Запретные нежности
(записки путешественника)
Кроме поселения Y, о котором я уже рассказывал в главе «Картофельно-рыбный обмен» (http://www.proza.ru/2012/12/11/1331), стоит упомянуть и про другие интересные традиции разнообразных племён страны X. Например, деревня Z, в которой я пробыл достаточно долго, но едва не упустил необычную особенность их культуры.
Жители деревни Z выращивают пшеницу, ячмень и прочие злаковые растения. Большую опасность для складов с зерном представляют грызуны, поэтому неудивительно, что в деревне живёт много кошек, к которым относятся очень почтительно. Одна из кошек проходила мимо меня, когда я в полуденный зной сидел под деревом. Я подозвал её: «Кыс-кыс», кошка недоверчиво подошла и мяукнула. Если кошка мяукнула — верный знак, что она любит ласку. Я начал чесать её за загривок, раздалось громкое мурчание, и я посадил кошку себе на колени.
Мимо проходил туземный мальчик. Он уставился на меня широко раскрытыми глазёнками. Странно, мне казалось, что в деревне меня уже все видели.
— Дядя! У вас… Киса?
— Привет! Это не моя киса, это ваша киса, а я пришёл из далёких краёв.
— Папа говорил… Кису нельзя трогать.
— Папа правильно говорил. Кисы хорошие, они ловят мышей, им нельзя делать больно.
— Нет, папа говорил, кису нельзя трогать, совсем нельзя! А вы трогаете!
Малыш находился в крайнем недоумении, я тоже.
— Кисе нельзя делать больно, — возразил я, — но если кисе нравится, когда её гладят, то это же хорошо. Вот киса, она делает «мур-мур». Слышишь? Это значит, что ей нравится.
Мальчик подошел и внимательно стал смотреть на кошку.
— Кису можно гладить? Она говорит «мур-мур», значит, ей нравится?
— Конечно! Всё правильно.
Вдруг раздался жуткий рёв. Кошка вздрогнула, выскочила и скрылась в кустах. Передо мной появился огромный мускулистый человек с выражением страшного гнева на лице. Не успел я опомниться, как он рванул ребёнка за руку.
— Иди домой! — закричал гигант. — С тобой я ещё разберусь!
Мальчик роняя слёзы, побежал.
— Пришелец! — продолжил гигант. — У меня чешутся кулаки, чтобы превратить твоё жалкое тело в кровавое месиво. Но я честный человек, и ты предстанешь перед судом племени.
Гигант схватил меня за руку и потащил, несмотря на мои заверения, что я готов идти сам и никуда не убегу.
— Няш-мяш! — громко кричал гигант. — Наш пришелец совращал моего ребёнка! Зовите старейшин, мы начинаем суд!
На зов гиганта сбежалось всё племя. Меня привязали к столбу, и вокруг меня расселись трое старейшин и сам гигант.
— Именем богов и духов наших достопочтенных предков я начинаю Великий Суд! — торжественно произнёс один из старейшин. Племя загудело.
— Я, — встал гигант, — Улсус, сын Улсусина, обвиняю этого пришельца в двух тягчайших преступлениях: он делал няш-мяш средь бела дня посреди деревни, и учил делать няш-мяш моего сына!
Племя единодушно ахнуло.
— Твоё обвинение очень суровое, — сказал один из старейшин. — Но есть ли у тебя свидетели?
— Только мой сын. — Гигант явно смутился.
— Твой сын скажет то, что ты ему прикажешь — сказал другой старейшина, — а пришелец не станет свидетельствовать против себя. Получается, твоё слово против его слова. У нас недостаточно доказательств.
Моё настроение резко улучшилось.
— Тогда я предлагаю испытание поединком, — произнёс гигант. — Пришелец не может отказаться от испытания поединком.
Ну что ж, вот и смерть моя пришла. Не такую уж и плохую жизнь я прожил… Лучше умереть в бою, как мужчина.
Нет! У меня нет шансов победить этого человека в бою, но у меня есть шанс победить его ораторским искусством.
— Я не стану участвовать в поединке, потому что я признаюсь в том, в чём меня обвиняют!
Племя затихло. Десятки пар глаз ошарашенно смотрели на меня.
— Но прежде чем подвергать меня наказанию, вы должны доказать, что то, что я совершил — плохо. Вы хотите спора? — обратился я к народу. — Спо-рить! Спо-рить!
— Спо-рить! — отозвалось племя с большим интересом.
— Я гладил кошку. Но скажите мне, почему гладить кошку — плохо?
Члены племени заговорили между собой вразнобой.
— Гладить кошку — можно, — ответил один из старейшин. — Это греховно по сути своей, ибо желание гладить кошек внушено нам демонами, как и желание кошек ластиться к людям. Но это необходимо, поскольку если не гладить кошек, они обидятся и покинут наши деревни, после чего грызуны съедят все наши запасы. Поэтому каждый взрослый человек имеет право и даже обязан гладить кошку, но только у себя дома и если это никто не видит. Главное, чтобы это не увидели дети.
— Я не верю, что демоны как-то связаны с кошками, — возразил другой старейшина. — Дело в другом: у нас есть моральные нормы, и они не позволяют нам гладить кошек у всех на виду. В одиночестве — пожалуйста.
— Вот видите? — обратился я к перовому старейшине. — Не все тут считают, что гладить кошку — значит помогать демонам. Да и вообще, откуда могла взяться такая мысль? Кошки спасают ваш урожай, разве не логично было бы предположить, что любовь между кошками и людьми — проявление божественного замысла? Я уверен, что на коленях у Великого Ыымата сидит бог всех кошек и громко мурлычет, а Ыымат улыбается и чешет его за ушком.
— Святотатство! Замолчи! — Первый старейшина заткнул себе уши.
— Вы говорите про моральные нормы, — обратился я ко второму старейшине. — Но что является источником морали? Я предлагаю такой источник: не делай другому то, что он не хочет. Думаю, общая мысль ясна. Человеку приятно, кошке приятно — откуда тут вообще может взяться какая-то проблема с моралью? Почему ваше общество зациклено именно на кошках, а не на еде или сексе?
— Среди взрослых — может быть, — нехотя ответил второй старейшина. — Но дети не должны видеть, как гладят кошек, как кошки мурлычут! Это принесёт им ужасную травму!
— Да откуда вам знать-то?
— Все это знают!
— А откуда все это знают?
— Это знали всегда.
— Но раньше думали, что желание ласкать кошку вызывают демоны.
— Это мудрость народа, выраженная в мифе.
— Так откуда вам знать, что это мудрость, а не глупость?
— Дайте мне разломать ему череп! — поднял голос великан.
— Погодите! — заявил третий старейшина. — Мы ещё не закончили. Скажи, ты кормил кошку, прежде чем делал с ней няш-мяш?
— Нет, у меня ничего не было с собой. А если бы и было? Вы ещё скажите, что покормить кошку, а потом потискать — какое-то особенное, более суровое преступление.
— Так и есть, — сухо ответил третий. — Кошке недопустимо быть подлизой.
— Кормить кошек нельзя?
— Можно.
— Тискать кошек нельзя?
— С оговорками, но можно.
— Так почему нельзя совмещать?
— Потому что в этом случае ласка кошки становится неискренней, она выпрашивает еду, а не ластится по настоящему.
— Допустим, а плохого-то здесь что?
— Это унижает достоинство кошки.
— Может, кошки сами будут решать, что унижает их достоинство, а что нет?
— Продавать себя за материальные блага — аморально. Эта истина лежит в основе устройства вещей.
— Две трети вашего племени работают на оставшуюся треть. Они продают свой труд в обмен на материальные блага. Батраки, воины и слуги, вы все — кошки-подлизы!
Племя расшумелось. В мой адрес послышались грубые ругательства. Я вспомнил о том, что цель моей речи — оправдание в суде, а не спор ради спора, но было уже поздно.
— Довольно! — заявил третий старейшина. Мы слышали от тебя достаточно безумных антиобщественных речей. Ты показывал ребёнку, как мурлычет кошка и внушал ему, что это нормально. Этой мерзости нет оправдания. Я приговариваю тебя к высшей мере наказания. Кто за?
Двое оставшихся старейшин подняли руки.
— Ты изгоняешься из племени, и если вернёшься, будешь убит. Наш колдун нашлёт на тебя ужасное проклятие, и ты будешь испытывать страшные муки всю свою жизнь, но не найдёшь в себе смелости прервать их.
— Лучше бы ты выбрал испытание поединком, — сказал мне вполне удовлетворённый великан.
Меня развязали, и я размял конечности, стараясь не выдавать свою радость.
— Кстати, а собак гладить можно?
Лица старейшин сморщились, второй ответил:
— Собачники из западных племён ведут свою разрушительную и подрывающую устои пропаганду. Но мы с ними активно боремся.