Детство он провел в подвале.
Это был не просто подвал, а подвал - коммунальная квартира.
Казалось, что и сейчас он ощущал этот сладковато-острый запах сырости, проникающий из канала, протекавшего под окнами, земли, выдавливающей из замороженного нутра закостенелую за долгие холода влагу, которая проступала зеленоватыми опухолями через крашеный в оранжевую краску пол, насыщала скелет дома все новыми и новыми каплями мутной воды.
Эта всепоглощающая сырость стремилась по стенам к потолку тонкими полупрозрачными нитями, рисовала узоры по всей квартире и останавливала своё плетение лишь недалеко от большой жаркой железной плиты, над которой сушилось белье, варились борщи и каши, плиты - племенного очагa ,главного свидетеля коммунальных интриг, злоключений и побед обитателей жилища.
Мать уходила на работу рано, проходила через холодную, как ледник, парадную, наполовину разрушенную немецкой бомбой во время блокады, бросала перед уходом короткое: «Малыш! Скоро буду!», что было чудовищной неправдой, настоящей обидой детского сердца, испытанием многочасовым ожиданием.
Она делала наставления бабушке, оставляла карандашом длинный список дел по дому на белом листе бумаги и исчезала до позднего вечера на работе.
Мальчуган оставался один в огромном подвале.
Только бабушка тихонько посапывала, посвистывая носом, в тишине дома, развалившись на подушках с вышитыми «крестиком» цветами, в ещё более древнем, чем она сама, кресле, облокотясь на деревянные ручки в виде драконов.
На коленях у неё, мурча тихим внутреннем моторчиком, грелась маленькая добрая кошечка Маруся.
Просыпаясь, бабушка бралась за спицы, вязала и плела длинные истории о дореволюционном Петрограде, про казаков с нагайками, Петросовет, где она была представительницей рабочего класса в новой власти, называла Калинина, всесоюзного старосту, пьяницей, рассказывала про немецкие бомбардировки и обстрелы, голод, а также, сколько стоил фунт того или сего до революции ,и про то, как она девочкой была в услужении у какого-то царского генерала.
Это и были ее «бабушкины сказки», где реальность, переплетенная со старческим вымыслом, была куда более трагичной, захватывающей и впечатляющей, чем любые волшебные сказки народов мира.
Чтобы как-то развлечь внука, бабушка по сто раз рассказывала одну и ту же историю про « чудеснейшего» поросёнка Яшку, которого откармливали у двоюродной сестры в псковской деревне.
Поросёнок был настолько «чудеснейшим», что его все холили и баловали, кормили с рук молодой морковкой и нежными прозрачными листьями новой молодой капусты, все время волновались и строго упрекали друг друга: " Яшка, не поел!" и так и не решались зарезать и съесть, и он жил на свете долго и счастливо, наслаждаясь своей безупречной свинской жизнью на лоне природы.
Мальчик подходил к мутному окну, выходившему на тротуар, и смотрел на ноги граждан в немыслимых бахилах, кожаных сапогах, туфлях, валенках и фетровых ботах, называемых в народе "Прощай, молодость".
Холодная смоль позднего питерского вечера резала глаза.
Он научился представлять по ногам лица людей, хитросплетения их судеб.
В его детском сознании обладатели обуви были необыкновенными людьми из взрослой жизни - далёкой, таинственной, незнакомой, но всегда прекрасной - без лишений, тревог и огорчений.
По окну бил дождь со снегом.
В темноте белела гладь канала с черно-синими просветами воды и возвышающимися торосами из грязноватого льда.
Прямо перед глазами, на расстоянии вытянутой руки, за стеклом, расхаживали грустные сизые голуби. То и дело проезжала машина, едва не окатывая зазевавшихся прохожих полузамёрзшей жижей из дорожных ям.
Мальчик вставал на табуретку и доставал из книжного шкафа большие пыльные фолианты по истории и, сидя на полу, обложившись книгами, рассматривал картинки со сценами из жизни фараонов и царей, изучал портреты древних военачальников, скульптуры греческих и римских богов и героев, анализировал старинные карты и схемы сражений.
Бабушка подходила, обнимала мальчика за плечи и говорила:
- Умная моя головушка, пойдём-ка пить чай!
Старинные часы в комнате били в тишине: «Бом! Бом! Бом! ».
Возвращались с работы соседи, и, наконец, дом наполнялся звуками: смехом женщин и кашлем курящих мужчин, запахами кислой капусты, жареных котлет и мяты пряников.
Однажды бабушка подошла к мальчику и сказала:
- Взгляни, что я для тебя нашла! Посмотри, какая красивая!
Она протянула ему костяную желтоватую фигурку обнаженной женщины.
- Это старинная китайская кукла. В древнем Китае у всех жён мандаринов были такие. Мне ее подарил генерал, когда я была у него в прислугах. Это не простая кукла, а медицинская.
Дело в том, что врачам в Китае под страхом смерти запрещалось прикасаться к телу знатной дамы, и кукла служила для того, чтобы больная могла пояснить на ней, где и что у неё болит, а эскулап, не касаясь пациентки, мог поставить диагноз и назначить лечение и процедуры сановнице. Именно поэтому кукла - голая.
Видишь, на ноге у неё ярлычок - имя знатной дамы. Если ты захочешь стать врачом, ты сможешь на ней потренироваться!
Теперь уже вдвоём, мальчик и голая кукла-китаянка наблюдали за обычным течением жизни за окном, следили за торопливым проходом и монотонными движениями ног пешеходов.
Они стали близкими неразлучными друзьями, кукла и мальчик, но иногда ему очень хотелось отковырять красную порцелановую ленту, прикрывавшую женское естество прекрасной китаянки, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что же там все-таки есть.
Черепашьими шажками перемещались стрелки старинных часов, приближая миг, когда прозвучит, как музыка, вожделенный стук каблуков возвращавшейся с работы матери.
Где-то в лабиринтах коридоров подвала жалобно мяукала Маруся.
« Бом! Бом! Бом!» - говорили часы, не ускоряя бег времени.
***
Жена лежала обнаженная посреди кровати.
И, глядя на ее почти совершенное, фарфоровое тело с точеными ногами, выпуклыми грудями, на прямой классический профиль, он ощутил необыкновенную тоску и одиночество или, может быть, даже холодное безразличие и отвращение к этой женщине.
Когда же наметился этот провал в их отношениях?
Этот безусловный уход в сторону от неё - в другое измерение, называемое совершенным равнодушием? Он ушёл? Или она? Они больше не страдали общностью цитат и образов, сопереживанием совместно прочитанных книг и единством восприятия музыкальных фраз.
Как они превратились в «плюс» и «минус», взаимно отталкивающие друг друга?
Чем успешнее складывалась его карьера врача, владеющего секретами излечения женских болезней, чем больше узнавал женщин изнутри, тем меньше он понимал их внешние проявления, чем больше денег он зарабатывал, тем плотнее затягивалась густой тиной непонимания их когда-то безупречная любовь.
Запретная и таинственная зона внутри женщины, изученная им вдоль и поперек, не давала ему простого понимания внешней женской сущности.
Это не была естественная пауза в супружеских отношениях. Это было отчуждение и безусловный финал - он ее больше не хотел.
Жена говорила о знакомой паре друзей:
- Представляешь, они снимают замок в Испании и будут там отмечать юбилей свадьбы! Вот это уровень! Настоящий средневековый замок в Андалусии. Это я понимаю… Между прочим, мы тоже приглашены. Но тебя разве что клещами можно отодрать от твоих любимых пациенток? Это тебе дороже! А я тебе нужна, как зайцу «стоп-сигнал».
Вначале он злился, жмурился, сжимался, но не отвечал. Его раздражали ее бесконечные салоны, рестораны со звездами «Michelin», журналы с тупыми статьями, брендовые шмотки, нестерпимо долгие посиделки « на кофе с ликерчиком» с подругами, разговоры о модных художниках и музыкантах - этот всепожирающий стиль
«com il faut »,«как надо»,«как у людей».
И кто ,вообще, эти «люди»?
Постепенно точка раздражения дошла до такой температуры, где не только любовь, но и просто жизнь, была уже почти невозможна.
Однажды она пришла домой, раскрасневшись и почти плача:
- Моя школьная подруга заказала себе на дачу двери в том же дизайн-бюро, где заказывают шейхи из Абу-Даби! Мавританский стиль! Подумать только, а ведь мы учились в одном классе!
Он с состраданием посмотрел на неё, как на тяжело больную пациентку, обречённую на скорую смерть, без всякой надежды поправить расшатанное здоровье:
- А тебе-то это зачем?
Ему вдруг вспомнился подвал, где он провел детство. Ему захотелось до боли, до коликов, вернуться в этот бедный, незатейливый, но чистый и честный мир, прижаться к бабушкиным коленям, согреться теплом ее пухового платка, потрепать мягкую шерстку добрейшей Маруси, расплющить нос о запотевшее окно, выходящего на улицу и канал, услышать тихий голос матери.
Супруга молчала.
Он понял - он любил не ее!
Он любил физически совсем другую женщину-двойника, а той, которую по-настоящему обожал и боготворил, в реальной жизни никогда не обладал.
Жена повернулась к нему своим безупречно красивым романским профилем.
Слегка раскосые азиатские глаза наполнились слезами безутешного горя.
Откуда-то из воронки прошлого появилась перекошенная морда наидобрейшей Маруси, оскалилась четырьмя клыками, вытянув из пасти шершавый колкий язычок.
«Бом! Бом! Бом!» - запели, торопясь в бесконечность часы.
-Чёртова китайская кукла...,- пробормотал он и отвернулся.