Джунгли, древние будто светило в искристых небесах, осеняющее изумрудную листву живым теплом. Джунгли, опасные словно жажда убийства, вошедшая в привычку. Джунгли, бездонные как чрево мертвого бога.
Старые деревья, увитые окостеневшими жилами лиан, тянутся к лазури небосвода скрюченными пальцами ветвей, напоминающих когти исполинского хищника. Бесконечный голос мириад живых существ, что снуют вокруг, спариваются, охотятся, избегают опасности, рождаются и умирают под сводом зеленого покрова, резонирует по нервам ощущением постоянной опасности. Тут все, что ярко – смертельно ядовито, а все невыразительное стремится таким образом продлить как можно дольше агонию своего существования.
Серые корни пальм, поросшие иглами и источающими обманчивый аромат цветами, выступают из бурой земли, в ветвях крадутся змеи. Мхи, грибницы и папоротники почти неосвещенного подножья храма жестокости природы источают собственный бледный свет. Воздух, густой от влаги и миазмов разлагающейся в компосте плоти листвы, почти осязаем и совершенно не пригоден для дыхания. Кажется, будто любой, кто обладает разумом, должен немедля бежать из этого зеленого ада.
Но разум упорен и непоколебим, и потому джунгли несут отпечаток человеческой воли – густая листва и побеги цветущих вьюнков скрывают каменные идолы, поколения назад возведенные кем-то неведомым во славу богов солнца и лун. Деловитые красные муравьи проложили себе путь через глазницы черепа, увенчанного убором из золота и потемневшего серебра. На скрюченных стволах исполинских палисандров тут и там можно увидеть орнамент мистических линий, полосы кожи и охранные амулеты из перьев ярких местных птиц и костей жутких местных хищников. Довершая зловещий образ сельвы, эти знаки говорят – берегись, беги прочь!
Знаки говорят. Но отряд идет. Медленно и неторопливо чуждые этому миру пришельцы пробираются через бурелом, клювами острого железа иссекают малахитовую зыбь кустарников, заставляя терпкий сок сочиться подобно сукровице. Ноги в тяжелых, подкованных ботфортах вязнут по щиколотку в чавкающем, влажном перегное, спотыкаются о корни и отжившие свое ветви. Руки в перчатках то и дело отгоняют мошкару, отмахиваются от ярких бабочек, умело отбрасывают прочь свисающих с лиан ленивых в этот час змей. Отряд идет, невзирая на духоту, жар, влажность и нарастающее чувство опасности.
Первым идет проводник, он единственный ступает свободно и легко в сандалиях из кожи крокодила и каучукового дерева, облаченный в просторный плащ из бычьей шкуры, простую набедренную повязку и грубые, но изящно украшенные браслеты из черного, сырого железа. Он – единственный, к кому у леса нет счетов. Он указывает путь, почтительно отводя ветви посохом, навершие которого несет знак смоляного круга. Кожа проводника черна как ночное небо, лицо костисто, глаза сияют хитрым антрацитом, плоть, от кончиков заплетенных в косицы волос до сизых ногтей на ногах, испещрена узором ритуальных шрамов, выведенных кислотой.
За проводником, безжалостно уничтожая любое растительное препятствие, идут пришельцы, хоть и привычные к зеленым пейзажам, но все же чужие. Четверо едут на синих волках, ростом чуть уступающих лошадям, но более крепких и широких. Они – волчьи драгуны, элита ригельвандской морской пехоты, бойцы, покрывшие себя славой на многочисленных полях сражений, не раз обращавшие вспять атаки вражеских кирасиров, волны бесстрашной гетербагской пехоты и даже страшных амиланиек на велоцирапторах. Эти четверо несут на киверах изображение волчьего черепа и цифру «шесть» на прикладах изящных карабинов – Шестой колониальный эскадрон «Волчья голова», штрафной отряд, куда ссылают самых отчаянных рубак, плюющих на условности и дисциплину. Наездники щеголяют синими мундирами и лосиными штанами с лампасами, у каждого на одном плече пышный эполет, а на втором – застывший в вечном оскале волчий череп.
Следующим, на горячем скакуне хмааларских кровей, привычном к жаре, едет жизнерадостный мужчина в кирасе дивной выделки и таком же морионе с эмалировкой зеленого цвета. На груди у него мерно постукивает в такт шагам лошади золотой круг, забранный алмазами и хрусталем. У мужчины приятное, чуть полноватое лицо, тонкие усики и острая бородка клинышком, а в хитрых глазах светится извечная жажда благородной наживы и славных приключений. В седельных кобурах, подтверждая готовность к любым приключениям, вольготно расположилось шесть пистолетов с резными рукоятями, к седлу сбоку приторочен тяжелый эспадрон. Левой рукой мужчина умело ведет своего скакуна, а в правой, салютуя своему богу на небесах, несет четырехметровую пику, увитую вымпелом со словами молитвы. Этот всадник – изумрудный идальго, монах Ордена алмазных конкистадоров, которые сделали своей целью завоевание самых негостеприимных уголков мира во славу Единого и Ригельвандо. Конкистадоры, ведомые рукой своего многоликого владыки, уже давно научились чувствовать себя в джунглях комфортнее, чем дома.
Следом за проводником, прорубаясь утяжеленными фальшионами, открывают путь для остальных пятеро заросших черным волосом дюжих мужичков в темных бушлатах, с мушкетами за спиной и опоясанные связками гранат. Морские пехотинцы – привычные к грязной работе ветераны, повидавшие самого разного дерьма.
В арьергарде, зорко осматривая окрестности, примечая, где, помимо маршрута отряда, неспокойны птицы, прислушиваясь к голосам зверей и гомону цикад, идут, перехватив точные, как остроты Крахота, штуцера, егеря из Тринадцатого силенцийского полка, «безликие». Они облачены в жакеты цвета спелой листвы, кивера с низкой тульей и бронзовыми табличками, а лица скрывают за масками из плотной зеленой ткани, пропитанной составом, повышающим бодрость и внимательность. Егеря из тринадцатого славятся умением метко бить в глаз тех, кто славится умением бить белку в глаз, а еще страшными погромами туземных деревень.
Среди егерей идет мужчина, наименее подходящий к окружению. Он немного сгорблен и раздражен, постоянно то кутается в пышный плащ с пелериной, спасаясь от мошкары, то вытирает пот с высокого лба, страдая от духоты. Помимо плаща на мужчине сюртук и костюм немалой цены, ткань и пуговицы которого несут узор мистических линий. На его белых перчатках изображен пентакль со сложным набором колдовских знаков, а треуголка несет три могучие печати духов. На ногах ботинки, отталкивающие грязь, а в лице нет ничего примечательного кроме раздражения. Мужчина очень непрост – он привратник, мастер ригельвандской гильдии колдунов Серый Пентакль и один из самых могущественных боевых заклинателей своей школы. Этот раздраженный субъект один стоит целого отряда.
Отряд тяжело продвигается вперед, джунгли будто смыкают над ним крючковатые когти своей кроны, свет отвесно падает через разрывы зеленого полога, но не достигает земли, будто рассеянный тьмой подошвы. Единственное, что видно помимо тропинки, листвы, туч в небесах и зыбкого света – огромный силуэт зловещей Межевой Пирамиды, многоступенчатого колосса, что вздымает свою каменную плоть где-то на горизонте, превосходя даже окрестные горы и отбрасывая долгую тень, в которой гнездятся жуткие боги и голодные духи.
– Эй, проводник, как там тебя… – грохочет, распугивая попугаев и туканов, мощный голос изумрудного идальго.
– Маврак, о белый господин, – откликается чернокожий провожатый, на его тонких шрамированных губах появляется легкая, никем не замеченная гримаса раздражения.
– Ох уж эти имена, противные воле Единого, будто собачьи клички. Ну да ладно. Не соблаговолишь ли ответствовать, о любезнейший Марвак, а далеко ли нам еще топать по этому дивному пейзажу? Я скоро срастусь со своим Унцихадом, а вряд ли ваши зловонные духи желают в компанию кентавра. Уже шесть дней мы пробираемся через эти смердящие кущи, а пирамида будто и ближе не стала.
– Она велика, о белый господин, очень велика. Но велики и сокровища, что скрывает она. Разве сокровища самих богов не стоят небольшого терпения?
– Пусть так, да вот только Сохотек не так велик, по крайней мере, по картам. Уж не водишь ли ты нас кругами?
Последние слова вызвали ропот одобрения мудростью идальго со стороны егерей и недовольное ворчание морской пехоты, которой приходилось тяжелее прочих.
– Земля мести велика, земли древних сахалеев обширны, я, бедный раб из народа беглецов, не так сведущ, как живущие в сердце тьмы владыки. Но к цели приведу. Или ты, несравненный будто небесные камни, желаешь вести сам? Напомнить ли мне о стычке с кроканами, что поклоняются исполину Кородрингору, пожирателю миров? Тогда ты вел отряд сам.
Вместо ответа последовал хищный щелчок кнута, и на плече чернокожего выцвела алая полоса. Воспоминания о стычке с более чем сотней озверелых людей-крокодилов, что бились копьями, каменными топорами, странными лезвиями из обломков обсидиана, а когда и когтями с пастями, была еще свежа в памяти надменного идальго. И несмотря на то, что отряд потерял тогда только четверых, а крокане полегли все, вместе с деревней и ублюдочным потомством, – чувствительна, ведь то болото оказалось много восточнее намеченного маршрута. Совершенно непонятно, как оказалось, ведь орден конкистадоров славился умением прокладывать путь через джунгли.
– Благодарю тебя, о белый господин, ты славный воин, этот шрам в моей коллекции будет напоминать о наших приключениях, – произнес проводник и сжал зубы, стараясь прогнать гримасу бешенства с лица. Он, к счастью, все еще шел первым и не был виден прочим.
– Смотри у меня, если заведешь нас не туда, или если сокровище окажется не таким уж легендарным, я боюсь, что знаменитое милосердие Единого к малым тварям может меня и подвести.
***
Куцкос из пенкари был очень сосредоточен – сосредоточение просто необходимо, когда висишь вниз головой на тонкой ветви сейбы, вознесшейся на высоту трехсот локтей над пейзажем, отгоняешь пяткой любопытную мартышку, которая решила, что твой большой палец – это орех, и целишься. Краснокожий юноша, укрытый в листве, был облачен в войлочную куртку, увитую лоскутами тканей всех оттенков зеленого, и штаны крокодиловой кожи, скрепленные жильным шнуром так, чтобы не мешать свободно лазать по деревьям и иногда недалеко летать. Как уже было сказано – он очень сосредоточенно держал в горизонтальной позиции изящный клееный лук, на который с внешней и внутренней стороны наложил по длинной стреле с многогранными наконечниками. Лук был украшен сложным орнаментом, по бороздкам которого изредка пробегали пепельные сполохи. Юноша происходил из народа сахалеев, у него была кожа цвета красного дерева, благородные черты вытянутого, чуть угловатого лица, черные как смоль волосы, забранные в пучок цветными лентами, нос с благородной горбинкой, а также глаза сокола. Последнее было для сахалеев, мягко говоря, не характерно – просто Куцкос когда-то, то ли по дурости, то ли по лихости согласился пройти испытание с закапыванием яда в глаза, пережил его и теперь мог видеть, как видят птицы, давшие имя его Ордену пепельных соколов Пенкарипальо.
Выдохнув, сахалей спустил стальную тетиву в тот момент, когда кончик кнута конкистадора хлестнул сах-ила, сопровождающего чужаков, и вернулся в руку хозяина. Ну или может чуть-чуть позже. Сразу после выстрела Куцкос выпрямил ноги, закинул лук в чехол на поясе и устремился вниз, периодически вбивая в ствол дерева, по которому спускался, кривой нож, исполненный из болотного железа и кости исполинского варана. Нужно было спешить преодолеть порядка километра расстояния, пока отряд чужаков не опомнился от первого приветственного дара пенкари. Того требовали законы местного гостеприимства.
Изумрудный идальго сложил кнут и собирался уже продолжить путь, когда стрела, появившаяся из ниоткуда, ударила в череп крупной обезьяны, укрытый в листве ближайшего дерева. Вторая стрела сорвала с лиан над головами егерей горшок, опоясанный вьюнком, ранее никем не замеченный.
Из разбитого черепа с яростным жужжанием взвился целый рой крупных жуков, в которых идальго с ужасом опознал адских пролаз, чрезвычайно ядовитых маленьких говнюков, имеющих привычку забираться под кожу млекопитающих, чтобы питаться и откладывать яйца.
Упавший горшок выбросил облако спор, оказавшийся ближе всех безликий сначала просто отпрянул и рефлекторно зажал нос и рот под маской, демонстрируя привычку к ловушкам туземных охотников. Но уже спустя пару мгновений он завыл, там, где тела коснулись споры, начали появляться гноящиеся раны, струпьями облезать кожа, в течение пятнадцати вздохов у несчастного лопнули глаза, он рухнул на землю и захрипел сквозь раздутый язык.
Второму повезло больше – споры попали на руку, чуть выше ладони, и один из товарищей, не задавая вопросов, тут же ее отрубил, останавливая распространение туземной порчи.
Времени отдавать приказ рассыпаться, найти укрытие и начать выцеливать проклятых еретиков не было – пролазы уже приближались, зловеще жужжа. Впрочем – приказа и не требовалось, бойцы отряда хорошо знали свое дело. Егеря укрылись в листве, будто их не было, пехотинцы с ходу метнули в сторону, откуда мог наступать вероятный противник, гранаты и ушли за ближайшие деревья. Колдун завернулся в плащ и исчез – отвел глаза. Оставалось позаботиться о себе и волчьих наездниках.
– Единый, к Тебе в мудрости Твоей прибегаю, огради от зла и тревоги, обереги от яда и стрелы, что посылает зеленая мгла на путь верного Твоего конкистадора! – прочел монах слова простой молитвы.
Появился купол золотистого сияния, что накрыл всадника и ближайших к нему драгун – Единый услышал призыв. Жуки, по большей части, сгорели на подлете, меньшая часть, сердито жужжа, набросилась на раненного егеря, идя по следу свежей крови. Из кустов разнеслись душераздирающие вопли заживо пожираемого изнутри человека, но на самом деле они не затронули ни одной зачерствевшей в боях и кровопролитии души, было не до того.
– Эй, неверный, – обратился идальго к проводнику. – Есть тут место посвободнее? Не пристало кавалерии сражаться на тропах.
– Всякая цель найдет исполнение, если сильно желать или отчаяться. Следуйте за мной.
– Славно. Пехота, давай за нами, свяжите их боем и отступайте по нашим следам. Засадим им за эту засаду!
Не разбирая дорогу, пропустив вперед драгун, чьи волки не рисковали сломать ноги в буреломе, идальго поспешил прочь, проводника подобрал в седло один из синих.
Некоторое довольно непродолжительное время ничего не происходило, затем от одного из егерей раздался возглас: «Там, шестой сектор, что-то мелькнуло».
Почти синхронно рявкнули мушкеты пехотинцев, затем, по очереди, солидно и без спешки – три штуцера. Мелкими перебежками, на ходу заряжая оружие, пешие бойцы, как и было приказано, начали отступать следом за кавалерией.
Из мешанины листвы что-то вылетело, безликий, в которого был направлен снаряд, решив, что это копье, выставил перед собой штуцер и тут же упал навзничь. Болас с шипастыми грузиками из каких-то очень твердых плодов, залитых свинцом, расколол ему череп и сломал ребро, от места, куда попали шипы, почти сразу начало распространяться воспаление, но егерю было уже все равно.
Отступающие бойцы тринадцатого полка вновь дали залп, у первого не выдержали нервы, и он выпалил навскидку. Второй прицелился, высчитал траекторию, откуда прилетел снаряд, присмотрелся, увидел блеск стальной тетивы среди деревьев, но выстрелил не точно – в прицеливающийся глаз прилетела игла из духовой трубки. Последний егерь бросился бежать следом за отходящими и разбрасывающими гранаты морскими пехотинцами.
Раненый безликий, призывая на врага весь сифилис, что есть у портовых шлюх Силенции, резким движением вырвал иглу из глаза. Затуманенным взором второго, здорового, он снова заметил врага и ринулся врукопашную, выхватив саблю. Краснокожий оказался невысок, жилист и мускулист, его войлочная куртка и крокодиловые штаны, обшитые в самых опасных местах густым обезьяньим мехом, были способны держать удар не хуже кольчуги. Потому егерь метил в шею.
Удар, но враг отшатнулся, лезвие скользнуло по куртке, срезав пару лент, ответный выпад кривого ножа не достиг цели, егерь воспользовался преимуществом длины клинка, хотя красный был невероятно быстр. Следующий удар сахалей принял на куртку, сразу шагнул вперед, охватил голой ладонью лезвие сабли и резко вывернул, заставив безликого выпустить оружие. Но ригельвандец не собирался так просто сдаваться, свободной рукой он вытянул засапожный нож и ударил врага в глаз, следуя древней традиции своей родины. Туземец отшатнулся, так что клинок только рассек ему кожу на щеке и выбил зуб.
Еще одного удара не последовало – ригельвандец свалился на бурую, чавкающую землю сельвы и скорчился в позе эмбриона. Подействовал яд.
Впечатленный Куцкос потер щеку и кровавой ладонью прикоснулся ко лбу умирающего.
– Ты был смел и силен, чужак, пусть Паракорт выберет тебя за главное блюдо на своем каменном столе.
Сказав так, юноша полез в походную сумку за травами, нитью и иглой, нужно было остановить кровь, зашить рану и пожевать немного коки для полного торжества победы. Пять трупов существенно приблизили его к званию первэнлу пара, меченого смертью, кто знает – может он станет командиром отряда раньше брата, и тогда именно ему окажется по зубам горделивая красавица Цикотта.
Об оставшихся бойцах Куцкос не волновался – джунгли таили и других хищников помимо пепельных соколов. К тому же, гранаты пару раз чуть не достали его.
***
Морские пехотинцы и кавалерия, не сумев найти друг друга средь густой листвы, временно разделились, отряд закаленных ветеранов морских сражений, к которому прибился и оккультист, спустя некоторое время выбрался в обширную пустую низину. Поблизости с отвесной скалы, искрясь солнечными бликами, низвергался водопад, дерзкие воды которого пытались уподобиться небесному туману облаков. Низина, расцвеченная бликами орхидей и пионов, поросла лианами и вьюнками, тут и там из земли поднимались замшелые валуны правильной формы – обломки величия павшей в прах древней империи. Колонны, обломки стен и квадратных арок, молитвенные столбы и дряхлые камни крестьянских бараков образовали в низине живописный ансамбль, вместе напоминающий зубы постаревшего чудовища. В центре, на площади, заросшей алыми как закатное небо цветами, возвышался квадратный монумент, изображающий оскаленного, вставшего на дыбы ягуара.
Перед монументом, уперев в каменные пластины постамента массивный, в человеческий рост плоский и широкий обсидиановый клинок, возвышался могучий воин, уместный здесь, будто родной сын суровой скульптуры.
Кожа цвета старой коры дуба, могучая, сухая мускулатура, длинные темные волосы, украшенные бусинами из янтаря и агата, строгое, безмятежное лицо, иссеченное шрамами. Ростом и сложением воин мог сравниться с гетербагом, но это был еще один из народа сахалеев. На плечах у него, заботливо скрепленная массивным золотым медальоном, покоилась шкура черного ягуара с синеватым рисунком пятен, а голову венчала зубастая пасть уважаемого лесного хищника. Натсагуак, так звали воина, помнил, как сразил этого ягуара, бой был честным – руки против лап, кулаки против когтей, закаленная плоть воина и дисциплина кодекса батчинво против звериной ярости и коварства короля сельвы. В тот день он принял обет и звание воина Ордена черных ягуаров, бастчингов, в тот день он поклялся сделать своей жизнью священную войну племени мести, и смерть врагов от обсидианового меча стала его жизнью.
Тело воина было заключено в доспехи из толстых пластин золота и серебра, не стесняющие движения того, кто достаточно силен, чтобы их носить. А правую руку укрывал длинный, косой и изорванный ультрамариновый плащ с нездешними геральдическими пиками на нем, весь в бурых пятнах.
Один из выскочивших на поле морских пехотинцев воинственно заревел, поудобнее перехватывая фальшион для боя. Его одернул второй.
– Где один красножопый недоносок, там жди и других.
– Ты видишь его доспехи – на них можно собственный бриг купить! – воскликнул первый.
– Лучше взгляни на тряпку, что у краснопузого на плече, – вклинился в перепалку старшина небольшого отряда. – Говорили, что пару месяцев назад на побережье пропала целая рота шваркарасских мушкетеров, из тех, что надрали жопу алмарским гренадерам в прошлом году. Вон – их знамя.
– И что теперь, хвосты в жопы засунем и наутек?
– Я этого не говорил, осмотритесь. Выдери мне Градес бороду, если он тут один.
– Он тут один, – появился из морока оккультист. – Что удивительно. Туземцы обычно более организованны и дисциплинированны.
– Славно, – кивнул старшина и плотоядно осклабился, вскидывая мушкет, – вали его!
В этот момент Натсагуак ощутил зов битвы, он до последнего опасался, что чужаки не примут вызов, сбегут и станут добычей сокола, потому он даже позволил им вести свои бестолковые, трусливые разговоры. Что ж – теперь они показали, что даже матери изнеженных южан могут рожать мужчин.
Воин бросился вперед, закинув свой массивный меч на сгиб правого локтя и левое плечо, создавая защиту для головы, левую руку в массивном золотом наруче он выставил вперед. Очень скоро стало ясно, зачем – мушкетная пуля, пробивающая ствол столетнего дерева, задев браслет, сплющилась и отлетела. Рука заныла от удара, но плоть осталась невредима, еще одна пуля пришла в грудь, но этого ягуар даже не почувствовал – мистические доспехи предков, что передаются в ордене уже семнадцать столетий, были закалены волей богов и мощью великих побед, на груди пластина была особенно толстой, чтобы носить его, Натсагуак в молодости спал под каменной плитой в ладонь толщиной.
Еще одна пуля вошла в бедро, там, где вместо доспеха для сохранения легкости движений были кожаные ремни. Оставшиеся две прошли мимо – метательное оружие, даже работающее на черном порошке, воняющем выпущенными кишками, все еще оставалось очень неточным.
Перезарядиться и даже просто бросить гранаты черный ягуар врагам уже не дал – воины этого братства, самые уважаемые из солдат Икальсахамута, одержав верх над священным покровителем этого ордена, получали частичку силы, проворства и хитрости хозяина джунглей. А также его умение быстро бежать и точно прыгать.
Морские пехотинцы опомнились только когда враг, находившийся в момент выстрела на расстоянии в полторы сотни шагов, длинным прыжком преодолел последние пять метров и одним ударом разорвал стрелка, позарившегося на доспех, поперек груди ударом страшного обсидианового меча. Во все стороны разлетелись ошметки кишок и разорванные легкие, верхняя половина туловища, приземлившись в красное месиво сельвы, еще удивленно открывала рот и пыталась глотать воздух.
Раскрутив свой клинок, слишком огромный и потому обманчиво неспешный, краснокожий обрушил его на следующего пехотинца, тот успел закрыться фальшионом, но уже не смог поднять бессильно повисшую руку для ответного выпада. Следующий удар оставил от черепа ригельвандца пышное розовое месиво с ошметками белой кости и заставил несколько раз повернуться безвольное тело в воздухе перед падением.
Но солдаты в бушлатах тоже не просто так ели свой соленый хлеб – один из оставшихся трех бойцов потерял свой фальшион в попытке контратаки, но сумел подобраться сзади и схватил туземца в захват. Другой выгадал момент и выбил, не без риска для жизни, у воина в шкуре его страшный черный меч, по которому уже шли бурые разводы.
Попав в захват, Натсагуак не испугался и не утратил присутствия духа – чужаки знали об искусстве рукопашного боя не больше, чем малые дети об искусстве ласкать живую плоть. То есть – только начинали постигать азы.
Еще до того, как атакующий пехотинец примерился для точного удара, ягуар подсек подножкой назад пятку неповоротливого противника за спиной и, заставляя того потерять равновесие, совершил прыжок через голову, приземлившись локтем на кадык спарринг-партнера, сразу откатился.
Враги, впрочем, умели не терять драгоценное время, что помогает воину оставаться по эту сторону порога мира воющей плоти. Один из двух оставшихся пехотинцев, тот, что был умнее и подозревал засаду, выхватил короткоствольный пистоль из-за спины и выпалил почти в упор. Пуля вошла туземцу в бок, туда, где меж пластинами серебра была еще одна щель.
Большего солдат сделать не успел. Подхватив свое оружие, Натсагуак сделал резкий выпад полукруглым кончиком меча в горло врага, ломая тому шею, а затем протяжно заревел, освобождая сознание от цепких сетей боли.
Оставшийся старшина атаковал с яростью и умением – он сменил фальшион на мушкет, к которому успел примкнуть метровый тесак багинета, и, не давая противнику воспользоваться преимуществом длины обсидианового меча, начал наносить резкие и быстрые уколы, привычно, будто по соломенному чучелу в учебке.
Некоторое время соперники кружили, не имея возможности уязвить друг друга – резкие уколы не давали ягуару возможности хорошо размахнуться, но и клинок багинета натыкался только на неподатливые золотые пластины с выпуклым литьем. Наконец Натсагуак предположил, что враг, хоть и умел, но недостаточно силен. Перехватив меч в защитную позицию, он толкнул от себя священное оружие как спортивный снаряд.
Старшина рефлекторно попытался отвести оружие противника мушкетом, но недооценил веса почти двухметрового куска цельного обсидана. Столкновение вывело пехотинца из равновесия и заставило отвести багинет вниз и в сторону. Черный ягуар бросился вперед, используя момент, он перехватил мушкет за дуло, потянул на себя, вывернул локоть ригельвандца, заставляя того выпустить оружие, но тут же получил лбом в переносицу. Не растерявшись, туземец танцующим круговым движением встал на руки, обвив ноги вокруг шеи старшины, поверг того наземь, а затем резким ответным ударом пятки в переносицу прекратил славный боевой путь пехотинца, забравшегося слишком далеко от моря.
– Черт, черт, черт, дилетанты!
Оккультист, демонстрируя навыки, не слишком легальные у себя на родине, как раз заканчивал ритуальный круг с перевернутой пентаграммой. Он нанес последний значок в тот момент, когда Натсагуак снова подхватил свой массивный клинок и направился к последней жертве.
Пентаграмма вспыхнула алым сиянием, перетекающим в синее и зловещее зеленое пламя. В центре круга призыва появился полноватый мужчина в сюртуке строгого покроя и до крайности накрахмаленном воротничке. Образ дополняли короткие кривые рога на голове и сияющее нездешним пламенем пенсне на единственном глазу. Ниже пояса иномирный гость представлял собой переплетение молитвенных и заклинательных свитков, висящих наподобие вывернутых внутренностей и свивающихся в толстые щупальца.
– Арчибальдо, куда ты меня притащил? Ты на редкость неделикатный проказник, разве можно прерывать общение честного мужчины с музой, особенно если речь идет об апокрифическом издании Многоличия времен Анрахоста, – произнес демон надменным, резонирующим, будто под куполом, голосом.
– Прошу, Самзираль, экх.. мэтр, не сейчас. Избавь меня от этого, – палец в белой перчатке ткнул в приближающегося туземца, – а потом обсудим остальное. Я буду очень обязан!
Последние слова оккульстист почти провизжал, ведь воин-ягуар прыгнул вперед, резко сокращая расстояние, но не долетел – наткнулся на невидимый барьер, упал, перекатился и поднялся, чуть покачиваясь от ранений и потери крови.
Демон, брезгливо выпятив сочащуюся гноем в виде переваренных букв, губу, развернулся к помехе.
– Этот? – затем он обратился напрямую к Натсагуаку. – Юноша, вам тут нечего делать, подите прочь, нелюбезный.
Несколько секунд сахалей стоял недвижимый с затуманенным взором, будто полностью исключенный от мира, затем в янтарных глазницах капюшона-головы ягуара вспыхнуло желтое пламя. Строго взглянув на демона и осуждающе-разочарованно – на оккультиста, дескать, ну что ты припер в наши чистые пампасы, воин, широко взмахнув, обрушил клинок на плешивую голову с рогами.
Черно-алое сияние возникло там, где оружие столкнулось с демоническим барьером.
Самзираль хрипло рассмеялся.
– Дикость какая. Меня – и этой дубиной. Последним, кто меня пытался убить, был охотник на демонов… Книга, кстати, от него, хе-хе, трофей, – отвлекся нечистый в сторону колдуна. – А тут ты, со своими архаическими глупостями.
– Твоя быть страдать у Гекотля, – прохрипел сахалей, коверкая слова чуждого языка и усиливая нажим. – Долго, долго страдать.
– Стоп, что? – напрягся демон. – У Гекотля? Ты куда меня припер, Арчи? Это что, Сохотек? Это что, ТОТ САМЫЙ обсидиановый меч?
Вопрос оказался для демона темных знаний последним, мистический клинок Ордена черных ягуаров, наделенный силой богов, созданный искусством самых могучих жрецов и умелых оружейников, закаленный в крови врагов острова мести, взращенный верой поколений черных ягуаров в справедливость своего дела – он с одинаковой легкостью рвал плоть нежити, призраков, чудовищ, людей в доспехах и без, а для демонов тем более скидки не делал.
Получив страшный удар, демон распался серно воняющей чернильной слизью, но не исчез во вспышке адского портала, как обычно бывает, а медленно впитался в почву под неожиданно нахлынувший бой далеких барабанов и чьи-то экстатические вопли.
– Постой, постой, – начал бормотать, медленно отступая, оккультист, – я ценный пленник. П-Л-Е-Н-Н-И-К. Понимаешь? Не убивать, НЕ У-Би-… вать…
Последние слова колдун выдохнул уже после того, как подскочивший ягуар брезгливо свернул ему шею.
– Ну вот, – произнес воин сумрачно, – пять славных трофеев и дерьмо вместо шестого скальпа. Испятнал такую битву, игуана белая.
***
Идущие легкой рысью наездники, арьергард которых прикрывал идальго, выскочили на открытую площадку у края глубокого каньона. Чуткие, сильные и осторожные синие волки, легко преодолевшие по пути многочисленные ловчие ямы, ловушки и западни, застыли будто вкопанные и как один утробно зарычали.
Через каньон был перекинут широкий каменный мост, которому предшествовали две массивных угловатых скульптуры, изображающие туземца, наполовину обыкновенного, наполовину ободранного и кровоточащего, символическое изображение весьма подробно рисовало рисунок волокон мышц под содранной кожей и ленты отстающей плоти. За мостом виднелись приземистые каменные дома и добротная вымощенная дорога, тщательно освобожденная от растительности. Там лежали земли Сазахаля.
На мосту стояла женщина. Она была немного, на полголовы, выше упомянутого ранее Натсагуака и отличалась более крепким телосложением, что нетрудно было установить, поскольку на мускулистой туземке не было ничего, кроме тяжелых каменных браслетов на ногах и руках, а также зловещей каменной маски, прикрывающей лицо. Молодое и сильное тело отливало странным перламутром в солнечных лучах – его покрывала замысловатая татуировка, имитирующая кожу большой змеи. Если быть точным – анаконды, женщина принадлежала к числу воительниц Ордена анчанчивангос, пляшущих анаконд. Сильные, не слишком женственные ладони краснокожей покоились на рукоятях двух массивных дубин из железного дерева, украшенных, вернее, усиленных черепами мелких хищных динозавров, обитающих в местных лесах.
– Чужеземцы, – произнесла женщина глухим, гудящим голосом из-под маски. – Я анчанчи Сотома. И я стою на этом мосту. Это значит: у вас два выбора – развернуться и бежать прочь, не разбирая пути, или выйти на бой, чтобы я могла почтить богов вашими скальпами.
– Если мартышка научилась говорить на языке белых людей – это еще не значит, что она стала страшной, – дерзким тоном заявил старший наездник, вскидывая карабин и давая знак своим бойцам поступить также.
Четыре выстрела последовало с небольшой задержкой, анчанчи начала двигаться чуть раньше щелчка первого курка. Грациозно изогнувшись, почти за пределами человеческой гибкости, женщина пропустила первую пулю, круговым движением отвела ногу, миновав снаряд, летевший в правое бедро, резким, как змеиный бросок, движением переместилась вбок и избежала еще одной пули. Четвертая попала прямо в мускулистый живот, отброшенная назад анаконда выгнулась и рухнула, не выпуская дубины, согнувшись в позе эмбриона.
– Ловкая, зараза, – опуская карабин, заметил главарь отряда, затем кивнул одному из драгун. – Проверь. Нам не нужны сюрпризы.
Наездник пустил волка на мост, животное упиралось и нервно скалилось, но шло, доверяя своему двуногому боевому товарищу. Когда до лежащей туземки осталось полтора волчьих корпуса, та внезапно вскочила и бросилась на врага, сплющенная пуля, зажатая рельефом невредимого живота, звонко стукнулась о камень моста. Страшный удар дубины подбросил волка на дыбы, анчанчи поднырнула под брюхо зверя, подняла того на плечах и швырнула вместе с наездником за перила, туда, где на дне каньона шумела река и покоились тысячи тлеющих тел безымянных рабов и опозоривших себя сахалеев.
Оставшиеся драгуны, выкрикивая ругательства, бросились в атаку – мост был достаточно широк, чтобы ехать по двое и даже рубить. Первого нападающего Сотома остудила, нанеся дробящий удар прямо по оскаленной пасти волка, готового уже откусить ей голову, животное кувыркнулось вместе с наездником, ломая тому кости и выводя из боя. Второй драгун оказался весьма спор – он проскакал мимо, нанеся сокрушительный удар палашом по ногам страшной женщины, когда та перепрыгивала через тело волка. Но шкура анаконды выдержала удар отточенной стали.
Туземка метнула вслед разворачивающемуся врагу дубины, ломая спину всаднику и заднюю лапу волку. Лишившись оружия, воительница была вынуждена тут же вцепиться в нижнюю и верхнюю челюсти последнего целого волка, пока те не сомкнулись у нее на шее и не сломали ее. Наездник этого волка тем временем исхитрился нанести вертикальный удар по голове краснокожей. Каменная маска не выдержала и раскололась, открывая лысую голову с невысоким алым ирокезом, сосредоточенное татуированное лицо молодой женщины, чуть округлое, с прямым носом, высокими скулами и широкими, чувственными губами, с которых тут же сорвался оглушительный визг ярости и позора.
Озверевшая от оскорбления Сотома буквально оторвала челюсть волка, но до наездника добраться не успела, что-то стремительное бросило ее на камень моста, сразу занемела, став плохо слушаться, левая рука, наверное, от того, что обломки кости ключицы теперь выпирали под кожей. Это, призывая на помощь своего солнечного бога, вступил в бой изумрудный идальго.
Антрацитовые глаза анчанчи расширились от ужаса – конь не волк, скакун идальго не мог развернуться на мосту, потому латник, отбрасывая сломанную пику, мчал коня на тот берег. Этого нельзя было допустить, Сотома, как анчанчи и как таколикоптль своего народа, не могла позволить неверному ступить на священную землю Сазахаля, испятнать своим нечестивым присутствием преддверье Межевой Пирамиды. Она клялась защищать свой народ и честь богов мщения.
Времени почти не оставалось – Сотома проигнорировала удара палаша в спину и бросилась назад, по дороге подхватывая дубины. Всадник все удалялся, выбора не оставалась – лучше пережить малый позор смерти, чем бесчестье невыполненного долга. Воительница взвилась в воздух, закрутилась подобно летящей змее и обрушилась на каменную плоть моста, удар невероятной силы заставил древнее сооружение пойти трещинами.
«На славу строили предки, простите меня за кощунство». Второго удара хватило – мост с грохотом, будто само небо ступило на землю, обрушился вниз. Не доскакав десятка метров до противоположной стороны, полетел вниз идальго, полетел вниз было попытавшийся вернуться драгун. А с ними полетела вниз и Сотома, закрыв глаза и готовясь предстать за пиршественным столом в чертогах Лагранка.
Внезапно узкий кожаный шнур удавки обвился вокруг левой руки анчанчи, вызывая приступ боли, подобный вспышке полуденного солнца в глазах, потом последовал удар о стену каньона и медленный, слишком медленный подъем.
Наконец воительница перевалилась, помогая себе правой рукой и ногами через край, покидая объятья воздушной бездны, а чуть поодаль рухнул на задницу отпустивший шнурок красный от натуги Куцкос.
– О, Мама Скорби, о святейшая Аоленай, чем вас там кормят, женщина? Чистый базальт вперемешку с золотыми валунами? Как кто-то может столько весить?
Сотома взглянула на боевого товарища, из глаз ее брызнули слезы.
– Айяяяяяяяяяяяааааааааааауууууууууу!!!!
Боль в сломанной ключице была невыносима, к ней примешивалась легкая досада от потери потрясающего шанса достойной смерти, который, пожалуй, избавил бы анчанчи от объяснений с иерархами о том, почему был уничтожен один из девяти древних порожных мостов, а также радость от осознания чудесного спасения. Потому – крик вышел весьма смешанным в эмоциональном плане.
Через половину часа Куцкос и Сотома вышли к руинам у водопада, там, прислонившись лбом к лезвию тяжелого меча, сидел на замшелом валуне их друг Натсагуак. Черный ягуар совсем недавно закончил снимать скальпы с поверженных врагов и теперь отдыхал, пока окровавленная плоть сушилась на расчищенных камнях поблизости.
– Я вижу, сегодня не только мне боги послали счастье кровавой жатвы, да славен будет Лагранк, что послал нам славную победу в этот чудесный день, брат! – приветственно помахал товарищу рукой пепельный сокол, в руке у него болтались окровавленные лоскутки с кудрявыми ригельвандскими шевелюрами. – И только Сотоме сегодня не повезло.
Анчанчи, не желая отвечать, рассерженно зашипела, подражая змее, что дала название ее ордену.
Натсагуак поднял бледное лицо, в глазах у него двоилось, а силы покидали могучее тело вместе с живительным кровавым соком, что еще сочился из многочисленных ран.
– Ты должен был отправить колдуна на стол Паракорта сам, брат. Почему мне пришлось сервировать это нечестивое тело, недостойное благородного клинка, самостоятельно? Да еще и потчевать самолюбие Гекотля тем, что он прислал?
– Ну, – пожал плечами лучник, – не так уж я и расторопен, видимо, потому ты удостоен чести носить славное звание первэнлу пара, а я простой, никчемный томонтальгидли.
В почтительности, с которой произнес эти слова пенкари, скрывалась издевка – он находил, что ягуар позволил себе получить в бою уж слишком много ран, но ни одна из них не было от колдуна. Также в ней скрывалась надежда – воинские звания, а с ними и аристократические титулы давались в обществе сахалеев за количество скальпов, добытых в бою, и поверженных в схватке противников, и чем выше положение, тем больше требовалось жертв. Пять скальпов – очень много для Натсагуака и недостаточно для вечно ищущего воинской славы бастчинга.
– Хорошо же мы, друзья, поохотились на кабанов. Жирная вышла добыча, да не больно-то нажористая, – процедила сквозь зубы Сотома, усаживаясь на камень рядом с ягуаром.
– Я слышу в твоих словах досаду, сестра, – усмехнулся Куцкос. – Это из-за того, что мы сейчас имеем дарованную, видно, насмешником Эчвинсамосом, радость лицезреть твой лик, столь неподходящий для мира воющей плоти? Или это оттого, что вскоре жрецы Дубару Луа не досчитаются одного моста?
Женщина лишь вяло отмахнулась здоровой рукой, все равно поморщившись от боли в ключице.
– И вправду не слишком нажористая добыча, – тяжело кивнул черный ягуар. – Как меня испятнали нечестивые клинки этих грязных южан, из рубах которых даже не выйдет сделать приличную перевязку! Видно, Бомоа и надо мной решил посмеяться.
– Не скажи, – пожал плечами сокол, – не простые южане – морская пехота. Будь дело в море, на палубе корабля, а они в привычном строю, а у тебя под ногами не привычная твердь святого леса, а качающаяся, будто самомнение слуги Похотливого Немогу, палуба... Возможно, это они сейчас хвастались бы скальпом лучшего воина Сазахаля.
– Вряд ли мы это когда-то узнаем, – заметила анаконда. – Или в Икальсахамуте появился флот? Кроме того, что ведет по нездешним волнам иных миров Великий Рыбак?
– Все верно. А меж тем, южане все ближе подбираются к неприкосновенной земле Межевой Пирамиды.
На поляну, ступая неспешно и надменно, вышел проводник чужаков, чернокожий сах-ил в плаще из бычьей шкуры.
– Ты! – решительно, но тяжело опираясь на меч, поднялся преисполненный боевого гнева бастчинг. – Да изгложет твою плоть владыка мира костей! Это ты их привел!
– Оставь, – также поднявшаяся Сотома положила руку на плечо сокола, уже успевшего наложить две стрелы на тетиву лука. – Или не видишь – это не простой перебежчик. Шаман. Но боги и смертные все же требуют ответа, почему ты привел их сюда, слуга смоляного озера?
– Чтобы дать урок, – в притворном смирении опустил голову проводник.
– Урок?
– Да, о несравненная, одна из владык Икальсахамута, мудрая таколикоптль. Если южане смогли пробраться так далеко с моей помощью, очень скоро найдется и тот, кто не будет вести их долгим путем, ожидая, что-то кто-то из воинов армии или храма соизволит обратить на них внимание. Очень скоро они найдут дорогу сами. И не отряд. А армия.
– Пусть приходят, – высокомерно произнес Натсагуак, – будет больше скальпов, угодных лику Первого Мстителя!
– Пусть приходят, и я скорее тоже стану таколикоптлем! – вторил пепельный сокол.
– И к чему ты ведешь? – раздраженно, но задумчиво поинтересовалась анаконда.
– Все, что случается – случается не случайно, – широко, будто жаба, улыбнулся чернокожий. – В Элаштеке скоро пройдет большой совет, Садархазр. Там будут говорить о безопасности границ, о наглости южан и амиланиек. И… о флоте.
– Ясно, – кивнула Сотома, – ты из тех, кому не сидится на берегу.
– Икальсахамут – царство мести. Как можно мстить врагам, если мы не можем до них добраться?
– Я чувствую, что зерно истины скрывает сердцевину хитрой лжи, – произнесла анаконда сурово, – но справедливость в твоих словах, сын равнин, все же есть. И как повернуть впрок твой урок?
– Приходите на совет, покажите скальпы, расскажите о том, что здесь произошло. Ты имеешь право говорить в совете, а твои товарищи от разных орденов сделают слова весомее. В простоте кроется ключ великих свершений.
– Твои слова услышаны. Мной, небом, землей, и, я верю, богами, которые не позволят случиться непредначертанному. В таком случае – нам пора возвращаться, друзья. Похоже, о нашей охоте на кабанов захотят услышать раздутые от важности иерархи Садархазра.
– Не пешком, – снова вступил в разговор проводник. – Вы ранены, все трое, один, повинуясь кодексу ордена, слишком серьезно, чтобы идти пешком триста полетов стрелы до казарм в Сазахале. Я дам короткий путь.
– Если тут откроется дорога через твое нечестивое озеро, значит, на то будет воля Дубару Луа. Попробуй.
Без лишних слов проводник направился к небольшому водоему, что образовал шумящий наверху водопад. Проводник, а на деле шаман могущественного и запретного духа, достал из походной котомки небольшой таз, испещренный вязью колдовских знаков, набрал немного воды и начал танцевать, прыгая с одной ноги на другую.
– Като-Вирирачито!
Вторя словам заклинания и ритму танца, вода в озере почернела, затем пошла пузырями и обратилась густой черной смолой с фиолетовым отливом.
Не прекращая заклинание, шаман указал когтистым грязным пальцем на озеро. По очереди воины вошли в смолу, растворились и пропали. Лишь новые пузыри пошли по поверхности. Прекратив заклинание, бывший проводник выплеснул воду, почтительно замотал таз и спрятал его глубоко в котомку.
– Ни к чему тебе, озерцо, видеть остальное, – пробормотал он.
Затем сах-ил подошел к ближайшему трупу и прикоснулся к нему ладонью, на которой был изображен, глубоко врезавшись в плоть угольным пятном, совершенно не местный символ – древняя дракийская пиктограмма, означающая «Смерть» и «Дракон».
Из руки в тело прошло насыщенное черное сияние, глаза мертвеца загорелись голубым огнем – это был первый, которого разорвало надвое.
– Поднимайся, подбирай свои ноги, и следуй за мной. Пойдете все в обратный путь. Не тащить же вас.
Мертвый подчинился приказу, что исходил от могущества, много более древнего, чем даже сами боги Сохотека. Подчинились и остальные, даже идальго, защищенный волей Единого, выкарабкался из каньона вместе с конем, волочащим кишки из вывернутого брюха.