Я не приму за венец желаний моих — капитальный дом, с квартирами для бедных жильцов по контракту на тысячу лет и на всякий случай с зубным врачом Вагенгеймом на вывеске. Уничтожьте мои желания, сотрите мои идеалы, покажите мне что-нибудь лучше, и я за вами пойду.
Ф. М. Достоевский, "Записки из подполья"
Владислав уже давно проснулся, но упорно притворялся спящим, стараясь дышать размеренно. Грубоватая ткань наволочки – в рубчик – впечатывалась в щеку, но Владислав был готов потерпеть, потому что слышал, как в другом углу комнаты чем-то гремит Малова. Чем дольше он будет спать, тем меньше ему придется говорить с Маловой. А говорить она могла только об одном.
- Чего сопишь, придурок, - весело крикнула Малова, - вставай уже!
Она махнула бледно-серой рукой, и скомканное полотенце упало Владиславу на лицо.
- Прекрати, - он вяло стащил с лица полотенце и бросил его под кровать. Махра неприятно оцарапала кожу. Притворяться дальше не было смысла, так что Владислав сел в кровати, но из-под одеяла вылезать не стал.
[Провинциальные Скотомогильники, дети до сих пор едут в Чермашню. Дети любят мертвых отцов – мертвые отцы завещают им квадраты]
Малова лежала в кресле, закинув на подлокотник скрещенные ноги. Она не отрывала взгляда от сонного Владислава, в ее глазах словно застыл тяжелый темный блеск. Она куталась в плотный черный халат, который был ей слишком велик, а длинные каштановые волосы волной падали на левое плечо.
- Что, - довольно спросила она, - настроение плохое?
- Да, - нехотя отозвался Владислав. Он уже давно решил не принимать таблетки, но сущность аддикта давала о себе знать, и в некоторые дни тяга мучила его особенно сильно. Сегодня был именно такой день.
Впрочем, началось это еще вчера. Весь день Владислав ходил сам не свой, он не мог уследить за собственными мыслями, которые, стоило лишь дать повод, начинали течь не в то русло.
Зрение стало острее, глаза выхватывали из привычного пейзажа мельчайшие штрихи, смутно напоминавшие о сонном блаженстве. Пусть о чужом блаженстве, которое Владислав никогда не испытывал, однако мотивы этих людей были такими же, как у него.
[Читай Мураками, конечно же, Рю, ты ведь не какой-то страдалец. Превозмогай себя, читай Хэвока, это же оранжевая обложка. Возможно, когда-нибудь ты дойдешь и до Лотреамона]
Вчера он пытался выйти на улицу, но попытка провалилась: даже не выйдя из подъезда, он обнаружил, что на полу возле лифта смутно белеет скомканная упаковка от шприца. Спустившись к подъездной двери, он невольно разглядел на полу флакон тропикамида.
Владислав не рисковал венами, предпочитая более безопасные способы, но ему уже все стало ясно. Он сомневался, что они пришли в этот подъезд издалека. Наверняка они отоварились где-то недалеко. Это значило, что неподалеку есть хорошая аптека.
Возле дома Владислава было всего две аптеки.
«Выбор невелик», - подумал он. Кажется, он уже понимал, откуда они пришли.
[Серый Скотомогильник - зачем тебе Рю Мураками, зачем тебе Хэвок, а Лотреамон уж тем более не нужен. Есть более простые пути - покупаешь пойло за семьдесят девять рублей, выжигаешь горло, насилуешь желудок и в итоге блюешь. Ты почти как Сартр]
Гулять он не решился. Вернувшись домой, он включил в ванной холодную воду и сунул голову под струю. Ледяная вода текла по впалым щекам, звенела, ударяясь о ржавеющее дно ванны, а русые волосы тяжелели, темнели, прилипали к коже.
«Закинуться бы», - подумал он, вытирая голову полотенцем. Он вспомнил, как на ладони бок о бок лежат пять темно-красных капсул, как они липнут к языку, к полости рта…
Глухо простонав, он швырнул полотенце куда-то в зал.
Когда Малова сообщила, что хочет прийти, Владислав даже обрадовался. Малова ввалилась, как к себе домой, и тут же отправилась мыться. Видимо, кто-то отказался давать ей ночлег и все-таки выгнал.
[Русская мечта: семья, как у всех, пара кредитов, ипотека, общественное одобрение, посмертный дележ квадратных метров. Жизнь по заветам родителей, один и тот же, сука, сценарий, который повторяется каждое поколение: воскресные отцы, пахота за копейки, ранняя старость. Лестничные клетки слишком узкие – когда выносят гроб, он с глухим стуком бьется об бетонные углы]
Когда она вышла из ванной, Владислав увидел на бледно-зеленом кафеле грязно-белые хлопья мыльной пены. Эти же хлопья пятнали зеркало и раковину.
Доев суп, которым он рассчитывал позавтракать, Малова попыталась уложить Владислава в кровать. Лег Владислав охотно, но этим дело и ограничилось. Он был слишком мрачен и раздражен, поэтому спать с Маловой отказался. Обидевшись, она провела ночь в кресле.
- Плохое, потому что ты завязал, - едко напомнила Малова.
- Заткнись, - грубо перебил ее Владислав, - если еще раз заговоришь об этом, я тебя выставлю.
- Нервный какой, - буркнула Малова, но замолчала. Владислав перевел взгляд за окно. С девятого этажа он ясно видел пустырь, превращенный в свалку, которая отравляла воздух спертым, удушливым зловонием. Вокруг свалки высилась стандартная бетонная ограда, свет падал на высеченные из бетона ромбы.
- Ты зачем пришла? – спросил вдруг Владислав. – Я же все помню.
Вздрогнув, Малова захохотала.
- Сколько еще ты будешь это вспоминать? – тягуче смеялась она. – Было и было.
- Ты меня сдала, - напомнил ей Владислав, - правильно тебе тогда зубы выбили.
[Его звали Кириллов, Кириллов из Новодвинска. Жена забрала ребенка. Кредиты, быдлозавод. Руки приспособлены практически ко всему]
Снаружи, в кольце шершавых панельных домов, шуршали бледно-золотистыми листьями клены. Владислав перевел взгляд обратно на Малову. Раньше он часто видел, как она спит: приоткрыв рот, скрючившись, словно эмбрион, напоминая мертвое животное. Это было неприятное зрелище.
«Лучше в аптеку сходить», - подумал он.
- Да сколько можно-то… - Владислав тихо взвыл от досады и закрыл лицо руками. Физической боли не было, но была тяга, мешающая думать о чем-то другом, все его мысли неизбежно сводились к одному.
- Ты чего на меня не смотришь? – недовольно спросила Малова.
[Это не способ, но у меня выхода нет. Инцидент исчерпан, любовная лодка разбилась о быт, счастливо оставаться. Я ненавижу тебя, тварь, это не способ, но у меня выхода нет. Ненавижу и нашего сына, инцидент исчерпан. Чтоб вы оба сдохли в мучениях, это не способ, но у меня выхода нет. Я вас ненавижу, сдохните, сдохните, я с жизнью в расчете. Я ненавижу из-за вас весь мир и все человечество, твари, счастливо оставаться]
Вместо ответа Владислав лишь помотал головой. Глаза вдруг защипало, в горле застрял клейкий колючий ком. Ему не хотелось, чтоб она видела, как он плачет.
Кресло скрипнуло. Шаги приблизились, и Малова села на край кровати. Погладив Владислава по голове, она обняла его и прижала к себе, словно ребенка. Махра халата тоже была грубой и неприятно царапала кисти рук.
Владислав вздрагивал, и это выдавало его, но он упорно пытался плакать молча. Малова лишь слышала, как он сухо стонет ей в плечо.
- Все будет хорошо, - она гладила его по голове, а сама слегка покачивалась, словно убаюкивала его. Это был материнский жест, а не дружеский.
[Зачем что-то делать, зачем куда-то бежать. Общежитие коридорного типа, заводские выбросы, онкология. То ли люди врастают в бетон, то ли бетон врастает в людей. А когда родите, а когда второй, страна вымирает. Пушечное мясо, живые инкубаторы, все остальное – зашквар]
«Не будет», - хотел сказать он, но вместо этого отрывисто всхлипнул. Ему часто снился сон, где он возвращался домой, но у дверей квартиры сталкивался с другим человеком – с важным и нахальным собой, который явно пытался занять его место. У двойника был мутный взгляд, в его смехе слышалось что-то мертвое, металлическое. А еще он был гораздо лучше Владислава. Потому что в свое время не оступился.
Резкая потеря сил заставляла Владислава упасть на пол лестничной клетки, он словно со стороны видел, как его тело тяжело и грузно падает на бетон, как изо рта вываливаются клубы белой пены. Внутреннее кровотечение постепенно окрашивало ее в бледно-розовый цвет, и совсем скоро изо рта Владислава текла пенящаяся кровь, ее толчками выбрасывало на холодный бетон, а Владислав уже ничего не видел – все застилала пурпурно-черная бурлящая темнота.
Взвыв, Владислав отнял руки от лица. Он изо всех сил вцепился в тонкие предплечья Маловой и зарыдал в голос.
[Сырая земля облепила ноги, тянет вниз, как балласт. Мертвые важнее живых. При жизни Достоевскому задерживали гонорары, а после смерти оплатили похороны. Но ты не получишь и этого. Не нужно ничего делать, не нужно никуда двигаться. Возьми ипотеку, возьми машину в кредит, влезь в долги. Ты все правильно делаешь, терпила]