...Самолет скользил над миром, раскинув крепкие натруженные руки.
Два часа назад, оттолкнувшись от чужой земли, он глазированным эклером растаял в пылающей лазури, и теперь ревом двигателей, чью неукротимую страсть распаляло упорное сопротивление атмосферы, сотрясал надменную высоту. С вылизанными до блеска боками, обжигаемый солнцем с одной стороны и холодом с другой, он вспарывал покорный эфир, опираясь на его преданность и накладывая широкий белый бинт на его ультрамариновую доблесть. Тренажер страха, попытка самоликвидации, смертельный аттракцион, беспечный вызов космическому терпению – так можно было бы назвать эти человеческие создания, что с неуклюжим изяществом заполнили современные небеса, если бы не пылкие сердца в их чреве, для которых это скорее птица мечты, что несет их к горячим миражам любви - этакий серебряный полет на трепетных крыльях предвкушения.
Олег и Ольга (какое славное сочетание, не правда ли?) должны были лететь в разных концах салона, но находчивость, обходительность и обаяние мужчины разыграли в пронумерованном животе лайнера трехходовую комбинацию, что-то вроде е2 на а1, а1 на с3, с3 на в7, зафиксировав в итоге победную ничью. И вот уже два часа, как они вместе, переглядываясь и перекатывая во рту конфеты слов. Не утихает живой разговор, из которого, если прислушаться, вовсе не следует, что между ними что-то большее, чем скоропортящееся любопытство двух случайных попутчиков. Мужчина любезно оживлен, женщина сдержанно отзывчива. Вчера они определенно были ближе.
От отеля до самолета мужчина энергично занимался ее вещами, не забывая нарезать широкие круги отвлеченных тем, соблюдая этикет и не пытаясь сблизиться, тем более позволить даже отдаленный намек на вечерний конфуз. Пожалуй, он выглядел излишне галантным, местами почтительным, где-то даже суетливым, что, впрочем, простительно для мужчины, имеющего под боком такую очаровательную соседку (везет же некоторым!), хотя каждый, глядя на него, не мог не признать, что он того стоил – не то актер-спортсмен, не то спортсмен-актер. И лишь одно обстоятельство выдавало его с головой: он не сводил с нее обреченно сияющих глаз.
Она же пребывала в отчаянной неопределенности. Бывает, когда видишь себя во сне посреди смутной пустоты, где, вцепившись в одинокую опору, пусть зыбкую, постылую, но опору, нужно оттолкнуться и… взлететь и парить? упасть и разбиться? Кто скажет, кто оградит? И мы мучаемся, не замечая, что уже парим или камнем летим вниз. Ох, уж этот темный мир наших снов, предтеча и церковь наших глупостей! И все же худшее, что там может быть – это проснуться в поту и с бьющимся сердцем. Хотя, можно и не проснуться, но ценность такого исхода весьма сомнительна. Что же тогда делать, если сонная оторопь туманом окутала явь?
Она слушала его, улыбалась, отвечала, и слова ее были, как бабочки – хрупкие, цветные, любознательные, но ловкие и осторожные, готовые в любой момент неуловимо изменить полет, чтобы избежать и запутать влюбленного охотника. Она словно застыла перед порогом в чертог ответного чувства, из которого тусклым острием вверх торчал здоровенный гвоздь – ее муж. И через этот порог ей нужно было переступить. Хотя, можно было и не переступать. В какую-то минуту она даже подумала, что они с Олегом, как магнитные полюса Земли: между ними сильнейшее поле, но им никогда не быть вместе. Подумала, успокоилась, усмехнулась: «Тоже мне, Анна Каренина в джинсах!» Но тут же вспомнив мужа, простонала: «Господи! Ведь мне с ним сегодня спать!» И вымученно улыбнулась ангелу в мужском обличье, свалившемуся на ее голову неизвестно откуда и смутившему ее прежнюю жизнь. Все ей было в нем привлекательно, а если честно – желанно. Кто же он на самом деле – вымирающий вид бескорыстного романтика или вдохновенный обольститель? За то короткое время, что они были знакомы, он не обратил в ее сторону ни одного фальшивого слова, ни одного картинного жеста. Впрочем, что другого можно ждать от ангела…
Ангел тем временем сидел смущенный и взъерошенный. Время тесного общения истекало, скоро они распадутся, а его более чем скромные намеки к прояснению отношений успеха не имели. И все же радостное чувство, как заря над морем разгоралось в нем: он видел, он чуял, что был на самых ближних подступах к крепости, которая вот-вот должна выкинуть белый флаг взаимности.
Обычно приступом берут то, что собираются разграбить. Он же был заведомо полон намерения смиренно склониться перед поверженной цитаделью. Покорить, чтобы покориться самому. В том, что ему повезло встретить женщину совершенно противоположной, редкой породы - женщину-раздор, женщину-смерть, женщину-жизнь, женщину-приз - он понял еще ночью. Естественно, бессонной.
Такой была возбужденная двусмысленностью их положения - роскошный стол накрыт, но трогать ничего нельзя.
Загорелось табло. В сонном движении лайнера наметилось пробуждение. Пассажиры, как водится, заволновались. Невозмутимая прорицательница с платочком на шее, прячась в служебном гроте, объявила, что причин для волнения нет. Пассажиры заволновались еще больше. Видя, что другого времени объясниться ему не представится, Олег вывернул себя к Ольге насколько позволяли узкие рамки пронумерованного этикета и сказал, как табурет из-под себя выбил:
- Ольга, послушайте меня!
По его тону она тут же поняла, что ей предстоит услышать, и замолчала, потупившись. Бабочка опустилась на душный цветок и замерла, сложив подрагивающие крылья. Жемчужная раковина захлопнула ребристые створки подводного сейфа.
- Ольга, посмотрите на меня, прошу вас.
Она подняла на него глаза, и взгляды их встретились. Он смотрел серьезно, почти сурово.
- Я люблю вас, Ольга, - сказал новоявленный Онегин и, не заметив плагиата, продолжал, - хотя и знаю, что вы мне не поверите, потому что по нынешним временам это звучит несерьезно. И все же я хочу, чтобы вы это знали. Я пробуду в Питере несколько дней, и если вы найдете для меня время и позвоните, буду бесконечно рад.
Это было именно то, что она ожидала услышать, и такое объяснение ее вполне устраивало. Что меньше всего ей сейчас было нужно, так это навязчивость, какой бы милой и желанной она ни была. Получив отсрочку, она успокоилась и, выдерживая паузу перед оглашением приговора, стала изучать его зрачки. Там молодой капитан в белой фуражке, возложив руки на рулевое колесо одинокой яхты и сурово сдвинув брови, изучал капризный горизонт, где бирюза уступала место багроволицему закату, предвестнику плохих новостей и соглядатаю черного коварства. Подлый ветер исподтишка гнал низкие буруны поперек привычной глади моря, сбивая яхту с курса. Или это сам капитан держит курс в черное логово неприятностей, чтобы похитить там то, что ему не принадлежит? Так или иначе, беспечная синева мешалась в его зрачках с первыми признаками протяжной беды.
- Имейте в виду, я буду за вас бороться! – сказал он вдруг.
Как океан глубже наших знаний о нем, так неожиданно извилист и непредсказуем всякий мужчина, каким бы прямодушным он не казался.
Она непроизвольно выпрямилась и отвела глаза.
- Меня будет встречать муж. Прошу вас, будьте благоразумны, - сказала она сухо, избегая на него смотреть.
И, помолчав, добавила:
- Не волнуйтесь, я помню номер вашего телефона.
Некоторое время самолет примеривался к белым ухабам облаков, а затем со сдержанным рычанием ринулся на них. Потряхиваемый, поколачиваемый, ослепший, он выворачивал им внутренности, крушил желудки и печени, разрывал сердца и надрывал души, кряхтя и поскрипывая. Умным куском металла он с победным миганием пронесся сквозь плотную толпу бродяг, и они молча сомкнули за ним свои потные ряды. Еще минут десять самолет, словно породистый небесный пес манерно маневрировал на виду у хозяйки-земли, заваливая корпус и забрасывая хвост, затем в последний раз надсадно взревел и припал к ее груди. Народ в его брюхе оценил свое чудесное спасение незаслуженно жидкими аплодисментами - в цирке громче хлопают.
На слабонервных снизошло деловое возбуждение, на деловых – нервная суета. И те, и другие потянулись к полкам с вещами, снимая их и ощупывая, будто потеряли и вновь обрели. Стала заметной духота. Олег и Ольга продолжали сидеть, словно решив до конца использовать отпущенное им время. Время в синей униформе прошло мимо них в направлении двери, и через минуту раскрасневшиеся возвращенцы ринулись на ставшую вдруг милой родину.
- Ну вот, кажется, прилетели… - сказала Ольга, молчавшая с тех пор, как помянула благоразумие.
- Да, прилетели. Так быстро, - ответил Олег, молчавший с тех же пор.
- Не сердитесь на меня! - порывисто повернулась она, быстро коснувшись его руки.
- За что?
- Вы знаете…
Так обычно говорят и делают, когда хотят расстаться необязательными друзьями. Он пересилил себя и сказал:
- Давайте, я помогу вам с вещами!
- Нет, теперь я сама. И прошу вас…
- Да, да, я понял!
Она прошла вперед, он отстал, пропустив двух человек, и затем держался поодаль, краем глаза жалея ее усталую грацию. Она же больше ни разу не обернулась в его сторону.
В Питере, как водится, было пасмурно. Они ждали автобус, и солнце подглядывало за ними через замочную скважину в облаках. Потом их повезли к аэровокзалу. Все это время эластичная нить между ними то натягивалась, то ослабевала, следуя их взаимным перемещениям.
Когда они оказались в зале прибытия, он пристроился в другую, чем она очередь, с тем расчетом, чтобы пройти паспортный контроль в одно с ней время. Он жаждал видеть ее мужа. Очередь двигалась медленно, и он, рассеянно скользнув взглядом по залу, обнаружил над собой дыру, обнесенную парапетом, из-за которого на них сверху глазели встречающие. Они делали знаки тем, кто внизу, и нижние отвечали тем же. Он тут же осторожно стал наблюдать за Ольгой, рассчитывая через нее вычислить мужа. Но Ольга глаза вверх не закатывала и знаков не подавала. Стояла молча и безучастно, не глядя по сторонам.
Минут через десять ее освободили из плена формальностей, и почти тут же - его. Они оказались в зале ожидания багажа, и мужчина, следуя постылому благоразумию, расположился на приличном от нее расстоянии, не теряя, тем не менее, ее из виду. Ему еще хватило самоиронии, чтобы оценить собственное положение, и пока его багаж не спеша искал хозяина, он почти познал черствый хлеб частного детектива и гормонально натруженное донжуаново сердце, а заодно подивился бесцеремонности судьбы, обрекающей нас на крутые виражи безо всякого о том уведомления.
Наконец к ним в руки приплыл багаж. К нему раньше, к ней позже. Скрываясь за чужими спинами, он дождался, когда она, окончательно признанная родиной, двинется к последнему рубежу, и заспешил за ней. Очутившись среди подтянутой толпы встречающих, он остановился, огляделся и не сразу ее нашел. Но вот и она. А вот он, ее муж. Мимо профилей и затылков, через плечи и вскинутые руки, скользя по залысинам и продираясь сквозь прически, розы, ленточки он припечатал взгляд к чужому согласию.
Они стояли поодаль - он, она и некто третий, видимо, на подхвате. Судя по глубине композиции, не муж подошел к ней, а она к мужу. Воссоединение только что состоялось, и невидимый кукловод уже отправил широкую улыбку мужа в ящик с нафталином, оставив чуть вздернутым кончик узкого рта. Выражение беспородного лица было опечатано волей, но не той, что подчиняет доверием, а той, у которой в приказчиках членовредительство. Был он на вершок выше ее, плотный, безнадежно лысый, с оплывшей фигурой боксера, забросившего ринг. От него пахло непогрешимой уверенностью с изрядной примесью самоупоения. Классический экземпляр успешного торгаша, познавшего универсальную силу русских денег. Одним словом, гнусный тип.
«Ах, Оля, Оля! – огорчился мужчина. - Что же ты в нем нашла!»
Она тем временем расположилась вполоборота к мужу и, держа цветы, слушала его слова, которые он ронял, почти не разжимая губ и глядя в сторону. Тут к ним подошел четвертый тип, всеми членами обнаруживая подчиненное положение, и компания во главе с мужем двинулась наружу. Образовав дистанцию, мужчина устремился за ними и следовал до тех пор, пока они не засветили авто, на котором приехали. Подождав, когда автомобиль проглотит их вместе с вещами и, сыто фыркнув задним проходом, тронется в путь, мужчина позвонил директору местного филиал своей компании, которому утром дал поручение забронировать гостиницу и встретить его в аэропорту.
Через сорок минут он уже подъезжал к небольшому отелю на Крюковом канале.