Время

               

               
  дневник композитора               
               
               
 (2000 – 2010)







               
15 сентября, 2000, в городе N


Наконец, занятия начались. У нас – одни девушки. Только два парня. Женское царство.
Чуть ли не лекцию прочитали о том, как мы определили свою судьбу, поступив в консерваторию. Это раньше так было! Сейчас диплом этого заведения – увы, утратил былое величие…
Мне немного не по себе. Девчонки стараются – таких зубрилок еще поискать. Говорят свысока, в то же время застенчивые. Еще летом, когда я сдавал вступительные экзамены, слышал  наставления одной профессорши: «Будь как можно скромнее. Косметики – ноль. Волосы заплети в косы. Юбку – ниже колен. А то сочтут фифой, не будут всерьез относиться».
У нас, к сожалению, именно так. И девушки перебарщивают. Ходят в одном свитере, волосы кажутся такими, что их никакой расческой не распутать…
К нам, парням, относятся снисходительнее. Мальчиков вообще в любой ВУЗ охотней берут – и в институт, и на работу. Им не сидеть в декрете, не убегать с работы в поисках лекарств… А женщина будет к ребенку прикована.
 Педагоги спокойно беседуют с аудиторией. Они не стараются, как в училище, читать лекции, чтобы мы конспектировали. Нам выдают список тем, литературы – чтобы мы сами готовились. Посещение лекций свободное, никто нас не регистрирует.
Честно сказать, мы привыкли к опеке учителей, которые с нами в училище возились как с детьми малолетними. И вот двадцатилетние инфантилы ждут того же от профессоров.  А они смотрят на нас равнодушно – одним больше, одним меньше – какая им разница?
Раньше у нас был теоретико-композиторский факультет. Теперь разделили на теоретиков и композиторов. Многие облегченно вздохнули. От нас не требуется столько стараний, сколько от музыковедов. И при желании можно филонить. Писать под руководством преподавателя по специальности.
 Этим я и собираюсь заняться.

               
 17 ноября, 2000


Пишу и думаю: а кому это нужно? Видимо, я не из тех стоиков, которые готовы работать, что называется, «в стол». Писать музыку для музыковедов, которые выискивают темы для защиты диссертаций и дипломных работ.
Я разрыв с аудиторией ощущаю остро. Ради эксперимента дал один из опусов, написанных в модной у академистов манере, послушать моей тете. Она музыке никогда не училась.
- Что-то мутное… непонятное… Мелодия есть? Я не разобрала.
Понятно, что это не показатель. Но, возможно, это реакция большинства населения. Нас учат, что двадцатый век в искусстве должен выражать новое время – достижения техники, другой ритм жизни… Ну, допустим, напишу я пьесу под названием «Паровоз» в том стиле, который нравится любителям авангарда, поставангарда… И кто это все будет слушать? Боюсь, что даже сокурсники мои от скуки помрут.
Свиридов считал, что наш век не исключает лирики, человечности, теплоты… Меняется мироустройство, а люди все те же. И нельзя разрывать эту эмоциональную связь: слушатель – автор. Меломаны ищут тех, кто может услышать их души, как бы высокопарно это ни звучало.
Когда-то связь эта была. А в двадцатом веке, увы, утрачена. Если бы меня спросили, о чем я мечтаю, я бы ответил: восстановить эту связь.

               
5 декабря, 2000

- Нас мало, людей, которые могут разобрать все по полочкам и объяснить замысел автора. Так всегда было. И надо очищать эти ряды от тех, кто пытается упростить искусство, вульгаризировать…
Девушка еще долго говорила на эту тему. А я не знал, что ответить. Дело в том, что и музыка в этой среде становится искусственной, безжизненной, оторванной от корней. Так называемый снобизм знатоков – это удовлетворение своего тщеславия: я самый умный, я самый знающий, тааких, как я, не должно быть много.
А Бетховен мечтал, чтобы его слушателей было как можно больше, он считал, музыка – это объединение самых разных людей.
Почему же теперь, когда развалился Советский Союз, мы решили возродить псевдоаристократическое чванство? Уже в восемнадцатом веке стремились к просвещению, хотели достучаться до каждого. А сейчас? Узкий мирок, упивающийся своей элитарностью.
Мы, мол, избранные. Не толпа.


               
18 февраля, 2001


Сдал сессию. Отдохну дома пару деньков.
Возможно, наши профессора счастливы – каждый по-своему. Один живет в пятнадцатом веке, другой – в десятом, третий – в девятнадцатом, четвертый – в первой половине двадцатого.
А наш век нельзя отделить от массовой культуры. Я лет до 20 презирал попсу, тех, кто ее слушал, считал далекими от своей избранности. Но, стоило мне попасть в высшее учебное заведение, понял, что задыхаюсь. Смотрю на портреты далеких предков. Как будто попал в музей. И здесь обитают мертвые.
Мне не хватает дыхания живой жизни. У нашей «попсы» или того, что они называют «русским роком», есть реальная аудитория. Они понимают, что и зачем они пишут. Можно их произведения препарировать, осуждать, обсуждать… но они чувствуют себя нужными.
Я отчетливо осознал, что не хочу писать для десятка музыковедов. И мне нужно то, что они презрительно называют «толпой».

               
 20 мая, 2001

Слушаю все подряд. Включаю телевизор – там клип за клипом. Обнаружил, что это – не самый худший вид отдыха. Хочется сбросить напряжение, не думать, а просто развлекаться от этих слов, смеяться над нарядами и жестикуляцией…
Мне даже нравится эта вульгарность. Есть в ней что-то… живое.
Или я не до такой степени эстет, чтобы меня от всего коробило?
- Ты уже взрослый, тебя эта культура разрушить не может, но я не хотела бы, чтоб мои дети с ранних лет на этом росли, - говорит моя сокурсница.
- Ты права, но мы не знаем, что тогда будет звучать. Расти белой вороной тоже не очень-то хорошо.
Наше время в этом кругу презирается. Берется лишь часть его – академический авангард. Остальное – ширпотреб для «толпы».
Но, когда мы изучаем музыку других эпох, рассматриваем весь спектр.
 Сейчас разделили – эту культуру мы уважаем. И презираем то, что нужно толпе.
А по мне – так эту «толпу» нужно понять, исследовать… как психологи, социологи. Какой сейчас нужен герой – будь он лириком, комиком или трагиком?
Не из других эпох, а созвучный нашему времени. Естественный и понятный. Объединяющий, а не делящий культуру на возвышенную и низменную составляющие.
В парике восемнадцатого века? С интонацией девятнадцатого?
Признаться, я не люблю романсы (за редким исключением). Сейчас нет жизни, в которую эти герои естественно вписываются. И получается карикатура – визуальная, слуховая, смысловая.
А в рок-культура жизнь отражает. Но ей в нашей стране недостает профессионализма. Акцент они делают на слова, а музыка – так себе…
Я мечтаю создать героя, который был бы близок разным слоям населения. Но получится ли у меня? Или я слишком самонадеян?..

               
 20 июня, 2001

Все экзамены позади. Неужели прошел только год? А я ощущаю себя стариком. Только парик надеть и потребовать экипаж. Попал будто в заколдованное царство. А  там все спят беспробудным сном.
Выходишь на улицу и там - жизнь. Можно ругать современность. Но мы ее не выбираем. Надо, как говорится, «работать с тем, что есть».
Мне хочется, чтоб открыли окна и двери, и в здание консерватории хлынул свежий ветер, и все бумаги разлетелись. А мы бы кинулись судорожно их подбирать.
Но с этим ураганом к нам бы пришла настоящая жизнь. Со всеми ее недостатками. Раньше можно было отсеивать слушателей по сословному признаку.  А сейчас… Жизнь требует демократизации.
Когда-то эстет эстетов, сноб снобов, я вдруг почувствовал, что задыхаюсь. Мне захотелось бродить по улицам, слушать сигналы машин, случайную болтовню прохожих. Я впитывал в себя это как живую воду из сказки. Мне нужно было изгнать дух мертвечины.
У меня начала развиваться депрессия. Нежелание ничего делать. И вдруг – скрытое бунтарство. У меня – примерного мальчика, с которым до двадцати лет проблем вообще не было.
А по ночам я вижу в этом здании скелеты, скульптуры, слышу манерную речь. И просыпаюсь в поту.
Я как композитор должен уметь все абсолютно: сочинить фугу, симфонию, квартет, оперу… Никто от нас песенок современных не требует. Это считается – «на потребу толпы».
Но так называемая «толпа» - это большая часть населения.
Не думаю, что я лирик. Вот к драме тянусь, хочется в рамках песенного жанра написать историю, которая была бы как миниспектакль.
Наш отечественный рок меня раздражает. Много пафоса, не очень-то интересная музыка. Так – фон под гитару. Но они объединили бунтарей, людей, бросающих вызов традициям в обществе. Вкус музыкальный у них чаще всего не развит. Они слушают тексты.
Поскольку я аудиал, к текстам вообще равнодушен, это может быть: ля-ля-ля. Я слушаю ритм и аккордику.
Пока я пишу стилизации. Свой стиль не выработан. Но это – вопрос времени. Я не пережил таких чувств, что мне захотелось бы их выплеснуть, таким образом частично избавившись, обретя свободу и легкость.
Я многое умею, но по-настоящему я никогда не страдал. Достоевский считал, без переживания, боли искусство не родится. С ним самим было именно так.
Не влюблялся. И, честно сказать, меня это пугает.
А пока – вот… накропал статейку для интернета. Подписался женским именем. Увеличил свой педагогический стаж, биографию приукрасил – конечно же,  для солидности. 

               
Предсказуемая музыка

Эта статья не предназначена для широкой аудитории (в ней употребляются узкоспециальные термины). Но, возможно, люди безо всякой музыкальной подготовки что-то для себя из нее извлекут. И сделают выводы.
В советские времена для того, чтобы реализоваться в музыкальном творчестве, требовался диплом композитора. Правильно ли это? Отчасти – да. Ниже я объясню свою позицию. Сейчас – другая крайность. Композитором считает себя каждый второй, если не первый… Теперь мы только и слышим: я пишу сама, я сам пишу, мы сами пишем. Причем говорят это как люди хотя бы со средним специальным образованием, так и вообще не знающие нот. Только ленивый еще себя не назвал композитором.
Движут людьми разные соображения – кто-то не хочет платить авторам (действительно, композиторам от бога), кто-то считает себя одаренным в этой области.
Все прекрасно понимают, что диплом – это не доказательство талантливости, Сальери был высокообразованным музыкантом, но его музыка не пережила свое время, оставшись в русле эпохи. Но настоящий дар композитора – это редчайшее явление. Дар исполнителя, литератора, критика встречается чаще. Мой отец – композитор, для меня с детства была задана очень высокая планка этого понятия.
В этой связи скажу немного о себе. Я защитила диплом как музыкальный критик. Печаталась в разных изданиях. Но в наше время для того, чтобы регулярно печататься и зарабатывать критическими статьями, надо вести тусовочный образ жизни, а это не каждому подходит по характеру. Поэтому критикой (музыкальной, литературной) я сейчас занимаюсь для собственного удовольствия, хотя заказы на статьи бывают.
В течение девяти лет я преподавала гармонию. Это наука об аккордах. О том, из чего состоит музыка, о ее «строительном материале». В полном объеме изучают этот предмет только музыковеды и композиторы, учащиеся других отделений – в облегченном виде. Для чего нужно будущему композитору нужно учиться – хотя бы частным образом, как члены сообщества «Могучая кучка»? За всю историю музыки разных эпох накопилось огромное количество музыкальных штампов – аккордовых, мелодических, ритмических. Для того чтобы мысль композитора не была предсказуема для профессионалов, он должен все это изучить. Иначе он не создаст свой музыкальный язык, а будет только повторять то, что создано задолго до него. То есть сделает вторичный, банальный музыкальный продукт. Когда следующий поворот мелодии или следующий аккорд можно предсказать – какими они будут.
Музыковеды делают стилизации – под венских классиков, под романтиков, под музыку двадцатого века. Они не называют это словом «творчество», употребляя термин «стилизация», воспринимая это как учебные упражнения. Воссоздают стили разных эпох, композиторов. Получается средненький Гайдн, средненький Скрябин, средненький Шостакович и т.п. Но эти учащиеся просто выполняют задания по учебной программе, они не претендуют на то, что они – композиторы, поэтому от них большего и не требуется.
Подражателей много. Чайковский один. А сколько «плохих чайковских»? Работающих в его манере, но гораздо хуже. Не сосчитать...
Хотя, разумеется, не все претендуют на то, что они – гении первой величины, их вполне устраивает определение «добротный автор второго ряда» с более или менее удачными произведениями.  А это очень приличный уровень, миллионы пишущих никогда и его не достигнут.
Теперь вернемся к песенному творчеству, потому что речь в данной статье, в основном, о нем. В советские времена от композиторов-песенников требовалось умение сочинять в академических жанрах, это обогащало их профессиональные навыки. Почему та или иная песня талантлива, воспринимается как откровение, хит? К примеру, поет Роза Рымбаева: «Как много лет во мне любовь спала…» Казалось бы, песня построена на одних штампах. Нисходящая секвенция со скрытымдвухголосием в куплете. Так что сообщает ей свежесть? Синкопированный ритм во второй фразе. Если ритм сделать ровным, получится безликая музыка. Всегда можно найти, за счет чего произведение вдруг заиграло яркими красками и зазвучало свежо. В припеве – дробление мотивов, применение нонаккорда на кульминации. Нужен детальный анализ произведения, которое стало популярным. И можно найти ответ на вопрос, почему это произошло. Так же, как в песне Меладзе «Сэра». Казалось бы, все очень просто. Что «выстреливает»? В припеве – после доминанты взят септаккорд четвертой ступени. Прозвучало это красочно и свежо. То же можно сказать о любой песне Константина Меладзе. Цыганский надрыв – это не мое, но я не могу не отдать должное автору, он действительно по-композиторски одарен. «Нежность» Пахмутовой тоже кажется очень простой, но стоило ей поднять звено секвенции (повторяющуюся мелодию) выше не на одну ноту, а на две – сразу зазвучало пронзительнее.
Вообще лучше, если так называемые штампы (часто встречающиеся гармонические обороты из нескольких аккордов) встречаются в куплете, в припеве нужна изюминка, неожиданность. Музыка Фадеева, Агутина иной раз только кажется простой, если не анализировать детали. Нравятся они или не нравятся – это уже вкусовщина, но дар у них есть.
Я западную эстраду предпочитаю нашей. В ней для меня есть прелесть новизны – музыкальный язык по сравнению с предыдущими эпохами изменился: гармонически, ритмически. Тогда как у нас по большому счету этого не произошло. И отечественная эстрада не стала чем-то оригинальным на фоне всего музыкального потока двадцатого столетия, когда композиторы как никогда увлеклись экспериментами. Конечно, аккордовая непредсказуемость может быть достигнута искусственно, со специальным нарушением традиционной логики голосоведения. Возникает ощущение некой красоты искусственного цветка, сконструированного ради игры в оригинальность. И те, кому дан великий дар быть оригинальными естественно, так, будто иначе нельзя, выделяются: «Битлз», «АББА», Элтон Джон, Адель, Пинк, из наших – Земфира.
Земфира, как кажется мне, не специально усложняет аккордику, ее песни звучат на одном дыхании – как монологи. В ее музыке волевая чеканная атмосфера эпохи барокко соединяется с романтической красотой гармонии. Синкопированный ритм – элемент нашей эпохи. И получается синтез. Следующий аккорд Земфиры лично я предсказать не могу.
Западная гармония по сравнению с нашей более плагальная – с опорой на субдоминантовую группу аккордов (септаккорды второй, четвертой, шестой ступеней). Их музыканты это очень любят. За счет таких сочетаний музыка звучит мягче, воздушнее. Если у венских классиков было принято после субдоминанты брать доминанту, а наоборот – воспрещалось, то блюзовая гармония иная – после доминанты следует субдоминанта. На этом построена песня Ifeelgood. Часто встречается дорийская субдоминанта в миноре (с шестой высокой ступенью). Припев знаменитой песни Элтона Джона Believe построен на фригийском обороте в басу (нисходящий тетрахорд – четыре ноты подряд вниз), так что же сообщает звучанию свежесть, не избитость, как логично было бы предположить? Доминанта с секстой, синкопированный ритм.
Если поставить цель сделать коммерческий хит, не претендуя на высокую художественность произведения, надо добиться следующего: песня должна врезаться в память. Как двадцать пятый кадр. Чтобы люди даже не думали, нравится им это или нет, просто не могли мысленно отвязаться от этого назойливого звучания в голове. И здесь у профессионалов есть свои хитрости – что повторить, на чем сделать акцент. Но в данном случае речь идет не об искусстве в чистом виде, а в какой-то мере о манипулировании сознанием населения.
А теперь зададим себе вопрос: так почему же сейчас все говорят о дефиците авторства, обилии прекрасных голосов и отсутствии для них достойного репертуара?
Когда авторов сколько угодно… Ведь понятие «автор» применяют к себе едва ли не все.
Домашнее бытовое музицирование насчитывает многовековую историю, и оно должно быть, явление это полезное, другое дело – на что претендуют эти люди. Если ни на что в глобальном смысле… на нет и суда нет.

                Полина Скворцова

Пока на словах у меня получается лучше, чем нотными знаками… Может быть, это мой «потолок» - подражатель? Или судить слишком рано?

               
 29 августа, 2001

Наотдыхался так, что тянет учиться. Мне нужна своя аудитория – к кому буду я апеллировать? Профессора пренебрежительно от меня отвернутся, для не музыкантов мои эксперименты могут быть откровенно скучны. Какой же он – современный герой?
Ясно, что не слащавый. То, что казалось естественным для салонов других эпох, в наше время покажется приторным. Конечно, люди никогда не утратят способность испытывать нежные чувства, но звуковые краски, интонация должны быть несколько резче… это понятно.
Надо послушать рок-песни, понять, почему они так привлекают. И на этой основе попробовать создать что-то свое. Я всегда любил песни – Шуберта, Шумана больше, чем русский романс. Для меня они естественнее и ближе. Может, дело в немецких корнях отца…
Да и в романсах я не люблю именно признания в любви, социальная драма – для меня это то, что надо.
Буду втайне от всех экспериментировать. И если меня устроит результат таких поисков, я его предъявлю.
Мой педагог – не из числа любящих «всякие авангарды», как их величают поклонники традиционного развития. Он скорее относится к тем, кто считает, что в двадцатом веке музыка умерла, и воспринимает все новое в штыки. Но свое мнение он не навязывает, человек он смешливый, спокойный, терпимый.
               
               
30 сентября, 2001

Включил телевизор, а там… веселящаяся молодежь в ночном клубе. Девушка, которая берет интервью. Сначала я ее никак не воспринял. Ну, симпатичная…
Но смотреть на нее мне хотелось.  Становилось тепло на душе, захотелось вдруг рядом согреться. Татарочка. Узкий разрез темных глаз. При этом волосы покрашены в светлый оттенок. Возможно, выросла в традиционной семье, но решила бросить вызов своим архаичным «предкам».
Я, конечно, утрирую. Каждый зарабатывает как может. Мне хотелось услышать, как ее назовут. Но гости обращались к ней на «ты» или на «вы», не называя имен. Но ничего – передача идет раз в неделю, и я это точно услышу.

               
10  октября, 2001

Ее зовут Фая. В наше время это редкое имя. Я решил сходить в ночной клуб и познакомиться с ней. Уставшая, вымотанная до предела девушка, казалось, еле ходит, но надевает дежурную улыбку.
Я набрался смелости и подошел к ней – получить автограф и заодно отдал визитную карточку со своими координатами. Она вежливо мялась, потому что к ней липнет такое количество поклонников…
Она сказала, на каких сайтах бывает и под каким ником.
В интернете мы точно друг друга найдем.


               
29 ноября, 2001

Фая любит тяжелый рок. Крутых парней, которые «зажигают», мечутся, чуть ли не эквилибристикой занимаются с этими несчастными гитарами.
Мы с ней сходили на концерт. Она настояла на то, чтобы быть к ним поближе.  Билеты мы сумели приобрести только на стоячие места. Так мы оказались в первом ряду. Для меня это был кошмар. Децибельное отравление. Голова разболелась, хотелось уши заткнуть. Фая же была на седьмом небе и не обращала на меня никакого внимания.
Когда мы вышли на улицу, я спросил: «Ты серьезно в восторге?» «А ты разве нет?» - она с недоумением посмотрела на меня.
Я решил провести локальный социологический опрос: пусть Фая и ее знакомые ответят на ряд вопросов. Каким для них должен быть идеальный исполнитель или композитор? Она сначала отнекивалась, но все-таки согласилась.
Если объединить эти анкеты, получится вот какой результат: безграничная свобода во всем (и внешне, и внутренне), вызывающая манера поведения (удовольствие, которое они испытывают от нарушения правил) ну, и юмор, конечно. Этакий Праздник Непослушания. Бунтарство подростков или людей, которые хотят быть подростками всю свою жизнь, вплоть до ста лет.
Крутость: мне все нипочем, я никого не боюсь, могу и на сцене подраться. Вот такой образ нужен нынешней молодежи.
А у меня на самом-то деле, как выясняется, вкус стариков. Живу в девятнадцатом веке. И тщетно пытаюсь вписаться в двадцатый.
 Пока не выходит.

               
1 января, 2002

Давно я перестал с детским восторгом ждать первых дней новогодних каникул. Фая решила познакомить меня с дальней родственницей. Ее зовут Клава.
Сказать, что я был удивлен, – значит, ничего не сказать. Ее трудно назвать классической красавицей, но я всегда любил рыженьких, с веснушками, зеленоглазых бестий.
Такие, как я, со стороны выглядят рохлями. И тянутся к сильным.
Но то-то и оно, что казалась она спокойной, мягкой, с ленцой. Но стоило ей кокетливо мне улыбнуться, я замер на месте. Никогда не влюблялся. Теоретизировал на эту тему, разглагольствовал, как все самоуверенные юнцы. Оказалось, она поет в ресторане. Мне захотелось подпрыгнуть, когда она дала мне визитную карточку с названием этого заведения.
Пришел домой. Не знал, что со мной творится. Прилег на кровать. Руки дергаются. Ее глазищи мелькают передо мной – нахальные, внимательные и счастливые. А ей грустно бывает?
Вот оно – чудесное начало Нового года. И самый лучший подарок.

               
3 января, 2002

Оказалось, она как певица – так себе. Средние данные, и на сцене она слишком старается, хотя надолго ее не хватает, устает быстро и становится раздражительной.
Клава подошла ко мне, села рядом и заказала мороженое.
- Ты с девушками встречался?
- Фая… она просто друг. Хотя что-то во мне мерцало…
- Как звезды? Ну, комплименты ты говорить мастер. Я до сих пор не знаю, тебя как зовут?
- Филипп. Можно Фил или Филя.
- Ладо, ты будешь Филом.
Она улыбалась и изучала мое лицо.
- Ты бы мог быть красивым… если б в тебе ощущалась сила.
Я ей совершенно не интересен.
Она музыкальная, чувствует фразу, дыхание. Но для оперы не хватает мощи, а для эстрады… родители ее против. Говорят, шоу-бизнес – клоака.

               
2 февраля, 2002

Она уехала на две недели. Я и представить себе не мог, что такое душевная боль, тоска, ощущение, будто часы внутри остановились. Стал пытаться написать что-то для камерного состава. Заставлял себя писать – каждый день часа по три. Когда закончил свой первый «взрослый» квартет, понял, что я им недоволен. Попросил ребят из общежития сыграть мне его.
- А неплохо, - отважился заметить я.
- Ты дома-то играл это на пианино?
- Только фрагменты.
Принес преподавателю. Мы включили запись и прослушали полностью.
- Сильное произведение, - заметил он, - ты вообще изменился.
- А чем?
- Зазвучал в полную силу. А до этого ты поскрипывал и кряхтел. Ворчливый дедуля.
Я и сам чувствовал, что у меня появились цель и стимул. Но в формальном понимании я стал учиться прохладно. Мне хотелось писать только то, что понадобится Клаве. В ее «тусовке» попсу презирали. Никогда не пробовал «крутой рок», но решил: ради нее совершу этот подвиг.
На самом-то деле ей на меня наплевать.
И сколько бы я ни старался…

               
17 февраля, 2002


«Крик» - я постарался вложить в эту песню всю свою боль, и именно поэтому она не получилась.
 Клава хвалила. Но я был недоволен. Преподаватель сказал то же самое: надо быть отстраненным, тогда высказывание прозвучит пронзительнее, мощнее.
Но я учел этот опыт. Синкопированный ритм – акцент на слабой доле, джазовая аккордика (это уже западные варианты, которые я использовал как образцы). Текст должен быть пафосным – о смысле жизни, бытия и т.п. Но резкая манера исполнителя исключает слащавость и банальность. Получается, это выплеск, выброс энергии, заряжающий слушателей.
 На концертах академических мастеров никогда не бывает такого громкого звука.
Клава и Фая «подсели» на агрессивный рок и другой музыки не выносят. Воспринимают только брутальные образы. Крутой мужик, крутая баба…
 А их родители любят ретро и слушают радиостанцию «Ностальжи».
Новая песня мне к концу этого дня, когда я ее несколько скорректировал, самому показалась такой, как надо. Ничего лишнего.
Преподаватель говорит: я плохо выгляжу, на грани нервного истощения. Но в творчестве – неожиданный подъем и новые горизонты.
Здесь эстрадную музыку вообще не воспринимают, считают ее за десятый сорт.  Но это понятно, если услышать с пяток самых похабных ее образцов.
Так что слушать мои рок-баллады придется только преподавателю.

               
 3 марта, 2002
            
         Осунулся. Выгляжу похожим на наркомана. Не хочется на себя смотреть. Что скажут другие девушки, мне по большому счету наплевать. На нашем курсе учатся чудачки, которые носятся со своей «самостью».
Клаве не это нужно. Я просто «не ее тип».
          Я не ведомый и не ведущий. Не знаю, чего я хочу.  Но точно знаю, чего не хочу: разводить своих слушателей на группы по интересам. Здесь собираются эстеты, гурманы, а здесь – простаки.
         Оперетту я никогда не любил. А мюзиклы нравятся. Там может быть несчастливый конец, трагедия. А оперетка и есть оперетка. Кринолины, шляпы с вуалью, мушки, вееры… в наше время это звучит и смотрится неестественно. На них даже пародии невозможно делать, они сами – лучшие из пародий.
        Мне кажется, людей можно подвигнуть вслушаться в Баха, Бетховена… И сплотить в едином порыве. Приведу простой пример. В кино эта музыка может быть применена в кульминационные моменты. Это может быть заставкой фильма, звучать во время спектакля.
Усилить воздействие сценария – встряхнуть людей так, что они в интернете начнут искать и саму музыку, а может быть, их все это заставит поинтересоваться личностью композитора.
Не знаю пока, к чему приведут все эти благие популяризаторские идеи, но мне кажется, они осуществимы.


               
15 марта, 2002

 Клава. Пытаюсь собрать свои мысли и ощущения. Она появляется, даже когда в плохом настроении, но подробностями не делится. И у меня восстанавливается внутреннее равновесие – кажется, все в порядке, и больше мне ничего и не нужно. Но ненадолго…  я напрягаюсь, заставляю себя бороться с депрессивными волнами.
 Отхожу от воспоминаний о ее дерзком капризном личике,  мысленно натягиваю на палец ее локон. У нас ничего еще не было, даже поцелуя. И я боюсь показаться натянутым, неуклюжим. Она не любит неопытных птенчиков.
А мне проще любить ее на расстоянии, представлять… Боюсь все разрушить. Тогда мне себя не собрать.
Я знаю, что все это плохо закончится. Но принуждаю себя – день за днем. Хожу на лекции, делаю упражнения. Жду, когда она меня бросит, я ей даже как друг совершенно не нужен.
И, тем не менее, я бываю и счастлив. Странное состояние. Люблю образ, пытаюсь его запечатлеть. Не выходит.
Преподаватель мной недоволен.
- Я брал перспективного студента, а ты? Только не говори, что влюбился. Такие ученики живут в каком-то бреду и даже занятия пропускают. Потом, лет через пять понимают, что из этого можно извлечь, и называют это «вдохновением» или «озарением».
 Но я не могу признаться, что мне по душе девушка из совершенно иной среды. Она простая приветливая, но скучающая со мной. Наши студентки погружены собой настолько, что в зеркало не заглядывают. А я хочу себя чувствовать молодым, полным сил. Пробудить в себе здоровое животное.
Смешно звучит, но это правда. Здесь все какие-то преждевременно увядшие. Состарившиеся внутри. Что это – гнет культуры столетий, тысячелетий? Может быть, без него легче жить?
Не могу сказать, что испытываю невероятную физическую страсть, здесь другое... Она во мне разбудила ребенка, и я стал радоваться тому, на что раньше внимания не обращал: лужи с разноцветными солнечными лучами, очертания молнии, скорость дождя, шум воды… И везде ее вижу и слышу.
        Клава смеется, не понимает меня. А мне по душе ее непосредственность. И не тянет к студенткам с глубоким внутренним миром. Я от него устал. Как и от своего собственного.
        Я рядом с ней разбухаю, как шарик воздушный, взлетаю и вижу все совершенно иным – с высоты. Больше всего люблю улыбку на ее детском лице. Она не старается наряжаться, ходит в майке и джинсах. Но ей идет такой стиль. Все в ней просто, естественно. Она дышит свободой и светом.
       Наполовину я ее выдумал, облек свои смутные ожидания в определенную форму и онемел от восторга. Мне всегда нравились девушки веселые и простые – как Сюзанна из «Свадьбы Фигаро». Добродушные, бойкие и лукавые. Клоунессы.
         «Роковые» или какие-нибудь «демонические» дамочки меня только смешили. Как, впрочем, и Тэффи.
         Если бы она хоть раз и в шутку сказала, что любит меня… В глубине души я бы знал правду, но приобрел бы миг чистой радости.

               
30 марта, 2002

          Она все разложила по полочкам. В ее жизни мне места нет. Я даже не ощутил острой боли, все это время я знал…
        -  Язык доучиваю и еду в Австралию к своему прекрасному принцу.
- Кто он?
- Адвокат.
 - А как ты с ним познакомилась?
- На вечеринке.
Она поцеловала меня в щеку, сказала: «Ну, Фил, прощай». Я кивнул головой, вышел на улицу, на меня схлынуло с крыши. Но я даже не чувствовал физический дискомфорт. Все во мне будто заплесневело, я стал себе напоминать откушенный и отброшенный кусок сыра.
До квартиры я как-то добрел. Закрыл дверь, сел у порога. Прислонился к стене. Не хотелось снимать с себя мокрое белье, подумал, мне теперь все безразлично… Я знал, но я ждал, думал, времени у меня больше. Что-то сдвинется с мертвой точки – или она потеплеет, или остыну я. Я каким-то таинственным образом знал, что все это обречено.
Не помню, сколько так просидел. На другой день раскашлялся. Пневмония.

               
17 апреля, 2002

Не хочу выписываться из больницы. Я к ней привык. Вокруг люди – рассказывают о себе. Дома я себя чувствовал самым несчастным на свете, а здесь обнаружил, что мне любопытно узнать о других. Отвлекаешься, и будто ничего не было. Во сне увидел партитурный лист и первые такты чаконы.
         Хочу попробовать соединить старинный ритм с современной аккордикой. Она будет мощной, как топор, опускающийся на кусок дерева, и пронизывающей порывами ветра. Хочу, чтобы слушатели вздрагивали, это должно быть встряской.
               
               
 1 сентября, 2003

Новый учебный год. Все лето я не писал. Имею в виду – сюда. Произведения накопились. Что-то произошло с моим стилем – вижу ноты, объединяющиеся в крупные линии, широкие мазки. И сгущаю краски.
Стал писать песни – как у Шуберта. Простые, со сложным аккомпанементом, кульминацией – определенным сюжетом. Рок, который так нравится Фае и Клаве, я пока не прояснил для себя, как применять. Главное там – метроритм.
«Чакона» вышла с третьей попытки. Преподаватель на меня посмотрел иначе – тревожно. На него это подействовало.
О Клаве не думаю. Наверно, уехала. Я подружился с одной из студенток на нашем же курсе. Новенькая. Приехала из Узбекистана. Зовут ее Лейла. Не сказать, чтобы была красавицей, но обаятельная. На нее смотреть хочется.
Учили их там не ахти, так что она комплексует на фоне наших зубрилок-отличниц. А мне по душе ее потерянность. Хочется защитить.
 
               
5 октября, 2003

Лейла мне рассказала о себе. Ее бросил жених. Она пыталась что-то сделать со своими венами, но не вышло.
- Кровопотеря, и все.
А отец ей сказал: нельзя никого так любить. Он религиозен.
- Больше всего и всех надо любить бога. И не ставить одного человека с ним на одну доску и видеть в нем весь мир. А бог во всех нас и повсюду, но есть люди, которые не в состоянии его разглядеть и почувствовать, упираются в кого-то как в непробиваемую стену и ничего не хотят ни видеть, ни слышать.
Это ей тогда не помогло. Но потом она как-то сама собой успокоилась.
Не могу сказать, чтобы мы особо сдружились. Лейла сторонится всех, но мне становится лучше, когда она откровенничает. Пишет она средненько, преподаватели ее не хвалят, но мне уютно с ней.
Чем мне не нравятся другие девушки? Они несколько заносчивы, щеголяют своей образованностью, сидят целыми днями в читальном зале. Пока каждая из них уверена, что обрела себя.
Но мне их жаль. Подлинный композиторский талант у женщин в академической музыке встречается редко.
Они утверждают, что им не нужна дешевая популярность.
- Пусть меня слушают три человека, но они этого стоят.
А мне этого недостаточно. Пусть они считают такую популярность дешевой, мне все равно. Не хочу ощущения, будто мы находимся на необитаемом острове, где и знать не хотят о жителях других островов. Мне нужна связь со своим временем, эпохой.
Они считают те десятилетия, в которые можно уместить нашу жизнь, нестерпимо вульгарными. Пошлыми. Недостойными их внимания. Считают, что чем уже будет круг профессионалов, тем лучше для академической музыки.
А мне кажется, что она умирает естественной смертью. И скоро на земле не останется ни нашего узкого круга, ни тех, кто захочет писать о нас диссертации. Пока мы нужны музыковедам для их, как они говорят, «профессионального роста», а на деле – желанием написать научную работу о таком авторе, о котором никто, кроме них, не знает. Тогда к ним не будет никаких претензий. Остальные просто не будут знать, о чем их спросить.
Это такая хитрость. Бетховена или Чайковского в той или иной мере знают все профессионалы, а о ком-то, кроме меня, не знает никто, кроме преподавателей.
- К нам вопросов и претензий – ноль. Все будут вежливо улыбаться и не делать никаких замечаний. Защитить диплом или диссертацию куда проще, если выбрать Тютькина, а не Баха. Это самый верный путь в нашей науке.
К тому же – сколько людей, не умеющих сочинить красивую мелодию, драпируют это свое неумение авангардными устремлениями и прячутся за этой вывеской!
Лейла тоже хитрит. Она не любит узбекский фольклор, свой собственный музыкальный этнос. Но решила, что ей это выгодно – мало кто изучил этот вопрос досконально, она будет носителем неких традиций. И поняла, что надо этим пользоваться.
-  А что тебе нравится на самом деле?
-  Да все подряд. Не могу ни на чем сосредоточиться. Меня взяли, как в советское время говорили, как национальный кадр. Пыталась писать в современной манере, получается скучно и блекло. Буду пробовать создавать этническую палитру, станут говорить о самобытности.
До нее уже дошло, что лучше хитрить. Она в себе не уверена, но именно это мне и нравится. Рядом с ней я себя чувствую сильнее и умнее, чем на самом деле.
- А ты чего хочешь?
- Попробовать все.
Я хожу на рок-концерты. Не могу сказать, что мне это нравится – я слушаю ноты. А фанаты наших рок-групп вслушиваются в каждую фразу и обсуждают это. Я понял: внимания их надо достигать, выбирая удачные тексты. Они должны быть на грани острия – в рок-музыке надо жить на сцене на разрыв аорты. Не случайно многие из них спиваются.
На концерты западных рокеров ходят, в основном, те, кто работает в ресторанах, клубах. Эти люди мастера своего дела, но академисты брезгливо от них нос воротят. Нотную грамоту они знают, но в свое время выбрали не академический путь, «подсели» на джаз или кантри. Этих я слушаю с удовольствием.
Понял, что я устал от ощущения своей избранности. Лет до двадцати мне нравилось, что я упиваюсь Малером, а они слушают какую-то Машу Смирнову. Но сейчас я растерян. Понял, что мое презрение тает, и я начинаю прозревать. Видеть все в ином свете.
Вглядываюсь в людей и пытаюсь понять, что их цепляет. Надо изучать разные социальные слои  и пытаться до них достучаться. Большевики были не идиотами, когда пропагандировали классику, читали лекции рабочим и колхозникам. Да и заложено в этих людях больше, чем они могут показать. Они не мастера говорить, но чувствовать могут все. И мы не знаем, какие ощущения они могут испытывать и как реагировать на совершенно разную музыку.               

               
7 декабря, 2003

Включил музыкальный канал – смотрю все клипы подряд. Вижу, какие образы пропагандируют для любителей попсы. Содержанка олигарха – дорогостоящая женщина или любовница бандита низшего слоя криминального мира. Сладенькие мальчики, у которых и ориентацию не поймешь. Или стареющие рокеры – на вид забулдыги.
У мальчиков точно будет аудитория. Им можно вообще ничего не петь, просто выйти на сцену, и будет девичий визг. Мужчин у нас в стране больше, чем женщин. И лучше уж любить поп-звезду, чем соседа-алкоголика. Так они рассуждают.
Аудитория у содержанок – тоже, скорее всего. Есть мужчины с деньгами, которым импонирует любая девушка, если ее хоть раз показали по телевизору. Они говорят: «А моя-то в клипе снялась». В общем, обслуживать надо вкусы криминалитета. Братвы.
Мы с Лейлой попробовали сочинить простейшую танцульку. Мне и самому кажется, это скучновато. Звонили на радиостанцию, там намекнули, что надо платить за эфир.
 Денег у нас лишних нет. Сейчас все подорожало, в том числе и расценки в шоу-бизнесе. Можно, конечно, устроиться так: отказаться от авторства,  стать музыкальным негром для какой-то звезды.
Я подумаю, стоит ли. В любом случае – это опыт. Мне нравятся любые эксперименты, чем бы они ни кончались.

               
 12 января, 2004

 Продюсер рок-группы «Саунд» спросил: готов ли я пахать для этих ребят, которые толком не знают, как держать гитары в руках. Они концертируют, пока безуспешно. Но девчонки на этих парней «запали».  Выступают они только под фонограмму.
Глубокомысленные тексты мне будут давать, но я хочу попробовать и их сочинять. Надо освоить эту манеру.
Мне нужен опыт. Я знаю, что про меня скажут академисты: решил зарабатывать деньги пошлятиной и потворствовать низменным вкусам. Предал и продал профессию. Боюсь, они еще в меньшей мере способны понять суть моих поисков, экспериментов, чем та аудитория, которую я, может быть, завоюю.

               
3 апреля, 2004 года

Дело скрипит, но движется. У меня даже получилось подобие хита. Когда снимут клип, посмотрим, как среагируют люди. Я в этом жанре себя чувствую неуверенно. Сложность музыки никто не оценит, чем проще, тем лучше, надо сочинять некий фон, чтобы можно было грохотать и выкрикивать что-нибудь типа «мир умирает, сплошной депресняк, кошки рожают новых котят». И изображать кайф какого-нибудь сидящего на героине вечного пацана.
Я схитрил, вставив синкопу, – хоть какое-то подобие свежести. Парни этого даже не заметили, продюсер – тоже. Но, может, откликнется публика?

               
17 мая, 2004

На Западе эпатаж есть, но в целом их визуальный ряд скромнее, демократичнее. У нас считают, что надо обвешаться бриллиантами, сделать сто пластических операций и так выйти к публике.
Читал такое высказывание знаменитого рокера: «Наш народ не глупый, но безвкусный». 
Действительно, у нас чересчур любят яркость и показную роскошь. Я уже соскучился по скромно одетой девушке, у меня в глазах рябит от этих вампиресс. И от женщин, которые каждый день хотят выглядеть как модель на показе. И наряжаются даже дома.
В следующем году мне защищать диплом. И здесь – та еще «свобода»... Надо сделать работу, в которой все будет в той манере, какая сейчас в моде у тех, кто себя считает гурманом и рафинированным эстетом от «высокой музыки».
Я стал зарабатывать, но мне не нравится то, что я пишу. Джазу, к примеру, очень трудно научиться. Он у меня не в крови. И я не сразу могу определить, какие места удачные, и почему публика выделяет именно их. Но я пытаюсь записать ноты и разбираю композиции дома.
Меня это захватывает постепенно, я наполняюсь энергией и начинаю слышать то, что не сразу произвело на меня впечатление.
Боль… она не утихает, но притупилась. Я перестал выкрикивать громкие фразы о своем отчаянии, закрыл внутреннюю дверцу, пытался мысленно раздавить ростки, которые могли бы дать такие плоды, что я сам содрогнулся бы.
А, может быть, как раз надо все из себя выплеснуть, и возникнет ощущение очищения, как будто организм наладился, и я иду на поправку.
На самом деле я пока не готов признать, что не хочу выздороветь.

               
 3 июля, 2004

         Прошло время, и я стал слышать боль всего мира – в стихах, рассказах…  Я боялся признаться себе самому, что моя жизнь будто с корнем выдернута, и я в самом начале пути уже оторвался от обычной колеи, попал в стан отверженных, которым одна дорога: спиться и умереть в канаве.
         Я боюсь, что больше так полюбить не смогу, но я и не хочу испытать новую боль. Иногда мне кажется, лучше цепляться за это… чтобы что-то другое не выбило меня из колеи.
        Получил письмо по электронной почте - фотография Клавы с мужем. Я ее долго разглядывал. Она поправилась, выглядит несколько хуже, чем раньше. Но я не мог оторваться от этого фото.
         Понял одно: я был заворожен своей способностью испытывать чувства, о которых раньше понятия не имел. И слежу за самим собой – новым.
         Конечно, влюбился я в образ. Нарисовал его в своем воображении и добавил столько красок, что мне это затмило прежнюю жизнь.
         Мне по душе ясные веселые легкие девушки, лишенные высокомерия, менторства. Но такие не «западут» на меня и не смогут понять, я для них – никчемный «ботаник».
      
               
3 января, 2005

Стал себя понимать. Все влюблялись, а я – никогда. Представлял себе образ из фильма, книги… Но не мог заинтересоваться кем-то всерьез.
И вдруг я стал таким, как все. Стал мечтать о том, как моя жизнь изменится, представлял себе наших детей… А раньше думал, увлечься до такой степени мне не грозит. Смотрел равнодушно даже на самых красивых девчонок.
Это было упоение, но и страх. Подсознательно я ее боялся и готов был в любой момент найти предлог, чтобы уйти. И сейчас вспоминаю о ней по инерции. Чувств уже нет, остались воспоминания, наполненные тем, что звучало тогда внутри меня и просилось наружу.
Людям в иные моменты жизни кажется, будто на земле сплошь и рядом счастливые пары, и только они одни одиноки, не поняты и не приняты. В этом плане они наивны. Если бы посмотрели правде в глаза, поняли бы: одиноки все абсолютно. Даже те, кто кажется любимцем Небес.
Но сколь многие это счастье изображают!
Ложное ощущение своего исключительного одиночества приводит в отчаяние. Кажется, я готов был рыдать сутками в то время, когда весь мир радуется жизни, и у других она насыщена и наполнена смыслом.
И вдруг прозреваешь. Понимаешь, что это вовсе не так.
Я понимаю, мне нужно было реализовать свои ощущения, довести до логической завершенности. Если бы мы хоть раз легли в постель, а потом она меня бросила, я бы чувствовал себя лучше, чем сейчас.
Я такой, как все, пережил реальную драму. На душе у меня было бы легче.
         Мне всегда любой ценой хотелось стать таким же, как все. И имеющим право говорить хоть о чем-то реальном. Я перестал бы себя ощущать призраком, тенью, а не человеком, мужчиной.
          Если бы у меня был хоть какой-то опыт… Внутри я упивался бы ощущением своей нормальности, адекватности, здоровья и силы. Несчастье – это то, что делает  тебя ближе к людям. И у меня было бы чувство, что теперь я понимаю других.  Могу с ними общаться на равных.
Но я слишком боялся упасть в ее глазах и понимаю, что я никогда не решился бы на сближение, только если бы не был пьяным вдрызг. И в этом все дело. 
Я чувствую себя слабаком и в глубине души презираю, понимаю, каким я выгляжу со стороны, глазами других. Может, в академической среде таких чудиков даже любят, но я не тянусь к этим людям. И, может быть, зря?
Перед какой-нибудь «ботаничкой» я бы не боялся быть жалким, трусливым. Видимо, с женщиной другого склада, которой я в душе восхищался бы, я не полажу. Она просто меня испугает, и я зажмусь так, что оцепенею.
К сожалению, я это понял только тогда, когда боль меня раздавила. И это на самом деле не из-за отъезда Клавы или ее равнодушия, а потому, что я в этой ситуации самому себе показался никчемным.
Боящимся жизни. И пытающим заслониться от эмоциональной лавины придуманным бронежилетом.
А мне бы хотелось себя уважать.
Дело не в ней, а в самооценке.
Упала ниже нуля.

               
4 февраля, 2005

  Пора заканчивать произведение для оркестра и вокальный цикл. Я стараюсь не выделяться. Пусть будет что-то средненькое. Я еще не сформулировал для себя, какую дорогу выбрать. Но чувствую: в этой среде не найду одобрения. 
Я не ищу слащавость, но и излишняя суперсовременная резкость меня не влечет. Золотая середина? Пока я не готов. И знаю, что педагоги – тоже. Здесь четко делятся авторы первого сорта (пишущие симфонии и оперы и для камерного состава); второй сорт – те, кто писал для кино; и третий – эстрадники. Я чувствую, что именно второй путь – это мой.
А, может, вообще оригинальным автором мне не стать. Но я превращусь  в стилизатора, популяризатора… Будет хоть какой-то толк от моего пресловутого образования!
Выдумываю, каким образом осуществить свои идеи. Мысленно создаю видеокартины и ту музыку, которая с ними сочетается. Я знаю, что люди потянутся к ней.

               
17 июня, 2005

Я защитился. Удивился словам, которые мне говорили. Музыка стала глубже и яснее по энергетике. Но я не создал свой стиль: гармонический язык, своеобразие мелодики, форму. Это похоже на классические или современные образцы, но не гениально.
В этом смысле я даже не автор второго сорта. Да и до третьего не дотянулся – оказалось, создать даже самый простенький хит не так и легко.  Я - подражатель. Крепкий ремесленник.
Но для современного кино это не недостаток, режиссеры показывают образец и заставляют сделать стилизацию. А мне дано чувство стиля. Даже думал, могу написать программу для композиторов и теоретиков по предмету, которого пока нет, – музыкальной стилистике.
Что-то учащиеся узнают из разных курсов – гармонии, полифонии, анализа, инструментовки. А потом суммируют это. Но можно попробовать объединить свои наблюдения, все нюансы и понятие стиля для них прояснится.

               
 3 сентября, 2005

Пишу для сериала. Режиссер спросил меня, не мог бы я подыскать классические фрагменты для ключевых эпизодов. А все остальное он доверяет мне – убедился, я могу стилизовать что угодно.
Мне с ним повезло. Бывают такие самодуры, с которыми невозможно найти общий язык. А он с удовольствием уступает инициативу сотрудникам, пусть и экономит на них, специально приглашая не звезд, а людей никому не известных. Но для меня сейчас это не главное – хочу приобрести опыт.
«Лунная соната», как выяснилось, современным подросткам совсем не знакома. Один герой идет ночью по улице, собираясь покончить с собой, садится на скамейку и вспоминает всю свою жизнь кадр за кадром. Мне пришло в голову соединить эту музыку и видеоряд. Получилось вполне органично. На форуме, где обсуждают серию за серией, посыпались вопросы, что это было. Ищут сонату и слушают.
Меня это радует. Как ни странно, я никогда так не дорожил своими успехами, как интересом, который вызвал удачным сочетанием одного с другим. Почувствовал себя новорожденным… человеком, которому улыбнулась судьба.

               
3 мая, 2006

Заработал я в целом мало. Но понял, мое призвание не столько композиция, сколько умение подавать музыку так, чтобы ее оценили и полюбили. Не навязчиво. Но достигая максимального эффекта.
Свой стиль у меня, возможно, не появится. Но подражать я умею. Понял, что наслаждаюсь комментариями – люди очень чутки к хорошей музыке, любят ее искать и слушать. Те, кто не знал о существовании Баха, не могут не заинтересоваться им после прелюдии b-moll из первого тома ХТК. Наложенной на подходящую смысловую окраску – траурное шествие.
Какие-то его произведения они, возможно и не воспримут, но опять же – сочетание с картинкой творит чудеса. У них возникают визуальные ассоциации, они пропитываются этой музыкой и наполняются ей.

               
1 7 августа, 2006

Искал подходящие песни англоязычных звезд – больше всех люблю Элтона Джона. «Битлз» точно в моей рекламе не нуждаются. Стинг завораживает умением создать ощущение трепета едва заметной звуковой точки. Кажется, что вокруг все вибрирует и растворяется в воздухе.
         Сначала я долго изучаю видеоэпизод, потом закрываю глаза и жду: что во мне воскресит память? Прелюдии Шопена, песни Шуберта или медленные части сонат Моцарта, Гайдна? Стараюсь подбирать самые мелодичные, которые может оценить любое ухо, или энергетически мощные, завораживающие другим: ритмом, инструментами или интересной аккордикой.
 К примеру, мне нужна суровая отповедь, чтобы раскрыть характер героя: мрачный, тяжелый и уязвимый. Подбираю музыкальный фрагмент. Прелюдия g-moll из второго тома ХТК Баха, моя любимая.
Я слаб и тянусь к сильной энергии, которая как будто взбадривает меня, заставляет встряхнуться, выводит из оцепенения, лечит апатию.

               
 3 октября, 2006

Встретил Фаю на улице. Совершенно случайно. Она изменилась до неузнаваемости – худая, с затравленным взглядом. Лицо желтое. Синяки под глазами. Испугался, что она не дойдет до дома, а упадет прямо на улице.
Проводил ее, положил на диван.
- У меня нервное истощение. Ты не знаешь музыку, которая может помочь?
Я оцепенел. Казалось бы, девушке нужен врач, ей сейчас не до музыки. А она вспомнила об этом.
- У тебя, правда, нервное заболевание, и только?
- Я подсела на героин.
- С ума сошла?
- Врачи говорят, что это не лечится. Наедине со мной они делают вид, что могут помочь, но я услышала разговор в коридоре – статистика излечения наркоманов ничтожна. Большинство умирает.
- Но как ты вообще?..
- Думала, развлекусь, в жизни надо попробовать все. И мне настолько понравилось, что я…
- Может, ты ищешь музыку, которая действует как возбуждающее средство, адреналин?
-  Мне это в голову не приходило.
- А как же твой рок?
- Я люблю на концерты ходить, но дома – не тянет… Он мне надоел.
Задумался. Что ей может помочь? Вспомнил менуэт из симфонии Моцарта № 40. Не типичный, без галантных церемоний, а как драматическое полотно, которым иной раз захочешь укрыться, или вцепиться, чтобы не утонуть.
В таком состоянии вкусы меняются, нужна новая встряска. Старые средства не помогают.

               
2 февраля, 2007

Умерла Фая. Ее родители стояли как окаменевшие. Даже заплакать не могут – таким еще хуже. Клава приехала. Она беременна.
- До родов побуду в России.
- А ты не думаешь, лучше рожать там?
- Честно сказать, боюсь. Здесь родители рядом, знакомый врач.
- Ну, как знаешь.
Она беременной не подурнела, а расцвела. Уже шестой месяц. У нее будет мальчик.
- Я даже думала назвать его твоим именем… За границей оно звучит естественно.
Я удивился.
- А почему?
- У меня чувство вины осталось… Все думала, ты переживаешь, а я ищу предлог, чтобы сбежать. Перед глазами стояло твое лицо…
Мне захотелось исчезнуть.
- Так ты это знала?
- Женщины умнее, чем ты думаешь.
Я понял, что осталось только воспоминание об этом чувстве, ощущение неловкости, стыда за свою неуверенность и неумение наладить контакт с людьми. Мне не хотелось смотреть на нее, любоваться.
Пришел домой, улегся прямо в ботинках. Нет сил встать и прожить этот день  - чтобы он вошел в ряд таких же, наполненных только работой и желанием контролировать себя, дабы избежать опасности выглядеть смешным. В таком возрасте все это важно, но, говорят, к сорока…
Что мне бы хотелось послушать? Я понял, что – ничего. Абсолютная тишина – вот что мне сейчас нужно. Вслушаться бы в нее… это бывает полезно, во всяком случае, так говорят любители медитаций.

               
2 июня, 2007

Читаю на форуме список музыкальных тем, понравившихся зрителям. Я сочинял несколько безликий фон, но вставлял фрагменты академической музыки. Они, естественно, заблистали на фоне моих творений.
Чайковский, Бетховен, Вагнер, Шопен… Сначала я представлял себе самые мелодичные и популярные образцы, потом решил комбинировать их не слишком «в лоб», а создавать эффект неожиданности. Искал то, что и сам подзабыл.
Сделал инструментальную версию мелодии Антониды «Не о том скорблю, подруженьки» из оперы Глинки «Иван Сусанин». Может, когда-нибудь пригодится. Люблю эту музыку. Пока не представил, на что можно наложить звучание.
Скерцо из девятой симфонии Бетховена – одна из моих любимых встрясок. Плохое самочувствие снимает, появляются силы, как будто лечу на крыльях. Мне это не кажется мрачным произведением, несмотря на минорный лад.
Иногда возникает смешная картинка в воображении, она больше близка мультфильму: ведьма летит на помеле, всех сшибая вокруг. И я улыбаюсь.
Иногда вижу Фаю во сне, она сжалась в комочек, боится всего на свете. И хочется протянуть руку и вытащить ее из внутреннего болота, но понимаю: уже слишком поздно.
Незадолго до смерти она говорила: жалеет, что не слушала Моцарта раньше. И вообще отворачивалась от классики.
А сколько таких?..

               
3 августа, 2007

Пришел на день рождения Лейлы. Были две ее подружки – тихие, молчаливые, боялись лишнее слово сказать. Неужели мое присутствие на них может так действовать? Но люди не видят себя со стороны. Я кажусь себе бесцветным, призрачным.
Они ушли, Лейла вдруг улыбнулась. Я впервые видел ее такой – в черном платье, с волосами, собранными в пучок. Ей это идет.
Из-за такой женщины я не сошел бы с ума и не погрузился в депрессию, но и не злился бы на себя, не выращивал комплексы, которые люди старательно лелеют внутри себя, чтобы ожесточившись, прийти к мизантропии.
Любить в полновесном смысле слова мне не хотелось. Ей, как выяснилось, тоже.
- Родители хотят, чтобы я вышла замуж. Я иногда себя спрашиваю: а почему бы не за тебя?
- Ты шутишь?
- Не знаю… с другими мне не комфортно, а ты совершенно не раздражаешь.
Что-то во мне шевельнулось, я ощутил боль и желание спрятаться, во мне поселился страх неудачи.

               
4 сентября, 2007

Я, наконец, расслышал внутри себя Клаву – прелюдия Шопена № 3, Соль-мажор. Это не совсем она, просто воздух, которым я дышал, когда придумывал себе ее.  Первая прелюдия, До-мажор – это я, ставший то ли четче, то ли решительнее, обретший опору.
Продолжалось все это недолго – но я до сих помню, каким счастливым был в самом начале знакомства.
Она родила сына, назвала его Бобби. В России имя Роберт звучит нормально. И не кажется смешным, нелепым, как, к примеру, Майкл Козлов или Иоланта Горшкова.
Она присылает фотографии. Из вежливости или это ностальгия по родине? Не так уж ей там хорошо?
Состоялось мое знакомство с родителями Лейлы. Они спросили о моей семье.
- Родители переехали в Милан и там развелись. Меня растила бабушка. Время шло, она надеялась, кто-то из них вернется и заберет меня. Но в результате я привык к одиночеству… Осталась квартира, сбережения, родители мне помогают, но...  Я стал тянуться к людям старше себя – видимо, из-за такой ситуации в семье.
Они, как мне показалось, оценивающе смотрели на меня. И делали свои выводы. Лейла мне подмигнула. И я подумал: а это неплохая идея… привыкну к ней и постепенно расслаблюсь в ее присутствии. Перестану стесняться.
Мне с ней уютно и хорошо.  Не такое уж счастье – любовь. Я теперь это знаю.
Стал писать в стилистике наших рок-групп. Много мрачного пафоса, ударные оглушают. Смешно, но я даже тексты стал сочинять – про дождь, падающие звезды, оружие и зияющие сердечные раны, которые люди не устают сыпать солью на сцене.
Лейла развеселилась, послушав мои творения. Я и сам в душе потешаюсь. Но, как ни странно, слушателям в интернете это нравится.
 Или они реагируют на нервозность, которую я старательно создаю обилием синкоп или гитарными пассажами? Пока этой музыки нет в фильме, но скоро встреча главной героини с плохим парнем-бунтарем, бряцающим на гитаре, и это подходит.
- А можешь сочинить что-нибудь в духе Стинга или Элтона Джона?
- Пробовал. По стилю похоже, но как-то без изюминки, которая есть у них. Слишком скучно.
Она села и стала наигрывать узбекскую мелодию с жестковатыми аккордами. Мне понравилось.
- А ничего.
- Я тоже пытаюсь найти своих слушателей. Но пока устроилась в музыкальную школу преподавать композицию.
- Я с детьми вряд ли смогу работать. Пока не чувствую уверенности, не нащупал, не понял: это мое или не мое.
- А мне кажется, ты это быстро поймешь.
Смотрит ясно и просто. Я понял, что для меня она – лекарство от одиночества. Рядом с Лейлой я не чувствую себя угрюмым отшельником, смотрящим на мир из своего угла, в который забился… у меня возникает ощущение своей нормальности.

               
2 января, 2008

Женился. Не хотел писать, пока не пойму, что я чувствую. Две недели мы привыкали друг к другу, не торопились сразу сближаться. Я даже спал в другой комнате. Ее родители рады. Боялись, что она свяжется бог знает с кем, в школе ей нравились хулиганы.
-  Для меня любовь всегда была как болезнь, - призналась она. – И мне в какой-то момент захотелось обыкновенной дружбы.
В этом я ее понимаю. Наверное, до влюбленности я был уравновешеннее. И куда больше верил в себя.
Когда я все-таки лег с ней в постель, пришлось выпить для храбрости.  Она настолько неопытна, что не поняла: для меня это тоже впервые. И я не решился признаться…
Чем хорошо общаться с восточной женщиной? Она видит только тебя и старается угодить. Хотя в Лейле есть скрытое бунтарство. Ее родители мечтают о внуках.
Со временем я настолько привык к ней, что стал себя чувствовать неуютно, если Лейлы нет рядом. Даже уснуть не могу, когда она остается у родителей.

               
3 марта, 2008

Лейла на втором месяце беременности. Я понял, что стал смотреть на детей другими глазами – представлять себе, как он может выглядеть. Наш ребенок.
Боюсь за нее. Она такая хрупкая. Сейчас ее начало тошнить. Токсикоз – это то, что я сам, боюсь, не перенес бы. Она просто не знает, что ей теперь есть…
Продолжаю работу. Моя стилизация рока наложилась на картинки выяснения отношений между подростками в сериале.  Вначале слушатели пытались определить, кто это написал, перечисляли названия известных групп. Им, как ни смешно, это понравилось. Не уловили иронии.
Обсуждают все это на полном серьезе. А я угораю. У меня получилась музыкальная пародия.
Рад, что Лейле это не пришлось объяснять.
- Я смеялась до слез.
Послушал еще раз, текст – это что-то. «Родители, я не пришел ночевать, вы не хотите это понять, я уже вырос и не в пеленках, я захочу, могу и послать». А что? Даже в рифму!

               
 15 октября, 2008

 У нас девочка. Назвали ее Фаей. Похожа и на меня и на Лейлу. Смотрит сердито, скоро, наверное, начнет стучать кулачком и командовать нами.
 Дочь правильно выбрала нас – ей нужны покладистые и послушные родители.

               
15 января, 2009

Я, кажется, понял. У меня тяга к сатире. Хочу писать музыкальные пародии – высмеивать и музыку, и текст. Создавать карикатурных героев. Серьезная лирика – видимо, не для меня. Получается у меня это блекло. А начинаю пародировать, и откуда силы берутся? Азарт…
Наложили звучание песен на приключенческие кадры комедийных персонажей. Я нащупал внутри себя кнопку, которую мне доставляет удовольствие нажимать. Она поднимает мне настроение.
Издеваюсь над бунтарями в понимании наших рокеров, девушками по вызову из клипов популярных исполнителей. Не знаю, как еще их можно назвать. Но выглядят они как порнозвезды. У нас это стало модным, а скромность – отстоем.
Я выдумываю карикатурных персонажей и вспоминаю о них, когда я не в духе. Оказалось, что лучшего лекарства мне не найти.
Может, дочка когда-нибудь будет смеяться.
Планирую сатиру на салонную жеманную лирику прошедшей эпохи. Никогда ее не любил. Или это заслуга исполнителей?
Конечно, манера певцов много значит. Иногда я заслушивался романсами в подаче неизвестных мне исполнителей - настолько это было удачно.
И это еще притом, что мы изучаем лучшие образцы всей этой песенно-романсовой лирики той поры! А сколько было плохих? Вот что писал Ромен Роллан, пытаясь выразить творческие искания своего героя, Жан-Кристофа Крафта: «То принимался за любовные Lieder, которые по молчаливому сговору покладистых художников и пошлой публики обычно облекались в покров приторной сентиментальности; и, освободив их от этого покрова, он вкладывал в них дикую и терпкую чувственность. Словом, он стремился выразить живые страсти, создать живые образы ради них самих, а никак не для забавы немецких бюргеров, готовых проливать по воскресным дням в семейном кругу, за столиком Biergarten слезы дешевого умиления». Он называл это лжеидеализмом и лжеромантизмом. Когда красивая поза выдавалась за настоящее чувство.
Так что не стоит эту эпоху идеализировать. Самое главное, что нужно оттуда позаимствовать, - так это взыскательность композиторов и поэтов к самим себе!
Сейчас нет этой жизни – аристократов, занимающихся самообразованием и наслаждающихся своей рафинированностью. Барышень, которые охают и ахают, падают в обморок и считают свою бледность трагической и интересной. Вееров, шляпок, кучеров, крепостных оркестров, дуэлей и клятв.
Не знаю, осознавали ли эти люди, что их – малюсенький процент, а большая часть населения недоумевает. Не знаю, правильно ли было, что меньшинство диктовало свои вкусы, а остальные все подчинялись. Сами не зная, что им нужно в музыке.
Грустная, но реальная ситуация – сегодняшний день. Когда большинство победило. А тех эстетов уже нет в природе.
Искусствоведы теперь не живут в усадьбах и не устраивают балы. Они утратили социальный статус. Такими прежде были гувернеры, обучающие их детей.
Большинство счастливее, чем они. А теперь люди искусства должны задыхаться в крошечном мирке. И тайно или явно протестовать против иконизации деятелей поп-культуры. 
Это несчастные люди. Они теперь стали – никто. Окружающие даже не изображают к ним интерес или уважение.
Делают они, на мой взгляд, совсем не то, что в этой ситуации нужно. Деятели «Могучей кучки» понимали: пропагандировать музыку надо, обучать бесплатно – тоже.  Старались просвещать население, изучали обряды, традиции. Давали концерты. В результате музыка выиграла.
 Я люблю Глинку, Бородина и Римского-Корсакова больше, чем Мусоргского. Но у него был реальный взгляд на народ, он этих людей не идеализировал. Показывал не сказочно, а предельно точно.  Масса, которой можно манипулировать, с тайным желанием протеста – выливается это в безобразные сцены, пьянство, безбашенность. У других эта прослойка выглядела как легенда с гуслями, скоморохами, лешими, былинными персонажами.
На самом деле я всегда относился к музыкальной сатире как искусственному явлению. Не любил сатиру у Мусоргского и Шостаковича. Они слишком старались. И получалось натужно. Нужно быть умеющим от души веселиться, чтобы достичь эффекта. Может быть, я ошибаюсь… Это естественное, природное качество, его нельзя искусственно изобразить. Человеку либо дано, либо нет.
У Моцарта это было именно так. Он не старался специально создать комический эффект, но его сонаты – как лучики света. Солнечные зайчики, которые невозможно поймать. Все в них кажется шутливым. У него нет ощущения тяжести даже в наисерьезнейших произведениях. Одна тема ворчит, вторая бубнит, третья хохочет… Они кажутся смешнее, чем оперы буффа.
Чайковский этого достигал в детских сказках – я люблю их больше, чем то, что он написал для взрослых. В них есть полет, естественная игрушечность. Они звучат как волшебные шарманки. Их не устаешь слушать.
Я попробовал наложить танцы из «Щелкунчика» на беготню малышей по лужам, игру в догонялки. Люди, не знающие эту музыку, невольно подпадают под ее обаяние, ищут в интернете и вслушиваются.
А таких персонажей, как Ленский или Онегин, мне хочется пародировать. Пушкин написал карикатуру на стихотворение. Ее спел оперный певец и искренне не заметил, что это не серьезно. Для них пафос – обычное явление, они даже не вслушиваются в слова или музыку,  просто поют в определенной манере и ждут аплодисментов, не понимая, как люди определенного склада могут на это прореагировать.
Для меня любители этого – просто зануды без чувства юмора. Может, у них и есть способность смеяться, но в отношении музыки почему-то этого не происходит. Есть исследователи, которые считают, что Чайковский не понимал стихи. Не знаю… Но Пушкина он не чувствовал. А тот был сатириком по природе.
В литературе это сделать проще, чем в музыке. До определенного возраста я вообще об этом не думал. Не ожидал, что потянет, и я смогу сформулировать свои ощущения.
Карикатуру на рокеров мне хотелось бы написать. Сделать пародию на кого угодно – даже любимого Рода Стюарта. Мне очень нравится Гвен Стефани – ее эксперименты с видеорядом, естественное озорство, ироничность. Она похожа на заводную куклу, которая даже грустит и плачет смешно. Люблю эксцентрику, комедийных героев.
Я могу показаться скучным, возможно, лет до двадцати я только таким и казался. Но консерватория меня как будто бы придавила психологически. Разумеется, она многому учит, но занижает самооценку. Но даже не это главное. Почему у меня возникло ощущение, что мне не хватает кислорода, и появилось желание сбежать оттуда? Целых пять лет я вымучивался. Зато теперь я не сноб.
Думал, меня никто не поймет, но прочел книгу Оржеховской о Григе, и на душе полегчало. Он испытывал схожие впечатления. И иллюзии, что найдет в консерватории друзей, единомышленников, а не надменных профессоров и равнодушных сокурсников. Не знаю, хорошо это или плохо, возможно я  слишком эмоционален для этого заведения. Хотя по моему виду не скажешь.
Я потянулся к клоунаде, поверил, что авторы такого склада могут быть в жизни очень грустными. Но не тяжеловесными.  Герои Пушкина даже страдают так, что чувствуешь – это грань между лирикой и сатирой. И мне нравится ощущать, что в любой момент они могут улыбнуться.
Жаль все же, мне не пришлось жить в девятнадцатом веке, когда творчество было для слуха естественным, и люди безо всякого образования могли слушать музыку с удовольствием. Сейчас эти искусственные конструкции настолько далеки для привычного слуховосприятия, что даже музыковеды их не особо любят, пишут о них научные работы, но на самом деле скучают.
Авангард – то, что я мог бы высмеять. Представляю, как исполнители делают вид, что без ума от этого звукового потока и с глубокомысленной миной изображают восторг от якобы новизны и революции в области музыкознания. А на самом деле можно послушать звуки – гудки машин, хлопанье форточек и дверей, крики детей, щебетание птичек. Записать это и предъявлять как открытие в искусстве, некую новую правду и самобытность.
Публике не хочется признать, что она не понимает современное искусство, потому что это вроде как признак недостатка развития. И формируется замкнутый мир из авторов, исследователей и слушателей, кичащихся своим уровнем культуры, как им кажется, утонченностью, которую обывателям не понять. Так они дают понять: мы не быдло.
В консерватории мне захотелось быть быдлом. А от пронизывающего холода современных авторов возникает желание куда угодно уйти… Может, не в шоу-бизнес… Я просто не знаю, куда.
Многое пробовал. Но решил: мой путь – попытка иронически и отстраненно воссоздать звучание эпохи. Если мы отвернемся от своего времени, потомки нам этого не простят. Может, звучит это высокопарно, но мне наплевать.
Хочу стать мастером музыкально-литературного гротеска.

               
 2 июля, 2009

Ирония в музыке удавалась, на мой взгляд, Прокофьеву. Я поиграл его детские пьесы и решил попробовать сочинить что-нибудь для детей.
Сказка для оркестра «Петя и волк» - это прелесть. Так и видишь нежную и озорную птичку, скучно крякающую утку, лукавую кошку, ворчащего деда, страшного и смешного волка, важных надутых охотников и веселящегося пионера, который смеется над всеми.
Причем в детстве я воспринимал это совершенно серьезно. А повзрослел и дорос до сверкающей россыпи иронии автора. Каким-то образом Прокофьеву удавалось создавать темы лирические, но не слащавые. В балетах «Золушка» и «Ромео и Джульетта». В лирике я хотел бы достичь того же эффекта, если мне вообще стоит лирикой заниматься. Людям, стеснительным в области чувств, проще прикинуться более легкомысленными и легковесными, чем они есть на самом деле. Это как раз мой случай.
Мне хочется рассмешить свою дочку. Она по природе очень смешлива. Я мыл пол, упал, и она хохотала. Все время просится на ручки и требовательно теребит наши щеки. Похожа на наливное румяное яблочко.
Это лучшее в моей жизни, то, что мне действительно удалось.

               
3 сентября, 2009

Смотрю на Фаю и выдумываю персонажей, которые могли бы привлечь ее внимание и вызвать улыбку. Представляю ее выражение лица, когда пишу музыкальные темы – изображаю героев мультфильма.
        Теперь уже не представляю жизнь без Лейлы. Не знаю, можно ли это назвать любовью. Но у меня пропало всякое желание испытать себя и насладиться новизной ощущений. Я для этого слишком раним. И таким себя не люблю – ноющим, захлебывающимся слезами, зацикленным на жалости к себе. Не хочу таким быть и не буду.

               
4 ноября, 2009

Занимаюсь мультфильмами. Оказалось, в волшебном мире я на своем месте. Золушка, Белоснежка, Красная Шапочка оживают, когда я ищу средства для выражения эмоций, путь к сердцу маленьких слушателей. 
Для них все это очень серьезно. И я могу позволить себе легкую добродушную нежную иронию. Возможно, в детстве они этого не поймут, а когда вырастут… Будут веселиться, представляя себе эти сказки в лицах, мысленно играя роли.
Злую сатиру я приберегаю для пародий на наших поп и рок-звезд. В интернете их слушают. Группа «Саунд», с которой я какое-то время работал, взяла одну из моих песен.

               
5 декабря, 2009

Написал пять колыбельных песен, хочу сделать сборник. Дочке понравилась только одна – но это уже кое-что. Она ее напевает, играя с игрушками. Кладет их в манеже рядом с собой и на слог «ля» припевает ноту за нотой.
Лейла смеется, а я думаю: как достичь того, чтобы она веселилась над каждым звуком? Подсознательно чувствуя этот юмор. Но не отдавая себе в этом отчета.
Продолжаю искать классические темы для эпизодов фильмов – больше всего мне хочется, чтобы любили Шумана. Вспоминаю темы, которые  мне кажутся удачнее, и стараюсь подать их так, чтобы зрителей они зацепили. «Альбом для юношества» - «Первая утрата», «Весенняя песня».
«Не думай, что старая музыка устарела. Подобно прекрасному правдивому слову, никогда не может устареть прекрасная правдивая музыка», - это один из его афоризмов.
Но многое зависит от примет времени – интонация, выражения, манера. Я за осовременивание или визуализацию классики. Пусть музыковеды брезгливо морщатся и называют это упрощением, мне бы хотелось достучаться именно до тех, у кого образования нет. Это мне интереснее.

               
2 января, 2010

Как свежо звучит «Весенняя песня», когда показывают дождь, брызги в лужах, людей, убегающих от капризов природы, зонты и счастливые лица. В этой музыке определенная широта – Шуман мне ближе Шопена. Люблю укрупнение, а не бисер. Во всяком случае, так я теперь формулирую.
Может, когда-нибудь дорасту до Шопена. Пока мне только этюды его по душе и иной раз - прелюдии.
Дочка напевает мелодию «Весенней песни»…
Если я когда-нибудь почувствую себя уставшим, лишившимся даже той вялой энергетики, которая дана мне природой, вспомню об этом и, может, согреюсь этой картинкой. Дочка вырастет. Но я всегда буду видеть ее как жительницу волшебной страны, населенной духами, гномами.
Больше всего она любит Бабу Ягу.  Ей подарили болгарскую куклу, которая смеется, если хлопнешь ладошками. И она в упоении.
Продолжаю отыскивать драгоценные музыкальные фрагменты и соединять с картинкой. Люди слушают Дебюсси, Равеля, Скрябина. Кто-то пытается делать свои аранжировки. Да, это круг любителей, меломанов, не имеющих даже начальной подготовки. А иной раз – случайные люди, просто включившие телевизор в нужное время.
И чем дальше человек от музыки, тем больше мне хочется его зацепить, открыть для него целый мир. Они научатся смеяться и плакать совсем по- иному. И погрузятся в неизвестный дотоле звуковой океан.
«Не суди о произведении по первому впечатлению: то, что тебе нравится в первый момент, не всегда самое лучшее. Мастера требуют изучения. Многое станет тебе ясным только в зрелые годы», - говорил Роберт Шуман.
Мне еще долго до Зрелости?.. Только Время может для меня все это прояснить.