Белый потолок.
Яркий свет. Штатив от капельницы. Запах антидепрессантов. Железный лоток с таблетками. Антибиотеки. Противовирусные. Витамины. Во рту стоит тухлый привкус. Шершавые губы. На прикроватной тумбочке — хрустальная вода в граненном стакане и аспирин. На случай, если опять настигнет утренняя мигрень. Не так-то легко и безболезненно просыпаться каждый день после продолжительной комы. Снова белые потолки. Все, как всегда. Иначе в ее новой жизни не было.
Ее радовало отсутствие соседей по палате — она не выдержила бы чьего-то общества, чьих-то разговоров. Наверное, это одна из привелегий комы. Если привелегии у такого вообще существуют.
— Медсестра сказала тебе сдать мочу, — сказала залетевшая на миг санитарка. — И кровь. Натощак.
Рената застонала и откинулась обратно на подушку, подпрыгнув на синтепоне. После того сна про голубой матиз, ей каждую ночь что-то снилось. Но она никак не могла вспомнить что.
Скинув светло-бирюзовые хлопковые шорты и водолазку, она вступила под струи горячего душа. Напряжение слегка прошло, но девушка все еще находилась в абстракции и схватила шампунь прежде, чем поняла, что уже помыла голову. На этикетке тюбика, над надписью: «Протеины и эластин», нарисован лес — это идея Даниила Данильевича. Он уверял, что аромат хвои — ее аромат.
Хотя она даже понятия не имела, как выглядит лес.
Из палаты уже долетали запахи свежей выпечки, от которых рот наполнялся слюной. Стянув влажные волосы в хвост, девушка вышла к медсестре Ольге и попыталась сказать как можно дружелюбнее:
— Доброе утро.
В конце концов, никто не виноват в ее проблемах. В пробелах ее памяти. И уж тем более улыбчивая женщина, каждый день приносящая ей невыносимо вкусные булочки.
— Понедельник. Сегодня важный день, — напомнила Ольга, даже не обернувшись, словно девушка не знала, что такое календарь.
Женщине было около тридцати лет. Свою длинную кудлатую гриву блестящего черного цвета она закалывала под затылком черепаховым гребнем. Рената знала, что он достался еще от прабабки-дворянки, застреленной большевиками прямо в ее поместье. Ольга почти не пользовалась косметикой, но подводила ярко-синие глаза удлиняющей тушью Мейбелин.
Она и полной не была, и ноги длинные имела, как у модели, и даже зубы время от времени ходила отбеливать. Правда ей так перебарщивали с этим, что приходилось после затемнять жемчужины в челюсти с помощью кофе. Но Рената все равно продолжала удивляться, как женщина с такой внешностью, хорошо поставленной речью и неплохим складом ума могла работать медсестрой. Та, теребя четки, спрятанные под рукав халата, отвечала, что это ее призвание.
Девушка старалась понять, а какое у нее призвание.
Многие сотрудники больницы считали, что у нее не амнезия, а синдром Маугли. Словно она вышла из диких мест и не знает, как и чем пользоваться. На самом деле, ей просто требовалось время, чтобы заново освоиться в мире.
— Да, я помню, — терпеливо ответила Рената, беря с тумбочки кружку и кофейный чайник.
Она боялась даже думать о той свободе, воле и просторе, что царят снаружи, боялась представить себе ту толпу, в которой ей придется находится. Утонуть в ней, как в Байкале — самом глубоком озере мира. Ей было душно среди людей, в глазах рябило. Ей хотелось бежать. Хотелось упасть на колени. Хотелось проклясть весь мир. Хотелось закричать во все горло. Хотелось рыдать и рыдать, без остановки.
— Встреча с родителями, — буркнула девушка. — Не волнуйтесь. Я вас с Даниилом Данильичем не подведу.
На окне стоит пузырек с успокоительным.
Не нервничать, говорит она себе. Не испытывать страх и боль. Стресс. Ежедневная мантра, словно пилюля, перестает помогать. Не хотелось называть это болезнью, но другого слова она не могла вспомнить. Зависимость. Девушка тянет руки к пузырьку и проклинает себя за слабость. Однако иначе с головной болью не справиться.
Распахивает форточку. В палату проникает летний раскаленный воздух, испарения от асфальта и нектар цветов. За окном привычная лужайка и декоративно подстриженные кустики.
— Дело не в этом, Рената, — вспыхивает Ольга. — Просто ты изначально принимаешь родителей в штыки. Они тебе не враги. Понимаю, ты думаешь, они совершенно новые, чужие люди, боишься им довериться. Но и ты прислушайся к своему сердцу, пойми их. Ты для них тоже незнакомый человек. Ты изменилась, и теперь они совершенно не знают тебя. Для них больше не существует привычной и родной дочери. Им придется заново знакомиться с тобой, открывать тебя, словно рождественский подарок, и привыкать, привязываться, любить, понимать. Дай им шанс.
Рената не знала, что такое рождественский подарок, так как не знала и про Рождество.
Ольга нервно переплела пальцы в замок, потом передумала, нелепо взмахнула ими и скрестила руки на груди.
— Дай шанс себе.
— Это вовсе не трудно, — ответила девушка, сев за столик и взяв золотистую булочку с верхушки мучной горы. — Я просто не понимаю другого. Почему они не приехали раньше? Я в сознании уже целую неделю. Что, если бы вновь что-то случилось бы? — спросила она с набитым ртом.
Женщина уронила голову и задумчиво потерла шею.
— Многие вещи для тебя, Рената, остаются тайной. И это правильно, считаю я. Жизнь вернет все на свои места. Как говорится, бумерангом.
Бумеранг. Новое слово. Но теплится костерным огоньком, уверяет, что старый приятель.
— Прошло слишком много времени после той жуткой автокатострофы. Твои родители уже и не чаяли надежду вновь тебя увидеть здоровой и невредимой.
— Я что, целый месяц провела в коме? — испугалась девушка.
Ольга как-то странно поглядела на нее, однако не ответила.
— Поверь, дорогая, это им досталось дорогой ценой, но пришлось начать жизнь заново. Продолжать ее без тебя, как бы печально это не звучало. Кроме того, им же надо было как-то прокармиливать остальных детей.
— У меня есть братья или сестры? — сглотнула Рената.
— Десятилетние близнецы, Аля и Ваня, и новорожденный Влад. Кажется, ему пять месяцев.
Аля. Ваня. Влад. Имена никак не отзывались в ее воспаленном рассудке. Чужие, бесформенные, тягучие, холодные, безжизненные, жидкие, ничем не пахнувшие, не имеющие вкуса, пестревшие миллиардами оттенков, тонов и колоритов одновременно, словно хамелеон.
Под ложечкой засосало, и ревность ядовитой сетью накрыла Ренату, обжигая духовную эссенцию кислотой. Выходит, пока она сражалась в больничной крепости с коварной смертью, усмиряла дракона, пришедшего за ее душой, падала и вставала, расправляла крылья и верила, справлялась с последствиями черт знает какой аварии, ее биологические родители официально и неоспоримо отказались от нее. Как от нашкодившего котенка. Как от надоедливого щенка. Спасибо еще, что хоть на помойку не выкинули.
При мысли, что все это время они нянчили маленького Владюсика, делали с Алей и Ваней домашнюю работу, собирали пазлы, пекли торты, ходили в кинотеатр и за покупками, покупали новый автомобиль и украшения, делали ремонт в квартире и разговаривали по телефону с друзьями, становилось тошно. Невыносимо тошно.
— Выше нос, — улыбнулась Ольга, забирая у своей подопечной пустую чашку. — Мрачное выражение тебе ни к лицу.
— Лучше бы я не проснулась... — всхлипнула Рената.
Она изо всех сил сдерживала себя, говоря, что сейчас плакать нельзя. Девушка понимала, что если пустит хоть одну слезинку, то уже не сможет сдержаться и проплачет до ночи. На людях она не смела позволить слабости высунуть трусливую, малодушную голову. Нет, Рената дождется вечера, когда родители и Даниил Данильевич уедут и она останется наедине с собой. Только в спасительном одиночестве, предночном сумраке и мягкой тишине она разрешит рыданиям вырваться на свободу.
Звон выдернул ее из черных, унылых раздумий, и девушка увидела, как Ольга стоит напротив нее с раненным и оскорбленным выражением лица и скорбно прижимает ладони к груди, а на полу, возле ее ног лежат бездыханные осколки бывшей кружки.
— Ольга?.. — Рената встревоженно подняла голову. — Вы в порядке?
— Ох! — та спешно оглянулась по сторонам. — Не смей больше никогда такого говорить, дорогая! Не гневи Бога, щедро вознаградившего тебя таким даром! — женщина набожно перекрестилась.
— Но эта правда, — с недоумением промямлила девушка. — Тогда родителям не пришлось бы заново менять свои жизни, и они продолжили бы воспитывать близнецов и Влада.
— Не мели чепухи, — буркнула Ольга и подхватила веник с совком. — Они тебя любят.
А она этого даже не помнит, разозлилась на саму себя Рената. Поняв, что спорить безполезно, она почистила зубы и распылила под мышками жасминовый дезодоранд. Влажные салфетки, щетку для волос и фен девушке принес Даниил Данильевич.
Закончив с уборкой, Ольга не смотря на протесты заправила постель Ренаты и протянула ей серебристый сверток.
— Что это? — она с легким изумлением покосилась на женщину и протянула руки.
Фольга, истончая аромат неожиданно знакомой корицы, приятно шуршала под подушечками пальцев.
— Раскрой — увидешь, — загадочно улыбнулась Ольга.
Рената фыркнула себе под нос и дернула пышный бант за уголок ленточки. Мягкая ткань скользнула по коже, и девушка с неверием взглянула на робко хихикавшую медсестру.
— Платье?
В ее голосе смешались боль, досада, радость, узнавание, восторг, печаль, смущение и благодарность. Ей казалось, что в прошлой жизни она носила платья и довольно часто, однако никак не могла вспомнить какие. Длинные? Короткие? Расклещенные? Зауженные? Кружевные? Пастельные или яркие? С открытым или закрытым лифом? С бретельками, «фонариками» или рукавами на три четверти? Из какой ткани? Едва девушка приблежалась к кадру, уже готовая узнать великую тайну, как он ускользал прямо из ее ладоней.
— Это трикотаж. Тебе нравится? — осторожно поинтересовалась Ольга.
— Пока не знаю, — честно призналась Рената.
Прошельстев, платье обволокло девушку и удобно село на плечах и бедрах. Тихо прожужжал бегунок на молнии, и Ольга с чисто материнским волнением одернула складки внизу юбки.
— Ну как? — с трепетом спросила Рената. Первое платье, как никак.
— Великолепно! — Ольга смахнула слезу умиления и хлопнула в ладоши. — Ты — такая красавица!
Та сконфуженно опустила голову, и увидела платье цвета темного хаки, облигающего ее бедра и талии. Они довольно не плохие для девушки, с изумлением и скромным удовлетворением отметила Рената. Странно было для нее сделать такое открытие.
Девушка скрыла шрамы на руках и плечах тонкой, дымковой вуалью, но на идею распустить хвост («Но у тебя такой же красивый цвет волос!») выразила твердый, неопровержимый протест.
— Ольга... — неуверенно позвала она через несколько минут, по-прежнему не имея доступа к зеркалу. — А шрамы очень ужасны?
Она жалостливо поглядела на женщину. Та собралась храбро солгать, но не решилась.
— Это же твои родители, дорогая, — уклончиво и туманно ответила она и, пообещав зайти вечером, убежала к другим пациентам.
Потерев кончик носа, Рената с грустью посмотрела ей вслед. Девушка была среднего роста, со средним весом и весьма усредненным размером груди, однако все равно ощущала в появлении шрамов утрату. Нет, она и вправду не потеряла никакую утонченную, яркую или особенную красоту, но было что-то тяжелое в принятых лишениях.
Рената не знала, как ведут себя прочие девочки-подростки, не помнила, но ей казалось естественным смотреть на свое отражение в зеркале, расчесываться и умываться перед ним, подолгу краситься и подбирать оттенок тонального крема под цвет кожи. А так она боится даже прикасаться к себе.
Ощущение отвращения, мерзости, противности, невосприятия и чего-то гадкого накрыли ее лавиной, словно вываленный из урна вонючий, тухлый, гнилой мусор. Девушку передернуло, и решив взять себя в руки, она проглотила еще одну капсулу успокоительного. Запила ее ромашковым чаем и по привычке поднесла ногти к зубам.
Одновременно горький и счастливый смех пробрал ее неожиданно. Ну, вот она уже что-то знает о себе! Плохая привычка — грызть ногти, когда переживания обхватывают в путы своей вьюги. «Что ж, будем избавляться. Кажется, детям для этого намазывают пальцы горчицей».
Рената вздрогнула. Дисфория. Слово вспыхнуло в сознании непрошенным гостем, как и все остальные его «братья» и автомотически перескочило во внутренний словарик. Дисфория. Болезненно-пониженное состояние с оттенком мрачной раздражительности и чувством неприязни к окружающим. Мерехлюндия. Плохое настроение, хандра. Прострация. Безразличие к происходящему вкупе с упадком сил после сильнейшего физического или нервного напряжения.
Девушка крепко зажмурилась. Абстракция. Эйфория. Дисания. Эллипсизм. Ностольгия. Меланхолия. Опия. Все прибегавшие и прибегавшие слова завертелись в языческом хороводе, словно на празднике Ярило, закружились в мощном атлантическом водовороде. Она моргнула ресницами, слипшимися в маленькие треугольники. Хоровод стал быстрее, водовород — яростнее.
Рокировка. Апелляция. Консилиум. Инагурация. Онтогенез. Термодинамика. Ковалентность. Оксюморон. Спондей. Эндорфин. Эстремумы. Идеология. Реформа. Репрессия. Инфляция. Рената встряхнула головой и вцепилась в простыню так, что побелели пальцы. Откуда она могла знать все это?
Кто она? Почему попала в больницу? Почему ничего не помнит? Куда делись все слова? И почему возвращаются в таком порядке? Она вскочила и вихрем пронеслась к окну. К воздуху.
Новая жизнь девушки была ненастоящей, пластмассовой, суррогатной, побочной. Будто сломавшейся системой Андроид. Стерильные стены больницы, особенно за пределами ее палаты, пахли дезинфекцией, лимоном и отчаянием. Все будет хорошо, говорили люди вокруг, улыбаясь фальшивой, синтетической улыбкой. Все будет хорошо, уверял Даниил Данильевич, демонстрируя лечебные снимки. Все будет хорошо, утешала Ольга, ссылаясь на Бога. Все будет хорошо, шептала себе Рената, не видя другого выхода.