(Отрывок из повести ""Несломленная параллель")
В НЕСПОКОЙНОМ ДОМЕ
Отец Васи, не просыхающий пьянчуга, буян и дебошир, выкинутый со всех со всех работ за запои и неспокойный нрав, вконец замучил и своих домашних. Из-за этого тирана Вася и его мама не раз коротали ночи на улице, сидя в потёмках на дворовой скамье.
Дрожа от холода, а, может, и не от него, они вслушивались в звуки, извергавшиеся из их окон, как из пробудившегося вулкана. Звериный рык сменялся грохотом падающих кастрюль. Звенело, билось какое-то стекло. Потом из освещённого окна высовывалась патлатая голова. "Лизка-а, убью-у!..." - вопила она в полуночную черноту...
Когда звуки стихали, они осторожно, чтобы не разбудить угомонившееся чудовище, пробирались у своим постелям, что забыться нервным, дёрганым сном.
По субботам, когда мама стирала чужое бельё, Вася помогал ей: тёр на допотопной доске чьи-то грязные простыни (стиральной машины в их доме не было), а потом, когда мама их выварит, - синил, полоскал и крахмалил. А вечером под покровом темноты разносил тюки по адресам. Под покровом - чтобы не видели ребята...
Мама Вася, кроткая богомольная женщина, с рано поблекшим лицом, с жиденькими волосами, стянутыми сзади в тощий старушечий клубок, в свои тридцать лет выглядела на все пятьдесят.
Здоровьем она не блистала. Всем знакомым и соседям она жаловалась на сильные,
раздирающие душу боли в желудке.
"Тут", - говорила она, - и страдальчески закатывала глаза.
Врачи болезней не находили, гоняли по невропатологам и психиатрам, но это не помогало.
"А ты не умрёшь?" - жалобно спрашивал Вася и заглядывал в мамины заплаканные глаза.
Однажды по телевизору передавали про институт, в котором успешно лечат нервные болезни. Васька весь обратился в слух. Только передача закончилась, он вырвал из тетради по химии чистый лист и уселся на кухне писать письмо.
"Дорогой дяденька профессор, вывел он со старанием, на какое был только способен. - Пишет вам ученик седьмого Б класса Вася Клименко. Моя мама совсем-совсем больная, а доктора не хотят её лечить. Говорят, что у неё нервенная почва. Миленький дяденька профессор, полечите мою маму. Я так боюсь, чтобы моя мамочка не умерла. Я буду за неё молиться. Жду ответа, как соловей лета."
Васька отнёс письмо на почту и приготовился ждать. Но ответ из важного института пришёл незамедлительно. На белом блестящем листе, увенчанном типографским штампом, было несколько слов:
"Милый Вася!
Мы приглашаем твою маму в наш институт. Это письмо может служить и направлением к нам."
Прочитав письмо, Васька так подпрыгнул, что едва не разбил башкой "хрустальную" люстру из пластмассовых сосулек. Люстра раскачивалась, как вечевой колокол, сосульки пластмассово хохотали, а Васька бегал из одной комнаты в другую не в силах совладать с распиравшей его грудь радостью ...
И Васина мама съездила в столичный институт, и полежала в таможней клинике. Но вернулась ни с чем. Оно и понятно: боль, так жестоко терзавшая её, таилась не в её ещё сильном теле, а в неспокойном доме её. Неспроста же, уезжая летом в деревню и увозя с собой непутёвого Ваську, она там успокаивалась и выздоравливала на целый месяц.
ИМЕНИНЫ
Наряду с добротой, унаследованной от матери, Васька обладал "стержнем", жестким стержнем лидера. И ребята по характеру покладистые - ведомые - шли за ним, как бычки на верёвочке.
Во дворе Васька верховодил самой тёмной частью общества: курцами "напёрсточниками", картёжниками и выпивохами. Но при этом он ревниво охранял честь и достоинство друга Димы.
Васька относился к Диме не просто, как другу. Его отношение скорей напоминало
любовь старшего брата к младшенькому, которого можно опекать, о котором можно заботиться, чьими успехами можно восхищаться. И Васька восхищался Димкой, гордился его умом, его отличными ответами, кичился его пятёрками, как своими собственными. Но никогда не завидовал. Он обожал Димку, как обожают люди своего любимца, кумира, неизменно желая ему только победы.
И всё же один раз Васька подвёл "под монастырь" своего друга.
Это случилось в день Димкиного тринадцатилетия, когда тётя Лина заболела гриппом и день рождения был отменён
Узнав, что именин не будет, Васька спросил, прищурив хитрованские глаза: "И ты нас не угостишь?"
Он знал, что мать подарил другу двадцатник.
"Денежный" Димка не захотел ударить лицом в грязь и ответил: "Ладно."
И тогда Васька взял инициативу в свои руки.
В магазин за "горючим" был откомандирован самый длинный из них Олег. Натянув для солидности отцовский картуз, он со скучающим видом вошёл в винно-водочный отдел...
Олежке повезло. Продавщица, всегда несговорчивая и въедливая, проявила нежданное безучастие. Как видно, мысли вредной продавщицы были
заняты более важными, более собственными проблемами. Она даже не посмотрела на безусое лицо и молча поставила на стойку бутылку "Русской".
С закуской проблем не было. Васька приволок хлеба и огурцов. Дима - котлету и три замёрзших сосиски, а Олег притащил ржавую селёдку в газетке.
Местом для банкета определили подвал соседнего дом, где жившие недавно бомжи оставили после себя кое-какую мебель: "стол" - расшатанный ящик из-под помидор, "стулья" - заляпанные краской кирпичи и рваные тюфяки земляного цвета.
Васька застелил "стол" газеткой, как праздничной скатертью. Олег разложил на ней крупные ломти хлеба - вместо тарелок. Остальной "закусон", разломанный на "порционные" куски, занял всю оставшуюся часть стола. Васька со знанием дела откупорил бутылку и, стараясь не пролить ни капли, разлил содержимое на мутноватым стаканам - каждому по половине.
- Ну, Дим, будь, - сказал он по-свойски, не находя нужным тратить время на многословные тосты.
Друзья чокнулись.
Димка с трудом проглотил свою "дозу". Горькая жидкость обожгла горло и перехватила дыхание. Он судорожно всхрапнул и поспешно заткнул рот куском
сосиски.
Вася выпил и не скривился. Понюхал хлеб и неторопливо положил на него рваный кусок селёдки. Олег пил и закусывал, во всём подражая Васе.
От второй "дозы" Дима отказался, Олег тоже И Васька допил водку сам.
А на второй день происшествие стало достоянием всех трёх матерей. Вася, который, несмотря на тягу к спиртному, плохо переносил алкоголь, осрамился. Ночью его рвало, он метался по кровати и охал. А потом, испугавшись смерти, признался заплаканной маме во всём.
ВЕЧНЫЙ ДВОЕЧНИК
Василёк, в младших классах ходивший в отличниках, ловко решавший арифметические задачки и раньше других научившийся бегло читать, к четвёртому классу заленился, перестал готовить уроки и совсем легко скатился в ряды отпетых двоечников.
Но это его нисколько не огорчало. Наоборот. Ему нравилось, что в классе смеются, когда он ищет Сахару на белом, как сахар, севере, а на приказ "покажи Лену" тычет указкой в Ленку Пенкину ...
Васька плыл по течению, словно бумажный кораблик, надеясь на счастливую струю, которая подхватит и понесёт его мягко и бережно по бурному морю жизни в неведомую и счастливую даль...
Но при всей своей беспросветной отрицательности, Васька обладал одним плюсом: он любил читать книжки. Не читая того, что задавали в школе, Васька проглотил всю Димкину библиотеку: полное собрание сочинений Жюля Верна и Гоголя, и Гюго.
Когда у Димки стало нечего брать, Васька томился, клянчил книжки у других. Ему не приходило в голову, что можно пойти и записаться в библиотеку, как это вообще положено. Васька принципиально делал только так, как не положено...
Но и прочитанное не удерживалось в Васькиной несерьёзной голове.
Как-то на литературе, которую Васька уважал больше других предметов, Васька так зарапортовался. что, что вместо горемычной тургеневской Муму, едва не утопил в реке чеховскую жизнерадостную Каштанку ...
***
И всё же пришло время, когда Васька стал стесняться стоять дубиной перед классом. Впервые это случилось в восьмом, когда к ним пришла новенькая, красивая девочка Кира с волосами, похожими на чёрный водопад и продолговатыми, как сливы, тёмными глазами.
Когда Васька импровизировал, сочиняя содержание нечитаного параграфа, из этих глаз ему навстречу струился влажный восторженный свет. Натыкаясь на Кирын взгляд, Вася умолкал и опускал голову: эти глаза мешали сосредоточиться. А получая ординарную двойку, он видел такую боль, такое
искреннее страдание в её глазах, что ему становилось стыдно. Это было новое, неведомое ему и довольно мучительное чувство.
Помаявшись так некоторое время, Васька вообще перестал ходить в школу.
Только мамины слёзы разжалобили учителей, и ему разрешили сдать экзамены за этот полувыпускной класс...
ТРЕВОЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ
Все странно удивились, когда Васька не ушёл после восьмого. Неизвестно, что уж там говорила Лиза учителям (отбор для учёбы дальше был необычно строгим) но Вася остался в школе, а в учительской заговорили, что у Клименко, в его единственном сердце врачи отыскали аж три смертельных порока, и его, такого
умирающего, не берёт ни одно техническое училище.
Учительницы жалели бедного Ваську, сокрушённо качали головами: надо же, у такого видного и румяного парнишки вдруг оказалась такая ужасная болезнь!
Но прошла неделя, и Вася удивил всех. Это случилось на уроке физкультуры, когда все девятые сдавали кросс.
Сентябрь, на их беду, был нестерпимо жарким. Воздух был неподвижен. Казалось, его вовсе нет. А, может, его и не было, потому что дышать было нечем.
Все обливались потом, и, как ни старались, не могли одолеть требуемую нормативную дистанцию.
И только "сердечник" Васька пролетел, как танкетка, все двенадцать кругов стадиона и, получив пятёрку, расхвастался перед учителем, мол, он нисколечко не устал и с удовольствием пробежал бы ещё кружков эдак пятнадцать.
Этим своим признанием Васька, сам того не заметив, подвёл свою собственную маму, разоблачив её давешнюю ложь, её бесстыдный наклёп на его здоровое и честно работающее сердце.
Всякая ложь порочна. Она греховна и отвратительна. Но ложь Васиной мамы была трижды греховной. Ибо была жестокой. Да, странно устроен человек, но чужие болезни ранят его сердце ничуть не меньше, чем даже свои собственные. И сердца учителей были в этом не исключением.
Но и Васину маму можно было понять. Как она позже призналась, она придумала "легенду" только затем, чтобы Ваську не выгнали из "родного детского коллектива", где есть "какой-никакой надзор". Она была убеждена, что ежели это произойдёт, Васька немедленно угодит в омут к алкоголикам, грабителям и наркоманам.
Впрочем, весть о том, что Васька здоров, как бы, была столь отрадной для всех, кто знал его, что люди легко простили Васиной маме её неправедную ложь и с удовольствием обрели вновь утраченное было душевное равновесие.