Пронзительный свисток проезжающего мимо тепловоза отвлек меня от раздумий. Из темных закоулков своего сознания я вернулся на грязный, загаженный голубями и усыпанный окурками полустанок, вдоль которого проезжал товарный состав. Перед моими глазами тянулись вереницы цистерн с черневшими на них потёками мазута. Потом были вагоны с какими-то надписями, но краска облупилась и потускнела от времени, так что разобрать что-то было решительно невозможно. За ними следовали платформы с военной техникой: прикрытые выгоревшим на солнце брезентом танки, ржавые бронетранспортёры. Я опустил глаза и уставился на надпись на перроне, сделанную краской из баллончика с распылителем: "Спайс, кислота" и номер телефона. Интересно это, наверное, кислотой вмазаться. Говорят, сознание расширяет, и можно такое увидеть, что на трезвую голову даже представить себе невозможно. Тем временем, товарный состав уже отъехал от платформы, оставив меня в тишине, нарушаемой только криками птиц и лаем собак где-то со стороны садоводства. Через 7 минут к станции "Устиновка" должна была прийти электричка, на которой я надеялся добраться до дома. Вечерело, вокруг не было видно ни души. Вот сейчас бы кислота не помешала. Разбавить эту бесконечную серость.
Я присел на скамейку и стал смотреть на растущие по обеим сторонам от платформы деревья. Листья с них давно облетели и сейчас лежали в грязи под ногами, сами же деревья напоминали скорее фигуры из колючей проволоки, навевая вполне недвусмысленные ассоциации. Похожи на ограду вокруг большого концлагеря, в котором мы все заключены. Отбываем пожизненный срок за какое-то наверняка тяжкое преступление, совершенное когда-то. Здесь, правда, нет вышек с караульными, готовыми пустить нам в спину очередь из пулемёта за попытку к побегу. Наоборот, ничего не сдерживает. Хочешь - беги, способов масса. Только вот куда ты прибежишь? Не будет ли там ещё хуже, чем здесь? Прав был старик Шекспир. "Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться". Вот и миримся. Заливаем негатив алкоголем и задыхаемся сигаретным дымом. Ибо слаб человек. Но от мира не скроешься, как бы ни хотелось. Поднимешь с утра гудящую с похмелья голову, прокашляешься прокуренными лёгкими, продерёшь слипшиеся глаза - и снова все по-старому. "Живи еще хоть четверь века - всё будет так, исхода нет". Та же серость, то же вечное уныние, иногда разбавляемое слабой надеждой на светлое будущее, на скорые перемены к лучшему. Но перемены все не приходят. А электричка моя пришла.
***
Дома я лежал на диване и смотрел в потолок. За окном началась гроза, по стеклу стекали вниз дождевые капли. Периодически сверкавшая молния и сотрясавшие воздух раскаты грома очень пугали забившуюся под диван кошку. А я всё лежал и отстранённо наблюдал за вялым потоком собственных мыслей. Они напоминали вытекающую из дырявой цистерны нефть. Почему-то именно такой образ вдруг пришел на ум.
Ненавижу это состояние. Всё одинаково противно и не хочется решительно ничего и никого. Все занятия вызывают одинаковое отвращение. Остается только лежать, уставившись в потолок и стараться не думать. "Он глядит на стены и видит родной Прованс, где когда-то он звался графом Раймоном..." А может, Канцлер была права? И вдруг мы все однажды по-настоящему были кем-то? А потом оказались здесь, в этом царстве серости и отчаяния.
- Ты чего разлегся? - услышал я вдруг женский голос.
"Кто это? - промелькнуло у меня в голове. - Я ведь дома один. А, впрочем, какая к чертям разница?"
- Тебе-то что за дело? - спрашиваю, не поворачивая головы.
- Лежишь, себя жалеешь, ноешь. Нельзя же так. С друзьями не общаешься, учёбу запустил. - с явным укором обрушился на меня строгий, но до чёртиков приятный голос.
- Я устал. Друзья чересчур много сил отнимают. Надо улыбаться, делать вид, что у тебя все в порядке. А от учёбы тошнит. Учим непонятно что непонятно зачем и непонятно как сдаём. Вот я и лежу.
- Встань и займись делом! Сосредоточься на чем-нибудь, полегчает!
- Не хочу. Все время ждешь, что в светлом будущем все наладится и все будет хорошо. Только вот, кажется, в наш лагерь это светлое будущее не завезут. Расплескали по пути, или водитель дорогой ошибся.
- Хочешь, я отведу тебя туда?
Я нехотя повернул голову, но никого не увидел. Привстал с дивана и оглядел всю комнату. Пусто.
- А куда ты собралась меня вести?
- Туда, куда тебе так хочется, дорогой.
И тут мне стало страшно. Это явно была галлюцинация. Но слишком уж ясно я слышал этот голос и слишком у него были приятные интонации, что мне захотелось услышать его ещё раз, а заодно проверить кое-что. Я заткнул руками уши и спросил:
- Где ты? Покажись!
И в подтверждение худших своих опасений, услышал чарующий женский голос, идущий как будто из глубин меня самого:
- Непременно покажусь, раз уж ты хочешь увидеть меня.
Это была псевдогаллюцинация. Не иллюзия, не обман восприятия, а именно галлюцинация, именно внутренний голос. Тут уши затыкать бесполезно, как и закрывать глаза, если /она/ все же надумает показаться. Я почувствовал, как меня захлестывает волна неподдельного ужаса. Значит, за последние месяцы непрекращающейся депрессии, у меня всё же поехала крыша. Вскочив с дивана, как ошпаренный, я побежал на кухню и налил себе воды. Выйдя в коридор, я двинулся обратно в комнату, но, открыв дверь, замер на пороге.
На моём диване сидела девушка в расшитом узорами платье. Что за узор - я не мог понять, он все время, пока я на него смотрел, менялся, как в калейдоскопе, переливаясь разными цветами и оттенками, явно контрастируя с серыми стенами хрущевской пятиэтажки. Лицо её не поддавалось никакому описанию. Даже в своих самых смелых мечтах и фантазиях, я не смог бы представить себе что-то настолько красивое. Я зажмурил глаза, но образ прелестной девушки никуда не делся, она продолжала сидеть передо мной, как будто отпечатавшись на внутренней поверхности моих век. Накативший было на меня страх вдруг сменился ощущением невероятной радости, восторга и абсолютного счастья. Я широко раскрыл глаза и смотрел на своё видение, которое теперь казалось мне абсолютно реальным. Девушка встала, подошла ко мне и взяла за руку. У неё были удивительно теплые руки с очень гладкой кожей. Она подошла со мной к окну, распахнула его настежь и мы с ней полетели навстречу чему-то сияющему, светлому, вселяющему в душу непередаваемое ощущение блаженства. Я понял, куда мы направлялись.
***
Я уже не увидел, как моё тело, пролетев четыре этажа, смачно шлёпнулось о холодный сырой асфальт. Как сидевшие под окнами бабки вызвали бригаду скорой помощи, доставившую меня в стационар. Угрожающих жизни травм у меня не было, и тело моё достаточно быстро пришло в норму, но вот разум был безнадёжно болен. Я не видел, как меня выписали из травматологии и перевели доживать свой век в психоневрологический диспансер. Как я лежал под капельницами и как мне кололи какие-то препараты огромными дозами. Как мне назначали электрошок и инсулиновые комы. Как рыдала над моей кроватью мать и запил отец, от горя, что его единственный сын превратился в овощ. Всего этого я уже не видел. Я был в лучшем мире. Для меня наступило светлое будущее.