Десантные галоши...

               
                - дедская литература -


               
                Покажи мне, в чём твой дед одет, -
                Тайну я твоих тебе открою бед...

                Автор
                ---------

               
                I

    Какой я умный!
    Почти, как дед Валерка.
    Которого близживущие по глупости своей считают дураком.
    - Опять этот старый оранг с парнями подрался?
    Спрашивают друг друга соседи со смехом ехидным.
     - Ну!
     - Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве?
     - Так примерно: он же, идиот, нож из-за голенища выхватывал!
     - Постой, какие голенища - у галош?
     - В  сапогах был!
     - В честь победы на поле Куликовом?
     - Наверно. За какого-то Пересвета Ослябу тосты на весь переулок орал...
     «За какого-то»!
     Вот уж лавочники хреновы:  ценник -  и Библия ваша, и «Мастер и Маргарита».
    Во-первых, не какого-то, а за каких-то: их же двое было - Осляба и Пересвет. Во-вторых, неужели тяжко в календарь глянуть? «Утро восьмого сентября было туманное. Солнце осветило пять русских полков, выстроившихся перед битвой.»
     Согласен, Ослябу можешь ты не знать: он был дублёром. Но Пересвета-то знать - обязан! Если бы не он, не было бы у тебя этого ларька со сникерсами, а водил бы тебя монгол как скота на волосяном аркане.
     Но - ладно.  Я человек вялоконфликтный. По крайней мере, по сравнению с буйным  дедом Валеркой. Это он насчёт лавочников и Пересвета расходился. Мне по барабану. Я всего лишь  добросовестно мысли  его пересказываю...
     А дед Валерка по случаю нашей победы на поле Куликовом, стало быть, в парадной форме был. Что выглядит, - не измени мне, память дырявая, - так. Старые, но хромовые прохаря. Десантные штаны. Шёлковая красная рубаха, как и сапоги, купленная в прошлом тысячелетии. Хотя сам, наглый, говорит, что важна не рубаха, а забабаха. Серебряная борода веником вразлёт (обзавёлся после Миллениума). И неугасимая ярость в серых, чуть навыкате,  очах.
      Это прошу запомнить особо: дед Валерка - человек стабильно яростный.
    Соседей, как вы уже догадались, он презирает. Прежде всего именно за то, что они не отмечают, - и даже вообще игнорируют!-,  наши знаменитые победы.
      Ледовое побоище.
      Переход Чёртого моста.
      Полтава, Синоп, Шипка.
      Плюс битва на Лопасне и Рожай, вестимо. Любимая, кстати, битва деда Валерки.
Не знаете? С вами всё ясно: по несгибаемой шкале ценностей  носителя «десантных галош» (будничная обувка), - пещерный вы  заяц и даже  саблезубый воробей .
   Так он, склонный к словотворчеству, фигурно ругается, прибегая к иносказаниям, парадоксальным образам и сравнениям. Если, разумеется,  у него нет на данный момент очередного моратория на сочный российский мат...
    Да, но дед дедом, а какой я умный! Прошу пристального внимания: ещё ни один автор в мире не брал для эпиграфа своего опуса - свои же собственные слова.
    А я взял.  Потому,  что  умнее ничего не нашёл. Так себе: суета и выпендрионы.
  Вроде, «У России две беды». Если дороги - и любители дурацких афоризмов собственной выпечки, согласен. А дураков на душу населения у всех хватает. Или даже -  вот: «Прощай, немытая Россия». Мишель, я, конечно, пардон, поскольку ты у нас самый юный классик, но с какого перепугу именно она -  немытая? Ты бы лондонские предместья времён Джека Потрошителя понюхал: сами агняне задним числом признаются, что запашок буквально с ног нюхающих валил. А князь наш мудрый, дщерь свою замуж в Париж со слезами отдавая, даже пытал очевидцев: а в грязном том хуторке близ Брюселю можно деве киевской вотще жить ?!
  Поражаюсь я  нашему лакейскому  вилянию бёдрами  перед дальним закордоньем.
  Но ладно: оставим эту суету и прильнём к мудрости автоэпиграфа. Потому что, как дед одет, - такой и менталитет. В который, как известно, можно только верить.
  А будничная форма деда Валерки,- то есть то, что не напоказ, а из глубин души идёт,  - это -  десантные штаны и глубокие галоши.
   Вот он,  наш Знак фирменный, а не дураки и дороги.
   От дураков слышим!
   С ней, с тайной этой странной, и будем по уму  разбираться.

                Чтобы понять, кто утопил Муму,
                Нам надо знать, зачем и почему
                Тот молчаливый, словно пень, Герасим,-
                Который, кстати, вроде бы не квасил,-
                Собачку в одночасье порешил,
                Хоть псину ту и  холил, и  любил...
                «Вот, - скажет Критик,- суть менталитета
                Российского! Да разве мог бы ЭТО
                Член бундестага, скажем, совершить?
                Такого в страшном сне не может быть!
                У немца просто культ любви к собакам.
                Спросите хоть у жителей бараков
                Любого из концлагерей - и вам
                Всё станет ясно». Горе-горе нам!
                Рвём волосы над выей и в подмышках.
                Надеюсь, мэтр о покаянье слышит?
                Простите нас, все бундестаги-сеймы:
                Мы виноваты! Рот открыть не смеем...
                Короче: все ошибки признаём
                И вглубь своих характеров идём,
                Чтобы понять, пардон, - с какого хера
                Одет так странно буйный дед Валера.



                II

   Меж тем дед вбил в свою упрямую башку очень рискованную мысль.
   Даже идею-фикс, не побоюсь этого слова.
  Поскольку взрослые его сыновья погибли,- один в Афгане, другой в горячей точке поближе,- решил он, что будет доживать несостоявшуюся молодость своих пацанов как бы за них. И, не будучи тихоней никогда, - в старости совсем отпустил удила.
   Жить здоровой жизнью не имело для него смысла.
 Тем более, что тормоза Вестингауза, - так он, одно время работавший осмотрщиком вагонов (кем он только ни работал, хотя всегда предпочитал быть обычным грузалём), называл, вкладывая в слова эти исключительно положительный и даже нежный смысл, свою супружницу, - больше не было. Умерла Маша, непотребного буйства  муженька родного не выдержав,  уже несколько лет назад.
   - Добил гад бешеный Марию Сергеевну дуроломством своим! - качали головами соседи, вспоминая тихую и работящую жену деда Валерки. - Святая была женщина!
    Ну, это, конечно, преувеличение. Не то, что святая, а то, что якобы  добил.
   Супружницу дед Валерка никогда не обижал. Лишь пару раз, когда она достала его со своим огородом, демонстративно повырывал сухую огудину с помидорных грядок  - зубами. На, мол, тебе -  прополку. Так, да?!
    Зубы у деда Валерки, кстати, были волчьи: ни один никогда не болел.
    Совершенно страшной силы была у невысокого, но размашистого в плечах деда и челюсть. Он за неё,- да, за неё!-, мог пить бесплатное пиво хоть бочками. Потому что регулярно выигрывал у парней все пари. Суть которых была вот в чём.
   Когда дедовы ребята погибли, - конкретнее: когда после старшего погиб ещё и младший,- Валерка почувствовал в челюстях совершенно звериную силу.
    Хотелось кого-нибудь загрызть.
    Но - кого?
    Хрен поймёшь, кто в этой стране виноват!
    Пошёл он тогда, - ещё совсем не старый, ещё лишь слегка шестидесятилетний (то есть уже  червонец с гаком тому назад), - в пивбар. И ему вдруг фантастически показалось, что он...  свой старший сын Колька, который был здоровый, как бык, и любил побаловать организм этим мочегодным напитком местного производства.
   Дед Валерка  спустился в вонючий  подвал. С ещё советской забуфетной витриной. Туземно украшенной пустыми банками из-под закордонных пив, которые казались нам чем-то фантастически желанным, но недоступным. Поставил на столик свою кружку пива. Там ещё три стояли. И три парня при них. Годами с младшего сына  Олежку. И  решил дед всех  удивить.
    Вообще, удивлять, находиться в центре всеобщего внимания было вечной его страстью. Артист и трибун буквально торчал из него, как кадык из горла.
      - Пацаны!- нагло сказал тогда Валерка, хотя раньше такого трюка не проделывал и шёл теперь на очень большой риск.- Спорим на десять пива: всю эту хренотень, - рыбу и раков, гоп-стоп, Зоя,  не убирать!-,  я сейчас подниму зубами. Вместе со столом отечественного производства! Спорим или жим-жим, родная ?
      У парней - глаза на лоб.
      И от самого предложения крепкого ещё деда. И от наглого тона его.
     А Валерка, представив, как младший его пацан три дня умирал в какой-то чужой, как другая планета, сакле от раны в живот, - за какой хрен? где - немцы? вы что творите с детворой нашей, быки  зажравшиеся, суки медикованные!? -, и вдруг вообразив, что тащит сына из лап смертушки ( с ним нечто подобное иногда бывало: он мог представить себе такой мороз, что начинали коченеть пальцы, или такой ветер, что начинали шевелиться волосы:  художественная натура!),  - и поднял стол.
С четырьмя кружками пива под урез, с лещами и красными не от стыда раками. Которые родились и жили, по нашему разумению, лишь для того, чтобы стать лучшей закуской для этого вот мочегонного пойла глубоко провинциального разлива.    А мы родились,- опять же по чьёму-то разумению, - чтобы стать мясом войны. И жалеть такое дерьмо, как мы, просто смешно: бабы ещё нарожают.
     Да, поднял!
     Раз и навсегда открыв в себе  сей дар небожий.
     Но и это уже давным-давно было...
     Ничто больше не связывало деда Валерку с заоконной действительностью.
    Всё, что там происходило, вызывало у него презрение и ярость. Она, сучья эта действительность,  отняла у него с совершенно непонятно с какой,-  нету же немцев, твари вы с портфелями вместо башки!-,  целью сыновей, лишила его внуков. И видал он теперь её в гробу вместе со всеми прогрессивными  преобразованиями.
     Валерка регулярно пил самогон собственного производства
     Щедро поил им всех, кто приходил к нему в гости.
     А шли на дурничку только так! 
     Хата и двор постепенно деградировали от полного бесхозья. Это было уже как бы не жильё человеческое, от которого исходит ровное тепло, а  лишь навозоподобный культурный слой с вросшими в него черепками гнусного быта.
     Опускался,- временами до состояния совершенно скотьего, - и сам дед.
     Но себя он всё-таки иногда чистил!
     Почему-то, как Маяковский, под Лениным. Ну, образ такой. Не помните, что ли?
     «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше». Дочистился, блин, до девяти граммов. Или у пистолета — меньше? Никому нельзя верить!
     Да: очень стал любить Ленина буйный дед Валерка. Хотя  в сравнительно нормальной жизни,своей - которая закончилась, которая исчезла вместе с Марией Сергеевной,- политики брезговал, а всю  вертикаль власти презирал.
    Теперь же ему стало казаться, что ту власть он любил. Ту, при которой, кстати, дважды по году в молодости  сидел. За элементарное уличное буйство...
    - Продали Россию! - выступая при гостях за столом под грушей, говорил теперь дед Валерка, знавший, кстати, много стихов и сам малость устно пописывавший.- Я бы этих Цких-Ских на фонарных столбах за яйца вешал!
   Гости-товарищи, - а народ под грушей гужевался в основном пожилой, лукавый самогон малость его бодрил и как бы слегка молодил,- щедрого хозяина дружно поддерживал. Просил продекламировать что-нибудь «душевное», «наше».
  И дед,- особенно если был по какому-то случаю в красной рубахе, эффектно вставал, картинно серебрясь роскошной бородой, которую холил даже в запое.

                Не люди вы: вы пидоры и суки!

    Не понял?  Ах, я не должен цитировать «такое».
    Почему? Какой же я тогда реалист да ещё критический!
    Потомки должны знать правду. Продолжу!

                Вот вам мой ...

    Ладно: здесь пропущу. Естественно: «...козлы, в обеи руки!»

                Берите и взахлёб его...

    Ну, дед Валера, какой же ты похабник! Ещё раз пропускаю.

                Вы хуже немцев для моей России.
                Покрыта шерстью ваша вся порода:
                Вы - стая волков на хребте народа!
                Но к главной схватке мы уже готовы:
                Вы захлебнётесь нашей алой кровью.
                Еще чуть-чуть - и наш черёд придёт:
                Семнадцатый есть в каждом веке год!

     Вот так он их чешет, дед Валерка. И так  жжёт глаголом сердца людей.
     То есть что же получается? Блатной и революционер одновременно?
     А почему нет? Как Котовский. А теперь ещё и как Мишка Япончик.
     Причём  к тому же, единственного из всех бугров,  если не уважает, то,
     по крайней мере,  терпит Самого.Нечего всуе именами размахиваать.
     Такие вот получаются странные десантные галоши.
     Российский феномен начала нового тысячелетия.



               
                III

    Для чего деду красная шёлковая рубаха?
    А для женщин!
    Он по-прежнему сохранил к ним совершенно яростное обожание.
    Причём - только к молодым : бабки деду не нравятся.
    Казалось бы, - почему? Чему они хуже девок, бабки!?
    Впрочем - ладно:  если все такие серьёзные,  можно и в шуты попасть...
    Иногда при гостях, - когда те уже нажрались на дурничку или просто обрыдли ему своей серой унылостью,- однако чаще, конечно, когда во дворе он был сам, дед Валерка подходит к сеточному забору своего, ныне запущенного подворья (при Марии Сергеевне, которая, прости её Господи, деда любила, хотя и называла его «крокодилом», здесь был идеальный порядок) -  и,  подойдя, начинает ворковать.
    Он так и говорит, себе и всем, на предмет этого,  уже совершенно карикатурного действа: «Пойду с девками поворкую». Ни одну не пропустит!
     - Девушка, вам говорили, что у вас лучшие ножки в ЮФО?
    Это, так сказать, запев.
    На который дед получает целый спектр всяких ответных действий.
   Большинство молодаек и девчонок просто ускоряют шаг. Некоторые шарахаются от забора на проезжую часть. Иные презрительно плюются. Причём - прямо в морду деду Валерке. Обычно называя его в миг полёта плевка  «старой обезьяной».
  Реакция на мужскую молодость и мужскую старость у женщин феноменально разная:  парню, - даже некрасивому, даже глупому как пробка,- может проститься всё, ибо он потенциальный самец. Деду, - будь он хоть двадцати семи пядей во лбу,- не простится ничего: старость молодости явно или тайно отвратительна.
   Ибо она старость, - завтрашнее зеркало молодости, в которое лучше не смотреть.
 «Требуются седые волосы», как писал когда-то Юрий Нагибин, - это ему так хотелось:  мифчики такие он себе придумывал. Кому они нужны седые волосы? Цвет  жизни, которая  идёт уже лишь по инерции! Цвет, от которого – тоска, а за которым...
   Но иногда-иногда любопытство всё-таки вдруг берёт верх. Юное существо, только что бойко стучавшее каблучками по тротуарному асфальту, удивлённо замедляет шаг и внутренне замирает, становясь Ухом. А вдруг наглый дед - говорит правду?!
Уловив момент этого долгожданного замешательства, седоклокий импровизатор      Валерка начинает чесать  вдогонку по-белому.  Всё более и более громко.
   Блок чередуется с Есениным.  Есенина сменяет Маяковский.
   Да всё по делу!
   Но недавно совсем диковинный случай грянул.
   Услышав  дубовый стартовый комплимент, девушка остановилась и сказала:
Патре, я знаю, что у меня лучшие ножки в ЮФО. Но -  что дальше?
Девушка была на голову выше деда. Быстроглазая. С надменноаристократическим носиком: легчайшая, едва уловимая горбинка. И кофточка так зазывно висела у ней на одном плечике, что её неудержимо хотелось поправить. А юбка не имела длины. Она имела чисто символическое значение. Намекая: здесь должна быть юбка. Дед на мгновение растерялся,- не ожидал-с -, а стройная, как корабельная мачта,  девушка  засмелась и сказала, протягивая ему узкую ладошку:
   - Поцелуй - и напрягись. То, что ты пока сказал, - банально. Напрягись, патре, и наговори мне кучу красивых слов: они сегодня в очень большом дефиците!
  Обалдев от почти осязаемой близости юного существа, - «Как от неё пахнет!»-, любуясь бойкой девчонкой,- да-да,  просто любуясь, не надо этих жирных намёков!-,  дед Валерка напрягся, внутренне перескочил через какой-то порог - и его понесло.
   Кое-что на эту тему он вспомнил. Кое-что сам присочинил, не отходя от кассы. В смысле - от забора. Получилось вот так.

                Ты летишь над грязью и над бытом,
                Каблучки звенят, как ксилофон.
                Красными глазами смотрит быдло -
                Нынешней России главный фон.
                Ни тебе поэтов, ни корнетов:
                Оборзевших шопмэнов оскал.
                Ждать от них букетов и сонетов?
                Этот хряк лишь ценники писал!
                Оборзели и оскотинели:
                Смотрят  эксклюзивно под подол.
                Души - души! - ваши проглядели,
                А без них всё плоско - словно стол!

    Увидев, что у деда текут из красных от напряжения глаз слёзы, девушка вздохнула, погладила стихотворца  прохладной ручкой по серой лысине. 
         Сказала:
          - Надо же, и правда,  -  поэт! Зачем же ты такой старый, патре?
          - Мадам,- взвился дед,- у истинного поэта нет возраста!
          Девушка насмешливо уточнила, в быстрых её глазах заиграли зайчики:
          - Патре,  у истинного поэта обычно  нет денег.  А возраст, к сожалению, есть.
          Дед отчаянно привстал за забором:
           -Хочешь, я продам хату?!
          Девушка искренне расхохоталась.
         - Вот эту... - она иронически пожала плечами.- За такие ножки,- незнакомка без всякого стеснения подняла юбку, хотя поднимать её было практически уже некуда, показывая ноги, как показывают товар, - дворца не хватит. Да, продаётся. Но дорого! Извини, патре: не имеющий молодости должен иметь достойную недвижимость. Тогда торг уместен. Ещё раз извини,- она, уже прощально, ещё раз погладила совершенно шёлковой ладошкой Валеркину лысину. - Ты, конечно, из мэнов: это так редко в голубом мире  и так обнадёживает!  Но , увы,  ничем  помочь  я тебе не могу.
         Дед Валерка возмущённо вскинул на лоб кусты седых бровей:
       - Неужели ты думаешь, что мне ещё что-то надо, кроме любоваться твоей юной красотой? Почему вы все так думаете, современницы жирных лавочников? Почему не верите, что на вас достаточно смотреть зачарованными глазами?!
         Соврал, конечно. Причём — нагло. Но прозвучало очень искренне.
         Импровизатор, он и в прозе импровизатор...
         Такое вот было  недавно воркование у забора.
         Дед тогда  долго стоял с открытым ртом.
         Он только что разговаривал с представительницей совсем иного мира!
         Этот мир был ему чужд. Но  её, - именно её и только её,- он не осуждал.
         Если всё продаётся, -  разве может быть бесплатной красота?!
        Думая так,  дед зачем-то вспомнил, что Мария Сергеевна всю жизнь стеснялась раздеваться при свете. Хотя, когда выключали, всё у них было нормально.
        Кхекнул. Вернулся в сейчас.
       Да, был бы дворец - пихнул бы не глядя!
       Пусть бы она то сраное бабло на ленты-бантики перевела.
       Зато он бы не умер: он бы ворвался в смерть на белом коне!

 



                IV

       У эстета Валерки в хате был настоящий свинарник.
       Воняло самогоном.
       Воняло старостью.
       Всюду были мерзость и запустение.
       Но сам эстет, он и в хлеве эстет!
     Кроме стола с недоедками-недопитками и раздолбанного дивана, в свинарнике было трюмо с огромным зеркалом. Этакая  светлая тень Марии Сергеевны.
     Трюмо дед всегда протирал тельняшкой,- в молодости он моряковал ( четыре года на торпедных катерах Балтику рассекал!) и любовь к этой шмотке сохранил на всю жизнь, - а на полочку ставил букетик каких-нибудь цветов.
       Это был ритуал отношения к жене. Соблюдаемый железно.
     Как и в случае с советской властью, все конфлиткты давно забылись. Остался только ровный умиротворяющий свет. До сих пор исходящий от главной женщины его жизни. От женщины, которая долгие десятилетия делала из него человека. Ну или хотя бы нечто человекоподобное.  А зверя его подшкурного держала  в клетке...
     В тот раз, - в какой? без разницы: в тот - и всё!-, дед особенно долго крутился перед зеркалом. Судя по всему, он себе нравился. Чтобы не сказать - очень.
       И был в такой оценке собственного фэйса не одинок.
      Знаменитый путешетсвенник маркиз де Кюстин писал, что ничего, красивей лиц русских стариков (именно мужского пола, однако!), нигде в мире не видел.
   Дед считал, что красная шёлковая рубаха, серебряная борода на ней и безадресная ярость в глазах - сочетание очень эффектное. В том числе для женского пола. А если учесть, что за голенищем мягких сапог у него всегда был грозный немецкий тесак,- который в жизни своей железной не знал иной крови, кроме куриной (когда-то они с Марией Сергеевной держали птицу), но вселял уверенность, свойственную вооружённому человеку,- то становится понятно, почему  дед Валерка вбил  в свою башку, что может вёсти себя на равных даже с группой круто подвыпивших парней. Разумеется, это было опасным заблуждением. И даже полной, - не понятно, правда, какой: то ли детской, то ли старческой, - глупостью.
       Но вот так - и всё.
       - Могём? - спросил дед Валерка своё отражение в зеркале.
      На что плечавый старик в алой рубахе, - более сподобленной быть не на эстете и стихотворце, а на палаче,- уверенно-нагло ему ответил:
       - И делать не хер: как два пальца при боковом ветре!
      Иногда я, прикидываясь дураком, думаю: зачем деду нож за голенищем?
      Никого резать он им, конечно, не собирался.
      А для куража!
    Государству,- в том числе в лице его двусмысленной милиции, которая иногда страшнее тех, от кого нас защищает, - он никогда не доверял. Буйная молодость, когда можно было отмахаться подручными средствами, давно прошла. Дважды он, как уже было сказано,  доотмахивался до знаменитой старосоветской 74-й. По которой, впрочем, пересидело в тюряге чуть ли не полстраны.
     Вот и ходил дед Валерка  в город,- так здесь все называли три улицы центра, за которыми фактически опять было село,- исключительно вооружённым...
   Вообще, как я постепенно понял, живя в этой большой стране уже долгие годы, сажают здесь лишь тех, кто что-то делает плохо. Вернее даже так: сажают тех, кто не умеет что-то делать, Кодексом стыдливо запрещённое, - очень хорошо.
     Мало ли кто в дедовом зачуханном городишке дрался! Некоторые всю жизнь этим занимались. А  дважды сидел — он. Потому что не столько дрался в пресловутых «общественных местах», сколько при этом шумел и фигурно матерился.
   Недалеко от деда, например, настоящий убийца живёт. Но так в своё время  всё чисто обделал, кат, что комар носа не подточит. Даже привода в милицию за душегубство не заработал. Талант!
  Что до банального воровства, то это и вовсе какой-то смех и хохот. Дедов собутыльник Витюшка, - ему, как и Валерке, за семьдесят; он сейчас по санлюкам стоя спит: лихая детва из хаты выгнала,- лет тридцать  за воровство отмотал. Тридцать! А что он там украл, Витюшка?  Борис Абрамович, насмешить вас в вашем лондондонском далеко, где вы заочно российский срок сейчас отбываете?  Да он, бывший ваш соотечественник, ни одной денкупюры солидней  стольника за всю свою продутую  за фука жизнь в руках не держал! Нет, умелые воры живут на дедовой улице, - вернее, в переулке с диковинным названием Светлый Тупик,- спокойно и богато: у них дебёлые особняки, у них иномарки и круглые эти антенны, у них девственной чистоты ксивы.  У них ментура в кошельке марширует.
     Но - ладно, оставим. Хотя нет: ещё чуть-чуть.
  На семидесятилетие дед Валерка сочинил деду-вору Витюшке с прекрасной гусарской фамилией Бурцев стишата, мимо которых - как пройти? Тем более, что написаны они, - в уме: Валерка презирал бумагу,-  как бы наоборот, что ли. По сравнению с логикой и реальной действительностью. Цитируем с выражением.

                Ты жизнь прожил - пример для молодёжи!
                Лоснится у тебя от жира рожа,
                И гости к личности твоей известной
                Толпой идут. К парадному подъезду
                На клёвой тачке чалит прокурор.
                Он, как и ты, весьма умелый вор,
                Но столько нагрести, как ты нагрёб,
                В мечтах лишь может этот долбалоб
                Вот мэр идёт к твоей, как к Храму, хате,
                С лихвой которой на всю челядь хватит.
                «Друзья мои, - он говорит с порога,-
                Вчера возникла у меня тревога:
                Ведь Бурцев в нашем городе один -,
                И надо ж? -, не Почётный гражданин!»
                И вот уже ты Гражданин в Законе.
                И главный мент, которому при шмоне
                Давным-давно лимон ты отстегнул, -
                Несёт тебе под жопу мягкий стул.
                Ты сел и держишь речь. Да, сидя держишь,
                Весь в белых, словно ангельских, одеждах.
                Ты говоришь: «Я много в жизни видел.
                Да, воровал. Но муху не обидел!
                Мне было обижать её не в жилу:
                Сперва обчистил клёвых три квартиры,
                Потом прихватизировал завод
                (Мэр подтвердит, коль, падла, не соврёт!)...
                А тот, кто не умеет воровать, -
                Срока обязан полные мотать!
                Друзья мои, прекрасен наш союз,-
                Ты говоришь.- Но нам не надо муз:
                Нам надо, чтоб Законы защищали
                Добро, что у России мы украли.
                Нам эти воры больше ни к чему:
                Топить их, сук, как тот немой, - Муму!

       Закончил же тогда дед Валерка свою рифмованную речугу так:

                Витюша, извини, приятель мой,
                Что ты не ТОТ, а полностью другой:
                Ты честный вор! И жаль, что детвора
                Тебя по дури гонит со двора.

    Чтобы закрыть эту,- то ли грустную, то ли смешную, решайте сами,- поддему, скажу, что последний месяц своего земного круга неумелый вор Витюша прожил в одичавшей Валеркиной хате, которая после санлюка казалась ему Дворцом.
      Здесь и отдал Богу, - или кому другому, этого я не знаю,- свою грешную душу.
    Да: и был, между прочим, похоронен за счёт муниципалитета! Хотя Почётного гражданина муниципалитет, понятно, ему не присвоил...
      Такие вот текущие дела в Светлом Тупике.
      Ничего здесь не происходит.
      Просто идёт жизнь.
      Единственная и неповторимая!
      Скули потом хоть миллионы лет: второго сеанса не бывает.
      На кино надо хорошие билеты покупать, товарищи!




                V

    И вот посмотрел тогда дед Валерка на себя в женино зеркало. Ещё ярости очам добавил. И пошёл в город. Где не был, между прочим, уже года три.
    А чего ему там делать?
 Столы зубами поднимать не было понту: от пива он уже отвык, став профессиональным самогонщиком. На культурные мероприятия не было денег.
    Разве что девчатами полюбоваться?
    Это можно!
   По дороге к Броду (то есть к Бродвею, хотя центральная улица городка на самом деле называлась Ленинской; увы: империализм победил, если не в сердцах, то в языке нашем) дед Валерка встретил соседа Ваньку, тоже деда. Но уже почти зазеркального по возрасту: песок, и тот весь высыпался.
    Сосед стоял возле своего забора, цепко держась за штакетину измождённой рукой бывшего рабочего-металлиста, и смотрел из-под ковша ладони вдаль. 
   Что он там видел или хотел видеть? Сейчас узнаем. Но то, что Иван до сих пор чувствовал свою принадлежность к классу-гегемону и считал, что крестьянам, склонным к стяжательству-накопительству, рано дали паспорта, нам известно .
    - Ну? Идут твои первомайские колонны, придурок? - нагло спросил Ивана, проходя мимо него, Валерка.-  Бараном ты стадным был - бараном остался!
    Представляете? Так он - соседу!  Который, и правда, коммунист.
    Но разве это даёт кому-то право на хамство!?
   Дети у деда Ивана, кстати, живые ( Валерка так и говорит ему открытым текстом: «Коммунист-то коммунист, а дети - живые. Беспартийных в атаку посылал?»): сын и дочка. Сам Иван обретается в кухоньке у сына, который держит свою мастерскую по резке стекла. И за это дед Иван, фундаментальными принципами не поступившийся, ненавидит его как подлого буржуя-предпринимателя, продавшего ленинские идеи.
    - А это ты, хулиган, морда твоя уголовная, - узнав по голосу, зрения уже почти не было, приветствовал соседа зазеркальный дед Иван.- Что - дермократы тебя не содють:  за свого верного попутчика  гады проклятые, убивцы СССРа,  признали?
     Дед Валерка расправил серебро по красной рубахе:
    - Я ни в чьё стадо не вхожу, чмо ты околопартийное: я волк-одиночка. Понял-нет?!
    Иногда, правда, он отвечал Ивану совсем иначе. В зависимости от настроения.
    - Да, - картинно и гулко бьёт  иногда себя в выпуклую грудь Валерка.- Я истинный дермократ. Вхожу в партию «Жидиная Россия». Посещаю Членумы. Там мне дают указания, как правильно варить самогон. А ты свою ум-честь-совесть вашей эпохи - сдал без боя: ты просрал свою партию, Ванька-Каин!
   Впрочем, и то, и другое было их обычным разговором : поздороваются, полаются - и разошлись, как в море кашалоты. Более странно в этой ситуации другое.
  Дед Иван, действительно, был коммунистом. Был и есть. Никакую партию он не «просирал» (извините: цитата). Более того, он по-прежнему выполнял всякие партийные поручения. Раз в неделю, наприклад, доползал от своего забора аж до центра города, где во дворе огромного магазина с диковинным названием «Ори 100 крат», смысл которого нам не понятен, в убогой подсобке находилась ячейка.
   Здесь почему-то всегда базировалась какая-нибудь протестная организация.
   Сперва  были первоказаки. Потом - яблочники.
  С первыми вроде всё ясно: «Россия - для русских!». Как сказал кореец.  А что хотели вторые и куда они постепенно укатились, интеллигентные, но какие-то странноватые,  - жители провинциального городка так и не поняли. Другое дело коммунисты: всем - поравну! Это и сейчас популярно.
   Так вот сейчас  здесь была именно ячейка КПРФ.
 Кстати, из окон подсобки было хорошо видно гигантское здание местной администрации. В которое, как вши в очкур, вцепились всякие службы и подразделения гигантской российской бюрократии, созданной татарским Игом.
  Почему - Игом? Вопрос тонкий,  подробно останавливаться на нём не будем. Но то, что простой и компактный татаро-монгольский Устав,- кровь соплеменника проливать нельзя: ломай позвоночник!-, российской власти так приглянулся, что она не может с ним расстаться даже через пятьсот лет после отмены Ига, - очевидно.   
  Раньше в гигантском здании был, естественно, горком-райком партии.
  Картина не для слабонервных!
 Впрочем, здесь, в партъячейке,  слабонервных не было. Наоборот: здесь были именно самые истинные, именно самые стойкие. Без шуточек и подковырок.
  Если бы  страдающий упадком зрения дед Иван не страдал ещё и упадком слуха, он бы мог слышать очень интересные диалоги, который вели активисты.
  Например, о религии.
  - Это было нашей ошибкой,- размеренно, как опытный оратор, умеющий держать в напряжении аудиторию хоть в десять антил, говорил председатель ячейки.
  - То, что купола сбрасывали?
  - Купола сбрасывал и Пётр. Однако никто это ему в вину не вменяет.
  - Так в чём же ошибка, товарищ?
  - В том, что мы не шли вместе с народом в церкви и там не молились.
  - Но ведь Бога - нет!
 - Да, скорее всего, нет. Хотя вопрос дискуссионный. Но какое это имеет значение для практики партийной работы? «Если бы Бога не было, его бы следовало выдумать»,- умный человек, между прочим, сказал.
  - Ну?
  - Смотрите, как ломятся в Храмы дермократы. Вы что - всерьёз думаете, товарищ, что они - верят? Не смешите: они верят только в деньги! Это - партийная тактика.
  - Минуточку: так - что, и  в мечеть надо идти?
 - И в мечеть, и в синагогу, и в костёл, и в пагоду, и в капище! - рубил как по писанному руководитель ячейки. - Короче, не таким путём надо было идти.
  - А каким, если я не верю?
  - Другим!
  - Но тогда бы Соловки...
  - Что - Соловки? Дались вам те Соловки, товарищ! У каждой партии - свои Соловки.
  Просто они по-разному называются. Но это уже искусство пропаганды...
  Однако, повторяем, дед Иван ничего не слышал.
  А если бы слышал, ничего бы не понял. Он хотя и был истинным коммунистом, но все знания, накопленные человечеством, однако, не усвоил.
  Он твёрдо знал только то, что Бога нет. В смысле, есть, но он - опиум для народа. И приходил в ячейку, чтобы взять двадцать штук газеты «Советская Россия» и распространять её, стоя где-нибудь на  пересечении городских улиц.
   Это было его персональное партийное поручение.
   Однажды дед Иван  предложил пораспространять ещё и «Комсомольскую правду». И совершенно не понял, почему это вызвало смех у руководства партъячейки...
  Кстати, дед Иван тоже ходил в десантных штанах и глубоких галошах. Но в чем смысл этой как бы надпартийной  для нынешней России формы стариковской одежды , мы пока  не разобрались. Хотя сама картина несколько даже жутковатая:  вроде бы какая-то уже состарившаяся армия  почти бессмысленно бродит по земле, пытаясь вспомнить - так она победила или её победили?
   Что до газеты, то покупали её довольно бойко.То ли жалея деда: бедный старик, на хлеб, наверно, не хватает. То ли из соображений, что там, в газете, наверняка не будет осточертевшей порнухи и самовосхваления действующей власти. Причём покупали не только практически беспартийные старухи, одетые - опять!- в камуфляжные куртки и резиновые галоши на босу ногу, но и вполне респектабельного вида граждане-читатели.
     - Вот истинный коммунист! - всякий раз приветствовал деда Ивана руководитель ячейки звонким голосом партийного трибуна.- Ему - всё ясно!
   Впрочем, кто был на других пленумах-членумах, где сейчас изучают какую-то статью,- кажется, президента, как изучали когда-то знаменитые брошюры,- тот, прочитав этот бесхитростный пассаж, лишь пожмёт плечами и повторит мысль Черномырдина: какую партию в России ни создавай - всё равно потом придётся изучать «Малую землю», хотя и с другим названием...    
    А со стариками, надеюсь, всё ясно. Если рядом не было Ивана, дед Валерка  любил советскую власть и даже ждал семнадцатого года, обязанного быть в каждом столетии. А когда дед-сосед был рядом, дед Валерка всё это,- отнявшее, как он считал, у него, убеждённого беспартийного, двух сыновей, но оставившее живыми детей истинно партийного Ивана,- ненавидел. Хотя так рассуждать, конечно, глупо. Как глупо и вечное наше желание найти конкретного виноватого.
     Нет в мире виноватых! Но — довольно политики ручной вязки...
     Вернёмся к реалиям дня: куда шёл дед Валерка? В город, будь он неладен!
     Итак, дед шёл в город...
     Был осенний день. Солнечный, тихий, тёплый. Этак уже вторая его половина.
     Настроение в деда Валерки было прекрасное.
     Видя, что молодой народ, бегающий туда-сюда по Броду, с любопытством на него поглядывает, - экзотическая  красная рубаха и серебряная борода веником делали своё дело,- Валерка нашёл на центральной аллее пустую лавочку, сел на неё против одного из главных салонов красоты,- их тут было, на Броде, кроме парикмахерских и зубных кабинетов, море: что-то делать, кроме как вырывать друг у друга зубы и причёсываться, городок, согласно своему IG, не умел, - и нащупал в нажопнике десантных штанов, в заднем то есть кармане, плоскую фляжку с самогоном.
     Позиция для наблюдения за красотками была идеальной.
     А почему, собственно, не понаблюдать?  В смысле: что  здесь плохого?
    Кажется, Шимон Перес, - хотя это лишь  тень самца по сравнению с  серебряной бородой в красной рубахе ,-  признался публично, что  удовольствие смотреть на женскую красоту с годами у него ничуть не уменьшается. И даже наоборот.
     Вот и прекрасно!
     То есть мы с дедом Валеркой  - в русле общечеловеческих ценностей.
     На том стоим.




                VI

    Дед отхлебнул самогона из плоской флаги -  и в тот же миг увидел свою красотку в юбочке без длины: длинноногую девчонку нагло прижал к каменной стене многоэтажного  дома (с салоном красоты на этаже первом) какой-то странно, - даже вовсе как-то не так,-  возбуждённый парень.
    Валерка инстинктивно дёрнулся.
    Наших бьют?
    Вернее: и девушек наших ведут в кабинет!?
    Но тут же осадил себя, как коня вороного.
  Подумал мельком: «Хорошо партийному Ваньке. Выполнил поручение ячейки - и доволен. А тут, блин, так ничего и не прошло. Куда я лезу, старый козёл?»
    Лезть деду, конечно, никуда было не нужно.
   Но, во-первых, он не знал, - увлёкшись битвами прошлого,- что в городке сегодня праздник не по случаю победы на поле Куликовом, а по случаю его, городка, дня рождения. То есть большинство молодого народа будет в стельку. А то и ещё хуже.
   Во-вторых, парень, высокий и жилистый, вёл себя слишком уж нестандартно: то вдруг  начинал хохотать каким-то химически чистым смехом; то зачем-то вырывал у красотки в юбке без длины красную сумочку. Которую она упорно ему не отдавала.
  А на ножки,- на такие ножки, вот уж баран!-, не обращал совершенно никакого пристального внимания. И это тоже казалось деду вызывающе оскорбительным.
   То, что это не тот кадр, с которым торг уместен,- Валерка вспомнил циничную саморекламу красотки, - то, что у странно хохочущего парня вообще нет никакой недвижимости, а есть только молодость, деду было очевидно.
    Меж тем обстановка у стены явно накалялась.
     - Пошёл на хер, идиот! - услышал дед эмоциональную реплику своей красотули.
    Услышали её и служители салона красоты.
  Постепенно на порожках этого эстетического учреждения скопилась группа служителей  культа в голубых халатиках с бейсиками. Мальчики, подстригающие ноготки. Девочки, завивающие кудряшки. Маникюрщики-педикюрщики-завивальщимик-подчищальщики. Короче, мастера камуфляжа. Пардон: макияжа.
  Все были маленькие, чистенькие, любопытненькие. И все с совершенно отсутствующими глазами, наполненными отсутствием мыслей.
    Они просто смотрели, как нехорошо возбуждённый парень то без спроса целует красивую девчонку,- она как бы сдерживает его и охлаждает его пыл, терпя поцелуи без спроса,- то с яростью рвёт у неё из рук, шёлковую прохладность которых дед до сих пор ощущал на своей лысине, красную сумочку на длинной ручке.
      - Слушай, ты мне надоел... Ты мне остофигел
     Это она.
     - А я сказал - пойдём!
    Это он.
     - Толку от тебя, идиот, после твоих вшивых колёс...
    Это опять она.
     - А вот мы там посмотрим!
    Это опять он.
    - Уже сто раз видели!
    Это опять и опять она.
    Парень был не только  высокий , но, видимо, и довольно сильный.
    Правда, высокой и, судя по всему, тоже сильной была и она.
    Дед Валерка отхлебнул самогона. Подумал:«Во, блин, так это её, что ли, пацан?»
   Наконец, парень рванул так, что красотка  упала на щербатый асфальт провинции.    Не выпустив при этом сумочку из своих молодых рук.
   - Чего вы стоите, козлы! - гневно крикнула девушка в  безюбке своим сверстникам из салона красоты.- Помогите мне забрать у этого барана с белыми глазами сумку!
  - А он тебе - кто? - послышался из толпы то ли женский, то ли мужской голос; сейчас ведь модно иметь третий пол: это очень по-западному.
   - Да кто и тебе, пони!
   Длинноногая девчонка уже вскочила с асфальта.
   Возле её прекрасной коленки появилось пятнышко крови.
    - Но целовалась же с ним -  ты.
    Ответил кто-то из мастеров красоты.
    - А ты, коза, всем, с кем целуешься,- то есть она, Валеркина красотка, как-то умела отличать по голосам половую принадлежность сверстников,- разрешаешь отнимать у тебя сумочки? Помогите - среди вас же есть пацаны!
     Мастера красоты промолчали.
     Но потом кто-то всё же вяло спросил:
     - Хочешь, позовём милицию?
     - На фиг она мне упала, твоя ментура!
    Парень меж тем совсем озверел.
   Видя, что дело пахнет керосином, дед Валерка отхлебнул из фляжки третий глоток самогона, встал с лавки и медленно двинулся к эпицентру схватки за сумочку. Прикидывая, какую выбрать тактику. И вообще - как позиционировать своё участие в этом инциденте. В смысле: кто кого будет бить?
    Парень буквально метал из стороны в сторону девчонку, которая мертвой хваткой держала в руках красную сумочку. В чём суть этой возни, понять было невозможно.
    Однако то, что сама сумочка парня не интересовала, было очевидно.
    И что - дальше?
    Судя по репликам парня, цель в общем-то была банальной:
    - Пошли, корова!
    - Кто приблизится - размажу по стене!
    - Пошли ко мне, я тебе говорю!
    - А ты, мелкий, иди сюда: идите втроём, хреновы парикмахеры!
    - Пошли, у меня  дома никого нет!
    Прямо-таки сыпал угрозами и зазывными обещаниями крутого интима парень. Когда дед Валерка был уже рядом, из парня опять вырвался жутковатый, химически чистый хохот. Но глаза при этом были у него белые и злые, как у дикой кошки.
  Дед Валерк прикинул: пугать этого ширенного-ковыренного бесполезно, а физически он его, конечно, уже не осилит. Кстати, красотка деда не узнала: глаза у неё были пустые. И вообще она была сейчас ничуть не красивая.
     - Сынок,- миролюбиво сказал дед Валерка,- отпусти сумочку. Будь мужиком.
     Парень, ничего из рук не выпуская, медленно повернулся на новый голос.
     Деду стало страшно: это была маска, которая хохотала!
     Парень заливался смехом, похожим на ровно текущую химическую реакцию
     Наконец, реакция прекрастилась.
     Лицо хохочущего из белого стало пепельно-серым.
    - Ты ещё живой? - спросил парень деда Валерку.- Ты ещё не сдох? - удивленно повторил он свой вопрос.- Вот суки живучие, а? Нажрались при развитом социализме - и никак не передохнут! Хочешь, я из тебя сейчас семь сделаю? Был один, а станешь сразу семь - в виде биологических фракций!
   - Хочу,- неожиданно даже для себя сказал дед Валерка, тягуче вспоминая о пока  бесполезном тесаке за правым голенищем.- Давай, сынок, делай из меня - семь!
   Чем бы эта словесная дуэль закончилась, понятно и лошади Пржевальского.
   Однако судьба пожалела деда Валерку. Или просто что-то пока отложила.
  В конце длинной центральной улицы появилась милицейская ПМГ. Первой заметила её девушка с кровью на коленке. И, вместо того, чтобы подождать машину власти и сдать ей обидчика,- ведь этот подонок поднял руки на её базовую материальную ценность: на её  элитную ножку-, крикнула ему:
    - Бросай сумочку, идиот, - менты едут!
  Отпустив удивительно крепкую ручку сумочки, которую они так и не сумели порвать, парень мгновенно нырнул за угол дома, крикнув на прощанье деду Валерке:
  - А ты, старый петушок в красной рубашечке, сегодня доползёшь до хаты опущенный! Это я тебе гарантирую: был дедушка - станешь бабушка!
    У деда потемнело в глазах от гнева.
    Так оскорбить бывшего сидяка?!
    И он решил, что сам будет искать Хохочущего Парня.
    Он не уйдёт из города, пока не найдёт...
    Скоро будет темно.
    Слава Тебе, всякий Свет кончающий Тьмою!
    А когда темно, действуют совсем иные законы



                VII

      Да: никакие нити не связывали больше деда Валерку с этим миром.
      Который отнял у него сыновей. Забрал жену. А теперь ещё и оскорбляет.
      Вот хрен тебе, мир подлый!
      Я тебе – никто? И ты мне - ничто...
      Постепенно свечерело. Праздничный городок погрузился в алкогольный мираж.
      С танцами и прочими забавами для праздной толпы.
     Допивая самогон из фляжки, дед подумал, что если бы он был молодой, то вся эта суета с огнями и музыкой,- но особенно с немереным пойлом, которое раньше приходилось доставать с таким титаническим трудом!-, ему бы, конечно, тоже очень нравилась. Как нравилось она восторженным и пьяным мальчишкам и девчонкам.
      Нечаянно начался фейерверк.
      Так пишут в летописях: «На город нечаянно напали половцы».
    Он был такой долгий, такой обильный, такой красивый, будто мы не профукали почти всё, чему был посвящён без малого век национальных усилий,- как было на самом деле,- но одержали какую-то грандиозную победу. На что намекал фейерверк.
    Алкоголь несколько сгладил возрастные различия. На деда перестали глядеть в молодёжной толпе, как на белую ворону. Его несколько раз тащили танцевать. Причем девчонки - именно за бороду. Которая их смешила и даже возбуждала.
   Карнавал жизни набирал обороты. И тогда, уже ночью, - почти забыв о парне, который отнимал сумочку у длинноногой девчонки возле салона красоты (о парне, хохотавшем жутким химически чистым смехом), - дед Валерка нечаянно этого парня увидел. И мгновенно вспомнил все его оскорбительные для бывшего зэка, - хотя и сидевшего по шумной, вообще-то ничтожной для обретения криминального авторитета 74-й статье старосоветского уголовного кодекса,  - обещания и угрозы.
       - Это я, молочный поросёнок! - грозно рыкнул дед.
       Парень удивлённо вскинул брови. Был он, кстати, адекватен и оттого грустен.
       - Ты - молочный поросёнок?
      Дед Валерка покраснел. Но превозмог себя:
      - Отойдём за угол, сосунок? За слова надо отвечать!
    Парень тряхнул небольшой  и какой-то необязательной, что ли, головой: откуда, мол,  это чудо с бородой?  Однако, судя по всему, сцену у салона красоты - вспомнил.  Сказал, пожав плечами:
     - Давай отойдём. Вон тот переулок тебя устроит?
  В городках  подобного пошиба цивилизация кончается сразу за центральной улицей. В переулке было тихо, безлюдно и безасфальтно. Горела лишь одинокая лампочка без плафона на бетонном столбе. То есть название переулка соответствовало его реалиям: Светлый Тупик. Да, это был дедов переулок. А почему - нет? В маленьких городках всё рядом: центр, окраина, загс, кинотеатр, морг, кладбище. Очень, кстати, удобно.
   Дед Валерка резко повернулся спиной к столбу с фонарём, чтобы свет падал на лицо парня, а чтобы самого его было видно плохо, и выхватил из-за голенища нож.
   Всё было очень комедийно. Какой там «выхватил»: на самом деле дед с таким трудом  распрямил глухо захрустевшую спину, что парень  иронически хмыкнул.
    Хотя, правда, на шаг отступил.
    - Патре-патре, не смеши меня и не позорь свои седины!
  Дед стоял в дурацкой позе Леонова-бандита из комедии «Джентьмены удачи» (у проруби со шлемом) и всё более охватывал суетным умом своим вопиющую глупость происходящего. Тем более, что на той стороне Светлого Тупика кто-то явно остановился. И скорее всего это был дедов сосед или соседка, которые по рубахе, бороде и тесаку его наверняка узнали.
     - Старший блатной, да? - парень уже не смеялся, но голос был весёлый.- А если я извинюсь? Если я тогда - глупо пошутил, поскольку ты, как и она, мешали мне ещё малость кайфануть? С кем не бывает, патре, убери шпагу!
    «Чьё это слово - её или его: патре? У них, оказывается, даже слова общие, а я дурак, пытался её от него спасти!» - медленно пряча нож, подумал дед.
    Как всё тупо. Всё! Особенно то, что он никак не может постареть: уже - глубокие галоши не греют, но всё ещё - десантные штаны и неуёмное желание  ворковать у забора с девчатами. Цирковой ты старикан, Валерка...
     - Ладно - проехали. Но ты всё-таки слова береги!
     - Да знаю. Сидяк?
     - Было дело...
     - У меня тоже разок было...
     - За что  залетел?
     - Ну, я, понятно, за наркоту. А ты -  вон какой шустрый: наверно,  за разбой?
     - Примерно,- соврал дед Валерка.
     Разбой - это всё-таки солидно. А хулиганство при бороде веником - смешно.
     - Чего ты у ней с такой злостью сумочку-то вырывал?
     - Не было там злости. Приход кончался, а колёса - у неё в сумочке...
     - И всё?
     - А что - мало?
     - Так это твоя девчонка?
     - Сейчас -  моя,  патре. Что тебя так удивляет?
     - Красивая...
    Парень хмыкнул:
    - Ты так считаешь?
    - А ты - нет?
    - Мне по, патре, если честно. У меня и краше были.
    - А ножки?
Парень нормально засмеялся и дружески потрепал деда Валерку по крутому плечу.
 - Ого мослы! Я смотрю, ты, патре, моложе меня: ножками-ручками живо интересуешься. А мне они как-то уже по большому барабану.
   - Меньше колёса катай, сынок!
   - Это точно. Но пока не получается: я же на колёса съехал, раньше машина в вене торчала. А сейчас мне уже всё западло: ни от чего нет радости, патре. Просто не могу остановиться. Поэтому так иногда смеюсь, как ты слышал...
   - И даже ножки не вдохновляют?
   - Дались они тебе, патре! Хотя - молодец, что заметил: ножки у Юзки, конечно, тип-топ. Правда,  сама она стерва порядочная: лживая и жадная. Ноги свои готова по одной продавать, если кто хорошо заплатит. А меня кинет - только так, если что-то подвернётся более подходящее по баблу: я у неё на всякий случай...
   - Как  зовут?
   - Её ? Я же сказал: Юзка.  Юзефа: у неё мать полячка. Пенный народишко, между прочим. Гордость  и спесь - выше крыши...
   Замок рушился на глазах?
   Типа того. Если на сленгу.
   Дед напрягся. Ему было жаль этого юного старичка. Но  жаль было расставаться и со своими эротическими фантазиями. А когда Валерка Расписной,- так его иногда называли за обилие наколок по всей поверхности бренного тела,-  напрягался, у него начиналось то, что сам он называл литературным поносом. Да-да, я знаю:    так  многие называют то, что иные называют вдохновением.
   И дед сказал, вспомнив кое-что из неопубликованного, однако незабытого:

                Но есть же в этой жизни хоть немножко
                Того, что может скрасить серость будней?
                Нет, не о пьянке я и не о блуде:
                О чуде совершенства - женской  ножке!

    - Молоток,- похвалил парень, кажется, даже с некоторой завистью, но точно - с искренним удивлением.- При такой бороде - такие духовные интересы!
     И, судя по всему, вдруг вспомнил что-то важное:
   - Патре-патре! А не ты ли , случайно,- не город же у нас поэтов!-, предлагал продать свой двухэтажный дом  за одну лишь  Юзкину к тебе благосклонность?
     - Ну, я , - решил не врать дед; засмеялся: - Правда, трёхэтажный.
    - Ого! Весь вечер жужжала: патриарх поэзии оценил, а я, баран, не вижу своего счастья...  Слушай, патре, у тебя есть, что выпить? Я  наскоряк, не входя во дворец...
     - Самогон - устроит?
     - Не героин, конечно, но сойдёт!
  Они быстро дошли по тёмному Светлому Тупику до дедовой хаты с сеточным забором. Парень повторил, что заходить не будет, хотя Юзкиным фантазиям усмехнулся: где ж, мол, второй-третий этаж -  разобрал на блуд, что ли?
    Дед Валерка вынес к калитке стакан под урез.
    Предупредил, что закусывать, кроме груши-дули, нечем.
    - Сбредёт!- был ответ.
   Парень мучительно долго гонял туда-сюда гранёный стакан. Наконец, осилил.
   - Извини,- тряхнул необязательной головой.- Ну и гадость...
   - Чем богаты! - засмеялся дед Валерка.- Ещё?
   - Не пугай,- раздухарился парень.- Ещё - так ещё...
   Развезло его почти мгновенно. Хотя второй стакан он не допил.
   - Пойду расскажу... - бормотал парень, раскачиваясь у забора. - Вечер поэзии...  У четырёхэтажного особняка с балконами! Стерва брехливая... Патре? Хочешь, я тебе её продам?  Кого-кого: Юзку! Сучку полупольскую. А пихну тебе её по дешёвке, а потом она выгонит  тебя из хаты - и у нас в духовно возрождающемся отечестве будет одним  старым бомжом больше...
   Так, уже почти бредя, и пошёл, держась за заборы.
   Пошёл к той, которая казалась деду Валерки ангелом земным.
   Эталоном красоты.
  «Почему, - удивлённо думал дед (он решил немного проводить сильно пьяного парня и не спеша брёл за ним по своему переулку), - людям всегда хочется того, чего нельзя?  Чего им не положено по рангу! Какой в этом смысл?»
  Через сотню метров парень пошёл ровнее. И дед Валерка, отхлебнув из фляжки уже  точно последний, самый вонючий глоток,  - повернул обратно...
    Очередной бессмысленный день был прожит.
    Хотелось спать.
  В этот момент из соседнего переулка в их переулок, - то есть, кажется, из Пионерского в Светлый Тупик, -  влетело несколько совсем мелких пацанов. Как мошкара возле фонаря, летавших вокруг городского праздника.
    Не меньше пяти, но не больше десяти. В штуках.
   Пацаны  так  шустро и так диффузно замельтешили вокруг деда в красной рубахе, что сосчитать их точно не представлялось возможным.
   - Ку-ка-ре-ку!
  Агрессивно кричали пацаны, которым, как истинным детям человечества монголам (греки - то вундеркинды), ничего не хотелось сейчас, в ночи праздничной,  кроме что-либо разломать, разрушить или набить кому-то морду.
   - Дед-пердед, дай бороду пофорсить?
   - А мусор ей выметать - можно?
   - Пердодед...
  - Кышь отсель, шпана мелкая! - опрометчиво заорал дед Валерка, вновь до глубины своей фольклорно-блатной души оскорблённый намёком на петуха.- На кого перья поднимаете, недоноски ? Все - по мамкам, а то ухи поотрываю !
    Это было большой ошибкой.
    И даже сигналом к действию. Деда Валерку начали бить.
    Хором.
    И, естественно, - ногами: руки у тинейджеров были пока слишком слабыми...
    Дальше?
    А что дальше - дальше как обычно бывает в российском ночном переулке.
  Наконец, кто-то соседнего с избиением дома вызвал милицию. При звуке подъезжающей машины пацаны разбежались. Милиция вызвала скорую помощь.
   Прямо в переулке деда перебинтовали во многих местах и сказали, чтобы он отдыхал дома. Поскольку, надо понимать, для такого сметья мест в больничке нет.
    Сутки он пролежал одиноко и тихо. Бессмысленно думая о том, есть ли у него ещё какие-то штаны, кроме десантных? Кажется, были. Где-то под диваном.
   Да,- упорно-сосредоточенно думал дед Валерка, - и ещё то хорошо, что пацаны забрали немецкий тесак - эхо войны. В которую он был маленьким-маленьким. Как те шустрые тинейджеры, бессмысленные и беспощадные.
   Его вклад в нашу победу, кстати, заключался в том, что однажды он насыпал-таки песка в  наглое дуло гаубицы. За что немцы его отбуцкали. Но рёбра, как пацаны родные, в  Светлый Тупик шумно ворвавшиеся, всё-таки не сломали: рёбра тогда были гибкие. Они были как резиновые, рёбрышки детские! И  жизнь ещё совсем зелёному мальчику Валере представлялась  бесконечным праздником.
   Праздником после Победы...
   На вторую ночь пришла Мария Сергеевна. Жена родная.
  Она была очень красивая. А ножки у неё были даже лучше, чем у Юзки (или нет: у Юзефки - так  более звучно). Просто она их вечно стеснялась оголять при свете, главная женщина дедовой жизни, поэтому он и забыл приятные подробности...
   - Валерочка, - сказала Мария Сергеевна,- хватит тебе нас позорить.
   - Да! - согласился дед.- А почему,- поинтересовался он, увидев в стороне молчаливо стоящих сынков своих, - наши ребята - все перебинтованные?
  - Потому что убитые,- пояснила жена.- Давай воссоединять семью, родненький мой.
  - Давай! - обрадовался дед Валерка.- Давай, Маша: я согласный...

                Виксавел-2