Писать или не писать? Написать и выставить здесь – значит, поделиться с другими. Пустить к себе внутрь. А это – личное, очень личное. Таким сокровенным делиться не хочется ни с кем. Написать – значит, сохранить в памяти. Хочется ничего не забыть, помнить малейшие подробности. Боль чуть отошла, осталось желание помнить.
Мне 14 лет. У меня первая любовь. Он – врач-хирург, оперировал мою маму. Он намного старше меня. У него внимательные глаза за стёклами чуть затемнённых очков и приятный успокаивающий голос.
Я сижу на стуле возле маминой койки, вечер. Он зашёл спросить, как дела. Его рука лежит у меня на плече. Тёплая крепкая рука. Замираю, боюсь шевельнуться. Драгоценное воспоминание.
Он на работе с раннего утра до позднего вечера. Быстро ходит по коридору, халат всегда нараспашку, развевается. На первых курсах мединститута я тоже всегда ходила расстёгнутой, преподаватели ругались. А я хотела быть похожей на него.
Я писала ему письма. Сумасшедшие письма. С номером телефона. Он звонил, я краснела до висков, бросала трубку. Я знала время, в которое он ходит на работу и с работы. В это время я часто болталась по улицам маленького городка с подружкой. Увидеть его. Просто посмотреть. Они всегда ходили вместе с женой. Он улыбался, здоровался. У меня уходила земля из-под ног.
До 9 класса я собиралась после окончания школы поступать на иняз. Первая любовь подсказала, что мне нужно в медицинский. Только туда. Буду хирургом.
Когда я была на втором курсе, мама снова обратилась к нему. Я пошла с ней. Он её посмотрел, оставил собираться, забрал меня и увёл к себе в кабинет. На мне – расстёгнутая зимняя куртка. Он меня обнял. Обнял под курткой. Прижал к себе. Поцеловал в шею. «Не переживай, полечим твою маму, всё будет в порядке». Удивительно, что я не потеряла сознание. На воротнике остался запах его одеколона. Драгоценное воспоминание.
Мы виделись изредка, случайно, раз в несколько лет, когда я приезжала к родителям в маленький городок. «Учусь в медицинском», потом – «Уже работаю»… Всё те же внимательные глаза.
Его привезли ко мне на дежурство 4 марта. Я его не узнала сразу. Он бросил курить в ноябре, немного поправился. Назвал фамилию. Я присела на подоконник – покраснела до висков, закружилась голова. Оказалось, что ему уже 70. Огромный нелеченный ифаркт с осложнениями. Пока довезли – отёк лёгких.
Ходила возле него кругами. Подошла в очередной раз, он: «Мы где-то виделись?..» Я: «Да, в маленьком городке. Вы когда-то оперировали мою маму…»
Позже подошла, он: «Я вспомнил всё досконально». Мне хотелось закричать: «Что?! Что именно Вы вспомнили?!» Вокруг – люди. Кричать нельзя. Он крепко взял меня за руку. Как будто это было самое естественное, что он мог сделать в этой ситуации.
Вечер. Ему было плохо, задыхался, несмотря на наше лечение. Снова и снова брал меня за руку, подносил к губам, целовал.
Ночь. Он поспал какое-то время. Я спать не могла. Зашла к нему. Он протянул чашку – воды. Я налила, он с жадностью выпил. Разве это не тот самый стакан воды, о котором так много болтают?..
Сидел на койке, свесив ноги. Я стояла перед ним. Взял меня за руку, притянул к себе. Зарылся лицом мне в грудь. Я гладила его затылок и шею. Обнимала за плечи. Оторвался через некоторое время: «Как плохо болеть…» В глазах – тоска. Но – сильный. Сильный и нежный. Драгоценное воспоминание.
«Заяц, ты ещё не ложилась. Иди, отдыхай…» Снова и снова целовал мне руки, колол щетиной. Я готова была сидеть возле него всю ночь. Он лёг, укрыла его одеялом. Ушла.
Утром – лучше. Одышка меньше. На прикроватной тумбочке лежит электробритва. Поцеловал мне руку. Гладко выбрит. Хороший знак.
Он: «Мы ещё увидимся?» Я: «Обязательно».
Мы больше не увиделись. Вернее, я его видела, но это уже был не он – тело. 7 марта, моё следующее дежурство. Он жив, но в сопоре. Инсульт? Возможно. Предпраздничный день, в нашей маленькой больничке нет возможности его дообследовать. Перевели в другую больницу.
Он снился мне почти каждую ночь. Сначала был доволен, улыбался, подходил ко мне, а я отступала. Потом был злой, душил меня. В последние ночи не снится.
Я прозванивала туда, спрашивала о его состоянии. Всё так же. 12 марта мне сказали: «Мы собираемся перевести его вам обратно». Не перевели. Умер. 13го или 14го, не знаю точно. Вчера похоронили.
Он не хотел жить. Не цеплялся за жизнь. Всегда – крепкий, подтянутый. Он не хотел становиться немощным стариком. Возможно, слишком много видел таких за десятилетия работы.
Я оплакала его вечером 14го, после того, как узнала о его смерти. Ревела весь вечер, судорожно всхлипывая и тихо подвывая. Больно. Было очень больно.
Вчера – очередное дежурство, я в прострации. Весь день меня терзал глупый ненужный вопрос: почему я ему не сказала? Почему я ему не сказала, что он был моей первой любовью? Почему решила, что мы ещё увидимся, и у меня ещё будет время? Почему? Слабая, почти незаметная надежда – может, он всё знал?..
Потом, вечером, - прозрение. Прозрение и благодарность. Вдруг я поняла, что этого всего могло бы и не быть. Полдня 4 марта, ночи, утра 5 марта. Его могли бы привезти в другой день. Я могла бы дежурить в другой день. И этой встречи просто не было бы. Но она ведь случилась! Мы всё время смотрели друг другу в глаза. Разве он не прочитал всё по моим глазам?..
Возможно, я облегчила его уход. Надеюсь. Глазами, руками… Тогда, вечером 4 марта, у меня в голове всё крутилась строчка из стиха: «Человеку нужен человек»… Я пыталась отдать ему всё своё тепло.
А он… Эта встреча показала мне, что я ещё жива. Жива. Способна чувствовать.