С Юрой Баевым я познакомилась в школе. Нас, студентов последнего курса на целую четверть отправили на практику. Мне достался десятый класс в сороковой школе. Мы должны были не только проводить уроки, но и быть классными руководителями.
Сразу стало понятно, что лидеры класса два мальчика – Юра Баев и Олег Тажеддинов. Мальчики начитанные, интеллектуальные, и ударить в грязь лицом не хотелось, хотя и было очень страшно. Небольшую проверку из дополнительных вопросов мы с однокурсником выдержали. Настоящим испытанием стали уроки. Я проводила занятия по Блоку, Есенину, поэтам «серебряного века», однокурсник по Горькому. Старались, как могли. И, кажется, получилось. Ребята стали относиться с уважением, а после того, как провели парочку интересных мероприятий, и с доверием.
Юра и Олег командовали в школьном радиоузле, сами готовили программу, сами транслировали. Вход туда девочкам был строго воспрещён. Тем не менее, в порядке исключения, они как-то пригласили меня в радиорубку. Я очень этим гордилась. Значит, доверяют, считают своей.
К ноябрьским праздникам практика закончилась, а мы успели подружиться со школьниками. Ребята решили пригласить нас на праздничную вечеринку в честь окончания четверти и Седьмого ноября. Мы с удовольствием приняли приглашение, расставаться с классом не хотелось, как и им с нами.
Вечеринка была в доме деда Юры. Домик, старый, но ещё добротный, с обилием хозяйственных построек, с почерневшим от дождей деревянным крылечком. Было весело. Юра пел под гитару, я читала стихи, много шутили, смеялись. И, конечно же, перешли с ребятами на «ты». Мы уже не были для них учителями, просто старшими товарищами. Так на всю жизнь и сохранились у нас дружеские отношения.
Мы закончили филфак, а Юра туда только поступил, и сразу же стал его гордостью и легендой. Был лучшим по всем предметам, участвовал во всех интересных мероприятиях, организовал СТЭМ. В студенческие годы Юра написал:
Иду в институт,
И теперь, как когда-то,
У входа смеётся мне Пушкин лохматый.
Велик был поэт
И людей знал как-будто,
Но с жизнью стихи
Даже он часто путал.
Иногда Юра приходил ко мне в «Иллюзион», посмотреть хороший фильм, обменяться мнениями. А когда приезжал «Десант из ВГИКа» - студенты-киноведы с программой дипломных фильмов ВГИКовцев, после просмотра все пошли ко мне домой. Обсуждали, спорили. Юра был с гитарой, спел несколько песен Высоцкого, которого очень любил, а потом свои, теперь уже знаменитые – «На крутом яру» и «Балладу о деде». Я, конечно, знала, что Юра пишет стихи, но здесь я впервые поняла, насколько хорошие. Вроде бы, простые, незамысловатые, но с таким глубоким содержанием. Наши, родные, уральские. Да и музыкальное исполнение было на уровне. Мороз продирал по коже, когда он рассказывал песней судьбу своего деда.
А умирая, не роптал,
Хотя и сильно маялся.
Попов не тем всё поминал,
Но так и не покаялся.
Как будто в детство он ушёл
В ту степь осиротелую,
Где по весне трава, как шёлк,
И кобылицы белые…
Юра иногда бывал у меня, правда, нечасто. Иногда с гитарой, иногда по делу. Несколько раз брал с собой Тюльпана, овчарку-колли, которого очень любил. Говорят, собаки часто похожи на своих хозяев. Тюльпан был таким же мудрым, интеллигентным и воспитанным, как и сам Юра. У меня в то время был маленький шебутной терьерчик Тошка. Надо было видеть, как Тошка всячески старался досадить Тюльпану. Тюльпан со вздохом ложился на пол, клал свою большую голову на лапы, и никак не реагировал на Тошкино поведение. Ни разу не зарычал, не показал зубы. Хорошо иметь дома животных, много от них радости. Только вот живут они мало, а хоронить их почти так же тяжело, как и людей. Когда Тюльпан умер, Юра очень сильно переживал, долго ходил смурной.
До свиданья, друг мой закадычный,
Не прощай – мы встретимся в раю.
Лапы вскинешь на плечи привычно,
Постоим и там мы на краю.
Ну, а если напугает их в раю собачий волос
И ворота Пётр закроет на засов,
Как обычно, ты подай мне только голос,
Мы уйдём в созвездье Гончих Псов.
Случалось, что мы с Юрой в чём-то помогали друг другу. Иногда он обращался ко мне, особенно, когда работал секретарём горкома партии, учился в МГУ, и ещё был атаманом казачьего войска. Он жил в страшном напряжении, и просто не успевал справиться со всеми обязанностями. Я с удовольствием выполняла его поручения. В свою очередь я иногда обращалась к нему с небольшими просьбами. И никогда не встречала отказа. Вообще, у меня было прекрасное чувство защищённости. Как бы редко мы ни виделись, я всегда знала, что есть человек, который поможет тебе в любой ситуации, ничего не требуя взамен. А такое чувство бывает очень редко.
В одном разговоре Юра сказал про себя: «Я грустный человек». И это была правда. Быть секретарём горкома уже умирающей партии в агонизирующем государстве не самое весёлое занятие. А к тому же одновременно быть атаманом Уральского казачества, раздираемого противоречиями и погрязшего в пустых разговорах. Трудно быть весёлым при таком раскладе. А ведь Юра был ещё и поэт. А творческие люди намного острее чувствуют боль этого мира. Они вообще по-другому видят мир, более обострённо, болезненно, трагически. Именно острота чувств и даёт толчок для творчества. Я могу только догадываться, насколько сложным был внутренний мир Юры, ведь внешне он всегда был приветлив, доброжелателен, стремился не показывать бурю, бушующую внутри. Прорывалась она у него только в стихах.
У кого – кармашек вспорот,
У кого – погром квартирный,
У меня украли город
На краю Руси обширной.
Время мчится по спирали,
Что ни день – то всё короче…
А теперь страну украли,
Душу фомкой раскурочив.
***
Пустота.
Могильность ночи.
Всё не так.
Мой ум всклокочен…
Во второй половине девяностых начался массовый исход русских из Казахстана. Рвали по живому, бросали тщательно взлелеянные дачи, за бесценок продавали квартиры. Тогда двушку можно было купить за две-три тысячи долларов. Только вот этих несчастных тысяч почти ни у кого не было. Город пустел на глазах. Уезжали в Россию, почти незнакомую и не слишком гостеприимную. Провожая родных, друзей, знакомых каждый не только чувствовал себя осиротелым, но и решал мучительную проблему: уехать – остаться. Как и все мы, Юра сильно переживал. Поговаривали, что он тоже пакует чемоданы, что ему в Москве предложили хорошую работу. Я этого не знаю, мы с ним не говорили на эту тему, но ходил он грустный, будто потерянный, иногда смотрел вокруг так, будто прощался. Его сомнения и страдания отразились в самом, наверное, известном его стихотворении «Никуда не уеду», написанным в 2001 году.
…Но всё реже друзья позвонят просто так,
Кто остался – баулы пакуют…
……………………………….
Но ударит вдруг колокол, словно в укор:
Здесь лежат твои прадеды-деды…
Пусть помянет меня наш притихший Собор –
Всё равно никуда не уеду.
Когда Юра создавал газету «Надежда», он попросил меня связаться с Булатом Окуджавой и взять у него напутствие новой газете с таким прекрасным названием. Номер домашнего телефона Булата Шалвовича у меня был, но мне не повезло. Несколько дней, в разное время я пыталась дозвониться по этому номеру, но, увы, там никто не отвечал. Я передала номер Юре, и до Окуджавы дозвонилась его секретарша. Впоследствии сам Юра несколько раз беседовал с Булатом Шалвовичем.
Окуджава дал такое напутствие новорождённой газете:
«НАДЕЖДА – замечательное слово. Во многом благодаря этому чувству человечество совершенствуется и движется вперёд. Однако, нельзя превращать его в фетиш. В таком случае опускаются руки, возникает ощущение полной зависимости, и человек превращается в холопа.
Пусть же НАДЕЖДА поможет нам в любых обстоятельствах оставаться людьми». Булат Окуджава.
Уже мало кто помнит это напутствие Окуджавы. Исчез с первой страницы газеты и её девиз, который Юра нашёл у Льва Толстого:
«…Ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое».
Вот в этом объединении честных людей Юра видел основную задачу газеты.
В тяжёлые девяностые, когда мизерную зарплату в институте не выплачивали месяцами, Юра решил поддержать меня. Безо всяких просьб, он предложил мне немного поработать в «Надежде» внештатником, положив небольшой, но стабильный оклад. Эти деньги помогли пережить голод и безденежье перестройки.
Когда мне по телефону сообщили, что Юра погиб, у меня в руках была тяжелая ваза. Она выпала из моих рук и разбилась вдребезги, как будто символ трагедии.
Без меня пусть зори стынут,
Без меня Урал мелеет.
Не того жаль, что покинул,-
Жаль, что места нет милее.