Стоял август. Было ни жарко, ни холодно — после всех перепадов температуры, которыми изобиловало это лето, установилось нормальное по эту пору конца месяца двадцатичетырехградусное тепло с солнечными днями и редкими,— что весьма радовало горожан, загрустивших от еще недавно зарядившей на целый июнь месяц непогоды,— дождями.
Деревья в парке оставались еще зеленными, но уже, ко-нечно, не первой свежести — все же конец лета,— кое-где
виднелась желтая листва — следы климатических и иных неурядиц.
Веянье перемен в городе коснулось и старого парка. Преобразились аллеи — старый растрескавшийся, весь в выбоинах асфальт заменили на новый, установили лавочки со спинками и красивые фонари.
По одной из таких аллей шла невысокого роста сухонь-кая старушка. Путь ей преградила стая привыкших к людям голубей вперемежку с воробьями. Женщина остановилась, наблюдая за птицами, и, казалось, о чем-то задумалась либо что-то вспомнила. Легкий ветерок шевелил ее седые волосы.
Из соседнего кафе доносилась перебранка: женский сварливый голос и в ответ — глухое мужское бубнение.
Старушка, немного подумав, присела на краешек бли-жайшей лавочки. На ней была старая, потрепанная, но чи-стая и выглаженная, одежда и такие же старые, сильно раз-ношенные, но начищенные, башмаки.
С другого края с поникшей головой и потупленным взо-ром сидел молодой человек лет двадцати пяти. Лишь изред-ка он взглядывал на небо и по сторонам, вздыхая, и снова опускал голову.
— Что-то случилось сынок?
Он промолчал. «Ну, нигде нет покоя! Кому я мешаю тут?— Нет, нужно пристать!» — привычная волна раздра-жения нахлынула на него.
— У тебя плохой глаз, сынок…— промолвила старушка.
«Это что-то новенькое»,— парень, уже было собравшийся встать и уйти, повернулся и посмотрел ей в глаза. На него глядела глубокая и чистая, смиренная, ничем не смущаемая доброта. Ни единая жилка не дрогнула на чуть тронутом морщинами лице пожилой женщины. Он почувствовал, как раздражение стало куда-то уходить, растворяться и на душе стало немного спокойнее. Хотелось смотреть и смотреть в эти лучистые глаза-озера. «Вот те и старушка»,— подумал он и спросил:
— Бабуль, судя по всему, ты далеко не богата, я бы да-же сказал, перебиваешься. Небось, на одну пенсию живешь? Почему же ты такая добрая?
— Да, сынок, пенсия у меня небольшая. Еще подрабаты-ваю уборщицей в одной организации, две комнаты мою за три тысячи. На жизнь хватает.
— А кем ты была…— хотел сказать: «В прошлой жиз-ни»,— но передумал,— раньше, ну, короче, до пенсии?
— На фабрике работала, швеей.
— Много же ты нашила…— еще раз оглядев ее, он со-чувственно вздохнул.
— Что делать, сынок, что есть, то есть.
— Так отчего ж ты такая счастливая?
— Быть несчастливой — себе дороже.
— А здоровье-то как, мать?
— Да как здоровье? Бывает, прибаливаю… Ты-то как сам?
— Я-то?..— он хотел отшутиться, спрятаться за внеш-нюю браваду, как часто это делал со своими друзьями и знакомыми — сверстниками и не только, но вдруг сказал:
— Плохо мне, плохо, мать. Понимаешь, все валится из рук, за что ни возьмусь — в конце концов, все рассыпается. Вот женился три года тому назад, двое детей — мал мала меньше,— а жена мне изменила, да так больно сделала… — парень глубоко вздохнул, мотнул головой и в глазах его блеснули капельки слез. Но он сдержал себя.— Эх, да что там! Плачу алименты, ползарплаты. Сейчас вот сошелся с одной с ребенком, да что-то опять не ладится… Люди, что ли, такие злые стали?
— Ты знаешь, сынок, мне тоже когда-то было плохо: и муж был пьяницей, и на работе трудности, и по жизни всякое бывало — одним словом, не сладко складывалось. Но однажды я встретила человека. Мы работали на одном предприятии. Ему оставался год до пенсии, а мне тогда, дай Бог памяти, да, года тридцать два исполнилось. И вот как-то, когда мы стояли в очереди в заводской столовой, а вид у меня был не лучше твоего сейчас, он и говорит мне: «Думается, дочка, нам нужно поговорить». Я покочевряжилась немного, но согласилась — трудно было жить в городе без отца и матери, без братьев и сестер, да и друзей, в хорошем смысле этого слова, не было.
После разговора с ним, а говорили мы по окончании смены долго, все у меня постепенно изменилось: и муж
меньше пить стал, а потом и вовсе бросил, и на работе все вопросы стали проще решаться, да и настрой совсем поме-нялся.
— Что же он тебе такого сказал?— спросил молодой человек.
— Сейчас все тебе расскажу,— спокойно ответила жен-щина.— А вначале вот что. Этот мужчина давно-давно, в прежние не только для тебя, но и для меня, времена, беседо-вал с одним древним монахом, который и поведал ему сред-ство, в корне изменившее жизнь этого мужчины, а через него и мою.
— В чем же оно заключается?— в глазах парня посте-пенно на месте неизбывной тоски стал появляться интерес и затаенная надежда.
— А средство — вот какое. Вспоминаешь кого-то — ви-новат ты в чем перед ним, аль нет, говори про себя: «Прости меня! Благослови тебя Господь!» И везде, где бываешь, о чем бы ни шла речь, в душе держи: «Благослови Господь!» Если кто неуважительно али грубо что скажет или сделает — «Прости и благослови, Господи!» А по улице идешь, так со всеми мысленно здоровайся и проси на встречного благо-словения Божьего. Вот и весь секрет.
— А если навстречу мне вор идет или, того хуже, убий-ца, я что, тоже должен его благословлять?
— Не свое благословение давай — ты же не знаешь, кто он,— а проси на него Господнего. Он, Господь, разберется, кому, что и сколько. А ты не суди, мы не можем судить — сами подсудные…
В парке было еще мало посетителей и возле лавочки вновь собрались птицы. Пожилая женщина достала из сумочки мешочек с зернами и крошками хлеба и принялась кормить птиц. Те сразу же стали ожесточенно драться за еду. Особенным проворством отличались воробьи — они ловко отнимали у больших и неповоротливых голубей еду. Но что это? Еще недавно дерущиеся за каждую крошку птицы присмирели и стали рядышком спокойно, не отбирая друг у друга, клевать, что кому достанется. Парень удивился до глубины души, когда увидел, как воробей вполне дружелюбно уступил довольно большую крошку соседнему с ним голубю.
Внутреннее состояние молодого человека продолжало исподволь меняться. Он чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее. В сердце его родилась еще маленькая, но с каждым мгновением крепнущая надежда.
Женщина помолчала, улыбнулась — его обдало волной света и тепла, исходящего от нее. Он прикрыл веки и так сидел некоторое время, прислушиваясь к себе, к происходящему внутри. Когда же открыл глаза, старушки рядом уже не было, лишь вдали он увидел ее стройную худощавую фигуру, спокойно движущуюся по аллее старого городского парка.
Кроны деревьев, чуть качаясь от небольшого ветра, ка-залось, дружелюбно кланялись идущей.
© Яков Шафран