- Я тебя ненавижу! – закончила она разговор, и в трубке раздались короткие гудки.
«Еду! – решил я, повесив трубку на рычаг, - она помнит меня».
Я только что вернулся в Россию из небольшой, но не очень дружественной страны. Неделя ушла на походы по начальству, отчёты, встречи с коллегами. У меня оставались ещё две недели отпуска, и я задумался о том, как их провести. Страсти загранкомандировки улеглись, «мотор» начал снижать обороты и остывать, и я решил наведаться в город детства, туда, где я родился, и где прошли самые счастливые и безмятежные мои годы. Я даже взял билет и по инерции запланированного сел в поезд-экспресс, но уже на полпути, праздно глядя на мелькающие за окном пейзажи, начал осознавать, что нарушаю очевидную заповедь. «Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо» – так, кажется, высказался в своё время Хемингуэй, а я сознательно совершал «ошибку начинающего».
Так и оказалось. Рано утром я вышел на знакомый перрон, с которого много лет назад я уехал в Москву, и потом лишь изредка наведывался сюда на несколько дней в году, чтобы повидать родных и друзей детства. Потом родных не стало, а друзей с каждым годом оставалось всё меньше и меньше. Кто уехал, кто ушёл навсегда. А кто и перешёл из разряда друзей в совсем наоборот. Правильно подмечено: друзья приходят и уходят, а враги накапливаются.
Я бродил по знакомым улицам, натыкаясь на каждом шагу на незаметные чужому глазу следы моей жизни здесь. В голове звучало: «…пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную…». Милые названия улочек детства, в основном, сохранились, хотя и по ним пронеслась дикая стихия переименований, ободрав старые указатели и налепив новые. Я прошёл мимо школы, из которой когда-то выпустился в свою сумбурную и своеобразную жизнь. Слава богу, адрес её не изменился, и даже памятник Алексею Максимовичу всё также мудро и снисходительно взирал на меня с постамента, поднявшись до высоты второго этажа. Он был традиционно покрыт сотым, наверное, слоем «серебрянки», под которой навсегда скрылись следы разбитых об него чернильниц. В моё время была такая традиция, уходящая корнями в неведомое: все выпускные классы, сдав последний экзамен, оставляли на френче классика эти своеобразные памятные знаки. Но чернильницы канули в прошлое, захватив с собой и эту глупую традицию. Я постоял немного, пытаясь повспоминать, но мне стало как-то неуютно, и, прошептав «до свиданья», обращаясь неизвестно к кому, я медленно отправился дальше по своему непонятному маршруту.
Вот дом, во второй подъезд которого я ходил регулярно целых полгода, провожая свою одноклассницу Вальку. Это была даже не любовь, а какое-то незнакомое мне до той поры чувство, которое я лелеял и берёг в себе, пытаясь разобраться в новых для меня ощущениях. Мы и поцеловались-то только один раз. Но за неё мне пришлось схлестнуться с целой ватагой шпаны на катке, я отбивался, как мог, но их было пятеро, и накостыляли мне тогда капитально. Я испытал тогда одновременно и обиду и гордость. Обидно было из-за попранного чувства справедливости: ну, как же, пятеро на одного! Вот если бы один на один, тогда… Правда, в глубине души я не был уверен, что тогда… Я был щупл и не очень силён в те годы. Но, несмотря на синяки, я гордился. Ведь местная шпана лупила меня за «их» девчонку, за то, что я посмел за ней ухаживать! Я ненавидел их, но знал совершенно твёрдо: я всё равно буду продолжать провожать её. Господи, мне тогда едва исполнилось четырнадцать лет, но, наверное, именно в эти годы и формируется у мальчишки мужской характер, кто знает.
Закончилось всё это самым естественным образом. Родители решили, что мне хватит валять дурака, и заставили сдавать экзамены в физмат класс в другой школе, чтобы их чадо смогло потом поступить в нормальный институт. Что я и проделал к их радости. Мы с Валькой встречались ещё некоторое время, потом стали видеться всё реже и, наконец, расстались. Самое интересное, что ни я, ни она не испытали по этому поводу никаких огорчений. Очевидно, наше первое чувство выветрилось само собой по мере взросления. А взрослели мы тогда очень быстро. Я до сих пор, вспоминая те годы, помню каждый в отдельности, а не так, как череду моих зрелых однообразных лет.
А потом, уже в десятом классе я влюбился по-настоящему. В Ленку Максимову. Она училась в параллельном классе. Влюбился, что называется, без памяти, меня захлестнуло с головой. Если любовь – это болезнь, то она была у меня в самой тяжёлой форме. Я обожал в Ленке всё, - её имя, её косы, даже школьное платьице и скромные туфельки. Любовь несла меня по жизни со скоростью урагана. В те годы я был абсолютно уверен, что любви без взаимности не бывает, просто не может быть в принципе. Ведь такое громадное чувство невозможно вынести одному. Я не давал Ленке прохода, ухаживал за ней со всей страстью молодости, и что поразительно, действительно ощущал взаимность. Я до сих пор не могу здраво объяснить это. Что она могла найти во мне, ничем особым не выделяющемся из толпы одноклассников? Но тогда я был уверен, что мой любовный магнетизм по какому-то неизвестному закону обязательно должен генерировать такое же чувство у моей избранницы. Наверное, к этому умозаключению я пришёл под влиянием углублённого изучения физики.
Мы встречались всё чаще, но наши встречи были совершенно невинными, сейчас их назвали бы романтическими. Но время шло, и к выпускным экзаменам мы уже не могли долго обходиться друг без друга. Лишь одно облачко маячило на нашем розовом горизонте: я собирался поступать в физико-технический, а значит, ехать в Москву, она же очень хотела стать врачом и собиралась учиться в нашем городе, имевшем очень хороший мединститут. Но дел было много, мы усердно готовились к экзаменам и не задумывались особо над этим противоречием, полагая, что со временем что-нибудь придумаем. Но жизнь рассудила по-своему. Любовь, действительно, слепа!
Волна экзаменов налетела и схлынула, вынеся нас с аттестатами в руках на выпускной вечер, на котором мы с некоторым изумлением обнаружили, что завтра нам придётся расстаться, и надолго, - мой поезд отправлялся меньше, чем через сутки. Мы долго бродили по ночному городу, постепенно отделившись от толпы одноклассников, сидели на скамейке в парке, потом вышли на мост к реке и говорили, говорили. Больше, конечно, говорил я. Я успокаивал её (а скорее себя), что, мол, скоро приеду на каникулы, и, вообще, буду часто приезжать, а потом… Что, собственно, будет потом, я и сам не очень себе представлял, но был уверен, что обязательно что-нибудь придумаю. А она грустно слушала меня, держа мою руку своей тёплой ладошкой, и изредка улыбалась, а в её карих глазах отражались звёзды. Под утро я проводил её до подъезда, где мы долго целовались, не имея сил оторваться друг от друга. Я обнимал её худенькие плечи, а она доверчиво прижималась ко мне, держась за лацканы моего пиджака. И вдруг плечи её затряслись, она больше не могла сдерживаться и заплакала. Очень тихо, и совершенно безутешно. Мне внезапно стало страшно.
- Ленка, милая, ты что? – забормотал я, гладя её чудные волосы.
Она подняла глаза на меня и раздельно проговорила:
- Ты больше не вернёшься!
- Да что ты, глупышка, с чего это ты взяла? – меня как жаром обдало.
- Я знаю. Я это чувствую.
- Перестань сейчас же! Выброси это из головы и никогда так не говори.
Она послушалась меня и никогда больше этого не говорила. Никогда! А в то утро она погладила меня по щеке и сказала:
- До завтра, Серёжа! Увидимся на вокзале. Я очень люблю тебя!
И ушла.
А я ещё некоторое время сидел на скамейке в её дворе, глядя на её окна и перебирал в уме аргументы, которыми мог бы доказать этой глупышке, что она не права. Жаль, что они не пришли мне в голову вовремя. Я дождался, когда в её комнате погаснет свет, прошептал: «Спокойной ночи, милая!» и пошёл домой. А завтра началась совсем другая жизнь…
Я постоял возле того памятного подъезда (скамейку уже сломали), посмотрел на окна, в которых висели другие занавески, выкурил горькую сигарету и двинулся дальше по своему броуновскому маршруту.
Бродя по знакомым и незнакомым улицам, я заходил в кафе, где мы когда-то пили такие вкусные молочные коктейли или газировку с двойным сиропом, но этих напитков давно уже никто не помнил. Вежливые, но по провинциальному надменные официанты предлагали водку или пиво, пришлось ограничиться чашкой кофе с коньяком, но у кофе почему-то был слишком горький и неестественный вкус. У коньяка, впрочем, тоже.
Между тем, день, неспешно разгоревшись, также незаметно начал напоминать о своём сменщике – вечере. С погодой мне повезло, последние дни весны по праву считали себя летними, но ещё не сильно задавались, - было очень тепло, но никакого намёка на предстоящую жару. Вещами я не был обременён: весь мой багаж состоял из кейса с бутылкой заграничного пойла и парой пустячных сувениров на случай возможных встреч.
Я позвонил из автомата своему старому школьному приятелю – одному из немногих оставшихся в этом городе. Он сразу же узнал меня, но подъём, с которым он меня приветствовал, показался мне искусственным. Так и оказалось: когда я через пятнадцать минут позвонил ему в дверь, он выскочил мне навстречу уже в ботинках и с курткой в руке. Мы обнялись, но он тут же затараторил: «Старина, извини, рад тебя видеть. Понимаешь, тут такое дело. Надо заскочить к одному… Меня тут пригласили.… Слушай, я подумал, давай пойдём вместе? Там все свои, отличные ребята». При этом он активно распространял вокруг себя запах свежевыпитой «местной».
Мне стало грустно. Мы не виделись больше года, но ничего бы не произошло, если бы мы не виделись ещё год. Или два. Я был здесь лишним. Местная жизнь текла без меня, события в ней были важней моего приезда, и это, наверное, было правильно. Смешно было рассчитывать, что вся местная деятельность замирает с твоим отъездом, а люди погружаются в спячку, чтобы сохранить себя до следующего твоего визита. Вот они мирно дремлют, лишь изредка просыпаясь, чтобы поинтересоваться: «Ну, как? Не приехал ещё?». И, получив отрицательный ответ, замирают опять с лапой во рту. Ярко представив себе сонный город-берлогу, я успокоился и мягко отказался от сомнительного удовольствия напиться в незнакомой компании. Согласился лишь пройтись с ним до остановки троллейбуса.
Я шагал рядом с моим школьным другом, механически отвечал на его ничего не значащие вопросы, что-то сам спрашивал его, но не мог избавиться от главного ощущения. Мне опять остро захотелось остаться одному. С одной стороны это было странно. Я слишком долго был один, полагался только на себя, даже разговаривал сам с собой, правда, мысленно, и соскучился по простому человеческому общению. Казалось бы, именно жажда окунуться в обычную жизнь привела меня в этот город, заставила ворошить прошлое в наивной попытке «припасть к истокам». А с другой стороны, моя уступчивость собственной слабости ткнула меня носом в грубую реальность бытия: без меня прекрасно обходились и обходятся. Да и в дальнейшем, скорее всего, обойдутся. Вот так-то, дорогой!
Мы распрощались на остановке. Мой друг просто излучал неловкость, да и мне было совершенно неуютно от ставшей бессмысленной беседы, от того, что я мешаю ему спокойно удалиться в свою компанию, и не чувствовать себя таким негостеприимным.
- Может, всё-таки пойдёшь? – спросил он меня напоследок. Вид у него при этом был довольно-таки жалкий.
- Да нет, старина, у меня и времени-то нет, я сегодня уезжаю. Пока, дружище! – загасил я последние искорки альтернативы.
Подошёл троллейбус, мы пожали друг другу руки, и он уехал. А я решил отправиться на вокзал.
«Да, - подумал я, погасив едва раскуренную сигарету, - пора на вокзал». Но до поезда было ещё несколько часов, и я решил идти пешком. Словно чёрт меня дёрнул.
Естественно, ноги сами понесли меня по тем местам, где я бывал чаще всего в те далёкие, навсегда ушедшие времена. И почти в каждой точке воспоминаний душа моя получала очередную царапину: всё уже давно стало не таким, как было прежде. И, конечно же, настроение моё плавно катилось к нулю, поскольку до меня, наконец-то, дошло со всей очевидностью, что весь этот мой вояж был ошибкой с самого начала. Даже выпитое по пути в одном из павильончиков пиво, сдобренное сигаретой и большой дозой размышлений, не избавило меня от унылых мыслей. Правда, стремление побыть в одиночестве куда-то испарилось. И вот таким, с полярно изменившимся настроением, с исцарапанной душой я добрёл, наконец, до вокзала.
Монументальное здание сталинской эпохи встретило меня прохладой мраморных залов ожидания и неистребимым букетом запахов русских вокзалов, которые ещё с детства навсегда засели в моей памяти. Чёрт знает что! Уже полвека не ходят паровозы, а запах сгоревшего угля – главный цветок в этом букете. Я не стал анализировать запахи остальных «цветов», и направился мимо касс прямо в ресторан. До моего поезда оставалось еще больше двух часов, а билетом я предусмотрительно запасся ещё в Москве. «Странно, - вертелась в голове мысль, - утром город встретил меня клейким запахом молодых тополиных листьев, напомнившим о давно ушедших вёснах, а проводить решил суровыми ароматами реального бытия, ассоциирующимися с неясной тревогой переездов и казённых учреждений.
В ресторане было на удивление немного народу. Я сел за угловой столик спиной к стене (привычка!), взял в руки витиевато оформленное меню, но открыть его не успел, - ко мне подошла официантка и тут же поинтересовалась, чего я желаю. Я пожелал двести грамм водки, стандартный салат и отварной язык с хреном. Произнеся это, я вдруг понял, что проголодался. Ведь с самого утра я ограничивался сомнительными закусками в произвольных точках своего импровизированного маршрута. Я взглянул на часы и завершил свой заказ фразой: «А горячее возьмём попозже!», отметив про себя мгновенно просветлевшее лицо официантки.
Через мгновение водка, чёрный хлеб и бутылка минералки появились на моём столе. Всё-таки профессионализм и опыт провинциальных официантов с, как положено, русским акцентом, остался на высоте. Хлопнув первую под чёрный хлеб с горчицей, я очень быстро почувствовал, что душевные царапины и рубцы начали понемногу разглаживаться, процесс заживления, что называется, пошёл. Я закурил и потянулся за графинчиком, чтобы продолжить свои внутренние исследования, боковым зрением отметив, что ко мне приближается молодой человек со спортивной сумкой в руке. Так и есть! Моё целенаправленное действие было прервано в самом начале негромким вопросом: «Разрешите?».
Я поднял голову и, держа графинчик в руке, взглянул на подошедшего достаточно сурово, - всё-таки негоже мешать священнодействию, мог бы и подождать малость. Но вид у него был таким просительным и, как бы сказать, смиренным, что я, выждав паузу, необходимую для аккуратного наполнения рюмки, махнул ему рукой и пробормотал: «Пожалуйста».
Он бросил сумку на пол и сел напротив меня. И снова меня дёрнул чёрт, словно он уже поселился у меня за спиной. Я молча взял пустую рюмку, стоявшую перед незнакомцем и, налив её до краёв, пододвинул к нему. И ошибся! Вопреки ожиданию, молодой человек не стал пить, даже не поблагодарил, а изумлённо уставился на рюмку, словно я предложил ему яду. Я поднял свою на уровень глаз, выразительно посмотрел на своего нового соседа и выпил. Молчание затягивалось. Прислушиваясь к внутренним ощущениям, я намазывал ещё один кусок чёрного хлеба горчицей, когда услышал тихое: «Это мне?».
- Конечно вам, - внешне равнодушно ответил я, жуя вкусный хлеб, напоминавший мне незамысловатые пирушки студенческих времён.
- Спасибо, не стоит, я сейчас закажу, - молодой человек явно не знал, как себя вести.
- Да пейте спокойно, когда ещё ваш заказ принесут, - великодушие так и струилось из меня, - официантка у меня уже приняла и куда-то подевалась. Наверное, она подумала, что если водка на столе, то можно не торопиться. А может, так оно и есть, и она права?
- Не знаю, - как-то растерянно среагировал он, и вдруг, словно решившись, взял рюмку и одним махом выпил. Потом медленно поставил её на стол и замер, не закусывая.
- Вперёд! – я подвинул к нему тарелку с хлебом. Но тут возле стола материализовалась официантка, и мгновенно разместила передо мной закуски. Я снова почувствовал волчий голод.
- Будьте добры, - обратился я к ней, - вы можете принести хороший бифштекс с картошкой?
- Лангет устроит?
- Вполне! И примите заказ у молодого человека, - указал я на моего визави.
Официантка хотела было обидеться на то, что ей указывают, что делать, но не успела.
- Мне то же самое, - отстранённо произнёс мой сосед и сделал широкий неопределённый жест, обводя мои тарелки рукой.
- Водки двести?
- Триста!
- Один момент! – и исчезла.
Я молча курил, откровенно разглядывая молодого человека, ожидая, что он, наконец, начнёт говорить. Иначе всё его поведение не поддавалось объяснению. А он всё сидел, глядя прямо перед собой, и разглаживал руками скатерть. Я снова наполнил обе рюмки.
- Ну, так что же случилось? – решил я облегчить его положение.
- Вы извините, - медленно произнёс он, - я, наверное, мешаю вам…
- Пустяки, - оборвал я его, - я могу вам чем-нибудь помочь?
- Я понимаю, - продолжал он, как бы не слушая меня, - пустой зал, человек сидит один, отдыхает, а тут я…. Но вы знаете, я подумал, что вы сможете меня понять. У вас такой спокойный вид, вы один, и никого не ждёте.
- Вообще-то я жду поезда. Но он не скоро.
- Я не об этом. Вы один, и вы спокойны и уверенны. Вы, по-моему, даже не женаты…
- Однако!
- У вас кольца нет.
- Ну, это ни о чём не говорит.
- Простите, что-то я не туда. Мне трудно выразить…, - он внезапно замолчал.
- Давайте-ка, познакомимся, - подхватил я, решив не снижать темпа, - позвольте представиться: Николай, инженер-конструктор, - соврал я сходу.
- Сергей! – молодой человек привстал и протянул мне руку.
- Вот и славно, - пожав протянутую мягкую ладонь, я поднял рюмку и произнёс банальное:
- За знакомство!
Мы чокнулись, выпили и закусили из моих тарелок. Я подумал, что нужно сделать небольшую паузу и стал оглядывать зал в поисках официантки. Не найдя её, я снова закурил и исподволь стал рассматривать Сергея более внимательно. Он мне чем-то был симпатичен. Показавшись назойливым в первый момент, он оказался вполне приличным молодым человеком, с которым, судя по всему, случилось что-то неординарное. В нём явно чувствовался душевный надлом, но потребность в собеседнике давалась ему трудно, она, эта потребность, не соответствовала его натуре, просто обстоятельства вынудили. Ко всему прочему он ещё и оказался моим тёзкой. Я заодно прислушался к себе. Водка явно оказала своё целебное действие на мой душевный настрой: мне уже захотелось быть активным, реагировать, действовать, разгадывать.
Будучи хозяином графинчика, я не забывал наполнять рюмки, однако к этому моменту сосуд уже опустел. Но местный вокзальный сервис был на высоте: официантка появилась из подпространства и, забрав пустую посуду, моментально разместила перед нами заказ Сергея и полный сосуд необходимого напитка.
- Горячее подавать? – дружелюбно поинтересовалась она.
- Через десять минут! – важно за двоих ответил я, но это её устроило, и она испарилась.
Я взглянул на Сергея и понял, что он начал оживать. Взгляд его перестал блуждать, он выглядел собранным, и по всему чувствовалось, что он собирается с силами, чтобы решиться на что-то важное.
- Так что у вас стряслось? - решил помочь я ему.
- Я, наверное, дурак, - выпалил он и замолчал, словно прислушиваясь к эху своей неожиданной фразы.
- А если подробнее, - среагировал я, слегка опешив.
Сергей глубоко вздохнул, словно собрался нырнуть, и заговорил. Речь его была сбивчивой, но непрерывной, чувствовалось, что он долго копил в себе эти слова, не решаясь произнести их вслух.
Ситуация оказалась банальной как постулат Евклида. У Сергея была любимая девушка. Знакомая с детства. И всё у них складывалось хорошо. И взаимность была, и дело уверенно двигалось к свадьбе. Всё было отлично до тех пор, пока ему не предложили работу в другом городе. Сергей уже засиделся в инженерах, а тут вдруг открывались богатые возможности для самовыражения, да и условия были заманчивыми. Но.… Как это часто бывает, его избранницу абсолютно не устроила перспектива покинуть родной город, родителей, сменить работу, друзей-подруг, словом, юная невеста боялась нырнуть в самостоятельную жизнь. Сергей уговаривал её, расписывал преимущества новой жизни, рисовал розовые картины их будущего благоденствия, но безрезультатно. Ответом были слёзы, аргументы типа «а как же мама?», потом начались размолвки и даже ссоры. В результате всё чаще стал выдвигаться тезис «ты меня не любишь», причём выдвигался он обеими сторонами. Сегодня, перед отъездом Сергея в его первую командировку на новое место, у них состоялся очень бурный разговор. В итоге, невеста осталась дома в слезах, а Сергею завтра предстояло дать окончательный ответ новому руководству, принимает он их предложение или нет. Дальше можно было уже не рассказывать, но Сергей увлёкся, а я слушал его, не перебивая, пытаясь мысленно определить ту неуловимую «точку возврата», которую эта пара проскочила впопыхах, запоздало обнаружив, что всё своё время они тратят только на взаимные упрёки. О свадьбе речь уже не шла, шатался весь хрупкий мир, который они создавали своими детскими руками.
Я слушал Сергея, но в какой-то момент перестал слышать его. Над нами вился дым, где-то тикали часы. Я вдруг перенёсся на много лет назад и представил, нет, увидел картину, которую всегда старался загнать на самый нижний этаж памяти, - себя самого, такого же юного, глупого и бескомпромиссного. Как мой собеседник. Такого же, уверенного в своей правоте и абсолютно беспомощного перед надвигающимися жизненными реалиями. Вот он я, стою на перроне, смотрю куда-то вдаль, весь такой собранный, целеустремлённый, мужественный. Внутри щенячьим хвостиком дрожит альтер эго, но снаружи я – кремень. Что мне слёзы, что мне какие-то слова, которые шепчут мне на ухо солёные губы, я уже всё решил, я уже там, куда меня через пять минут унесёт поезд. Как же давно это было! Помню, что был очень поздний вечер, нет, пожалуй, уже ночь, и последняя мысль, которая всё вертелась в голове, вытесняя остальные: «как же она доберётся домой, ведь трамваи уже не ходят…». А потом был гудок, лязг буферов, гневный окрик проводницы, опускающей в дверях грязную железную площадку. А ещё? Неумелый прощальный поцелуй куда-то то ли в щёку, то ли в шею, туда, где притаилась маленькая родинка, отпечаток которой, казалось, навсегда останется на моих губах. И уплывающее в темноту лицо, освещённое сбоку ртутным светом перронного фонаря.
А потом годы, годы. Московская жизнь железной хваткой вцепилась в меня и понесла, то дразня пряниками, а то подхлёстывая кнутом. Буквально через полгода меня уже было не узнать. Я сам себя не узнавал. И тонул в глубине памяти родной город, приходя ко мне, в основном, ночью, во сне. Тоненькими ниточками связи остались лишь редкие письма, а в основном, - поздравительные открытки. Каникулы, сознательно потраченные в стройотрядах. Новое существование требовало жертв. Как же без жертв? Срывы. Истерические попытки возврата, внезапные приезды и пара случайных встреч среди чужих друзей. И ничего внутри, одно суконное слово «надо!». Спустя несколько лет я узнал, что и она уехала куда-то ближе к Москве, вроде, была замужем, но неудачно. Номер телефона и адрес, полученный от одного из наших общих знакомых. Мысль «а не позвонить ли?». И снова годы. И память. Нисколько не щадящая, а упорно возвращающая на тот далёкий ночной вокзал. А я что? А я ничего. Учился, делал карьеру в своей непростой профессии, летал по миру, рисковал и радовался жизни. Так мне казалось. Я убедил себя, что только так и надо жить, что всё другое – тлен и медленное движение к кладбищу. Нет, только по лезвию бритвы! «Так, только так я умею жить. Вдаль шагать сквозь дождь и туман…» - вспомнились слова когда-то любимой песни. И меня нисколько не смущало моё одиночество, я был уверен, что такую жизнь нельзя делить ни с кем. Кому понравится сидеть и ждать известий от неизвестно где шатающегося мужа? Рано или поздно такой союз развалится, покалечив его участников. Так не лучше ли вообще его не создавать, а таскать свою ношу в одиночку. Тем более что жизнь пару раз давала мне возможность убедиться в своей правоте. Но я не любил вспоминать эти случаи.
Так откуда же эта горечь, эта непонятная тоска, всё чаще приходящая ко мне и не только по ночам? Я ведь давно миновал свою «точку возврата», и, вроде, никогда не жалел о своём выборе?
Моя рука машинально подняла рюмку, чтобы чокнуться с собеседником, который потянулся ко мне с очередным тостом, и уже не выглядел подавленным, скорее – усталым.
- Будьте здоровы, Николай! – сказал он, стараясь поймать мой взгляд, - Я вот теперь думаю, что же мне делать, что ещё ей сказать?
Я молча выпил, поставил рюмку на стол и пристально посмотрел ему в глаза.
- Вот что, Серёжа, - начал я медленно, - Ты подожди здесь, мне нужно позвонить.
Я поднялся и добавил:
- Только не уходи никуда. Я, кажется, знаю, что делать!
И быстро вышел из ресторана.
Переговорный пункт должен был находиться в этом же крыле здания. Я помнил это совершенно точно. Так и есть, на том же месте, что и тогда. Только вместо очередей к телефонисткам – пустые скамьи, а вместо старых деревянных кабинок - современные автоматы.
Я вытащил свою потёртую записную книжку и посмотрел на часы. Поздновато, конечно, но ещё в рамках приличий. Я вставил телефонную карточку в щель и набрал номер. В голове было совершенно пусто, но действовал я совершенно осознанно, словно будильник, которому пришло время звонить. Внутри щёлкнуло, тугая пружина начала раскручиваться, и остановить мой звонок мог только ощутимый удар сверху.
В трубке неожиданно громко раздался первый гудок. Сердце ухнуло и зачастило. Второй, третий, четвёртый. «Нет дома!» - проскочила трусливая мысль, и тут же в самое ухо единственный в мире голос:
- Слушаю!
- Это я, добрый вечер, Лена! – мне вдруг жутко захотелось пить.
- Привет. Ты откуда, Серёжа?
- Как тебе сказать, тут, недалеко.
- Ты в Москве?
- Нет, ты знаешь, я в нашем городе, в отпуске. Вот, решил заехать, навестить кое-кого, пройтись по старым местам. Погулял денёк, сейчас уезжаю.
- Ты молодец.
Повисла пауза.
- А ты как? – спросил я, стараясь оставаться спокойным.
- Нормально. Живу, работаю.
- Ты – врач?
- Да, в нашей институтской больнице. И живу рядом.
- Одна?
- Нет, – она помолчала, - сын часто приезжает. Он у меня в Москве учится.
- А можно я к тебе заеду?
- Зачем?
- Ты знаешь, трудно по телефону. Я тебе вживую скажу. Давно хотел, но как-то всё не получалось.
- Тебе, и вдруг трудно! Что это с тобой?
Действительно, что это со мной? Каким таким наркотиком я надышался в городе моего детства? Но пружина неумолимо продолжала раскручиваться.
И я вдруг заговорил. Взахлёб, путая слова и перескакивая с мысли на мысль. Словно вырвался весь исцарапанный из густой чащи и бежал, нет, летел по ровному полю куда-то к обрыву, за которым уже виднелась река. Но в потоке перепутанных слов было всё: и живущие во мне воспоминания, и рвущаяся наружу радость от того, что я, наконец, услышал её голос, и чёрная тоска от невозможности вернуть прошлое, и обе наших жизни, которые как две параллельные линии могут пересечься только в бесконечности. Которой у нас нет! И я умолк, потому что мой голос стал предательски дрожать.
Она молчала, в трубке на фоне шуршания эфира было слышно только её дыхание.
- Я приеду утром? – полувопросительно произнёс я.
- Нет! – быстро сказала она, - Нет, нет, не надо! Что же ты делаешь!?
И вдруг я понял, что она плачет. Где-то внутри меня стала подниматься упругая волна сладкой боли от жалости и другого, давно забытого чувства – нежности. Сердце, похоже, совсем остановилось.
- Милая моя! – только и прошептал я, - Леночка, дождись меня, пожалуйста.
- Я тебя ненавижу! – почти крикнула она, уже не скрывая слёз, и бросила трубку.
«Еду!» – решил я.
Прежде, чем вернуться в ресторан, я зашёл в туалет и умылся. У меня не было уверенности, что я владею своим лицом.
В ресторане почти ничего не изменилось. Сергей задумчиво вертел в руках вилку, стол был весь уставлен тарелками с его заказом. Я сел на своё место и налил обе наши рюмки до краёв.
- Что случилось? – спросил Сергей.
- А что? Почему ты спросил?
- Да вы какой-то не такой, - он повертел пальцами, - лицо у вас другое. Вы дозвонились?
- Дозвонился, - я помолчал, - и, похоже, удачно.
Сергей взял свою рюмку и выжидательно посмотрел на меня.
- Вот что, Серёжа, - начал я медленно, - я хочу выпить за тебя. За то, чтобы у вас всё получилось. Я даже уверен, что у вас получится!
- Вы сказали, что знаете, что делать?
- Теперь знаю!
Самообладание полностью вернулось ко мне. Я снова почувствовал, как накатывается давно изведанное, но по-прежнему волшебное ощущение того, что я всё могу. Вообще всё. Могу предугадывать будущее и управлять людьми, могу разгадывать любые самые хитроумные ходы и уловки противника, видеть в пространстве и времени все траектории событий, которые приведут к нужному результату, чувствуя при этом себя неуязвимым.
Мы выпили, и я посмотрел на часы. До моего поезда оставалось тридцать минут. Я опять всё успевал!
- Послушай меня, Сергей! – я старался говорить спокойно, хотя внутри меня невидимый механизм уже просчитал все варианты и выдал самые неутешительные результаты. Но надежда всё же ещё оставалась, и я продолжил:
- Послушай и поверь. Сегодня знаменательный день. У тебя есть возможность совершить главную ошибку своей жизни. Но ты не обречён. Пока ещё всё в твоих руках. Скажи мне совершенно откровенно, ты действительно любишь свою девушку? Только не торопись, постарайся сам разглядеть и понять, что у тебя внутри.
Он посмотрел на меня слегка изумлённо, помолчал, правда, совсем недолго и, опустив глаза, тихо сказал:
- Очень. Думаю, даже она не знает, как сильно.
- Тогда вот что. Езжай спокойно в свою командировку. Позвони ей и расскажи, как ты её любишь! Потом иди к начальству и говори, что согласен. Заканчивай дела и возвращайся за ней. Приди к ней и скажи, чтобы собиралась. Если будет упрямиться, настаивай! Повторяй, что любишь, стой на голове, взывай хоть к богу, хоть к чёрту, но увези её! Тогда всё у вас будет в порядке.
- А если не получится?
- Может быть и такое. Но потом всю оставшуюся жизнь и ты, и она будете об этом жалеть. И шрамы на ваших душах не заживут никогда! Можешь мне поверить.
Сергей хотел что-то сказать, но я жестом остановил его, и, показав на стол, предложил:
- Не надо ничего говорить! Пока! Давай немного закусим, а то ты скоро упадёшь. Да и мне ещё надо кое о чём подумать.
Пока мы молча жевали, я исподволь наблюдал за выражением его лица. Было заметно, что мои слова не пропали даром. Может, он и хотел что-то спросить, но пока сдерживался, размышляя над тем, что я ему сказал. «Боже, - подумал я, - сделай так, чтобы он поверил мне, пусть ему передастся сыгранная мной уверенность, пусть спустя годы он будет помнить этот немного сюрреалистический вечер, и пусть всё у них будет хорошо». Я искренне этого хотел.
- Непросто всё это, - вдруг произнёс Сергей задумчиво.
- Что непросто? – машинально спросил я.
- Да всё… А вообще-то я уже сам представлял себе, как я…, как мы…
- Вот и прекрасно! – перебил я его, - А теперь давай прощаться. Мне уже пора.
Я разлил остатки водки по рюмкам и поднялся. Тут же, как из-под земли невдалеке материализовалась официантка. Но она не подошла к столу, а выжидательно замерла у колонны с блокнотом в руке. Я кивнул ей и, пока она не успела приблизиться, сказал:
- Прощай, Серёжа! Желаю тебе удачи! И себе того же!
И залпом опрокинул рюмку, не дожидаясь ответных слов. Сергей тоже встал. С рюмкой в одной руке и с салфеткой в другой он выглядел немного нелепо и растерянно. Вид его вызвал у меня сложное чувство, состоящее из десяти процентов жалости и сочувствия, но девяноста – зависти.
Официантка вырвала листок из блокнота и подала мне. Всё-таки она – молодец! Наверное, только здесь, в глубинке остались такие душевные профессионалы. Мне всё начинало нравиться. Но где-то внутри тут же замигал красный огонёк предостережения. Стоп, эмоции в сторону! Примем поправку на выпитую «местную».
Я пробежал счёт глазами. Да, сумма также оказалась в ожидаемых скромных рамках. Расплачиваясь, я тихо, чтобы не расслышал Сергей, проговорил:
- Вся водка за мой счёт. Мой товарищ никуда не спешит, а мне пора. Пусть он закусит, как следует.
И, протянув ей деньги, взял свой кейс.
Проходя мимо Сергея, я слегка хлопнул его по плечу. Он помахал мне рукой и улыбнулся.
- Спасибо! – сказал он торопливо, - И вам удачи!
Он так и не выпил. Я вышел из ресторана.
Огромное расписание висело на том же месте, что и тогда, давным-давно, только поезда, указанные в нём, были уже другими – все сплошь фирменные и экспрессы. Однако мой поезд, тот же самый, что когда-то увёз меня в Москву, был на месте и отправлялся всё так же как и раньше – с первой платформы. До его отхода оставалось десять минут.
Я вышел на перрон и медленно направился к своему вагону в хвост поезда. Проходя мимо ресторана, заглянул в окно, надеясь увидеть Сергея, но наш столик был уже пуст, только знакомая официантка собирала на поднос грязные тарелки. «Вот, и Сергей ушёл. Ушёл в ночь, в новую жизнь» - промелькнула немного патетическая мысль. И я вдруг отчётливо представил, каково ему сейчас. Как он воспринял мои слова? Смог ли понять, что я хотел сказать ему, если я сам не очень-то понимал умом, да и не сумел выразить того, что чувствовал сердцем. Просто разыграл из себя сильного и уверенного в своей правоте человека, владеющего универсальным рецептом выхода из любых жизненных ситуаций. Но ведь я искренне хотел ему помочь! Подтолкнуть к нужной двери в этом длинном и запутанном коридоре, называемом жизнью. А сам? Кто меня подтолкнул? Не Сергей ли, весь закомплексованный и отчаявшийся? Так кто кому помог? В голове вились одни вопросы, я медленно приближался к своему вагону, чувствуя, что замечательное ощущение всемогущества уже собирается покинуть меня. Я остановился, сильно втянул ноздрями железнодорожный воздух, пропитанный расставаниями и надеждами, предъявил проводнице билет и вошёл в вагон.
В моём купе уже обосновалась пожилая супружеская пара. Я поздоровался, забросил кейс на полку и вышел в коридор. Окна выходили на знакомое здание вокзала, за которым роились огни города. Внезапно вокзал начал поворачиваться, и я запоздало понял, что поезд тронулся, тихо и незаметно. «До свидания - прошептал я одними губами, обращаясь к городу, - дай мне знак. Какой-нибудь знак!» И тут я увидел Сергея, который стоял у входа в вокзал, провожая взглядом мой поезд. Секунда, и наши взгляды встретились. Сергей замахал мне рукой, его губы беззвучно шевелились, но я разобрал: «Удачи!»
Поезд быстро набирал ход, начали постукивать колёса. Город бежал за окном и качал фонарями, провожая меня. Вот прогрохотал внизу тоннель, из которого вырвался наружу автомобиль. Казалось, он поводит фарами из стороны в сторону, ощупывая дорогу. Поезд начал входить в поворот, вагон наклонился, и я на несколько мгновений увидел почти весь город, который раскинулся за окном большой чашей, наполненной огнями, словно ночное небо поменялось местами с землёй. Потом мы нырнули под путепровод, и город пропал, привычно разместившись в прошлом.
В Москву мы прибыли рано утром, но метро уже работало. Я быстро переехал на другой вокзал и первым делом стал изучать расписание. До нужного мне городка можно было добраться разными способами, например, существовал прямой автобусный рейс, но чтобы воспользоваться им, нужно было ехать на другой конец Москвы. Я же выбрал самый мазохистский маршрут: сначала почти два часа электричкой, потом час – на автобусе. Этому были две причины: во-первых, так я доберусь немного быстрее. Ну, а вторая причина сидела где-то глубоко во мне, и я не хотел её даже формулировать. Скорее всего, я просто боялся предстоящей встречи, и подсознательно хотел, чтобы мой путь был связан с преодолением трудностей, которые отвлекли бы меня от неизбежных размышлений. Всегда проще преодолевать трудности, которые созданы другими, свои – зачастую могут оказаться вообще непреодолимыми. Такие в тот момент были у меня мысли.
Так и получилось. Лёгкая свежесть и прохлада утра быстро сменилась духотой, электричка, несмотря на утренний час, оказалась забитой под завязку, ну, а мне тут же пришлось уступить место какой-то бабуле с внучкой. В итоге две трети пути я балансировал в проходе, стараясь не сильно прижиматься к стоящим рядом потным попутчикам. Внучка на коленях у бабули непрерывно хныкала, а ручка кейса, ставшего неожиданно тяжёлым, была мокрой и скользкой. Лишь ближе к конечной остановке народ рассосался, и мне удалось с удовольствием посидеть полчаса возле открытого окна. Глядя на проносящуюся за окном подмосковную природу, я всё-таки попытался привести свои мысли в порядок, чтобы как-то оправдать свои поступки. Но ничего путного в голову не приходило. Вести диалог со своим альтер эго было трудно. За последние годы оно у меня стало въедливым и упрямым. В конце концов, я временно успокоил его, подумав, что человек не способен за полчаса подвести итог изрядному куску жизни и, уж тем более, решить, правильно он жил или нет.
На конечной станции, совмещённой с автовокзалом, я купил букет местных пионов и сел в пыльный автобус, который через десять минут тронулся в путь по живописным изгибам второстепенных рокадных дорог. Цель моего путешествия неумолимо приближалась, а мне так и не удавалось собраться с мыслями. Я совершенно не мог представить нашей встречи. Как себя вести, что сказать в начале? В конце концов, я решил отдаться на волю случая, надеясь на то, что наработанная склонность к импровизации не подведёт меня и на этот раз. Покончив с размышлениями таким вот страусиным способом, я стал просто смотреть в окно. Вид свежей листвы и зелёной травы всегда действовал на меня умиротворяюще. Цветы у меня на коленях источали одуряющий запах. Солнце припекало всё сильнее, и в голове внезапно всплыла вычитанная где-то фраза: «Каждой весной неизбежно наступает тот грустный момент, когда листья на деревьях вдруг перестают удивлять». Похоже было, что этот момент вот-вот наступит.
Слева на обочине показалась табличка с нужным мне названием. Автобус съехал с шоссе и подкатился к небольшому павильону с кассой и маленьким киоском. С шипением и лязгом раскрылись двери, и я, слегка одуревший от долгой дороги, с удовольствием вышел на асфальтовый пятачок остановки. Никто из пассажиров не вышел со мной, наоборот, несколько человек, ожидавших автобуса, тут же залезли внутрь, и автобус отчалил. Если не считать кассиршу и продавщицу киоска, то я остался совершенно один. Оглядевшись, я обнаружил на столбе жестяной транспарант, стилизованный под псевдостаринный герб городка, стрелка под которым указывала на неширокую асфальтовую дорогу, проложенную в лесу. На гербе была нарисована огромная реторта на подставке, над которой вились электроны приплюснутого атома. В этом виделись приметы прошлого, того времени, когда этот городок, фактически состоявший из одного института и небольшого жилого массива, был жутко засекреченным объектом. Но времена были уже другими, и городок судорожно пытался заявить о себе в тщетной надежде, что его «продукция» ещё может кому-нибудь понадобиться. Я вдруг представил его в виде живого существа. Без привычной колючей проволоки он, наверное, чувствовал себя голым и незащищённым.
Я взглянул на часы, время приближалось к одиннадцати. «Ничего себе, обещал приехать утром!» - подумал я и зашагал в направлении, указанном стрелкой.
Однако долго шагать мне не пришлось. Сзади послышался звук мотора, и рядом со мной затормозил пыльный «Москвич».
- Куда вам? – спросил пожилой водитель.
- Да мне бы в больницу, - ответил я, стараясь говорить как можно беспечней.
- Что-нибудь случилось?
- Да нет, проведать хочу кое-кого.
- А-а. Садитесь, подвезу.
- А вам по пути? – поинтересовался я, садясь рядом с водителем.
- Ха – ха! У нас везде по пути, - весело сообщил он, аккуратно трогаясь, - весь город – десяток домов!
- А далеко ехать? – спросил я скорее из вежливости, - А то там даже расстояние не указано.
- Да нет, рядом. У нас тут маршрутка даже ходит, но редко. Автобусы-то не заезжают. Город закрытый был, так до сих пор не могут наладить нормальное сообщение. Вот мы всё больше пешком и ходим. Вроде вас.
Водитель посмотрел на мой букет изучающе.
- А вы к кому, если не секрет? У нас тут все друг друга знают.
Я немного поколебался:
- К Максимовой.
Водитель задумался.
- Что-то не припомню.
- К Елене Петровне, к врачу.
- К Леночке! Так она разве Максимова?
- Была Максимова. Раньше.
- Вот оно что. Давно, видать, не встречались. Крюкова она.
- Крюкова?
- По мужу. Работал он у нас. Да давно уже уехал. В Москву или ещё куда, не знаю. Может, и в Америку. Все сейчас уезжают. Её бросил и сына. - Водитель покосился на меня, - Парень у неё в Москве сейчас учится.
- Знаю, - сказал я.
Чувствовалось, что водитель хотел что-то ещё спросить, но не решался. Он то сосредоточенно смотрел на дорогу, то поглядывал на меня. Но воспитание не позволяло ему приставать с расспросами к незнакомому человеку. А я был ему благодарен за такую воспитанность.
Лес внезапно расступился, открывая вид на щербатый бетонный забор, густо заросший травой и кустарником. По забору шли крупные неровные буквы, исполненные масляной краской – название городка. Дорога повернула налево и через сотню метров привела нас к широкому проёму, который когда-то был контрольно-пропускным пунктом. Сохранилась даже капитальная кирпичная будка, но сейчас она имела такой же заброшенный вид, как и забор. «Всё в прошлом» - промелькнула невесёлая мысль.
- Вот и приехали! – сообщил водитель, указывая на четырёхэтажное белое здание в ряду подобных, стоящих как костяшки домино.
- Это что, больница?
- Да, - водитель притормозил у входа, но мотор не выключил, - Это больница, но я думаю, что вы зря туда идёте.
- То есть? – я не понял.
- Леночка сегодня в отгуле, она наверняка дома.
- Однако! У вас действительно всё обо всех знают.
- А вы как думаете? Она у нас царь и бог! Врач божьей милостью. Я бы мог вам много рассказать, да не стоит, скажу лишь, что я ей многим обязан. Да и не только я. А вчера она как раз дежурила весь день.
- Ясно. А где она живёт?
- Я же говорил, у нас всё рядом, - он крутанул руль, и мы отъехали от больницы, чтобы тут же свернуть на поперечную улицу, - сейчас я вас доставлю.
Городок действительно оказался крохотным. По сути, он представлял собой довольно большой по площади исследовательский центр, окружённый своим забором, вокруг которого, в свою очередь, были расставлены жилые кварталы. Домов было, конечно, не десяток, но уж и никак не сотня.
Мы остановились, не проехав и пятисот метров, возле типового четырёхэтажного дома. Первый этаж его был занят с одной стороны аптекой, а с другой был расположен небольшой гастроном.
- Вот, пожалуйста! – водитель указал на подъезд, - Второй этаж, и налево. Квартира номер семь.
- Спасибо вам! – Я открыл дверь, - без вас я бы ещё топал по дороге.
- Пустяки! – водитель помедлил и добавил, - Я хочу вам сказать, что Леночка в городе - человек известный и уважаемый. У нас её никто в обиду не даст!
Я ощутил в его словах лёгкий оттенок угрозы, и не нашёл, что ответить сразу. По-видимому, и мой собеседник понял, что его фраза прозвучала двусмысленно, потому что он несколько смутился и пояснил:
- Ей и так досталось в жизни… Вы, наверное, знаете.
- До свиданья, - сказал я, - и ещё раз спасибо.
«Москвич» медленно тронулся и скрылся за поворотом.
Вот я и приехал. Обычный дом, пахнущий котами и лекарствами подъезд, и я медленно поднимаюсь по лестнице, ощущая странную пустоту внутри. Мой букет слегка увял, но до сих пор источает сильный аромат, словно напоследок пытается перебить усилия местных котов. Вот дверь с металлической семёркой наверху. Семёрка – символ удачи! Ну что, джентльмен удачи, вперёд!
Я поднял руку к кнопке звонка, но тут заметил полоску света возле косяка, – дверь была не заперта. Позвонить или открыть? Я нажал ладонью на дверь, и она открылась. В прихожей стояла она. Ленка!
Свет в прихожей был включён, она стояла, слегка прислонившись к стене и сложив руки на груди. На ней было простое светлое платье с пояском, стриженые волосы были аккуратно уложены, на лице – лёгкие следы косметики. И глаза! Два драгоценных топаза. Эти карие глазищи! Как и тогда, много лет назад я сразу утонул в них, - они притягивали и завораживали. Сердце дало сбой, а в горле стало сухо.
- Можно? - проговорил я, пытаясь проглотить ком в горле.
- Заходи, - тихо сказала она, но позы не изменила.
- У тебя дверь открыта.
- А это для тебя. Я увидела в окно, как ты подъехал.
Я сделал шаг вперёд и остановился, всматриваясь в такие знакомые черты. Она всё так же стояла, прислонившись к стене, лишь сложенные руки стали немного напряжённей. Слова вылетели у меня из головы, я смотрел на её лицо и чувствовал себя истуканом. Она совсем не изменилось, ну, может, чуть-чуть. Та же гордая осанка красивой женщины, знающей, что её провожают взглядами, поясок на платье подчёркивал стройность фигуры. Едва заметные «гусиные лапки» возле глаз, и всё та же знакомая родинка на правой щеке внизу. Она была так близко от меня, как когда-то. Боже, полжизни назад! И уплывающее в темноту лицо на мгновенье заслонило живую женщину, стоящую передо мной, и мне показалось, что снова идёт дождь. Как же я сумел столько лет прожить без неё?! «Ты определённо дурак!» - горько сказало мне альтер эго.
Я протянул ей букет и сказал почему-то хрипло:
- Здравствуй, Лена. Я всё-таки приехал.
Она опустила руки и хотела что-то сказать, но вдруг подошла ко мне и заплакала. Я бросил цветы на пол и обнял её. И молчал, и только гладил её плечи. А она плакала очень тихо, закрыв лицо руками. Мы снова были на том ночном вокзале, только никому не нужно было никуда уезжать. И ворочалось в груди что-то тяжёлое, словно искало выход из души, чтобы исчезнуть навсегда, уступая место надежде.
Она подняла на меня свои прекрасные мокрые глаза и сказала:
- Я тебя ненавижу! - И снова уткнулась лицом мне в грудь.
Конец
Обнинск, май 2005 - март 2006.