НА СНИМКЕ: Юная Вера Лотар
Чтобы понять чувства, охватившие меня, когда я прочитал статью Симы Соловейчика, каждому, читающему мой рассказ о Вере Августовне Лотар-Шевченко, следует самому прочесть статью и попытаться представить себе 1965 год, время, когда давно уже перестали печатать рассказы бывших лагерников об ужасах, которые они пережили, о поломанных жизнях, сгинувших людях.
Заметьте, как скороговоркой пишет об этом Соловейчик:
«Мужа арестовали. Вера Августовна побежала хлопотать за него. Чуть позже пришлось уехать в отдаленные места и ей...».
И потом:
«Восемь лет пианистка не подходила к роялю. Каждый вечер, укладываясь спать, она устраивала концерт для самой себя. Лежа, закрыв глаза, ноту за нотой мысленно проигрывала она все сонаты Бетховена, фуги Баха, прелюдии Шопена – репертуар ее был безграничен, и память, казалось, тоже».
И всё же она выстояла, вернулась к музыке и снова начала выступать как пианистка!
Было одно, горячее желание хоть как-то облегчить её жизнь. Я понимал, что после статьи Симы Соловейчика такая возможность появилась, и её нельзя упускать. Может быть, другой и не будет.
Прочтите эту статью. Она стоит того.
Симон Соловейчик. Пианистка
«Комсомольская правда», 19 декабря 1965 г.
http://www.forumklassika.ru/entry.php?b=6636&bt=120363
«Я приехал в Барнаул в ночь на воскресенье и утром пошел побродить по городу.
Афиша: в доме политпросвещения - сегодня концерт солистки Алтайской филармонии... Не буду пока называть имени. Оно ничего не сказало мне. В программе - Сезар Франк, Равель и двадцать четыре прелюдии Клода Дебюсси. Трудная, редкая программа... Редчайшая.
Я подивился мужеству Алтайской филармонии - кому из пианистов под силу такой концерт? - купил билет и с любопытством стал ждать вечера.
Нас было в зале 53 человека. Я посчитал. А зал большой, на пятьсот мест. Перед началом концерта ведущий попросил слушателей сесть поближе и сказал несколько слов о музыке французских импрессионистов. Потом вышла пианистка. Высокая, немолодая женщина. Коротко подстриженные рыжие волосы, решительные движения, какие бывают у опытных женщин-врачей. Она посмотрела в пустой зал с добродушной грустью, даже чуть виновато, потом также смущенно сменила качавшийся стул и стала играть.
Три раза в жизни испытал я фантастическое ощущение, будто я впервые слышу фортепьянную музыку, а все, что было до того, - не музыка. Первый раз - на концерте Святослава Рихтера. Второй раз - когда услышал запись бетховенской <Авроры> в исполнении Артура Шнабеля. И третий раз - здесь, в Барнауле. Я не хочу сопоставлять имена, я говорю только о своем ощущении.
среди океана", "Долина звонов", "Печальные птицы", "Игра воды". Это Равель. "Следы на снегу", "Затонувший собор", "Девушка с волосами цвета льна". Это Дебюсси. И, сохраняя изысканность и поэтичность, пианистка в то же время была строга, даже холодновата.
Нет, это вовсе не походило на демонстрацию музыки, как могут понять меня, это была сама музыка. Но своей отрешенностью, «отодвинутостью» артистка раскрывала самый современный образ музыкального мышления.
Она отделилась от той опасной грани, за которой чувство переходит в сентиментальность, красота – в красивость, и ни разу, нигде, ни в одной фразе эту грань не переступила, достигая, однако, высшего накала чувства и показывая красоту у самого ее предела. Такое доступно только большим артистам.
Признаюсь, я не верил себе. Я думал о том, что вот я приехал в далекий город в праздничный день, и город, отчего-то сразу понравился мне, приглянулся, и вот это доброе настроение размягчило, и теперь мне все кажется необыкновенным и поэтичным.
Я не знал в тот вечер - конечно, невежество! - что судьба привела меня на концерт пианистки, чьей игрой наслаждался весь мир - Париж, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес, Гавана, Вена, Рим, Берлин, Брюссель...
Нет, не о судьбе этой женщины хотелось бы мне рассказать, а о ее таланте. Точнее, о трех ее талантах, которые, если они кому-нибудь отпущены в совокупности, делают человека и его жизнь значительными, какая бы доля ни выпала ему. Талант здоровья, талант характера и творческий талант.
Отец Веры был физиком, математиком, астрономом. Профессор в Сорбонне, потом в Туринском университете. Мать, испанка, совмещала преподавание литературы в Сорбонне с обязанностями светской женщины. Девчонка была предоставлена чопорной английской гувернантке, а вернее - сама себе. Учили ее и музыке, но случайные преподаватели. Необходимая часть великосветского воспитания, и не больше.
Девчонка жила в вилле на берегу Средиземного моря, в Ницце, и убегала с уроков в лицее на утренние симфонические концерты, которые ежедневно давались в одном из казино. Дирижер-итальянец однажды удивился: к нему подошла девочка и сказала, что хотела бы сыграть с оркестром концерт Моцарта. Дирижер рассмеялся.
Однако вскоре такой концерт был объявлен. Партию фортепьяно исполняла двенадцатилетняя Вера Лотар. В пятнадцать лет - это было в 1925 году - она с золотой медалью окончила Парижскую консерваторию. Ее учителем был выдающийся пианист Альфред Корто.
Начались бесчисленные гастроли. Импресарио подавали ее как вундеркинда. Она выступала в детском платьице, с бантиком на голове. Но пришел день - девочка сорвала бантик, бросила гастроли и поехала учиться музыке в Вену. Здесь ее учителя сразу заметили, что у девушки испорченный вкус, что она играет на публику.
Ее посадили за Моцарта и Баха. Молодым музыкантам Моцарт кажется слишком легким, все хотят играть Листа, хотят виртуозной музыки. На самом деле, труднее всего играть "простого" Моцарта. Вера вскоре это поняла. Здесь, в Вене, у строгих и талантливых учителей пришло к ней то необходимое для артиста равновесие, которое и называют зрелостью.
Теперь она гастролировала уже не как вундеркинд, а как талантливая пианистка отличной школы. Дважды пришлось ей играть концерты Бетховена в миланской "Ла Скала" с Артуро Тосканини.
- Это такой дирижер! Жестов никаких, а всё к нему притягивается. Магнетизм! Играть с ним было страшно. Уй! Весь оркестр дрожал, Я не знаю, как я играла. Это только в молодости можно было решиться играть с Тосканини.
У молодой женщины было все. Дарование. Школа. Богатство. Слава. Но еще у нее был беспокойный характер.
Ей не нравился мир, в котором она жила, "хорошее общество", в котором воспитывалась. Убеждений не было никаких - просто думала, что все надо перемешать.
Бабушка возмущалась: "Вот, что значит воспитывать без религии!"
Ей не нравился мир, в котором она жила, хотя ей самой он дал больше, чем кому бы то ни было еще. Неблагодарность? Нет, независимость. В одних и тех же условиях иные люди живут приниженно, другие - гордо. Одним людям их положение кажется верхом свободы, другие точно такую же ситуацию воспринимают, как несчастье.
Замуж Вера Августовна вышла неудачно. Он был врач и музыкант. Хороший врач и неважный музыкант. Его раздражало не то, что жена играет. Его сердило, как она играет. Он критиковал каждое ее выступление, и она не могла играть, если видела в зале мужа.
Вера сбежала из дому и вскоре вышла замуж за русского инженера-акустика Владимира Яковлевича Шевченко. Его отец эмигрировал из России после 1905 года. В 1917 году он вернулся на Родину, а сына оставил во Франции продолжать образование. Владимир Яковлевич был коммунистом. Он мечтал уехать в свою страну.
Незадолго до войны Владимир Яковлевич Шевченко и Вера Августовна Лотар-Шевченко добились, наконец, советских паспортов и приехали в Советский Союз. Первое время было трудно. К ним относились с подозрением.
К тому времени, когда Вера Августовна получила возможность дать концерт в Ленинграде, ей не в чем было выступать - все было распродано. Платье для концерта достали в музкомедии из костюмов к "Веселой вдове". Но первое же выступление всё поставило на свое место. Они получили квартиру, работу, они были обеспечены и счастливы.
Потом началась война. Мужа арестовали. Вера Августовна побежала хлопотать за него. Чуть позже пришлось уехать в отдаленные места и ей...
Восемь лет пианистка не подходила к роялю. Каждый вечер, укладываясь спать, она устраивала концерт для самой себя. Лежа, закрыв глаза, ноту за нотой мысленно проигрывала она все сонаты Бетховена, фуги Баха, прелюдии Шопена - репертуар ее был безграничен, и память, казалось, тоже.
Наступил день освобождения. В телогрейке, в платочке пришла она к директору музыкальной школы в Нижнем Тагиле и сказала, что она окончила Парижскую консерваторию, что выступала в разных странах мира, а сейчас просит одного - пустой класс с роялем, где она могла бы запереться на час...
Ее приняли за сумасшедшую, но она просила немногого, и ей дали этот класс.
Она вошла в пустую комнату, повернула ключ в замке и стояла, прижавшись спиной к двери. Перед нею был рояль. Впервые в жизни почувствовала она страх. Она не могла дотронуться до клавишей. Пересилила себя...
И случилось чудо. Пальцы пианиста деревенеют, если он не играет несколько дней, даже один день. Она стала играть. Сразу. В том самом пустом классе. Играть бурно, подряд, обрывая себя, потому что ей казалось, что вот Шопена она сможет играть, а Баха не сможет, Баха играет, а Бетховена не сможет...
Она прерывала одну пьесу, чтобы начать другую, более трудную и еще более трудную. И у нее получалось. Получалось. Получалось...
Педагоги музыкальной школы собрались под дверями:
– Кто это играет?
Через два часа они постучались, вошли и слушали ее, обступив рояль, слушали, слушали...
Как это назвать – чудо? Пусть будет чудо. Но Вера Августовна говорит, что это было именно так: просто она села за рояль и стала играть, словно не было восьмилетнего перерыва.
– Уй, даже смешно. Разве музыка здесь? – она показывает на руки. – Музыка здесь! – она прикасается к голове.
Она играла сначала в Нижнем Тагиле, потом в Свердловске, теперь в Барнауле. В шестидесятом году состоялся ее первый концерт в Москве, в Октябрьском зале Дома союзов. Хотя имени пианистки никто не знал, зал был полон – привлекла программа. С тех пор она выступает в Москве ежегодно, и каждый раз с огромным успехом.
Профессор М. Юдина, известная строгостью вкуса и суждений, писала после одного из ее концертов: «Выдающаяся пианистка... Истинный художник... Яркая индивидуальность исполнительницы - ищущая, мятежная и волевая».
Ей подвластна виртуозность – техническая свобода и звуковое богатство. «Московская правда» писала: «Содержательно и поэтически взволнованно интерпретирует Лотар-Шевченко Сонату Листа... Виртуозное техническое совершенство...».
На 29 января будущего года назначен ее первый концерт в Ленинграде – в городе, который ей предстоит завоевать во второй раз...
Но это всё история. Я сижу в маленькой квартирке на Социалистической улице. Скромная кроватка, покрытая пледом. Плохонькое филармоническое фортепьяно. И женщина – простая, добродушная, немного рассеянная, с крепкими руками и хитроватой улыбкой.
Она одинока. Родной ее сын и один из приемных сыновей погибли в Ленинграде в блокаду. Второго приемного сына она нашла много лет спустя после войны. Случайно. Он живет в Москве.
Я откладываю в сторону блокнот и карандаш и, понимая всю бестактность вопроса, спрашиваю, помнит ли она о своем давнем зарубежном прошлом, не сожалеет ли о нем?
Она искренне не понимает меня.
– Та жизнь – другая, – объясняет Вера Августовна. – Её нет. Меня спрашивают иногда, а не хотела бы я вернуться? Ну, туда... Конечно, нет, это же смешно! Я ушла из того мира, он мне не нравился и сейчас не нравится. Вы думаете, меня ждала слава? Уй, там артиста быстро возносят и быстро забывают.
Есть люди, живущие воспоминаниями. Есть люди, живущие надеждами. И есть люди, которые живут в сегодняшнем дне, такой ли этот день, сякой ли, но у него то неоспоримое преимущество, что он - сегодняшний. Не память и не мечта, а реальность. Высокий признак истинного жизнелюбия - любить сегодняшний день!
– У меня – здоровье, знаете? Я плаваю лучше, чем хожу. Утром сорок минут гимнастикой занимаюсь. Очень трудная гимнастика. Надо ведь сохранять себя. Я не знаю, что значит уставать. Вчера дала концерт: сто тридцать страниц Дебюсси! А сегодня о новом думаю... Кипит дело! – она доверчиво улыбается, и мне кажется, что ей и двадцать лет, и тысяча сразу.
Она никогда не преподавала музыку - некогда. Она играет. Баха, Бетховена, Шопена, Листа, Рубинштейна, Скрябина, Рахманинова, Равеля, Прокофьева, Шостаковича... Пианист должен играть, человек должен работать, и при чем тут судьба!
Она играет многих композиторов, но истинная ее любовь – Бетховен. Мощь. Жизнерадостность. Сила. Она с большим уважением говорит об игре Нейгауза, Рихтера, Софроницкого, Юдиной. Но многие пианисты ей не нравятся.
– Сейчас почему-то в моде гладкое и ровное исполнение.
А мне хочется, чтобы голоса и мелодии звучали ярко, рельефно. Мне говорят: «Мы этого голоса в этюде Шопена не слышали». Но он есть, Шопен его писал! Пианист – умирающий лебедь. Хм! Энергия!
...Уходил я поздно, но уже внизу, в подъезде, было слышно: Вера Августовна села за фортепьяно.
И только странной нераспорядительностью товарищей из Министерства культуры можно объяснить то, что игру Веры Августовны не часто услышишь в главных концертных залах страны, что до сих пор нет пластинок с ее записями.
А пока что я мечтаю об одном: хорошо бы в «Комсомольской правде» под рубрикой «По следам наших выступлений» увидеть заметочку, в которой было бы сказано, что в Барнауле состоялся очередной концерт пианистки Веры Лотар-Шевченко и что зал был переполнен...»
С. СОЛОВЕЙЧИК
(Наш корр.)
Барнаул
Не знаю, думал ли Сима Соловейчик, что его статья всколыхнёт всю страну?
Но она всколыхнула многих. И мою душу тоже.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2017/03/15/473