Семь дней.
Четыре стены. Одна комната. Двенадцать квадратных метров. Тысячи оттенков салатового. Три трещины от шпаклевки на потолке. Два стука дятла за окном.
Она не знает, когда это все началось. Она не знает, почему это началось. Она не знает ничего, кроме своего сердцебиения. У нее не осталось ничего, кроме чисел. Ей хочется что-то почувствовать. Ей хочется ощущить себя человеком. Но внутри нее клубится дьявольская тьма.
Она не знает, какое сегодня число. Смена сезонов для нее не существует, как и сами сезоны. Лето и зима, осень и весна живут отделимо от нее, обособленно, объективно, где-то далеко, в том же измерении, где затерялась Виктория Демина.
Быть может, сегодня она умрет. Не Вика, которая уже и так мертва, — Рената. Почему же она не страшится смерти? Наверное, потому что она дружила с ней, держалась за руку, холодила бок о бок, по грани острого смертоносного лезвия.
В этот день ее разбудил дождь. Запахи дождя. Звуки дождя. Божественная влага. На прикроватной тумбочке стоял поднос с безвкусной, аморфной запеканкой. Во рту сухо и горячо — не до еды. Рената с тоскливым вздохом отодвинула тарелку и выпила положенные таблетки. Запила апельсиновым соком, оставленным Гориславычем и мамой. Казалось, они были в этой палате, сидели на этих стульях вечность назад, хотя ушли всего лишь семнадцать часов и пятьдесят две минуты назад.
Палата была намного лучше изучена, чем собственные пальцы. Она гораздо точнее знала все трещины, царапины и особые места помещения, нежели рисунок сине-зеленых, берилловых вен своей ладони и шероховатость атласной, алебастровой кожи. Но ей казалось это правильным. До сего момента. Пора вставать с кровати. Пора выходить из палаты. Пора расширять горизонты.
Натянув единственные светло-бирюзовые шорты и водолазку, чтобы скрыть шрамы, наспех почистив зубы и собрав на затылке небрежную «гульку» она выхромала в коридор. Там царило оживление. Все куда-то спешили, бежали и спотыкались о швабры, задевали тележки с едой и капельницей, сбивали друг друга. Оперевшись о стену, Рената дошла по ней до дежурного поста.
— Доброе утро, — улыбается ей медсестра, отодвинув журнал с учетом посещаемости в сторону. Девушка замечает, что он весь исписан красной и черной ручкой.
Кругом цветут в горшочках фрезии и азалии, а на подоконнике стоят две низких пузатых вазы с карликовыми колючими цветами. Рената не сразу их вспоминает. Кактусы.
Улыбка медсестры кажется ей фальшивой, лицемерной, кукольной, ведь она знает, что все сторонятся ее шрамов. Но потом девушка мерещится Ренате знакомой. Смутно знакомой.
— Я хотела бы погулять, — улыбается она в ответ.
— Да, конечно. Я извещу Даниила Данильевича, — отвечает та и поднимает трубку стационарного телефона.
Рената округляет глаза, даже не подозревая, что такие по-прежнему существует, но потом нечто ее отвлекает. Голос. Голос медсестры. Тревожно знакомый и манящий, притягивающий к себе, будто магнит. «Скорее, скорее! Пятнадцатая палата! Интенсивная терапия! Она пришла в себя! Рефлексы не исчезают. Пульс — восемьдесят ударов в минуту. Скорее, скорее!». Это она. Это эта медсестра была первым человеком в ее новом жизни.
— Не стоит, — бормочет Рената, отводя глаза. — Я в состоянии самостоятельно походить под окнами.
— Я просто предупрежу Даниила Данильевича, — мягко убеждает та.
Девушка злится на саму себя. Но что она может сказать своей невольной спасительнице? Что рада? Не сухо ли это? И вспомнит ли она ее? Быть может, через нее такие пациентками пачками проходят.
— Ладно... Я не против, — наконец выдавливает Рената и, взяв протянутую ключ-карту, делает несколько шагов к манящей двери.
Неожиданное оцепенение обрушивается на нее январским градом, и внутренности скручиваются в тугой узел от стыда.
— Спасибо, — роняет она и пулей вылетает из ресепшна.
На лестнице останавливается передохнуть, коленки тряссутся. Вздох — и гортань обжигает сильно разряженный воздух. Девушка впервые видит лестницу. Стеклянные выступы нависают друг на другам, откидывая на соседние грани переливающиеся тени. Отполированные перила сияют червонным золотом под летними солнечными лучами. Жирно очерченные линии лестницы перетекают одна в другую, под ровным перпендикулярным углом.
Рената вглядывается в ступени и понимает, что уже ходила по таким. Похожим. Бегала. Прыгала. Перескакивала через одну и даже две. Сидела, смеясь с кем-то. Но никакая конкретная картинка не выстреливает ей в голову, не смотря на колоссальные усилия. Улыбнувшись охраннику на входе, девушка подходит к стеклянным дверям с мигающим «Выход». Срабатывают датчики движения, и те разъезжаются в стороны.
Теплый ветерок плывет по коже Ренаты, в волосах путается бахратистый, пряной аромат. Цветы, вспоминает она. Они повсюду: в клумбах, на карнизах, на ветвях деревьев. Карминово-красные, малиновые, темно-розовые, морковные, васильковые, кисейные, бардовые, палевые, лаймовые, абрикосовые, шафрановые; орхидеи, нарциссы, гладиолусы, розы, пионы, хризантемы, тюльпаны, гвоздики, ромашки, гортензии, цинии, астры, бархатцы, ирис, канны, редкие траурно-черные канны, настурции, неизвестные ей цветы ракушнообразной формы.
Сколько раз она вдыхала этот аромат, приникнув к форточке и боясь показаться из своего убежища, и даже не догадывалась, как прекрасно и божественно выглядят его источники. Бело-розовая черемуха, слилово-пурпурная жимолость, вишнево-малиновый шиповник, янтарно-малахитовый орешник. Горячий ветер дует сильнее, и Рената шагает вперед, подставляя ему свое лицо. Девушка ощущает себя птицей.
Улица. Столько голосов, звуков, смеха, запахов, цветов, впечатлений. Она чувствует себя фарфоровой куклой, попавшей в домик Барби. Все выглядит таким игрушечным и спланированным. Такая гигантская, гениальная система. Без изъянов и достоинств. Без жалости и злопамятства. Без каст и социализма. Без черного и белого. Без лжи и правды. Без эмоций и безраличия. Без физики и философии. Без человека и Бога. Просто гигантская, гениальная система. Идеальный лабиринт. Игра без правил. Серый твистер. Прятки без стен. Казаки-разбойники без казаков и разбойников. «Догонялки» без пространства. «Море волнуется» без скакалок. Классики на воде, классики вверх ногами, как мухи, без силы притяжения.
Просто гигантская, гениальная система. Совершенство. Вселенная. И она, Виктория Демина, — Рената — его часть. Человек. Мелкая и ничтожная, но жизненно необходимая для равновесия весов, равновесия инь и янь, частица. Частица, способная справиться со всеми прихотями судьбы, со всеми торнадо фортуны, со всеми затмениями жизни. Почему?
Она сама не знает ответа на этот вопрос, но понимает, что знание истинно. Мелкая и ничтожная, но обязательная частица в паутине галактик. И она также, словно метеорит, несется сквозь время и пространство, эмоции и эфир, людей и предметы. Падающая, сгорающая звезда. Всего лишь песчинка во Вселенной.
И от этой мысли Ренате становится так спокойно и радостно, что хочется порхать, точно бабочке. Она оказывается в надежных объятиях Старшего Товарища, защищающего ее с материнской любовью. Он все учел, все продумал, создал. Девушка родилась всего лишь одной из его дочерей, но у нее, как и у остальных, есть свое предназначение. Смысл. Путь. Цель. Операция. Задача. Особенное предназначение. И она отправится его искать.
Шаг, шаг и еще шаг. По дороге — к нему, по тропинке — к людям. Высокие хвойные деревья остроконечными, словно купола, верхушками, поддерживают небо, улыбающееся Ренате. Оно — лазурное, невинно-чистое, высокое, безмятежное, переливающиеся аквамариновой, циановой и голубой рябью. Оно — летнее. Пихты, сосны, ели, кедры, лиственницы, донельзя редкие березы и каштаны. Один-одинокий дуб, хитро выглядывающий из-за ограды. Больница в лесу.
Рената не испытывает страха. Совсем. Только умиротворение, вдыхая чистый, сладкий аромат смолы и шишек. Шишки. Она кидалась ими когда-то, в кого-то и где-то. Вот только память лишает ее такого дара — сохранить на жестком диске мгновения. Внутри нее поселилась цветная надежда, и она заставила девушку с головой окунуться в чан с радугой.
Шаг, шаг и еще шаг. Ее селезенка рвется, сердце терзает дилемма. Верить — не верить? Вперед или назад? Вода или огонь? Хочется разбить костяшки пальцев о бетонные ступеньки. Останавливает мысль, что лимит допустимых шрамов исчерпан. Иррациональные чувства щекочат шею и ключицы Ренаты. Она — марблит и гранит. Такая же стойкая, крепкая, непробимая. Нет, неразбиваемая. Скала. Она не двигается.
Ответы повсюду, шепчет внутренний голос. Стоит только приглядеться. Ты обязательно найдешь их. «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался — я не виноват». Звенит колокольчик. Раз, два, три, четыре, пять. Шесть, шесть, шесть, шесть стучит сердце. Ответы повсюду. Она так резко стискивает челюсть, что боится, что сломала зубы. Скрипит кальцы; возможно, открывается давняя пломба. Внутренняя сторона горла покрывается чешуей. Ее голос сломан. Сломан.
Шаг, шаг и еще шаг. Шарада природы ей уже не кажется такой интересной. Гораздо важнее шарада ее онемевшей души. Небо становится землей, и голова отчаянно кружится. Эмоции переполняют ее, как чашу, грааль. Она может не выдержать. Пора перекрыть краны. Этот мир прекрасен равно, как и опасен. Венерина мухоловка. Опасность. Что означает это слово?
Рената замирает на месте, непонимающе оглядываясь. Ей кажется, что кто-то сменил фильтр изображения. Она трет глаза. Асфальтовые тропинки, люди в белых халатах и женщины, неспеша прогуливающиеся в домашней одежде. Унылое зрелище. Как она только могла восторгаться всем этим?
— Вика? — окликивает ее позади немного грубый, но притягательный женский голос.
Сердце пропускает один удар. И еще один. Рената медленно оборачивается, словно ее заржавевшие колесики внутри срочно нуждаются в смазке. Зубы сводит.
— Нет. Вы, наверное, меня с кем-то перепутали... — буркает она и, опустив голову пониже, пытается юркнуть мимо.
Не получается.
— Да нет же, это точно ты, Вик. Я тебя сразу узнала, — незнакомка перехватывает ее за запястье и не отшатывается при виде ее шрамов.
Она вообще никак не реагирует на них. Ни один мускул ни дрожит на ее лице. Рената, прищурившись, с интересом осматривает брюнетку. С головы до ног.
Она едва не слепнет от красавицы, звездой сиявшей перед ней. Это высокая статная девушка, выражающая гибкость и изящество каждым жестом, с грациозностью королевы державшая осанку и горделиво вскидывающая подбородок. На ровном, загорелом лице с выдающимися вперед скулами и мягкими алыми губами блестят темно-зеленые, словно сибирская тайга, глаза. На незнакомке неприлично короткое платье из темно-изумрудного бархата, на запястье звенит браслет от Тиффани.
Но что-то сразу не нравится Ренате в этой роковой красавице. Возможно, надменный взгляд, таинственный взгляд, и презрительно скривленные губки, или наморщенный великолепный, по-аристократичному высокий лоб, а быть может, и все сразу. Но больше всего девушку задевает ее высокомерный и самонадеянный тон, вышколенный, точно она по многу раз репетировала свою речь.
— Ты что, меня не узнаешь? — слабо улыбается брюнетка, словно посторонние не достойны ее полной улыбки. — Это же я, твоя одноклассница. Ксюша.
Рената неловко и смущенно молчит. Она не знает, что ответить. Не помнит никакой Ксюши, также, как и Вики, к которой та обращается.
— Господи, даже не верится, что это и в самой деле ты! Ребята упадут в обморок от такой новости! — она крутит Ренату, будто нарядную елку на рынке.
Злость вспыхивает в сердце девушки, одновременно и напугав, и озадачив ее. Неужели эта Ксюша и раньше не вызывала у нее положительных эмоций?
— Господи, — повторяет та, точно вредная, назойливая муха. — Ты же целый год была в коме!
Земля уходит из-под ног Ренаты, став неустойчивой палубой корабля.
Целый год.
Двенадцать месяцев. Пятьдесят четыре недели. Триста шестьдесят пять дней. Восемь тысяч семьсот шестьдесят часов. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут. Тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч секунд.
Одна весна. Двенадцать новолуний. Пятьдесят четыре воскресенья. Триста шестьдесят пять рассветов и закатов. Восемь тысяч семьсот шестьдесят событий. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот взглядов. Тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч вздохов.
Она все это пропустила.
Целый год. Люди столько не живут в коме. С ней не могло произойти такого сбоя. Все умирают, не перенеся столь долгого омертвения рефлексов. Ее сердце не могло биться самостоятельно, новая мысль передергивает Ренату. Ему помогали аппараты и субстанции. Ее мозг находился в глубоком, бездонном сне. Он не мог слышать стихотворения Маяковского, чтобы там не говорила Светлана. Целый год.
Она была на грани жизни и смерти, двух измерений и миров, стран демонов и ангелов, висела между добром и злом, прошлым и будущем, борьбой и поражением. Она выбрала жизнь, но неудивительно, почему не боялась смерти. Девушка уже взглянула ей в глаза, в самые зрачки. Загробная тьма клевала ей сердце. Неужели она что-то запомнила из тех двенадцати месяцев?
Целый год. Ее словно сто раз ударяют по лицу. Единственное, что она слышит, — звук ботинок, стучащих по тротуару, словно наковальня. Казалось, весь мир сосредоточился на этом звуке, и солнце стало его бесконечным диаметром. Стук молотка. Гроза. Треск дров. Горное эхо. Клятвы дружбы. Шепот любви. Шепот матери. Все слилось для нее в стучащие по тротуару ботинки.