжил рассказ о мёде поэзии, - А сынок Гиллинга - Гуттунг всё это видел. Пришлось этим гномикам отдать медок. А наш верховный бог Один…
- Вотан? - уточнил Энгельсон.
- Один-Вотан, - попыхивая трубочкой поправился Карлссон, - … с помощью Бауги, младщего брата Гуттунга проник в пещерку, где Гуттунг прятал тот медок. В пещерке соблазнил великаниху Гуннлед, дочь Гуттунга, которая мёд охраняла, спёр мёд и дал дёру. Гуттунг, естественно, не к ментам кинулся, а в погоню. Но Вотан, не будь дурак, превратился в орла и улетел в Асгард. Правда, по дороге обосрался. Потому что Гуттунг камнями в него кидался - летать-то он не умел. В Асгарде Вотан вылил мёд в золотую бочку и отдал его своему сыночку - богу поэтов Браги. А то, что из Вотана в образе орла в полёте, так сказать, вытекло - вот из этого и родилась эта стихопроза.ру и все графоманы на ней.
- Там есть и достойные авторы! - горячо не согласился Энгельсон, - Вот например, товарищ Колпак Андрей Евгеньевич из Пятигорска.
- Над Пятигорском Вотан не пролетал, - признал Карлссон.
- У Колпака есть любопытные прозрения о вашей личности.
- Ну, валяй, - без интереса разрешил читать Карлссон, - Что он там прозрел, - и неожиданно возбудился, - А я там на Чапая похож?
- На какого чапая? - не понял Энгельсон.
- Ну, который с шашкой и пустота, - наполнил Карлссон.
- Да, вроде, не очень, - робко ответил Энгельсон, не понимая, хорошо это, или плохо, - Но шашки у вас там нет.
- А что у меня там есть? - расстроился Карлссон.
- Варенье.
- Какое варенье? - нахмурился Карлссон.
- Сорт там не обозначен. Просто - варенье. Ну, такое... варево из фруктов с сахаром.
- Фу, какая гадость! - сморщился Карллсон
- Но автор интуитивно учуял ваш алхимический брак с вареньем.
- Какой ещё брак - я не женатый мужчина, - немного обиделся Карлссон и стал объяснять, - Потому что все бабы дуры. Потому что они меня не любят. Вы, говорят, маленький и толстый. И ножки у меня, видите ли, коротенькие, - он вытянул ножки над бездной и поболтал ими в чёрном воздухе в лунном свете, - И пропеллер им мой обниматься мешает, - и он возмущённо спросил, - Ты знаешь, как меня поначалу эти газетные дамочки обзывали?
- Как? - заранее ужаснулся Энгельсон.
- Летающий бочонок! - брезгливо сморщился Карлссон и гордо объяснил, - А летающей бочкой, между прочим, звали первый шведский реактивный истребитель SAAB 29!
- Так вы - реактивный! - восторженно догадался Энгельсон.
- Реактивные - с пропеллерами не бывают, - строго поправил его Карлссон, - Но я работаю над этим.
- А какой тогда? Электрический?
- Если б я был электрический, то летал бы на верёвочке вокруг розетки. А я видишь - сама свобода, - обвёл руками звёзды Карлссон, - А бабы - всё равно дуры. Что они в самолётах понимают. «Ой, а почему самолёты летают?» - передразнил он, видимо, какую-то известную только ему блондинку и тут же сурово разъяснил, - Да потому что - я так захотел! Вот и летают. Так что там про меня?
- Вот что этот Колпак пишет… - и, поднеся листок к носу, Энгельсон стал близоруко и вкрадчиво читать:
- «Карлсон сидел на крыше. Весь мир лежал у его ног.
- Это я придумал мир... - думал Карлсон»… - и он остановился, как бы желая проверить реакцию Карлссона.
Карлссон долго молчал. Потом сказал:
- А что - Колпак мудёр. Давай дальше.
Энгельсон продолжил читать:
- «Я придумал мир, дал миру всё, оставив себе лишь мотор», - он опять остановился.
- Да… - после некоторого раздумья согласился Карлссон, - … жизнь мультика-нелегала - сплошные лишения. Риск, отвага и лишения. Что у меня есть в этой жизни? - вдохнул он и сам же и ответил, - Ни жены, ни семьи, ни детей. Только штаны с пропеллером. Но… - он назидательно поднял палец к огромной и бледной луне, - … в этом - суть и подвиг! - он вздохнул и замолчал.
- Я так и напишу, так и напишу - «в этом суть и подвиг» - клятвенно пообещал Энгельсон и продолжил читать:
- «Чтобы удерживать мир в своей голове требуется много
варенья... горы варенья!»
- Ну, во-первых - варенья - не горы, а море, - перебил Карлссон, - Густое море.
- Это верно! Это потрясающе точно! - возбуждённо согласился Энгельсон, - Конечно - густое море, - он суетно вынул ручку, что-то черкнул на бумажке и продолжил читать:
- «Я подсел на варенье ради существования мира и с каждым днём
его требуется всё больше! ... мир растёт... Знает ли мир обо
мне, о своём создателе?»
- Да, конечно, не знает! - даже возмутился Карлссон, - Что они обо мне знают, эти неблагодарные людишки! Все они вышли из моей башки, даже московский «Спартак» - и даже не догадываются об этом.
- Но Колпак-то догадался! - и тревожно, и радостно воскликнул Энгельсон, - И вот что он пишет дальше:
- «Знает ли мир обо мне, о своём создателе? Я не знаю... лишь
маленькие дети и одна домомучительница доподлинно знают о моём
существовании...»
- Да что может знать, эта дура! - сердито махнул рукой Карлссон, - А про детей - этот Колпак верно написал. Только дети понимают, кто я такой.
- Дети и Колпак! - уточнил Энгельсон.
- Дети и Колпак, - подтвердил Карлссон и кивнул на бумажку, - Что там дальше?
Энгельсон снова стал читать:
- «А может перестать есть выклянченное правдой и неправдой у
детей варенье и пусть этот мир растает как дым? Нет... жаль эти
крыши, эти дома... жаль...Эгей, мы ещё пошалим, Малыш!!!» - и он торжественно опустил бумажку.
- И всё? - удивлённо спросил Карлссон.
- Всё, - уже менее торжественно объявил Энгельсон.
Карлссон тяжело вздохнул, встал и, держа трубку в руке как Сталин, стал расхаживать по самому краю крыши.
Энгельсон смотрел на него и у него кружилась голова.
- Ссышь? - усмехнулся Карлссон.
- Ссу, - стараясь не глядеть вниз, признался Энгельсон.
- А ты не ссы, - посоветовал Карлссон, - Вот Колпак же не ссыт правду писать. Хотя и не всю.
- Не ссыт, - согласился Энгельсон.
- А ты поменяй местами. Представь, что низ - это верх. А верх - это низ. И ты - летишь!
- А упаду, - трусовато глянув в бездну, плаксиво не поверил Энгельсон.
- А ты представь, что ты не на асфальт упал, а прилип к потолку.
- Я так и буду делать, - восторженно пообещал Энгельсон, - А зачем?
- А затем, что тебе в Пятигорск надо. К Колпаку. На первое задание.
- А что я ему скажу? - растерялся Энгельсон.
- Скажи, чтоб биографию мою правильную сел писать, - и Карлссон снова стал ходить по краю крыши, - В России есть три перевода книжек обо мне. А биографии моей нормальной - нет. Вот, например Эдуард Успенский пишет, что я - глюк.
- В смысле - Кристоф Виллибальд? - не понял Энгельсон, - Композитор?
- Да какой виллибальт! - рассердился Карлссон, - Просто - глюк. Де, мол, меня нету. Маман моя, Линдгрениха была, Успенский есть, весь мир есть, а меня нету.
- Это он сильно не прав! - возмутился Энгельсон.
- Скажи Колпаку - пусть перепишет. Во-первых - Карлссон пишется с двумя с. Но главное - это варенье! Я с детства терпеть не могу варенья. Оно сладкое и у меня слюна от него кончается. Передай этому Колпаку, пусть черпает мою биографию не из советского мультика, а в подлиннике. Там написано - я люблю щёттбюлляр - шведские жареные мясные фрикадельки. Которые перевели на пятигорский, как тефтели. А в тефтели добавляют крупу. А во фрикадельки - нет. Ой, как я обожаю щёттбюллярчики! И торт, торт со взбитыми сливками! И творю этот мир я - не из варенья. Я варенье - терпеть не могу! Пусть напишет правильно - из щёттбюллярчиков и тортика, - он зевнул, - Пойду сосну часика на два. А ты, давай, давай, лётом в Пятигорск! Первое секретное спецзадание! - заторопил Карлссон и напутственно подтолкнул Энгельсона к краю крыши.
Балансируя на носочках, Энгельсон отчаянно замахал руками и не удержался, - А-а-а-а! - раздался протяжный удаляющийся крик и растворился в чёрной бездне.
- Ёёёоо-мопед! - глянув вниз, схватился за голову Карлссон, - У него ж только штаны, как у меня, А моторчика-то нету! - и свесившись, крикнул в бёздну, - Энгельсон! Представляй, что ты вверх летишь! Представляй, представляй из всех мозгов! И сейчас к потолку прилипнешь!
Ответа из бездны трагически не было.
Щурясь вниз во мглу, Карлссон печально вздохнул, - Даа-а… хороший секретарь был… Придётся теперь самому в этот Пятигорск лететь, - и вдруг вспомнил, что у него с обеда остались с десяток поджаристых мясных щёттбюлляров под сливочным соусом и недоеденный кусок тортика со взбитыми сливками. Всплеснул ручками и трусцой побежал в свой домик за печной трубой - перекусить, завалиться на диванчик, накрыться пушистым пледиком и дальше творить миры и судьбы. Как мультики. Карнавал в Бразилии, вспышку на Уране, переход Суворова через Альпы, Колпака из Пятигорска…
А вот обратно - из миров тортики - что-то у него никогда не получались.
*