Приключения величайшего пирата

Темный песок небольшой бухты безымянного острова сверкал оттенками молодого вина под светом вошедшего в силу «сучьего месяца» по прозвищу Хас. Будто зловещие руины исполинских строений давно ушедших в небытие народов нависали над пляжем источенные скалы. В ноздреватом песчанике зияли пулевые отметины гнезд ласточек. Цепкие сосны, вьюнок и редкие кусты делали твердь скал похожей на клочковатую лысину развратника. В ночных небесах плыли рваные облака, извергавшие капли мелкого, противного на сильном ветру, дождя.
Облака безразлично взирали, как там, внизу, двое несчастных моряков – жертв кораблекрушения, из последних сил боролись с морской стихией, небо волновалось о море, но не о смертных, смешных и жалких на фоне безбрежной водной стихии.
Тот из людей, что был крупнее, облаченный в одежду цвета смолы, не без труда тащил из воды своего более хрупкого товарища, сражаясь с приливом и вязкой хваткой песка. Оба выглядели измотанными, ослабшими, и наверняка не один день провели среди зыбких зеленых валов, о чем свидетельствовал налет соли, язвами разъедавший плоть и коростой осевший на одежде.
На этот раз Рихард не был виновником кораблекрушения, сам он склонен был винить судьбу, богов, всех скопом за что-то взъевшихся на пирата (наверное, не стоило так часто отпускать пошлые шутки в адрес небожителей), хтонические силы вселенной и дрянной нрав своей удачи. Надо сказать, на этот раз квартирмейстер погибшего в волнах фрегата «Закономерность» был не так уж далек от истины.
Виновником неприглядных обстоятельств, в результате которых знаменитый головорез, сейчас почти выбившись из сил, вытаскивал на берег своего капитана, судорожно вцепившегося в сундук – остатки недавней добычи, до определенной степени действительно был злой рок.
Все случилось через пару недель после того гнусного дельца с шваркарасским фортом, сволочью-полковником и коварной Морганой де Азир. «Закономерность» взял курс на знаменитую пиратскую базу Черного Пса, где Рихард намеревался набрать нормальную, по его мнению, команду и без опасений сбыть богатую добычу. Но где-то кому-то показалось, похоже, остроумным дать морскому разбойнику крепкого пинка, видимо, чтоб не зазнавался.
Беда пришла из толщи вод. Судно рока – хаотический охотник, возникнув черной кляксой на глади моря, вынырнул у них по левому борту на закате очередного жаркого и до крайности утомительного дня. У «Закономерности» были шансы против громоздкого галеона, затянутого всякой донной дрянью, покрытого налетом водорослей, ракушек, ила и песка. Против отвратного творения Пучины, давно пожравшей души команды, корабля, на котором еще красовалась латунная табличка «Отважный». Фрегат Уильяма Голштосса превосходил гибельного противника в маневренности, а ядра «голова демона», заряженные в пушки немалого калибра, почти сразу проделали в гнилых бортах проклятого судна огромные, зияющие пробоины, истекающие какой-то гнусной сукровицей.
Но на паре удачных попаданий удача и кончилась, на «Закономерности» не было главного – священника или жреца, шамана, на крайний случай, способного дать отпор гибели, которую нес галеон в своем источенном чреве. «Отважный» стрелял не ядрами, даже не молниями или сгустками искажающей энергии, как опасался квартирмейстер. Первым же залпом хаотический охотник окатил фрегат Голштосса какой-то живой дрянью, противными всему сущему тварями, напоминающими гигантские актинии, перемещавшимися, будто слизни, на мягком брюхе. Пока команда и сам Рихард рубили вязкую плоть этих отродий морских глубин, одна из тварей при помощи кислоты своего нутра растворила доски палубы и добралась к пороховому погребу…
Дальше был взрыв, вопли, стоны людей, ставших добычей морских чудовищ, сопутствующих хаотическому охотнику, или сгоревших в пороховом пламени, была мачта и обломок палубы, цепляясь за который, квартирмейстер и капитан мертвого фрегата четыре дня носились по волнам. Были голод, жажда, плавники акул вдалеке. И наконец – первая удача в нескончаемой веренице кошмара наяву. Скалистая бухта незнакомого острова стала для двух измученных людей самым прекрасным местом на земле. Местом, которое подарило им новое рождение – надежду выжить.
Последним, нечеловеческим усилием Рихард Спаситель вырвал почти бессознательного Голштосса из цепких объятий волн, сделал несколько шагов, волоча юношу по песку, и свалился, тяжело дыша. С нескрываемой радостью он ощутил, что лежит на земле, пусть это был темный, вязкий, холодный песок, но все же земля – не вода, стремящаяся утянуть вниз, отобрать дыхание, а потом и жизнь, не волны, сквозь которые нужно грести изо всех сил, иначе навсегда затеряешься в сине-зеленом ничто. Твердь. Твердь! Настоящая, твердая почва.
«Стану фермером! – подумал Рихард, глядя на звезды и небесные «капли» метеоритов, протянувшиеся меж двух лун. – Заведу себе свиней, коров, выводок галдящих детей, толстую жену, буду пахать, садить репу и больше никогда не подойду к этой мокрой дряни».
Квартирмейстер хотел орать, визжать, как те поросята в мечте, раздеться и бегать по пляжу, тряся своим просоленным хозяйством, он хотел выть, передразнивая скабрезный Хас в небесах, хотел даже нассать на море, которое так обошлось с ним – морским разбойником, которого должно любить и носить на плечах. Но сил в уставших легких и пересохшем еще три дня назад горле хватило только на басовитый хрип:
– Эй, пацан, ты жив? Не вздумай сдохнуть, зря я с тобой что ли валандался целую вечность? Учти – сдохнешь, оставлю чайкам, пусть они тебе глаза выклюют и обосрут… эээ… все остальное.
Долгое время не было ответа, за шумом волн нельзя даже было понять, дышит ли Голштосс, но спустя несколько о-о-очень длинных мгновений послышался сиплый писк:
– Благодарю… за заботу, – слова давались бывшему капитану с трудом. – Я жив, слава шестеренкам небосвода и вечной машине вселенной…
– Мне бы лучше хвалу возносил, – Рихард привычно передернулся. – Много тебе твоя ну-очень-большая-железяка помогла.
– Рад, господин квартирмейстер, что вы еще не разучились шутить.
На последней фразе Голштосс затих, похоже, силы окончательно покинули сетрафийца, тот факт, что парень сумел выживать в море почти наравне с самим Рихардом, внушал квартирмейстеру невольное уважение, о чем он, конечно, никогда бы не признался Уильяму.
Долгое время ничего не происходило, где-то кричала потревоженная вторжением людей чайка, красная луна и месяц Белой Леди перемещались по небосклону, давая понять, что едва перевалило за полночь, шумело ненавистное море, негромко подвывал вдалеке шакал. Рихард даже начал подремывать, он лежал на песке, всем своим видом демонстрируя упертую непримиримость вкупе с невероятной живучестью. Если на Голштоссе сохранились за время метаний по волнам лишь исподние штаны да рубаха с какой-то сетрафийской «очень важной вышивкой», то квартирмейстер не отдал морю почти ничего – потрепанный, изъеденный солью, на его заострившихся плечах висел кожаный жюстокор, под ним по-прежнему оставались двубортный жилет, рубашка, штаны, даже портупея с палашом, украшенным безглазым пару недель черепом, и пистолем-Святотатцем осталась, лишь съехала на бедра. Любимая треуголка хранилась в сундучке, с которым обнимался Голштосс, а сейчас, на берегу, Рихард жалел о ботфортах с бронзовыми набойками, которые пришлось все же сбросить, когда пират понял, что иначе пойдет ко дну. Голштоссов сундук большую часть мытарств по волнам тоже носил квартирмейстер, но, если спросить Рихарда или любого, кому известны пределы человеческих возможностей, КАК (ради всего несвятого) головорез умудрился в таком облачении не утонуть, внятный ответ получить бы вряд ли пришлось. Есть мнение, что твердолобое упрямство Рихарда Каменная Голова может считаться отдельным, никем более не раскрытым видом магии.
Внезапно песок будто стал холоднее, мерный рокот волн приобрел зловещий оттенок, а сияние красной луны обрело завершенную издевательскую насыщенность. Крик чайки выродился в придушенный клекот и скоро смолк, сквозь рваный рельеф туч начали проступать зловещие образы. Рихард не дожил бы до своих, весьма зрелых в пиратской среде, лет, не умей он читать признаки окружающего мира.
– Да разорви зад Крахота напополам поносом! Парень, вставай, вставай мелкий цифролюб, належались, пора и поплясать.
Подняться с уютного песка для квартирмейстера было все равно что встать с лучшей куртизанки Шваркараса за миг до оргазма, и он даже представить себе не мог, каких усилий стоило Уильяму оторвать от земли свое источенное солью тело.
Еще несколько тягучих минут ничего не происходило. Ветер выл в скалах, волны рокотали у кромки песка. Тишина наступала из глубины острова. Двое потерпевших кораблекрушение успели встать плечом к плечу, Рихард, скрепя сердце (читать – жадность), передал Голштоссу свой верный палаш, а сам подхватил с земли суковатую палку, белую и гладкую.
Они пришли из моря, снова из толщи вод, как несколько дней назад, когда завершилась одиссея «Закономерности». Раздувшиеся или иссохшие, покрытые тиной, наростами кораллов и гнездами склизких моллюсков, мертвецы с рыбьими глазами выходили из своей водяной могилы, выходили под свет красной луны, дабы вкусить человеческой плоти.
Тяжело переступая заросшими дрянью ногами, бывшие моряки, пираты, рыбаки, утонувшие слишком далеко от берега, люди, поверившие коварному шепоту о вечной жизни, приходящему вместе с соленой водой, наполняющей легкие. Марионетки вращающихся богов Пучины. Они шли, мерным, неотвратимым шагом приближаясь к двум смертным, чудом избежавшим дыхания гибели. Будто сам Водоворот пришел забрать свое.
Впереди шагал раздувшийся мертвец, в бороде которого ползали крабы, а на голове, под слоем маслянистых водорослей, виднелись остатки пиратского платка, он подволакивал, оставляя борозду в песке, огромный абордажный топор, чье лезвие заросло шевелящейся массой присосок, но сохранило бритвенную остроту кромки. Мертвец бормотал молитвы или имена, запретные всем, кроме подобных ему искаженных, а за ним по пятам, сжимая в гнилых руках покрытое мерзостью оружие, ступали другие, будто направляемые завораживающим бормотанием.
Рихард с сожалением оглянулся назад, где в коварном красном свете виднелись ступеньки наверх, в скалы, уводящие в безопасное нутро острова, где наверняка были старые храмы или молодые соборы колонистов, чья земля надежно оберегала от скверны моря. Затем квартирмейстер почувствовал, как дрожит Голштосс, готовый упасть просто от тяжести палаша, парню ни за что не проделать двух сотен шагов, отделяющих их от ступеней, и, уж тем более, не взобраться по ним. Значит, как всегда, остается только один способ решения проблемы. Самый любимый.
– Ну что, ублюдки сифилитичные, поглядим, каких осьминогов скрывают ваши потроха?
Пират пытался прорычать эту фразу, но вышел лишь хриплый шепот пересохшей глотки.
– За Яхт, - прочавкал мертвец с топором, изо рта его высочил мелкий краб, тут же спрятавшийся в бороде, – увидь эту жертву, расскажи о делах наших верным! Ъсорт, тебе посвящаю этих незрячих, сорви плоть с костей, обрати разум губкой, кровь сделай соленой водой. Прими их, тебе…
Что «тебе», мертвяк так и не договорил. Рихард кинулся в атаку с воплем: «Задрал балаболить!», силы пирату придавали страх и ярость. Страх стать одним из таких мямлящих умертвий, ярость от осознания, что подобные создания вообще могут существовать.
Мертвец оказался проворен, он подставил древко топора под удар Рихарда, который должен был расколоть гнилой череп, раздался сухой треск, палка разлетелась в клочья. Но квартирмейстер был готов. С криком: «Спасибо, соленая гнида!», он схватился за древко и резко крутанув, вырвал оружие у мертвеца, вместе с правой рукой, из которой полезли белесые черви. Отбросив гнилую кисть, пират с хаканьем обрушил топор на шею противника, погрузив лезвие на всю длину в вязкую плоть.
Краем глаза квартирмейстер увидел, что за спиной у него оказался один из прочих мертвецов, сжимающий обломок заросшей кораллами сабли, и обломок этот воткнется в печень головореза раньше, чем тот успеет заблокировать удар или уклониться. Мертвец, глазницы которого заросли красноватой плотью, а во лбу красовался огромный злобный глаз змеи, дебиловато ухмыльнулся и ударил.
Выпад не достиг цели, подоспел опомнившийся Голштосс, страх смерти, похоже, и капитану придал сил, сетрафиец, удерживая тяжелый палаш двумя руками, выбил саблю у врага из рук, а затем поверг тварь, вогнав ей клинок в грудь.
– Головы, руби головы! Иначе поднимется, щучий выпердыш!
Несколькими ударами Уильям отелил трехглазую голову от тела, а Рихард тем временем вырвал топор и разнес на куски череп мертвеца с акульими зубами, намеревавшегося вцепиться в шею капитана.
Дальше закипел бой, вернее – борьба за выживание, где два человека кололи, рубили и резали тварей, пришедших, без преувеличения, за их душами. Хаотические зомби, а это были именно они, превосходили свою добычу числом, но были довольно неповоротливы, а также не отличались воинскими талантами. С другой стороны – Рихард и Уильям еле держались на ногах, с каждым ударом силы покидали их усталые тела.
Вот квартирмейстер свалил мертвяка с острогой, на конце которой рос акулий глаз, но в тот же момент ему на спину, неумело тыча в плечи и грудь ржавым кортиком, запрыгнул зомби-карлик с тритоньими лапами вместо ног. Голштосс сбил с напарника тварь и пригвоздил ее к песку метким ударом палаша, на который тут же навалился всем телом, получив удар трухлявого копья от утопленника с лицом, заросшим щупальцами актинии.
Схватка продолжалась не более пятнадцати минут, за это время пират и сетрафиец прикончили не менее двадцати тварей Пучины, устилавших теперь пляж дрожащей, шевелящейся массой останков, воняющей не слабее сгнившего улова огромного рыбацкого траулера. Мертвецы были повержены, а жизнь из многочисленных ран покидала победителей, победа пахла тленом, пеплом и рыбой.
Отойдя чуть подальше, от места побоища, Уильям Голштосс рухнул на песок, рядом свалился тяжелый палаш-череп. Оглянувшись на напарника, Рихард остался стоять по щиколотку в волнах, где застал его финал боя и последний упокоенный мертвец с муреной в ухе, успевшей впиться пирату в ногу.
«Это еще не конец!» Рихард пытался сказать вслух, предупредить Уильяма, но в горле не нашлось влаги, чтобы допустить подобный подвиг.
Волны в паре метров от пирата забурлили, вспенились и расступились фонтаном. Прямо навстречу головорезу, который продолжал стоять, держась за топор, с которого на его руку переползали плотоядные моллюски в шипастых раковинах, из морской воды поднялся монстр. Была ли тварь ранее человеком, гетербагом или иным крупным созданием, сказать было сложно. Теперь, претерпев невообразимые трансформации, существо представляло собой гротескное чудище, сохранившее лишь часть гуманоидных черт. Оно ползло, рассекая воду, передвигаясь на чем-то, напоминающим сросшиеся в змеиный хвост осьминожьи щупальца, чрезмерно длинные, худые руки были покрыты коралловыми шипами и заканчивались огромными когтями из плотного красного хитина. Урод, выпрямившись, достигал трех метров роста. И все это «великолепие» неспешно, будто осознавая, что жертвы никуда уже не сбегут, приближалось к одинокому пирату.
На месте лица у твари располагалась мягкая мембрана, розоватая, сочащаяся слизью. Существо подползло вплотную, согнулось, мембрана раскрылась, продемонстрировав ряд острых, игловидных клыков, оно издало жуткий, чавкающий рык и замерло, будто ожидая реакции пирата.
Рихард неспешно зачерпнул горсть воды, прополоскал рот и выплюнул, чуть скривившись. Он взглянул на противника и заявил:
– Да что ты говоришь!
Следом, опережая взмах крючковатой лапы монстра, квартирмейстер сорвал с пояса Святотатца, вогнал тупой ствол прямо в клыкастую морду чудовища и выстрелил. Заднюю стенку массивного черепа мерзости разнесло в клочья, но Рихард не остановился, топор под его умелой рукой описал длинную дугу и врубился в толстую шею твари. Пират бил, бил и бил агонизирующего противника, пока искаженное существо не перестало дергаться, насытив морскую воду вокруг своей чернильно-черной кровью.
Завершив свой труд, Рихард Победитель отбросил топор, с омерзением оторвал от руки моллюсков и, загребая ступнями песок, вышел из воды. Пройдя несколько шагов и выбрав место, свободное от чужих кишок, пират последовал примеру сетрафийца и повалился наземь.
– Не кантовать, – прохрипел головорез сквозь песок, но его напарник к тому времени уже звонко храпел неподалеку.
Сон наваливался мягким покровом, шепот волн, недавно тревожный, теперь убаюкивал, но жизнь по капле покидала тело вместе с кровью, голодом и особенно жаждой. Спать было нельзя, пробуждение могло и не наступить.
Рихард резко вскочил, тут же стрельнули болью свежие раны и натруженные за время бедствия мышцы. Пошатываясь и мысленно чертыхаясь, квартирмейстер побрел к своему сонному капитану.
Уильям Голштосс видел прекрасный сон – он был наедине с Великой Машиной, наблюдал, как вращаются шестеренки планет, приходят в движение цепи небесных сфер, сияет плавильная печь Солейриса. Он нежился в волнах стройной логики, управляющей механизмом вселенной, отбившийся от рук инженер, мятежный навигатор, блудный сын колледжа точных наук, он возвращался домой. Домой, где эдикты, эталоны, точные распоряжения, документы с красивыми печатями, не терпящие разночтений, где ровные линейки и прямые углы, все учтено, подсчитано и предопределено. «Вставай, скотина!» – внезапно грубо загремели шарниры облаков. «Поднимайся, гад!» – плюнул маслом орбитальный мотор. «Долго я буду тебя пинать?» – зашелестели растрепанные рескрипты.
Сетрафиец перевернулся на спину и нехотя разлепил глаза. Ни рескриптов, ни приводных ремней в небесах, лишь небритое, угловатое лицо квартирмейстера нависало над ним, глаза цвета зимнего неба злобно блестели сквозь сосульки спутавшихся, покрытых солью, давно нечесаных длинных волос.
– Так-то лучше, парень, – Уильяму показалось, что в голосе Рихарда прозвучала забота, но он бы не поставил на это даже пуговицы с рукава. – А теперь давай-ка на ноги, я таскаю только женщин и пьяных боцманов. Нужно идти, иначе сдохнем.
«Я могу назвать как минимум четыре причины и три мнения в качестве контраргумента вашему предложению, господин квартирмейстер», – подумал Голштосс, но вслух у него получилось лишь:
– Не могу, – голос был тусклым, так говорят люди на пороге смерти.
– Ну же, друг, не время распускать нюни! – могучая рука головореза буквально вздернула товарища по несчастью в воздух. – Этот остров обитаем, вон бочка лежит, а там причал для лодки. Слышишь, парень? Обитаем! Значит, мы найдем тут воду, пищу, черт побери, возможно, даже священника.
На недоуменный взгляд капитана Рихард рассердился:
– Да не женить нас, ядрена вошь! Ты не в моем вкусе. Нужно очиститься от гибели, неизвестно еще, кто нам нужнее – коновал или святоша.
«Давай, давай, перебирай ногами», – голос квартирмейстера доносился, будто через плотный слой ваты, перед глазами Уильяма плыл кровавый туман, он шел, только опираясь на плечо напарника, неимоверными усилиями переставляя ноги. Каждый шаг был как погружение в кипящее масло и вдвое хуже предыдущего. Когда они добрались до ступеней, ведущих наверх, прочь от пляжа, в глубину острова, взбираясь по крутым, но явно рукотворным выемкам в песчанике, почти вися на Рихарде, нечленораздельно что-то рычащем, Голштосс заговорил.
– Рихард.
– А?
– Вы должны выслушать меня.
– Ага?
– Это очень важно.
– Угу.
– Если я не выберусь, вы передадите моей семье мои последние слова.
– Эге.
– Я решил стать пиратом, зная, что мне просто нет места в Сетрафии.
– Ого.
– Я обучался на инженера, получил высшее образование навигатора.
– О как.
– Мои родители… Мать – швея шестнадцатого ранга, отец – рабочий на военном предприятии, всего двенадцатый ранг, он шел к нему всю жизнь. Сестры, Дженни еще не закончила школу, когда я ушел, а Мэрлин едва получила двадцатый ранг в министерстве культуры.
– Чего?
– Пела по увеселительным заведениям.
– Ну и?
– Я понял, что ничего не смогу для них сделать. Вообще ничего не смогу, если буду просто водить корабли по предписанным маршрутам. Всю жизнь – контрольные точки, порты приписки, дом-колонии, груз, разгрузка, новый рейс. Никаких отклонений от маршрута. Никаких приключений. Ничего за пределами того, что вы называете рутиной.
– Ыгым.
– Я не смог, поступил малодушно, сбежал. Продал секретные технологии, чтобы купить корабль. Они, наверное, считают, что я предал их.
– О-о-о.
– Но нет, я делаю это и ради них тоже, все труды, все силы, что они вложили в меня. Безвестный сетрафийский навигатор мог бы стать знаменитым пиратом. Хоть так вырвать нашу семью из забвения. Обреченности на ничем не примечательную жизнь.
– ***се.
– Рихард?
– Кха?
– Вы передадите им, если… если меня не станет, что все, что я сделал, было ради них…
– Сам им скажешь.
Подъем закончился, и квартирмейстер сбросил разоткровенничавшегося капитана с плеча и осмотрелся. Места были жилые, это несомненно. Прямо к ним, вернее, к ступеням, по которым только что взобрался головорез, вела небольшая, хоженая тропинка, по сторонам от нее росли папоротники и какие-то тропические цветы, часть из которых нежила свои мясистые фиолетовые лепестки в свете красной луны. Вдалеке виднелся поросший джунглями холм, а чуть ближе можно было разглядеть ленту довольно широкого тракта. На этот раз фортуна, похоже, решила перестать быть сукой и подкинула друзьям настоящую удачу.
На дороге виднелась телега, простое крестьянское устройство из деревянной коробки, пары оглоблей и окованных жестью колес, к тому же завалившееся на один бок из-за поломки колеса. Из телеги был выпряжен флегматичный мерин, жевавший фиолетовые ночные цветы с видимым удовольствием, а перед неисправным транспортным средством исходил бранью какой-то мужик потрепанного вида.
Рихард направился к телеге, привычно волоча утратившего способность идти Уильяма за шиворот. Пятки сетрафийца оставляли небольшие борозды в пыли тропинки, но капитан не жаловался, в основном потому, что потерял сознание.
– Эй, паря, помощь нужна? – даже в полумертвом состоянии квартирмейстер продолжал сохранять наглую жизнерадостность.
– Какой я тебе паря, хрен морской? – поинтересовался крестьянин, вблизи он действительно оказался довольно пожилым мужчиной, облаченным в потрепанный темно-серый кафтан, растоптанные, но прочные сапоги, брюки из грубого сукна. Возраст выдавал голос, поскольку лица собеседника из-за ночной темноты и широкополой шляпы с квадратной тульей Рихард не разглядел.
– Ну прости, батя, – пожал плечами пират, забрасывая своего напарника в телегу, где лежало свежее сено и несколько бочек. – Обознался. Так пособить тебе или дальше будешь как бычачий пузырь дуться?
– Пособи, отчего же нет, – кивнул владелец телеги, подбирая из дорожной грязи отвалившееся колесо. – По виду ты парень крепкий.
– Крепче только яйца у того, кто капитана Черного Фантома в глаза салагой обзовет, – кивнул Рихард, подошел ближе и не без усилия поднял телегу.
Старик прытко приладил на ось колесо и закрепил «механизм» металлическим клинышком.
– Сойдет. Отпускай родимую.
 Рихард грохнул телегой в тракт, потревоженный Голштосс застонал в сене.
– Мы, батя, утопленники, недоделанные, правда, нас море выпустило тут на бережку. Как остров-то зовется?
– Да какая разница, – пожал плечами возница, запрягая мерина. – Просто очередной безымянный алмарский островок к северу от Мейна.
– Алмарский, значит, – пробормотал Рихард, в Империи его разыскивали за морской разбой, множественные изнасилования и осквернение соплями сутаны епископа, но награду обещали не слишком большую – около сотни тысяч золотом. Шваркарас, после недавних событий, и Ригельвандо, после налета на Клык, давали много больше. – Не самый плохой расклад. А город далеко?
– Близко, – ответил старик, влезая на козлы, – еще до рассвета будем, если трепаться закончишь и сядешь уже.
Хозяин телеги хлопнул мозолистой сухой рукой с непривычно длинными, даже изящными для крестьянина пальцами по свободному пространству, оставшемуся на деревянной лавке.
– А ты, видать, не очень разговорчивый, дед? – поинтересовался пират, взлезая на облучок.
– Отчего ж с хорошим человеком не поговорить, – пожал плечами возница и щелкнул вожжами. – Н-н-но, родимый. Просто не люблю на одном месте стоять.
Дорога шла на запад острова лентой неосторожной красавицы, оброненной на зеленый ковер, она вилась среди диких холмов, покрытых густым пологом дождевого леса. Зелень, где ее не расчищали заботливыми руками рабов или беднейших колонистов, подкрадывалась к бурой грязи тракта щупальцами разноцветного вьюнка, жесткой, невысокой травой и зарослями нетребовательных к свету кустарников, среди которых встречались бледные орхидеи и серые пионы, растущие повсюду на юге Экватора.
Сельва возвышалась над головами путников плотной стеной, меж деревьев струились плотные лианы, трепетали на легком ветру верхних ярусов растения-приживалки с мясистыми листьями. Темные даже днем, нижние ярусы тропического леса ночью превращались в край угольных теней, зловещего шороха и недовольного скрежета потревоженных птиц. Иногда в свете разноцветных грибов-паразитов и фиолетовом сиянии плесени, устилавшей толстые, шипастые стволы низкорослых деревьев второго поверха живой стены, можно было разглядеть, как блеснет толстое тело неспешно ползущего по своим делам питона или отразится блеск в глазах охотящейся совы. Этот мир не был им рад, но ни Рихарда, уставшего от четырехдневной «прогулки» на гнилой мачте, ни его собеседника, хрипло понукавшего лошадь идти дальше, мнение окружающей фауны, а уж тем более флоры, совершенно не беспокоило. Даже той флоры, которая злобно щелкала им вслед деревянными иглами отравленных зубов.
– А что, дед, есть у вас на острове невесты? – с хитрым прищуром поинтересовался пират.
– Кому и мой мерин – невеста, – флегматично заметил возница.
– Я не король Шваркараса, – отмахнулся Рихард.
– Наши невесты, – подытожил старик, – еще позапрошлого императора помнят, а твоего короля и знать, щенка, не захотят.
Оба чему-то улыбнулись. Покивали. Мерин, совершенно не обращая внимания на темноту, продолжал уверенно влачить телегу даже там, где болота дождевого леса размыли почву или гнилое дерево перекрывало половину тракта.
– Рома, у тебя, конечно, не найдется? – поинтересовался квартирмейстер, вспомнив о жажде.
– Ром, мой друг, – ответил возница беззлобно, – напиток моря. Ты свой корабль просрал, да и сам чуть навеки у мокрой соли в плену не остался. Пей теперь земной огонь.
Достав из-под облучка жестяную кружку, хозяин повозки крикнул мерину: «Потише, родной!», после чего развернулся назад и нацедил из бочки через небольшой, вычурный краник полный сосуд горячей влаги. Сухие узловатые пальцы протянули напиток пирату.
– Да ты полон сюрпризов, ночной возчик, – ухмыльнулся квартирмейстер и сделал большой глоток.
Бренди оказался старым, крепким, будто удар латной рукавицей, он отдавал дубовыми листьями и сохранял приятное яблочное послевкусие. Мысленно проследив, как небольшое солнце проваливается в желудок, головорез довольно крякнул и заметил.
– Напиток королей!
– Хрена им лысого, а не мой бренди, – ответствовал возница.
Оценив качество «товара», квартирмейстер развернулся назад и растолкал капитана.
– Пей, щенок, когда еще такую прелесть попробуешь.
Сонный Уильям, свернувшийся калачиком на сене, пытался отнекиваться, даже отпихивать подозрительную, гнутую и грязную кружку руками, но Рихард все же заставил его сделать несколько крупных глотков, после которых сетрафиец со стоном забился в дальний угол телеги.
Повозка тем временем покинула неприветливый полог леса, на обочине дороги мелькнул небольшой, грубо вырезанный тотем, к которому лианами был прикручен череп в алмарской кирасирской каске.
– Гляжу, не только благообразные люди кайзера изволят населять этот остров, – заметил головорез, провожая взглядом «украшение».
– Парды, – пожал плечами старик. – К северу, в горах, иногда и сюда выбираются. Колонисты им жизни не дают, кошки мстят как умеют. Обычное житье фронтира. Ничего, тут скоро всем жизни не будет.
– А велик ли остров?
– В том-то и дело, что мал, – ответил возчик, помолчав, затем принялся раскуривать короткую, угловатую вересковую трубку, – за три дня из конца в конец проехать можно.
Со слов возничего выходило, что на этом небольшом острове в тесном соседстве не уживались колонисты из империи и люди-гепарды, у которых пришельцы привычно пытались отобрать землю. Телега уже покинула пределы леса, вокруг потянулись засеянные поля плантаций. Скоро Рихард увидел подтверждение слов попутчика – каждое здание облюбованных колонистами территорий представляло почти небольшую крепость, готовую вести оборону, защищая табак, пряности и фрукты, собранные чужим потом.
– Все как всегда, – пробормотал пират, любивший свободу и не любивший цепи. – Что ты там бормотал?
– Я не бормочу, а учу тебя, обормота, – ответил старик раздраженно. – Говорю, скоро тут совсем жизни не будет. Сначала явилась охотница за сокровищами. Теперь и вы, два дебила, отмеченных судьбой. Скоро и остальные подтянутся. Впрочем… Вижу, один уже здесь. Большие дела не терпят тишины. Чую – немало вы, ребятки, нашумите.
Рихард слушал ответ вполуха, не больно удивляясь. Сначала он рассматривал свою руки, на которых с каждым глотком зарастали раны, нанесенные прожорливыми моллюсками. А затем, привлеченный заревом, обратил взор на северо-запад, где вырастал оседлавший небольшой мыс город. Тянулись к небу шпили нескольких церквей, грузно уместился в самой высокой точке мыса форт, прикрывающий город с моря. Сеть бастионов и невысокая стена оберегали колонистов от превратностей с моря. На север, юг и восток тянулись дороги, поначалу даже уложенные ломаным камнем. Кое-где виднелись дозорные вышки. Сквозь стену, через арку, укрытую решеткой, текла в дом пришельцев небольшая река. Все было привычно, вызывало неприятную ностальгию по неустроенному детству. Но пастораль колониального благополучия была грубо нарушена багровыми штрихами – город горел. От невидимой бухты, из-под пяты мыса разносился гул канонады, крик и стенания неслись из-за темных стен.
– Вот об этом тебе, охламон, твержу, – хмыкнул совершенно не удивленный старик. – Шибчее, родимый! Видишь, нашему героическому дебилу не терпится пролить кровь.
Последние слова относились к мерину, затем последовал щелчок поводьев, а потом некоторое время Рихард помнил только безумную скачку по ухабам и свист ветра в ушах.
Телега остановилась возле темной стены, у главных ворот городка. Прочный, окованный железом дуб которых был разломан на куски, причем разломан изнутри. Все еще не совсем в себе, но понимая, что происходит нечто недоброе, Рихард спрыгнул с облучка. Вполне здоровый на вид Уильям уже выбирался из чрева телеги.
– Все еще можешь остаться в стороне, – флегматично заметил возница, не слезая с козел.
– Мне хватает поступков, за которые ненавижу себя, – ответил квартирмейстер, разглядывая развороченные ворота, – не стану переполнять чашу.
– И я когда-то думал так же, – в голосе старика была грусть.
– Спасибо тебе, – повернулся пират к бывшему попутчику. – За вино и колеса.
– Не благодари, – отмахнулся дед. – Помни – твой признанный сын никогда не станет пиратом. Проследи.
Раздался щелчок поводьев, и мерин уныло потрусил прочь, на север. Вслед телеге несся неистовый скрежет небритых пиратских челюстей.
– Что-то не так? – своим прежним, звонким голосом поинтересовался Голштосс. – Сколько мы ехали? Будто целые сутки проспал.
– Черный Странник, – с трудом подавляя ярость, ответил пират.
Просьбу этого старика в одеждах, истрепанных ветром тысяч дорог, нельзя было не выполнить, увильнуть или обмануть тоже бы не вышло. Когда-то, целую тьму веков назад, тот, кто называется Черным Странником, спас этот мир от невообразимого зла. С тех пор он имеет право безвозмездно попросить у каждого встречного одну услугу. Сын Рихарда никогда не пойдет по стопам отца. «Может оно и к лучшему», – решил пират и продолжил, отворачиваясь от дороги:
– Это все та же ночь, мой друг, она на исходе, а на горизонте, похоже, образовалась пара жоп, которые нужно надрать. Не будем медлить!
Рихард размеренным шагом направился к неподвижным фигурам солдат, лежавшим в пыли у ворот, свежая кровь еще продолжала сочиться из ран мертвецов. Голштосс поспешил следом.


Добыча верных

Омерзительной язвой на теле ночного моря вздулся огромный пузырь, воды заколебались, отпрянули, в стороны разлетелись мириады блестящих брызг. Грузно вырвавшись из океанских глубин, хаотический охотник погрозил острием узловатого бушприта небесам, замер на мгновение и обрушился всем своим весом на темную плоть зыби, истекая бурными водяными потоками с палубы, пушечных портов и прорех, оставшихся от былых сражений.
Корабль был немалым, старого образца, он красовался высокими надстройками, чьи окна, будто инеем, заросли мелкими кораллами, а резные украшения, изображавшие когда-то святых или мифических существ, были покрыты слоем шевелящихся моллюсков и ниспадающих лохм водорослей.
Помимо трех мачт, увитых полипами и нечестивыми символами, снаряженных древними, истрепанными парусами, ткань которых пронизывали синие, пульсирующие жилы, на корме также красовалась бонавентура, топ которой был увенчан живой акульей пастью, сжимавшей отмеченный вращающейся печатью флаг.
Волны сомкнулись у бортов старинного судна, взявшего курс на бухту небольшого острова, где на мысу виднелся приземистый форт и желтое пятно маяка. У рулевого колеса, по спицам которого тянулись хитиновые наросты, а центр венчала одна из высших сефирот, стоял угрюмый капитан.
Массивное чудовище, под броней из крабьего панциря которого еще угадывался старый кожаный мундир, в чьих медных пуговицах открывались и закрывались злобные муреньи глазки, было явно недовольно. Властитель корабля был вынужден служить сейчас послушным рабом планов тех, чья власть несоизмеримо превосходила его собственную, а потому бормотал под нос, в бороду из китового уса, нечестивые ругательства.
Рядом с капитаном, небрежно опираясь на заросшую шевелящимся покровом ядовитого мха статую нимфы, находился центральный объект его раздражения. Высокий человек, почти сохранивший изначальный, до благословенного касания Пучины, облик, был облачен в темно-синий кафтан с воротником-стойкой, шейный платок, заколотый брошью с надколотым кругом, плащ с двойной пелериной, увенчанный наплечниками искристой стали, серый камзол дорогого сукна и ботфорты из мягкой кожи. Сейчас человек не должен был скрывать своего облика, а потому вглядывался вдаль, на город Штроссберг, холодными, застывшими глазами спрута. Помимо этой детали, лицо адепта гибели можно было назвать приятным, чуть грубоватым, но не лишенным аристократизма. Рука, которой он опирался на голову нимфы, была укрыта латной перчаткой, из горловины которой периодически выглядывали толстые, черные пиявки. В длинных, серебристо-белых волосах хаотика шевелились крупные осьминожьи щупальца, но в остальном он мог сойти за человека благородного происхождения.
Человека звали Карцвер Наргорд, когда-то ван Наргорд или отец Карцвер. Теперь эти глупые регалии язычников не значили ровным счетом ничего для того, кому благоволил сам Кровавый Теогонист. Именно один из величайших иерархов Тысячеименного дал ему, смиренному рабу воли Благодати, отмеченному печатью Господина Повелителей Ош Не Тир Ах С`Яхза, этот прекрасный корабль, даже зловещий капитан которого вынужден потакать малейшим желаниям Карцвера. А также дал цель, исполнение которой вознесет Наргорда к высшим сферам, позволив, наконец, стать одним из великих властителей Благодати, называемой язычниками и незрячими гибелью.
Ощущение эйфории, наслаждения властью и могуществом вязким и одухотворяющим туманом вседозволенности окутывало Карцвера, заставляя плыть по волнам блаженства. Но бывший священник Единого-Властителя, а ныне верный раб своего господина вопреки желанию отдаться благодати целиком, помнил о цели. О той великой миссии, которую возложил на него Теогонист, а возможно, руками того и сам Черный Космогонист. Где-то там, в городе нечестивцев скрывался след. След неверной, так близко подобравшейся к одной из величайших тайн мироздания, секрету, невообразимое могущество которого достойны вкусить только верные великого Водоворота. Тот факт, что кто-то из слепых смог так близко подобраться к чему-то столь величественному вызывал у Наргорда приступы ярости, более приличествующие, например, тому башмачнику, что служил его господину.
Там, в Штроссберге скрывался след неверной, которую нужно было настичь, пытать, вывернуть наизнанку, обратить ее кости в соль, кровь сделать пылью, но добыть сведения о ее изысканиях. И никто, ни форт, ни слепые балаболы из церквей, ни сонмище незрячих ничтожеств этого обреченного города не могли встать на пути Карцвера к высшей власти.
Следы неверной лежали не только в городе, но и за его пределами, среди тех язычников, которые населяли недоступные горы северной части острова. Тех самых язычников, чей секрет пыталась выяснить незрячая исследовательница. Об этом, впрочем, Наргорд тоже уже позаботился. Он выпустил отряд отмеченных поцелуем Матери Астигат, а с ними луноликого. Адепт Тысячеименного не сомневался, что отряд хаотических зомби, усиленный тварью Пучины, походя увеличивая свое число, доберется до цели и вырвет из жалких пардов всю подноготную изысканий его цели в их убогих деревнях и храмах.
Бухта и гавань у подножия мыса были совсем рядом – стиснутые скалами, осененные багровым сиянием счастливой луны. Скоро они будут гореть, выть и стенать. Как и город, укрывшийся на вершине. 
Правильным, наверное, было бы предоставить капитану командовать войсками, но Карцвер просто не мог отказать себе в наслаждении распорядиться властью.
– Брехель, ты и твои верные нейтрализуете эту каменную рухлядь наверху, я хочу, чтобы форт замолк через две тысячи вздохов, не позже. Вперед, да пребудет с вами Господин Охоты.
Боцман, бывший пират, мускулистый воин с шипастой кожей и головой акулы, в чьей пасти скрывались зубы в ладонь длиной, кивнул, коротко рыкнул своим людям и погрузился в темные воды. За борт с ним проследовало полсотни опытных бойцов из абордажной команды, все обличенные благословением вращающихся богов. Среди ушедших на форт были твари, получившие печать Гар А`Осхезда, Тирана Звенящих Цепей, почти утратившие разум, но невероятно сильные, опутанные страховочными веревками, они, благодаря костяным иглам на руках и мощным когтям, должны были поднять абордажников по неприступной скале мыса прямо к мягкой плоти защитников форта. Бедные, незрячие ничтожества.
– Маэстро Брамцварг, когда мы высадимся на берег, берите своих людей и устройте в городе безумие, чтобы никто не смел даже думать об обороне.
У магуса Брамцварга не было рта, но создавалось впечатление, что он безмолвно ухмыляется. Когда-то этот верный и могущественный адепт Й`Сангеша, Князя Теплых Ветров, был кешкашиваром, теперь он возглавлял отряд благословенных наездников. Люди Брамцварга, закутанные в черные плащи, укрытые хитиновым покровом масок, где выделялись лишь два ряда пылающих зеленым огнем глаз, служили охотнику летучим отрядом, способные за доли секунд своей бесподобной магией превратить любое ездовое животное в тварь хаоса, быстроногую и неудержимую.
– Капитан.
Крабообразный гигант заворчал под нос, недовольный, что ему указывают.
– Вы возьмете Ньёзга и подавите любое сопротивление в городе. Возьмете это узилище незрячих душ под контроль. Я же, с отрядом Приближенных, отправлюсь прямо в ратушу.
Приказ, похоже, устроил хозяина охотника, ворчание стало более благодушным. Под взором акульих глаз капитана из трюма подняли огромную клеть, где волновался и ревел множеством ртов монстр Ньезг. В конечном счете, основными силами командовать все же капитану. Пусть гибнет со своими людьми, Карцвер наберет новых в городе. Главное – выполнить задание.
За спиной командира гибельных сил на стене возникло чернильное пятно, из него вышла обворожительно красивая женщина, облаченная в модное платье с глубоким декольте, подчеркивающим крупную, красивую грудь. На ее лице, приятном, бледном, красиво округлом, украшенном мушкой над пухлыми, темными губами, застыло обиженное выражение.
– Ах да, Рейчел, моя дорогая, мне нужна вся информация о нечестивой, которую ты сможешь добыть. Начни с ворот этого села.
Наргорд ухмыльнулся, они с Рейчел вместе служили Теогонисту, были равны, но сейчас командовал он. Красавица зевнула, показав ряд ровных белых зубов и ряд ядовитых игл, на мгновение выскочивших за ними, кивнула и растворилась в чернильном пятне под ногами.
Маяк на башне начал наводить свой золотистый луч на громаду охотника.
– Маэстро Брамцварг.
Бледный магус, отбросил в стороны плащ, сплетенный из живой кожи морских созданий, и воздел тощие руки, на которых дрожали наросты в виде крабьих лапок, из длинных, увенчанных костяными когтями пальцев вырвалось зеленоватое, жутко гудящее облако. Очень быстро облако достигло маяка, и свет померк.
Из бухты тем временем показался бриг береговой охраны, идущий навстречу охотнику на боевых парусах. На топах мачт брига блистали золотые круги ложного бога алмарцев.
– Капитан, – Карцвер ухмыльнулся, наслаждаясь полной властью над ситуацией, – заряжайте актиний.
Тяжелый галеон «Отважный», искаженный охотник хаоса, медленно входил в бухту города Штроссберг.


Придет и всех спасет

Ворота пылающего города были разрушены весьма необычным образом. При ближайшем рассмотрении оказалось, что повреждения были нанесены тридцатифунтовой пушкой, брошенной издалека с огромной силой. Рихард предположил, что орудие принесло сюда взрывом, у батарей в порте или какого-либо укрепления в городе. Голштосс, внутренне содрогнувшись, отмел эту версию, но развивать свои мысли на этот счет не стал.
– Ну и хер с ним, – отмахнулся квартирмейстер, скептически рассматривая мертвых часовых. – Этих парней все равно убило не пушкой.
Действительно, солдаты в темно-серой форме встретили свою смерть иначе. Первый из них лежал в луже собственной крови, уткнувшись лицом в чахлую придорожную травку, косица плешивого парика обвиняюще торчала в небеса, придавая мертвецу неуместную комичность. На лице второго солдата, похоже, подбежавшего от своей будки помочь товарищу, застыло выражение неописуемого ужаса, его грудь была разорвана с невероятной яростью, кровь до сих пор заливала мундирный жилет и землю вокруг.
– Они еще теплые, – заметил Голштосс, приложив руку к шее того, что лежал лицом вниз. – Скорее всего, некто или нечто, их убившее, очень близко. Странно. У этого горло аккуратно перерезано довольно мелким клинком.
– Неужели? – Рихард рванулся в сторону караулки, вход в которую располагался под аркой ворот. – Заканчивай тратить время на мелочи.
Дорога была полна всяческого мусора – гвоздей, осколков стекла, коровьих лепешек, к тому же вокруг валялись щепки и металлические осколки от разломанных ворот. Попеременно чертыхаясь и хватаясь за босые ноги, Уильям сконфуженно поспешил за своим напарником в недра крепостной стены.
Караульное помещение представляло собой довольно большую прямоугольную комнату, обставленную с обыкновенной солдатской простотой – пара столов, кухня с чугунной плитой в дальнем углу, несколько коек, стойки с мушкетами и эспадронами перед входом через невысокую железную дверь. На второй этаж, в кабинет дежурного офицера, вела узкая каменная лестница, в закутке под нею располагался уголок сержанта смены.
Пол, посыпанный тростником, чавкал от крови, у столов, на койках, на самом полу валялись трупы. Не менее десяти человек, убитые совсем недавно, быстро, жестоко и эффективно. Рихард, оценивший опасность неизвестного нападавшего, выхватил из ножен палаш-череп, он сам вряд ли сумел бы так быстро прикончить бойцов караула.
Сержант в темно-серой форме, дополненной стальным наплечником в качестве знака различия, был еще жив. По хриплому дыханию этого крупного, бородатого мужчины-тиора, русоволосого и грузного, можно было понять, что у него пробито легкое.
– Где он? – Взревел Рихард, зная, что неизвестный убийца и так знает о вторжении.
Алмарец вяло пошевелился и пробулькал:
– Выше, – в подтверждение своих слов он ткнул мясистым большим пальцем на потолок, в сторону офицерской комнаты.
Рихард сразу рванул по лестнице, Уильям задержался, чтобы подхватить мушкет, на стойке их держали заряженными, оружие было простым, по меркам сетрафийца – примитивным, слишком тяжелым. На мушкете был выжжен знак дралока и номер, владельцу, одному из тех, кто валялся в склепе караулки, он, похоже, так и не пригодился.
Кабинет дежурного офицера, лейтенанта-алмара, был довольно небольшим, зажатым меж крепостных стен, он отличался лучшим, чем солдатское помещение, качеством мебели, наличием удобств, в том числе мягкого кресла, книжного шкафа, сундука с набором всего необходимого на время вахты, а также довольно крупной картой города, расположенной на стене, укрытой деревянными панелями. В империи большинство офицеров были аристократами, предпочитавшими комфорт даже на службе. Наверное, юноше, распростертому на полу, за столом, рядом с перевернутым креслом, было приятнее умирать среди роскоши, его лицо было несколько раз пробито ножом, выбит один глаз, сочившийся струйкой крови, исколото горло и верхняя часть груди. Даже стоячий воротник с плотным галуном и металлический диск горжета были пробиты. Парень оборонялся, он успел разрядить в противника пистоль, который сжимал левой рукой и даже обнажить шпагу, валявшуюся теперь рядом.
Существо, устроившее бойню, до сих пор находилось в караулке, оно изучало документы. Вывернув ящики стола, тварь читала регистрационный журнал, куда вносились записи обо всех происшествиях на воротах с традиционной алмарской дотошностью. Книга, охватывающая последние несколько месяцев, была раскрыта на середине, ее страницы пестрели записями в свете стоявшей на столе офицерской лампы.
– Пенсне забыла надеть, курва, – довольно тихо заметил Рихард, бросаясь в атаку.
Создание, на которое напал квартирмейстер, было одним из самых удивительных среди тех, что видел в жизни Голштосс. Вероятно, это была женщина, на что указывал силуэт и некоторые округлости, но плоть или одежда, а может, то и другое ее состояли из какого-то вязкого иссиня-черного вещества, склизкими каплями стекавшего на ковер. После вопля пирата черная женщина обратила на него взор жемчужно-белых сияющих глаз без белка и зрачка. Прямо из пустоты ее тонкие пальцы вырвали небольшой дамский стилет с узким лезвием, чернильное вещество, такое же, как на ней самой, еще стекало с оружия на стол. Вторая рука противницы головореза осталась пуста, но на разведенных в стороны пальцах выросли длинные, такие же черные, как все остальное, узкие, с крючками на концах, когти, напоминающие вязальные спицы.
Невероятно быстрый, Рихард обрушил на виновницу бойни у ворот свой верный палаш. Но ее уже не было на том месте. Мистическая тварь чуть сместилась, оставив за собой чернильный шлейф, и почти мгновенно нанесла в сторону врага несколько – пять или шесть, колющих ударов. Но квартирмейстер, приняв манеру боя противницы, чуть отклонился назад, на волосок разминувшись с опасной сталью, уже уложившей в этом помещении одного опытного бойца.
Женщина, озлобленно зашипев, попыталась достать пирата когтями, но квартирмейстер, сгладив разницу в скорости экономностью движений, подставил под удар кулак, защищенный чашкой палаша. На пол упали, отломившись, два когтя, они будто гротескные слизняки запрыгали по ковру и очень быстро растворились чернильными пятнами. Пират, воспользовавшись замешательством врага, нанес черной женщине удар все той же чашкой-черепом прямо в голову. Маневр достиг цели, противница головореза, тонко взвыв, упала на спину, но сразу начала подниматься.
 – Че хайло раззявил, стреляй! – прокричал Рихард, ни на секунду не выпуская убийцу из вида, Уильяму.
Голштосс, ранее будто зачарованный наблюдавший за пляской бойцов, спохватился и, уперев мушкет в плечо, начал целиться. Оружие было тяжелым и неповоротливым, курок довольно тугим, с непривычки сетрафиец действовал слишком медленно.
На мгновение темное лицо женщины озарила злобная ухмылка и она провалилась в чернильный омут, возникший прямо под ней. Уильям все равно выстрелил, но было поздно.
– Член Крахота! – отчаянно прогремел Рихард, он повернулся к Уильяму, его глаза расширились. – Падай!
Действуя по наитию, Голштосс подбил свою ногу и бросился на пол. Маневр спас ему жизнь. Прямо над головой мелькнула черная рука со стилетом, почти неуловимое движение должно было перерезать сетрафийцу горло.
Квартирмейстер был опытным танцором, он схватил со стола дежурного лампу, перевернутую на бок, но все еще горевшую, и тут же метнул в сторону коварной убийцы. Женщина вновь почти ушла, погружаясь в маслянисто-черное пятно под ногами, но разбившаяся о стену лампа обдала ее брызгами масла и горячими осколками. Раздался нечеловеческий вой, полный ярости и злобы. Перед тем как пятно сомкнулось, можно было наблюдать, как загорелись чернильные волосы. Противница вновь исчезла.
Минуту или две Рихард и Уильям вертелись волчками по сторонам, ожидая нового нападения.
– Ушла, – разочарованно заметил пират, забрасывая палаш обратно в ножны, чудом пережившие все морские приключения.
– Что это было? – поинтересовался сетрафиец, ощущая дрожь в теле от мизинцев на ногах до самых корней волос. – Демон? Тварь тени?
– Хуже, – покачал головой Рихард, рассматривая тело молодого алмарского лейтенанта, вернее, разочарованно – сапоги последнего. – Эта гниль сродни той, с которой мы бились на пляжике.
– Это гибель? – поразился капитан.
– Для парней вокруг – точно, – развел руками пират, – а для нас с тобой знак, что ночка, а подозреваю, и утро, будут хлопотными.
– Из воды да в пламя, – Уильям почувствовал себя невероятно усталым.
– Как вы красиво изъясняетесь, господин капитан, – ухмыльнулся головорез. – Из говна в дерьмище! Осмотрись тут, пойду проверю выживших.
Рихард ушел вниз, а Голштосс начал осматриваться в поисках второй лампы или хотя бы свечи. К счастью, разбитая квартирмейстером, не стала причиной пожара, но уже потухла, погрузив комнату в красный полумрак. Снизу донесся голос пирата:
– Ладно, мужик, у меня к тебе царское предложение – ты мне свои сапоги. А мой напарник, так и быть… Да нет, не отсосет, первую помощь тебе, орясине, окажет. Хорошо, что ты тут такой есть, а то знаешь, как мне на мою граблю тяжко ботфорты находить.
Испытав приступ раздражения, которых всегда немного стеснялся, Голштосс откинул крышку офицерского сундука, к счастью, там нашлась связка свечей.

Уильям догнал своего напарника на одной из улиц Штроссберга, название города, а также кое-какие подробности происходящего компаньонам рассказал раненый сержант, жизнь которого теперь находилась вне опасности.
«Когда потекла дрянь, мы были на дежурстве, – рассказывал сержант. – Ночь была тихая, но я всегда ожидаю гадостей от этого проклятого Хаса, Леди-то, она как Единый – бережет. А этот… В общем сначала был грохот пушек, двадцать лет служу, ни с чем не спутаю, потом зарево с того конца города. Ребята всполошились, да и я напрягся. Но герр Вольфдорг, да, лейтенант, сказал сидеть. Мы и сидели. Потом гонец прискакал, весь в крови, конь в пене. Глаза у обоих дикие, говорил – его гнал кто-то по улицам. В общем, хана говорит, на форт и на пристань твари полезли. Хаотик в порту, порох его побери. И чем мы только этой мрази сдались? Гонец дальше умчался, только свежую лошадь взял, поскакал к дальним гарнизонам да к плантаторам, в их же интересах город охранять. А потом пушка прилетела, ворота разворотило, наших, почти всех, кого не тряхнуло, тех контузило. Потому в курилке и отсиживались. Потом услышал, Мик на посту что-то крякнул, сказал Генриху проверить пойти. Он только к двери, а через нее эта тварь протекает, значица, бесплотная. А дальше вы видели. Перед тем как отключиться, уже опосля того, как она меня истыкала, слышал только, как лейтенант кричал, потом причитал, потом затих…»
Бои шли по всему городу, многие кварталы пылали, сержант даже предположил, что стреляют из форта, а если крепость захвачена – дело плохо. Рихард, обзаведясь сапогами, отправился на разведку, а Уильям остался оказывать первую помощь военному. Каждый сетрафийский навигатор, назначаемый в колонии, проходил обязательный курс фельдшера, ибо опасности морских дорог и диких стран нельзя было отрицать. Напарника Голштосс догнал довольно быстро, путь пирата устилали трупы, похоже, он наткнулся на один из передовых отрядов пучинников, некоторые из которых пытались спастись бегством. Благодаря офицерскому сундуку Уильям теперь щеголял вполне приличным одеянием – покойный Вольфдорг, похоже, не любил ходить по улицам в форме, чрево сундука скрывало потрепанный, но приличный коричневый редингот, камзол, брюки и мягкие ботфорты. Одежда была сетрафийцу немного велика и довольно непривычна, зато не босиком. Также капитан разжился набором пистолетов, шпагой и багинетом. Иллюзий насчет развития событий он не строил.
– Добрался? – кивнул Рихард товарищу из-за плеча, его глаза быстро осматривали каменную мостовую, закоулки и приземистые колониальные домики на предмет опасности, шаг головореза в новых ботфортах был широк и уверен. – Какие новости?
– Есть кое-что, – замялся Уильям, – о чем мне следует вам рассказать.
– Позже, – взмахнул рукой пират. – Слышишь?
С соседней улицы разнесся женский крик, потом – мужская ругань и, кажется, детский плач.
Здание, первый этаж которого уже был подожжен, оказалось небольшим доходным домом, где желавшие могли снять комнату с полным пансионом. Но только не сейчас. Сейчас на улице приземистого двухэтажного строения с крышей красной черепицы и собственным двориком, обнесенным кованой решеткой, двое мерзкого вида хаотиков ради забавы тыкали в крупного пса-волкодава копьями, окровавленное животное выло, скулило, пыталось достать недругов, но получало лишь новые уколы.
– Нашли врага по силам? – поинтересовался Рихард.
Противники довольно споро развернулись, оба были невысокими, мускулистыми, один с ног до головы зарос кораллами, второй на лице имел влажную вертикальную пасть и по четыре мелких глаза справа и слева от нее. Прежде чем они успели что-то сделать, головорез рванул вперед и располовинил «кораллового». Палаш нисколько не потерял в остроте, и пока верхняя часть туловища урода, с рукой и головой, истекая вязкой кровью, падала в грязь, вторая еще стояла, продолжая сжимать копье.
Рихард было бросился ко второму, но раздался выстрел, в стороны полетели осколки зубов и мягкая плоть, отброшенный залпом боец с охотника пролетел спиной вперед несколько метров и упал в грязь рядом с волкодавом. Пес брезгливо поднял лапу над мертвяком, затем отбежал в сторону. Уильям убрал пистоль в чехол на поясе, тут же достав второй. Из дома, со второго этажа продолжали разноситься крики.
– Ты будеш-ш-шь говорить, с-с-слепец, или твоя младшая с-с-самка пострадает.
На втором этаже, в большой комнате с камином, разыгрывалась неизвестная трагедия. Сухощавый и высокий хаотик с головой мурены, облаченный в заросший моллюсками кафтан, держал одной рукой черноволосую девушку лет семнадцати, полусидевшую у него в ногах. Тварь поглаживала пленницу под подбородком длинными, крючковатыми пальцами с трупными пятнами, во второй руке хаотик держал ржавую, покрытую сухими водорослями абордажную саблю, которой грозил оставшимся в комнате людям.
Отец семейства – мужчина лет сорока, полный и невысокий, лысеющий и бледнокожий, с отчаянием в карих глазах заступал злодеям дорогу к оставшейся семье – женщине средних лет, в ночной рубашке и шали, двенадцатилетнему мальчишке и пятилетней девочке в кукольном платьице с бантиком. Женщина и девочка плакали, мальчишка сжимал в руках кочергу, мужчина, неизвестно зачем, грозил гибельной твари помелом.
Помимо говорившего в комнате было еще двое бойцов с проклятого корабля, оба отличались акульими чертами лица и небольшими горбами на спинах, где, натягивая тельняшки, располагались рудиментарные плавники.
– Я тебе расскажу! – крикнул взбежавший по лестнице Рихард. – Клад в жопе у Градеса!
Муреноголовый начал разворачиваться, но пират схватил его за шиворот и сильным броском отправил считать ступеньки, внизу послышались два глухих выстрела – Голштосс приложил два пистоля прямо к голове монстра и спустил курки.
Один из подручных хаотика попытался достать квартирмейстера выщербленным тесаком, но тот без труда перехватил создание за руку, раскрутил так, что тот даже задел помело в руках хозяина дома, и выбросил в окно. Внизу раздался лай волкодава, затем рычание и звук смыкаемых челюстей.
Второй подручный почти достал Рихарда клинком, густо поросшим шипастым хитином, но пират увернулся, отделавшись дырой на коже кафтана, вогнал палаш в пол и резко хлопнул противника ладонями по крючковатым ушам. Затем метким пинком в грудь заставил того влететь в стену, подхватил, полубесчувственного, и закинул в одну из открытых дверей соседних комнат. В ту комнату, вежливо извинившись перед присутствующими, степенно прошел Уильям Голштосс со шпагой наголо.
– Девочек обижать нехорошо, – пробормотал Рихард, помогая недавней пленнице подняться.
Юница не удержалась на ногах и чуть не упала снова, пират галантно подхватил девушку на руки, заработав неодобрительный взгляд капитана, выходящего из комнаты, где остался мертвый адепт гибели.   
– Дом горит, – сказал Рихард, не собираясь опускать спасенную. – Я понимаю, это была вся ваша жизнь, труд и бла-бла-бла. Но надо убираться!
– Ничего, – пробормотал глава семейства неожиданно бодрым басом. – У нас хорошая страховка!
При помощи Рихарда и Уильяма семейство покинуло горящий дом и выбралось в глухой переулок, через черный ход – ни пират, ни сетрафиец не горели желанием показывать детям двор, усеянный трупами. 
– Где тут жарко? – поинтересовался головорез у мужчины, назвавшегося Кольбом.
– Весь город – сплошное пекло. Но это днем. Простите, еще не пришел в себя, как славно, что по улицам ходят такие ночные прохожие!
– Хрен бы ты такое сказал, если б все было тихо, а я был пьяный. Так где идут бои, знаешь?
– И то верно. Да, сударь – судя по зареву, и слухам, которые до нас доходили, пока не нагрянули эти мокрые рожи, могу сказать, что вы непременно найдете неприятности на площади у ратуши. Это на северо-запад отсюда, не ошибетесь.
– Что надо, – кивнул Рихард, – всегда знал, что толстяки полезны! Бывай.
Он ткнул собеседника грязным пальцем в живот и резво направился в указанном направлении. Уильям задержался ненадолго, помогая Кольбу успокоить своих жену и дочерей, а также сдержать порыв двенадцатилетки увязаться за пиратом.
Рихард ушел вперед, затерявшись в хитросплетении улиц. Уильям, успокоив семейство Кольба, последовал за напарником. Сетрафиец, несмотря на выпавшие ему приключения, среди которых были пытки и сражения, все еще был немного обескуражен тем, что наблюдал на улицах Штроссберга. Голштосс родился в стране, где каждый человек считался элементом огромного механизма, но все же – элементом важным. В Сетрафии ценили жизнь и умели ее оберегать, преступления и тем паче геноцид, иначе капитан не мог назвать происходящее, были в его благополучных краях редкостью. Тяжело и противно было видеть горящие дома, изрубленных в куски женщин, детей, стариков, валявшихся на улицах города как напоминание о злобе мира, живущей за тончайшей завесой цивилизованности. Новоиспеченный пират знал о том, что такое жестокость, осведомлен он был и о том, что создания хаоса утрачивают все нормы морали, понятия о милосердии и вообще разумность в привычном понимании. Но аналитический, мощный ум Уильяма просто отказывался вместить понятие о насилии ради насилия, проявления которого встречались, к сожалению, не только у созданий, измененных гибелью.
Город не был старым. Штроссберг, построенный с алмарской основательностью, переживал, пожалуй, третий или четвертый десяток лет своей жизни. Временные деревянные бараки и палатки первых колонистов уже сменились добротными каменными строениями, но улицы оставались запутанными лабиринтами без намека на какую-либо планировку. Дома за относительной безопасностью городской стены лепились как могли, часто – почти вплотную друг к другу, тут встречались и образцы готического барокко, столь распространенного в последнее время в империи, и одноэтажные, с белеными стенами домики истинно колониального стиля, огромные особняки и скромные, крохотные жилища, предназначенные скорее для обороны, чем для житья.
Наконец среди хитросплетений городского ландшафта показался широкий проспект, вымощенный ровным булыжником, несущий отпечатки тележных колес и тысяч подкованных копыт. На проспекте, с трудом пытаясь подняться, лежал Рихард.
…квартирмейстер выскочил на проспект неожиданно, он больше думал о цели – ратуше, а также недавно убитом жабообразном хаотике, пожиравшем труп старухи в переулке. Занятый размышлениями, пират даже не сразу успел понять, что сбило его с ног в первый раз. Поцеловав мостовую и ощутив на губах соленый, будто опостылевшая морская вода, вкус крови, Рихард быстро вскочил, но был вновь повержен. Заныло плечо, куда был нанесен меткий удар.
Теперь пират хотя бы мог разглядеть противника – им был всадник в развевающемся плаще, чью густую черноту не мог рассеять даже свет придорожных фонарей. Адепт гибельных сил, а это, без сомнения, был один из них, разворачивал своего скакуна на новый заход.
Конь был страшен, не возникало сомнений, что бедное животное совсем недавно было свободно от искажающего влияния пучины. Теперь же кожа рослого рысака покрылась иглами на манер рыбы-ежа, будто броней, его тело заросло черными, чуть дрожащими на ветру кораллами, один глаз мутировал, обратившись немигающим оком морской твари, копыта покрылись хитиновой коростой, а грива срослась в шипастый гребень. Верховой, от руки которого, державшей вожжи, распространялась к животному болотно-зеленая энергия, выглядел немногим мерзостней своего зверя. Всадник был высоким, очень худым, черный плащ его, с высоким воротником, скрывал хрупкое, жилистое тело, покрытое прочным панцирем. Длинных и гибких рук было шесть, в одной из них наездник сжимал уланскую пику, которой и сумел поразить Рихарда дважды, пика обросла всякой дрянью, с ее острия сочился яд, а на сочленении дерева и металлического наконечника вырос злобный, налитый красноватым сиянием глаз. На лицо искаженного воина приросла роговая маска, единственными отверстиями в ней были глазницы, в которых горело четыре полных ненависти зеленовато сияющих глаза, эти глаза прищурились, всадник издал какой-то скрип и вновь бросился в атаку.
Рихард попытался уйти в сторону, но наездник оказался очень быстр, пожалуй, даже быстрее той чернильной слизи у ворот. Новый удар пики пришелся вскользь, распоров одежду и плоть на груди у пирата. На этот раз хаотик не собирался отступать, прочие его руки, затянутые броней хитина, сжимали сабли, ножи, хлыст. Наездник натянул поводья, поднимая уродливого скакуна на дыбы, готовясь добить своего врага, обрушив весь арсенал, включая воздетую к небесам пику. Но тут раздался выстрел, пуля попала седоку в голову, вызвав град костяных осколков. Из переулка выскочил Уильям Голштосс и, мгновенно подхватив своего напарника, оттащил того в сторону.
Страшный всадник ударил коня шипастыми пятками, делая новый разворот. Пуля, похоже, не сумела пробить бронированный череп твари. Разогнавшись по дуге, хаотик бросился к напарникам, метя пикой в Голштосса. Уильям обреченно вынул очередной пистоль.
Тут из-за поворота боковой улицы на проспект выскочил второй всадник, лихим галопом он летел в сторону гибельного наездника. Ночной город огласил вопль:
– За шампа-а-анское!!!
Прямо на ходу боец разрядил в противника четырехствольную трещотку, отбросил пистоль на мостовую и выхватил шпагу, затем, отпустив поводья, управляя белым, точно молоко, конем только ногами, вырвал из ножен вторую. Наездники сошлись с грохотом и звоном в трех лошадиных корпусах от места, где ошарашенный Гошлтосс пытался поднять своего квартирмейстера.
Сеча была лихой и шла на невероятных скоростях, человек колол, рубил и резал, во все стороны летел хитин и ошметки искаженной плоти, он мастерски правил конем, уворачиваясь от ответных атак врага. Отчаянная схватка заняла не более пятнадцати секунд. На определенном этапе боец толкнул крупом своего коня бок искаженного монстра, вместе с толчком последовала атака с двух рук, лезвия шпаг вошли крест на крест в глазницы хаотика, выскочив из затылка. Всаднику пришлось отпустить клинки и качнуться назад, пригнувшись в седле, чтобы избежать ответного удара агонизирующего монстра. Ощутив, что седок мертв, конь сбросил плащеносца со спины и, освобожденный, сделал несколько шагов в сторону, страшно захрипел, осел на колени, затем завалился на бок. Гибель в несколько мгновений разъела тело несчастного животного, заставив плоть клочками слезать с костей, обнажая ребра, изъеденный коростой череп, белый хребет. Но все же, это была победа. 
Всадник спешился, громко выдохнул и, похоже, вознес молитву, если только это не было славословие игристым винам из провинции Шампань. Он медленно, на чуть дрожащих, от усталости или стресса, ногах подошел к телу поверженного пучинника, наступил ботфортом на шею создания и вырвал шпаги. Клинки были тяжелые и довольно широкие, потому, особо не смущаясь, серией ударов победитель отсек голову побежденного и отбросил ее прочь от тела, зная, что некоторые хаотики обладали свойствами медуз или дождевых червей восстанавливать даже самые тяжелые повреждения. Затем неизвестный вытащил батистовый платок с витиеватым вензелем, поочередно протер шпаги и убрал оружие в ножны, платок он подпалил от магической зажигалки и выбросил на мостовую.
– Доброй ночи, господа, – разделавшись с гибельным наездником, рубака направился посмотреть, все ли в порядке с пострадавшими прохожими.
Оказалось, что спаситель был молодым мужчиной на пороге тридцатилетнего возраста. Лицо незнакомца было приятным, скорее даже красивым, наверняка обеспечивая ему немало дамского внимания, в то же время эта была физиономия живая, подвижная, с неизменно наглым и самодовольным выражением лица. Длинный, прямой и не слишком широкий нос выдавал во всаднике шваркарасца, глаза были довольно крупными и хитро блестели в свете фонарей – один был зеленым, второй оранжевым, ресницы, их обрамлявшие, скорее подошли бы шестнадцатилетней кокетке, как показалось Голштоссу, они были еще и подкрашены. Светло-русые брови вразлет, острые усы и клиновидная бородка придавали узкому, худому и скуластому лицу незнакомца какое-то хищное выражение, но на ястреба он был не слишком похож, скорее на стервятника. Высокий лоб говорил об уме, а напомаженные длинные, светлые волосы, стянутые в свободный хвост алой лентой, о щегольстве, переходившем всякие границы. Уильям Голштосс так и не смог понять, вызывает у него неожиданный помощник симпатию или раздражение, скорее всего, и то, и другое в равной степени. Рихард же, поднявшийся по стене и уже пришедший в себя, был настроен однозначно.
– А ты что еще за хер на ровном месте? – поинтересовался пират максимально грубым тоном.
– Ну, во-первых, – на тонких, изящно очерченных губах незнакомца появилась самодовольная улыбка человека, полностью владеющего ситуацией, обычно Уильям наблюдал такую у Рихарда, – тот, что вдвое больше твоего, во-вторых – хер, который только что спас твою задницу.
– Да я бы сам уделал эту гниду. Никто не может справиться с Рихардом Потрошителем! – хлопнул себя пират рукой в грудь и тут же скривился, поскольку попал по свежей ране.
– Конечно, катаясь мордой по мостовой и истекая кровью, ты просто отвлекал ее внимание, – покровительственный тон и наглый вид говорившего взбесили Рихарда, пират потянулся к клинку.
В дело вмешался Уильям.
– Прошу вас, господин квартирмейстер, господин… э-э-э…
– Тео Люсьен де Мартэ, – назвавшийся коротко поклонился сетрафийцу, сразу начав игнорировать второго собеседника, говорил он при этом приятно и сдержано. – К вашим услугам, сударь.
Облачение Тео было под стать его облику, не слишком широкую, худощавую, но атлетично сложенную фигуру его сверху охватывал жакет цвета слоновой кости, застегнутый на два ряда золотистых пуговиц, под жакетом скрывалась рубашка с пышными кружевами на вороте и по рукавам, ниже шли беленые кожаные штаны на шелковой шнуровке, они были подпоясаны массивным поясом с каким-то гербом и набором портупей, где крепились две шпаги, дага, кинжал, четыре пистолета. На бедрах был еще один набор ремней, предназначенных для крепления метательных ножей, узких и отлично наточенных. Ботфорты тоже были белыми, чуть в желтизну, за голенищами виднелись рукояти кинжала в одном и небольшого пистоля в другом, обувь была великолепно начищена и снабжена серебряными набойками. Плечи Люсьена охватывал плащ цвета заварного крема с розовым подбоем и пелериной, на плечах пелерины были вышиты герб Шваркараса с одной стороны и пики Голенгардов с другой. Венчала же образ щегольски заломленная широкополая шляпа с пышным разноцветным плюмажем на голове, за толстую ленту, венчающую тулью, был заткнут кисет с трубкой и несколько метательных звездочек.
– Уильям Голштосс. Так вот, – капитан видел, что его напарник готов взорваться, – мсье де Мартэ, господин квартирмейстер, сейчас не время и не место, я уверен, что при возникновении соответствующих обстоятельств вы сможете уладить свои разногласия самым кровавым и цивилизованным образом. Однако в данный момент стоит подумать о том, чтобы направить свои усилия против настоящего врага.
После продолжительного обмена взглядами, в которых стальная ярость неизменно натыкалась на янтарную (или изумрудную) насмешливую невозмутимость, оба фигуранта ссоры возле мертвой лошади пришли к выводу о правоте в словах сетрафийца.
– Итак, господин Голштосс… Рихард, что завело вас в этот горячий образчик алмарского колониального быта?
– Волны, ветер… – начал Уильям.
– И Черный Странник, – резко оборвал квартирмейстер. – Хоть ты трепло и буффон, де Мартэ, но боец не из последних. Мы будет продолжать распускать языки, пока они не дотянутся в преисподнюю, или попытаемся наконец сделать что-то полезное? Какова обстановка, шваркарасец?
– Интересно, – Тео приложил с видом крайней задумчивости палец в белой перчатке к губам, – где-то есть особенная академия, выпускающая таких вот пиратов, или это плод определенной селекции?
– Я бы предположил… – начал Уильям.
– Насрать ему, что бы ты предположил. Хватит трепаться, аристократ, последний раз, когда я был близок к науке, это когда поджаривал пятки академика, выясняя, куда он спрятал свои денежки. К делу. Или ты не слышишь криков?
– Верно, – шваркарасец посерьезнел. – Ситуация плачевная – по улицам носятся эти конные твари, ратуша и соборная площадь под осадой, форт, очень вероятно, уже взят, возможно, не целиком, но батареи бьют по городу.
– Что здесь нужно этим гнилым мокрицам?
– Никто не знает. Атака была неожиданной, они захватили порт, потопили бриг береговой охраны, даже притащили какого-то исполина. Настроены серьезно.
– Похоже, – предположил Уильям, – они что-то ищут. Или кого-то. Рихард, я должен вам сказать.
– Позже, – отмахнулся пират. – Много их осталось?
– Городской гарнизон невелик. Конечно, против хаотиков вышло и ополчение, ожидаем прибытия бойцов из предместий, но силы неравны – у них полный экипаж охотника, не меньше двух сотен, возможно даже все пять. Дрянь, стоящая в порту, похожа на галеон.
– Галеон, говоришь. Хреново. А кто командует?
– Ими?
– Нет, нашими, – последнее слово далось пирату нелегко, обидно было заносить в стан «наших» тех, кто при других обстоятельствах вздернул бы его на рее.
– В ратуше мог оставаться бургомистр ван Эхенбарг, он часто работает по ночам, в форте комендант ван Ракх, еще был капитан брига Руберрим, но не уверен, что он сумел выжить.
– Тогда будем пробиваться к ратуше, – решительность, несмотря на недавнее поражение, вернулась к пирату.
– Нет, – покачал головой шваркарасец, – есть еще две персоны, которые как кость в горле этим «ванам», но в бою против гибели я предпочел бы иметь их под рукой – в соборе обороняются местный священник и инквизитор.
– Ну вот еще, – покачал головой квартирмейстер, – не хватало святош с их бормотанием и нытьем о милосердии. А от инквизиторов я вообще предпочитаю держаться на расстоянии как минимум в остров.
– Ты просто не видел местного священника.
– И все же в словах мсье де Мартэ есть здравый смысл, – попытался вставить Уильям.
– Да знаю я, – раздраженно ответил пират, нашел взглядом шпиль городского собора и уже было собирался пойти на ориентир, когда его вновь окликнул шваркарасец.
– Милостивый государь Рихард, – последовала длинная, многозначная пауза, – вы ничего не забыли?
– В чем дело? – раздраженно развернулся головорез, инстинктивно кладя руку на эфес-череп.
– Из тебя хлещет кровь почище, чем из свиньи на бойне, думаю, ты, герой, не успеешь даже до соседней улицы дойти, как брякнешься без чувств.
– Ты недооцениваешь…
– Да-да, все слышали о невероятном упорстве Рихарда Быка, но ночь впереди, а у нас еще много дел.
– У нас? Да я бы…
– Ни за что и никогда не стал сражаться бок о бок с разряженным фанфароном. Ты уже это делал. Довольно театральных возгласов, пират. Как ты сам заметил – работа ждет.
Шваркарасец расстегнул свою седельную сумку и достал оттуда крупную флягу, украшенную кругом, обрамленным растительным орнаментом. Почти не целясь, он метнул флягу Рихарду. Пират поймал сосуд на лету. Хоть и заметил, что его подводит ловкость.
– Это святая вода, освященная лично абатиссой прихода Бога-Жизни, у меня на родине. Между прочим – ну о-о-очень горячей женщины. Много не пей, а то мозоли зарастут.
– Лучше бы святое вино.
Головорез открутил крышку и с разочарованным видом сделал большой глоток. Не закашляться и не начать плеваться ему помог только колоссальный опыт в употреблении горюче-смазочных материалов всех видов и расцветок. Но Тео, без сомнения, оценил перемены на лице собеседника.
– Кто сказал, что коньяк не вода? – с улыбкой поинтересовался шваркарасец. Вопреки первому впечатлению, Рихард начал проникаться к нему уважением, впрочем – призрачным, не так-то легко завоевать одобрение великого пирата.
Сделав еще пару глотков, квартирмейстер почувствовал, как перестают болеть раны, усталое тело наливается силой, красная пелена от кровопотери спадает с глаз. Конечно, святой коньяк не был ровней бренди Черного Странника, но взбодрится помог. Рихард закрыл флягу и перекинул ее Голштоссу, капитан отпил, скривился и передал напиток владельцу.
– Ну,  – поинтересовался Рихард, – че встали, как бабы у колодца? Пошли спасать надежу и опору местных грешников.
Он первым направился в ближайший переулок, но скоро его окликнул де Мартэ, шваркарасец лучше знал город, к тому же был верхом – пришлось плестись за крупом белого коня по имени Рошакль. Ранний рассвет начал окрашивать вершины скал сероватым сиянием где-то на востоке.
Дорога заняла не так уж много времени, но Уильяму хватило этих нескольких минут, чтобы зарядить пистолеты, а Рихард разжился несколькими карабинами и также парой пистолей. Путь компаньонов лежал в самое сердце города, где происходило основное действие штроссбергской трагедии, вокруг все чаще попадались горящие дома, мертвецы, среди которых были и гражданские, и военные лица, убитые животные и разрушенные строения, все это указывало на близость жестоких и неумолимых детей гибели, не знавших милосердия к «слепцам». На одной из небольших фонтанных площадей отряд встретил убитый недавно драгунский разъезд, лошади отсутствовали. Шваркарасец предположил, что животных забрали наездники в черных плащах, твари, очевидно, очень быстро исчерпывали ресурсы своих искаженных скакунов и нуждались в регулярной замене. С чувством глубокого отвращения в душе Уильям Голштосс вынужден был согласиться с этой версией. Рихард, привычный к кровавым сценам, особого внимания на произошедшее не обратил.
Очень скоро, расправившись по дороге с заградительным отрядом из хаотиков-мушкетеров, чьи ружья врастали в руки, троица выбралась к соборной площади и затаилась в одной из подворотен, разглядывая поле боя. Откуда-то издалека разносился странный рев и грохот, но сейчас внимания требовала схватка у алмарской святыни.
Соборная площадь представляла собой довольно обширное пространство, вымощенное ровными каменными плитами, пестревшими цитатами из богословских книг. В центе располагался фонтан, украшенный статуей святой Бертольды Целительницы, обнимавшей младенца. Сейчас из вод фонтана, взбираясь из гнилостно воняющей чаши по каменному телу святой, тянулись бурые водоросли того вида, что напоминает траву или лозу, дрожа острыми лепестками они уже обвились вокруг бедер и талии подвижницы, все еще продолжая расти. Площадь была окружена строениями религиозного назначения – тут была столовая для бедняков, гостиница паломников и миссионеров, небольшая часовня, посвященная все той же Бертольде, погребок с монастырским вином, несколько жилых зданий духовенства. Жемчужиной ансамбля был недостроенный собор Бога-Воина. Помпезное, готическое здание, совмещавшее особенности церковной и крепостной архитектуры, было опутано лесами, песчаник и базальт, из которого был сложен храм, еще не потемнели от времени, а привратные статуи, изображавшие фигуры в балахонах, вооруженные двуручными мечами, явственно демонстрировали какому именно лику Единого принадлежит это святое место. К собору прилегала оружейная кузница и казармы гвардии архиепископа.
На площади валялись тела, были среди них гражданские лица, люди в монашеских и церковных облачениях, лежали, распространяя миазмы, тела пучинников. Боевые действия, похоже, происходили совсем недавно и сейчас продолжались, зайдя в патовую ситуацию.
Хаотики не были дураками, они действовали, несмотря на свою развращенную природу, в соответствии с канонами военного дела. Подходы к площади перекрывали дозорные отряды, группа искаженных тварей, выстроившись пехотной линией, расположилась у входа в собор, выцеливая защитников, на крышах и в окнах зданий виднелись укрывшиеся снайперы.
Защитники – священник собора, инквизитор и немногочисленные бойцы архиепископской гвардии – расположились у входа в здание, сквозь бойницы первого и второго поверхов храма можно также было разглядеть мушкеты застрельщиков.
Над полем боя царило затишье. Перед аркой собора, оставив за спиной благословенный круг Единого, возвышался массивный священник. Это был мужчина великанских размеров и довольно почтенного возраста, он весь зарос окладистой черной бородой, спускавшейся до пояса, в бороде виднелись многочисленные седые пряди, антрацитовые его глаза выглядывали из-под кустистых нахмуренных бровей, крупный широкий нос был неоднократно переломан. Священник был облачен в готические доспехи, покрытые черно-красной эмалью, поверх доспехов ниспадала котта, подпоясанная простым пеньковым ремнем, на котте был вышит пылающий круг Единого – символ ордена. Свой полуторный меч, также украшенный кругом на гарде, священник выставил перед врагом, держа за широкое лезвие. Узкий морщинистый лоб был покрыт складками, со святого отца градом валил пот, иерарх молился, окружая себя и воинов паствы золотистым барьером святой силы, не дававшим гибельным врагам ходу.
Напротив алмарца, по другую сторону барьера, ходило искаженное создание в матово-черном плаще с высоким воротником, будто живущем собственной жизнью, тощую плоть существа охватывали роговые наросты, сплетавшиеся в броню, тут и там – по рукам, по телу, даже по голове создания из брони торчали подрагивающие крабьи лапки. Магус хаоса прохаживался перед барьером, бросая иронические взгляды зеленых глаз на иерарха «ложного бога», глаза были единственной живой частью абсолютно гладкого лица без рта и носа, также лишенного характерных для кешкашиваров пигментных пятен. Иногда, будто красуясь, хаотик в такт шагам проводил длинным костяным когтем по краю барьера, в стороны летели искры мистической статики, коготь начинал дымиться и распадаться, но быстро восстанавливался, отведенный в сторону.
За спиной твари высился двойной строй гибельных солдат, бывшие пираты, морские пехотинцы, наемники и просто воины, поддавшиеся скверне, они сжимали разномастное, заросшее кораллами, моллюсками и прочей дрянью оружие, готовые по первому знаку командира броситься в атаку и показать, какие гибельные для врагов дары принесли им вращающиеся боги за верную службу. Еще дальше, по площади и вокруг фонтана, кругами скакали гибельные всадники в черных плащах, каждый из этих четырехглазых монстров стоил десятка бойцов-людей, лошади под ними храпели и на глазах мутировали в нечто невообразимое. 
«Ты слабеешь, можно понять, вера крепка, да только старый язык заплетается читать молитвы. А что будет, когда замолчишь? Неужели твой бог перестанет защищать верного, как только тот перестанет петь ему славословия? И после этого наших богов называют жестокими?»
Телепатический голос бывшего кешкашивара разнесся над площадью, слышимый каждому живому созданию, нежный, вкрадчивый, полный иронии и сочувствия.
– У вас нет богов, вы поклоняетесь гнили из слякотной лужи. Вас больше, вы сильнее, но ты стоишь пред ликом Единого, не способный сделать шаг и взять нас. Где твои силы, безликая падаль?
Голос, молодой, яркий баритон, принадлежал не священнику. По левую руку от иерарха войны стоял инквизитор. Это был довольно молодой человек, коротко стриженный брюнет, с бесстрастным лицом алмарского бриглана, он флегматично рассматривал красующегося перед барьером врага, провожая того нацеленным дулом четырехзарядного парового револьвера. Адепт Бога-Защитника был невысок, чуть полноват, облачен в строгую, сшитую по фигуре длиннополую сутану с воротником-стойкой, одеяние было исполнено из добротного узорчатого сукна черного цвета, имело длинный ряд серебряных пуговиц с церковными гербами и широкие отворотные манжеты белого цвета. С правой стороны от плеча до ладони костюм инквизитора был дополнен латной защитой, рука в бронированной рукавице сжимала саблю, увитую молитвенными свитками. Левая рука в кожаной перчатке держала револьвер, неотступно следовавший своим широким дулом за шествующим взад-вперед хаотиком. Инквизитор выглядел холодным и невозмутимым, стоял прямо, выдерживая идеальную осанку, всем видом он подавал пример дюжине гвардейцев в рединготах и темно-красных беретах, стоявших у него за спиной. Только пристальный взгляд в золотистые глаза церковника мог выявить весь груз волнения и неуверенности, который тот держал, не смея опустить узкие плечи.   
Помимо гвардейцев за спиной священника и инквизитора располагались четверо послушников Бога-Воителя, облаченных поверх кольчуг и брони в подпоясанные балахоны с глухими капюшонами. Послушники были вооружены молотами и окружены золотистым сиянием веры, делавшим их опасными врагами для любой формы скверны.
Священник внезапно замолчал, в глазах магуса зажглось торжество, но в тот же момент, повинуясь еле заметному приказу, послушники-воины рванулись в атаку. На первых двух обрушился град пуль строя хаотиков, они, раненые, но не сломленные, вынуждены были отступить, третьего с нескольких точек поразили снайперы, расставленные на зданиях. Один из метких залпов, большая часть которых была остановлена сияющей аурой, выбил у воителя молот из рук. Четвертый успел, одним метким ударом он отбросил в сторону когтистую руку магуса Брамцварга (а это, конечно, был именно он), и воздел молот, собираясь довершить дело. Но тут раздался еще один выстрел, будто гром грянул над площадью, голова послушника разлетелась горстью костяных осколков и мягкой, красноватой плоти, тело еще несколько секунд стояло, потом командир гибельного отряда толкнул его когтистым пальцем, и оно упало в шаге от барьера, продолжая брызгать кровью из ошметков затылка и шеи.
«Слякоть, конечно, но честно – я предпочту служить вращающейся слякоти, чем богу, который так защищает свою паству. Сколько этот несчастный потратил на молитвы, посты, тренировки, штудирование пыльных гримуаров, содержащих лживые сказки? Год? Десять? Дай угадаю – всю жизнь».
Насмешливый, пренебрежительный тон гибельного создания чуть было не выбил людей из колеи, рука инквизитора, сжимавшая револьвер, задрожала. Священник, продолживший читать молитвы после неудачной вылазки, запнулся, но взял себя в руки, нахмурился еще больше, закрыл глаза и продолжил шептать охрипшим голосом.
– Снайпер, – пробормотал Рихард, наблюдая диспозицию.
– И не один, – согласился де Мартэ.
– Настоящий – один, прочие просто обезьяны с мушкетами. Важен тот, что угробил паренька. Уильям, – обратился пират к капитану, – сможешь снять его? Проберись по крышам, найди, где скрывается эта мразь и пусти пулю в голову. Сможешь?
Голштосс кивнул и бросился в обход. Его тоже задели слова гибельного мага, и жажда отмщения вышла на первый план, временно затмевая присущее сетрафицу обостренное чувство самосохранения.
Некоторое время головорез и рубака мерили друг друга испытующими взглядами. Рихард переводил взор с коня на всадника и обратно. Шваркарасец же с сомнением изучал палаш квартирмейстера.
Тем временем военные действия на площади возобновились. Священник, похоже, устал держать барьер или сделал для себя какие-то выводы. Так или иначе, святой отец перехватил меч за рукоять и бросился на искаженного мага с криком: «С нами Бог!», следом за лидером пошли в атаку гвардейцы, послушники и инквизитор. Раздался залп, площадь окуталась дымами, рассеянными ружейными залпами, заалели крыши зданий и бойницы собора, где сидели застрельщики.
Появились первые потери с обеих сторон, один или два гвардейца архиепископа упали, пораженные нечестивыми пулями, их же залп, в свою очередь, несколько проредил строй пучинников. Сошлись в схватке магус и боевой жрец. Кешкашивар отражал удары массивного меча, создавая вокруг себя магический барьер, ответные выпады он наносил щупальцами гнилостно горящей энергии, которые оставляли оплавленные дыры в одежде и доспехах священника. Бой шел на равных.
Инквизитор постарался снизить преимущество противника в числе, проредив строй хаотиков залпами револьвера. Вышло не слишком – то ли церковник оказался не лучшим стрелком, то ли гибельные солдаты оказались крепче обычных, но четырех пуль едва хватило, чтобы прикончить двух искаженных воинов. Не теряя самообладания, поборник Единого воткнул лезвие сабли меж плит мостовой, резко откинул барабан, выбрасывая гильзы и снова зарядил револьвер, опустошая поясной патронташ. Дальше ему пришлось стрелять в упор, параллельно орудуя клинком – гвардейцы и искаженные сошлись в штыковую. Площадь, вопреки ожиданиям, заполнили не молитвы и призывы к нечестивым богам, а обыкновенный мат и нечленораздельные вопли.
Гибельные всадники, развернув коней, поспешили на подмогу своему командиру.
– Ты займешься конной дрянью, – заметил Рихард, извлекая палаш и беря во вторую руку Святотатца.
– А ты доберись до безлицего, – согласился де Мартэ, давая шпоры коню.
– Эх, – насмешливо проговорил Рихард, – а я-то думал покурить, посидеть в сторонке.

Где-то там, внизу, шел бой, ожесточенная схватка, где люди терпели поражение от сил беспримерного зла, пришедшего в этот мир с единственной целью – вывернуть его наизнанку, исказить и разрушить все, что есть во вселенной.
Уильям Голштосс видел, как тают силы гвардейцев, как падают они под огнем с крыш и покрытыми коростой штыками вражеских мушкетов. Сетрафиец карабкался по крышам, выискивая того самого снайпера, который приносил столь сильный перевес искаженным бойцам. Там, внизу, боевой священник отступал, пропуская все больше ударов искаженного мага, там бился против четверых озверелых тварей молодой инквизитор, принимали неравный бой послушники Воина, стараясь умением превзойти неубывающее число противников. Там падали и вновь вставали недобитые нелюди, вознося славословия своим безумным богам.
Крыша нищенской столовой была покатой, покрытой скользкой гонтой, идти было тяжело, ноги в чужих сапогах норовили потерять опору, сбросить Уильяма на камни мостовой, залитой кровью людей, чью гибель он пытался предотвратить. Впереди, на крыше, стал виден один из застрельщиков, монстр в мушкетерском плаще, покрытом, будто венами, слоем шевелящихся водорослей, он целился вниз из древнего мушкета, покрытого коркой ила. Искаженный начал разворачиваться, услышав гул шагов, красный глаз пираньи увидел новую цель прямо на крыше. Голштосс потянулся к пистолету, но, не удержав равновесия, начал падать, покатился по крыше. Мерзкий стрелок начал неспешно выцеливать свою жертву.
Все ближе был край крыши, все громче шум на далекой мостовой, враг почти прицелился. Тут капитан увидел спасение – одна из гонтовых плит отвалилась, в крыше зияло спасительное отверстие, за которое можно ухватиться. Голштосс протянул руку, но немного промахнулся, он сумел уцепиться за спасительный выступ самыми краешками пальцев. Искаженный мушкетер плотоядно ухмыльнулся, растягивая рыбьи губы на заросшем мидиями лице, он нажал курок. Уильям зажмурился, раздался щелчок.
Осечка.
Такого сладостного звука сетрафиец не слышал уже давно, наверное, звон литавр, провозглашающих его навигатором первого ранга, был бы сейчас менее впечатляющ. Второго шанса врагу Голштосс не дал. Вися на краешках пальцев, он уперся в крышу ногами и выхватил один из пистолей. Раньше, чем мушкетер-урод успел взвести курок, капитан выстрелил сам, от радости даже не успев зажмуриться. Осечки не было, пороховой дым залпа ударил прямо в глаза, ненадолго ослепив. Когда молодой пират прозрел, его противника уже не было на крыше. Раздавленное тело валялось на мостовой.
Внезапно раздался громовой залп. Внизу упал с огромной дырой в груди еще один послушник Воина. На этот раз Уильям увидел – его враг расположился на колокольной башенке часовни Бертольды. Необходимо было действовать.
Поняв, что добраться к противнику до следующего залпа он не успеет, Голштосс совершил ошибку, он дополз до конька, где на крыше трапезной можно было стоять, поднялся и выстрелил. Расстояние было слишком велико, пуля ударила в парапет навершия колокольни, не причинив врагу вреда. Зато теперь снайпер обратил внимание на помеху.
Уильям бросился бежать, его и часовню отделяла одна крыша – усеянное трубами жилое здание. В первый раз залп громовой винтовки застал капитана при попытке перепрыгнуть с трапезной на крышу жилого дома. Пуля разметала гонту, но Гоштосс был уже в полете, однако выстрел сбил его концентрацию, прыжок был рассчитан немного неверно. Сетрафиец ударился грудью о край крыши и вынужден был, уронив пистолет, вцепиться в зеленоватую черепицу двумя руками. Подтягиваясь, юноша безуспешно искал опоры для ног, но стена, как назло, была гладкой, облицованной мрамором. А где-то наверху враг заканчивал вновь заряжать свое оружие.
Счастливчик успел невероятным усилием забросить себя на крышу за миг до того, как в то место, где была его голова, влетела пуля. Снайпер тоже немного промазал, пуля задела черепицу, осколками Уильяму поцарапало лицо, в глаза полилась кровь. Но он был жив.
Шатаясь от пережитого шока и напряжения после акробатических кульбитов, дрожа всем телом и ежесекундно ожидая новой пули, Голштосс бросился вперед, скрываясь за дымоходами.
Очередной выстрел застал напарника Рихарда на середине крыши, он вырвал изрядный кусок кирпичной кладки трубы, засыпав беглеца осколками, но цели не достиг. Еще один невероятный рывок, и вот уже край крыши, впереди – покатая желтизна вершины часовни. Новый выстрел не стал успешным, капитан немало поднаторел, получая уроки от своего квартирмейстера, и старался двигаться зигзагами, однако промаха тоже не было. Последнее сетрафиец понял по расплывающемуся пятну крови на левом бедре, где отсутствовал изрядный кус мяса. Боль пришла не сразу, но когда пришла, недостатка в ней не было.
Отступать все равно было поздно. Подумав о Мэри – своей невесте на далекой, уютной родине, которую вряд ли снова увидит, Голштосс раскачался и прыгнул. Небольшой фонтанчик крови из бедра и ощущение тверди под ногами дали капитану понять, что прыжок оказался успешен. На некоторое время «добыча» выскользнула из поля обзора снайпера.
Драгоценных секунд хватило, чтобы дохромать к площадке внешней лестницы, ведущей на колокольню. Мысленно попросив подмоги у Великой Машины, да не оставит она в беде свою заблудшую шестеренку, сетрафиец, как мог быстро, полез по деревянным планкам.
Совсем немного оставалось до вершины башенки, когда над парапетом, куда вожделеющим взглядом, какого никогда не удостаивалась даже Мэри, смотрел капитан, выплыл глаз. Одинокий, налитый кровью, парящий в воздухе глаз акулы или морского змея с ненавистью взирал на ползущего по планкам «незрячего». Следом за глазом из-за парапета появилось длинное дуло винтовки. Почти достигший вершины, Уильям Голштосс сейчас смотрел в лицо смерти, почти неминуемой, бесславной и глупой смерти.
Оставался только один шанс, курка сетрафиец не слышал, но в его существовании был уверен, сюда, наверх, звуки боя долетали не слишком громко. Уильям прислушался и стал ждать. Изо всех сил напрягая слух, сетрафиец, знавший, как звучит тысяча и один механизм, ждал щелчка обыкновенного, примитивного курка. Доли секунд тянулись как часы, мгновения растягивались на тысячелетия и сотни глупых мыслей, пролетающих в голове обреченного.
Раздался выстрел, крупнокалиберная винтовка выплюнула навстречу зазнавшемуся смертному свинцовый шар гибели. Но юнца уже не было на месте, в последний момент он отшатнулся в сторону, повиснув на перекладине. Он услышал!
– У этих винтовок, – пробормотал срывающимся голосом капитан, – слишком большая задержка выстрела.
Все еще не веря своему счастью, выживший воитель взлетел по перекладинам, наугад разрядив за парапет, с которого уже успел улететь глаз, один из пистолей. Не хватало еще, чтобы противник огрел его при подъеме прикладом.
За парапетом оказалась небольшая площадка с набором бронзовых колоколов. На этой площадке стояла гибельная тварь, флегматично заряжавшая длинногорлый, снабженный сошками, мушкет невероятного калибра. Толстые, длинные пальцы с пятью фалангами и костяными когтями, двигались споро и привычно. У твари не было глаз, вместо них зияла непривлекательная костяная пластина, обтянутая белесой кожей. Рот существа был приоткрыт, толстые конские зубы сжимали пулю размером с грецкий орех, покрытую зеленовато сияющими рунами. Верхнюю одежду противника Голштосса составлял кожаный плащ с широким воротником и отворотными рукавами – чрезвычайно распространенный среди наемных стрелков Гаркалла. Рядом парил глаз, взирая на Уильяма с нечеловеческой ненавистью.
Капитан достал пистоль и выстрелил… Осечка. Судьба возвращала свое. Снайпер, нисколько не смущенный, выплюнул пулю в дуло и, облизнувшись, стал сыпать порох на полку украшенного морским орнаментом курка.
Голштосс вспомнил, что высшая доблесть сетрафийца – это сдержанность и самообладание. Глядя прямо в глаз, уняв дрожь в руках, он медленно выхватил второй пистолет. Тварь навела на жертву дуло винтовки.
Раздался выстрел, потом еще один и еще. Уильям стрелял, пока не опустошил все восемь своих пистолетов, еще два были пустыми раньше. Продырявленный и не представляющий опасности, перед ним валялся снайпер, заливая пол своей бледной кровью. На всякий случай, капитан подхватил, морщась от боли в ноге, худое, долговязое тело и сбросил его с колокольни, следом пошла винтовка с разбитым курком. Глаз же, разорванный первым выстрелом, Голштосс с наслаждением раздавил сапогом, совершенно не морщась от боли в ноге.
Священник получил очередной удар гнилостной плети и в изнеможении упал на плиты храмового двора, его доспех был источен, котта болталась лохмами, круг на ней был крест-накрест перебит одним из ударов, лицо жреца-воина было в крови, меч выпал из ослабевших рук. Инквизитор сражался поблизости против шестерых, он не мог прийти на помощь, из послушников на ногах оставался один, тоже бившийся против превосходящего противника.
«Слышишь… Похоже, это Единый, он признается, что не смог защитить тебя, слепец, и зовет в свои чертоги, где вы вместе будете бездельничать. Поздно молиться, твой бог слаб, если и слышит – на помощь не придет. Или ты бормочешь покаяние? Самое время. Ах оставь этот щенячий взгляд, ты как старый побитый пес. Есть еще козыри в рукаве? Может, найдешь последние силы, засияешь, повергнешь меня ниц? Нет? Я так и думал. Тебе нечем отвечать. Значит – игра проиграна».
– Эй, морда, как тебе такая ставка?
Рихард метнул свой палаш, череп на гарде описал круг, зловеще ухмыляясь, а красноватое лезвие без труда вошло в грудь искаженного мага в районе солнечного сплетения, миновав лопнувший зеленый барьер. Клинок, истекая черной кровью, пробил хребет и вышел между лопаток.
«Что... Как?! Я же чертов магус! О, подлый Владыка Теплых Ветров… Нашел время, чтобы оставить меня!»
Даже умирая, искаженный сохранял иронию в бесстрастном, телепатическом голосе.
– Да? – наигранно удивился Рихард. – А мы с безымянным как-то не в курсе были.
«Но теперь ты безоружен, чужак».
Длинные пальцы с костяными когтями царапали острую сталь.
«Если не я, то мои младшие братья расправятся с тобой».
– Эти, что ли?
Квартирмейстер указал большим пальцем за спину, где шваркарасец, гарцуя меж изрубленных (скорее, исколотых) гибельных всадников, вытирал шпаги очередным платком.
Издав нечленораздельный мысленный вой, искаженный заклинатель повалился навзничь, глядя в светлеющие небеса медленно затухающими зелеными глазами.
После смерти главаря, без поддержки снайпера, оставшиеся гибельные солдаты смешались, попытались организованно отступить, но были зажаты меж яростным наступлением Рихарда, возглавившего атаку нескольких еще стоявших на ногах гвардейцев, и грациозной точностью де Мартэ, ловко зашедшего пучинникам за спину. Оба бойца, разя точно и оставаясь неуязвимыми для ответных атак, воодушевили союзников, так что скоро на площади не осталось ни одного живого хаотика.
Над соборной площадью курился пороховой туман, смешиваясь с привычной тропической влагой, текущей по мостовой из переулков. Стонали сквозь зубы или тихо ругались раненые гвардейцы, небеса постепенно светлели. Наступало утро. Молодой инквизитор стоял, тяжело дыша, над распростертыми телами поверженных врагов. Медленно, все еще страдая от ран, поднимался на ноги святой отец, опираясь на плечо последнего целого послушника. Взоры выживших бойцов и иерархов церкви были обращены на неожиданных спасителей – массивного пирата в изорванном кожаном кафтане, рывком вырывающего из груди темного отродья свой диковинный клинок. Щеголеватого шваркарасца, который, спешившись, жадно пил из объемного бурдюка ароматное вино. Наконец – на черноволосого юношу, одетого с чужого плеча, шедшего, прихрамывая и морщась от боли, со стороны часовни.
Из храма, увидев, что очевидная опасность миновала, выскочили не участвовавшие в бою обитатели святыни – служки, писцы, прислуга, несколько женщин в ладной форме целительниц, видимо, из часовни Бертольды. Действуя споро и деловито, они начали оказывать помощь раненым, нашлись носилки, бинты, даже чистая вода. От милосердных священниц отделилась бледная темноволосая девушка лет четырнадцати, не слишком привлекательная, но с мягким, округлым, запоминающимся огромными темно-серыми глазами, лицом. Девушка бросилась к священнику, поддержав его под вторую руку.
– Вы целы, батюшка? – поинтересовалась она мягким, вкрадчивым, будто осуждающим голосом.
– Все хорошо, дочка, – пробормотал смущенный жрец-воин, отвечая девушке, с которой был чем-то неуловимо похож. – Есть еще ягоды в одном месте, иди-ка лучше помоги тем, кто истинно страждет заботы. Твой старый родитель еще способен стоять на ногах.
– Я так перепугалась!
– Ну полно, полно, вспомни, что Единый видит добродетель в смирении, будем же верны заветам и примем произошедшее как испытание, пройденное и завершенное.
Де Мартэ, почти не пострадавший в бою, проследил за томным взглядом, который бросил едва державшийся на ногах инквизитор в сторону дочери священника.
– Все еще сохнешь по Барбаре, Клаус? Подумал бы лучше о душе, – на губах шваркарасца вновь заиграла та самая наглая, покровительственная улыбка.
– Я забыл поинтересоваться мнением еретика и пьяницы. Что вы вообще тут делаете, шевалье? – резко поинтересовался названный Клаусом, переводя взгляд на едкого собеседника.
– Показываю гостям города достопримечательности, знакомьтесь – Рихард, э-э-э, Очаровательный, пират, Уильям Голштосс, гость из пропитанной паром, как портянка потом, Сетрафии.
Рукой в перчатке Тео указал на квартирмейстера и как раз подошедшего капитана.
– А это – Клаус Бофорс или отец Клаус, хотя детей у него нет, – взгляд в сторону девушки по имени Барбара, – и не предвидится.   
На этот раз инквизитор остался невозмутим, уже взяв себя в руки, только в золотистых глазах сверкнули недобрые огоньки, будто служитель церкви собирался припомнить шевалье колкость в будущем.
  – Рад знакомству, господа, – рука в перчатке, свободная от револьвера, убранного в кобуру, осенила сетрафийца и безбожного пирата знамением круга. – Не могу отрицать, что ваша помощь пришлась как раз кстати. Единый, в мудрости Его, послал нам достойных воинов.
– Скорее, Черный Странник, – прохрипел Рихард и отобрал у шваркарасца бурдюк с вином. Он все еще продолжал мысленно обсасывать подробности встречи с мистическим существом и размышлять над возможными последствиями произошедшего.
– Мое удовольствие, отец Клаус, в свою очередь хочу заметить, что вы проявили на поле боя невиданную отвагу вкупе с потрясающей выдержкой, было честью оказать вам возможное вспомоществование, – Голштосс принял от де Марте флягу со святым коньяком, на чем и замолчал.
– Всего-то одного снайпера завалил, а пафос так и прет, – проговорил Рихард, оторвавшись от бурдюка, и довольно рыгнул. – Какова диспозиция?
«Испытание и правда закончилось, святоша. Сейчас волосок твоей глупой жизни обрежет цирюльник, много более сведущий, чем я. НЬЕЗГ! Он идет. Недолго вы будете радоваться. Считайте свои последние мгновения, слепцы. Они – дар Пучины!»
Прозвучал телепатический, угасающий голос искаженного мага, он лежал у ног святого отца и даже при смерти не смог отказать себе в удовольствии устроить театральный эффект. Клинок святого отца взвился, грозя небесам, и пал карающей сталью, голова кешкашивара прокатилась по мостовой, зеленый огонь в ней затух.
Несколькими мгновениями позже огромная тень легла на площадь, раздался гром, который многие слышали в отдалении, но теперь он был тут, в двух шагах. В сторону полетели обломки камня, куски статуй, штыри кованой оградки и бронзовые колокола, половина многострадальной часовни Бертольды превратилась в бесформенную руину.
Из обломков святого здания восстал монстр. Ньезг – исполин хаоса. Он, темный, текучий, ревущий множеством пастей, был огромен, столь велик, что когтистые вершины его изорванных крыльев, пригодных лишь для совершения небольших прыжков, вздымались выше печных труб окружающих домов. Бесформенное, отвратительное создание невероятных размеров, Ньезг будто состоял из шевелящейся массы щупалец, тянущихся к незрячей добыче, злобно высматривающих цель глаз и жадно чавкающих ртов. Из центра этой груды плоти тянулись гибкие, длинные отростки, снабженные шипами и присосками, два из них были много толще человеческого тела, им вполне по силам было сорвать с лафета тридцатифунтовую пушку и бросить ее через весь город к воротам.
На бесформенном, заросшем лохмами тины, полипами и известковыми бородавками теле Ньезга открылся глаз, нет, пламенное око, способное размерами соперничать с часами городской ратуши. Раздался громоподобный рев сотни глоток, затем глаз испустил луч гнилостной энергии. Там, куда он ударил, камень мостовой будто испарился, оплывая сизым студнем. Луч накрыл одну из целительниц, перевязывающую раненого гвардейца, тело женщины застыло и в следующий миг распалось горкой шевелящихся устриц, ее пациента задело краем, но он страшно закричал – там, где тела коснулась гибельная энергия, начала слезать плоть, обнажая желтые, на глазах гниющие кости.
– В собор, скорее! – вскричал священник. – Сила Единого защитит вас! Быстрее же! Уходите. Клаус, уводи Барбару!
Инквизитор повиновался приказу, он бросился к дочери боевого жреца. Девушка же в тот момент помогала двигаться в сторону далекой двери одному из раненных. Не имея возможности уговорить ее спасаться, церковник взвалил раненного себе на плечи и, цепко сжав руку целительницы, как можно быстрее двинулся к спасительной арке.
Глаз Ньезга продолжал собирать кровавый урожай, очередной гнилой залп задел одного из писцов и мальчишку-служку. Мужчина беззвучно упал, растаяв зловонной лужей, мальчик же превратился в рогатую жабу с полной пастью зловещих зубов. Из милосердия мутировавшего служку прикончил один из гвардейцев.
Священник не побежал к собору, он двинулся на центр площади, выкликая искаженное создание.
– Эй, ты, гнусь! Сюда, смотри сюда, попробуй взять меня. Сюда смотреть, когда старший обращается!
Вопли возымели действие, исполинский глаз повернулся к шумному человечку. Ударил новый луч, но воин-жрец уже читал молитву, выставив перед собой спасительный меч. Луч гибели и золотистая аура соприкоснулись, последовала вспышка, священник, невредимый, остался на ногах, раздался недовольный рев огромной твари и ее же раздраженное хлопанье крыльями.
Тем временем, дав Голштоссу пинка для ускорения, чтобы капитан изволил прошествовать в собор (на возражения будут только зуботычины), Рихард бросился к телам солдат гибели, устилавшим площадь. Рядом с ним, довольно скоро, оказался верховой де Мартэ.
– Ты что творишь? – поинтересовался шваркарасец, глядя, как пират роется в ранце одного из пучинников.
– Ромашки собираю, они в полипах особенно хороши, – огрызнулся Рихард, извлекая со дна рюкзака несколько гранат в буром налете.
– А, о! – воскликнул шевалье. – Ну что ж – это дело, посмотрим, кто первый успеет.
Аристократ дал коню шпоры и поскакал к исполину, обходя Ньезга по широкой дуге. Держа вожжи одной рукой, второй всадник выудил из седельной сумки какой-то продолговатый цилиндр с маслянистой полупрозрачной жидкостью внутри. Цилиндр был снабжен часовым механизмом.
– Шельма, – покачал головой пират и перебежал к следующему трупу.
Вновь и вновь одиноко стоявший на опустелой площади старый священник отражал энергетические удары страшного Ньезга. Казалось, силы чудовища иссякают, а барьер света стоит нерушимо, но тут исполину надоело играть с добычей. Пришло в движение одного из его громадных щупалец, прочертив в воздухе гудящую дугу, оно налетело на священника, вспыхнула и погасла золотистая аура, склизкий хлыст обвился вокруг тела жреца и подбросил того в воздух.
В теле Ньезга разверзлась пасть, напоминающая небольшое ущелье, утыканное клинками зубов в ногу толщиной, именно туда падал святой отец. Зев мерзостно чавкнул и жизнь воителя Единого, полная благородных свершений, радостей и горестей, одиночества и заботы о ближних, прервалась.
Уильям Голштосс видел, как за несколько мгновений лицо девушки по имени Барбара, до этого напряженное, превратилось в бесстрастную серую маску, будто не принадлежавшую живому человеку. Он видел также, как попытался обнять священницу молодой инквизитор, но та гордо отстранилась, продолжая смотреть глазами полными не слез, но ненависти, в сторону ужасного Ньезга.
Видел капитан также, как одинокий всадник в белом плаще бросается, не переходя с галопа, в один из переулков, следуя на улицу, которой можно пройти за спину грузному исполину. А еще он видел, как квартирмейстер, закончив метаться по площади, устремился к дверям трапезной и быстро исчез, унося в карманах и полах кожаного кафтана горсть гранат.
В следующее мгновение сетрафиец столкнулся с взором искаженного монстра, глядевшего прямо на здание собора своим громадным глазом. И вот, мир снова обрел время.
– Ворота!
– Что? – удивленно спросил инквизитор, все еще глядя щенячьим взглядом на Барбару.
Последовала звонкая пощечина, белая, словно воротник церковного одеяния, ладонь девушки опустилась. Щека мужчины в форме служителя Бога-Защитника заалела.
– Тебе сказали, что нужно немедленно закрыть ворота, – голос целительницы, только что потерявшей отца, был страшен, в нем полностью отсутствовали какие-либо эмоции. Она первой направилась к массивным створкам.
Следом поспешил сам Уильям, а также гвардейцы и церковники, повинуясь усилию массы отчаянно боровшихся за жизнь людей, массивные створки, украшенные кованым орнаментом из мечей, пик и доспехов шумно захлопнулись. Снаружи в них ударил луч нечистой энергии, но освященная плоть собора устояла. Издав разочарованный рев, Ньезг грузно переваливаясь на крабьих лапах, направился в сторону твердыни Единого-Воина.
Рихард влетел в здание, где поборники милосердия кормили малоимущих, и сразу захлопнул за собой дверь. Там, за спиной, осталась площадь, усеянная трупами и тело кешкашивара, чей насмешливый голосок в голове еще долго будет преследовать квартирмейстера по ночам.
Трапезная выглядела, как и полагается, убого, к тому же была перевернута. Многие из длинных деревянных столов, положенных на козлы из неошкуренного дерева, валялись на боках, простые лавки, отполированные сотнями нищих задниц, были разбиты. Изваяние святой Бертольды было выброшено из ниши, истоптано и оплевано – сегодня определенно был не ее день. Очевидно, в здании уже побывали пучинники.
Дверь в кухню была сорвана с петель, а среди разгромленного убранства валялись мертвецы в нищенских лохмотьях или церковных робах. К дальней стене, прямо под фреской с изображением деяний покровительницы этого места была пикой приколота к стене облезлая собака. Чертыхаясь и призывая на головы искаженных тварей всевозможные кары, пират направился в сторону кухни, оступаясь о тела и роняя гранаты, иногда, торопясь и злобствуя, Рихард Ловкий становился Рихардом Неуклюжим.
Кухня была убогой, но просторной комнатой, где на столах и нескольких чугунных плитах теснились котлы, баки и кастрюли, а также корзины с незамысловатой провизией, из которой готовили обед беднякам. Разбрасывая пинками кухонную утварь, отмахиваясь от сковородок, подвешенных на крюки и проклиная «обитель глупых баб», квартирмейстер добрался до кладовой. По дороге он подхватил и опустошил от брюквы увесистую корзину, плетеную из тростника. 
Пират так увлеченно углубился в недра кладовой, тощую дверцу которой просто сорвал и отбросил за ненадобностью, что совершенно забыл о наличии вероятного противника из числа стрелков-пучинников, облюбовавших здания по этой стороне, и недобитых. Оплошность чуть не стоила квартирмейстеру жизни.
Спас Рихарда тощий, костлявый и полный хрящей окорок, который он сумел прислонить к шее, как раз в тот момент, когда искаженная тварь, повисшая на могучих плечах головореза, попыталась полоснуть его по горлу зазубренным зеленым ножом. Не давая противнику передышки, квартирмейстер попробовал сбросить жабообразное создание в обносках матросской формы, облюбовавшее его спину.
Удар о полки кладовой не возымел должного действия, цепкая тварь крепко держалась за одежду Рихарда перепончатыми лапами с узкими, крючковатыми когтями. Зато теперь обоих противников можно было бросать на сковороду вместо ромштекса – тому способствовала мука и яйца, обрушившиеся на них с потревоженных полок кладовой.
Вместо попытки перерезать глотку жертве, хаотик теперь попробовал ткнуть врага в шею сбоку. Желая воспрепятствовать собственной ранней кончине, квартирмейстер снова скакнул спиной на полки, сплошь обрамлявшие стены кладовой. На этот раз сражающихся обдала волна уксуса и винного спирта, придав мучному блюду оттенок изящества.
Тварь, решив, что руками не достанет, вцепилась в ухо своего «скакуна» широкими, тупыми зубами, устилавшими жабий рот в два ряда. Взвыв от боли и помянув скрытую сторону гомосексуальных отношений пучинных богов, Рихард бросился боком на стеллажи, совершая, будто взбесившийся жеребец, резкие рывки корпусом. Получив неслабый удар, тварь отпустила розовый хрящик жертвы, на бойцов сверху сошла лавина редиски, репы и картофеля. Получив несколькими недоспелыми плодами по голове, хаотик закачался. На всякий случай, пират еще раз приложил своего «наездника» о полки. С самой верхушки, неизвестно как туда попавшая, свалилась тыква. Малость подгнивший снизу плод аккуратно наделся на ребристый череп пучинника.
Воспользовавшись моментом, пират сумел ухватить своего мучителя за руку и сбросить на пол. Вертя из стороны в сторону оранжевым растительным шлемом, хаотик выглядел комичным, но ухо все еще болело, а пальцы с перепонками все еще сжимали изъеденный полипами клинок. Без особых сожалений головорез вогнал в грудь врага палаш.
Вышвырнув пахнущее тиной и медузами тело из кладовки, квартирмейстер осмотрелся вокруг. За время сражения гранаты рассыпались, и их пришлось собирать, ползая по полу и выуживая круглые чугунные сферы из гор картошки. Зато, исследуя нижние ярусы помещения, Рихард наконец-то обнаружил то, за чем пришел – масло в массивных оплетенных бутылях и жир в сероватой, грубой ткани стали для него наградой за поединок в роли скакового животного. Собрав масло, жир и гранаты в корзину, пират накрепко перевязал кладь случившимся поблизости куском ткани, кажется, чьим-то необъятным передником (известно, что нищим достается то, что не съели повара), и поспешил на улицу через черный ход.
Когда квартирмейстер обогнул жилой дом, совсем недавно предоставлявший защиту своих труб Голштоссу, он обнаружил, что Ньезг, недовольно хлопая крыльями, проделал несколько шагов по направлению к собору, теперь тварь не только поливала святыню волнами нечестивого сияния, но также колотила каменную твердь здания огромными жгутами щупалец.
К счастью, исполин находился все еще очень близко от развалин часовни, обнаженные балки каркаса почти царапали шевелящуюся плоть. Припомнив «старые добрые времена», головорез накинул ручку корзины на шею и полез по стене часовни, наподобие огромного черного павиана выискивая трещины в кладке расшатанной стены.
Достигнув крыши, Рихард увидел, как с противоположной стороны часовни Ньезга обходит де Марте, несущийся галопом. Увидев всадника, мелкие глаза на длинных стеблях, выраставшие из тела исполина, будто подражая «старшему брату», начали поливать нового противника узкими лучами зеленой энергии. Один или два «залпа» даже угодили в наездника, но по каким-то, ведомым лишь шваркарасцу причинам, особого вреда не причинили, если, конечно, не думать о скрытых душевных травмах от плохого сочетания белого цвета плаща и гнилостного зеленого цвета лучей.
Подобравшись к телу исполина на расстояние уверенного броска, увертываясь от большинства лучей и склизких, крючковатых малых щупалец, которые Ньезг задействовал для своей защиты, шевалье привстал в седле, размахнулся и швырнул в бок монстра свой цилиндр с часовым механизмом. Затем Тео резко развернул своего Рошакля вспять от чудовища и со всей возможной скоростью устремился прочь.
Несколько секунд ничего не происходило, потом последовала вспышка, но Рихард успел отвернуться, раздался страшный грохот, в воздух взлетели ошметки искаженной плоти, обнажился бок чудовища, серьезно пострадало одно изъеденное паразитами крыло, но Ньезг был жив и весьма рассержен.
– Идиот, – пробормотал Рихард, бросаясь по балке в сторону припадающего на раненый бок тела исполина.
Квартирмейстер успел заметить, как Ньезг чуть было не достал шваркарасца одним из своих массивных щупалец, в последний момент всадник пригнулся в седле и совершенно неожиданно исчез со спины коня. Что было дальше, пират не заметил, ибо прыгнул и по локоть оказался в том нагромождении склизких щупалец, известковых бородавок размером с телегу и злобных глаз на подвижных стеблях, что служило исполину спиной.
Подъем был нелегким. Уворачиваясь от волн зеленой энергии, головорез мечом прокладывал себе путь среди гибких щупалец, норовивших утянуть его глубже, в недра Ньезга, где чавкали влажные отверстия, напоминающие рот пиявки размером с тележное колесо. Он карабкался все выше, напрягая шею, обремененную немалым весом корзины. Наконец, угвазданный слизью, увитый гроздьями обрубленных щупалец, грязный, но почти целый, Рихард завершил восхождение, оседлав сустав левого крыла исполина.
Собираясь с силами, пират оценивал обстановку, когда увидел белый сполох на одном из крупных щупалец монстра. Орудуя кинжалом и дагой, де Мартэ медленно прокладывал себе путь к гигантскому глазу чудовища, все время рискуя свалиться с бешено дергающегося отростка.
– Ты что творишь? – проорал пират.
– С-со-б-б-ир-р-аюсь с-спеть ем-му к-колыб-бельн-ную, шпагой в глаз, – ответ был дребезжащим и сбивчивым, ввиду неустойчивого положения аристократа на осклизлой конечности их врага.
– Дилетант, – квартирмейстер удрученно покачал головой.
– Впрочем, – он еще раз взглянул в сторону шваркарасца, – здравое, мать его, зерно, тут есть. Эй! Гнида снулая, пора тебе меня заметить.
Рихард выхватил Святотатца и выстрелил в исполинский глаз, край которого мог наблюдать с крыла. Тут же к пирату устремилось одно из огромных щупалец, выгнувшееся под невероятным углом. Рихард Самоубийца напряг ноги, пригнулся и скакнул за миг до того, как массивная конечность обрушилась на него. Маневр оказался удачным, боец оседлал щупальце и закрепился при помощи ног и палаша.
Тут произошла существенная неувязка – засунув свободную руку за голенище сапога, пират вспомнил, что его ботфорты со спичками остались в море. А значит – ему нечем зажечь покрывшийся слизью шнур, торчавший из мины-корзины.
– Эй, герой на розовой подкладке, – крикнул пират, пока его щупальце пролетало мимо щупальца де Мартэ.
– Чего тебе? – раздался голос вновь удаляющегося шевалье.
Тем временем, Ньезг, раздосадованный строптивостью своей добычи, усилил вращение щупалец, пытаясь сбросить их «седоков». Вновь распахнулась зловонная пасть чудовища, желая поглотить нечестивцев, посмевших оскорблять великое создание вращающихся богов своими жалкими потугами борьбы.
– Кинь зажигалку!
– Держи, – шваркарасец кинул бытовой артефакт, но немного промахнулся из-за того, что по щупальцу монстра прошла спазматическая дрожь.
Маневр стоил де Марте возможности далее удерживаться на щупальце, чертыхнувшись, боец полетел на мостовую, оставив в теле искаженного гиганта свой кинжал.
Далее все происходило очень быстро, поняв, что зажигалка не долетит, Рихард совершил головокружительный прыжок, ловя предмет корзиной. Пират сумел, будто сачком, поймать источник огня и с размаху приземлился на второе щупальце Ньязга, вогнал в него палаш и уперся ногами. Снова закинув корзину на шею и выдерживая головокружительные полеты на мечущемся из стороны в сторону щупальце, головорез подпалил шнур. Зловеще шипя, пламя устремилось к огнеопасному содержимому корзины.
Исполин, взбешенный неподатливостью своей жертвы, попытался накрыть назойливого человечка вторым щупальцем. Новый прыжок – и Рихард, освободившись от тяжкой ноши, летящей прямо в распахнутый зев монстра, успевает вцепиться в самый край атакующего щупальца.
Взрыв, хоть и не такой мощный, как от «игрушки» шваркарасца, но направленный вернее, вызвал новое извержение оторванной плоти, серьезно раненый исполин начал неистово размахивать своими конечностями. Агонизирующее щупальце взвилось вверх, квартирмейстер поудобнее вцепился в палаш и отпустил его, направляясь прямо в чрево зверя. Краем глаза он успел заметить на боку Ньезга увитого щупальцами де Мартэ, в разноцветных глазах которого застыл шокированный вопрос. А уже в следующее мгновение пират погрузился в зловонную пасть исполина.
Рихард знал, на что шел, поврежденная взрывом пасть уже не была столь опасна, многие зубы выпали или раскрошились, среди них показались прорехи, сквозь которые, правильно рассчитав прыжок, что вполне доступно для человека, сигавшего по тридцатиметровым мачтам горящего корабля среди пылающих снастей, можно было пролететь безболезненно. Пират уже видел цель, там, за частоколом зубов и грудой разорванной плоти билось сердце Ньязга, обычное, почти не подвергшееся изменениям сердце кашалота, которым когда-то была эта тварь. Пулей влетев в израненную прореху, величайший пират безошибочно навел клинок.
Уильям Голштосс видел, сквозь окна собора, как огромная тварь, сотрясаясь от взрыва, распахнула свой уродливый рот, как сорвался с длинного щупальца человек в черной одежде, как он исчез в чавкающем месиве мышц и зубов. Рука в перчатке до боли сжала железные прутья оконной решетки. Теперь, похоже, капитан понимал, что чувствовала несчастная Барбара. Рука под тканью перчатки побелела.
Несколько долгих, мрачных мгновений ничего не происходило, где-то там, на боку твари, отчаянно борясь, все глубже погружался в ворох щупалец смелый воин Тео де Мартэ, вдалеке протяжно и взволнованно ржал его конь. Ньезг оставался зловещ и непоколебим. Он готовился уничтожить собор. Но вот по телу громадного чудовища прошла дрожь, будто дождевой червь под солью съежились щупальца, померкло жестокое сияние страшного глаза. Встрепенулись и поникли растрепанные крылья исполина. Монстр издал жалобный рев, прозвучавший как последний раскат грома долгой грозы, а потом завалился на бок, из раззявленной пасти хлынул поток вязкой, как сироп, черной крови.
Рихард, потрепанный, ободранный зубами твари, из тех, что не вышло миновать, залитый с ног до головы слизью и отвратительно воняющей трехнедельной требухой кровью Ньезга, вышел из чрева сраженного монстра, сжимая в руке верный палаш и во второй – круг Единого на стальной цепи. С наслаждением ступив на твердую почву мостовой, пират жизнерадостно помахал выскочившему из собора Голштоссу, самостоятельно откинувшему створку, которую ранее закрывали вшестером. Рядом с пиратом, витиевато матерясь и обрывая с одежды поникшие щупальца, вырвался из глубин мертвого исполина шевалье де Мартэ.
– Мне кажется, – проговорил квартирмейстер с крайне самодовольной улыбкой, – мы в расчете.
Рихард помог шваркарасцу подняться и вместе они, обогнув тушу поверженного зверя, направились в сторону горстки людей, несмело покидающих благословенные стены собора.
– Счастлив видеть вас в добром здравии, мой дорогой друг! Признаться, несколько секунд я думал, что более уже не сумею принять участия в ваших захватывающих приключениях, поскольку происходить они будут в иной плоскости бытия, – поприветствовал своего «заново родившегося» напарника Голштосс.
– Да какое там доброе здравие, – отмахнулся пират, – вон как эта тварь мне туалет изгавнякала.
Головорез действительно представлял собой зрелище зловещее, отталкивающее и к тому же зловонное, от кончиков бровей широкого мужественного лица до самых подметок сержантских ботфорт он был темно-бурого цвета от чудовищной крови Ньезга, все еще хлюпающей в сапогах.
– Все это необходимо немедленно сжечь, оно заражено скверной, – бесстрастно заметила Барбара, среди прочих вышедшая на площадь.
– Ну щаз, – покачал головой квартирмейстер, доставая из-за пазухи относительно чистую треуголку драконьей кожи. – А подвиги я дальше с голой сракой совершать буду? Да у вас тут все бабы в обморок попадают, от моей красоты луноликой.
Рассмотрев, с кем именно разговаривает, Рихард подобрался.
– Прости, крошка, не хотел тебя обидеть. Соболезную твоему горю, батя твой – отличный мужик был. Смелый. Вот, – на массивной ладони пирата, протянутой девушке, лежал круг Единого на стальной цепочке, – помни, как он жил, а не что он умер.
Без особого энтузиазма девушка приняла амулет, однако, когда тяжесть святого символа, омытого самопожертвованием, легла ей на грудь, целая гамма эмоций посетила ее мягкое лицо, округлые коралловые губы дрогнули, бледная ладонь сжалась вокруг последнего дара. Издав короткий стон, целительница бросилась обратно в собор. Чернявый инквизитор попытался последовать за ней, но был уверенно остановлен рукой шевалье.
– Полно, Клаус, позволь ей побыть одной и подумай лучше о деле.
Можно было заметить, что почти неприкрытая ненависть посетила меланхоличное лицо служителя церкви, но это была лишь тень, промелькнувшая на долю секунды и пропавшая как сон.
– Верно, – кивнул Бофорс, затем обратил взор золотистых глаз на героя утра. – Герр Рихард, вы совершили удивительный подвиг, которого я никак не мыслил ожидать от человека вашего положения и, хм, профессии. Примите горячую благодарность, мою лично и от имени Ордена Бога-Защитника, почитающего любой акт борьбы против гибельного Врага. Вам, де Мартэ, тоже засчитывается… попытка.
– К черту славословия, – прорычал пират, – этак мы еще долго будем лясы точить, и так уже светает. Каково положение в городе, парень? Откуда еще нам вышибать эту гнусь?
– Я полагаю, – лицо священника оставалось спокойным, но голос немного дрожал, – основные боевые действия происходят у ратуши. Слышите треск мушкетов? Неясным остается статус порта.
– Славно, значит собирайте людей, херр инквизитор, пора надрать еще несколько замшелых жоп.
– Он всегда такой любезный? – поинтересовался де Мартэ у Голштосса.
– Нет, иногда, в особо скверном настроении, он начинает браниться, – ответил сетрафиец совершенно без сарказма.
Сборы были недолгими, Рихард всего лишь успел извести десяток церковных полотенец, вытирая лицо и одежду, да выкурить на пару с шваркарасцем по сигаре, прикуривая от лампы – ведь зажигалка из огненного камня осталась где-то в недрах гниющей туши Ньезга.
– Кстати, круг ты сумел вытащить. А что же с моим артефактом за шесть тысяч золотых?
– Круг был важен, – буркнул Рихард, без особого желания развивать тему.
Тем временем инквизитору удалось собрать двенадцать человек – четверо гвардейцев-мушкетеров, шестеро застрельщиков, вооруженных легкими фузеями и облаченных в белые плащи с золотым кругом Единого. Да еще пара церковников, подобравших оружие павших гвардейцев и заявивших, что знают, как эти штуки использовать.
Кроме того, к отряду присоединилась Барбара, перепоясавшаяся портупеями с пистолетами и вооруженная полуторником отца, выпавшим у того из рук во время полета в пасть чудища.
– Барбара, вы целитель… – начал было инквизитор.
– Значит, мои навыки пригодятся на поле боя.
– Но оружие…
– Не забывайте, кем был мой отец.
– Я вынужден настаивать, – в голосе молодого бриглана звучало отчаяние.
– Отклонено, если уж кто и может мне воспрепятствовать, то мать-целительница.
Глядя на непреклонное лицо девушки и холодный блеск ярости в ее глазах, находившаяся неподалеку настоятельница храма Бертольды лишь покачала головой, не вмешиваясь в спор.
– Но я могу, как инквизитор, запретить…
– Нет, не можете. Борьба с Врагом – долг каждого, кто способен держать оружие. Я могу, как видите.
– Кончайте балаболить, – раздался уверенный голос квартирмейстера, – двинули. Пока в городе всех крабов без нас не перебили.
Чем ближе отряд продвигался к ратуше, тем больше становилось мертвецов на улицах. Рассветные лучи Солейриса, алевшего на востоке, открывали всю неприглядную правду войны. Эта правда жила в мертвых глазах простоволосой цветочницы, лежавшей с вывороченными внутренностями на мостовой, по одежде и украшениям можно было понять, что небогатая девушка возвращалась домой со свидания, когда ее застала ночная атака. Самым наглядным образом горькая правда воплощалась в теле толстого купца, повисшего с простреленной головой в оконном проеме собственного пылающего дома, в трупах его жены и детей, прибитых копьями к стенам строения, в лошадиных костях, отмечающих путь мрачных всадников Брамцварга и в осклизлой коросте ракушек, полипов, сероватых кораллов, покрывавших стены домов, куда пришло зло.
Центральную часть города занимали крупные, богатые дома из темного базальта и доброго дуба, они образовывали хитросплетения переулков и узких улочек, льнули друг к другу рядами галерей, смежных балконов, пристроек, совершенно нарушавших привычные алмарцам правила безопасности. Богатые люди хотели быть поближе к власти… Сейчас весь центр пылал, несмотря на утреннюю прохладу и легкий бриз с моря идти по узким улочкам, усеянным телами, под облаками горького, горячего пепла было невыносимо жарко. Тут и там разносился треск ломающихся перекрытий и сполохи освобожденного из оков камня и дерева пламени, но за гулом пожаров слышался рокот перестрелки, направлявшей небольшой отряд к ратуше, где все еще шел бой.
Группа продвигалась медленно, преодолевая яростное наступление жара, отыскивая путь среди тлеющих обломков, вынужденная оставлять без погребения и даже без внимания сотни мертвых людей на раскаленной брусчатке дороги. Рихард, возглавлявший колонну, оставался спокоен и если не жизнерадостен, то по крайней мере не сломлен, периодически пират матерился сквозь зубы, но о его настроении это мало что говорило, матом головорез в равной степени выражал как скорбь, так и радость. Уильям Голштосс, старавшийся держаться в ногу со своим напарником, был мрачен или, скорее, удручен, ранее сетрафийцу не доводилось видеть столь масштабной резни, и глубоко угнездившийся в нем гуманизм сейчас подвергался страшному испытанию. Впервые капитан испытывал ненависть, делавшую черты его приятного лица жесткими, изрезанными суровыми складками, таких бурных эмоций он не испытывал даже в злополучном форте, подвергаясь пыткам.
Тео де Марте тоже не остался равнодушным к происходящему: по тому, как рука с тонкими, длинными пальцами сжимает поводья, по гневно раздувающимся крыльям тонкого носа, по блеску в разноцветных глазах можно было понять, что шваркарасца охватила страшная ярость. Ярость, с которой он боролся, стараясь сохранить холодный рассудок для боя. Однако чувства шевалье не шли ни в какое сравнение с бездной злобы, заботливо сдерживаемой до поры, исходившей от хрупкой фигуры целительницы Барбары, впервые осознанно шедшей убивать. Инквизитор, державшийся подле священницы, скорее был озабочен состоянием девушки или это была та часть его внутреннего мира, которую можно было узреть, в остальном Клаус Бофорс оставался непроницаем, похоже, он не в первый раз сталкивался со злобой мира.
Первым отрядом, который встретила небольшая группа церковников и пиратов, стал не очередной дозор хаотиков, а алмарское охранение. Несколько человек на свежих, но уже изрядно проскакавших лошадях, облаченные в кожаные куртки, шляпы с загнутыми полями и многочисленные портупеи, неожиданно преградили путь Рихарду и его спутникам, выскочив из переулков за пару кварталов от ратуши.
Оба отряда были готовы к неожиданностям, гвардейцы ощетинились стволами винтовок, всадники направили на мнимых противников пистоли, мгновенно выхваченные из седельных кобур. Только пират остался невозмутим, одну руку он поднял, давая отбой бойцам отряда, вторую демонстративно положил на пояс, не касаясь оружия.
– Вы топаете как слоны и воняете как табачная лавка, – произнес головорез дружелюбно. – Я эту засаду еще с прошлой улицы почуял.
– Кто вы такие? – поинтересовался хриплым от пепла, низким голосом усатый главарь отряда. Всадники, одетые разнородно, но отлично вооруженные, судя по всему, происходили из сельского ополчения.
– Бродячий цирк, вот этот парень – провидец, может по одному твоему виду сказать, сколько ты зарабатываешь за год.
Рихард кивнул в сторону Голштосса.
– Это наш педик-эквилибрист. Сожительствует со своим конем.
Кивок в сторону де Марте, сразу яростно задышавшего.
– А это – труппа клоунов-смертников во главе с железноруким БоБо, видишь, какие у них кругляши висят на шеях?
– Черт, священники, вы из собора? Отступаете или удалось отбиться? Что несет этот умалишенный?
– Эй! Я, между прочим, тут за атлета, хочешь тебя вместе с тощей клячей на крышу закину? – возмущенно поинтересовался Рихард.
– Мы идем вам на подмогу, – вступил в диалог инквизитор. – Собор свободен от скверны. Я отец Клаус. Вам нет причин нас опасаться, сын мой. Как обстоят дела?
– Ну, раз так, – главарь конного дозора все еще недовольно поглядывал в сторону пирата, – рад слышать. Дела скверные – они заперлись в ратуше. Остальное лучше спрашивайте у полковника ван Йорга, его штаб в гостинице, пойдете прямо, потом налево и через черный ход, первая дверь. Пароль – «месть». Отзыв – «непримиримая».
Полковник ван Йорг оказался грузным, страдающим от подагры мужчиной на склоне активных лет жизни, он был одет в строгий, сшитый по объемной фигуре редингот, на котором болталось несколько медалей. Осанка выдавала в полковнике бывшего военного больше, чем прозвание, а громоподобный голос, которым он отдавал приказы, вынимая изо рта трубку с янтарным мундштуком, подтверждал чин. Широкое лицо, с чертами рублеными, но расплывшимися от возраста, говорило о благородном алмарском происхождении этого немолодого, но бодрого человека, а обширная растительность на лице – усы, бакенбарды, борода, говорили о нежелании следовать моде или общественным стереотипам, считавшим растительность приличествующей священнику или купцу, но никак не аристократу.   
Гостиница, о которой говорил дозорный, располагалась на противоположном ратуше конце треугольной центральной площади Штроссберга. Это каменное, добротно сложенное здание с узкими окнами и крепкими дверьми было единственным, кроме самой округлой ратуши с часовой башней, уцелевшим за время боевых действий. Остальные строения площади – магазин, ресторан, небольшая часовня Бога-Властителя, банк и здание биржи лежали в руинах. Среди руин и из самого здания гостиницы с ратушей шла оживленная перестрелка, не приносящая, впрочем, особенного эффекта. Подробности происходящего рассказал сам ветеран Мокбрих (так звали полковника), когда к нему провели через несколько кордонов часовых Рихарда, Уильяма, Клауса и де Марте, остальным пока был предоставлен отдых в дальних помещениях временной ставки защитников города.
– Мы прибыли около часа назад, тут уже царил ад, – говорил полковник, попыхивая трубкой, его голос сотрясал остатки сервиза на полках шкафа когда-то изящно обставленного личного кабинета хозяйки гостиницы. – Поначалу было тяжело, даже не было возможности расположить артиллерию, то тут, то там выскакивала эта тварь, которую хаотики звали Ньезг, не меньше амиланийского тираннозавра зверюга будет. Потом он куда-то, кхм, упорхнул. Надо было действовать – пришлось пинками тащить людей в бой. С нами осталось несколько бойцов гарнизона, драгуны да караульные, сбежавшиеся с разных концов города. Была пара тех, что дежурили у ратуши, когда все началось. Они рассказали, что на ратушу напали почти сразу после высадки в порту, этот исполин, будь трижды сожран глаз, начал разносить дома, сжигать людей, а облезлые молодчики со всех сторон полезли внутрь.
– Что бургомистр? – поинтересовался спокойный инквизитор.
– Говорят – был там, кто-то даже видел, как позже его волокли с несколькими другими городскими старшинами в сторону форта или, возможно, на корабль.
– А как там форт? – вопрос исходил от де Марте.
– Еще с полчаса назад стрелял по городу, но сейчас затих. Единый ведает, что там творится.
– Ладно, – Рихард стукнул ребром ладони по столу, на котором лежала карта города, – что там дальше, и кто ты вообще такой, дед?
– Я, пацан, – ответствовал военный, – полковник армии Его Величества Кайзера, командир седьмого колониального. В отставке. Плантация у меня тут, под городом, табак ращу. Командую сворой охламонов, которых тут называют ополчением. Поскольку офицеры, похоже, полегли или черт знает где их носит, взял на себя команду также подошедшей из внешних гарнизонов подмогой. Часа в четыре мне гонец сон испортил. Пришлось тащиться сюда и исправлять это дерьмо.
Рихард довольно кивнул, полковник пришелся ему по душе.
– А дальше было следующее – Ньезг куда-то сгинул, все дрожим, что вернется.
– Не вернется.
– Славно. Так вот – я приказал атаковать ратушу, пучинники, похоже, хотели в ней обставить штаб, там оставалось немало уродов и какая-то их шишка на ровном месте. Мы ударили раньше, чем они сумели отойти, завалили пару этих шестируких лошадников и оттеснили дозоры. На нескольких улицах поставили конные мелкашки (полковник имел ввиду легкие шестифунтовые орудия), перекрыли им пути отхода. Но выкурить не можем – держатся гады стойко. Я не мог начать штурма, пока не было информации об исполине.
– Большую креветку мы ушатали, – произнес Рихард, закуривая сигару, без спроса вынутую из ящика хозяйского буфета, – можно заканчивать дело.
– Ты, видать, парень с яйцами из гоплитских щитов, – ответствовал полковник, поморщившись. – Вот только как заканчивать? Пока мы медлили, они забаррикадировались, а ратуша, как известно, в колониальном городе – что второй форт. У них есть гетербаги с пушками, слышите гул? Крушат руины, благо туда я отправил наших охотников, а неумех из гарнизонов пока держу на дальних подступах. У меня руки чешутся взять эту мразь в лоб, сам готов идти со знаменем, пусть потом ногу придется резать за ненадобностью. Только, подозреваю – люди еще для форта пригодятся. Вот и мозгую. Не пущу я людей на смерть, числом пусть святоши да мудаки кабинетные с Алмара воюют. Не обижайтесь, герр инквизитор.
– Хватит мозговать, – стукнул пират кулаком по столу, заставив свечку на жестяной подставке взлететь в воздух и, описав круг, плюхнуться на дорогой хмааларский ковер, затухнув. – Скажи-ка мне, дядя, а как у вас в городе с говном дела обстоят?
– Пока ты не пришел – смывали в канализацию, – произнес Йорг, скептически взглянув на залитую воском личную карту города.
– Славно, значит будем все делать по-алмарски, по-благородному – через жопу, – уверенно заявил Рихард.
– Ты хотел сказать, по-шваркасски? – поинтересовался полковник.
– Я бы попросил! – взвился де Марте, но был проигнорирован.
Перед тем как отправиться на дело, Рихард с позволения полковника провел смотр наличного состава – лучшие бойцы ополчения находились на позициях, ведя перестрелку с противником, так что выбирать пирату пришлось из резерва, составленного солдатами городских частей и гарнизона. Набранные по большей части из беднейших крестьян и преступников, «воины» кайзера в грубых суконных мундирах, сине-белых у гарнизонных и темно-серых у городских, не произвели на головореза никакого впечатления, так что он решил полагаться на собственные силы. Ратушу было решено штурмовать в лоб, после того как диверсионный отряд, в который вошли квартирмейстер, Голштосс, шевалье и отец Клаус, пройдет по канализационной трубе и проникнет на занятую противником территорию.  План был не слишком хороший, но иного не имелось.
Сборы заняли не более десяти минут, за которые Голштосс собрал и зарядил все доступные вокруг запасные пистолеты. Бофорс произвел молитву над несколькими бурдюками воды, сделав ее святой. Де Марте нашел раненого драгуна и приказал присматривать за его конем, пообещав «если что» сделать солдата самым несчастным человеком в мире. А Рихард успел изрядно опустошить винный погреб и кладовую гостиницы, вспомнив, что нормально не ел уже очень давно.
Спуск в канализацию нашелся позади здания гостиницы, где к зловонным тоннелям вел небольшой каменный постамент с аркой, укрытой ржавой решеткой. Вниз вели не слишком широкие, грубые и осклизлые ступени, завершавшиеся небольшой подземной площадкой помещения обходчиков. Канализации в колониях Алмарской Империи, равно как и многие другие трудные виды работ, проводились руками рабов, в этом вопросе приверженность к чистоте крови, свойственная жителям этой державы давала послабление. За узкими, не слишком высокими канализационными проходами Штроссберга, как и во многих иных местах, следили крысолюды, а потому каморка обходчиков с одной стороны являла собой пример крайней бедности, с другой же была на удивление обжитой. У дальней от лестницы стены обнаружилась пошарпанная металлическая дверь, ведущая в тоннели.
Дверь со скрипом распахнулась, и взорам бойцов диверсионной группы предстала еще одна лестница, терявшаяся в подземельном сумраке, лишь изредка разбавлявшемся светом небольших, редких масляных светильников. Обоняние наших героев тем временем подверглось много большему испытанию, атакованное смесью сырых запахов плесени, пыли и жидких продуктов человеческой жизнедеятельности, в слежении за которыми проходила жизнь крысообразных обитателей каморки обходчиков.
Тоннели Штроссберга вряд ли могли сравниться с циклопической клоакой Люзеции или зловещими подземными лабиринтами Ахайоса. Они представляли собой узкие коридоры, по дну которых, вяло журча, небольшой ручеек тянул финальные результаты процесса пищеварения, а у стены, оформленной каменной кладкой и подгнившими деревянными сваями, шел небольшой «тротуар», по которому нелегко было передвигаться даже в одиночку. Ничтоже сумняшеся, Рихард театральным жестом предложил де Марте следовать по скользкому камню, сам же, прекрасно понимая неудобство движения одиночной колонной в случае боя, спрыгнул в грязную воду. Темная жижа гнусно булькнула под сапогами, до середины вошедшими в илистое дно, тут же из-под воды показалась скрюченная мохнатая лапа, увенчанная желтыми, обгрызенными когтями.
Пират, не отличавшийся особой щепетильностью, сунул руку в воду и извлек со дна канализационного ручейка труп десяти-двенадцатилетнего крысолюда. Один из несчастных обходчиков нашел смерть от чьих-то жутких когтистых лап, судя по рваным ранам на теле, удивительно, но с этими повреждениями он еще пытался бежать, погибнув несколькими минутами позже, от потери крови. В ранах, извиваясь и трепеща бурыми телами, ползали черви, морские черви. Похоже, пучинники тоже добрались до городской клоаки.
Квартирмейстер отпустил тело и дал знак своим товарищам сохранять полную тишину, сам он двинулся против течения ручья, стараясь сочетать шаг с плеском воды. Теперь, зная, что враг может быть встречен в любой момент, успех операции зависел от быстроты и незаметности диверсионного отряда.
Следующий труп встретился через два поворота ветвистых тоннелей. Крысолюд средних лет, судя по вылезшей шерсти и желтизне оскаленных в посмертной гримасе зубов, лежал скрючившись на тротуаре, озаряемый желтым светом тусклой лампы, он зажимал руками в перчатках без пальцев широкую рану на шее, но тоже, судя по позе, ранее пытался бежать. Второй мертвец находился в самом начале длинного коридора, ведшего непосредственно к зданию ратуши. Впереди слышалось относительно близкое чавканье, топот массивных ног и негромкое шипение, эхом разносившееся под округлыми сводами.
Врага не было видно, а значит, скорее всего, он находился за поворотом, где располагалась еще одна каморка, под ратушей, обходчики держали там свои инструменты и масло для ламп. Скептически взглянув на своих спутников, квартирмейстер жестами приказал им снять обувь. Де Марте продемонстрировал пирату два средних пальца и сделал несколько абсолютно бесшумных шагов. Инквизитор и Голштосс хотели было воспротивиться, указав на склизкий пол, но квадратное лицо Рихарда сложилось в такую гримасу злобы и непримиримости, что оба посчитали лучшим не начинать сейчас ссоры. Пол был холодным, покрытым органическим налетом, да к тому же полным разнообразного мусора, Уильям видел, как Бофорс, лицо которого впервые выражало целую гамму эмоций, ступает очень осторожно, перебарывая отвращение, и капитан был полностью солидарен с товарищем по несчастью. Однако теперь можно было не волноваться о том, что стук подкованных сапог выдаст диверсантов раньше времени.
Коридор удалось миновать без приключений, сверху разносился приглушенный треск ружейной пальбы и рокот пушек, скрадывающий редкие матюки босоногих диверсантов, наступивших на дохлую крысу или особо жирного таракана. Рихард первым заглянул за поворот, жестом придержал остальных, прижался к стене и самым краем посмотрел, что делается за распахнутой дверью подсобки, на пороге которой лежал еще один бездыханный крысюк. Лицо пирата, видавшего многое, скривилось, он обернулся к своим и отрицательно покачал головой Голштоссу и Клаусу, вытащившим пистолеты, затем, резко выхватив левой рукой из сапога кинжал, дополнивший палаш в правой, рванул в помещение, венчавшее тупик коридора под ратушей.
Следом за Рихардом, стараясь не отстать, но также бесшумно устремился в узкий дверной проем шевалье. Взорам диверсантов открылось небольшая комната, освещаемая масляной лампой под потолком, бледный свет «крысиного солнца» выхватывал из сумрака подсобки разгром и бойню, учиненную тварями пучины, не погнушавшимися клоаки. Прямо посреди зала «пировали» останками не сумевших сбежать крысолюдов отвратительного вида приземистые, но широкие твари. Каннибалы напоминали мокриц или трилобитов, покрытых слоистой роговой броней, фигуры их чем-то походили на горилл, с массивными руками и относительно короткими, согнутыми ногами. Морды, выраставшие прямо из блестящей черной брони, имели по одному крупному глазу, а вместо ртов были гибкие хоботки с шипами в обрамлении чего-то вроде щупалец анемонов, которыми твари сейчас копались в мозгах или внутренностях трех убитых крысолюдей. Понять, кто именно прикончил обходчиков, не представлялось сложным – страшные раны оборванным хранителям клоаки, без сомнения, нанесли метровые, чем-то похожие на кротовьи по расположению, но более острые когти, венчавшие передние конечности уродцев Пучины. Создания, видимо, охраняли широкий металлический люк, ведший в здание ратуши, их было трое.
Стараясь действовать быстро и бесшумно, Рихард напал на ближайшего каннибала, не давая существу опомниться, он отсек ему палашом хобот, погруженный в расколотый череп старого крысюка, а кинжал вогнал в темный, полуприкрытый шипастым веком глаз. Тварь заметалась, незряче размахивая ручищами, но квартирмейстер уже был вне ее досягаемости, напав на второго уродца.
Тем временем де Марте попытался поразить шпагой око третьего монстра, но тот уже успел понять, что происходит, и пригнул голову, подставляя под удар прочную броню, клинок синей искрой бессильно скользнул по склизкой поверхности, оставив там лишь небольшую царапину, одну из многих на теле зверя, похоже, побывавшего во многих поединках. С завидным проворством чудище контратаковало, заставив шевалье перейти к обороне, весьма невыгодной в узком пространстве.
Атака Рихарда тоже не увенчалась успехом, второй каннибал выставил перед собой бронированную руку, толщиной в ствол дерева, куда глубоко, но совершенно не летально вонзился палаш, а когтями второй чуть не располосовал пирату грудь. Отпрянувший квартирмейстер сквозь зубы зашипел, увидев, как длинные когти превратили в рваную бахрому лацкан его кожаного кафтана.
Де Марте продолжал отступать под градом резких, размашистых ударов когтистой конечности, когда в зал ворвался Голштосс. Сетрафиец, оценив комплекцию врагов, бросился на помощь шваркарасцу и резко толкнул каннибала, грозившего укротить спесь Тео, всем телом. Время для удара было выбрано таким образом, что монстр как раз в очередной раз сделал широкий замах и, не удержав равновесия, начал падать, Уильям подбил ногу зверя и тот завалился на спину. Воспользовавшись возможностью, де Марте тут же безошибочно направил шпагу в глаз уродца и, как бы странно это не звучало, поразил мозг противника.
 Тем временем Рихарду тоже приходилось несладко, пират просто не успевал перейти к атаке, вынужденный отражать взмахи двух неустанных лап округлого врага. Очередной взмах чуть не лишил квартирмейстера головы и сбил треуголку. Пришлось стерпеть даже такое оскорбление. Помощь подоспела в неожиданном, но вполне эффективном виде. Отец Клаус произнес короткую молитву и из его сабли во врага ударил луч золотистой силы Единого, энергия святости начала прожигать пластинчатое подбрюшье каннибала и тот рефлекторно закрылся руками. Рихард не оплошал, пинком отбросил было приблизившегося третьего, слепого монстра и вонзил своему сопернику палаш в панцирь, прямо над головой. Головорез приналег всем телом, действуя клинком будто клином, и продавил оружие, нанеся удар невероятной силы. Уродец под ним задергался, пораженный чуть ли не с головы до пят, и обмяк. Следом за освобожденным клинком из раны на теле монстра ударил фонтан бурой, воняющей тиной крови.
Последнего монстра бойцы прикончили сообща, прижав к каменному полу за руки и пронзив клинками. Подсобка мертвых обходчиков канализации стала могилой и для их убийц.
Убедившись, что поединок не вызвал переполоха, диверсанты устремились в здание ратуши, покидая вонючие чертоги штроссбергской клоаки через погнутый металлический люк.
– Ничего не напоминает? – поинтересовался Рихард у капитана.
– А что это должно мне напоминать? – удивленно ответил вопросом на вопрос сетрафиец.
– А, да, – разочарованно произнес пират, – тебя тогда со мной не было, тебя, помнится, тогда палач-гомосек собирался огулять.
– Не меня, а юнгу, – заметил Уильям.
– Сначала юнгу, а потом и тебя. Ты ж у нас тот еще персик, – ухмыльнулся пират и первым надавил на крышку люка.

Полковник ван Йорг был недоволен. Его широкое, морщинистое лицо шло крупными складками, кустистые брови сходились к переносице, усы и бакенбарды воинственно топорщились. Полковник вспоминал кампании, в которых ему приходилось участвовать, бои против амиланиек и ригельвандских собак, все они шли почти на равных. Но тут… Происходившее не слишком вписывалось в его представления о боевых действиях, хаотики вели себя либо чрезвычайно нагло, либо глупо. Быстрое нападение на порт и стремительный отход – это было знакомо, так действовали пираты, вроде этого Рихарда. Но пучинники не ушли, больше того – они расположились в ратуше, отрезанные от подкреплений, окруженные. Впрочем, до этого у них был Ньезг, но неужели они рассчитывали удержать город? Осмысливая происходящее, ван Йорг качал головой и признавался в полном непонимании ситуации, мысль, что враг совершил непростительную ошибку, грела ему душу, но предстояло еще выбить этому врагу клыки.
Подразделение, находившееся под командованием полковника, было невелико – несколько групп гарнизонной охраны, бросивший сейчас поселения туземной границы на произвол судьбы, остатки городской стражи и патрульных отрядов армии, да еще ополченцы. На ополченцев он мог рассчитывать – это были люди битые: трапперы, охотники за головами, добытчики живого товара с севера острова. Они каждый день смотрели смерти в лицо. Но вот солдаты – эти видели бой лишь изредка, когда неорганизованные ватаги анималов приходили отомстить за очередную сожженную деревню, в остальное время разряженные в мундиры бездари жирели в стенах своих гарнизонов. Куда им тягаться с головорезами-кальмарами. 
Свои части ван Йорг распределил таким образом, чтобы перекрыть пути отступления тварям, буде те попытаются сбежать, пришлось пожертвовать мощью фронта и выделить несколько пушек, их и так было не сильно-то много, чтобы организовать баррикады на соседних улицах. Туда же он отправил часть стрелков из метких ополченцев-охотников. Но хаотики и не думали бежать, они затворились в ратуше, сложенной из крупных каменных глыб, неподвластных ядрам шестифунтовок и спокойно отстреливались, будто говоря: «Иди-ка, возьми!» А взять их было тяжелей, чем пнуть Крахота под зад. Помимо почти равного численного соотношения, в загашнике командира монстров имелась пара козырей в виде здоровенных уродов-гетербагов.
Первый из чудищ был ростом почти под четыре метра, весь покрыт крупной роговой чешуей, одного глаза у него не было, там виднелся только уродливый костяной нарост, покрытый выжженными символами зла. Зато второй глаз был просто огромен, располагался вертикально и занимал половину обширной морды этого зверя, да к тому же, судя по всему, ввергал в транс того, на кого смотрел. В довершение ко всему невероятно толстые, увитые узлами искаженных мышц руки монстра сжимали вертлюжную пушку, которую ему заряжал какой-то тощий карлик-хаотик с рыбьим гребнем на голове, висевший в подобии гамака на шее гетербага. Залпы этой пушки уже поразили четверых бойцов полковника, враг прекрасно с нею управлялся.
Второй был еще хуже – чуть меньше ростом, значит всего-то метра три, он был довольно тощий, но мускулистый и быстрый, голова его представляла акулью пасть, выраставшую прямо из плеч, на ней горели четыре разноразмерных глаза. Кожа монстра напоминала акулью и имела металлический блеск, а из спины его росло шесть жутковатых жгутов, схожих с лапами больших океанских крабов, эти жгуты были под стать владельцу и заканчивались полуметровыми костяными саблями. Помимо прочего, бывший гетербаг сжимал, вероятно, вывороченные челюсти какой-то морской страхолюдины, обращенные в массивные сабли. Всем своим вооружением пучинник орудовал превосходно, в чем убедились солдаты из первой штурмовой волны, при помощи которой полковник хотел взломать оборону ратуши. Пятеро бойцов, выпотрошенные, частично освежеванные остались валяться на багровой мостовой, а этот негодяй, игнорируя мушкетные пули, потом еще ходил и откусывал им головы, жутко чавкая своею пастью.
С тех пор как ушла диверсионная группа, минуло не менее получаса, и полковник начал сомневаться, что эти, с виду серьезные ребята, понимали, на что идут. Видимо – не такие они были и крутые, от этой мысли по спине пошел холодок. Значит – где-то поблизости все еще может бродить Ньезг. Отгоняя неприятные мысли, старый солдат подумал о бургомистре – интересно, командиры тварей как-то узнали, что Бертольд, так звали градоначальника ван Эхенбарга, задержится в ратуше или действовали наобум? Но если пленение главного в городе человека было случайным, зачем они утащили его в форт? Они же не пираты…
Ход неповоротливых мыслей военного, страдающего подагрой, был прерван самым неожиданным образом. Проломив одно из широких парадных окон первого этажа, чья массивная решетка была повреждена пушечными залпами, на площадку перед ратушей, разбрасывая остатки декоративных цветочных амфор, вывалился спиной вперед гигант-хаотик с акульей мордой. Массивное тело монстра ударилось о мостовую, нелепо задергалось, суча ногами, трясясь и пытаясь придавленными крабьими конечностями сорвать с себя врага. Прямо на груди чудища уместился тот здоровенный пират, не шибко-то уступавший гетербагу в размерах, которого называли Рихард. Оборванец, как считал полковник, с невероятной скоростью, помноженной на огромную силу, колол монстра в грудь и голову своим мясницким тесаком, почему-то названным палашом, а также кинжалом. Причем кинжал каждый раз прицельно попадал в один из глаз или крупные артерии на теле изрубленного пучинника. Еще до того как ван Йорг осмыслил происходящее, все было кончено – гигант распростерся в луже собственной крови на мостовой, а Рихард, уклонившись от выстрелов с верхних этажей здания, бросился обратно в пролом.
– Что вы встали?! – взревел полковник, выводя из транса от увиденного зрелища своих адъютантов. – Команда, атака! Вперед! Всеми силами!   
Еще до того как поднявшиеся по приказу ополченцы рассыпным строем ринулись к зданию, а солдатская масса была построена в трехлинейную шеренгу для начала штурма, оказался выведен из игры и второй монстр. Зоркий глаз одного из стрелков-ополченцев мог наблюдать вспышку золотистого сияния в том окне, где забаррикадировался зверь, а чуть позже блеск клинка шпаги, вошедшего в голову попытавшегося сбежать карлика-заряжающего. Еще можно было видеть, как клинок тщательно вытирали батистовым платком.
Штурм шел полным ходом, Рихард, где-то потерявший Голштосса, метался из комнаты в комнату, помогая прорывающимся в окна и двери алмарским бойцам приканчивать изъеденных ракушками солдат Пучины. Зал за залом переходила ратуша обратно к хозяевам, вокруг вился пороховой дым и слышались ружейные залпы, разрывы гранат, звон острого железа, направленного в чужую плоть. Пират не был эстетом, более радея за эффективность, однако не мог не признать, что выдвинувшиеся по двум дорогам из-за гостиницы солдаты империи, перестроившиеся напротив ратуши в линию, давшие дружный залп по окнам и дверям логова врага, выглядели весьма эффектно. Еще бы не падали под ответными выстрелами и не спотыкались на ходу – цены бы им не было. Тем временем ополченцы уже штурмовали здание, и головорез спешил им на помощь, где-то за спиной он периодически слышал молитвы инквизитора и витиеватую ругань шваркарасца, понимая, что у них все в порядке.
После донных каннибалов остаток боя для диверсионной группы превратился в легкую пробежку, сверху люк охраняли лишь обыкновенные хаотики-абордажники, к тому же расслабившиеся от близости более опасных представителей их искаженной братии. По настоянию де Марте диверсанты потушили подвальную лампу и подволокли к люку тело одного из каннибалов. Так что открывший на стук солдат увидел лишь привычную, видимо, груду плоти в темном проеме, пока он, разговаривая с мертвым чудищем как с дебилом, пытался уговорить того «во имя Ъсорта» вернуться на свой пост, шевалье очень удачно метнул нож. Следом ворвался Рихард, и трое часовых полегли, не успев поднять тревогу. Дальше был путь через пустые здания погреба и архива ратуши, к счастью, неохраняемые, у хаотиков каждый «человек» был на счету, наверху же большинство монстров смотрели в сторону окон, а шаги диверсантов заглушались канонадой. Подать знак посредством уничтожения гетербагов было идеей Рихарда, и, если говорить по чести – квартирмейстер чуть не поседел, сражаясь со своим монстром, оказавшимся почти таким же проворным и более сильным. Свою роль сыграли небольшие размеры кабинета какого-то большого чиновника (судя по размерам взяток, разлетавшихся из тумбочек и шкафов во время боя), где размеры противника головореза оказались против него.
Бой длился недолго, но оказался кровопролитен, почти каждый хаотик успел забрать с собой одного алмарца, правда, отправились они наверняка по разным адресам – один в Пучину, второй к Единому. После того как зал первого этажа, ведущий к лестницам выше, был очищен, прихрамывая и переступая через тела убитых, наваленные в жаркой схватке у входа, туда вошел ван Йорг.
– Славная работа, герр Рихард. Признаться – не ожидал, – говорил местный военачальник бодро, но с одышкой и растягивая слова, будто от усталости.
– Взаимно, Мокбрих, спасибо, что подкинул пару своих пареньков. Но праздновать пока рано. Надо бы закончить дело.
Пират кивнул в сторону лестницы.
– Я с вами, желаю взглянуть в лицо твари, погубившей столько честных слух кайзера.
Ветеран обнажил свою длинную офицерскую шпагу, другой рукой поправил коротконосые пистолеты, заткнутые за шарф, охватывающий отнюдь не тонкий стан в районе пуза.
– Я тоже, – из-за двери, ведущей в канцелярию, показалась Барбара, одежда на ее правом плече была разорвана, будто от выстрела, но раны не было, а отцовский полуторник был обагрен кровью.
– Да сколько угодно, – развел головорез руками. – Будьте моими гостями на бойне.
Закинув наверх пару гранат, Рихард первым бросился вверх по левой лестнице, уклоняясь от пуль, которые пускали пучинники с открытой галереи второго этажа. Следом, довольно споро, но прихрамывая, начал подниматься полковник, угощая стрелков метким залпами. На вторую, правую лестницу устремились ополченцы, пара из них упала, сраженная выстрелами, остальные добрались до площадки второго этажа, где завязалась рукопашная, среди них была и Барбара.
Преодолевая сопротивление неприятеля, Рихард, полковник и несколько гарнизонных бойцов оказались в сквозном коридоре, ведшем к парадным окнам второго этажа и еще одной галерее перед ними.
– Там кабинет бургомистра, – указал шпагой полковник на массивную двустворчатую дверь с позолоченными ручками. – Думаю…
Ветерана прервали на полуслове, створки двери неожиданно распахнулся и живой комок ярости выкатился в коридор.
Метнув иглы, которыми поросла его крабья рука с внешней стороны, главарь искаженных уложил двух солдат, оставшийся третий с криком попятился, взглянув в злобные глаза мурен на кожаном мундире чудовища. Рука, поросшая панцирем, сверху заканчивалась клешней, чей шип сочился каким-то ядом, но под клешней была неповоротливая ладонь, покрытая жесткой коростой, эта ладонь сжимала обрамленный «узором» из полипов и тины пистолет. Прежде, чем Рихард успел воспрепятствовать, капитан выстрелил, и полковник за спиной пирата упал.
Взгляд зимнего неба встретился с кипящим гневом взором глаз кита. Раздался скрежет металла, палаш Рихарда натолкнулся на заросший дрянью, но все еще крепкий скимитар хаотика.
– Сначала я обрублю тебе руки и ноги, те уродливые огрызки, вернее, которые ты так величаешь. – произнес разгневанный пират, нанося новый удар.
Без особого труда пучинник его заблокировал, ответный выпад был обманом, удар мощной клешни, к счастью, не ядовитой частью, пришелся головорезу в челюсть и свалил с ног. Чешуйчатые губы монстра исторгли издевательский, булькающий смех.
«Единый, отец наш Небесный и покровитель, видишь ли ты тяжкую нужду, в которой паства твоя пребывает?»
Откатившись от удара ботфорта, поросшего кораллами и солью, а потому напоминающего тумбу, который чуть не размозжил ему голову, кварирмейстер вскочил, успев в последний миг принять лезвие скимитара на эфес палаша.
«Твари беззаконные, отринувшие честь и милосердие, во мраке пресмыкающиеся, противные Имени Твоему, вновь показали уродливое нутро свое из страшной Пучины».
Удары следовали один за одним, Рихард успел заметить, что его противник начинает сиять гнилостным свечением, какое было у Брамцварга и Ньезга.
– А что, без грязных фокусов никак? – прохрипел квартирмейстер, не без усилия отбрасывая оружие врага после очередного батмана.
– Не тебе меня судить, хозяин проклятого клинка, – в голосе капитана слышался рокот усталого водоворота.
«Молю тебя, Защитник всего сущего, Жнец наш и Даритель Искры, направь руку мою, убереги от промаха…»
Капитан был очень силен, он был быстр к тому же и подпитывался нечестивой магией своих мрачных богов. Но Рихард был моложе, а в рукопашные схватки вступал чаще, шаг за шагом он замечал, как его оппонент, оставаясь по-прежнему опасным, допускает новые промахи. После очередного широкого взмаха скимитара, пират приготовился выбить у вожака пучинников клинок, чтобы обезвредить того.
– Единый! Дай мне силу свершить суд!
Один за одним последовали залпы пистолей. Барбара, зашедшая со стороны внешней галереи, подряд разрядила в хаотика шесть пистолетов. Монстр грузно осел, истекая кровью из ран, местами сквозных. Пули сияли в нем тусклым золотом, заставляя плоть вокруг них гнить и отваливаться клочьями. Последний выстрел был сделан в упор, в руку монстра, сжимавшую скимитар, оторванная кисть, все еще сомкнутая вокруг рукояти, упала на дорогой ковер. Последовал взмах широкого лезвия полуторного меча.
– Епт! Нет! Стой! – взвился Рихард, малость шокированный поведением целительницы.
Послание не достигло цели, четыре удара потребовались священнице, работающей будто новичок-мясник, отсекающий голову быка, чтобы отделить голову нечестивого монстра от тела. Запутавшееся в лохмах черных волос и водорослей, покрытое слоистой чешуей и хитиновыми наростами чело главаря пучнников еще открывало бесшумно рыбий рот, когда квартирмейстер заметил:
– Детка, он нужен был мне живым. Кого я теперь про их планы расспрашивать буду? Может, Единый мне подскажет? – голос пирата звучал мягко, но осуждающе.
На пол рухнул тяжелый меч, молодая священница, закрыв лицо руками, проследовала быстрыми, нетвердыми шагами в комнату бургомистра, рухнула без сил в кресло и беззвучно зарыдала.
– Это все ты виноват, – обиженно посмотрел Рихард на голову мертвого монстра.
Осмотревшись по сторонам, пират удрученно покачал головой и заметил:
– Ну и где санитар, когда он нужен?
Головорез проверил двух раненых солдат – они были в порядке, яд в иглах кработана оказывал лишь парализующее действие, если, конечно, не брать в расчет губительности всего хаотического для бессмертной души. С полковником было хуже, старик получил пулю в живот и теперь тихо постанывал, свернувшись клубком, ковер под ним впитал уже немало крови.
– Рихард, у вас все… Ох, черт, полковник! – воскликнул заходящий в коридор Клаус Бофорс.
– Че орешь, как потерпевший? – пират склонился над ветераном, размышляя о том, как его перевернуть. Медицинские навыки Рихарда ограничивались знанием о том, как чинить сломанные ноги и отсекать ненужные конечности, еще он знал пару рецептов неплохого слабительного, но от пули в живот они вряд ли бы спасли. – Походу, не везет старичью в вашем городе этой ночью.
– Неужели все так плохо? – удрученно поинтересовался инквизитор, он, как и все священники Империи, недолюбливал аристократов, но к ван Йоргу относился весьма уважительно.
– Скоро откинется, если ничего не сделать.
Пират распрямился и столкнулся с мертвенно спокойным взглядом серых глаз, обрамленных слипшимися от слез ресницами.
– Этого не произойдет. Я больше не позволю людям умирать от рук этих тварей просто так, – железная решительность звучала в голосе Барбары, но по полным щекам девушки еще стремились влажные ручейки. – Отойдите, от вас за версту разит антисанитарией.
– Подумаешь, пару раз в дерьмо наступил, – пробормотал квартирмейстер, но покорно отступил на несколько шагов.
Целительница опустилась рядом с полковником и, бесцеремонно его распрямив, начала читать молитву. Пальцы девушки засияли золотом и легко проникли в крупную рану на животе ветерана. Стоны раненного на несколько секунд стали громче, потом он просто отрубился. Через минуту в руках целительницы оказалась расплющенная пуля в кровавых ошметках. Когда ее персты покинули рану, та на глазах начала заживать и очень скоро затянулось до состояния вида двухнедельного восстановления.
Барбара поднялась, с вызовом взглянула на Рихарда, затем, с ноткой неясного презрения, на Клауса.
– Жить будет. Отнесите куда-нибудь, где нет крови и миазмов тьмы. Ему нужен покой.
Затем священница повернулась и вновь отправилась в комнату, ранее занимаемую градоправителем, а совсем недавно – главарем искаженного отряда.
Ратуша представляла собой добротное каменное здание трех этажей в высоту плюс часовая башня. Сейчас, после отчаянного штурма, она была полностью очищена от войск пучинников, после боя царил разгром, но все же можно было понять, что ранее это строение было жемчужиной города, обставленное с роскошью, в помпезном имперском стиле, оно просто дышало властностью.
После того как полковник пришел в себя, состоялся небольшой военный совет. В зале собраний городского совета присутствовали квартирмейстер, Голштосс, отец Клаус, обличенный правом говорить от имени церкви, немного потрепанный в бою де Марте, сам ван Йорг и несколько его офицеров. Стены помещения укрывали гобелены с имперской символикой, под потолком располагался портрет императора и ниже портрет бургомистра, в центре располагался массивный овальный стол, вокруг которого стояли кресла черного дерева, обитые багровым бархатом.
– Поздравляю с победой, господа, – голос ветерана, оплывшего в массивном кресле бургомистра, был тусклым и слабым, он сильно заглушался царившим в здании шумом – солдаты выносили тела, отыскивали раненных, грабили по мере сил кладовки и кабинеты ратуши, просто бурно радовались, что остались живы. – Но положение наше шатко, необходимо теперь решить, как действовать дальше.
Гарнизонный лейтенант предложил дожидаться остатков подкреплений из наиболее дальних гарнизонов и ополченцев, живших далеко за городом. Его дополнил сержант городской стражи, напомнив о возможности собрать бюргерскую милицию. Говоривший от имени ополченцев усатый мужик лет сорока, по чину капрал, потребовал довести до конца зачистку города, по которому еще бродили банды хаотиков и искаженные всадники. Полковник лишь благосклонно кивал, не предлагая пока своих идей.
– Вы право, господа, как бабы, – невозмутимо заметил де Марте, приковав к себе ненавистные взгляды. – В бухте стоит гнилой корабль этих чешуйчатых дерьмоедов, по-прежнему не ясна судьба форта и более чем очевидна судьба отцов города. А вы предлагаете медлить еще больше, чем уже себе позволили?
– А вы, мсье шваркарасец, предлагаете лезть на стены форта горстью усталых солдат? Идти умирать? – ядовито поинтересовался инквизитор.
– Месье де Марте, или господин Тео, если угодно, – ответил шевалье, привычно покровительственно улыбаясь. – Я предлагаю совершить подвиг, силами воодушевленных победой бойцов. И, конечно, выжить в конце.
– Бред, – отмахнулся Клаус.
– Теперь я понимаю, почему ты Барбаре побоку.
Инквизитор грохнул кулаком по столу...
– Господа, господа, – вступил в обсуждение полковник. – Давайте не будем вести себя как кучка зассанцев.
Пока шло обсуждение, Уильям украдкой посматривал на Рихарда, отрешенно курившего сигару, закинувшего ноги, воняющие остатками канализации, на стол красного дерева. Поначалу сетрафиец, склонный уважать совещания, старался не упускать деталей происходящего, но когда обсуждение сошло на личности, он набрался сил и обратился к пирату.
– Рихард, э-э-э… господин квартирмейстер, мне совершенно необходимо уведомить вас об одном чрезвычайно важном обстоятельстве, – голос капитана дрожал, а сам он чувствовал себя весьма неловко.
– Я весь одно сплошное, жирное внимание, – откликнулся квартирмейстер, повернув свое широкое, немного осунувшееся лицо к собеседнику. – Эти ушлепки еще четверть часа вымя будут мять.


– Мне довелось стать обладателем информации личного характера, имеющего непосредственное касательство к вашей персоне…
Капитана грубо прервали, дверь зала совещаний распахнулась, и в комнату, шатаясь, ввалился офицер городского гарнизона в темно-сером мундире с лейтенантскими знаками отличия и бронзовым наплечником на левом плече. Лоб молодого человека пересекал глубокий порез, правая рука была сломана и висела в перевязке из разорванного плаща, он весь был в пороховом дыму и еле держался на ногах.
– Господа, что же вы сидите! Форт, комендант ван Ракх! Они все еще держат оборону.
Стойкость изменила солдату, и он начал падать, но был поддержан сильной рукой квартирмейстера, покинувшего кресло, и недоуменного Голштосса, когда дверь еще только начала открываться. 
Рихард, поддерживая раненого под руку, провел того к столу и усадил в ближайшее кресло, отодвинув его носком ботфорта, отчего на лакированной ножке остался грязный след.
– Ну и че вы на меня смотрите, как фрейлины на амиланийку? Жопы из кресел и пошли форт брать. Пойду, не пойду, они тут устроили, – обратился пират с воодушевляющей речью к собранию.
– Красиво рубает, сукин сын, – поддержал пламенное воззвание де Марте.
Как пояснил прибывший лейтенант, которому пришлось прыгать с крепостной стены, правда, под слабым заклятием левитации, форт был атакован внезапно и с особой яростью. Защитников спасло патрульное судно «Смелый», успевшее дать предупредительный залп, но еще до того, как полный состав встал под ружье, была потеряна береговая батарея. Люди коменданта ван Ракха сумели отступить во внутренние помещения и забаррикадироваться там, но это лишь вопрос времени, когда оборону сумеют взломать. Рассказчик собственные глазами видел, как уничтожались бастионы – какие-то жуткие ползучие твари просачивались прямо через орудийные бойницы и устраивали мясорубку. Пленных жестоко пытали прямо перед воротами центрального форта, но сдаться никому и в голову не пришло. Лейтенант сумел улизнуть, когда тварей отвлек какой-то главарь хаотиков, прибывший лично руководить штурмом. Это, похоже, заклинатель, с которым двое боевых магов гарнизона точно не сладят, если быстро что-то не предпринять – надежда будет потеряна.
– А видели ли вы бургомистра? Отцов города? – поинтересовался полковник задумчиво.
– Да, это было ужасное зрелище, когда они запустили в тело герра Пербра какого-то паразита, ползавшего под кожей. Он так кричал. Но градоначальника не пытали. Не прилюдно, во всяком случае. Я видел, что его куда-то увел их главарь, – ответил лейтенант, которому дали вина и на данный момент предоставили помощь одной из целительниц.
– Значит, – резюмировал полковник, – нужно идти на помощь.
– Давно пора, – согласился Рихард.
Форт представлял собой вполне приличный образец относительно свежей алмарской фортификации – пятиугольный, выдающийся к морю треугольниками артиллерийских бастионов, он возвышался на скале, надежно, как казалось, оберегая бухту от вражеских атак. К городу форт был обращен тылом изогнутой по канонам войны стены, шедшей «гармошкой» и набором округлых укреплений, вмещавших десяток орудий не слишком высокого калибра. Подъем к твердыне был относительно пологим, он защищался только валом, в качестве колониальной неосмотрительности, почти до самой крепости по дороге тянулся ряд строений – солдатские таверны, дома ветеранов, склады конфиската, загоны для животных и тому подобные уступки мирной жизни. Впервые алмарцам и их союзникам повезло – под прикрытием зданий можно было добраться незамеченными почти до ворот неприятеля.
Рихард поверг заросшего чешуей урода в матросской робе, из перерубленного горла пучинника хлестала кровь, щупальца на его морде причудливо сжались, отражая агонию хозяина. За спиной шел бой, везение сопутствовало смелым – противники выставили почти незначительный дозор и совершенно не озаботились переправить в форт канониров с корабля, потому пушки крепости били редко и невпопад, а на каждого оборонявшего внешнюю стену и ворота приходилось не менее шести бойцов полковника, несмотря на рану, решившего лично возглавить сражение. Из-за спины пирата раздался выстрел, Голштосс, сохранявший свою удивительную меткость, уложил выскочившего из-за двери абордажника с головой донного слизняка и топорами в обеих руках, покрытых присосками. Поблизости, неподалеку от пушки, остервенело рубилась Барбара, демонстрируя прекрасные навыки рукопашного боя, которые преподал ей отец.
Переступив через тело убитого хаотика, квартирмейстер выскочил на лестницу, ведущую во внутренний двор, ему сразу стала ясна причина отсутствия большей части обороняющихся. Ворота, ведущие во внутренние укрепления, были уничтожены, разъедены какой-то дрянью, очень напоминавшей ту, что пустила ко дну «Закономерность». Сквозь арку доносились крики – внутри центрального форта шел бой, значит, еще не все потеряно. Как объяснили Рихарду – бургомистр ван Эхенбарг и комендант ван Ракх были очень важны для города. Первый на удивление честно вел дела и почти не брал взяток, ну, в умеренных масштабах, он отважно защищал интересы колонии перед властями метрополии и очень ловко вел дела. Комендант же был опытным, несмотря на юный возраст, служакой, готовым сложить голову за город и страну. Пирата такие подробности мало волновали, но он счел бы свои труды пропавшими втуне, если бы не смог уберечь этих двоих, а незавершенности Рихард терпеть не мог.
Ворота никто не охранял, и пират, без труда преодолев оплавленные створки толщиной в метр, направился совершать подвиги. Внутренний форт представлял лабиринт коридоров, галерей, артпозиций и небольших, удобных для обороны залов, потеряться было легко, но квартирмейстер знал основы конструкции большинства существовавших крепостей на основе богатого опыта, к тому же его вели звуки битвы, гремевшие где-то в недрах строения. По пути никого живого не встречалось, только трупы защитников и редкие уродливые тела пучинников, разорванные штыком или мушкетным залпом. Пробираясь на звук, головорез немного расслабился, так и не встретив среди коридоров кирпичных стен сопротивления. Внезапно, шум борьбы начал стихать, а еще через миг тишина узкого прохода, по которому он пробирался, показалась Рихарду чересчур зловещей. Волосы на загривке встали дыбом, и только отменное шестое чувство спасло, в очередной раз, бойца от верной смерти. Увернувшись от невидимой опасности, квартирмейстер перекатился вперед и развернулся, вскакивая.
На потолке, прямо над тем местом, где только что находился пират, висело, вцепившись мощными когтями в кирпичную кладку, жуткое и почти бесшумное существо. Рихарда пробрал озноб – неизвестно, сколько эта тварь ползла за ним, выбирая момент последнего броска.
Существо обладало длинной, чуть приплюснутой округлой головой, обтянутой грубой кожей, как у кальмара, за потолок оно держалось причудливо загнутыми когтями ног и рук, чья белесая кожа выдавала привычку монстра обитать на дне, вне пределов золотистого дыхания Солейриса. В нижней части головы монстра располагались четыре глаза в два ряда, подобно искаженным наездникам, они сияли зеленоватым огнем, а вместо нижней челюсти у него был зев, над которым свисали склизкими веревками щупальца со странного вида игольчатыми наростами на концах. Размерами и мускулатурой вытянутых конечностей создание не уступало гетербагу, а из его спины вырастали еще две руки, увенчанные зазубренными во многих боях саблевидными костяными наконечниками, которыми оно и пыталось снести голову пирата. Все в этой твари свидетельствовало о крайней степени искажения, она была противна глазу, диспропорциональна так, что было больно смотреть, а в зеленых глазах горел голод, неведомый тем, кто глух к речам вращающихся богов.
Несколько мгновений Рихард и потолочный ползун мерили друг друга ненавидящим взором, каждому казалось, что противник невероятно отвратен, убог и несовершенен. Затем время вновь ускорилось, и последовала схватка на предельных скоростях. Предельных для квартирмейстера, если сражаясь с той скользкой тварью из чернил на воротах, превосходившей его в проворстве, пират должен был держать на виду действия лишь двух конечностей, то нынешний противник обладал шестью и был невероятно опасен.
Головорез применил веерную защиту, раскрутив свой палаш в стену мерцающей стали, но его враг обошел этот маневр, скакнув на стену. Спину квартирмейстера дважды кольнуло слева, одежда потеплела от крови, он пытался отшатнуться, но спинные сабли монстра дважды достали цель, к счастью – на излете. Контратака не увенчалась успехом, яростный удар палаша просто не достиг цели – отброс Пучины отклонился назад, совершив акробатический переворот на руках, и вновь встал на ноги, пронзившие тростник и кирпич пола когтями.
– Ах, так, – Рихард выхватил Святотатца и мгновенно выстрелил.
В последний момент монстр пригнулся и издевательски прошипел, в его интонациях читалось что-то про «задержку выстрела». Вновь переходя в атаку, чудище устремилось вперед, минуя острую сталь палаша, оно оттолкнулось от стены, запрыгнуло на потолок и оказалось за спиной у пирата. Рихард развернулся почти одновременно, и… тут же упал на одно колено, боль была просто невыносимой – тварь сумела вырвать из его плеч по крупному клоку мяса с обеих сторон, еще пробегая по потолку. Пытаясь добить жертву, ползун устремился вперед, но тут же получил кинжал в глаз и, шипя, отпрянул.
– У ножей нет задержки выстрела, гнида.
Рихард поднялся, спокойно опустил клинок и расслабился. Пират вспоминал. Заснеженная вершина, ветер срывает со скал хлопья серебристого снега и кружит их, будто в вальсе чистой стихии. Нестерпимо сияет солнце в небесах, контрастируя с черным базальтом отвесных скал.
«Мой раб должен уметь постоять за себя», – говорит старый дракиец-воин, невероятно худой, заросший косматой бородой цвета снега вокруг. «Как ты будешь жить среди нас, если даже ребенок сумеет справиться с тобой», – высший опустил зловещее жало своей алебарды к самой земле, встал прямо и развел руки. «Нападай». Рихард рванулся вперед, он был вооружен легким как пушинка, но смертоносным дао, первый удар клинка почти достиг цели, потомок Великих Драконов лишь чуть отклонил горло в последний момент, второй удар встретил мореный дуб древка алебарды и еще до того, как третий удар достиг цели, лезвие оружия дракийца уперлось в грудь нерадивого раба.
«Тебя учили смотреть на руку врага, на гарду его клинка, даже в его глаза, читая момент атаки. Вполне довольно для людских игр, где вонь черного пороха ценят больше точного удара. Я могу рассекать ваши пули в полете. Я могу повергнуть строй ваших пикинеров, один против сотни. Я могу принять удар копья вашего рыцаря в грудь и избегнуть смерти. Знаешь, почему?» Рихард молчал, рабу не было позволено говорить с высшим. «Славно, ты усвоил урок. Я могу это все, потому, что я не смотрю на бой. Я чувствую его».
Легким толчком воитель отбросил своего пленника, взятого в честном бою, оставив на груди того лишь глубокую царапину. Затем дракиец развернулся спиной, закинул алебарду на плечи, обняв руками и вновь приказал нападать. Рихард не был дураком, он знал, что есть фокус, даже попытался понять, что сделает его ментор, имея оружие в такой позиции. Он атаковал пригнувшись, метил в ноги, где виднелись незащищенные коленные сухожилия, почти распластался по земле, выбрасывая вперед клинок. Но его мастера уже не было на месте, первый удар по голове пират стерпел, попытался уйти от второго и увидел, что глаза старика закрыты, тут же получил под дых, очнулся уже на снегу, пролежав минут пять, нестерпимо болела переносица, в которую пришелся третий удар тупого конца древка, увенчанного бронзовым шариком.
«Думаешь, достаточно предугадывать действия врага, знать, куда он нанесет удар и чем на него ответить? Такой подход сошел бы для ли или воинов-птиц, многие тысячи лет постигающих секреты искусства». В голосе мастера звучала ирония. «Но ты, несчастный, вынужден жить среди нас. Придется усвоить наше искусство или сдохнуть. Слушай и запоминай – я не вижу бой, я не смотрю на врага или гарду его оружия, мне не нужно знать технику, которой он владеет, чтобы победить его. Я чувствую все поле боя, хруст снега под ногами и свет солнца в небесах, шелест травы, потревоженной взмахом чужого клинка, и трепет воздуха там, куда должен прийтись его удар. Я чувствую, когда и как сокращаются его мышцы, знаю, где они непрочны и потревожены ранами, чувствую, как бьется его пульс и привычны ли стопы к почве, на которой он стоит. Что это значит? Это значит, я уже выиграл бой. Как бы ни был силен враг, я уже его победил, ведь он не сможет меня удивить и тем более превзойти». Дракиец вновь перехватил алебарду. «А теперь, попробуем вбить хоть что-то из наших знаний в твою тупую голову. Это будет долгий день». И день был долгим, а за ним еще и еще один, наполненный болью от ударов на теле и новых, невообразимых знаний в голове. Это был долгий год, пока Рихард, напавший не на тот корабль, отрабатывал долг чести у старого дракийца Клана Войны, перебившего весь абордажный отряд его команды при помощи плетеной шляпы и бурдюка с вином.
Рихард отвел клинок к полу и закрыл глаза. Он почувствовал, как вздымается грудь его врага, привычного дышать под водой, как трещат напряженные до предела мышцы искаженного тела, как трепещет воздух под готовыми к удару костяными саблями, как крошится кирпич под мощными когтями, как у твари Пучины не остается ни единого шанса удивить квартирмейстера. Монстр скакнул, быстрый и непобедимый, бросился, едва различимый взглядом, на жертву, смирившую чело перед мощью владык Хаоса. Воздух загудел под напором тела чудища. Последовал взмах и блеск чистого клинка, не впитавшего не капли крови. Подобно марионетке с обрезанными нитками, более не контролируя свое движение, пучинник пролетел по коридору и ударился о стену, в сторону отлетела половина округлой головы, ровно срезанная клинком меча, украшенного гардой с черепом.
Пират с улыбкой на тонких губах вложил клинок в ножны, подражая традициям народа своего давнего мучителя, чье искусство только что спасло ему жизнь. Был лишь один огрех в науке старого воина – это Рихарду позже поведал знакомый маг разума. У дракийцев Клана Войны был так устроен мозг, в качестве дара от Предка, их самих искусство не истощало, но было много выше человеческих возможностей. Чувствуя себя слабее рахитного младенца, головорез открыл глаза.
Иглы щупалец второго ползуна, подкравшегося бесшумно, тут же впились пирату в лицо, парализуя человека и вытягивая из его тела кровь. Мгновением позже последовали три залпа – один из пистоля и два из парового пистолета, а еще чуть позже серебристый клинок тяжелой шпаги насквозь пронизал череп монстра, а второй такой же двумя взмахами подрубил кости сабельных наростов на спине уже мертвого, но опасного агонией существа.
– Отличное представление, Рихард Фигляр, – ухмыльнулся де Марте, вытирая клинки, переложенные в одну руку, и хлопнул неподвижного пирата, из лица которого с чавканьем выпали коварные щупальца, по плечу. – Жаль, аудитория попалась неподатливая.
Уильям Голштосс поддержал своего товарища, готового упасть и еле осознающего, от ран и яда, что происходит, а инквизитор, проходя мимо, вложил в руку капитана пергамент, исписанный словами молитвы и произнес несколько холодно:
– Прочтите над ним, должно помочь этому смертнику дотянуть до финала. Пора заканчивать балаган с морским оттенком.
Священник и шевалье направились дальше по коридору, в сторону офицерской комнаты, откуда снова разносились звуки боя, а сетрафиец остался колдовать, вернее, священнодействовать над телом раненного товарища.
Карцвер Наргонд наслаждался властью, каждая мышца его аристократичного лица трепетала, отражая глубины блаженства, снизошедшего на верного в качестве награды за служение. Сейчас перед ним униженно дрожали отцы города слепцов, наперебой признававшие величие Владыки. Его величие. Они не хотели, о нет, совсем не хотели вновь познакомиться с кровососами, что сыто перекатывались под сталью латной перчатки слуги Кровавого Теогониста. Бургомистра – тощего, бессмысленно богато одетого для такой мелкой сошки, испуганного человечка с большими глазами, носом и лбом, уже миновавшего порог пятидесятилетнего возраста, после которого пристало умирать слепцам, Карцвер уже допросил. Он оставил пленника лишь для собственного наслаждения, тот очень забавно трясся при каждом взгляде спрута, который на него бросал служитель Господина Повелителей. Ван Эхенбарг уже поведал, пока милые кровососы Наргонда копошились у него в ушах и под кожей, все, что знал о делах той неуловимой незрячей исследовательницы, которую искал раб Благодати в городе. Теперь оставался свежий пленник – ван Ракх, комендант. Приятно было ломать сопротивление безликих бойцов этого слепца. Видеть, как падают под живыми мечами благословенных воинов алмарские пешки, самолично вырывать сердца у тех пустышек, что назывались имперскими боевыми магами. Наконец – невообразимо приятно было видеть бессилие в глазах этого доселе стойкого молодого человека, отличавшегося богатырским телосложением, упрямой, выдвинутой вперед челюстью и мундиром с майорскими погонами. Очень скоро комендант расскажет все, что он знает о Реб…
Ход мыслей правой руки Кровавого Теогониста самым бесцеремонным образом прервали, двери заваленного трупами офицерского зала распахнулись, пятясь спинами вперед, в него ввалились благословенные воины. Видеть отступление своей личной гвардии, которую теснили слепцы, осененные светом лжебога, один со шпагой, скрывавший свою суть, второй – самоуверенный юнец, считавший, что знает все тайны вселенной только из-за круга на груди, использовавший при том чуждое оружие. Видеть это было подобно пощечине, Наргонд отпустил коменданта, которого держал за шею, и повернулся к захватчикам.
– Я вам не помешал, господа? – раздался властный голос, в глазах спрута зажегся темный огонь.
– Нисколько, сударь, – произнес невежда в белом, шутовском наряде, повергая двойным ударом шпаг одного из благословенных. – Сейчас мы тут немного прикончим и перейдем к подробной беседе.
– Перестань сюсюкать с этой гнилью, – холодно произнес второй, разнося выстрелом голову еще одного драгоценного гвардейца Наргонда.
– Гнилью, значит, – улыбка исчезла с лица верного.
Он произнес Слово. Призвал на помощь Нестшостсоагребта и открыл врата силы. Тот, что владел шпагами, пытался сопротивляться, но тщетно. Чистая власть по одному приказу Владыки повергла смертных ниц. Над ними тут же занесли клинки благословенные.
– Оставьте, – отмахнулся Карцвер, – они в моей власти. Оковы прочны. Закройте двери и встаньте на страже, снаружи.
– Итак, – повернулся сын Благодати к майору, – на чем мы остановились?
Верный по праву наслаждался победой, властью и звуком своего чарующего голоса.
Дав себе небольшую передышку, ободренный клирическим заклинанием, любезно, но нагло предоставленным отцом Клаусом, Рихард последовал путем своих прытких товарищей в компании Голштосса. Не сказать, чтобы после десятка ранений пират чувствовал себя прекрасно, давали о себе знать усталость, недавние лишения и день, полный сражений, но кое-что квартирмейстер еще мог показать двум наглым юнцам. К тому же отдавать лавры последнего сражения он никак не собирался. Уильям, что шел рядом, похоже, был погружен в свои мысли, но по крайней мере его пистолеты были заряжены, а рука по-прежнему верна, именно он, а не инквизитор и шевалье, первым сумел попасть в голову ползуна.
Коридоры крепости, чем ближе к офицерской комнате, тем больше были завалены трупами. Вповалку лежали тела застывших в смертных объятьях солдат в серой форме и абордажников охотника, на лицах царили ярость и решительное желание одержать верх над врагом. Искромсанные саблями алмарцы, пробитые штыками и расстрелянные в упор существа, вкусившие скверны, все они застыли теперь в некоей неистовой гармонии битвы, обрамленной кровавыми пятнами на стенах и мороком порохового дыма.
Тут же встречались тела ползунов, конечно, их было больше, чем двое. Один из монстров лежал на груде тел, к которым приник своими зловещими щупальцами, пронзенный во многих местах солдатскими багинетами. Второй был сожжен до состояния обугленного остова, значит, возможно, кто-то из боевых магов еще оставался в живых. От тел хаотиков по стенам и полу распространялось дыхание Пучины в виде уродливых наростов полипов, грязно-бурого мха и дрожащих водорослей, скрывающих мелких неестественных крабов. 
Помещение, предварявшее офицерскую комнату, было когда-то дорого и стильно обставлено мебелью с имперской символикой, вездесущим дралоком, покрыто гербами и знаменами. Теперь это все изрубленное, прожженное, перемешанное валялось на полу, свисало со стен, иллюстрируя вечную тягу хаоса к разрушению, или это была тяга, присущая всем сражающимся. Просторная комната не пустовала, в ней, застыв у стен, располагались жуткого вида часовые, из тех пучинников, с которыми Рихард предпочел бы никогда не встречаться.
Существа, стоявшие у дверей, были довольно высокими, их тела укрывала живая броня цвета обсидиана, гибкая и прочная, с плеч свисали плащи, исполненные из темных, колышущихся ядовитых водорослей, головы, укрытые все той же броней, в которой имелись асимметрично расположенные отверстия для угольного цвета глаз, венчали три острых зубца, придававших ей форму конуса, в зубцах также наблюдалась некая неприятная асимметрия. Бронированные тела были увиты лентами из кожи китов, дельфинов, акул, на них виднелись зловещие сефироты хаоса и знаки нечестивых заклятий. Руками с четырех-, двух- и пятисуставными пальцами воины опирались на массивные костяные мечи, невероятно острые и никогда не требующие заточки, от рукоятей мечей, на гардах которых вырастали любопытно поглядывающие по сторонам рыбьи глаза, к руке тянулись перетянутые дрожащими сосудами сухожилия, делавшие меч и хозяина единым организмом. Говорят, такие чудища получались из славных воинов, пиратов, наемников, офицеров, отринувших все человеческое ради сверхъестественного, нечестивого могущества – Рихард не верил, под доспехами могли скрываться обычные рыбаки или булочники, прелесть хаоса состояла именно в возможности обрести все, будучи ничем. Вопрос был лишь в цене.
– Эй, ребята, у вас четвертак упал. Вон, вон, катится! – рявкнул квартирмейстер и устремился в атаку.
Его маневр сработал не слишком, гвардейцы Пучины среагировали на звук голоса, сразу приметив врага, но проигнорировав смысл слов. Действуя как отлаженный механизм, плечом к плечу хаотики шагнули навстречу врагу. Мечи опустились почти синхронно, почти, чтобы заблокировать можно было только один. Но Рихард не собирался блокировать, он прошел меж взмахов зловещего оружия и нанес удар, правда, не достигший цели, оказавшись за спинами бойцов.
– Гаси! – скомандовал пират.
Уильям выпалил с двух рук, попасть в быстрых пучинников он не рассчитывал, те ушли от выстрела, но упустили из вида более опасного врага. Удар палаша развалил надвое голову одного гвардейца, не давая второму поднять оружие, Рихард бросил клинок и схватился за жилу, соединявшую того с мечом. Раздался треск и болезненный скрежет из-под лицевой брони. Перехватив вооруженную руку, пират нанес несколько быстрых ударов в голову врага, тот не остался в накладе и ответил мощным хуком свободной руки. На губах стало солоно, в мозгу поселилась колокольня, но квартирмейстер понимал, что если отпустить гвардейца, тот пустит в дело меч, и на полу окажется много маленьких пиратских ошметков.
Еще несколько ударов заставили монстра в черной броне закачаться, ответные выпады Рихард попытался заблокировать локтем, но ему все равно свернули нос на бок, боль начала отводить все прочее на задний план.
– Разрешите вас побеспокоить? – поинтересовался вежливо Голштосс.
Гвардеец Пучины не повернул головы, продолжая молотить своего основного противника и это стало его последней ошибкой, залп двуствольного пистоля разнес бронированный череп на куски, один из осколков даже оцарапал скулу пирата.
– Неплохо, Уилли! Совсем неплохо! Считай, что перешел из засранцев в салаги, – воскликнул Рихард, с хрустом вправляя нос на место.
– Перед тем, как мы пойдем далее, я просто обязан вам кое-что сообщить, господин квартирмейстер.
Сетрафиец замолк, повинуясь взмаху руки своего напарника. Тот бросился к двери и начал прислушиваться.
– Поздно упрямиться, майор, они уже рыщут в вашем теле. Отвечайте не мне, отвечайте кровопийцам – что вам известно о миссии Ребекки де Монмари ле Сош?
Дверь, способная выдержать удар тарана, распахнулась от могучего пинка.
– Что ты сказал? Повтори? – в голосе квартирмейстера звучал грохот осадных орудий. Никогда еще Уильям не видел своего товарища в такой ярости.
– Еще один, – со скукой в голосе произнес Карцвер. – Пади ниц, смертный. Вон там, рядом с друзьями.
Коготь латной перчатки указал на тела парализованных, коленопреклоненных инквизитора и шевалье. Властный голос начал читать страшный призыв.
– У тебя жопа толстая и платок в соплях, – рявкнул Рихард, мгновенно бросаясь на главаря хаотиков.
Тот промедлил, шокированный, всего на долю секунды, но ее хватило. Разгневанный пират подскочил к Наргонду и ударом чашки палаша поверг того на пол. В сторону брызнули идеально правильные зубы.
– Повтори, о ком ты спрашивал?
Новый удар, на этот раз в живот, выбил из «властелина», пытавшегося шепелявить призыв бога печати, дух.
– Да не свои побасенки. Имя. Мне нужно снова услышать имя, Суддин тебя под хвост!
Лезвие палаша уперлось в горло слуги Кровавого Теогониста.
– Ну?
До того как пучинник успел ответить, глотая ртом воздух, под ним разверзлось чернильное пятно, куда Норгонда затянула, обняв за пояс, девица, памятная боем у ворот, напоследок она послала Рихарду зубастую улыбку, а своего напарника щелкнула когтистыми пальцами по сломанному носу. Молниеносным движением пират направил клинок, но он вонзился на ладонь в каменный пол. Враги ускользнули. Враги и причина, по которой они искали ее.
– Сто твердынь преисподней, – взревел разгневанным драконом головорез. Его руки опустились, кулаки добела сжались в бессильной злобе. – Как же так!
– Думаю, на ваш вопрос, уважаемый господин квартирмейстер, могу ответить я.
– Ты? – по выражению широкого, мужественного лица Рихарда, можно было понять, что сейчас он шуток не понимает, а шутников будет жарить на вертелах.
– Именно так. С вашего позволения, я наконец поведаю важную новость, которую пытаюсь до вас донести от самых ворот.
– Жги, – разрешил пират, плюхаясь в ближайшее кресло. 



Ночь обороны Штроссберга в изложении Уильяма Голштосса

Меня зовут Уильям Голштосс. В силу обстоятельств, напрямую зависевших от меня, руководствуемого побуждениями сколь эгоистическими, столь и человеколюбивыми, ваш покорный слуга принял решение отказаться от судьбы навигатора на проторенных маршрутах сетрафийской колониальной машины и избрать для себя иную судьбу. Побуждаемый инстинктом или же перстом Рока, я, человек по натуре не злой, но склонный, очевидно, к насилию, предпочел сменить секстант и компас на пистолет и саблю, «записавшись» в ряды вольного братства, называемого пиратами. Оставляя в стороне причины, приведшие меня на данный путь, замечу, что, вероятно, маэстро Случай одобрил мой выбор, ниспослав мне почти сразу после кардинальной перемены жизненных ориентиров, учителя и спутника в приключениях, которого нельзя назвать несведущим в интересующей меня области.
Квартирмейстер Рихард, чьи мысли и персона до сих пор, после некоторого времени, проведенного вместе, продолжает оставаться для меня неким «терра инкогнита», хоть мне и доводилось наблюдать при нашем знакомстве эпизод, раскрывший в существенной степени его душу. Так или иначе, могу сказать, что в избранном мною ремесле нельзя было желать наставника лучшего, чем тот, что достался вашему покорному слуге. Не гордясь и не оправдывая само ремесло, могу сказать, что Рихард, к имени которого так и не пристала ни одна кличка, как это принято обычно у пиратов, благодаря своим выдающимся качествам, сумел и меня довольно споро причастить к делу, да так, что его наука, пожалуй, если бы не цепь трагических событий, последовавших затем, в полгода могла бы сделать из простого сетрафийского навигатора опытного морского волка.
 Но человек пытается строить предположения о своей судьбе, а Великая Машина располагает последующими событиями по собственному, невообразимому усмотрению. В результате – вместо «тихой» и по возможности милосердной бандитской карьеры, я обрел жизнь, полную приключений и событий сколь необычайных, столь и болезненных. Не могу точно сказать, начались ли неприятности после нападения хаотического охотника «Отважный» или ранее, в шваркарасской колонии, где я, с позволения сказать, дал маху, а мой квартирмейстер продемонстрировал чудеса выдержки, воинского искусства и, что самое удивительное – изощренного планирования. Так или иначе, цепочка роковых событий привела нас к метаниям по волнам на обломке деревянной мачты, последующему чудесному спасению и столкновению с силами, с которыми я не пожелал бы столкнуться даже своему университетскому преподавателю математики.
Сейчас, после глотка живительного бренди, протянутого мистической рукой Черного Странника, чья персона занимает жутковатое место в мировой мифологии, встречаясь, как мне кажется, в легендах почти каждого известного Географической Академии народа, я уже не могу доподлинно вспомнить, что ощущал, болтаясь над зыбкой влагой океана, без шанса на спасение. То были несколько дней, сливавшиеся в один бесконечно длинный, невыносимо тяжелый миг, наполненный страданием телесным, выражавшемся в постоянном нахождении в полузабытье от жажды, голода, солнечных ожогов и необходимости держаться сожженными солью пальцами за непрочную деревянную основу, хранившую нашу жизнь. Было также и страдание духовное, когда пробужденный голосом моего напарника, не дававшим мне соскользнуть в морскую пучину, или от крика чаек, с нетерпением ожидавших нашей гибели, я вспоминал, в сколь плачевном состоянии мы находимся. Сердце сжималось, а к соленой воде на лице примешивались соленые слезы, когда я осознавал, что все, ради чего старался – мой фрегат, товарищи по оружию, надежды на будущее, шанс вымолить расположение родителей яркими успехами в деле жестоком, но романтическом… Словом, все это было потеряно. У нас оставались лишь жалкие крохи – одежда, надежда да небольшой сундучок, спасенный моим разумением и упорством напарника с тонущего корабля. В общем – невзирая на все испытания, выпавшие на мою долю, вряд ли я когда-то сумею изгладить из памяти те страшные дни, когда морская вода, безысходность и палящее солнце чуть было не отобрали у вашего покорного слуги веру в удачу.
Спасение, пришедшее так неожиданно и почти незамеченное мною, впавшим на пятый день в безмолвное отупение, из которого меня лишь в незначительной степени вырвало ощущение твердой почвы под ногами, очень скоро омрачилось. Не могу сказать, что я был полностью не готов к столкновению с ужасами Пучины. Конечно, были лекции по гражданской обороне в школе и университете, на которых подробно разбирались методы защиты от хаоса. Были проповеди в церкви по кешкашивирам, часть из которых была посвящена гибельным опасностями. Был даже зловещий обитатель Маунт-стрит, 8, в моем районе, который обитал в старом доме Хэбонса и каждый раз, в детстве, встречая его на улице, я замечал нечто подозрительное в его глазах и манере держаться, а позже узнал, что он с большим трудом был захвачен констеблями, притом старый дом был опечатан, но уличные сорванцы рассказывали, что видели, что окна изнутри поросли кораллами, будто инеем. Но все же, встретить гибельных монстров, одутловатых, ассиметричных, воняющих гнилой рыбой, поднимающимися из морских волн сразу после того, как ты вновь обрел надежду на спасение… Это было жутко. Не помню, и очень признателен за то своему разуму, подробностей того боя, я просто взял оружие, легендарный палаш моего напарника, и позволил телу, много лет истязаемому на внеклассных занятиях по фехтованию, делать все необходимое для сохранения биения в нем пульса. Так же, думается, поступал и мой квартирмейстер, наверняка, хоть по нему и не было заметно, удрученный сложившимся положением не меньше моего.
Поднимаясь по скале, вернее, неся драгоценный сундук и позволив Рихарду нести себя, я, наверное, позволил себе лишнего. Стыдно вспоминать. Джентльмен не должен пускаться в столь пространные размышления о своем внутреннем мире. Надеюсь, я не слишком уронил свое достоинство в глазах своего компаньона. В оправдание могу сказать, что имел веский повод – был уверен, что вот-вот стану шестеренкой в механизме небосвода.
Поездку в телеге мистического возницы помню плохо, сначала я просто пытался не перестать дышать, чувствуя, как холодеют члены и отключается мозг, а после глотка бренди лежал не шевелясь, наслаждаясь возвращением силы, неизвестно откуда взявшейся, в мой израненный организм.
И вот, мы оказались у ворот Штроссберга. Признаться, алмарские города вызывают у меня немало ассоциаций с родиной, наверное, именно так выглядел и мой родной Шемлок до познания благословенной силы пара – узкие, но гармонично устроенные улочки, дымок из угольных печей, строгая, но в чем-то неуловимо уютная архитектура. Любоваться красотами, конечно, не было времени. Во второй раз за день мы столкнулись с гибелью. Город горел, охваченный боем, где-то вдалеке занималась пламенная заря, хотя до рассвета было еще далеко. А у ворот лежали трупы. Да, мне в последнее время часто доводилось видеть мертвые тела, врагов, друзей, но, полагаю, необходимо пройти через нечто большее, чем прошел я, чтобы оставаться безучастным к виду людей, в которых совсем недавно билась жизнь, мысли о делах и тревогах, мечты, сомнения, людей, которые были в мире чем-то, были для кого-то и вот – лежали бездыханными, холодеющими оболочками. Рихард был более прагматичен – он сразу начал действовать, а я обратил внимание, что тела часовых, которых мы нашли у разорванных брошенной с жуткой силой пушкой ворот, были покрыты какой-то темной слизью, напоминающей густые чернила.
Столкнувшись со всей мощью несомненно одинокого, но крайне опасного противника, я, признаться, растерялся, пал духом, рука сама потянулась к оружию, не зная другого способа успокоить смятенную душу. Вид караулки, заваленной свежими мертвецами… Он был страшен. Не мертвые пугали, пугало осознание факта, что группа тренированных сражаться и убивать людей оказалась бессильна против чего-то, уничтожившего их за доли секунд. Что еще хуже – за несколько минут до нашего прихода. Как сражаться с таким? Мгновениями позже квартирмейстер продемонстрировал, как. Где и при каких обстоятельствах мог этот человек приобрести столь обширный убийственный опыт? Узрев ту женскую фигуру, ее скорость и текучую неестественность, да черт, при всем желании я бы не смог выстрелить, опасаясь привлечь к себе ее гибельное во всех смыслах внимание. Теперь я понимаю, что значат лидерские качества. Без приказа Рихарда я бы и остался вооруженным истуканом, не смеющим оказать отпор тьме.
Когда битва была кончена, я остался оказывать возможную помощь сержанту, единственному выжившему в бойне у ворот. Он оказался человеком смелым, крепким и очень живучим, но все же, уходя, я слышал, как он, не имея возможности нормально двигаться, начал тихо, сквозь зубы плакать, как могут только мужчины, пережившие страшную потерю.
Перед тем как покинуть караулку, я, руководствуясь извечным вниманием к деталям, свойственным моей натуре или же благоприобретенным в качестве особенности специалиста, привычного находить на точных картах мелкие названия и прокладывать сложные курсы, решил проявить любопытство. Что искала в караулке эта странная темная особа? Для чего положила она на алтарь своей жестокости всех этих людей?
Журнал, к счастью не опрокинутый во время боя и не подвергшийся влиянию пламени, быстро затухшего на каменной стене, был открыт на том месте, которое интересовало жуткую посетительницу. Поначалу, ничего существенного я в нем не нашел – отметки о различных прохожих, росписи важных людей, посещающих город, указания о провозе груза через ворота. Но на самом конце страницы была пометка – «археологическая группа», смотреть специальный журнал номер 8. Искомый том оказался в несгораемом шкафу, не стану ставить себе в заслугу мелкое мародерство, в рамках которого я вынужден был обыскивать тело убитого офицера на предмет ключа, но замечу, что поиски того стоили. Специальный журнал номер 8 содержал сведения об иностранцах, посетивших город, на странице его, соответствовавшей дате в основном журнале, а именно – около двух месяцев назад, все место занимало перечисление участников археологической группы и их снаряжения, вывозимое за пределы города. Подобную дотошность, как известно, ввели в колониальных поселениях алмарские церковные власти, чтобы бороться с мародерами, работорговцами, контрабандистами и представителями гибельных сил. Нахожу меру вполне полезной, хоть и нуждающейся в дополнении и усовершенствовании.
Признаться – встречать археологов, людей науки, чье естество в целом не пользуется особой популярностью у варварских народов, к которым энциклопедия «Сетрафика» относит и относительно просвещенных жителей гольвадийских стран, за исключением Учителей, конечно… В общем, встречать их в этом захолустье, если мне будет позволено подобное выражение, было удивительно. Длинный список включал имена, обладавшие научными званиями и степенями, а также несколько имен, известных в среде наемных головорезов, в том числе – Моргану де Азир, Белую Акулу. Именно это имя привлекло мое наибольшее внимание, пока я не наткнулся на более значительную находку, алмаз рядом с опалом. В качестве руководителя группы, бравшего на себя росписью ответственность за все действия археологов, значилось еще одно женское имя, которое иногда, в периоды особо черного пьянства, слетало с интонацией грозной брани с губ моего напарника –  Ребекка де Монмари ле Сош. Та самая девушка с рапирой из голодного детства квартирмейстера. Предательница! И она, ОНА – руководитель археологической экспедиции, ученый, доктор естествознания. Воистину неисповедимы пути колес мироздания!
Все время, пока мы пробирались по темным, смертельно опасным теперь улицам Штроссберга, меня мучила мысль – стоит ли раскрыть моему компаньону подробности, ускользнувшие от его внимания? Не станет ли это песчинкой, что вызвала обвал, ввергнув Рихарда в буйство или апатию? В тот момент, выбор давался мне очень нелегко, ведь именно от воинских навыков квартирмейстера, как мне казалось, зависело наше выживание в этих объятых пламенем, залитых кровью переулках. Более того, зная Рихарда, от него могло зависеть и нечто большее. А характер морского волка еще содержал для меня много темных пятен, которые я не рисковал растравить.
Теперь, по крайней мере, на мне была одежда, в руках оружие, а крючок пояса на спине оттягивал наш многострадальный сундук, с таким трудом спасенный с гибнущего корабля, прошедший все метания по волнам и даже сражение на суше. Будущее, с учетом происходящего, не казалось мне безоблачным, но свет надежды уже заменил мрак безысходности. Что же касается дилеммы – немного придя в себя, ваш покорный слуга вспомнил, как должно вести себя джентльмену. Но выбор сделали за меня. Женский крик пресек мою попытку быть с Рихардом откровенным.
Вероятно, меня могут посчитать мерзким головорезом, человеком черствым и жестоким, но не буду грешить против истины – мне понравилось метким выстрелом, не прошли втуне годы ежедневных походов в тир, пробить голову того отвратительного чудища, что мучило собаку во дворе доходного дома, откуда доносился крик о помощи. Не менее приятно, запишу это в список недостатков натуры, было прикончить хоть одного из этих жестоких уродов раньше Рихарда.
Сражение в стенах пылающего здания навело меня на мысли о наличии у моего напарника зачатков морали и деликатности. Во всяком случае, ни одного противника он не убил на глазах детей и плачущих женщин. Зная воинские навыки компаньона, могу с уверенностью утверждать, что он нарочно выбрасывал негодяев за пределы видимости истязаемого семейства, на суд моего оружия или в лапы пса.
Когда дело было кончено, а все, кого можно было спасти, были спасены, я задержался дабы удостовериться, что бедное семейство господина Кольба способно о себе позаботиться, заодно осмотрел раны, ушибы и ожоги, нанесенные этим милым людям в собственном доме. Движимый любопытством и кое-какими подозрениями, я вскользь поинтересовался у хозяина доходного дома, о чем его расспрашивал гибельный уродец. К счастью, спасенный был занят благосостоянием близких и не обратил внимания на мою уловку. Мои подозрения оправдались – Ребекка де Монмари, равно как Моргана Белая Акула, обитали в доходном доме Кольба несколько месяцев назад, во время сборов археологической экспедиции. Данное утверждение подтвердило мое предположение о том, что именно давняя противница моего компаньона является важным объектом интереса нечисти, наводнившей город. Краткий «допрос» помог установить еще один факт, на этот раз неожиданный – Кольб, который произвел на меня впечатление человека доброго и рассудительного, весьма тепло, почти с нежностью, отзывался о женщине, которая упекла своего друга детства на военную каторгу алмарской морской пехоты. Ученые мужи утверждают, что люди со временем меняются, но с тем же успехом мисс Ребекка могла всего лишь довести до совершенства свои навыки лицемерия.
Дальнейшие события я могу воспроизвести в памяти лишь частично – по большей части они сливаются в череду погонь по залитым кровью, узким и неустроенным улочкам Штроссберга, перемежающихся с невероятно динамичными схватками, вспоминать о которых подробно у меня не возникает никакого желания. Среди мельканья лиц, блеска стали и густых клубов порохового дыма я могу вычленить лишь несколько принципиальных моментов, врезавшихся в мое сознание своей важностью или необычностью.
Свое друга я вновь настиг, пробравшись по темным проулкам, следуя верному, но жестокому следу из мертвых тел случайных участников трагических событий этой ночи и их убийц, плоть которых нашел неумолимый клинок палаша моего компаньона. Пробираясь мимо невинных младенцев, выброшенных из окон, и стариков, не успевших сбежать от проворных гонцов гибели, я невольно задумывался о том, как славно быть жителем Сетрафии, где есть надежная, отменно вооруженная армия, тяжелая артиллерия, охраняющая покой даже маленьких городов, народная милиция, бравые констебли с шестизарядными револьверами и курсами психологической подготовки за спиной. Сетрафия, где крепкие дома и стальная дисциплина, где есть занятия по гражданской обороне и каждый знает, как ему вести себя при неожиданном нападении. И все же в сердце  мое закрадывалось сомнение – что, если не так надежны наши рескрипты и предписания, наши армия и флот против тварей, что приходят из глубин морских и пускают в ход нечестивую магию? Что, если там, далеко, на родине, в луже крови, с обглоданным лицом будет лежать моя дражайшая матушка, сестры, а отец с разряженной винтовкой будет плакать над их телами, безразлично наблюдая, как к нему подбирается существо с окровавленной пастью вместо лица? От этих мыслей становилось не по себе, рука сама сильнее стискивала рукояти пистолей, а в голову приходил только один ответ на метания духа моего – победить тут, не позволить монстрам торжествовать на улицах чужого города. Возможно, таким простым и прямолинейным путем я получал шанс не допустить бойни где-то там, очень далеко, на затянутых угольным туманом берегах моей родины. По крайней мере, так проще было успокоить совесть, твердившую, что я не на своем месте.
Я нашел своего товарища в печальном положении на одной из центральных по виду улиц города, он был распростерт на земле, а жуткое создание, оседлавшее не менее отвратно выглядевшего скакуна, вновь собиралось атаковать. Очевидно – даже для железной воли Рихарда случались моменты, когда внимание оказывалось рассеянным, а победа почти недостижимой. Каждая схватка начинается с поединка внутреннего, готовности к ней и способности верно оценить неприятеля, порой мальчишка может победить исполина, если тот не готов к схватке, рассеян или расслаблен. Порой шестиглазая мерзость на умирающей лошади может поставить на грань смерти одного из величайших пиратов, если тот неоправданно начинает считать сражение выигранным, а врага слабым.
Желая не допустить, чтобы неприятный урок оказался для моего товарища последним, я попытался дать монстру отпор. Что ж, благое начинание. Могу предположить, что хаос и его создания, столь не изученные для нас, имеют свою особенную организацию, иерархию и воинскую структуру. Если так – ранее, за исключением существа у ворот, мы встречались лишь с рядовыми бойцами и фельдфебелями, теперь же на нас надвигалось нечто, что можно было принять за кирасира или жандарма, существенно более опасное в бою один на один.
К счастью, Штроссберг в тот день был почтен визитом не одного славного воина. Избежать неминуемой смерти, к которой, признаться, ваш покорный слуга почти подготовился, лицезря зловещий глаз на уланской пике, нам помог случай или воля Великой Машины. Неожиданно в лице человека, идущего в бой с именем легкого алкогольного напитка на устах.
До сих пор не могу в полной мере обозначить, как я отнесся к месье Тео Люсьену де Мартэ. Этот человек, образованный и галантный, но почти столь же неистовый, как мой компаньон, скрывал, пожалуй, даже больше секретов необычайной своей натуры, чем сам Рихард. Но если квартирмейстер суров, непредсказуем в ярости, довольно прямолинеен до опасности, то шевалье был чем-то иным, многослойным. За слоем отчаянного рубаки скрывался благовоспитанный джентльмен, за ним виднелся просвещенный воитель, а еще ниже было нечто, не знаю… коварное? В любом случае в тот момент прибытие де Мартэ и его святой «воды» было почти даром небес, если бы не его надменная манера, которая чуть не довела до беды. К счастью – своевременное вмешательство, раскрывшее толику моих дипломатических способностей, позволило избежать кровопролития среди союзников. Сейчас, по здравому размышлению, я, правда, сомневаюсь, что что-то трагическое могло бы произойти, в любом случае дальше мы отправились втроем. И очень кстати.
Бой на храмовой площади мне запомнился лишь как набор ярких, смертельно опасных моментов. Помню, как был потрясен, когда мой напарник, ранее никогда не проявлявший снисхождения к моим воинским способностям, дал мне сложную боевую задачу избавиться от снайпера. Я бы прожил и без этой чести. Буквально – беготня по крышам, раны, прямой взгляд в лицо жуткой твари, державшей в страхе всю площадь. Чертовы крыши, проклятая лестница… Прошу прощения, до сих пор не могу сказать, что руководило мной в тот момент – страх, опасение за свою жизнь, чувство ответственности? Обожаю математику – она спасает мой разум, позволяя отметать все лишнее. В сухом остатке – я выжил, а мой враг оказался повержен. Торжество справедливости? По крайней мере, я был цел, почти.
Предсмертный вой кешкашивара был слышен всей площади – удивительные, загадочные создания, даже поддавшись тлетворному влиянию Пучины, они остаются холодными, надменными, насмешливыми. За миг до смерти потешаться над собственными богами, так, пожалуй, мог бы поступить разве что сам Рихард. Не знаю – уважать ли такое отношение или скорбеть о том, что подобные создания встречаются в мире.
Смерть монстра завершила бой. Переживая невообразимую гамму ощущений, я сумел спуститься с колокольни на площадь. В будущем ваш покорный слуга будет много более критично воспринимать знаки доверия со стороны своего квартирмейстера.
Клаус Бофорс – еще один удивительный человек, чем-то он показался очень близок мне по духу. Я узрел, как этому юноше, хорошо воспитанному в приличном месте, наверняка проведшему больше времени над книгами и мудрыми мыслями, чем в воинских утехах, тяжело справляться со своей ролью. И потому я проникся к Клаусу даже большей симпатией, чем к невозмутимому позеру де Марте или другим достойным людям, встреченным в этот день. Бофорс являл живой контраст со старым священником-воином, имя которого я так и не сумел выяснить. Священник представлялся бойцом, могучей, несокрушимой и невозмутимой твердыней, святыней, чье присутствие воодушевляло солдат не меньше, чем сами стены собора за спиной, он был уверен в себе и непоколебим. Было видно, как Клаус старается соответствовать своему союзнику, возможно, наставнику, ничем не выдавая волнения, сомнений или слабости, которые свойственны таким, как мы с ним, людям.
Барбара, вот в ней чувствовался отцовский напор и та же уверенность, сдержанная и холодная, но она не как Бофорс, за невозмутимостью она скрывала ярость и воинственный порыв, яблоко от яблоньки. Мне жаль эту сильную девушку, которой столь много довелось пережить в этот день. А равно жаль и Клауса – его отношение было явственно продемонстрировано де Мартэ, с которым они явно были давно, но не слишком приятно знакомы. Признаться, сомневаюсь, что шансы Бофорса по отношению к Барбаре были сильно выше, чем у меня, когда пытался дарить самодельные механические игрушки мисс Дейзи, дочери инженера третьего ранга.
Пожалуй, многовато глупых мыслей. Потом был Ньезг. Я умолчу о страхе, об ужасе и ощущении своей полной беспомощности рядом с подобным… противоестественным созданием, заставившим меня вновь с тревогой подумать о доме и нашей доблестной армии, вряд ли готовой выдержать нападение подобных тварей. К счастью – с нами были Рихард и де Мартэ, и будь я раздавлен зубцами земных глубин, если не увидел довольной ухмылки на лице Бофорса в тот момент, когда победа над исполином досталась Рихарду, а не шевалье, выбывшему, хм, в полуфинале. И все же, несмотря на несомненный героизм квартирмейстера, в этой сцене был другой герой – безымянный старый священник. Не знаю, смогу ли я когда-либо отблагодарить вас, святой отец, за спасенную жизнь, но постараюсь прожить ее так, чтобы вы, взглянув иной раз на слабого и нелепого сетрафийца, чья вера лишь немного похожа на вашу, могли одобрительно улыбнуться. Жаль, я не видел вашей улыбки при жизни.
Не могу не заметить, что по неким, до конца неясным мне причинам, мсье де Мартэ был излишне жесток по отношению к святому отцу Бофорсу, а последний, излишне бурно реагируя, лишь распалял насмешки шевалье. И в полной мере ситуация стала неуместной после смерти отца мисс Барбары, когда одного взгляда на перемену в этой юной особе хватило даже столь не сведущему в женских душах человеку как ваш покорный слуга, чтобы понять – девушке совсем не до мужского внимания. Я не знал, какой ад сумели разбудить в душе священницы слуги гибели, но был более чем уверен – они за это скоро и страшно поплатятся. Клаус же в свете всего произошедшего начинал казаться немного комичным каждый раз, когда пытался проявлять сочувствие, вероятно, почти каждый мужчина в подобной ситуации выглядит так. Надо отдать святому отцу должное – в остальном он был безукоризнен.
Собрав наш небольшой, но воодушевленный победой над чудищем из глубин, отряд, мы двинулись дальше в чрево городских кварталов. Сложно описать, и ни в коем разе не желаю кому-либо иному пережить ту гамму чувств, что испытал я и, вероятно, все кто был вокруг, от душераздирающего зрелища, какое представлял собой горящий город. С каждым шагом вонь становилась все сильнее, воздух все горячее, а земля под ногами все краснее, вокруг лежали тела, вился пепел и изредка доносились стенания несчастных, которым мы уже не были в силах помочь. Мне особенно запомнился один нищий калека, полчеловека на тележке с четырьмя кривыми колесами, он лежал в луже крови, и, кажется, собственных внутренностей, мертвая рука длинными пальцами сжимала деревянную колодку, которую он использовал для движения, а во второй руке был скверный нож. Вокруг нищего валялись тела трех пучинников. Это зрелище, отвратное и в то же время воодушевляющее, вселило в меня надежду – человек всегда будет бороться за свою жизнь, и если не можешь выжить, то хоть умри так, чтобы дать шанс другим. Еще один грустный урок, будто жирная черта, выделяющая схожий подвиг отца Барбары. Смерть калеки будто вырвала меня из оцепенения моральных мучений, нахлынувшего ощущения собственного бессилия при виде сотен тел людей, которым я не смог помочь, прозвучала в голове словно команда Рихарда, призывая вновь жить и действовать.
К счастью, оборонялись не одни мы – полковник ван Йорг, командовавший ополчением, был человеком живым и деятельным. Настоящий несгибаемый, разве что подагрой, ветеран. Его, казалось, не волновало происходящее вокруг, он видел цель и шел к ней, подобно Рихарду, такие люди, похоже, слишком упрямы или в чем-то ущербны, чтобы чувствовать сострадание или горечь от чужих смертей и страданий. Хотя, может, они просто иначе выражают скорбь.
Перед штурмом ратуши мне удалось немного перекусить тем, что удалось увести из-под мечущихся в беспорядке пальцев квартирмейстера и проглотить под аккомпанемент его рычания. Затем были тоннели и мертвые крысолюды – совершенно невинные жертвы всей этой бойни, существа, умершие в чужом городе рабами, ради чужих же интересов. Битва с подземельными каннибалами помогла немного взбодриться, а после нее времени для печали уже не было.
Внутри подземелий ратуши мы разминулись, мои друзья рванули вперед, к победе и славе, а я же, влекомый каким-то подсознательным инстинктом, рефлексом бюрократа, если угодно, задержался в подвальном архиве, где хранились различные городские документы. Сначала меня привлекли темные, влажные следы на полу, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся черными и маслянистыми. Без сомнения, в архиве побывала та же тварь, что посещала ворота.
Следуя дорожкой темных чернил, я добрался до стола архивиста, несчастный юноша валялся на животе, в его голове зияли характерные следы многочисленных ударов всепроникающего стилета.
Она сидела за столом, нервно перелистывая страницы какой-то большой книги, листы в которую вшивались. Вполне человечная, совсем живая, невероятно красивая, даже, хоть я и стараюсь не использовать подобных выражений, вызывающая страсть изгибами тела и почти скульптурным исполнением лица. По красивому платью, а также по длинным локонам волос стекали чернильные капли, особенно много там, где волосы были опалены маслом квартирмейстера.
Застыв лишь на мгновение, я выхватил пистолеты.
– Не стоит, – произнесла она, чуть улыбнувшись, показав на мгновение зубы белее фабричного фарфора. – Я услышала твои шаги, малыш, еще в общем коридоре.
– Почему же тогда не подняли тревогу… э-э-э… мисс, – я пытался держать себя в руках, неожиданно четко осознав, что ни одна пуля не достигнет цели, и болтал, что взбрело в голову и что вползло туда с полок правил вежливого тона.
– Рейчел, – она вновь улыбнулась, как показалось мне, прекраснее и нежнее этой улыбки я не видел никогда в жизни. – Капитан заслужил все, что получит. Я тут по делу, а не чтобы затыкать огрехи его командования. А вот зачем тут ты?
В вопросе не было подвоха, ярости, как бывает у Рихарда, или скрытой угрозы, что можно было бы ожидать, например, от Бофорса. Но ноги мои почему-то превратились в свежий студень, а потолок будто решил со мной поближе познакомиться. В комнате стало неожиданно жарко и узко.
– Уильям Голштосс, имею честь. Просто заглянул на огонек, – что ж, страстным соблазнителем мне не стать, но на столе и правда горела свеча.
– У меня мало времени и ни единой причины жалеть человека, недавно целившегося в меня, – заметила девица, вытянув нежные, бледные руки вверх, что позволило мне поточнее, чисто в научных целях, рассмотреть ее почти обнаженную грудь, а потом повела ими вперед, громко хрустнув сцепленными пальцами.
Кажется, я сглотнул ком неизбывной печали, появившийся в горле. Ваш покорный слуга не трус, он готов драться за свою жизнь, просто не очень ясно было – как, а особенно – зачем драться со столь прекрасной особой, совершенно не похожей на воительниц вроде Белой Акулы.
– Ну так как?
Что ж, никогда не считал честность пороком.
– Мисс Рейчел, да будет вам известно, что я не намерен вступать в переговоры с созданиями пучины, пусть и столь обворожительными. Мне претят дискуссии с убийцами и ворами, посему я готов оборонять свою жизнь по мере сил. Сюда я явился, ибо почувствовал, что поблизости происходит что-то неладное. И нашел вас. Выражаю сожаление о том, что мы с вами принадлежим к разным лагерям и даже к разным граням существования, хочу заметить, что нисколько не оправдываю ваше поведение. Сюда меня привел интерес ваших изысканий – я более чем уверен, что каким-то образом они связаны с некоей особой, к которой имеет много личных счетов мой напарник, квартирмейстер Рихард.
– К которой? – походя поинтересовалась Рейчел. – К Азир или де Монмари?
– К обеим, – немного замявшись, ответил я, – но в большей степени ко второй.
– Как интересно. Ну, доброго утра, Уильям.
Мерзавка, если мне будет позволено так сказать, схватила фолиант, что читала ранее, и провалилась в маслянистое пятно, напоследок послав мне, кажется, взгляд, полный похоти и невероятных обещаний. Последнее я могу отнести к игре воображения.
Еще некоторое время ваш покорный слуга оглядывался по сторонам, ожидая удара, но тот не последовал. Подозревая по шуму и реву наверху, что мои товарищи вполне справляются со своими задачами, я решил раз и навсегда раскрыть для себя загадку поиска, что, несомненно, привел сюда адептов гибели.
Самое важное обворожительная Рейчел, похоже, забрала себе, но кое-что удалось уточнить. Как становилось ясно из данных архива, которые я обнаружил в виде переписки давней противницы моего компаньона с городскими властями, выследив с какого места на полках пропала недавно книга и где были влажные следы, Ребекка де Монмари ле Сош действительно привела в город археологическую экспедицию, которую и возглавляла. Из данных переписки вытекало, что эту, как выяснилось, весьма образованную, хм, профурсетку, интересовали легенды и предания местных туземцев, нечто из самых старых сохранившихся на острове фольклорных данных народа пардов. Госпожа де Азир же была всего лишь наемными кулаками, к слову – недостаточно изящными для женщин. В тексте также несколько редких раз упоминались прародители пардов, но слово писалось с большой буквы и де Монмари настаивала, что это касается только ее ордена. Что касается ордена – речь шла о каких-то Искателях Сокровищ, ранее мне не доводилось сталкиваться с подобной организацией, но, похоже, именно к нему принадлежала женщина, которая когда-то разбила сердце Рихарда Стального.
Теперь уже без всяких сомнений становилось ясно, что адептов гибели в Штроссберг привели изыскания Ребекки де Монмари, вновь эта женщина становилась причиной смертей и крушения судеб. Чудовищная женщина, воистину, но теперь также стало ясно, что ее изыскания достаточно важны, чтобы пучинники рисковали целым кораблем, вторгаясь на суверенную и агрессивную в плане инквизиции территорию Империи, а равно – чтобы они сумели сорганизоваться для подобного нападения. Речь шла о чем-то очень важном, медлить было нельзя, необходимо было срочно рассказать все Рихарду.
Вам доводилось испытывать навязчивое чувство, стремление столь сильное, и столь неисполнимое, что просто руки опускаются от бессилия? Например, если вы пришли из школы с пятью пятерками, а родителей не будет еще два дня, или собрались сделать предложение своей возлюбленной, а она вынуждена дежурить у кровати любимой бабушки неделю, или узнали свежую, просто великолепную сплетню, а она, как назло, является государственной тайной? Тогда вы, возможно, поймете, каким ужасным разочарованием явилось для меня, уже начавшего говорить, прибытие вестей о форте. Будто изо рта вырвали надкушенный любимый бутерброд с паштетом, ломтиком ветчины, куском сыра, листом салата и  парой капель бальзамического уксуса сверху.
Что ж – мы отправились в форт, а там была схватка, кровь и наконец – победа. Меня даже произвели в салаги, и я…


Конец кошмара Штроссберга

– И я, наконец, сумел поведать вам, Рихард, что наши враги ищут Ребекку де Монмари, полагаю – ту самую ненавистную девицу из вашего прошлого, – закончил свой рассказ Голштосс. – Причиной тому ее миссия, как-то связанная с легендами и традициями анималистических рас.
– Не говори так, – прохрипел Рихард, которого покидали силы.
– Что, простите? – недоуменно поинтересовался сетрафиец.
– Не называй ее девицей, она давно таковой не является, – хрипло рассмеялся квартирмейстер и потерял сознание.
– Значит, эта чертовка ле Сош, – хмыкнул поднимающийся с колен де Мартэ. – Стоило догадаться.
Диалог прервал тяжело ввалившийся в кабинет полковник Йорг.
– Чего вы расселись, господа?! – проревел старый медведь. – Батарея наша! Охотник поднимает паруса! Они уходят.
– Никуда они не уйдут, – с мрачной решимостью произнес Уильям Голштосс, капитан без корабля.
Ни Рихард, лежавший без чувств, ни нерасторопный от подагры полковник уже не увидели, как добежавший до берегового бастиона сетрафиец нашел при помощи нескольких выживших канониров не испорченные хаотиками пушки. Не увидели они как навигатор и математик извлекает из своего сокровенного сундучка два небольших чугунных шара, испещренных зловещими красноватыми письменами и как приказывает зарядить их в пушки. Наведенные точной рукой инженера невысокого ранга пушки извергли двойной залп, далеко внизу, прочертив огненные полосы в рассветных небесах ядра «голова демона», спасенные с «Закономерности», пробили огромные бреши в бортах хаотического судна. Захлебываясь водой, пробитый насквозь охотник, причинивший столько зла городу и непосредственно двум компаньонам, опускался на дно, глотая соленую воду. «Отважный» уходил в океан, его извергший ночью, на этот раз уходил навсегда, ненадолго уставившись в небеса пальцами источенных временем мачт с немым укором, а затем продемонстрировав миру белесо-зеленое, обросшее гнилью брюхо. К сожалению, тел наглого заклинателя и его чернильной подруги среди трупов всплывших на поверхность пучинников так и не обнаружили. Но это была победа. Чистая. В лучших традициях Рихарда.
Городу предстояло оправляться от боли и зализывать раны. Урон оказался огромен, но не непоправим. К счастью, страшную ночь сумело пережить немалое количество священников, которые после короткого отдыха вышли на улицы, кропя святой обгоревшие дома и поросшие съеживающимися под благословенной жидкостью водорослями мостовые. К пожарам, которые все еще продолжались в черте города, особенно в центре, прибавились погребальные костры, на которых сжигали тела пучинников под гневные, а равно и радостные вопли толпы выживших. Крики радости тех, кто сумел без потерь перетерпеть набег, в немалой степени заглушались стенаниями жителей, потерявших своих друзей, родных и близких на темных улочках Штроссберга. Своих мертвецов город провожал с почестями, но тем же методом, что и принесших гибель посланников глубин. Рисковать было нельзя – каждое столкновение с хаосом было лишь наполовину опасно явными последствиями.
Под внимательным взором неустанного полковника Йорга (героя штурмов ратуши и форта теперь носили на носилках-паланкине благодарные солдаты) бойцы ополчения и сторожевых сил города, все, кто еще был верен присяге и был в силах держать оружие, сгоняли на рыночную площадь в юго-западной части города горожан. Площадь, очищенная от повозок и лотков, почти не пострадавшая от пожара, локализованного в богатых кварталах дружинами добровольцев, стала для испуганных жителей вынужденным продолжением ночного кошмара. Клаус Бофорс, немного отупевший от недосыпа, бесстрастная, почти неживая Барбара, настоятельница храма святой Бертольды и еще несколько, обладавших должным саном и квалификацией священников города, проводили на площади проверку на следы гибели. Люди, пережившие нападения пучинников, испуганные, уставшие, всю ночь бившиеся за свою жизнь или тушившие пожары, были вынуждены отвечать на монотонные вопросы о своих снах, видениях, состоянии и воспоминаниях, получать отпущение грехов и проходить осмотр состояния тела. Меры были суровыми, но необходимыми – даже простая рана от искаженного клинка могла вызвать гибельное заражение, грозившее не только раненому, но и его друзьям, соседям, родным.
В крупном складе на той же площади устроили лазарет, где лечили раненых, рук не хватало и помощь принимали от всех желающих, в том числе и от небезызвестного сетрафийского фельдшера, пытавшегося устроить на одну из коек и своего квартирмейстера, но Рихард лишь отмахнулся, ругнулся и на подгибающихся ногах ушел «искать таверну».
Тео де Мартэ вместе с комендантом ван Ракхом, у которого после чудесного спасения руками матерящегося чудовища в обносках случился прилив сил, собрали из добровольцев небольшой летучий отряд и рыскали по улицам. Они выискивая мародеров, затаившихся пучинников и тех из жертв чудовищ, кто не успел добраться до рыночной площади и переменил сторону под гнетом чуждых голосов вращающихся богов после злокозненной ночи.
Благодарный за спасение бургомистр ван Эхенбарг и несколько сохранивших жизнь и рассудок отцов города с небольшой охраной отправились в ратушу – им предстояло крепко подумать о том, как восстанавливать город. Но перво-наперво градоначальник пообещал Уильяму Голштоссу прочесать архив ратуши и собственный кабинет на предмет всех возможных подробностей о миссии Ребекки ле Сош в городе.
При помощи рыбаков-добровольцев, многие из которых сумели спастись от бойни в порту самым неожиданным образом – скрывшись в море или нырнув под причал, в бухте тоже велись изыскания. Под присмотром двух святых братьев Бога-Воина, ныряльщики осматривали легший на дно «Отважный», а также выволакивали на берег трупы пучинников, которые затем сжигали на пляже. Чрево искаженного корабля скрывало немало неприятных сюрпризов, но вот злокозненного дуэта, служившего мозгом всего налета, обнаружить так и не удалось.
В один день жизнь многотысячного колониального города кардинально изменилась, не нашлось почти никого из жителей, кого не коснулся бы ужасный перст рока. Каждая семья оплакивала потерю родных или имущества, почти не осталось непострадавших  домов, город на треть лежал в руинах и все еще продолжал гореть. И в то же время горе сблизило людей, заставило вместе бороться за правое дело, вместе по камню восстанавливать потерянное. Соседи, раньше не сказавшие друг другу и слова, вместе таскали тяжелые ведра, заливая дымящиеся руины. Щеголи-аристократы, привычные к клинку, и воры городских трущоб, собравшись в дружины, обыскивали темные закоулки, где еще могла скрываться скверна. Купцы из городских верхов открыли свои закрома, чтобы накормить голодных, обеспечить нуждающихся лекарственными средствами и перевязочными материалами, а жители районов поплоше, ремесленники и простые горожане, открыли для торговцев двери своих домов, ведь почти все богатеи лишились крова над головой. Так Штроссберг обретал надежду, сплоченный общим врагом город зализывал раны сообща. Возможно, скоро все вернется на круги своя, каждый вспомнит свое место и былые обиды, но великое зло той ночи сумело наутро заставить засиять свет в сердцах людей.
А вот Рихард, когда кризис миновал, решил позаботиться исключительно о себе любимом, не без оснований полагая, что и так достаточно сделал для Штроссберга.


Свидание вслепую

Рихард положил на шею любовницы свои широкие ладони и не слишком сильно, даже нежно, сжал узловатые пальцы, затем он резко вошел, исторгнув из уст женщины под собой томный стон. Прорычав нечто невразумительное, хмельной пират начал наращивать темп, все глубже вторгаясь в податливую, влажную плоть «жертвы» своим главным калибром.
Дело происходило в темной, небольшой, пропахшей грехом каморке под крышей таверны «Зеленая кружка», стоявшей в одном из самых бедных, окраинных районов города, почти не тронутых набегом пучинников и избежавших пожара.
Девушку, вернее, многоопытную женщину, что билась в экстазе под мощным натиском пирата, звали Мадлен, она сама не более чем десятью минутами ранее окликнула Рихарда на улице. К закату клонился первый день после налета «Отважного», квартирмейстер в отупении слонялся по улицам то и дело отхлебывая из четвертой по счету глиняной бутыли скверного рома. Раны, самые крупные из них, саднили, еще не слишком хорошо заросшие и лишь частично залеченные то ли еще одним свитком Бофорса, то ли молитвами безразличной Барбары. Ноги заплетались, мир казался погруженный в дряблый медузий кисель, а веселье все не приходило.
– Эй, красавец, кто тебя так потрепал?
Она была довольно высокой, хоть до Акулы явно не дотягивала, на вид чуть до сорока, лицо приятное, сохранившее остатки девичьей красоты, проступавшей через печать нелегких лет порока, залеченного сифилиса и старейшего женского ремесла. Платье, весьма откровенно заявлявшее о профессии хозяйки, было туго затянуто на полноватой талии, зато весьма свободно в районе загорелых плеч и крупной, округлой груди, столь откровенно выглядывавшей из выреза и кружев, что простора для фантазии почти не оставалось. Внизу платье имело разрезы, открывая широкие бедра, а ниже и голени чуть кривоватых, но вполне сексуальных ножек, чья привлекательность подчеркивалась туфельками на высоченном каблуке, на левом бедре виднелся узкий, белеющий через тропический загар шрам, а на правом – старая татуировка в виде геральдической орхидеи. Волосы цвета и консистенции чистой соломы, манящие миндалевидные темные глаза с легкой издевкой в глубине, полные, созданные и использующиеся для поцелуев губы – что еще нужно пирату если ром не веселит?
– Самая горячая сука на свете – мадам Фортуна! – бодрым, как ему показалось, хриплым басом ответил Рихард.
– Коварная стерва! – чуть топнула ногой женщина, опиравшаяся на выщербленный парапет лесенки, ведущей к узкой двери таверны. – Иди же ко мне боец, должен же кто-то загладить перед тобой грехи женского рода в лице той шлюхи и подарить чуток нежности!
Квартирмейстер с улыбкой, больше напоминавшей перекошенный оскал, принял призывно протянутую загорелую руку, шагнул на ступени и легко подхватил собеседницу на руки, с ходу влив в новую знакомую добрую порцию рома из своей бутыли, попутно окатив шею и грудь проститутки золотистыми каплями.
– Принято, красотка! Судьбу не трахнул – хоть на тебе отыграюсь. Где тут у вас игровая комната?
Через несколько минут, пройдя пустой зал таверны, где не наблюдался даже хозяин, они поднялись по шаткой лестнице наверх, походя избавляясь от одежды, и рухнули на широкую, продавленную кровать с выцветшей алой простыней, видевшую страстей не меньше, чем ее хозяйка.
Мадлен знала свое дело, она вцепилась ногтями в мощные плечи пахнущего порохом, ромом и кровью любовника и задвигала тазом в такт движениям пирата, помогая все глубже проникать орудию Рихарда в розовые, влажные ворота ее «крепости».
Темп квартирмейстера становился все быстрее, он входил резкими, грубыми толчками, рыча как голодный волк и плотнее приникая к телу женщины, Мадлен сжала его бока коленями и охватила ногами нижнюю часть мощного торса мужчины. Они двигались в унисон, подаваясь навстречу друг другу, ветреница стонала, с каждым толчком все громче и бесстыдней, пират рычал, становясь все настырнее и грубее.
Рихард отвел левую руку, правой продолжая душить обхватившую его ногами любовницу, он жадно схватил крупную, округлую, чуть обвисшую под своим весом грудь любовницы и приник губами к алому, крупному, напряженному соску, резкий укус заставил губы Мадлен исторгнуть очередной вопль боли и наслаждения, сливающихся в одно. Пират провел по темно-алой плоти влажным языком и оторвался от соска, оставляя на нем каплю пахнущей спиртом слюны, следующим рывком он вошел как мог глубоко в плоть  проститутки и, рванувшись вперед, запечатлел долгий, перешедший в борьбу умелых языков, поцелуй на пухлых устах женщины.
Целуясь, Мадлен сильнее сжала ноги и еще активнее заработала тазом, ускоряя и без того безумный темп соития. Ощущая приближение апофеоза, забыв обо всем на свете, Рихард откинулся назад, готовясь дать финальный залп. Женщина, столь же близкая к оргазму, изогнулась в истоме, все выше поднимая огромную грудь с башенками возбужденных сосков, она была готова испытать восторг.
Внезапно изгиб тела Мадлен стал неестественным, раздался хруст позвоночника, совершенно ненормально выгнулись руки, сползая по плечам пирата, ноги проститутки чуть было не переломали Рихарду хребет, в агонии стискивая его бока, от боли и неожиданности пират кончил раньше, чем собирался, и уже без всякого удовольствия.
Тело женщины напряглось в последний раз и начало опадать, квартирмейстер отпрянул, высвобождаясь из влажного плена, из влагалища Мадлен пролилось несколько густых, белых капель, а затем хлынула кровь, глаза проститутки закатились так, что не стало видно зрачков и радужки, руки локтями впились в перину, рот неестественно широко раскрылся, мышцы и сухожилия, державшие нижнюю челюсть, начали лопаться.
Изо рта мертвой проститутки показались черные, маслянистые руки, они разорвали его и, высунувшись, уперлись в кровать, за ними появилась голова с чернильными волосами, с треском отлетела, разбрасывая фонтан кровавых брызг, нижняя челюсть Мадлен. На головореза, заворожено наблюдающего за происходящим, уставились жемчужно сверкающие белые глаза, в них-то и таилась издевка. Перетекая, будто змея или угорь, та, что звалась Рейчел, выбралась из тела Мадлен, усыхающего и опадающего, будто пустая оболочка. Преодолев небольшое расстояние, разделявшее их, хаотическая шпионка восстановила форму своего совершенного, женственного тела, на этот раз абсолютно обнаженного, и приникла к Рихарду, глядя на него сверху вниз. Адептка Пучины одной изящной рукой обхватила член пирата, все еще сочащийся белой влагой, а второй обвила того за шею и запечатлела на тонких губах квартирмейстера нежный, почти сестринский поцелуй.
– Здравствуйте, о господин мой, – будто сошедшим из горних высей, нежным как пух облаков, голосом произнесла она. – Вы великий воин, я вся трепещу.
Освобождаясь от стекающих на пол чернил, Рейчел еще ближе приникла обнаженным телом к своему вынужденному собеседнику.
– Какую трепку вы задали нашему помпезному мальчику. Я вся – живой, трепещущий восторг.
Создание скверны положило ладонь пирата поверх своей великолепной левой груди.
– Чувствуете, как бьется сердце?
– Нет у тебя сердца – это наверняка вторая печень.
Последовал мощный удар в челюсть, той самой рукой, что лежала на груди. Шпионку хаоса отбросило, ударив о стену комнаты, завешенную побитым молью ковром. Ударившись и упав на пол, вопреки ожиданиям вставшего в боевую стойку головореза, причем стойку не только рук, Рейчел закрыла лицо руками и мягко, горестно заплакала. На пирата накатило внезапное ощущение нежности, осознание собственного безграничного скотства, за то, что смел обидеть столь нежное создание, и чувство глубокого раскаяния.
– Нет, – тряхнул головой квартирмейстер. – Нет-нет-нет-нет!!!
Он с размаху заехал себе по лицу, но переполненный ромом организм отказался приносить отрезвляющую боль.
– Но я, – всхлипнула избитая девушка, – я лишь хотела высказать свое восхищение… а вы… я всего-то хотела задать вопрос… А вы-ы-ы…
Она разразилась рыданиями, которым могла позавидовать прима Королевского театра Люзеции, исполняющая роль самой трагической возлюбленной в своем самом удачном спектакле.
– Нет, мать ее так, это ни разу не милая прелестница. Давай же мудак, приди в себя, – пытаясь хоть как-то унять чувство глубокого омерзения к себе и освободиться от наваждения женского плача пират во внутренней борьбе опустил взор к полу.
Обзор разбросанных тут и там одежд немного загораживал мощный, нередко выручавший хозяина в постельных, настольных, пару раз даже наалтарных, а один раз накрышнодворцовых утехах, ствол главного орудия в теле Рихарда. Член все еще стоял, реагируя на божественную и жуткую наготу чернильной прелестницы. Квартирмейстеру пришла идея. Не из прекрасных.
– Ох, ля, это будет больно.
Мощный удар наотмашь по самому дорогому вызвал внезапное отрезвление. В маленькой комнате, где у стены, согнувшись, сидела одна из самых красивых женщин в жизни пирата, на старой, продавленной кровати с источенными жуками деревянными столбиками, валялось также мертвое тело, бывшее когда-то жизнерадостной Мадлен. Сквозь боль пришла свобода действовать.
Отыскивая взглядом среди груд своих и чужих одежд, сундуков и столиков во множестве заполонивших тесную каморку запасливой проститутки, свой палаш, пират столкнулся с осуждающим взором жемчужных глаз, быстро ставшим колким и злым.
– Очнулся, значит, членовредитель, – ощупывая челюсть, Рейчел поднялась, ее тело вновь начало покрываться чернильным пологом. – Отвечай, где мне искать Ребекку ле Сош. Может, останешься цел.
Губы пирата скривились, все лицо его исказила внезапная, совершенно неожиданная гримаса. Головорез засмеялся, сначала тихо, потом все громче, со всхлипываниями и спазмами в груди, не в силах сдержаться, он повалился на ковер, походя вспомнив, что портупея со Святотатцем и палашом осталась висеть на лестнице при входе в комнату. Рука наткнулась на что-то длинное и приятное на ощупь (нет, речь на этот раз шла не о главном сокровище пирата), но смех остановить не получалось.
– Чего ты ржешь? – раздраженно рявкнула Рейчел, начав приближаться к противнику едва заметными, гипнотизирующими движениями. – Что смешного я сказала?
– Ничего, – прохрипел квартирмейстер через приступы хохота, так искренне он не смеялся очень давно, – ничего, тупая ты сука. Просто ты пришла сюда, в этот занюханный трактир, мимо кучи священников, алчущих твоей гнилой крови, убила эту несчастную женщину и сидела в ее побитом сифилисом теле неизвестно сколько, только для того, чтобы задать этот вопрос мне? МНЕ? Человеку, который уже черт знает сколько долбанных лет ищет эту лошадь морскую Ребекку, чтобы вогнать ей пулю в лоб? Ты приперлась сюда только за этим? И еще спрашиваешь, чего я ржу? Смешинка, ять, в рот попала!
– Чертов Голштосс, – пробормотала адептка Пучины, становясь все быстрее. – Кстати, как ты меня назвал?
В руке пучинницы появился ее любимый стилет, она, почти неуловимая взглядом, рванулась вперед, рассчитывая прервать жизнь ненавистного, а теперь еще и бесполезного врага, испортившего ей прическу, а теперь и челюсть. Маслянистое пятно прочертило воздух в сторону все еще сидевшего на четвереньках головореза, но внезапно что-то выбило воздух из легких посланницы Кровавого Теогониста.
Рихарду не требовалось быть столь же быстрым, достаточно было оказаться точнее и воспользоваться правильным оружием. К счастью – под рукой оказалась как раз такое. На шее слякотной ведьмы затянулся шелковый жгут, простой и не слишком изящный чулок проститутки в руках пирата обернулся страшным оружием. Мгновенно квартирмейстер захлестнул на шее противницы белую ленту и оказался у той за спиной, одновременно заворачивая концы чулка и наступая голой, мозолистой пяткой на хребет хрупкой пучинницы.
– Передавай привет Жопобьезгу или как там ваших богов зовут.
Резким движением пират закончил дело, переломив шею чернильной мерзости и ее хребет. Существо несколько раз конвульсивно дернулось и изверглось на ковер вязкой чернильной массой, быстро впитавшейся в доски, шмотки и ковры, устилавшие каморку проститутки. Осмотревшись по сторонам, Рихард обнаружил, что бутылка рома пуста, а другого алкоголя в комнате нет. Кое-как подобрав свою одежду, квартирмейстер, шатаясь, вывалился за дверь, подхватил с перил лестницы свою портупею, где нетронутым висело любимое оружие, и спустился вниз.
Трактирщик – толстый, битый оспой бриглан, валялся в глубине за пустынной стойкой, его лицо и горло было исколото стилетом, а кровь по большей части уже подсохла или впиталась в неокрашенные половицы заведения. Произнеся короткую заупокойную, головорез схватил с барной полки бутылку рома, откусил горлышко и сделал мощный глоток. Вытерев губы, пират полил стойку содержимым бутылки, прихватил с полок еще одну про запас, потом достал свежеприпасенные спички из голенища сапога, зажег и бросил в лужицу крепкого пойла.
Выйдя из занимающейся таверны, квартирмейстер отломил горлышко второй бутылки, сделал пару глотков, осознал, что с него на сегодня хватит выпивки и, бросив сосуд через пыльное окно обратно в таверну, поплелся прочь по улице. Встретив разъезд, боровшийся с мародерами, Рихард предупредил их о пожаре, но наказал не тушить, пока дом хорошенько не прогорит. «Красивая женщина заслуживает красивого погребения», – пробормотал он и пошел дальше, в сторону порта.
В пещере одного из многочисленных гротов, пронизывавших скалы на север от города, рука в латной перчатке откупорила крупный пузырек чернил, заросший злобно попискивающими полипами и испещренный ассиметричными письменами на очень древнем языке. Содержимое чернильницы пролилось на каменный пол, усеянный бахромой ядовитого мха.
– Помни – боги дают тебе последний шанс, Рейч, теперь во всем будешь слушаться меня, – произнес надменный, немного невнятный голос Карцвера Наргонда.
– Надо было оставить тебя в том форте, – прохрипела женщина, чье лицо все еще было искажено ужасом, а руки вцепились в шею, где медленно исчезал белесый след.


Невоенный совет

Шел второй день после злополучной ночи нападения пучинников на Штроссберг, в окна зала городского совета заглядывали робкие лучи закатного солнца, томный и полный свершений день клонился к концу. Для большинства присутствующих в ратуше он был сопряжен с достойными свершениями и заботой о нуждах города, и только Рихард вынужден был с самого утра бороться с сильнейшим похмельем, приправленным дрянным настроением.
 В помпезном, наспех прибранном зале заседаний находились люди, чьими трудами удалось спасти Штроссберг и уберечь большую часть жителей города от истребления.
Во главе широкого стола восседал бургомистр Бертольд ван Эхенбарг – невысокий, худой мужчина с крупной головой, черты которой сочетали лоб мыслителя, хитрый взор больших глаз политика и крупный нос с синими жилками человека, злоупотребляющего спиртным. В знак траура градоначальник отказался от богатых одежд и облачен был в черный сюртук с простыми деревянными пуговицами, наверняка специально приберегаемый для таких случаев.
По правую руку от бургомистра сидел майор Элизер ван Ракх, временно глава сил самооброны города и всех воинских частей колонии. Майор был еще очень молод – не миновал порога тридцатилетнего возраста, он являл живой контраст с гражданским правителем колонии. Отличали майора крупные, довольно грубые, истинно алмарские черты лица, упрямо выдвинутая вперед тяжелая челюсть, некрупные, но яркие голубые глаза, широкий, четко очерченный нос, через который проходил шрам. Наверняка не вздремнувший за два дня и трех часов комендант оставался в черно-белой военной форме со стальным наплечником на левом плече и широким, снабженным пышной бахромой эполетом на правом.
Слева от городского главы сидел вновь отставной полковник ван Йорг, с радостью передавший дела освобожденному ван Ракху. Полковник выглядел почти цветущим, он успел отоспаться, переодеться в свежий парадный жюстокор, навесить весь иконостас своих многочисленных медалей, а также завить и напомадить бороду, усы и бакенбарды. Цветущий и умиротворенный ветеран курил свою трубку с янтарным мундштуком, утопая в клубах густого сизого дыма.
Также в комнате присутствовали бледные и не выспавшиеся Тео де Мартэ, Клаус Бофорс и Уильям Голштосс. Шваркарасец уделял немало внимания кувшину крепкой медовухи, стоявшему на драконьем крыле дралока, изображенного на столе. Инквизитор, явно думавший о чем-то за пределами этой комнаты, был погружен в себя и рассеян. Голштосс, ставший инициатором собрания, чувствовал себя немного неловко, не имея возможности даже сменить надоевшие чужие обноски, но держался бодро.
Также в комнате, занимая широкое кресло на противоположной стороне стола, в тени, присутствовал квартирмейстер Рихард, который, откинувшись назад, прижимал к пылающей голове холодное дуло Святотатца.
– Итак, господа, первым делом позвольте в очередной раз высказать свою глубокую признательность за спасение города, – начал бургомистр уверенным голосом бывалого оратора.
– К черту твою признательность, если она не звенит, не булькает и не болтает сиськами, – пророкотал квартирмейстер со своей стороны стола. – Ты болтаешь, а хаотики уже наверняка оседлали какое-нибудь полено и поплыли, говноеды, другой Штроссберг рушить. Давай к делу.
– Приношу свои извинения, господин бургомистр, моего друга сегодня покинул его знаменитый талант дипломата, – начал было Голштосс, стараясь разрядить обстановку при виде задрожавших губ и нервно сжавшихся кулаков не привыкшего к такому отношению отца города.
– Не припомню, чтобы позволял салагам болтать вместо меня, – пророкотал головорез. – Снова в сопляки захотел?
– Но я…
– Вот и заткнись.
Комендант ван Ракх выглядел донельзя возмущенным, даже полковник взглянул на Рихарда совсем недобро, Бофорс мало следил за происходившим, а Тео лишь покровительственно ухмыльнулся, исподволь ободряюще подмигнув Голштоссу.
– Что ж, – продолжил более сбивчиво ван Эхенбарг. – Мы собрались здесь, чтобы обсудить дальнейшие действия. Кошмар, который пережил Штроссберг, не должен повториться где-либо во владениях Кайзера Альма, а равно и в других местах. Имея веские улики, указывающие на явный интерес оскверненных созданий к уважаемой исследовательнице Ребе…
Рихард громко фыркнул и, будто подкрепляя свое деяние, пустил ветры. У градоначальника задергался глаз, а лицо, в силу формы и размера головы, начало напоминать свеклу в парике.
– Уваж-жаемой исследовательнице Ребекке ле Сош, принадлежащей к достойному Ордену Искателей Сокровищ, который не раз оказывал значительные услуги державе и заслужил полную поддержку имперских властей. Ввиду наличия данного интереса, нами были разосланы, с пережившими нападение скверны рыбачьими шаландами, письма в ближайшие владения Империи, где содержится общая информация о произошедшем в Штроссберге, просьба передать предупреждение об опасности всем местам, где могла в последнее время появляться госпожа де Монмари, а также ей самой, если получится где-либо ее застать в цивилизованных землях. К сожалению – последнее маловероятно, поскольку большую часть своих дней фройлян Ребекка проводит за пределами гольвадийского общества, ведя поиск в местах диких и неустроенных. Потому возникает вопрос – что еще можно сделать в текущей ситуации.
– Хаотики явно, особенно после таких потерь, не откажутся от поиска, – заметил де Мартэ. – И мне, признаться, весьма интересно, что такого может искать в этих самых «диких и неустроенных» местах мадмуазель Ребекка.
– Говорят, она была замужем.
Рихард помрачнел еще больше.
– Не существенно. Пока она была тут, я успел лишь пару раз перекинуться с ле Сош фразой-другой. Приятная собеседница, может часами говорить о политике, моде, разведении орхидей в свежеунавоженной почве, даже о практической разнице похмелья после различных сортов вин. Но о работе не слова. Кто-нибудь знает, что они тут искали?
– Мадмуазель де Монмари была довольно скромна, по всем официальным вопросам она старалась быть максимально формальной, – заметил бургомистр, садясь обратно в свое кресло. – Сейчас, особенно после трагических событий позапрошлой ночи, я не могу в полной мере точно вспомнить пояснения о цели визита вооруженной экспедиции археологов на земли кайзера, а бумаги, раскрывающие суть мероприятия, были похищены той скользкой шпионкой, от которой нас избавил герр пират.
– Не благодарите, – отмахнулся Рихард.
– И не собирался. Так, вот, все что могу вспомнить – экспедиция отправлялась в земли пардов, они собирались исследовать и, возможно, исследовали старинные храмы пардов и древний фольклор этой анималистической расы. Отчет, данный по их возвращении, помню, был положительным, видимо ле Сош нашла, что искала, но финальная цель поисков не ясна.
– Не упоминала ли она о неких Предтечах или Прародителях? – поинтересовался Уильям Голштосс.
– Да, – согласился бургомистр, – было дело, что-то насчет существ, якобы в прошлом очень сильно повлиявших на нынешних анималов. Вероятно – какая-то забытая малая раса. Но с чего бы ими так интересоваться пучинникам?
– Это нам еще предстоит выяснить, – удовлетворенный ответом кивнул капитан. – Но почему именно Штроссберг? Мало ли других мест обитания анималов?
– Парды местные – очень старые, – вмешался в обсуждение полковник Йорг. – Возможно даже принадлежат к осколкам Акмальтапосека, была на этих землях такая империя, еще, как говорят, до Суддина и Черного неба. У них там в горах храм, да такой, что нынешним точно не под силу построить. К другим таким храмам – большая морока добраться, они по большей части на непроходимых землях, где пушистиков, нас-гольвадийцев не слишком любящих, тьма тьмущая, а тут почитай под носом.
– Акмальтапосек выродился в одну из мрачных держав Эпохи Черного Неба, – встрепенувшись заметил Бофорс. – Если пучинники идут по следу Ребекки из-за этого, речь может идти о самых темных и отвратительных тайнах прошлого. Я не могу позволить проклятым тварям получить такое преимущество.
– Да, – согласился Рихард. – Я бы тоже проклятой твари такого преимущества не дал.
– А известно, куда отправилась ле Сош из Штроссберга? – задал новый вопрос сетрафиец.
– Чертовы недоноски разграбили архив портового управления тоже, – подал голос ван Ракх. – Но мы с Бекки неплохо общались до ее отъезда. Вела она себя, конечно, как конченая шпионка – о деле ни слова, но все же напоследок сообщила, что письмо ей можно черкануть в Рейо-Нейгра, на адрес в Малдраге. А сама говорила, что передохнет и соберет новую экспедицию, вроде как речь шла об чертовых островах Сонма.
Многие присутствующие передернулись, подумав о зловонном, малярийном обиталище каннибалов всех мастей и видов, которым являлись острова Сонма, мелкими атоллами раскинувшиеся на тысячи километров в центральной части Экваториального Архипелага.
– Не вариант это, – рокочуще заговорил Рихард, – искать ее надо быстро, а то ушлепки подводные или еще какая дрянь опередят. Нет времени мотаться в Малдраг или прочесывать Сонм, да и нет у меня такой гребенки. Надо наверняка выяснять.
– Вас, господин Рихард, – заговорил Клаус Бофорс, – это дело теперь не касается, вопросом займется имперская инквизиция. Я лично, с приходом первого же корабля отправлюсь на Мейн и соберу боевую группу. Мы спасем ле Сош, выбьем дрянь из тварей Пучины и доберемся до цели искательницы, чем бы она не была.
– А потом сами и используем, – ухмыльнулся квартирмейстер. – С чего столько заботы о чертовой Ребекке?
– Она милая, общительная, приятная и заслуживающая всяческого уважения высокообразованная девушка, – ответил инквизитор.
– Из тех людей, что умеют заражать своим энтузиазмом и хорошо знают, чего хотят от чертовой жизни, – продолжил его фразу майор ван Ракх.
– Но дело тут не в Ребекке, после всего, что было в Штроссберге, мой долг – не допустить повторения подобных событий. Вы просто не можете увидеть всей картины, пират.
Рихард лишь удрученно покачал головой, утратив к диалогу интерес и даже не использовав ни одного из своих знаменитых бранных аргументов.
– Был бы корабль, я бы давно свалил отсюда и оставил, вас, аспадин инквизитор, наедине со спасением мира и глобальным, мать его, видением ситуации.
– Придется подождать.
– Ну, ром у вас пока не иссяк.
– Что ж – решено, – подытожил бургомистр. – В данном случае имперские власти окажут полную поддержку нашей матери Церкви, первый же корабль будет предоставлен в ваше полнейшее распоряжение, отец Клаус.
Бофорс даже просиял от удовольствия. Редкому священнику доводилось получить поддержку от вечно враждебных имперских аристократов.
– Ну, рад, что вы обо всем договорились, робяты, – квартирмейстер поднялся со своего кресла. – Пойду выпью.
В коридоре, подговорив Голштосса еще поговорить о подробностях пребывания в городе Ребекки ле Сош, Рихарда догнал Тео де Мартэ.
– Ты ведь не собираешься оставлять «милашку Бекки» в покое? – шевалье намеренно насмешливо выделил именование давней противницы собеседника.
– Тебе какое дело? – буркнул головорез, продолжая идти к выходу.
– Ну ты же понимаешь – я всегда готов поддержать собрата по безумию.
– Наши с тобой безумия даже в соседних палатах не валялись, позер.
– Ясно. И все же – что намереваешься делать?
– Пойду в порт, подыщу шаланду, угоню, заодно поднатаскаю паренька в экстремальном судовождении, доберусь до Мейна, там сопру чей-нить бриг, соберу команду и обратно в море.
– И никакой Ребекки?
– Никакой.
– Знаешь, – все более широкая ухмылка растягивала красивые губы шваркарасца, – из тебя не такой шикарный враль, как ты себе думаешь.
– А из тебя вышел бы отличный половичок, – огрызнулся пират.
– Ну да, с узорчиками.
– Слушай, отвяжись, а?
Рихард ускорил шаг, до двери ему оставалось не больше пяти метров.
– А что если я скажу, что у меня есть для тебя корабль?
Квартирмейстер застыл, уже взявшись за вычурную ручку двери, недавно отмытую от мозгов хаотиков.
– Повтори, – буркнул он, не поворачиваясь.
– Только придется заплатить – спереть не выйдет. Так что скажешь?
– Скажу, – развернулся пират на каблуках, – что мне внезапно очень захотелось посоревноваться в скорости и смекалке с имперской, мать ее, инквизицией.
– Вот это слова не мальчика, но мужика.
– Самого, что ни на есть, мужикастого, – согласился квартирмейстер, оба расплылись в каких-то зловещих улыбках. – Обожди, салагу заберу, и можем отправляться смотреть твое корыто.


На борту «Честной Мэрлин»

Планета, столь абстрактно именуемая обитателями Миром Вопроса и Восклицания, обладала одной приятной для моряков и путешественников особенностью – на всем ее обширном пространстве, населенном десятками разумных рас, сотнями видов чудовищ и прочим множеством самых невероятных существ, не было ни одного континента. Вся твердь здесь была представлена изобильным и живописным набором островов от тропических архипелагов, проступающих из моря мириадами оспин атоллов и клочков суши, даже не достойных упоминания на мировой карте, до скалистых гигантов, вытянутых на тысячи километров и служивших подчас домом для нескольких государств, народов, а то и рас одновременно.
В тот бурный и наполненный пороховой дымкой период, когда довелось жить Рихарду и Уильяму, основное внимание мировых держав и большей части могущественных представителей восьми основных великих рас занимал так называемый Экваториальный архипелаг, будто пояс из сотен тысяч, а то и миллионов островов, обрамлявший планету по обеим сторонам экватора в тропических и субтропических широтах. Среди этого изобилия и приходилось, подчас весьма непросто, выискивать пути Рихарду и его напарнику, которых по зыбким линиям меридиан вела капризная и склочная девчонка-судьба.
От Штроссберга, если только позволят обстоятельства, путь знаменитого пирата лежал к небольшому островку Пьяный Рыбак, где имел честь располагать владениями род де Азир, породивший на свет Белую Акулу, с которой и желал побеседовать о былых деньках, рубинах духа и археологии Рихард.
Надежду головореза питало мнение о характере Морганы, выраженное Голштоссу фразой: «Эта просоленная морская сука просто не сможет себе отказать в удовольствии всласть попинать балду в родовом особняке, коль уж выпал такой, етить его, счастливый случай». Причина выбора целью именно охотницы за наградами была проста – среди всей свиты ле Сош только ее местоположение было хоть призрачно известно фигурантам авантюры.
А в роли обстоятельств выступал одноногий, сухопарый и долговязый капитан пинаса «Честная Мэрлин» по имени Дылда Норт, с которым еще предстояло уладить детали путешествия.
Разговор происходил на повышенных тонах в небольшой рыбацкой таверне «Зеленая скумбрия», расположившейся на берегу уютной безымянной бухты, облюбованной контрабандистами. Сюда своих друзей, почти сразу после совета в Штроссберге, привел де Мартэ, похоже, совершенно серьезно намеревавшийся отправиться в морской вояж вместе с квартирмейстером и капитаном. Как он выражался: «Всегда мечтал повидать единственную в своем роде белую акулу из Шваркараса, я, знаете ли, большой поклонник рыбьих прелестей и одноглазых красоток».
В таверне было тепло и солнечно, лучи дневного светила обильно заливали помещение через широкие стрельчатые окна мансарды и первого этажа. Вокруг все – от надраенных до блеска плиточных столешниц до аккуратно выметенного и посыпанного свежим песком пола, свидетельствовало о большой заботе и семейном характере заведения, а любовно развешанные под балками венки полевых цветов и пучки ароматных трав придавали заведению завершенный облик уюта и благополучия.
На данный момент эти самые уют и благополучие переживали жестокое испытание, а хозяйка таверны – светловолосая женщина лет сорока, еще довольно красивая, а также ее бойкий сын, наполненный романтическими мечтаниями о море, прятались за стойкой, согнувшись в три погибели.
В стороны летели керамические плитки стола, а вонючий дым дешевого табака из старой трубки полностью забивал цветочные ароматы.
– Да я проще сейчас пущу на дно твою посудину и спалю тут все вокруг! Я, конечно, пират, но ты просто хренов ре-цы-ды-вист! Десять тысяч! Десять! За скромный вояж в три дня! – ревел Рихард голосом медведя, которого пробрала свойственная им болезнь прямо во время погони за заблудившимся в чаще поросенком.
– Я своих услуг не навязываю, – степенно отвечал Дылда Норт, поглаживая седеющие сизые бакенбарды. Это был крепкий, явно немало повидавший на своем контрабандистском веку мужчина чуть за сорок, одетый в грубый бушлат, парусиновые штаны и тупоносые моряцкие ботинки с бронзовыми пряжками. На голове Норт носил кепку, скрывая обширную лысину, а с двух сторон от нее кудрявыми кустами торчали волосы цвета мышиной шерсти. – Хочешь – бери лодку и плыви на веслах, порадуй кракенов и левиафанов. Хочешь – возвращайся в город, через неделю-другую тебя кто-нибудь заберет... А вот куда доставит – на суд, в инквизицию или по назначению, вопрос конечно особый, алмарцы, богатые по крайне мере, добро недолго помнят. До шваркарасцев путь неблизкий, придется тащиться через весь пролив Двух Лун с его шаловливой лоцией и полным набором чудищ, а во Владениях Короля нас уже ждут усиленные патрули, с фрегатами и, мать их, корветами, до жути любопытные к личностям с такими, как у тебя, личиками.
– Однако, хочу заметить, уважаемый Норт, что указанная сумма все же несколько превосходит наши ожидания в самом негативном ключе, – заметил Уильям, напряженно следивший за руками своего напарника, готовыми от декоративной керамики стола перейти к голове собеседника.
– Да просто гнилой бушприт тебе в дышло, как не соответствуют, – согласился с напарником Рихард.
– Ты, приятель, из той породы, – заметил Дылда, растягивая губы в широкой улыбке, обнажившей недостаток своих зубов, частично пополненный набором довольно впечатляющих металлических протезов с заостренной кромкой, – что хочет и русалку трахнуть, и кракену на кукан не попасть.
– А ты, похоже, из тех, кому второе не удалось.
Замечание квартирмейстера относилось к еще одной особенности лица собеседника – капитан пинаса не отличался красотой, вся его правая половина лица представляла один сплошной шрам из круглых отметин, где кожа весьма скверно заросла после того как была содрана ударом щупальца вышеозначенного морского чудовища.
– Я устал, Тео, – обратился вмиг помрачневший контрабандист к посреднику, организовавшему переговоры. – Пусть они либо предлагают что-то серьезное, либо катятся к Пучине в сраку. Везти их через половину Экваториального архипелага за «спасибо» и дружеское похлопывание по плечу я не собираюсь.
Раздался металлический звон – отточенная сталь палаша столкнулась с не менее прочным металлом тяжелой шпаги. Широкий клинок Рихарда, вывернутый ловким приемом шевалье, описал большую дугу и воткнулся в стойку, лезвие прошло дерево насквозь и задрожало прямо перед лицом укрывшегося там юноши.
«К черту это море с его обитателями! Буду растить репу, репа не кусается и не пытается меня зарезать!» – решил сын хозяйки гостиницы. Позже он стал известен как Джим Овощной Ужас, один из героев штроссбергской бойни 844 года, когда безумный шаман пардов вселил в растения с грядок местных фермеров злых духов и превратил простые плоды земли в оружие геноцида. 
– Чтоб тебя, сын придворной шлюхи! – процедил квартирмейстер, проследив полет клинка.
– О моей маме еще и не такое говорили, – флегматично пожал плечами шваркарасец. – А теперь заканчивай уже строить из себя институтку, впервые зажатую уланом в аллее, и переходи к делу.
По Рихарду было заметно, что шевалье в его глазах очень быстро вырастает в цене, приближаясь к уровню одного удачливого трактирщика и некой девицы с рапирой. Но пик еще не был достигнут, потому головорез просто кивком передал слово своему салаге.
– Означенная сумма, увы, вне пределов нашей платежеспособности, – видя, что контрабандист собрался уходить, Уильям поспешил подсластить пилюлю, – однако мы можем прийти к взаимно полезному бартеру.
– Неужели, – скептическая ухмылка сделала обезображенное лицо Норта еще более уродливым.
– Прошу взглянуть, – Голштосс открыл свой драгоценный сундук и извлек оттуда небольшой блокнот в жесткой обложке из черной кожи, где красовалось длинное название на сетрафийском. – В этом документе указаны многие географические особенности Экваториального архипелага, неизвестные простым морякам, а также некоторые сведения о торговле, промышленности и ресурсах этой части света, которые вы можете найти занимательными.
Капитан пинаса наскоро пролистал дневник и явственно обнаружил познания в сетрафийском. Подвижное, иссеченное щрамами лицо стало почти непроницаемым, Рихард про себя заметил, что контрабандист вряд ли хорошо играет в покер, а лицемерие имеет много оттенков. Экваториальный архипелаг был объектом колониальных притязаний великих держав юга и севера, он был самым большим, самым населенным и самым неисследованным участком суши, исконных жителей которого – анималов, туземцев человеческого рода-племени, гетербагов, загадочных существ из малых рас, стремились подчинить или уничтожить такие страны как Амилания, Шваркарас, Ригельвандо, Алмарская империя. Более мирная Сетрафия нуждалась лишь в угольных складах и редких ресурсных колониях, документы этой продвинутой страны могли стать источником бесценной информации о том, где сбывать стеклянные бусы и закупать золото для любого достаточно отчаянного контрабандиста.
– На что-то это сгодится, – ответил Норт после длительного молчания. – Пакуйте шмотки, выходим с закатом.
– Смотри у меня, – хмуро проговорил квартирмейстер. – Если за такую плату мы не получим услуг по первому разряду, я тебе всю палубу обосру, а потом вытру твоими баками, ибо на корабле всегда должно быть чисто!
Пинас «Честная Мэрлин» больше походил на торговца, чем на судно контрабандистов, чем, собственно, и пользовался его капитан, проворачивая самые замысловатые дела во всех известных морях Экватора – это было довольно крупное судно, отличавшееся пузатыми обводами бортов и вычурным старомодным силуэтом, на вкус Рихарда «Мэрлин» была широковата в «бедрах», то бишь, имела чересчур обширную корму с довольно объемными надстройками до самой ватерлинии, и узковата «в плечах», то есть непропорционально сужалась к носу. Судно было снаряжено тремя мачтами, на фоке и гроте имелись прямые паруса в основе, а бизань-мачта сочетала прямые крюйсель и крюйс-брамсель с контр-бизанью, где красовался косой парус для ловли ветра в непостоянных широтах Экватора, где роза ветров вела себя подобно непостоянной любовнице из высшего света, пинас также был под завязку снаряжен лиселями, кливерами и стакселями, позволявшими этой пузатой посудине уверенно резать волну, не шибко теряя в скорости даже при самом скромном бризе.
Выполненная, судя по всему, на самый скромный ригельвандский манер «Честная Мэрлин» помимо обилия носовых и кормовых надстроек, почти не имела запоминающихся деталей. Всех украшений у судна – только сама Мэрлин, в платье со спущенной бретелькой, заботливо вырезанном умелым столяром, с фонарем в изящной руке белого дерева и орхидеей в зубах. Лестницы, двери и окна надстроек, даже штурвал – все было простым, экономичным и функциональным.
Под стать была и команда – простые, улыбчивые ребята в грубых бушлатах, тельняшках, парусиновых штанах и ботинках, пригодных для самой оперативной вантовой эквилибристики. Норт, похоже, не стеснялся принимать на борт представителей самых разных рас и народов и обращался со своими людьми так, будто расизм совершенно не был свойственен человеческой природе. В команде контрабандистов можно было встретить представителей анималистических рас, гетербагов, туземцев и даже еще более интересных существ, в чем Рихард убедился в свойственной ему необычной манере, сразу после того как взошел на борт. 
До самой вечерней зари «Честная Мэрлин», опершись на дно крепкими якорями, изящно покачивалась на волнах уютной небольшой бухты, зажатой меж высоких скал. Небольшое поселение контрабандистов располагалось на севере острова в полудне пути от Штроссберга, поодаль от владений воинственных пардов. К нему вело узкое ущелье, увитое бахромой тропических растений, а несколько десятков жителей, включая трактирщицу с сыном, в основном кормились, обслуживая редкие, но богатые экипажи контрабандистов, прибывающие на остров, чтобы вести дела как с алмарцами, так и с туземцами.
Баркас отчалил от пологого пляжа с последними лучами солнца и прибыл на борт пинаса уже в темноте. Торжественной встречи капитану и гостям никто не оказал, под резкие, отрывистые команды старшего офицера, разносившиеся с высокого мостика, под томным светом масляных фонарей, судно деловито и споро готовили к отплытию. Экипаж работал как хорошо отлаженный механизм, а капитан и трое его гостей, оказавшись на шканцах, вызвали лишь пару крепких матюков и просьбу не мешаться от одного из старших матросов.
– Ну и уважение к своему капитану, – ехидно заметил Рихард. – И с этакими охламонами, на этой груде гнилых досок, ты собираешься доставить нас куда-то дальше ближайшего рифа?
Нарочито громкие слова, произнесенные командным баритоном головореза, не остались без внимания, теперь на шканцах, вопреки возмущенным возгласам старшего офицера, образовалась небольшая толпа «встречающих».
–Герр капитан, – из толпы выдвинулся крепкий матрос, видимо, один из старших, поскольку ни капитан, ни члены команды не попытались прервать его речь, начатую дерзким тоном весьма мелодичного голоса. – Что за сухопутную севрюгу вы к нам притащили на этот раз? Неужели нельзя хоть одно плавание провести без пассажира, нихрена не понимающего в нашем деле, но склонного, кхм, критиковать с таким видом, будто он видел море не только из-под мамкиного подола?
Говоривший вызывал удивление не только своими словами, но также и внешним обликом – он принадлежал к великой расе ихтионов, людей с синеватой кожей, в равной степени удачно чувствующих себя на суше и водной стихии. Данный индивид отличался копной темно-зеленых кудрявых волос, забранных в хвост лентой с кораллами, яркими глазами янтарного цвета, атлетическим телосложением и наглым, хоть и привлекательным лицом. На голове и теле ихтиона росли хищные шипастые плавники, а на пальцах рук и ног имелись полупрозрачные перепонки, говорящий был одет только в штаны из акульей кожи, а из украшений щеголял серьгами с жемчугом и поясом из черепаховых панцирей.
–Да я гляжу, у тебя тут целый зоопарк, Норт, – сумрачно заметил квартирмейстер. – Ты их выдрессировал так балаболить или по своему почину головы не жалеют?
– Гвонни, – обратился капитан к своему подчиненному, – умерь-ка пыл, пока наш гость тебя не причесал.
– Могу и умерить, – пожал плечами синий матрос. – Если этот петух только и годится что на угрозы, оскорбления и махание своей железкой.
Толпа матросов одобрительно загудела, по лицам людей, а также собакоголовых, пардов, гетербагов и даже пары зайцев, пронеслись надменные ухмылки.
– Да ты никак, паря, меня на петуха взять решился? – поинтересовался Рихард с ухмылкой, но уже без враждебности, вызвав немалое удивление своего напарника, решившего, что сейчас может начаться бойня.
– А ты решил прийти на наш корабль, смешать нас с соплями и сразу в кают-компанию? – продолжая ухмыляться, поинтересовался ихтион, демонстрируя в улыбке жемчужно-белые зубы, никогда не знавшие цинги.
– Ну-ка, Уилли, посторонись, – квартирмейстер скинул жилет, кафтан и портупею, нагрузив своими обносками Голштосса. Оставшись без верхней одежды Рихард вышел в матросский круг под общий подбадривающий рокот и строго произнес: – Рубай.
– Твой грот-марсель, а я, так уж и быть, возьму фор-брамсель, поглядим, кто быстрее сдюжит.
– Добро, – согласился квартирмейстер.
Речь шла о соревновании в мастерстве и скорости – каждый из соперников брал на себя по одному из основных парусов, обычно раскрываемых сообща группой из трех-пяти матросов на таком большом судне как «Мэрлин». Головорез получил более объемную цель, а ихтион взялся взобраться существенно выше, умножая для себя риски.
По команде старшего офицера матросы корабля рассыпались по местам, разбирая шкоты, гордени, галсы, фалы, гитовы и прочие части бегучего такелажа, предназначенные для установки парусов судна в положение, наиболее пригодное для ловли свежего ветра, заливавшего своими потоками котел бухты.
Рихард и ихтион остались на месте, заняв стартовую позицию на шканцах, в центре корабля и ожидая команды «наверх, паруса ставить». Как только старший офицер, а за ним и боцманы передали приказ, оба участника соревнования сорвались с места и бросились к вантам с наветренной стороны судна.
Вместе с Рихардом наверх по вантам устремились и другие матросы, у «Мэрлин» было еще немало парусов, которые стоило привести в боевую готовность. Квартирмейстер, уже давненько не упражнявшийся в морской науке, спешно вспоминая основы, вбитые когда-то алмарскими палками и злобной бранью боцмана в первых пиратских командах, попытался расслабить тело и бросился на ванты, стараясь двигаться легко и свободно, будто мартышка перескакивая с выбленки на выбленку.
На «Мэрлин» первая часть «ступеней» вант была представлена в виде деревянных перекладин, укрепленных надежными узлами в канатах такелажа. Параллельно с Рихардом к вершинам корабельных небес скользил массивный матрос-гетербаг, не уступающий головорезу в размерах и почти не отстающий в проворстве. Заметив, что пришелец уже успел немало обогнать матроса-ихтиона, вынужденного дальше бежать от шканцев, гигант, видимо, решил уравнять шансы: покрепче уцепившись, он несколько раз с силой качнулся в паутине веревок, заставив всю конструкцию задрожать, будто в шторм. Матрос, видимо, хорошо знал, что делает – в тот же миг деревянная перекладина, за которую только-только схватился Рихард, вылетела из пазов и оборвалась.
Надо сказать, что и без помех лазание по вантам для человека непривычного или подзабывшего это искусство, было делом хлопотным, тем более ночною порой, под тусклым светом немногочисленных фонарей. Хоть качка и не была сильной, а ветер лишь слегка свежел, на высоте десятка метров от палубы вся конструкция вант дрожала, как лист на ветру, а мачты осуществляли головокружительную циркуляцию, качаясь, будто ножки девиц из кабаре.
В общем, не удержав равновесия, с деревянной перекладиной в руках и именами всех темных богов на устах (а также их вдов и матерей), бравый пират и морской разбойник Рихард сорвался вниз. Падая головой в соленую бездну океана, или, если волна еще чуть качнет «Мэрлин», на палубу корабля, составленную совсем не из матрасов, квартирмейстер припомнил и строгого старшину Ванбаффа, заставлявшего матросов лазать по вантам, натертым свиным жиром, и своего первого пиратского боцмана Леопольда Сучью Суку, любившего пострелять солью из мушкетона по зазевавшимся марсовым.
Собрав яйца (или если более гуманно – волю) в кулак, Рихард растопырил в полете ноги и с облегчением почувствовал, как под колени впилось, с неимоверной болью, надежное дерево, в следующий миг он кувыркнулся и налетел на  выбленки грудью, судорожно вцепившись в момент окостеневшими кулаками в такое милое, мягкое, осклизлое канатное волокно. Немного отдышавшись, квартирмейстер заметил, что его соперник уже достиг марсовой площадки фок-мачты и весьма споро лезет выше, спеша оседлать фор-брам-рей.
Взвыв как бизон, лишенный самки с течкой, головорез сбросил сапоги, крикнув вниз: «Уилли, подбери!», и устремился вверх. Перед самой марсовой площадкой грот-мачты он сумел догнать давешнего гетербага, захлестнул тому руку одним из такелажных канатов и несколько раз съездил по морде с такой силой, что почти контузил гиганта.
Преодолев еще один участок вант и по привычке не замечая, что палуба внизу становится похожей на игрушечную, все существенней уменьшаясь в размерах, Рихард достиг грот-марса-рея, возвышавшегося над волнами бухты более чем на 25 метров.
Расставив в стороны свои могучие руки, и, будто танцор балета, аккуратно выставляя вперед ноги, головорез, полностью проигнорировав перты, балансируя на толстом продольном дереве рангоута, устремился к его краю. Вопреки порывам ветра, только внизу казавшимся легкими, и постоянному вращению мачты, возомнившей себя, похоже, юлой, знаменитый пират легко достиг края рея и, спрыгнув на канаты страховки, начал быстро отдавать сезни, веревки которыми крепился парус, грот-марса, освобождая неподатливую парусину из креплений. Чтобы не упустить раньше времени свою ношу в полет, Рихард вцепился в парус зубами и частично закинул его на плечо. Перемещаясь по рею от одного конца в другой, он освобождал все большую площадь парусины, ревя от усилия под порывами ветра сдержать огромный вес и закончить дела.
Покрасневший, взмокший, несколько раз чуть не свалившийся вниз, усталый и довольный квартирмейстер наконец достиг противоположного конца рея и облегченно сбросил-вывалил паруса на радость палубным матросам, которые тут же стали выбирать шкот, чтобы закрепить парус в нужном положении. Подняв глаза к вершине фок-мачты Рихард разочарованно заметил, что его соперник уже закончил свое дело и, залихватски стоя на рее, пытается продемонстрировать пирату размер своего члена путем сгиба руки в локте.
К несчастью, ихтион оступился, его несколько подвела грация, свойственная этому синему народу, и смелый матрос закачался, пытаясь сохранить равновесие, а потом камнем полетел вниз, успевая лишь замедлить свое падение попытками вцепиться в тросы или цепи такелажа.
Не теряя времени, еще когда синий только начал комично размахивать руками, Рихард рванулся вперед, зажав в зубах нож, прихваченный на высоту (без оружия совсем головорез чувствовал себя голым).
В несколько движений пират обрубил снасть удерживающую грот-стень-стаксель, один из косых парусов между первой и второй мачтам судна, и с криком: «Я теперь как симиралл, ля!» устремился в полет.
Сильная рука успела подхватить ихтиона в нескольких метрах над поверхностью палубы, где застыли потрясенные матросы, затрещали мышцы, растянутые между небом и землей, рука заскользила по канату оставляя на нем кровавые ошметки, ногами, тут же занемевшими от удара, квартирмейстер с ходу затормозил в твердь фок-мачты, обоих качнуло. Из последних сил раскачав тело истерично задергавшегося в панике ихтиона, Рихард закинул того прямо в руки к коллегам на вантах, а сам отпустил конец, кувыркнулся в воздухе и грузно приземлился на баковую надстройку, слегка сшибив с креплений капитанский бот при попытке удержать равновесие.
– Весело! – рокочуще рассмеялся пират, встав на относительно твердую «почву». – Мне так весело не было с тех пор, как я в горящем борделе от толпы агентов тайной канцелярии в одном носке канделябром отмахивался.   
Чуть позже, когда улеглись страсти, были осажены шкоты и закреплены галсы, недавний ихтион, оказавшийся старшим матросом фока, добрался до Рихарда, раскурившего на юте трубочку и без обиняков «отрапортовал»:
– А ты соленый мужик оказался. Прости, что обидел, но уж и ты не взыщи, растрепал амбицию.
– Добро, – кивнул пират и протянул моряку сигару. – Не серчай, синий, что усомнился в вас. Человека делом проверяют. Мы теперь навроде как в расчете – ты меня таки обскакал, ну а я вроде чешую твою спас.
– Ну уж так и в расчете, – помрачнел ненадолго подводный житель. – Меня зовут Гвоннантирал, если короче – Гвонни. И я тебе должен. В море долг – дело опасное, постараюсь поскорее вернуть.
– Ну, как знаешь, рад знакомству.
Вопреки своему купеческому происхождению и брюхатым бортам, «Честная Мэрлин» оказалась резвой лошадкой. Довольно споро уловив ветер, пинас без труда развел вокруг киля чернила ночных волн, в которых отразились мириады звезд с двумя лунными дорожками, и направился на северо-запад, в сторону пропахших духами, сталью и лягушачьими лапками колониальных владений шваркарасского короля. Запели натуженные попутным ветром снасти, закачались в такт волнам фонари, мелькнул в кильватерном следе и ушел на глубину серебристый дельфин. Ночь пахла солью, потом и тропическими цветами.
Поздний ужин в кают-компании собрал за одним столом гостей судна, капитана и офицеров, были приглашены даже боцман и плотник, не считавшиеся чинами в гражданском флоте, частью которого обычно себя считали контрабандисты.
– Прошу любить и жаловать, господа, к нам вновь присоединился в водных забавах мэтр де Мартэ, он же не оставил нас без работы, – говоря о шваркарасском рубаке, капитан выдерживал какой-то особенно вежливый, почти благоговейный тон, перейдя же к представлению гостей вновь стал несколько ироничен. – Прошу любить и жаловать или хотя бы не плевать в спину – Рихард Луженая Глотка и капитан без корабля Уильям Голштосс.
Старший офицер судна – широкий в кости и невысокий мужчина лет пятидесяти, по его собственным словам происходил из свободной республики Рейо-Нейгра и был хорошим другом капитана. Звали помощника Роббар Гобенвиц, что выдавало его алмарские корни, он держался свободно и дружелюбно, но говорил мало, предпочитая налегать на спиртное с обильными закусками.
– Значит, идем к Владениям Короля? Не слишком далекий путь, даст Единый – в неделю управимся. Что там можно искать помимо медленно поджариваемых на плантациях пушистиков, патрулей и жирной знати в паланкинах?
– То же, что и всегда, – ухмыльнулся квартирмейстер на вопрос Роббара. – Шуршим ля фамов. Есть там одна особо выдающаяся особа.
– И что, игра стоит свеч? – Гобенвиц ответил открытой улыбкой, очевидно, оценив шутку. – Пиратов, кажется не слишком ценят в самом сердце колониальных провинций Шваркараса.
– Речь, как всегда, идет о спасении, мать его, целого мира, – небрежно отмахнулся головорез, – а так – не стоит, конечно, но тем веселее.
– Наша цель, – вступил в диалог Уильям, – совсем небольшой остров, при должном стечении обстоятельств плавание окажется совершенно безопасным.
– Это если они стекутся, – вновь ухмыльнулся старший офицер, заслужив одобрительный кивок вечно скептического к своей удаче Рихарда.
Врач «Мэрлин» – хрупкая, изящная и замкнутая девушка чуть за двадцать, принадлежала к народу симираллов, за ее спиной красовались огромные белые крылья, на голове вместе с  русыми волосами росли белые перья, а аккуратный вздернутый нос накрывал рудимент голубиного клюва. Звали ее Ульцтурра Хотц. Пока напарник Уильяма, шваркарасец и капитан были заняты обсуждением вопроса выбора курса – идти ли вдоль берегов, рискуя стать целью нападения туземных пирог, или держать направление на центр пролива Двух Лун, с самых древних времен известного чудовищами, морскими сюрпризами и мистическим ореолом.  Улучив момент, врач украдкой поинтересовалась у Уильяма:
– Неужели вы, человек просвещенный, образованный, можете находить что-то общее с этим, простите, очень человечным человеком? – голос девушки-симиралла звучал очень мягко и нежно, а интонации выдавали искреннее любопытство и непонимание без всякого подвоха.
– Рихард – мой учитель жизни, – ответил Голштосс легко. – Он и вправду груб, склонен к поведению сколь экспрессивному, столь и разрушительному, иногда даже необуздан. Но я готов отдать жизнь за этого человека, что показал мне истинное значение очень многих вещей – от чести до дружбы.
– Я, –- замялась крылатая и украдкой взглянула на шевалье, размахивающего бокалом с самой надменной из своих улыбок на лице, – я, кажется, понимаю, о чем вы. Простите, если была груба.
– Нисколько, мисс, истинное удовольствие беседовать с кем-то, кто способен тебя понять.
Ульцтурра резко кивнула и отвернулась, уткнувшись в свою тарелку и почему-то покраснев.
Боцманом был довольно угрюмый и способный к весьма витийственному матерному слогу анимал из рода собакоголовых по имени Лутчи Толстонюх. На плотной толстой шее его сидела суровая голова бульдога, а отрывистый басок, которым он говорил, походил немного на солидное гавканье. Боцман курил дрянные папиросы и недружелюбно смотрел на Голштосса.
– И, что зна-чит, каменюку тебе под кор-му, так и жив-ешь, как неокрученная дев-ка, без достойно-го звания? – поинтересовался бульдог у Рихарда.
– Ну, – пожал плечами квартирмейстер и уговорил очередную стопку рома, – одно время я хотел назваться Душитель Собак, но как-то не прижилось.
– Ах ты, чтоб меня брам-селем до само-го трюма заши-бло, держать удар умеешь! – бульдог довольно затянулся, а затем кивнул в сторону Уильяма, беседующего с симираллом. – А этот те-бе за-чем? Для потехи таска-ешь?
– Для потехи я б тебя за брыли потаскал, не суди парня по виду, собака злая, – добродушно ответствовал пират. – Ну и что, что он малость лоснится, пахнет мамкиным молоком и изъясняется как приходской служка. Зато как озвереет – сама Пучина может бахрому подбирать и скакать куда подальше! 
Плотником или, как он себя величал, «инженером», неожиданно оказался довольно субтильный юноша не старше двадцати пяти, облаченный в балахон из грубой ткани и не расстающийся с весьма солидным набором инструментов, среди которых было немало необычного, вроде молоточка из горного хрусталя или рубинового стеклореза. Парня все звали Майки и относились покровительственно, но с большой любовью.
– Простите за неуместное, возможно, любопытство, Майки, странно встречать на подобном судне инженера, – обратился к плотнику Голштосс. – Тут действительно есть с чем работать?
– Ну на ваш вкус, может, и нет, – несколько раздраженно ответил парень. – А для нас, не осененных Великим Паром простых смертных, сложных узлов и механизмов хватает.
– Ни в коем случае не хотел вас обидеть, – всплеснул руками сетрафиец, расплескав немного вина из своего бокала. – Я был бы признателен за небольшую экскурсию по судну, если для вас это не станет неудобством.
– Нисколько, – с внешним безразличием и какой-то смутной смесью гордости с тревогой в глазах произнес Майки. – Завтра поутру – милости прошу.
Вечером, вернее, уже глубокой ночью Уильям и его квартирмейстер добрались до своих кают, расположенных в неожиданно узкой кормовой части корабля. Голштосс уже собирался распахнуть окованную металлом дубовую дверь с узким иллюминатором, как на его плечо легла тяжелая рука.
– Поговорим, – еще пару секунд назад заплетавшийся в такт ногам голос пирата за спиной звучал совершенно трезвым.
Каюты «Мэрлин» были довольно тесными, но уютными – деревянные койки-ящики служили также и вещевыми шкафами, к стене были прикручены ажурные металлические светильники, щедро заправленные китовым жиром, а прямо над кроватью (по крайней мере, в каюте Рихарда) висело изображение барышни с носовой фигуры, исполненное тушью с большой фантазией и чувством прекрасного. Правда, при взгляде на черно-белое изображение головорез почему-то поморщился.
Заперев дверь, знаменитый пират пододвинул к ней табурет, входивший в обстановку каюты и уселся на него, прислушиваясь к происходящему в коридоре, Уильяму он кивнул на кровать.
– Дело пахнет гнилыми потрохами, – отвечая на вопросительный взгляд напарника, шепотом пророкотал пират.
– У меня тоже возникли некоторые сомнения, инженер-плотник, врач-симиралл и анималы в команде, щеголяющие знаками Единого, полное отсутствие дисциплины. Но полной картины как-то узреть не удается. 
– В том и беда, на меня тоже будто медведь взобрался и на плечи давит. Темнят они что-то, а вот что – кашалот его разберет. Еще у них очень странная оснастка, я ж не просто так по вантам шею ломал – лисель-спирты, например. Они не просто к реям принайтовлены, а установлены на какую-то поворотную платформу, будто они их не только по ветру выставляют, а еще и вверх-вниз зачем-то вертят.
– Да, – согласился Уильям, – все конструкции корабля производят очень непростое впечатление. Впрочем, как и команда.
– Ну, рад, что ты со мной согласен. Значит, поделим обязанности – ты разберешься с конструкциями, мать их так, а я погляжу, что тут с людями не так.
Утреннее солнце заглядывало в иллюминаторы навигаторской рубки. За бортом плескалась лазурная волна, рассыпая в кильватер мириады искристых брызг, свежий бриз позволял парусам дышать полной грудью, а над столом в маленькой деревянной надстройке сосредоточенно склонялись четыре суровых мужских лица.
На карте старшего офицера «Честной Мэрлин» в центре внимания был пролив Двух Лун, зажатый меж обширным островом Грахатамак на севере и алмарской Магна-Санкта на юге. Меж двух полос суши скрывалось бурное, полное рифов, мелей и неведомых опасностей море, а у берегов корабль могли поджидать партульные суда Алмарской империи и Эллумиса, делившие колониальные владения на юге, либо грубые гетербагские посудины одного из княжеств, занимающего земли Грахатамака на севере в этих широтах. Движение в центральной части пролива могло быть не менее опасным из-за множества диких туземных или анималистических островов с населением уже давно обиженным колонизаторами, но располагающим весьма быстроходными малотоннажными парусниками.
Пьяный Рыбак, где род де Азир с недавних пор вновь располагал обширными плантациями, лежал к северу от Штроссберга, в нескольких сотнях миль на запад от Грахатамака, разумнее всего было двигаться, по мнению Рихарда, вдоль берега Магна-Санкта, а потом через владения вечно нейтральных и бесшабашных эллумисцев, сумевших даже в колониях разбиться на города-государства. Но этот вариант чем-то не устраивал остальных участников собрания.
– Не зря подданные Убердемократа ценят гребной флот – там фьорды, шхеры и рифовые отмели, а у меня не самая лучшая лоция тех мест, – отмечал себе под нос старший офицер.
 – Да и стоит ли доверять язычникам, – задумчиво произнес капитан, бросив короткий взгляд на де Марте.
– Трехнулись, что ли? – удивился Рихард. – С ких пор контрабандистам есть дело, поклоняются ли гольвадийцы Единому или Вандору с его шайкой-лейкой.
– Никакого дела, ровным счетом, – хлопнул пирата по плечу шевалье, бросив при этом выразительный раздраженный взгляд на Дылду Норта. – Но ты же знаешь – когда эллумисец не торгует и не пиратствует, он занимается контрабандой, а конкуренты легко могут нас узнать и выдать. За какие грехи тебя ищут в городах-государствах?
– Неважно, – отмахнулся Рихард, вспомнив инцидент со статуей одного древнего бога (цельно рубиновой!) и раздраженный культ этого бога с большим влиянием на эллумисской земле. – Что насчет севера?
– Через гетербагские земли пройдем – эти ребята нападают, только завидев военный флаг, – пожал плечами старший офицер. – Но дальше придется идти вдоль всех шваркарасских владений на Грахатамаке, а там патрули, канонерки и местные каперы заодно резвятся.
– Да и морду твою под платок не спрячешь, – заметил капитан.
– Что ж, – квартирмейстер залихватски улыбнулся и скинул с плеча руку шевалье, попутно влепив тому оплеуху. – Значит, идем по центру, всем чертям в пасть!
Тем временем на солнечной палубе, с удовольствием отдыхая от каютной духоты, подставляя лицо свежему ветру, наполнявшему паруса по курсу крутого бакштага, Уильям шел бок о бок с корабельным инженером Майком, задавая разнообразные вопросы.
– Меня крайне занимает та основательность, с которой построено это судно. С первого взгляда и не скажешь, что «Мэрлин» надежна.
– Могу предположить, что вы успели взглянуть на нашу малышку больше одного раза, если, конечно, не перебрали вчера.
– Именно так, и я, признаться, весьма впечатлен – штаги, бакштаги, нижние ванты, даже бегучий такелаж фока и грота. Отменная сталь, хоть стали я вообще не ожидал. Гартарудская, или наша, сетрафийская?
– Не только «технически продвинутые» народы, – это слово инженер произнес с явной издевкой, – могут создавать приличные вещи. Эта сталь сделана гилемо-антарскими магами, и она легко превзойдет гартарудское заводское качество.
– Что ж, не буду спорить, – в глубине души Голштосс был сконфужен и оскорблен. А также крайне собой недоволен – сейчас он заметил многочисленные вычурные цеховые значки напыщенных магов стали из Антариса, совершенно не похожие на скромную нумерацию учителей или простые гербы сетрафийских заводов. – А что насчет управления судном – это ваш рулевой-виртуоз или корабль действительно так чутко реагирует?
– И первое, и второе, – пожал плечами Майк, – контрабандисту приходится быть маневренным, а в тех морях, где мы ходим, вообще зевать не принято. Я много внимания уделяю регулировке рулевого механизма, а Норт, в свою очередь, набирает в команду только лучших, способных по достоинству оценить мой труд.
– Похвально, а как насчет орудийной палубы?
– Пойдемте.
Орудийная палуба «Мэрлин» оказалась весьма скромна и совершенно непритязательна – шестнадцатифунтовые пушки редко вынимали из чехлов, зарядные ящики были заперты, а порох до срока хранился в крюйте, видеть такое Голштоссу редко доводилось даже на нормальных торговых судах.
– Неужели всегда хватает времени на подготовку к бою?
– Мы редко деремся, капитан – человек разумный, предпочитает бегство бою. Когда позволяет случай.
– А что это за гудение? У вас есть какие-то силовые установки?
– Нет, конечно, – ответ инженера показался Уильяму чрезмерно поспешным. – Возможно, ветер гудит в трюме, пойду проверю, нет ли повреждений. Вы удовлетворены?
– Вполне, благодарю вас за экскурсию. Корабль и правда впечатляет. Хоть и не с первого взгляда. Приятного дня.
Дождавшись, пока удалится плотник-инженер, не являющийся, по мнению Голштосса, ни тем, ни другим, бывший капитан прикоснулся к медному гвоздю, крепившему палубный настил. Почти сразу он отдернул палец, ужаленный статическим разрядом, лизнул его и удовлетворенно кивнул. Картина начинала складываться.
Подгоняемая все свежеющим ветром загадочная красотка «Мэрлин» под чутким руководством команды уже к середине дня достигла центральных вод пролива и круто повернула на запад, поймав галфвинд. Рихард, освобожденный от бесед, вышел на палубу и, грохоча ботфортами, направился на бак.
Аврал, связанный с поворотом, уже закончился и потому многие матросы, расположившись среди канатных бухт и тени от лодок, наслаждались своим заслуженным отдыхом. Кто-то загорал, кто-то резался в кости, некоторые даже молились. Часть моряков беспрепятственно, что удивило квартирмейстера, расположилась отдыхать на шкафуте и даже разбрелась по надстройкам юта. Без какого-либо внимания со стороны боцмана или старшего офицера.
Гвонни, впрочем, остался на баке, ихтион флегматично растянулся на парусине, потягивая сладковатый дым черного табака через тонкую сигару.
– Итак, – Рихард остановился в нескольких шагах и свои слова произнес почти одними губами, глядя при этом на пенный след у борта судна.
– Уже догадался?
– Не знаю только, о чем.
– Загляни сегодня в кубрик, к восьми, только незаметно. Может, чего и поймешь.
Тяжело кивнув, квартирмейстер как ни в чем ни бывало выкурил трубку, вытряхнул в желоб шпигата пепел и неспешно направился к своей каюте.
По дороге его занял разговор между боцманом и матросами.
– А что, Лутчи, осталось в тебе еще что-то матросское? Или совсем зажирел в боцманском звании да с линьком в руках для вида? – спрашивал один из матросов-анималов из народа заев (натуральных зайцев, с ушами и хвостиками, только примерно человеческих размеров и конституции).
– Бы-ла б моя во-ля, я б те-бе, пок-азал, кто тут за-жирел, – довольно мягко, по мнению Рихарда, ответил боцман.
– Показал, показал бы, Толстонюх, никто не сомневается, – включился в разговор давешний избитый матрос-гетербаг. – Оставь его в покое, ушастый, человек как умеет, свою работу делает, а платят нам всем одинаково. Ну чего ты к нему пристал, не каждому дано на высоте за пятьдесят метров над волной не обсираться.
– И то верно, – согласился заяц.
– Что б вас раз-орвало, чтоб вы в брюхо к Пожирателю кор-аблей загремели и там вас дельфином за-шибло, – обиженно взревел бульдог, потом опасливо покосился на мачты, кинул папиросу за борт и ушел в кубрик.
Пират удивленно проследил за взглядом боцмана, пинас – довольно крупное судно, но пятидесятиметровых мачт у «Мэрлин» не было и в помине, прелести этого суденышка не дотягивали даже до солидных тридцати-сорокаметровых высот мачт корветов или фрегатов.
Спускаясь в матросский кубрик Рихард ожидал увидеть традиционную картину нищеты и вынужденно аскетизма, когда масса людей заперта на очень ограниченном пространстве с минимумом гигиенических и любых других удобств. В данном случае, вызывая все больше подозрений у квартирмейстера, ожидания не оправдались.
Чистый и аккуратный, кубрик был разделен переборками на несколько достаточно уютных кают, обычный запах грязи, может, и был, но забивался свежим духом щелока, матросские мешки и тумбочки пестрели множеством разнообразного скарба, личные вещи никто не прятал, а на веревках, протянутых меж бортов, висела, досушиваясь, одежда отнюдь не простого матросского фасона. В довершение удивительной пасторали – полностью отсутствовали крысы, твари, от которых были не в состоянии избавиться ни пиратские бриги, ни помпезные военные линкоры.
Тут был даже импровизированный клуб или кают-компания, разбитый возле крепления фок-мачты. Около восьми часов тут было чадно и оживленно – матросы сидели за несколькими широкими столами, пили мадеру, нарушая дисциплину, курили, хоть и довольно аккуратно, даже обложившись ведрами с песком для тушения окурков.
Сквозь сильный гвалт довольно пестрого общества было сложно расслышать отдельные разговоры, и совсем нелегко было через чужие спины разглядеть центр стола, где явно притулился непростой гость, служивший объектом общего внимания.
Немного присмотревшись к собранию, чьи лица, захваченные игрой света и тени, вырывал из сумрака ритмический блеск покачивающихся на крюках железных фонарей, Рихард понял, что присутствующие не просто развлекаются после вахты – они образовали что-то наподобие очереди к небольшому огороженному уголку за основанием мачты, где стоял отдельный стол и батарея бутылок.
Притулившись чуть поодаль, в нише за ребром корпуса, квартирмейстер сумел кое-что рассмотреть. Когда вставал очередной моряк из очереди, в глубине, на противоположной стороне стола мелькнул неприкрытой белизной парадный плащ де Марте. Немного сосредоточившись и постаравшись отмести все лишнее, квартирмейстер сумел расслышать разговор шевалье с очередным собеседником.
– Ну я, в общем, и не сдержался, уж больно горяча была девка, никаких сил душевных не напасешься. В общем прижал ее в подворотне, да и… ну, огулял, короче. Но без особого вреда, бога помнил, даже денег оставил.
Раздался звук мощного удара, моряк-рассказчик, по виду – алмарский тиор, слетел под веселый возглас товарищей со стула и некоторое время валялся на полу, зажав руками скулу. Потом поднялся и, глубоко поклонившись драчуну-Тео, сел обратно.
– Что ж, грех твой тяжел, но не ужасен, – невозмутимо проговорил шваркарасец.
Дальше разговор заглушил возникший поблизости от убежища Рихарда спор об очередности. Удалось расслышать только непривычно строгий тон шваркарасца «Придется искупить…» и «Именем…». Дальше, пират мог поклясться на своей треуголке, помещение осветила золотистая вспышка. Но секундой позже квартирмейстер предположил, что ему просто показалось – качка в этот момент усилилась, и блеск мог исходить от раскачавшегося фонаря.
Как назло, волнение раскачало не только фонари, ножны палаша Рихарда тоже пришли в движение и задели одну из металлических скоб внутренней обшивки судна.
– Что это там? – поинтересовался у матросов де Мартэ. – Неужто есть опоздавшие? Может– кто-то из вахты отлынивает? А ну-ка давай его сюда, нальем штрафную.
Несколько матросов устремились к нише, где скрывался пират. Внутренне поминая матушку и бабушку Крахота, а также их сложные плотские взаимоотношения с сыночком, Рихард забился еще глубже в угол и сунул руку в карман. Чертыхнувшись под нос от резкой боли, он вытащил припасенную еще с берега крысу, которая от «благодарности» чуть не отгрызла сейчас «спасителю» палец. Короткий размах – и крыса, пискнув, влетела в переборку одной из противоположенных кают, громко яростно пискнула и устремилась к недрам трюма.
– Крыса! – взревел один из матросов, принадлежащий к анималистической расе бизонидов.
Группа «ловцов» тут же бросилась за животным.
– Быть того не может, – удивленно пробормотал плетущийся в хвосте давешний заяц, наезжавший на боцмана. – Неужто заклинания перестали действовать.
Что-то заподозрив, анимал начал оглядываться по сторонам, собираясь позвать на подмогу еще друзей. Подтвердить свои подозрения матрос не сумел, квартирмейстер схватил его сзади за уши и крепко огрел головой об угол ближайшей переборки. Избавившись таким образом от последнего препятствия, головорез, не спеша, чтобы не издавать лишнего шума, покинул трюм, наполненный еще большими подозрениями.      
Меж тем «Честная Мэрлин» легла на курс и, неспешно разрезая волну, направилась к своей цели, вернее, к цели Рихарда. Идти приходилось галсами, все время меняя направление в угоду капризному ветру, потому прямой маршрут превратился в извилистую кривую для навигатора и в набор утомительных вахт для матросов. Квартирмейстер, равно как и Голштосс, пытались предложить команде свою помощь, но получали лишь решительный отказ. «Еще не хватало, чтобы пассажиры, оплатившие проезд, на меня работали», – бормотал капитан, а старший офицер лишь сурово супил бровь.
На второй день пути Рихарду выпало неожиданное развлечение. Солнце уже клонилось к закату, расцвечивая зеленую морскую гладь золотистыми искрами, тут и там из моря ровными, словно бортовой залп, линиями взмывали летучие рыбы, а небосклон невинно убрался снопами кучевых облаков, выписывающих небывалые узоры поверх насыщенного ультрамаринового фона.
В море отражалось небо, и мир казался бесконечным и бесконечно прекрасным. Меж тем, на горизонте показалось быстро вырастающее низкое облако, очень скоро обратившееся строгим монолитом скалистого острова, пиками своих вершин, острых и зазубренных будто мечи ветеранов, грозившего горней вышине.
Квартирмейстер и его напарник как раз в этот момент пили на юте, используя планшир в качестве импровизированного подноса. Рихард, как всегда, воздавал должное рому, а сетрафиец сумел выудить бутылку терпкого хереса из капитанских запасов.
– Эй, Уилли, гляди-ка, – извечно грязный палец указал на остров, где как раз обозначилась особо живописная, в отличие от прочих, пологая, массивная скала, поросшая густыми лесами.
– О, и правда, – с любопытством воззрился капитан. – Какая занимательная скала, будто черепаший панцирь, а вот и голова. Каких только чудес не встретишь в географических рельефах. Мне непременно нужно будет начать записывать такие…
Голштосс онемел от ужаса и резко отпрянул, споткнулся о канатную бухту и был готов вылететь за борт если бы напарник, уверенной и твердой рукой не удержал юношу. Меж тем «голова черепахи», размерами раза в два превосходящая «Честную Мэрлин», раскрыла широкую, округлую пасть и протяжно заревела. От рева задребезжали стекла надстроек, а по кораблю от кормы до носа разнеслись приветственные возгласы. Чуть встряхнувшись, «скала» сделала пару неловких шагов, сотрясая остальную часть острова до основания и вызывая обвалы, погрузилась глубже в морскую воду. От тела гигантской черепахи пошла широкая волна и старший офицер приказал немедленно переложить галс, чтобы развернуть судно сквозь водный поток. Со спины исполина взметнулись стаи потревоженных птиц, сквозь трещины и поры в каменном панцире, разрывая деревья, вырвались потоки горячего пара. Любопытный желтый глаз проводил беззлобным взглядом пинас-лилипут, затем голова на длинной шее опустилась к морским волнам и начала лакать, фильтруя рыбу, водоросли и планктон через пасть, напоминающую небольшое ущелье.
Ошарашенный Голштосс стоял, вцепившись в планшир, отклячив челюсть и шумно глотая воздух.
– Этих тварей, – покровительственно заметил квартирмейстер с видом заправского морского тигра, – зовут Крепость. Вот этот конкретный дружок, кстати, довольно здоровый, и к огромному нашему счастью – мирный. По природе он и правда черепаха и в чем-то еще лес, многие твари поменьше обожают гнездиться на таких. Бывают еще злокозненные – вот мимо такого мы бы просто не прошли, да, впрочем, и драпанули бы сразу, как увидели. А мирного встретить – к удаче. Осталось только выяснить – нас с тобой или для «Мэрлин».
– Н-невероятно, – шумно выдохнув произнес Уильям. – И часто таких встречают?
– А сам как думаешь? Их наперечет, опытные лоцманы даже знают, где и в каком море какого из них можно встретить, злобных обходят, добрых приветствуют. Некоторые племена анималов им даже поклоняются.
Не считая редких, но занимательных морских происшествий, вроде встречи с Крепостью или набегов туземных торговцев с соседних островов, морская жизнь текла своим чередом, завораживая, вгоняя в транс особенного распорядка. Рихард пил и ходил сумрачный, не имея под рукой никакого полезного дела, Уильям с удовольствием наблюдал за слаженной, почти часовой работой экипажа, даже с некоторой завистью – сетрафийские моряки могли бы многому поучиться у контрабандистов.
По вечерам в кают-компании собирались офицеры, без особенного приглашения приходил капитан, звали и гостей судна, а также, как правило, кого-то из матросов, всегда готовых поддержать хлопаньем очередную байку де Мартэ и даже способных без скуки на лице выслушивать очередную лекцию о гигиене со стороны крылатого врача. Центром внимания обычно служил шевалье, чья жизненная история по своей насыщенности мало уступало судьбе квартирмейстера и дополнялась широкими познаниями чужих сплетен.
– Да, именно так, господа, – с извечной ухмылкой рассказывал шваркарасец, то и дело прикладываясь к бокалу люзонского вина. – Никто не знает подробностей, а мне эта история досталась так и вообще из вторых рук, но все же факты говорят сами за себя. Группа молодых священников вошла в город, уже оцепленный бригадой Судей Чумы, и не вышла до тех пор, пока зверская зараза, превращающая жителей в воющих, смертельно опасных безумцев, не прекратилась. Многие жители даже выжили.
– А что же было дальше? – поинтересовался Роббар. – Звучит и правда несколько надуманно.
– Дальше было самое интересное – святоши кого-то вывезли из города, но своему епископу передавать отказались. Судьи и власти были просто в ярости, на недавних героев обрушились громы анафемы, по их следу пустили цепких, как летний репейник, норманитов и агентов тайной канцелярии… Но их и след простыл. Больше скажу: в городе нашли тела демонов, уничтоженные ритуалы и даже целый подземный комплекс с остатками гартарудских технологий, разорванный ко всем чертям и заваленный. А вот куда делись эти бравые ребятки – вопрос из вопросов!
– Так уж и гартарудских, – усомнился Голштосс.
– Пусть будут сетрафийские, если вам так больше нравится, мон шери, – пожал плечами де Мартэ и накатил еще стакан.
– Ну и здоров ты врать, Тео, – заметил Дылда Норт. – Прям так и просочилась горстка авантюристов от церкви через все кордоны великой шваркарасской контрразведки.
– Ну не то чтобы врет, – включился в разговор Рихард, – просто не все знает. Я тоже эту историю слышал, от своих знакомых.
– И тут не обошлось без пиратов? – хитро подмигнул шевалье квартирмейстеру.
– А без нас под этим небом, мать его, вообще ничего не обходится.
На четвертый день «Мэрлин» сумела вырваться из цепкой хватки пролива Двух Лун, войдя на территорию шваркарасской провинции Владения Короля. К счастью, большая часть колониальных патрулей курсировала в прибрежных зонах, предпочитая отлавливать контрабандистов на подходе, и расчет на движение по большой воде оказался верен.
Или почти верен. Через день-другой уже должны были показаться пологие берега Пьяного рыбака, но судьба Рихарда просто не могла на столь долгий срок оставить своего калечного любимца без приключений.
К концу четвертого дня небеса потемнели, приобретя сначала сизый, а затем и фиолетовый оттенок, укрытые зловещими облаками, нутро которых будто стремились разорвать изнутри белые, как мозговая кость, вспышки молний. Вода за бортом сменила лазурь на темно синий, а волны, восстав крутыми валами от ничтожества мелкой ряби, оделись седыми верхушками, будто желая уязвить своих извечных соперников – горы.
Ветер засвежел, заставив с каждым порывом все сильнее трепетать флаги и вымпелы пинаса, запели струны снастей, захлопали крылья парусов, и мир погрузился в бездну, где были лишь вода, зловещие небеса и шепот смерти в дыхании ветра, прерываемый отрывистыми и четкими командами капитана.
Впрочем, команду «Честной Мэрлин» штормом испугать было сложно, тем более, привычным штормом в безопасном открытом море. Но судьба весьма изобретательна.
Упорно и молчаливо вмиг посерьезневшие моряки боролись со стихией. Следуя командам Норта, экипаж брал рифы на парусах, ставил штормовую бизань, лиселя и стаксели, крепил и найтовал все уязвимые элементы на верхней палубе, задраивал люки и готовил помпы.
Работы были еще в самом разгаре, когда очередная высокая волна плеснула соленым через борт и окатила палубных матросов, среди которых сейчас командовал взятием рифов на фоке и ихтион Гвонни. Сквозь проблески молний и редкий свет прочных штормовых фонарей матросы далеко не сразу сумели различить опасность.
Не вся соленая вода вернулась в океан, разлившись по желобам в просветы фальшборта, в нескольких места от палубы поднялись существа, будто сотканные из моряцких кошмаров. Быстрые и будто нарочито плавные человеческие силуэты, сотканные из соленой воды, наполненные внутри обломками старинных кораблекрушений, кораллами, песком и ржавым металлом, движимые явно недобрыми намерениями, бросились к матросам, занятым установкой такелажа.
Один из матросов-зайцев первым заметил опасность, он в ужасе отпрянул назад, упуская конец снасти, которую как раз крепил, и закричал, готовый удариться в панику. Страх одного передался сразу всем, люди начали бросать работу, оставляя паруса и сам пинас на волю ветра, бежали к люкам и надстройкам.
Ситуацию спас боцман. Бульдог-Лутчи бросился наперерез водянистым тварям с мушкетоном на наперевес. Звука выстрела почти не было слышно за громом и плеском волн, а пороховой дым вмиг рассеял штормовой ветер, но Толстонюх добился своего – одну из тварей разорвало картечью, она распалась на желейные, будто от медузы, куски и мелкие осколки.
– А ну по местам, мать вашу в Астуритоне последние крысы трахали! Хотите бояться – волны бойтесь, шторма, молний, вот что нам грозит. А это – тьфу просто! По местам, суки!
Могучий голос, перекрывающий рев бури, оказал на моряков отрезвляющее действие – они бросились по местам, вновь начав прибирать паруса, несмотря даже на то, что водяные чудища уже успели схватить пару человек и теперь тащили их за борт.
– Но что это, забери меня Великий Конь, такое? – проорал Гвонни, одной рукой вытягивая шкот, а другой, вооруженной кофель-нагелем, отбиваясь от вязкого противника. – Гибель?
– Слава водке, нет.
Последовал спокойный ответ, голос де Мартэ звучал на фоне стихии довольно тонко, зато две шпаги, рассекающие тело желейного монстра, насевшего на ихтиона, вели себя весьма уверенно.
– Эт точно, – согласился Рихард, разбрасывая палашом еще четверых чудищ, осадивших мостик корабля. – Всего-то черные водяные. Нечисть. Не сахар, но хоть скверной не заражают. Просто дуплите их по головам, пока не перестанут трепыхаться.
Ободренные поведением гостей и собственных офицеров, матросы, освобождаясь от работы с парусами, хватали кортики, мушкеты, пистоли и все, что попадалось под руку и бросались на водяных, все еще лезущих на борт с каждой новой волной. Придя в себя, экипаж «Мэрлин» показал боевую выучку, ничуть не уступающую навыкам опытных абордажников. Черных водяных теснили строем, везде где можно, беря числом и умением.
Тем временем, в лазарете, устроенном в кубрике, Уильям и Ульцтурра Хотц боролись за жизни матросов, которых успели ранить нападающие твари, а также покалечившихся в ходе наладки такелажа.
Вновь вспоминая навыки оказания первой помощи с навигаторских курсов, Голштосс бинтовал раны, вправлял кости, накладывал припарки из целебных тропических трав.
Врач-симиралл поила пострадавших то ли водой, то ли чем-то покрепче из большой фляги с символом круга, а также заливала этой жидкостью открытые раны, тут же начинающие зарастать.
Водяные оказались непростыми существами – раненые ими моряки тряслись в лихорадке, дергались, пытались ползти наверх, к палубе, чтобы броситься за борт и заявляли, что слышат, будто море зовет их.
Наконец измученная девушка-голубь не выдержала: издав измученный крик, она вспыхнула нестерпимо белым сиянием, переходя в форму энергии (именно благодаря этой способности симираллы и считались великой расой). Помещение лазарета вмиг накрыло тишиной, гримасы боли и безумия начали покидать лица людей, даже Уильяма охватило всепоглощающее ощущение мира и покоя, чувство абсолютной защищенности и успокоения.
Очень скоро сияние иссякло, и на доски кубрика, опустошенная, опустилась все та же, обыкновенная Ульцтурра с видом полной опустошенности на лице и слезами на глазах.
Повинуясь велению сердца, Голштосс подхватил птицу, про себя удивившись, сколь легкой она оказалась, даже несмотря на массивные крылья. Сетрафиец уложил доктора на одну из коек, прикрепленных к борту корабля и ласково придержал ее, когда Хотц попыталась встать: «Не волнуйтесь, вы сделали все, что нужно, я займусь остальными раненными, отдыхайте».
Когда дева-птица очнулась от забытья, наверху уже царило ранее утро, мокрую палубу золотили лучи солнца, а небывало свежий воздух вновь наполнял полные паруса «Честной Мэрлин», сумевшей пережить буйство стихии и нападение злокозненной нечисти. Теперь пинасу предстояло наверстать пару дней пути, на которые шторм отклонил корабль от курса, но сейчас это казалось мелочью.
Открыв глаза, Ульцтурра увидела перед собой обеспокоенного Уильяма, в глазах которого читалась нежная забота.
– Вы давно так сидите? – поинтересовалась она, заметив, что голос все еще очень слаб и несколько смутилась этой слабости.
– Я дал себе зарок, что не сойду с этого бочонка, пока вы не придете в себя. Мы, сетрафийцы, умеем быть довольно упорными.
– Такая забота… – девушка почувствовала, что у нее горит лоб и щеки.
– Вы ее заслужили, – ответил Голштосс и с удивлением отметил, что не отводит взгляд, видимо, путешествия с Рихардом сделали его менее стеснительным. Плюс ему было приятно смотреть на эту довольно привлекательную и очень необычную женщину. – То, что вы сделали – это было очень самоотверженно.
– Пустяки, – сказав так, Хотц вспомнила вчерашний вечер и осознала, что то были совсем не пустяки, она вырвала из своего тела больше силы, чем могла себе позволить. –- А впрочем, может вы и правы, но кто-то же должен быть героем?
Уильяму понравилась ее улыбка. Он улыбнулся в ответ и почувствовал себя почти также легко, как вчера, когда его наполнял свет птицы мира. Они немного помолчали.
– Ульцтурра.
– Да?
– Извините, если окажусь бестактным, но что держит вас здесь? Среди этих довольно грубых и уж наверняка не столь возвышенных, как ваши сородичи, существ.
Увидев сомнения в глазах симиралла, сетрафиец поспешил добавить:
– Не отвечайте, если не хотите.
– Я отвечу, потому что хочу. Хоть и не должна, – в ее голосе прозвучала тоска и неясное стремление.
На некоторое время вновь повисла тишина.
– Наш птичий род считают ветреным, непостоянным, ценящим только бесконечную свободу,  что дарят крылья. Но это не так. Не для меня. Де Мартэ. Тео – он герой, когда-то он меня спас. А теперь я помогаю спасать других. Это долг, наверное.
– А есть ли надежда, что этот долг будет уплачен когда-то? – по тону Уильяма было понятно, что заданный вопрос был отнюдь не риторическим.
– Надежда – это часть той силы, что мы, голуби, дарим миру.
Тонкие пальцы женщины-птицы коснулись загрубевшей в плаваниях и приключениях руки Голштосса.
– Надежда и вера – вот что нам остается. А теперь ступайте, мне, пожалуй, стоит еще немного отдохнуть.


Неприятности в очередном тропическом раю

Моргана де Азир, совершенно обнаженная, возлежала в шезлонге на летней веранде своего вновь приобретенного поместья. Утреннее солнце, еще не вошедшее в полную тропическую мощь, ласкало загорелое, зрелое тело, сочетающее совершенный рельеф мускулатуры с истинно женственным изяществом форм и пропорций, сквозь туман загара тут и там проступали белые шрамы, придавая наемнице особенный шарм в глаз ценителя. Высокая, крупная, округлая грудь мерно поднималась, розовые соски были немного напряжены от дерзких прикосновений свежего ветра.
Узкое, строгое и прекрасное лицо наемницы было совершенно расслаблено, глаз полуприкрыт, а на месте второго на этот раз располагалась ситцевая повязка в черно-красную полоску с традиционным символическим пятном.
Волосы цвета предательской ночи, растрепанные, покрывали плечи хозяйки поместья, свободно опускались на белый бамбук шезлонга, создавая яркий контраст света и тьмы. Рука с длинными, изящными пальцами и немного отросшими в безделье аккуратно подрезанными ногтями то и дело грациозно опускалась к бокалу чистого, как слезы рабов, хрусталя, где плескался терпкий мескаль, сдобренный долькой лайма и украшенный парой стручков сахарного тростника.
Хозяйское здание поместья, сочетающее угловатую архитектуру крепости первых колонизаторов с благоприобретенным чертами виллы с верандой, летним садом на крыше, убором из внешних колоннад и мансардой со стрельчатыми окнами, забранными витражными картинами из лучшего цветного силенцийского стекла, утопало в зелени дикого парка.
Вокруг раскинулось не меньше квадратной мили зеленых насаждений – мягких тропических трав, фруктовых деревьев, декоративных прудов, беседок, лестниц из потемневшего камня и петляющих меж пальмами дорожек. Прямо к дому вела парадная тропа, обрамленная стройными апельсиновыми деревьями, а парк вокруг щеголял ботаническим разнообразием. Стройные банановые и кокосовые пальмы, раскинувшие свои кроны на песчаных берегах декоративных прудов. Заросли манго, папайи, тропических цитрусов. Целые поляны ярчайших цветов, перемежаемые колючими стенами кактуса и насаждениями агавы.
Парк благоухал жасмином, струился запахами дурмана и ванили, манил цветом орхидей и бархатцы, смущал неопытного путника густыми зарослями лиан-монстеры. Почетные похвалы за создание этого уголка рая, наполненного пением птиц и журчанием фонтанов, принадлежала отнюдь не роду де Азир, но Моргана вполне заслуженно наслаждалась красотой этого места на правах хозяйки, ведь без ее предков тут до сих пор бесновались бы дикие звери среди настоящих, совершенно не декоративных джунглей.
Род де Азир был издревле связан с морем, далекими островами, войной и географическими открытиями. Предки Морганы возвели на Пьяном Рыбаке и во множестве других мест Экватора свои дома-крепости, где давали приют королевским гарнизонам и собирали отряды первопроходцев для дальних походов в неизведанные, полные опасностей земли, еще никогда не видавшие света Единого и твердой руки шваркарасского трона.
Наемница не без оснований считала себя последним достойным представителем династии, совершенно не ставя в расчет всяких двоюродных дядек, тёток, кузенов и кузин, любыми возможными путями уклоняющихся от своего долга. Династия охотницы за головами потеряла большую часть своего влияния совсем недавно – несколько десятков лет назад, когда попал в немилость герцог де Консэ. Достойный сюзерен дома де Азир как-то раз не пожелал терять людей, обороняя бесполезный королевский обоз от превосходящих сил ригельвандской волчьей кавалерии, за что был объявлен мятежником, а вместе с ним попали под раздачу и все верные дворяне, в числе которых был и отец Морганы.
Не от простой судьбы урожденная графиня отправилась искать счастья в боевых частях. Но кровь не вода – и очень скоро Моргана стала опытным диверсантом, снайпером и агентом разведки. Потеря глаза стала моментом заката военной карьеры и открыла амбициозной девушке новые перспективы, так родилась зловещая и непримиримая Белая Акула.
Сейчас, лежа в шезлонге своих владений, охотница за головами продолжала оставаться столь же непримиримой, как и раньше. Восстановление в правах и бокал крепкого пойла служил для женщины лишь временным утешением. Де Азир думала о том, что смогла бы жить на доходы с плантаций и ренту весьма небедно. Но ей нужно было больше – магия, способная восстановить потерянный глаз, стоила очень много, больше, чем плантации и родовое имение. Щемящая тоска грызла своими тупыми зубами сердце обнаженной красотки – очень скоро ей предстояло снова облачиться в портупеи и отправиться искать удачу, а пока можно было полюбоваться за мулатами-садовниками, работающими по пояс голыми и подобранными специально так, чтобы в первую очередь радовать взор госпожи.
Впрочем, наемнице пришлось отвлечься от лицезрения мускулистых тел своей прислуги, внимание ее единственного взгляда приковал посетитель.
По центральной аллее, меж апельсиновых деревьев, неспешно шел согбенный человек в балахоне алмарского священника, старческая, узловатая рука сжимала простой дорожный посох, напоминающий пастушеский. Походка человека была тяжела и неуклюжа, будто он был калекой или хуже того – не привык ходить по суше.
– Алмарский священник посреди шваркарасских владений и прямо ко мне в гости. Ага, щазз, – раздраженно произнесла Моргана и резко, хоть и неохотно, поднялась, накидывая на плечи шаль из легкой газовой ткани. – Меня совершенно не волнует, кто ты и зачем сюда пришел. Но у тебя еще есть шанс повернуть назад и сохранить жизнь.
Из-под балахона раздался ехидный смешок, вполне однозначный.
Пока де Азир размышляла, стоит ли броситься в дом за оружием, оставшимся в ее комнате на втором этаже, или можно порадовать старика и начистить ему морду кулаками, не заморачиваясь одеждой, на галерею веранды с двух сторон выскочили вооруженные люди.
Охотница за головами и гордость шваркарасского спецназа не прожила бы так долго, не умей она быстро ориентироваться в ситуации. На веранду выскочили охранники поместья, нанятые скорее как пушечное мясо и исполнители самых простых силовых поручений, но сейчас они явно пришли не по поручению хозяйки этого места.
Облаченные в легкие мундиры и береты, охранники явно были не в себе, у обоих дюжих громил дрожали руки, а по щекам текли соленые слезы, оставляя черные маслянистые дорожки на небритых рожах. Почти синхронно, будто не в силах преодолеть чужой приказ, они вскинули тяжелые мушкеты.
Действуя на опережение, Моргана сдернула с плеч шаль и, скрутив ее в жгут, словно кнутом, ударила в мушкет того противника, что был ближе. Маневр удался – ткань захлестнула ствол оружия и, направленная сильной рукой, отвела его в сторону. Прогремевший выстрел ушел в заросли агавы.
Не теряя времени, де Азир рванула к охраннику, уклонилась от неуклюжего взмаха мушкета, снаряженного саблевидным штыком, и ребром ладони нанесла врагу сокрушительный удар в кадык, заставив того захрипеть и повалиться на камень веранды.
За спиной прозвучал второй выстрел, правое плечо ожгло, правда, вскользь, и мысленно охотница поблагодарила Единого за то, что подчиненный чужой воле охранник стрелял с трясущимися руками.
Перехватив у павшего мушкет, наемница преодолела расстояние, разделяющее ее со вторым противником, и сходу нанизала того на штык, будто увлеченный энтомолог особо редкую по уродливости бабочку на иголку.
Чтобы вырвать клинок из тела второй жертвы, Моргане пришлось упереться в того ногой и тащить изо всех сил. Очевидно – она была несколько рассержена. К тому же теперь будет очень непросто отмыть кровь с капризного песчаника, устилающего веранду.
Оглянувшись назад, наемница увидела, что пришельца остановили – садовник Хорхе, ее любимец, бросился на человека в балахоне с мотыгой, давая своей хозяйке несколько секунд форы.
Уважая жертву своего слуги, женщина опрометью бросилась к двери, ведущей в холл поместья. Она не увидела, как луч черно-зеленой гнилостной энергии буквально разорвал смелого садовника на куски, превратив часть его тела в кровавую взвесь.
После жаркого песчаника веранды декоративный гранит холла приятно холодил ступни. Большой зал имел несколько выходов – на парадную лестницу, что вела на второй этаж, в помещения для слуг и к кухне. Посреди зала возвышался небольшой фонтан, украшенный статуей Единого в образе куртизанки (этот бог был един во множестве любопытных лиц). Вода в бассейне кипела, из него по божественной фигуре уже начали несмело расти водоросли, а борта украсились коралловой бахромой.
На несколько секунд охотница снова замешкалась – на кухне имелся потайной арсенал и спуск в подвал с секретным выходом из поместья. В комнатах для слуг охотница расположила пару тайников с полезными артефактами. Ну а наверху была ее спальня с рабочим костюмом и арсеналом. Пока женщина медлила, события продолжали развиваться.
Филлип – старый дворецкий, который служил дому де Азир еще в те времена, когда поместьем в качестве летней резиденции владел отец Морганы. Это был верный честный человек, который хранил верность дому даже после того, как все земли на Пьяном Рыбаке перешли во владение кучке дворян-нуворишей, перебиваясь непостоянными заработками и ожидая возвращения своих истинных господ. Без преувеличений можно сказать, что охотница любила дворецкого как члена семьи.
Тем тяжелее было видеть, как Филлип выходит из двери для слуг, вооруженный жезлом огненных стрел из тайника хозяйки. По дряблым щекам дворецкого текли черные дорожки, глаза ввалились и масляно блестели, ногти почернели от усилия, из-под них шла кровь, руки дрожали, но движимый невидимым кукловодом дворецкий уже наводил кристалл посоха на свою «любимую леди А».
Огненный болт ударил неверно, но заклинаниям и не нужно быть точными, охотница едва успела откатиться в сторону, пламя ожгло левую руку, затрещали подпаленные волосы. Сожаления и милосердие Моргана оставила еще в болотах Стефансоро, легко размахнувшись, будто у нее в руке был не пятнадцатикилограммовый мушкет, а легкое спортивное копье, с какими она еще девочкой выступала  на летних играх в пансионе, хозяйка дома метко послала снаряд в цель.
Филлип охнул, на его лице отобразились благодарность и сожаление, пораженный в грудь, он упал, но тут же захрипел, пуская желтую пену изо рта и попытался встать, царапая клинок. Очень быстро силы старческого тела иссякли, и верный дворецкий затих.
Джузи Вайо – молодая экономка, начинала свою службу пару лет назад у старых хозяев дома. Эта полноватая романтическая девушка мечтала о том, что ее когда-нибудь заметит смелый гусар или просоленный штормами капитан первого ранга. Мужчина, презирающий пропасть сословного неравенства, рисовался для нее принцем, мостиком в другую счастливую жизнь. Циничная Моргана считала Джузи недалекой, но с самого начала была поражена искренностью и внутренним светом экономки, за те недолгие дни, что охотница провела в поместье, они успели стать добрыми подругами, которых де Азир так не хватало в своей обычной, наполненной кровью и коварством жизни.
Теперь Джузи, выскочившая с кухни, наступала на свою бывшую товарку с двумя мясницкими тесаками в руках, недостаток навыка она восполняла яростью натиска. На голове девушки сидел огромный шестипалый краб, из панциря которого снизу торчала игла, вошедшая в позвоночник экономки на стыке шеи. Из глаз, носа, ушей и даже пор кожи Вайо текла черная слизь с соленым ароматом.
Взмах тесака чуть не лишил Моргану половины ее достоинства, оставив глубокую рану на левой груди. Следующий выпад охотнице пришлось блокировать кистью, лезвие прошло вскользь, оставив все же довольно чувствительный рубец.
Отступая, де Азир быстро прыгнула назад, сделала мостик, прошлась колесом, стараясь разорвать дистанцию, но служанка была весьма проворна, тело хозяйки поместья расцветило еще несколько алых порезов.
Наконец наемница поняла, что отступление против яростного натиска не сработает, она бросилась вперед, на свою бывшую служанку, увернулась от одного тесака, а вторую руку девушки схватила под локоть и резко выломала. Послышался хруст кости, с губ Джузи разнесся нечленораздельный вой, на гранитную плиту упал окровавленный тесак.
Резко уйдя вниз, Моргана крутанулась и дала экономке подножку, на ходу подхватывая оружие. Прежде чем упавшая Вайо сумела подняться, широким взмахом охотница вогнала девушке в череп тесак, который распополамил гнусно пискнувшего краба и до половины вошел в голову противницы с жутким треском и чавканьем.
Скорбеть по-прежнему было рано, через панорамное окно де Азир увидела, что пришелец в балахоне уже оказался на веранде. Она метнулась к ближайшей гостевой банкетке и подперла ею входную дверь. Затем охотница опрометью бросилась наверх.
Войдя в свою комнату, Моргана без сожалений отбросила матрас с огромной кровати, доверху уложенной подушками и покрывалами с бантами и шлейфами. Нутро королевского ложа скрывало сабли, пистолеты и обмундирование наемницы.
Чувствуя себя несколько некомфортно, хозяйка дома запахнулась в свой походный плащ, хоть частично скрыв наготу, и облачилась в портупеи с оружием. Вкрадчивые шаги незнакомца уже звучали на лестнице. Снизу доносился запах горящего дерева.
Де Азир, закусив губу от натуги, придвинула к дверям комнаты свою кровать и бросилась в сторону дубовой портьеры у западной стены. За портьерой находилась комната управляющего поместьем.
Ригельвандского юношу лет двадцать двух звали Луцио Канолли, его охотница подобрала несколько месяцев назад в трущобах Ахайоса, куда парень попал со сломанной рукой после неудачной игры в карты не с теми людьми. Именно Луцио, весьма толковый в делах финансовых, подсказал аристократке, что нужно требовать от заносчивого шваркарасского майора в качестве награды за предательство друга. Он же помог сделать переезд в родовые владения максимально оперативным, сумев быстро выставить отсюда прежних, разорившихся владельцев. В общем, де Азир ценила Канолли примерно также, как Рихард ценит Голштосса.
Сейчас управляющий сидел за своим конторским столом и трясущимися губами твердил молитвы. Юноша весь дрожал, исходил испариной, до кровавых следов он сжал кулаки, почти терял сознание от усилия, но не сдавался. У него еще был шанс спастись от голоса скверны.
Моргана положила на зеленое сукно Луцио заряженный пистолет.
– Если решишь, что бой проигран. Пойду попробую выиграть для тебя пару очков.
Когда охотница вернулась в комнату, там ее уже ждал пришелец. Согбенная фигура, кривые ноги, поросшие хитиновой коркой, одутловатое старческое лицо, где один глаз был больше другого, развороченный нос, из которого росли стебли анемона, гнилостное черно-зеленое сияние посоха, покрытого зубастыми полипами. Ошибиться было сложно.
– Пора выставить тебя из моего дома.
Де Азир обнажила сабли.
Пришелец снова гнусно ухмыльнулся и распахнул балахон. Его голова была лысой и покрытой влажными нарывами, тело сморщенным, усохшим и жилистым, а там, где нормальные мужчины гордо носят свое достоинство, у него болталась бахрома склизких щупалец.
Эти самые щупальца, придя в движение и увеличившись в размерах, метнулись к добыче и моментально обвились вокруг ног Морганы, пытаясь бросить ее на пол.
– Серьезно? – на лице охотницы отразилось удивление напополам с омерзением, а вопрос был задан таким тоном, будто она говорила с умственно отсталым.
Запела сталь сабель, раздался скрежет металла о металл (или нечто похожее), но щупальца остались на месте, лишь слегка поцарапанные. Отростки искаженного старика резко напряглись и бросили добычу наземь. Падая, охотница отбросила сабли и выпалила с двух рук, почти у самого пола успев расчехлить пистолеты.
Пули пришлись в незримый барьер, вспыхнув и упав под ноги гибельному созданию парой морских камней.
– Ах ты, гнида! Чтоб тебе провалиться! Чтоб тебя Пучиной в отхожую яму смыло! Чтобы чирьями порос… Впрочем, ты уже.
Пока бессильная наемница бранилась, будучи распластана на полу, еще несколько щупалец устремилось к ней, обвившись вокруг ног жертвы отростки устремились к ничем не прикрытому лону, а также задним воротам хозяйки дома.
Испытывая неимоверное отвращение и ненависть к самой себе де Азир попыталась сдвинуть ноги, напрячь мышцы тела, сделать хоть что-то, но уже в следующий момент охнула от боли, когда склизкие, широкие и длинные щупальца бесцеремонно ворвались в ее тело, легко подавив всякое сопротивление.
Чувствуя, как внутри нее движется, содрогаясь и вибрируя, нечто чужое, нечто неимоверно омерзительное, охотница на мгновение почти утратила волю, но в следующий миг она взглянула в лицо своего врага, на котором застыло почти имбецильное выражение экстаза и осознала: «В конечном счете, он тоже просто обыкновенный мужик».
Застонав от наслаждения, Моргана привлекла внимание своего мучителя, человеческий и крокодилий глаза искаженного встретились с манящим взором истомленной желанием женщины. Полные губы, чуть приоткрытые, будто молили о поцелуе, а руки тянулись к оригинальному любовнику, желая заключить того в объятия.
Сладострастно, а скорее жутко застонав, не прекращая работать над отверстиями пленницы, искаженный притянул ее к себе и позволил подняться. Жуткие раздвоенные губы монстра раскрылись, оказавшись с внутренней стороны покрыты присосками, сквозь игловидные зубы показался покрытый соляным налетом язык.
Даже несмотря на неудобную позу, Моргана была выше своего противника на полголовы, она плотоядно улыбнулась чудищу, отвела голову чуть назад и с хрустом врезалась в переносицу искаженного своим лбом. Вцепившись в гнилой лоб руками, де Азир повторила удар, а затем еще и еще раз, пока обмякшие щупальца не выскользнули из ее лона, а сама охотница не обнаружила себя на полу, лежа на теле гибельного ублюдка и продолжая вбивать ошметки его черепа в изящный хмааларский ковер.
Охотница за головами чувствовала себя отвратно как никогда, сейчас ей хотелось пустить себе пулю в лоб или немедленно продолжить убивать. Чувство отвращения, впрочем, медленно уступало торжеству победы, но тут раздался выстрел из соседней комнаты.
Сильная женщина сжала кулаки и подошла к своей кровати, найдя, наконец, время натянуть лосиные штаны и рубашку цвета ночного неба. Из единственного глаза Морганы непрерывным бурным потоком струились слезы, внутренне ее трясло, хотелось выть, но нужно было держать себя в руках. С заднего двора разносились выстрелы и звон металла.
Когда хозяйка поместья вышла на галерею, что вела к площадке заднего двора, ее взору предстала удивительная картина.
Черноволосый юноша с дымящимися пистолями в руках, статный красавец в белых одеждах и двумя шпагами наголо, а также самый большой кусок дерьма во всем свете стояли сейчас на ее земле, окруженные горой поросших ракушками, полипами и водорослями трупов. Очевидно, той части нападавших, что должна была зайти охотнице в тыл.
– Хэй, Морги! – приветственно вскинул руку обагренную чужой кровью Рихард. – Как твое ничего?
Раздался выстрел, пораженный в грудь пират упал, де Азир опустила дымящийся пистолет.
– Я тоже рада тебя видеть. 
Гостевая комната поместья совмещала особенности столовой, курительного помещения и зала трофеев. В центре стоял массивный стол, столешница которого была набрана из крупных деревянных табличек, украшенных сценами охоты, сражений и военно-морских событий. Вокруг стола расположились грубые, слегка потертые стулья из дуба, обитые кожей и расцвеченные медными заклепками – эти стулья Моргана повелела вытащить из мебельного подвала сразу по приезду, заменив ими бело-розовое ажурное безобразие, оставшееся от прошлых хозяев. Стены зала были забраны панелями черного дерева, поверх которых висели старые гобелены и охотничьи трофеи, включая массивную голову исполинского крокодила-людоеда, убитого прадедушкой охотницы (конечно же, голыми руками). В углу, у погасшего камина, имелось несколько кресел с покрывалами из волчьих и медвежьих шкур, а также диван с высокой спинкой и мягкими подушками, ко всей мебели прилагались стойки с пепельницами из слоновой кости, малахита и сандала.
Мужчины расположились в креслах, а хозяйка дома раскинулась, полулежа, на диване, стараясь при этом не смотреть в сторону Рихарда. Зал наполнял аромат крепкого табака от двух трубок, сигариллы, которую курила охотница, и сетрафийских папирос, недавно раздобытых Голштоссом в порту на берегу.
Квартирмейстер, к счастью своего напарника и явному неудовольствию наемницы, почти не пострадал от выстрела – пуля попала в пряжку оружейной перевязи, и пират отделался обширным синяком на груди. И сейчас он уже в третий раз пытался перейти к делу.
– Мы ищем Ребекку.
– Заткнись.
– Я понимаю, ты не в духе, но нам правда…
– Заткнись! Ради Единого и всех суккубар Люцерния, просто молчи, от одного твоего голоса меня тянет к прикладу. Прошу, мсье, разъясните мне наконец, раз уж другого выхода от вас избавиться нет, какого черта ваша троица делает на моей земле?
Вторая часть фразы была обращена к де Мартэ, с радостью взявшего на себя честь вести переговоры.
– Итак, госпожа де Азир, приношу свои глубочайшие извинения за вторжение. Но признаться, сейчас, наконец увидев знаменитую Белую Акулу, я замечу, что ворвался бы в ваше поместье, даже не будь у меня уважительной причины.
– Хрена себе уважительная причина – мы же ее спасли! – встрял в разговор Рихард.
– На два метра в землю таких спасителей! – взревела охотница и метнула пепельницей в своего бывшего любовника. Выпад пират, конечно, отбил, но оказался весь усыпан пеплом, будто и правда только что выбрался из могилы. – Вы опоздали. И много хороших людей погибло.
– Мы могли вообще…
– Рихард, место! – вклинился в диалог шваркарасец, проигнорировав ответное глухое рычание головореза. – Госпожа де Азир. Великолепная Моргана, я искренне сожалею вашей утрате. Так уж вышло, что за последние несколько недель все присутствующие здесь понесли большие потери. По сути, сейчас мы все стали просто жертвами общей беды, шестеренками в механизме судьбы, как выражается наш третий спутник, если угодно – товарищами по несчастью.
– Благодарю вас за высокий слог, мэтр де Мартэ, – с тяжелым вздохом произнесла Белая Акула. – Но мне сейчас не до церемоний, какого лешего ты несешь?
– Вопреки всему разумному, Рихард прав – мы все здесь, по сути, собрались по вине одного человека. И зовут этого человека Ребекка де Монмари ле Сош.
– Ребекка? – красиво изогнутая бровь Морганы взметнулась вверх. – Да она почти святая. Или трехнутая. И то, и другое, думаю. Какие из-за нее могут быть неприятности?
– Святая? – зловеще пророкотал квартирмейстер. – Рассказал бы я…
– Заткнись! Просто молчи, – наемница закусила ноготь и взглянула на Уильяма. – Расскажи внятно и коротко.
– Что ж, извольте, – пожал плечами сетрафиец. – То, что искала в землях пардов Ребекка, какой бы она ни была, стало причиной нападения на город Штроссберг абордажной команды хаотического охотника, а также, теперь, гибели ваших людей. Опосредованно, конечно. Хаос, по каким-то причинам, ведет поиски ле Сош, его агенты, очевидно, как и мы, решили, что вы, леди де Азир, можете что-то знать о свежем местоположении археолога. И вдобавок к тому, хочу отметить, что полагаю все, что вы только что получили здесь, совершенно заслуженным. Я еще помню Джейси и скорблю о нем.
– Ой да пошел ты, неженка, – слова Голштосса не прошли бесследно, они будто вырвали Моргану из какого-то транса, позволили оттеснить боль своих потерь на задний план и начать осознавать происходящее. – То есть, вы хотите сказать, что теперь гибельные подонки не оставят меня в покое, пока не доберутся до Ребекки?
– Вам известно, над чем она работала? – возмущенный сетрафиец изо всех сил старался сохранять деловой тон.
– Да, – кивнула де Азир продолжая задумчиво грызть палец, – я сопровождала ее не только к пардам, но и в пару других малярийных клоак с неимоверно древними тайнами. Бэкки –  исследователь, она ищет что-то очень важное в замшелой истории Экватора. Мы бывали в таких местах, которые, наверное, еще Суддина видели в детских подштанниках, а то и его прадедку с бородой из щупалец. Храмы до Похода, до Эпохи Черного Неба, возможно, более старые, чем сам Акмальтапосек. Там были какие-то письмена, Бэкки считала их шифром, вроде как много храмов по всему миру ведут к чему-то важному.
– Она не говорила – к чему? – на этот раз вопрос исходил от де Мартэ, на холеном лице которого проявился большой интерес.
– Вроде как ле Сош считала, что у анималов есть боги. Ну это-то не новость. Только не всякие боги навроде тотемов, предков или медных чурбанов без настоящих сил. А такие боги, как у дракийцев, сродни Великим драконам, давшим высшим дракийцам их силы. Ну вы в курсе – дыхание огнем, хождение в тень, невидимость и прочее. И вроде как подсказки в храмах могут к этим богам привести. Будто они заперты или удалились от мира.
– Теперь многое становится на свои места, – мрачно произнес шевалье. – Если адепты гибели доберутся до этих богов раньше Ребекки или по ее следам, и если уж на то пошло – раньше нас...
Позер Тео выдержал эффектную паузу, видя, как постепенно свет озарения проникает на хмурые лица собеседников.
– Они смогут превратить их в демонов хаоса. Свои послушные марионетки. Этого вполне может хватить на что-то разрушительное. Новый Поход, новый Суддин.
– Твою мать, – Рихард поперхнулся глотком брэнди, – это, получается, я не просто так балаболил о спасении мира?
– Ненавижу, когда ты прав, – заметила де Азир. – Когда прав этот чумазый увалень – опасность обычно оказывается втрое больше ожидаемого. Похоже, придется вернуть тебе твои рубины.
– Я думал, ты никогда не предложишь!
– Пойдем, красавчик, – легкая ухмылка легла на пухлые губы женщины. – В драке лучше иметь тебя под рукой. Тем более, в драке с силами худшей преисподней этого мира.
Рубины оказались заделаны в статую куртизанки парадного холла поместья. Из фонтана еще росли вялые побеги водорослей, а коралловый налет и не думал сходить с его бортов. Квартирмейстер подсадил охотницу на плечи, и Моргана легко открыла тайник в голове статуи.
На грубую, еще не до конца заросшую от ран, нанесенных канатами «Мэрлин», руку пирата лег бархатный мешочек. Внутри оказалось восемь рубинов духа, способных вновь сделать и так чертовски опасного головореза богом войны.
– Зачем они тебе вообще были нужны? – полюбопытствовал Рихард, сразу заполнив глазницы черепа на своем палаше и спрятав остальное в потайной карман жилета.
– Хотела продать, ты же понимаешь – мне все еще нужны деньги. Но потом решила, что не могу так с тобой поступить, даже несмотря на то, какой ты зловонный як. Один, правда, отдала оценщику. И больше о нем не слышала.
– Теряешь хватку?
– Если твой мальчишка прав – каждого найдет его судьба. Итак, ты свое получил, сделай мне теперь одолжение – собери, пожалуйста, трупы, сожги их где-нибудь поодаль и не попадайся мне до вечера на глаза. Завтра я смогу собраться и снова стану твоей Белой Акулой. А сегодня я еще помню, что эта девочка...
Тонкий палец указал на тело с пробитой головой, все еще лежавшее в холле.
– Была мне другом, каким ты никогда не станешь…
Пират взглянул на свою заклятую любовницу, по складкам в уголках губ, запавшим глазам и бледному даже под загаром лицу он понял, что женщина держится из последних сил.
– Будет исполнено, госпожа лейтенант! – он звонко щелкнул каблуками и приложил два пальца к треуголке. – До завтра вы меня не увидите!
– И Голштосса… Мне… – она опустила голову. – Стыдно перед ним.
– Эй, Уилли, иди-ка сюда, – крикнул квартирмейстер в сторону столовой, – для нас нашлась работенка как раз под стать твоим выдающимся талантам.
Несколькими часами позже, когда где-то возле амбара, на пустыре поодаль от хозяйского дома взметнулся костер, пахнущий горем, Тео де Мартэ нашел хозяйку поместья в ее комнате, где на полу еще виднелись пятна пахнущей морем крови, а через потайную дверь в соседнюю комнату можно было увидеть тело молодого человека с простреленной головой, лежащее на конторском столе.
По виду комнаты можно было понять, что тут совсем недавно шел бой, а еще чуть позже кто-то отчаянный и полный внутренней боли остервенело крушил красивые портьеры, разбивал хрустальные и фарфоровые вазы, рубил мебель из красного дерева и эбеновые столбики королевской кровати, бил витражные стекла, ведущие на балкон, и рвал шелковые платья из распахнутого гардероба.
Сейчас Белая Акула сидела, привалившись спиной к боковине истерзанного ложа, пила бренди из пыльной бутылки, перезаряжала пистолет и стреляла в стену, где на последних соплях болтались большие часы тонкой работы. Одна сторона лица женщины была красной и блестела от мокрых дорожек, а вторая оставалось сухой и будто лишенной эмоций, эти две части соединяли дрожащие губы красавицы, будто готовой пуститься в рев в любой момент.
– Похоже, я вовремя, – по возможности нежно улыбнулся де Мартэ. – Шевалье всегда оказывается там, где кончается выпивка.
Де Азир молча хлопнула по запачканному ковру рядом с собой. Не требуя повторного приглашения, шваркарасец приземлился рядом, он был уже без жакета и плаща, скрытый лишь излишне кружевной рубашкой и белыми штанами на шнуровке, по дому Тео ходил босым, оставив свои ботфорты в прихожей. В руке фехтовальщика образовалась бутылка монастырского коньяка и пара бокалов. Отведя бокалы в сторону, наемница молча взяла бутыль, откусила горлышко и сделала большой глоток.
– Не стану говорить, что понимаю тебя, – произнес шевалье через пару минут молчания, настороженного, но не напряженного. – Я тоже немало потерял за последнее время. Но несчастье – оно подобно вину разных годов и виноградников. У каждого оно свое, неповторимое. Я знаю лишь, что если упавшему не помогать подняться, в его душе поселится горе, со временем перерастающее в злобу. Что ж – вот моя рука.
Не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, Моргана прижалась к протянутой белой, тонкокостной руке мокрой щекой и легонько поцеловала сбитые костяшки.
– Спасибо, – голос после долгого плача звучал хрипло, такой наемница себе совсем не нравилась.
– О, моя леди, не стоит благодарностей, я как драный кот – тащусь туда, где человеку нужно немного урчания.
– Жаль только, что ты, котяра, притащил с собой тигра и его бульдожку.
– Тебя смущает Рихард?
– За ним по пятам шествует ад – никогда не знаешь, сможет ли этот человек с ним совладать и скольких успеет спасти. Я готова быть с ним на одной войне, но не в одном отряде. Он не щадит себя, но и про других вспоминает не часто. Все мы, случись что, станем просто еще одним набором имен, которые он шепчет во сне и, стремясь забыть, заливает ромом.
– Ты знаешь, где искать Ребекку?
– Да –  она оставила мне координаты нескольких храмов, которые планировала далее посетить. Как раз на такой случай, как сейчас.
– Что ж, в таком случае, – произнес шевалье задумчиво, – всегда есть и иной путь.
После тяжелой и неблагодарной работы по сжиганию трупов Рихард разместился на втором этаже, в одной из хозяйских спален, пока никем не занятых. Пират уже скинул все кроме штанов и готовился ко сну, когда украшенная цветочной резьбой дверь отворилась и на пороге оказалась хозяйка поместья, облаченная в платье из синего шелка. В одной руке Моргана держала большую бутыль черного рома, а во второй – два массивных кубка, исполненных в виде черепов.
– Даже здесь ты выбрал самую подходящую комнату, – заметила женщина, улыбаясь.
– Что? Опять я что-то обосрал? – удивленно вскинул бровь квартирмейстер.
– Нет, просто именно это место служило еще моей бабушке с подружками чуланчиком для игр с мальчиками, на которых указала бутыль с шампанским.
Пират довольно осклабился.
– А еще именно здесь нашли одну из моих теток, удавленную батраком-анималом. Говорят, с тех пор тут иногда являлся ее призрак, умоляющий: «Перестаньте их бить!»
– Черт, умеешь ты заинтриговать!
– Вот, – де Азир протянула бутыль и стаканы собеседнику. – Открывай, наливай. Делай то, что умеешь лучше всего. Я сейчас вернусь.
Довольно быстро, Рихард еще даже не успел наполнить второй кубок, наемница вернулась с набором одежды на вешалках.
– Я знала, что рано или поздно ты снова появишься, изодранный будто шкура медведя у камина.
На ситец простыней кровати, вызвав немалое потрясение матраса лег жюстокор из грубой кожи, украшенный позументом из стальных шнуров, тонко выделанные штаны из кожи бизона, краги с кастетными металлическими вставками, все черное и пошитое будто прямо по фигуре Рихарда. «Я же успела тебя до последней гнилой мозоли на пальце изучить», – прокомментировала Моргана. К костюму добавился также шейный платок самого простого фасона и портсигар с содержимым из черного табака. «Жилет и треуголку можешь оставить – они мне нравятся, а остальное сожги». А к спинке кровати охотница прислонила новые ботфорты из толстой, будто броня, кожи, с тупыми металлическими носами и обилием ремней с пряжками, за которые можно было затыкать ножи и пистолеты.
«Вот почему ты моя любимая женщина», – без особых церемоний заявил квартирмейстер, не заметив тучу, набежавшую на лицо де Азир в момент этого признания. Обновка пришлась головорезу к лицу, он сразу же бросил старую одежду в угол и, словно ребенок, отказался раздеваться перед сном, так и завалившись на кровать после того, как они с Морганой по-приятельски распили бутыль рома и пару раз поцеловались.
Проснулся Рихард еще до рассвета, извечное чутье не подвело пирата и в этот раз. Впрочем, ошибиться было сложно – дом горел, и удушливый дым уже проникал на второй этаж. Быстро набросив портупеи, герой с размаху влетел в дверь плечом, с жалким скрипом отлетела одна из толстых досок, но конструкция устояла, в щель можно было разглядеть наваленные с той стороны столы, стулья, шкафы и множество другой рухляди, из которой вместе можно было составить целую баррикаду.
«Ну, Моргана», – со смешанными чувствами досады и уважения подумал пират.
Постукивание стен эффекта не дало – дом был построен как крепость, на совесть, потайных ходов и балкона в этой комнате также не было, окно было довольно узким и забранным мощной решеткой. Правая и левая стены уже начинали накаляться, пожар бушевал, похоже, везде, глотку начинал забивать едкий дым.
Решив, что любую дыру можно расширить, пират все же обратил свои усилия на окно, перво-наперво он раскачал решетку, затем сорвал с портупеи несколько гранат и заложил их по центру окна под подоконник, зажег фитиль, отпрянул в сторону и залег за перевернутой кроватью.
Последовал грохот, кровать накрыло шрапнелью и каменными осколками, когда звон в ушах немного поиссяк, квартирмейстер поднялся из-за преграды и увидел, что, взрыв сумел пробить достаточно широкую дыру в стене, но путь, к сожалению, все еще преграждала часть решетки. Еще печальнее становилось от того, что взрывом повредило и окрестные стены, откуда начали вырываться языки пламени и дымные струи.
Не мешкая, бравый квартирмейстер бросился вперед и с силой вцепился в решетку, отгибая ее в сторону. Руки тут же начало жечь, очень быстро потянуло жареным мясом. В лицо бросился очередной сноп искр и пламени, металлический лом начал медленно выскакивать из пазов, где-то справа прогремел взрыв, открывая картину законченного пекла обрушилась часть стены.
Через несколько мгновений, частично лишенный волос и бровей, закопченный и немного поджаренный Рихард рухнул со второго этажа прямо в куст магнолий. Поблизости (пират возблагодарил небеса за то, что не придется возвращаться) оказался Уильям, который тут же помог напарнику подняться и отойти в сторону от пылающих окон поместья.
– Ничего не понимаю, – заявил встревоженный сетрафиец, – пожар начался совершенно неожиданно. Я также не могу найти Моргану или Тео.
– Ну зато, ты, Уилли, в навигации разбираешься, – похлопал по плечу товарища квартирмейстер. – Конюшня-то цела?
– Кажется, да.
Лошади были на месте. Поджарый гнедой пони Уильяма и долговязая вороная кляча его ментора – все что удалось арендовать в местном прибрежном городке. К седельной сумке вороной была дамской шпилькой прикреплена записка, которую Рихард сразу же сорвал.
С внешней стороны на листе, помадой было начертано: «Извини за то, что заперла, надеюсь, ты выбрался. Для Рихарда Непотопляемого – это семечки. А дом все равно придется сжигать. Гибель – штука прилипчивая. Надеюсь, ты не сильно подпалил обновки. Моргана».
С другой стороны письмо было длиннее. «Мэтр Рихард, был рад встрече с таким славным воином, хочу верить, что пылающее поместье де Азир не стало могилой для вас или вашего очаровательного спутника. Приношу свои глубочайшие извинения за спешное отступление, но дело не терпит отлагательств. Каждый чему-то служит. Вы – своему кошельку и жажде приключений. Я – своей стране. И я никак не могу позволить силам, противным всему живому, причинить непоправимый вред моей державе. Надеюсь, вы понимаете.
А если серьезно – ты отличный парень, но непредсказуемый как псих с факелом возле бочки с порохом. Тем более, что ты, похоже, уже обо всем догадался. Кто-то должен делать дело, ты свой подвиг совершил в Штроссберге. Честь и хвала, мне еще предстоит поработать, и малышка Моргана мне в этом поможет. На кону большой куш, пусть он лучше достанется Шваркарасу, чем Пучине. Не взыщи, в общем. Привет и пожелания держаться от тебя подальше Голштоссу».
– Что ж, – флегматично пожал плечами квартирмейстер, отбрасывая письмо в сторону, – все, как мы и ожидали. Но если не получится найти корабль в ближайшее время – твоя маленькая уловка, Уилли, пойдет по ветру.
– Ну кто же мог знать, что в шваркарасском колониальном порту не окажется, помимо «Мэрлин», никаких кораблей крупней тартаны.
Путь до портового городка Пьяного Рыбака, вернее, скорей рыбацкого поселка с мелководной бухтой Жирный Анчоус, занял верхом около суток. Можно было добраться и часов за десять, загоняя лошадей, но спешить было некуда. Благородные де Мартэ и Азир уже наверняка взяли ноги в руки и спешили по, конечно же, известным Моргане явкам Ребекки, а двум пиратам оставалось только ждать очередного торговца при парусах, который пожелает навестить эти Единым забытые края, возможно, через много месяцев.
Напарниками владело вязкое ощущение поражения и еще более печальное осознание, что их буквально силой, а скорее коварством вырвали из захватывающего приключения, грозящего стать историческим.
В прибрежной таверне «Сиплый петух» к столику отдыхающих с дороги компаньонов подошел человек в черном плаще с золотыми кругами поверх сутаны. С удивлением они узнали в подошедшем Клауса Бофорса.
– Приветствую, друзья, – вежливо поздоровался бриглан и без приглашения присел на свободный стул, брезгливо скинув с него рыбью кость. – Вы не совсем те, кого я ожидал увидеть, но могу предположить, что Моргана де Азир тоже где-то поблизости.
– Опоздал, церкуша, – рассмеялся Рихард.
– Господин де Мартэ, а также вышеозначенная Белая Акула не больше чем полдня назад подняли якоря и отбыли из бухты, – пояснил Голштосс.
– Черт побери, да простит меня Единый, – произнес священник усталым, почти бесстрастным голосом. – И вы, конечно же, не имеете понятия о том, куда они отправились?
– Они нас бросили, парень, – ответил квартирмейстер, – именно затем, чтобы мы не смогли отправиться за ними.
– С чего бы им так поступать? – в голосе инквизитора проступили нотки раздраженного любопытства.
– Тео де Мартэ, предположительно, шваркарасский шпион. Моргана – ныне вновь честная подданная трех пик. А дело, на след которого мы все напали еще в Штроссберге, грозит разразиться мировой катастрофой, которую шевалье стремится склонить в пользу своей державы.
– И как были сделаны столь сложные выводы? – недоверчиво поинтересовался Бофорс.
–Да какая разница, – отмахнулся пират. – Мы уже ничем не сможем им помешать и даже догнать не получится. Так чего переливать тут из пустого в порожнее? А вот что тебя сюда привело? Зачем Акула церкви?
– Как вы справедливо заметили, – начал слуга церкви холодно. – В Штроссберге мы напали на нечто огромное. И чрезмерно опасное.
Помолчав, священник перевел взгляд на Уильяма, будто ища сочувствия и поддержки, продолжил:
– Следующим вечером после вашего отъезда город вновь подвергся нападению. На этот раз на истерзанных улицах Штроссберга правила бал кровожадная нежить, а в порту стоял их мертвый корабль с немертвым капитаном. Они искали ле Сош. Они забрали Барбару… Убили Барбару и забрали с собой. Город был разрушен.
– Что ж, – произнес Рихард, грохнув кулаком по столу. – Похоже, теперь это дважды личное.
– И не только для вас, – подтвердил инквизитор мрачно.
– Расскажем? – обратился к напарнику пират.
Последовал одобрительный кивок, тем временем грязный стол собеседников украсило блюда с раками и три больших кружки местного, довольно недурного пива.
– «Честная Мэрлин», на которой нас взялся перевозить де Мартэ, вернее, он сделал вид что выступает только посредником, в общем, это оказалось непростое судно, – Рихард кивнул Уильяму продолжать.
– Основа стоячего такелажа из магического металла повышенной прочности, статика на нижних палубах, оригинальная конструкция части парусного снаряжения...
– А вдобавок разболтанные мачты и ослабленные будто после шторма снасти, – дополнил квартирмейстер.
– В целом нам удалось установить, что капитан Норт, формальный хозяин судна, владеет не простым торговым пинасом с раздутыми бортами у кормы, а замаскированным летающим судном неясной из-за наведенного морока модели. Первой зацепкой был плотник-инженер, на деле оказавшийся наемным гилемо-антарским магом, весьма неряшливо скрывающим свои заклинательские фокусирующие приборы за совершенно нелепым набором инструментов. А позже мне даже удалось обнаружить саму маго-машину, действительно расположенную у кормы на протяжении большей ее части в вертикальном и горизонтальном отношении. По статическим разрядам в трюме я понял, что там что-то есть, такие двигатели работают преимущественно на магии воздуха, побочным эффектом которой становится электричество, – на этот раз сетрафиец сам передал слово напарнику.
– А его команда – просто блеск. Матросы, вышколенные так, что могли бы служить у Адмирала, притом ни в грош не ставящие офицеров, даже присутствующие в кают-компании за столом. Никакого разрыва между матросами и офицерами, офицерами и капитаном ни в общении, ни в плане одежки или, так сказать, статуса. Да один шельмец даже боцману рога крутить пытался. Да и набирали их, судя по всему, с мира по нитке, кого только нет. Вдобавок ко всему – человеческие условия проживания, кубрик чуть ли не лучше кают. И это на простом торговце, подрабатывающем контрабандой. В общем, мы поняли, ну, вернее, я понял, Уилли у нас все больше по игрушкам. Что это не простой экипаж, а команда, притом команда не Норта Дылды, которого и свои офицеры не всегда слушали, а Тео де Мартэ.
– Матросы, офицеры, наемный персонал, даже доктор, – дополнил Голштосс, – все просто боготворили «случайного» пассажира. В общем, де Мартэ, как всегда, действовал самоуверенно и не очень чисто.
– Все это безусловно интересно, господа, и многое мне поясняет, хотя, конечно, любопытно знать, что шваркарасский священник работает на их разведку. У нас в Империи это почти нонсенс.
– Священник, – взвился Рихард. – Так вот что это были за золотые всполохи. Он отпускал грехи команде! Но какой из этого грешника священник, да еще и истинный, мокрицу мне в сапог?!
– Вполне очевидный. Шевалье – не благородное, а духовное звание де Мартэ. Я думал, вы сразу это поняли, – удрученно произнес инквизитор.
– Ну, мы, знаешь ли, в академиков не кончали. Священник Бога-Шевалье значит. Это из тех, что владеют правом вызова?
– Именно, – подтвердил Бофорс. – Волей Единого они имеют право вызвать на поединок любого врага и благодаря заступничеству Его, бой всегда будет происходить на равных, хоть с монстром, хоть с богом.
– Любопытно, – о чем-то задумался квартирмейстер.
– И все же, господа, ваши знания ценны, но бесполезны. Владея летучим кораблем, они уйдут в любом случае. Похоже, мы бессильны. Столько времени впустую, – в усталом голосе Клауса звучала неприкрытая горечь.
– Не совсем, – вступил в диалог Уильям, отставляя в сторону пустую кружку пива. – Преуспеяние Сетрафии во всех делах, как известно, связано не только с могуществом пара, принесенным нам Учителями, но и с колдовской мощью державы, где каждый по рангу и обязанностям наделен определенным штатным набором полезных колдовских знаний, позволяющих лучше выполнять свои обязанности. Я, как навигатор, владею «знаком курса», который позволял нам, при необходимости, если корабли в море разметает шторм, быстро найти посреди обширной массы воды. Такой знак я нанес на полетную машину «Честной Мэрлин», и пока еще чувствую направление до нее. Конечно, скоро море и тлетворное влияние хаоса, исходящего из него, прервут эту связь, если я не буду держаться достаточно близко. Но в этой бухте, как назло, не оказалось ни одного корабля.
– Эй, – воскликнул Рихард, – а ты на чем сюда прибыл? И какого хрена вообще тут делаешь?
– Как я уже сказал, – холодно ответствовал Бофорс, хоть его глаза и зажглись надеждой, – после нападения нежити и потери Барбары, простите – Штроссберга, я понял, что поиски Ребекки ле Сош становятся делом, во-первых, личным, а во-вторых – неотложным. Слишком много загадочных и опасных сил желают завладеть леди-археологом и, очевидно, какими-то ее сведениями.
– Да-да, грядет конец мира, об этом мы тебе расскажем позже, продолжай, – поторопил квартирмейстер.
– Единственным участником экспедиции, чье местоположение мне удалось узнать быстро, оказалась Моргана де Азир, к счастью, кто-то из агентов моего ордена Бога-Защитника был осведомлен о вашем, Рихард, с ней недавнем предприятии в шваркарасских колониях и последующей размолвке.
– Ну да, – хмыкнул пират, – немного постреляли в друг друга, немного попредавали, одного юнгу в расход пустили – обычное дело.
– Так или иначе, имея право и возможность, я затребовал у церкви ресурсы и, получив их, отправился сюда. Прошу за мной, господа.
На внешнем рейде Штроссберга, вызвав легкую эйфорию у Рихарда и возвращая надежды Уильяму, виднелся горделивый скоростной фрегат «Путеводная правда», красавец с крутыми обводами, двумя десятками пушечных портов, кругами на ноках мачт и вымпелов архиепископского флота благословенных каперов, способный если не догнать «Честную Мэрлин», то по крайней мере не отставать от летающей посудины. 
– Мы снова в игре Уилли! – восторженным кабаном заревел квартирмейстер.
– Это я в игре, а вы мне будете помогать… – начал было священник.
– Да, да, конечно, где там уже твой баркас, я готов хоть руками до этого красавца плыть.


Где-то к северу от Алмарского Мейна

«Итак, в ходе многочисленных исследований и экспедиций мне удалось доподлинно установить ряд фактов. Во-первых, гипотеза о существовании единого корня происхождения анималистических рас может считаться почти подтвержденной. Иначе и быть не могло – такое обилие и разнообразие видом разумных существ просто невозможно было обосновать иными теориями. Во-вторых, по каким-то причинам источник происхождения анималов скрыт, и скрыт надежно. Но существуют подсказки, они хорошо зашифрованы и разбросаны по хранилищам, расположенным в самых диких, негостеприимных уголках Экваториального архипелага. Если мне все верно удалось расшифровать, существует шифр, сложная система из меняющегося набора координат, ведущих… К чему? Это мне и предстоит выяснить. Осталось недолго, если расчеты верны. А они, конечно, верны! Не зря же орден отправил свою лучшую исследовательницу! В общем, осталось три храма. После чего я сумею получить полную картину и, возможно, обнаружить величайшее в мире сокровище.
Отчет искательницы сокровищ Ребекки де Монмари ле Сош. Совершенно секретно. Только для Ордена Искателей Сокровищ, уполномоченным высшего уровня».
Закончив писать, Ребекка убрала дневник с отчетами обратно в свой объемистый кожаный ранец и двинулась вперед. Под светом фонаря из небытия проступал древний, заросший лианами и паутиной храм, в сердце которого на каменном троне восседала иссохшая мумия существа, каких многоопытная археолог ранее никогда не встречала. Женщину охватил охотничий азарт, она сделала смелый шаг и, конечно же, пропустила ловушку.