Антон пришел в офис, как обычно, за пятнадцать минут до начала работы. К этому времени почти все сотрудники уже на своих местах, и ровно в десять начнется размерен-ный, такой же, как вчера, позавчера, месяц и год тому назад, рабочий день. Никто и ничто не в силах изменить этот заве-денный порядок во всех его проявлениях, начиная с одежды, дизайна помещений, и кончая делопроизводством на всех уровнях, снизу доверху. Все разнообразие заключалось лишь в том, что сегодня первая выкуренная сигарета будет не в десять сорок пять, а в одиннадцать пятнадцать, пред-обеденная чашка кофе на двадцать минут раньше, чем вчера, и обедать будут не в Макдоналдсе, а в Ростиксе. Итак, каждый день лишь с чуть заметными вариациями, которые не нарушают этот порядок, а лишь подчеркивают его незыблемость. Порядок царил в офисе, все подчинялось ему, это он говорил устами секретарши: «У вас галстук немного ярковат» или «Где вы взяли рубашку с таким допотопным воротничком?». Впереди виделась бесконечная череда одинаковых рабочих дней, одинаковых выходных, тоже с небогатым набором дел и развлечений, повторяющихся изо дня в день. Можно было легко предвидеть, что скажет тот или иной со-
трудник, жена или сын в ответ на твой вопрос или замеча-ние.
В этом единообразии жизнь летела, как стрела, выпущен-ная из лука кем-то, когда-то и без твоего ведома. Хотелось крикнуть жизни: «Стой, остановись! Куда ты несешься, как угорелая?». Но никто не кричал, и лишь глубокое бездонное недоумение по этому поводу читал Антон в глазах сотруд-ников и домочадцев, предполагая, что они то же самое чи-тают и в его глазах. И имя всему этому было — тоска.
По всей видимости, сегодня она перешла некий предел, и, когда Антон ехал домой, им овладела давящая все и вся оту-пелость. Мыслей после работы у него уже давно не бывало, а сегодня ничто не оставляло в его душе даже обычных эмо-циональных откликов. Каким-то краешком своего сознания он понимал, что это не умственная усталость, а самая настоящая душевная тупость, но ничего поделать с этим не мог. Прогоны между станциями метро пролетали как дни, месяцы и годы его жизни, и осознание этого еще более усугубляло его теперешнее состояние.
Жена смотрела очередной сериал, оторвавшись только затем, чтобы приветствовать его дежурной улыбкой. Чада были заняты своими обычными делами: сын играл на компьютере, а дочь одним глазом глядела на экран dvd-плейера, где демонстрировался какой-то супермолодежный фильм, а другим — в свой всегдашний журнал. Все было, как всегда. И ужин был обычным, как всегда, и пиво его любимое, которое он пил каждый вечер. На кухне царил идеальный порядок, все блестело, даже пепельница, возле которой лежали его сигареты и зажигалка — он любил покурить после ужина.
Ничто не нарушало обычного заведенного хода вещей, ничто, впрочем, кроме одного — все усиливающейся тоски. Она опускала ему веки, закрывала глаза, которые и так ни на что не хотели смотреть. Наскоро поужинав и покурив, не приняв душ, Антон тихо прошел в спальню, и завалился на постель. Сон не шел, сознание тяжело ворочало неясные, но тяжелые глыбы каких-то темных образов, и он долго лежал, изредка переворачиваясь с боку на бок. Откуда-то появились шеренги людей на одно лицо, в одинаковых темно-серых костюмах, белых рубашках, похожих галстуках и черных
ботинках, которые шли по улице. Женщины выделялись среди мужчин только формами тела и наличием юбок вме-сто брюк. Вокруг стояли абсолютно одинаковые дома, по мостовой двигались абсолютно одинаковые автомашины, витрины соответствующих магазинов и их вывески были абсолютно одинаковы. Если кто-то улыбался, то все начинали улыбаться, если кто-то хмурил брови, то все начинали хмуриться, если кто-то покупал фаст-фуд, то все начинали есть фаст-фуды. Антон обнаружил, что и он является одним из этих людей, у него мурашки побежали по спине, он захотел бежать, но не мог повернуть в сторону и перейти на бег, как ни силился — ноги не слушались его, они были частью шеренги, как и он сам.
Но вдруг, что-то произошло, шеренги расстроились, шаг сбился, люди в страхе стали хватать друг друга за руки, любопытные высыпали из магазинов, заведений и офисов. Никто не мог понять, в чем дело, на всех лицах была написана растерянность. Откуда-то стала звучать мелодия, и она была не похожа ни на что слышанное ранее. Когда же ритмичный топот тысяч ног стих, так как люди, по большей части, остановились, Антон услышал музыку. Это играла флейта. Она звучала все громче и громче, заполняя собой все пространство и вовне и внутри. Вот высокая долгая нота ее задрожала на пределе, задрожала и оборвалась… Антон начал метаться и искать, где же эта флейта, где эта мелодия, как что-то родное и близкое, которое столько искал, нашел и, вдруг, потерял — Боже, ну, где же она?!— вначале по улице, расталкивая таких же мечущихся, как он сам, потом в чем-то темном, вязком и давящем, потом в постели…
Он открыл глаза, продолжая шарить вокруг себя по про-стыни, по одеялу, оглядывая темную комнату и тяжело ды-ша. «Господи, что же это было?.. Мелодия… музыка… флейта… Флейта, ну, конечно, флейта!..». Это была флейта, его флейта, на которой он играл в детстве и подростком, по классу которой он даже одно время учился, и подавал боль-шие надежды, все преподаватели говорили ему о таланте и прочили блестящее будущее. Но родители рассуждали практично, да, что родители, он и сам так рассуждал – в наш век нужно заниматься бизнесом, все остальное нужно забыть!
Забыть?! «Но почему забыть?! Почему нужно было за-быть?!» — думал он сейчас.
Антон находился еще на грани сна и реальности, когда размыты все каноны и установки сознания, когда низвергну-ты все авторитеты бытия, когда ясно слышен один голос, голос своей души. И этот голос говорил ему сейчас, спустя почти двадцать лет: «Возьми свою флейту. Почему нельзя заниматься бизнесом и играть на флейте? Смешно? Будут смеяться? Почему не смеются над богатыми, которые, как дети, занимаются тем, чем они хотят? Вернись к себе, возьми свою флейту и играй! У тебя талант, и ты должен его реализовать в жизни, ты должен играть, по крайней мере, для себя и людей, которые тебя окружают, это исцелит и возродит тебя, как вода возрождает засохшее дерево, путни-ка, умирающего от жажды, землю, потрескавшуюся от зноя! Играй, не бойся быть инаковым, непохожим, будь собой!»…
Флейта лежала на том же самом месте, где она лежала всегда, несмотря на все переезды. Почему она хранилась, никто в семье не смог бы дать вразумительного ответа, но она хранилась, то ли как реликвия, то ли как память, то ли просто в силу своей необычности. Он бережно вытащил сверток, развернул, осторожно взял флейту двумя пальцами, словно боясь сломать, некоторое время просто держал ее, привыкая, потом нерешительно поднес к губам и издал не-сколько звуков. Руки дрожали, он перевел дыхание и заку-
рил. Звуки, вызванные им к жизни, успокоили его и вызвали к жизни приятные воспоминания, связанные с музыкой. Антон снова взял флейту, на этот раз увереннее, и заиграл, заиграл, не думая ни о чем, ни о том, что скажут жена и дети, соседи, коллеги по работе, друзья и знакомые, заиграл во всю силу своих легких. И случилось странное, вначале замолкли виртуальные взрывы и выстрелы, затем гвалт и гомон сериальных разборок, и громкие глухие ритмы тяжелого рока, в квартире смолкло все, кроме флейты. Через некото-рое время в спальню вошли по очереди с широко раскрыты-ми испуганными глазами жена, удивленная дочь и насмеш-ливо ухмыляющийся сын. Но по мере того, как они слушали и видели непередаваемые выражение лица отца, движения его рук и всего тела, по мере того как мелодия все больше и больше звучала, заполняя собой пространство, лица жены и детей светлели и становились естественными, словно очи-щаясь от всего не своего, не свойственного их душе…
На следующий день Антон принес флейту на работу. Он решил играть несколько минут перед началом работы, после работы и подольше в обеденный перерыв. Реакция сотрудников была похожа на реакцию домочадцев, были и нас-мешки, и откровенные издевательства, и верчение пальцем у виска, и просто сочувственные улыбки и взгляды. Но, затем, люди все с большим и большим интересом стали относиться к игре Антона, а через месяц они уже не представляли себе, придя на работу, что не услышат чудесных очищающих душу и воодушевляющих мелодий этой удивительной флейты.
Вскоре у сотрудников дома появились семейные портре-ты, писанные маслом и акварелью, натюрморты. Одежда их на работе, продолжая оставаться достаточно строгой, стала более разнообразной. Стали регулярными совместные выез-ды за город, походы в театр и на концерт, на день рождения виновники торжества получали поздравления в стихах.
Главное же было не это — у всех посветлели лица, засве-тились и потеплели глаза, подобрели отношения, и после работы люди понесли это состояние и в транспорт, и в свои дома. И там все постепенно стало меняться к лучшему.
Ведь хорошее тоже заразно!
© Яков Шафран