Для Светика ничего не изменилось от того, что Данька переселился в её дом. Она по-прежнему ходила на работу, он – в школу. До выпускных экзаменов оставалось два месяца, нельзя же бросать. Данька был неимоверно горд и счастлив. Своего необычного положения он не скрывал, со сверстниками общался свысока, часто употреблял надменно-фамильярные фразы, вроде: «Моя говорит, что у нас химию преподают примитивными способами», «Моя не любит такую убогую музыку».
Светик же никак своего положения не озвучивала. На работе заметили, что за нею каждый вечер стал заходить то ли юноша, то ли подросток. Кто-то из девчонок пошутил. Светик не покраснела, не улыбнулась, не ответила. Эта безмолвная реакция почему-то всех ужасно смутила. И тему больше не затрагивали.
Сестра покойного папы как-то зашла в гости, и не сразу поняла. А потом увидела, что бывший частный ученик ставит чайник, включает телевизор и выходит курить на веранду, и испуганным шёпотом спросила:
- Светочка, ты, значит… замуж вышла?
- Неофициально, - последовал ответ.
Тётку, как и аптечных девчонок, смутило равнодушие на лице девушки. Ни румянца стыдливого, ни улыбки игривой. Что-то неладное со Светкой творится, сообщила она по телефону всем родным и друзьям покойного брата. От одиночества девочка сама не знает, что творит.
Зачастили в гости двоюродные и троюродные братья и сёстры. Светик заваривала чай, просила Даньку достать из серванта фарфоровый сервиз, а потом нарезать принесённый гостями тортик. Гости пили чай, пытались непринуждённо болтать. Данька шутил, подливал чай, звал кузенов вместе покурить на веранде. Он всем нравился, и родственники пришли к выводу – парень нормальный, подумаешь, молодой, а Светка – она всегда была со странностями. Как рыба замороженная. Конечно, увидеть в семилетнем возрасте мгновенную смерть родной матери, кто после этого нормальным останется. Светик ещё хорошо держится, бедняжка.
*****
В июне Данька сдал экзамены, обязательные русский и математику на четвёрки, а выбранные самостоятельно химию и биологию – на пятёрки. Общей суммы баллов хватило, чтобы поступить на бюджетное отделение фармацевтического, а в медицинский получалось только на платное.
- Да ну его в малину, этот мед, - заявил Данька. – Семь лет там торчать, время тратить. Пойду на фармацевта, как Светик.
Его родители не возражали. Им уже казалось, что всё в порядке, всё правильно. Рановато сын женился, зато на хорошей девушке, порядочной, красивой, из знаменитой врачебной семьи. Опять же, собственный дом с садом, мерседес в гараже и дача где-то под Анапой. Подумаешь, на шесть лет старше! Никто не озвучивал главного, того, что трудно было объяснить словами. Неулыбчивая. Молчаливая. Безразличная.
В середине лета Светик сообщила:
- Я с завтрашнего дня иду в отпуск. Поедем на море, пока есть время.
- Времени – вагон, - весело отозвался Данька. – У меня занятия начинаются первого сентября.
- Я беременна, - ровным голосом ответила Светик, - сегодня сделала цифровой тест. Три недели. Забронируй в интернете билеты на самолёт до Анапы.
*****
Всё испортилось гораздо раньше, чем Данька начал подкуривать. Он, собственно, и травку-то полюбил, чтобы согреться, избавиться от сырого холода, который постоянно висел в доме Светика. Домашний термометр показывал двадцать пять тепла, а Даньку знобило, морозило, коробило. Он спал в комнате покойного дедушки, за три двери от Светика. Так повелось с первых дней. В её спальне кровать одноместная, двоим тесно. Получалось, что Данька заходил вечером, как хренов аристократ восемнадцатого века: «Мадам, после вечерней молитвы я посещу вас в вашей спальне», а затем уходил туда, где Светкин дед дал дуба от внезапного инфаркта.
Они все в этой семье умирали внезапно. Сначала бабка, ещё до Светкиного рождения попала под машину. Потом мать – из-за оторвавшегося тромба. Дальше дед - от инфаркта. Только папан долго мучился… Данька лежал один в тишине, и ему казалось, что все эти покойники шастают по тёмным углам, смотрят на него, шепчутся…
Он не осмеливался попросить – давай купим двойную кровать! Светик всё время молчала. Говорила только необходимые фразы:
- Даня, сходи за хлебом, пожалуйста. Даня, запри калитку на ночь.
Она ведь и раньше была такая, вспоминал Данька. Объясняла свою химию, глядела холодными глазами, улыбалась еле-еле, когда на праздники он приносил ей цветы. У неё, наверное, какая-то редкостная психическая болезнь, а ты, дебил, думал – загадочная, мечтательная, не-такая-как-все…
Интернетом она пользуется только по работе. Телевизор не смотрит. Включает, чтобы что-то бубнило, а сама сидит, уткнувшись в книгу. Данька смотрел на обложки её книг, и ему не по себе делалось. «Клиническая фармакокинетика», «Международная фармакопея», «Рациональная антимикробная фармакотерапия»… С кем я живу, в страхе думал он. У неё, наверное, и души нет. А что! Душа могла выскочить от страха, когда у неё на глазах мать и дед окочурились.
Тогда тем более, жалко её. Нежная, печальная, одинокая, красивая. Нет сил, какая красивая. Нет сил, как люблю её, нет сил, как хочу. Всегда, днями и ночами хочу! Он пытался отогреться играми-стрелялками, болтовнёй с приятелями, ну, и травкой. Три парня из его группы, Димон, Денис и Давид носившие общее прозвище «Три Дэ», часто предлагали «забить косяк». Многие соглашались. Из этого не делали великой тайны, наслаждались прямо на пятачке за чёрным ходом универа, где администрация определила «место для курения».
Данька пробовал траву и раньше – пару раз на школьных дискотеках. Тогда не вставляло, а сейчас или сорт был лучше, или настроение подкатило правильное, отчаянно-отрешённое. Было всё равно, что есть, где сидеть, с кем разговаривать. Едкий дым ворвался между замерших Данькиных мыслей и вдруг уложил их в красивом порядке.
Ты так – и я так.
Ты сама в себе – и я сам в себе.
Тебе всё до лампочки – и мне тоже.
Светик не сразу заметила. Запаха анаши она не знала, и не сумела бы отличить его от обычного табака. Она старательно делала упражнения для мышц таза, пила витамины, читала книжки с фотографиями младенцев на обложках. Ей не было дела до Данькиных переживаний.
Подозрения закрались, когда она не досчиталась денег. Семейная казна хранилась в этажерке красного дерева, стоявшей под знаменитым лунным пейзажем маминой кисти. В массивную шкатулку с инкрустацией из берёсты Светик клала свою зарплату и деньги, которые давали Данькины родители - сын ведь ещё не работал. Следить за бюджетом было очень легко. Продукты покупал только Данька, но Светик знала, какую сумму он обычно тратит. А тут деньги стали таять стремительно, как сугробы в марте.
- Даня, куда ты истратил так много? До конца месяца ещё десять дней, а осталось полторы тысячи.
- Сдал на подарки преподам, к двадцать третьему февраля.
- Так много?
- А что такое? Еды полный холодильник. За коммуналку заплачено.
Светик помолчала, потом ушла. Даньке стало не по себе. Он подождал немного, пошёл за нею следом. Она сидела в кухне, на столе – калькулятор, квитанции, чеки.
- Светка! – вскрикнул он. – Ты что, проверяешь меня?
Она подняла взгляд – спокойно-сосредоточенный, словно у бухгалтера за работой:
- Я пересчитала, получается – восемь тысяч шестьсот на подарки.
- Ты… ты мне не веришь, что ли? – он не знал, что сказать, злился на неё и на себя.
И кричать было боязно – слишком беззащитно она выглядела в своей персиковой домашней пижамке с надписью на животе: «Аист уже в пути». Она сама купила эту пижамку. Значит, есть у неё чувства – нежность, умиление, юмор, в конце концов?
- Я верю фактам. Ты никогда столько не тратил.
- Тебе что, не хватает денег? – пробормотал он. – Я могу попросить у бати.
Светик посмотрела ему прямо в глаза – словно пролился тот невероятный лунный свет, с мамкиной картины.
- Мне чужих денег не надо. Папа был акционером клиники. Мне приходят дивиденды. На банковский счёт.
Данька не выдержал пронзительного лунного света. Подошёл, сел за стол напротив неё и всё рассказал.
- Сколько это продолжается? – вопрос прозвучал бесстрастно, но Данька заметил – Светик опустила глаза. И положила ладошку на надпись «Аист уже в пути».
- Два месяца. Нет… три.
- Тебе нужна кодировка?
Он услышал, как отчётливо надломился её голос. Как будто резко уменьшили громкость. Это подействовало на Даньку сильнее, чем если бы она зарыдала или завопила. Он схватил обе руки Светика, стал быстро и жарко целовать их, повторяя:
- Я сам брошу! Сразу же! Считай, что уже бросил!
*****
За три дня до родов Светик позвонила другу покойного папы, доктору Измайлову. Тот заверил, что всё готово – платная палата забронирована, роды принимать будет Казакевич, зав. отделением. Услуги Светик уже оплатила, сумку с полным набором для роддома подарили ей девчонки из аптеки. Светик заранее отнесла сумку в «мерседес», выгнав его из гаража во двор. Как нарочно, ночью налетела метель и основательно засыпала машину.
Светик набросила бабушкину норковую шубу – собственное пальто на ней уже не сходилось, и выглянула за калитку. Эта часть города считалась элитной, жили здесь богатые или знаменитые люди – например, дед и отец Светика – медицинские звёзды, отец Даньки – главный городской архитектор. Элитную улицу убирали дважды в день. В это час дворник-таджик всегда возился рядом с домом Светика.
- Доброе утро, - сказала она, - можно вас на минуточку?
- Да, пожалуйста, - быстро отозвался он.
- Вы не смогли бы, когда закончите, зайти ко мне, почистить двор и машину? Я оплачу.
Дворник сказал – конечно, могу и прямо сейчас. Он вошёл и с жаром принялся за работу, жизнерадостно рассказывая Светику, как много снега этой весной, в три раза больше, чем в прошлом году… Не слыша в ответ ни слова, дворник обернулся – хозяйки не было. Она ушла в дом и заперлась на замок.
Закончив, таджик поднялся на крыльцо, и замок тотчас лязгнул. Видимо, женщина наблюдала за ним из окна. Только сейчас дворник заметил, что она беременна. Он хотел спросить, ожидает она сына или дочь, пожелать здоровья. Но Светик быстро сунула ему в руку фиолетовую купюру, сказала: «Спасибо большое», и захлопнула дверь.
Едва парень покинул двор, она вышла и заперла калитку. Могли явиться непрошеные гости – Данька или его родители, а видеть их Светик не желала. Как только стало ясно, что Данька не бросил и вряд ли бросит, Светик собрала его вещи и оставила чемодан у ворот, снаружи. Прошло три недели бесплодной борьбы – звонков на домашний и мобильный телефон, бешеного стука в калитку, отчаянных воплей под окном. Светик ни разу не взяла трубку, не отворила дверь. В это время она уже не ходила на работу, и забаррикадировалась в своём доме, как в осаждённой крепости.
*****
Тринадцатого марта, в пять утра, к воротам городского роддома номер три подъехал «мерседес» цвета «тёмно-зелёный металлик». Услышав автомобильные гудки, охранник вышел из будки. Молодая женщина выглянула из окна машины и быстро произнесла, морщась от боли:
- Поднимите шлагбаум. Насчёт стоянки договорено, я в платное отделение.
Охранник даже спросонья удивился. Он видел здесь всякое, но чтобы баба приехала рожать, сама сидя за рулём шикарной тачки, без мужа, без матери, без единой занюханной подружки – немыслимо. Он поднял шлагбаум, отворил дверцу «мерседеса». Женщина вылезла и вытащила из салона сумку с надписью «Буду мамой».
- Давайте, помогу, - деревянным голосом сказал охранник.
- Позвоните в дородовое, - сдержанно ответила женщина, - скажите, что приехала Светлана Неволина. Чтобы срочно вызвали Казакевич.
Лицо у неё было иззелена-бледное, а взгляд такой, что охранник тотчас рванул в будку, к телефону. Когда он вышел, женщины уже не было.
Природа помучила молодую здоровую первородку ни больше, ни меньше, чем положено – четырнадцать часов. Вечером Казакевич, элитная докторица средних лет с тщательной продуманной причёской и коротким, но всё-таки, французским маникюром сообщила родственникам:
- Мальчик, вес три семьсот, рост – пятьдесят семь, десять баллов по шкале Апгар.
Родственники – тётя Лиза с мужем, двоюродная сестра, два кузена и двоюродный дядя шумно обрадовались
- А сама, сама-то как? – волновалась тётка.
Казакевич восприняла вопрос как личное оскорбление. Как можно чувствовать себя в руках врача, который берёт восемьсот баксов за роды?!
На другой день уже разрешили посещение. Светик держалась, как обычно – невозмутимо, слегка отрешённо. Ни усталости, ни умиления, только слабая, приличествующая ситуации, улыбка. Мальчик, как заявили старшие родственники, был точь-в-точь похож на неё – беленький, лунный, спокойный.
- Как назовёшь? – спросила двоюродная сестра Таня, единственная, кому Светик рассказала о причине разрыва с Данькой.
- Григорий, - ответила Светик, - а отчество запишу «Иванович».
Родственники не стали комментировать, но выйдя из больницы, разразились потоком эмоций. Как она любила отца! Как много ей выпало потерь! Бедная девочка, бедная девочка!
*****
Два года промчались, как чудесный тёплый розовый сон, что снится на рассвете в воскресенье. Светик воспитывала сына. Это время было наполнено запахами сладкого молока, яблочного пюре, горячего отвара череды и масла «Джонсонс бейби». Светик никуда не ходила, кроме магазинов, детской поликлиники и игровой площадки, общалась только с роднёй. Изредка забегали девчонки из аптеки.
Данька и его родители снова пытались звонить, приходить. Добыли даже номер тёти Лизы и звонили ей, убеждая повлиять на племянницу. Всё было тщетно, тётка грустным и одновременно гордым тоном сказала Данькиной матери:
- Светочка вся в отца и в дедушку, у них такие были характеры. Решил – значит, бесповоротно!
Потом звонки резко прекратились. Через сто пятые руки кто-то передал двоюродной сестре Тане, что Даньку взяли менты. При нём был пакетик с анашой – доза маленькая, поэтому подержали в камере и отпустили. Явно кто-то навёл. Испугавшись, родители определили сына в специальный санаторий, для лечения от зависимостей.
- Может, позвонить им? – неуверенно спросила Таня. – Спросить, как он там и вообще…
- Не надо, - ответила Светик, не глядя в лицо кузине.
Она смотрела на лунную картину, этажерку, часы в виде чёрного петуха. Таня не заметила направления взгляда, а и заметила бы – не поняла.
*****
На крыльце детской поликлиники Светика радостно поприветствовал молодой человек. Высокий, симпатичный, в стильной рыжеватой куртке «харрингтон», с ноутбуком в кожаном футляре. Его лицо показалось Светику очень знакомым, но сбивали с толку волосы, стянутые сзади в короткий хвост и каштановая бородка.
- Обалдеть! Я сто лет тебя не видел! – восклицал знакомец-незнакомец.
- Мама, пойдём, - Гриша потянул её за руку.
- Извините, я никак не могу вспомнить…
- Да Мишка я! Мельников! Из параллельного «Б» класса!
- Ай, боже мой, - Светик покраснела, засмеялась.
Она вдруг ощутила приятное щекотание в груди, какую-то радость детскую, давно забытую. Кажется, так было ещё до маминой смерти, когда Светик умела чувствовать.
А Мишка уже расспрашивал, рассказывал, шутил, нагнулся к Грише, потряс его ручонку в крепком пожатии. У меня своя маленькая фирма по ремонту компьютерной техники, сообщил Мишка. Всего три мастера, включая меня самого, но на жизнь хватает. Вот, несу завполиклиникой отремонтированный ноутбук. А когда же ты замуж вышла? Я, вроде бы, не слыхал? Светик промолчала.
Они вместе спустились с крыльца, сели в Мишкину машину. Он попросил подождать пять минут, пока он занесёт ноутбук завполиклиникой, а потом они поедут в кафе. Отметить встречу.
*****
Нарочно ли Миша выбрал кафе неподалёку от их бывшей школы? Из окна Светик могла видеть старинные ворота, увитые плющом, вековые дубы, ронявшие жёлуди на игровую площадку. Двадцать лет назад Светик и Леська играли здесь на переменах в салки. После уроков тут ожидала Светика мама. Потом мама умерла, и за девочкой стал приходить дедушка…
- Возьмём вина? – спросил Миша.
- Ты же за рулём! – испуганно воскликнула она.
- Я имею в виду, тебе.
В ушах Светика звучала песня, которую пацаны пели под гитару, строчки, оставшиеся в скомканной записке:
Пусть луна взойдёт оплывшей свечой,
Ставни скрипнут на ветру, на ветру
Ах, как я тебя люблю горячо!
Годы это не сотрут, не сотрут.
- Мама, я хочу вот это, - Гриша тыкал пальчиком в меню, где изображались пирожные, похожие на букетики цветов или мотки цветного кружева.
- Розовое или зелёное? – серьёзным тоном спросил Миша.
Гриша, недоверчиво относившийся к посторонним, на Мишу реагировал вполне лояльно.
- Вот это. Цвета крем-брюле.
- Отличный выбор. А пить что будете?
Светик не вмешивалась в их разговор. Она рассеянно смотрела то на школьные ворота, увитые плющом, то на две пары рук – мужских и детских, скользивших по ламинированным страницам меню. Страшно было спугнуть трепет в собственных жилах. Ощущение было такое, словно её кровь двадцать лет была заморожена, а теперь начала подтаивать.