Спешу домой. Обеденный перерыв короткий, но жена попросила по пути купить хлеба и кефира. Захожу в магазин. Очередь – три человека. «Порядок, - думаю, - успеваю». Становлюсь четвёртым, достаю деньги, отсчитываю, чтоб без сдачи. Очередь стоит неподвижно. Прислушиваюсь к диалогу между продавцом и солидной дамой в норковой шубе и с изящной сумочкой.
- …и полкило макарон.
- Вам каких, «Макфа», «Галина Бланка» или простых?
- А какие лучше?
- Да все хорошие.
«Господи, - думаю, - да что ж ты, первые в жизни макароны покупаешь!?»
Диалог продолжается.
- Ну, дайте мне «Макфу».
- Четырнадцать пятьдесят! – касса звякает, чек сдвигается ещё на строку.
- Ой, нет, это дорого!
Невозмутимая кассирша, повидавшая на своём веку многих идиотов, неподвижно застывает. Повисает пауза. В магазин входят два человека и встают за мной в очередь.
- Дайте мне подешевле.
- Возьмите наших, за тринадцать.
- Тринадцать?
- Тринадцать.
- Тогда лучше «Макфу».
Касса снова звякает. Выползает чек с итоговой суммой.
- Сорок три двадцать!
Дама открывает сумочку, достаёт кошелёк и протягивает сотню. Кассирша начинает отсчитывать сдачу.
- Двадцать копеек посмотрите.
Дама роется в кошельке, оттуда вываливается кучка монет и весело раскатывается по прилавку. Через минуту общими усилиями двадцать копеек найдено, сдача отсчитана. Дама неуклюже собирает оставшиеся монетки в кошелёк, убирает его в сумочку и начинает неторопливо складывать покупки в пакет. Наконец сборы закончены, можно отваливать. Руль влево, курс на дверь. Очередь, как гусеница, перебирает лапками, собираясь сделать шаг.
- Ой, я майонез забыла! – Дама всем корпусом отрабатывает «полный назад», тесня неосмотрительно сдвинувшихся за ней покупателей. «Вот же бестолочь!» – проносится в голове. Гармошка очереди, шипя мехами, отползает на прежнее место. Мне дважды наступают на ногу, - сначала сзади, потом каблуком спереди. Стоящий впереди меня толстый мужик оборачивается, мутно смотрит на меня и молча возвращает голову на место, оставив вокруг меня облако пивных паров. Я смотрю на часы. Умножаю четыре минуты на три. Решаю, что обедать придётся в темпе. А впереди продолжается непринуждённая беседа.
- Вам какой?
- А какой есть? – Дама бестолково водит взглядом по россыпи банок с
кофе на витрине. Майонезы выставлены значительно левее.
- Есть «Кальве», «Оливковый», «Провансаль»…
- А «Оливковый» хороший?
- Хороший. – Продавщица отвечает в одной тональности, великое дело – опыт!
- Ну, дайте мне э-э, «Провансаль».
- Вам в баночке или в пакете?
Этот вопрос ставит даму в тупик. На десять секунд воцаряется тишина, нарушаемая громким сопением кого-то позади меня. Наконец что-то щёлкает у неё в голове.
- А сколько грамм в баночке?
- Двести пятьдесят.
- Хорошо, давайте.
Продавщица уходит к другому прилавку, приносит майонез и ставит его перед дамой.
- Двенадцать рублей, - объявляет она цену, - если можно, без сдачи.
Снова открывается сумочка, достаётся кошелёк, начинается мучительное копание в нём в поисках двух рублей к десятке. Я громко вздыхаю, произнося на выдохе звук «ссс…». Моя рука с зажатыми в ней деньгами начинает потеть.
Всё! Майонез уложен в пакет, кошелёк торжественно защёлкнут и убран в сумочку, пора, наконец, отдавать швартовы. Баржа в норковой шубе медленно отрабатывает боковым ходом в гавани магазина и скрывается в узком проливе входной двери. Гармошка растягивается на шаг и волнами сжимается в прежний монолит.
Теперь перед продавщицей стоит вертлявая бабуля забальзаковского возраста, наряженная в какой-то немыслимый салоп землистого цвета. Я – уже третий, ура!
- Говорите, - звучит прежний безмятежный голос продавщицы.
Бабуля взмахивает рукой и издаёт пулемётную очередь шипящих и клокочущих звуков, среди которых затерялись, как мне показалось, слова, напоминающие то ли «творог», то ли «полкило».
«Ну, всё, - проносится мысль, - это на полчаса!»
- Большой пакет или малый? – Сонные глаза продавщицы, не мигая, смотрят на бабулю. Та выстреливает ещё одну тарабарскую фразу, продавщица спокойно достаёт из-под прилавка литр молока в пакете и ставит перед ней.
- Мн…трчр…пхп…бумс! – Рука покупательницы описывает в воздухе сложную спираль.
- Он вчерашний, - реагирует сфинкс.
- Тыгды тырбырдым…
Продавщица ныряет под прилавок и достаёт оттуда пачку маргарина со сложным иностранным названием. Кладёт перед бабулей и замирает в ожидании. Та тоже перестаёт вертеться и цепенеет. На память приходят образы индийских йогов и корзины с кобрами.
- Всё? – нарушает молчание продавщица.
Бабуля по-прежнему в коме, никак не реагирует. Касса звякает, выползает чек.
- Тридцать один двенадцать! – выносит вердикт сфинкс.
Каталептическая бабуля медленно разжимает ладонь, на прилавок падает скомканная пятидесятирублёвка.
«Это конец! – думаю, - сейчас попросит двенадцать копеек и всё…»
Вопреки ожиданию, сфинкс молча начинает отсчитывать сдачу. На блюдечко высыпается горка мелочи. Бабуля пытается взять в одну руку молоко и маргарин, у неё не получается, наконец, она суёт маргарин подмышку, оставляет в руке молоко, а другой начинает брать по одной монете и складывать их в карман салопа.
- Говорите! – обращается продавщица к толстому мужику передо мной.
- Так это…мне это…масло дай, - мужик пытается пузом оттеснить бабулю от прилавка. Та продолжает собирать монеты и складывать их в карман. При этом некоторые она внимательно рассматривает.
- Вам какого? – звучит затёртый вопрос.
- Ну, это…ты это…постного мне, хорошего, - бубнит толстяк, безуспешно давя бабулю. Та по-прежнему склёвывает монетки.
- Есть «Злато», «Идеал», «Олейна». Вам рафинированного или какого?
Это перечисление окончательно добивает мужика. Он пучит глаза и начинает шумно дышать.
- Ты это,…какого, какого! Хорошего! Это, ты как себе…какое ты себе, это, всегда берёшь. Такое же, это…давай!
Продавщица держит паузу, потом мигает, но ничего не говорит. Перед толстяком появляется пластиковая бутыль с надписью «Олейна». Он тянется за бутылкой и окончательно затирает бабулю. Та роняет сначала маргарин, потом очередную монетку. Раздаётся недовольное тарахтение, булькающие звуки нарастают, переходят в шипящие, среди них уже можно разобрать слова «…давил», «пошёл», «…хренел».
- Ты, это…мамаша, не шурши! Сколько, это, ты здесь будешь топтаться! – сопит мужик, но чувство вины заставляет его нагнуться за маргарином, при этом он опять наступает мне на ногу.
- Осторожней! – ворчу я, пытаясь сдать назад.
Бесполезно! Зажатый между двумя нетерпеливыми субъектами, я перестаю дёргаться. Я начинаю ощущать себя совершенно другим. В магазин я вошёл человеком, личностью, которая на мгновенье отвлеклась от важных дел ради хлеба насущного. А теперь? Теперь я – часть толпы, именуемой очередью. Я двигаюсь как все, я хочу того же, что и все, я начинаю мыслить так же, как и все. Скоро я начну вести себя так же. Мне становится не по себе.
Между тем с пола поднята мятая и грязная пачка маргарина, последняя монетка перекочевала с блюдечка в карман салопа. Бабуля, издавая разнообразные звуки, выдирается из-под мужика, крепко прижимая к себе покупки, и, подёргиваясь, растворяется в накопившейся толпе.
- С вас тридцать два десять! – снова звучит голос продавщицы.
- Сколько? – переспрашивает толстяк.
- Тридцать два десять, - меланхолично, в той же тональности звучит ответ.
Потный толстяк начинает возиться с шарфом, долго хлопает себя по карманам пальто, лезет в карманы брюк, потом за пазуху. На свет извлекается сложенная вчетверо сотня.
- Два десять посмотрите! – звучит логичная просьба.
«Боже ж ты мой! – думаю я, - неужели ты думал, что продукты раздаются бесплатно! Ты стоишь в очереди уже пятнадцать минут, а не можешь внятно сказать, что тебе нужно, и так и не догадался достать деньги заранее!».
- Так это…нету, это у меня… - звучит не менее логичный ответ.
Но сфинкса этим не взять. Начинается процесс величавого копания в отделениях кассы, пересчёт бумажек и монет, и, наконец, на блюдечко вывалена сдача. Мужик, не считая, сгребает деньги пухлой ладонью и, отдавив мне ногу в третий раз, отчаливает.
Фу, наконец-то! Теперь я стою перед кассой, и меня пронизывает стеклянный взгляд продавщицы.
- Говорите! – слышу я знакомый приказ.
А что говорить-то? Я пытаюсь вспомнить, зачем я сюда пришёл, тупо смотрю на потные деньги в ладони и с ужасом ощущаю, что забыл, что мне нужно.
- Что вам? – архангельской трубой звучит надо мной новый вопрос.
Сзади раздаётся ропот, в котором явно угадываются непечатные слова. Я напрягаюсь и, о, чудо, вспоминаю!
- Будьте любезны, кефир. И хлеб, пожалуйста, - тихо говорю я.
- Вам какой пакет, большой или малый? – спрашивает продавщица.
Я краснею.
- Кефир большой и батон «Особого», - быстро отвечаю я, и, чтобы как-то реабилитироваться, добавляю:
- Без сдачи!
Быстро достаю из кармана пакет, складываю хлеб и кефир, покидаю прилавок и смотрю на часы. Двадцать минут! Пообедать успею, но есть придётся как солдату.
Бегом из этого магазина! Бегом! Что он делает с людьми! А может это не магазин, а люди сами такие и есть? «Здесь так заведено!» – сидит занозой в голове вычитанная где-то фраза.
Иду к двери быстрым шагом, лавируя между покупателями. Вот он выход! Но в проёме двери застрял какой-то старикан. Он тщетно пытается втиснуться в дверь, которая, как заведено, открыта только наполовину. Вторая половина заперта на шпингалет. У старикана в руках древняя авоська с кульками и палка. Прямо он не проходит, а боком – не может забраться на ступеньку. За ним уже пристроились две бабули, они не спешат, увлечённо беседуя о предстоящих выборах. Мне уже всё равно.
Внезапно с улицы в дверь просовывается рука, хватает старикана под локоть и вытягивает наружу. Бабули этого не замечают и продолжают доказывать одна другой, что на выборы надо идти. Я спешно огибаю их, и лоб в лоб сталкиваюсь в дверях с крепким работягой в грязной робе. Цепляюсь за него пакетом. Чувствую, как внутри ломается батон. Но это уже неважно. Я – на улице!
Люди, что с вами?! Господи, дай больше сил продавщицам!
Кострома – Обнинск