Родословная семьи Петровых

               
                Николай Петров
                (содействие и
                редактирование
                Вячеслава Петрова)

                Часть 1-я

                Родословная семьи Петровых!
   
      Наша Родословная семьи Петровых началась с 1872 года, то есть года рождения нашего дедушки, Петрова Павла Петровича и нашей бабушки по отцовой линии, Петровой Марии Ивановны, родившейся в 1875 году.
 
      Родители нашего деда, наши прадедушка и прабабушка – Петр и Анастасия. Их отчества нам неизвестны. В семье как то не упоминали этого, отец, Петров Василий Павлович, просто иногда говорил: дедушка и бабушка. Описание родословной я пишу со слов нашей бабушки, Марии Ивановны.    
   
      Наша бабушка вышла замуж в 1898 году, когда дедушка пришел с военной службы. Это было в Тверской губернии, селе Глебово. Нашего деда назначили урядником в этом селе, и он вместе со старостой начал исполнять свои обязанности по укреплению исполнительной власти с 1897 года. Наш дедушка был молодым очень обаятельным человеком, и военная форма ему очень шла. Он был в звании старшего унтер-офицера.
 
       Дедушка был добрым и очень справедливым, и в то время, по рассказам бабушки, это сыграло с ним непредвиденную историю в жизни, ибо в верхах власти не очень-  то любили правдолюбцев, да и местные зажиточные селяне отнеслись к его назначению урядником не совсем хорошо. Но всё по порядку, чтобы было всё понятно.

       У нашего дедушки было четверо братьев. Старшим был Иван, вторым был Капитон, самый вредный и самый жестокий. Третьим в семье был наш дедушка, четвертый – Матвей. Пятый тоже был Иван. Не знаю, почему их так назвали, и бабушка тоже не знала. Их так и называли: Иван большой и Иван маленький.

     Иван большой ушел из родительского дома очень рано, женившись на бедной девушке из этого села. У нее не было отца, и Иван ушел жить к жене. Вторым из семьи ушел Капитон. По рассказам бабушки он был высокий, красивый, носил пышные усы, и был внешне очень привлекательным. Но за этой красивой внешностью скрывался его очень жестокий характер. Капитон женился на богатой купчихе, единственной дочери у родителей в том же селе Глебове. Он взял правление хозяйством в свои руки и быстро стал самым богатым человеком в Глебове.

     Потом из семьи ушел Матвей и тоже не в бедную семью. С родителями остался только Иван маленький. Когда пришел со службы наш дедушка, то Иван маленький тоже ушел из родительского дома, но неженатым, и наша бабушка не знала, куда он ушел. Так они и стали жить вчетвером, - наш дедушка, бабушка и родители деда.

     По рассказам родной сестры бабушки Натальи Ивановны, это была замечательная пара; дед красивый, подтянутый молодой человек, бравый унтер-офицер в военной форме и бабушка очень элегантная, подвижная девушка, носившая с детства прозвище «звёздочка».

    Перед войной Наталья Ивановна часто приезжала к нам в Кирилловку со своим сыном Макаром где все общались, проводили праздники… Было всегда весело, а бабушку нашу она всегда называла ласково Машухой…

    Однажды в 1939 году, кто-то предложил выпить за бабушку, хорошую хозяйку этого дома и за приближающийся её юбилей – 70-летие. В паспорте у бабушки было написано – 1869 год рождения.

    - Как это с семидесятилетием, - в удивлении воскликнула Наталья Ивановна, - я старшая сестра, и мне всего 66 лет, свят, свят, свят… Что же это происходит, Машуха, ведь ты моложе меня на два года, здесь что-то не так… И тогда все стали что-то высчитывать, кто когда родился, и сколько лет ему было. Так никто и не понял – где и когда произошла ошибка.

     В 1961 году бабушка умерла, и я стал заказывать плиту для памятника, и спросил у отца, - какую писать дату рождения. Он мне сказал – какая дата в паспорте – ту и пиши.

     Вот так, у нашей бабушки было две даты рождения, - одна истинная, другая ошибочная. Но так как я пишу родословную и всё проанализировав, дата рождения нашей бабушки должна быть истинной.

     Ну, ладно, это всё в прошлом. Давайте вернемся к периоду совместной жизни бабушки и дедушки. В 1900 году у них родился первенец, мальчик и назвали его Тихоном. Но название своё, Тихон, наш дядя не оправдал. Тихон – значит тихоня, но наш дядя по рассказам бабушки был шаловливый и очень подвижный мальчик. Со своими сверстниками всегда дрался. Кроме того, он обладал необыкновенным чувством юмора, и как теперь скажут –розыгрыша. Бабушка порой не понимала – когда он говорит правду, а где ложь. И в дальнейшем, став уже взрослым мужчиной и заимев семью, он неоднократно на праздниках затевал ссору с кем -нибудь из гостей, и только наша бабушка могла его усмирить. Стоило ей только подойти к нему, как он сразу становился послушным. А на другой день всегда просил прощения…

     Наш дед очень любил и восхищался своим сыном, а порой и потакал его шалостям. По рассказам бабушки это была счастливая, хорошая жизнь без горя и печали.

      В 1904 году у них родилась дочь. Они назвали ее Агашей. Девочка очень талантливая, и тоже с юмором. Читая русские народные сказки, она могла ту или сказку перевернуть на свой лад, а иногда придумывала свои сказки и рассказывала их нашему отцу, когда они были еще детьми.

      Агаша рано научилась, как надо, гадать на картах. В 1941 году во время войны, когда наш отец был на фронте, она приходила к нам, раскладывала карты, и все то у нее сходилось, конечно, всё хорошее, и это всё нас как- то успокаивало.
     В 1907 году у бабушки с дедушкой родился сын, назвали Василий, это наш отец. По рассказам бабушки он был тихий и послушный, очень талантливый мальчик. Он как бы опережал свое время.
 
     В это время на службе у деда начались неприятности. Богатые селяне, особенно его брат Капитон, стали писать доносы в волость о том, что их урядник вместо защиты интересов богачей и церковников, стоит на стороне беднейшего сословия. А в одной записке было написано, что он, урядник, редко бывает в церкви.

     Всё это писал Капитон. Капитона всё раздражало в брате. И то, что брат Павел мог зайти в любую бедную семью, чем-то помочь, что-то посоветовать. Капитона раздражало и то, что Павел как урядник, присутствовал при обсуждении спорных вопросов, и частенько принимал сторону беднейших слоев населения.

     Когда этих доносов накопилось в волости много, деда вызвали в управление и начали конкретно обо всём расспрашивать. Когда его спросили, почему он защищает бедных и стоит на их стороне, дедушка Павел ответил, что он стоит на стороне закона, который одинаков для всех. Тогда «масла в огонь подлил» местный священник, сказав, что урядник должен быть примером для всех прихожан церкви, а у него ходит в церковь только жена. На это дед ответил, что были, видимо, более важные дела. И этим ответом дед как бы подписал свое увольнение…

     И так, деда сняли с этой должности, и жизнь пошла другим путем. Но он не унывал, - стало больше времени заниматься семьей. Правда, ухудшилось материальное положение семьи. Жалованье урядника было достаточно высокое, и жить можно было безбедно.

     Дед вплотную занялся сельским хозяйством. Тихон не отходил от отца, дед по -прежнему редко ходил в церковь. При очередном отправлении в поле он говорил бабушке: «Ты сходи, помолись за нас, а мы с Тихоном немножко поработаем.».

      Бабушка у нас была очень богомольная, и она часто упрекала деда за редкое посещение церкви, и любимое ее выражение было – без Бога не до порога.
 
      Родители нашего деда всё больше старели, слабели, и практически всё время проводили на печке, то есть раньше от них ещё была какая- то помощь, а теперь им самим нужен был уход. Но дед не унывал. Он всё умел делать, и даже ремонтировал гармони, хотя никогда на них не играл. С наступлением зимы 1908 года с несколькими сельчанами дед наш отправлялся на заработки в Тверь. На своих лошадях они занимались перевозкой грузов, тем самым зарабатывая средства для семьи в зимних условиях, да и лошади уходили с домашнего корма в извоз. По весне возвращались с деньгами и подарками.

     Так прошел год, наступил 1909 год, и всё повторилось. Наш дедушка отправился с селянами в Тверь на заработки. Лето и осень были дождливые, урожай был скудный. Возникли некоторые проблемы с уборкой урожая.  Многие семьи не досчитались запланированного сбора сельхозпродукции, в том числе и наша семья.
     В Твери дед и его товарищи занимались перевозкой грузов, работали весь световой день, да иногда прихватывали и ночь. Отдыхали на постоялых дворах, давали передышку себе и лошадям.

     И всё было хорошо, дед зарабатывал деньги, и порой с попутчиками присылал весточку и подарки. Когда наступила весна, их группа собралась в обратный путь по Волге, пока не растаял лед. По рассказам бабушки они ехали рассредоточено, то есть выдерживали дистанцию и оставалось совсем немного до того места, где они сворачивали с Волги на большак.

     Вдруг лошадь нашего дедушки провалилась по брюхо и стала медленно уходить под воду. Дедушка соскочил с саней и стал резать упряжь, чтобы освободить лошадь. Ему помогали мужики, ехавшие с ним. Но лошадь, видимо, испугалась и всё била копытами, уходя всё больше в полынью. Тогда наш дедушка, сбросив полушубок, сам бросился в ледяную воду, разрезал подбрюшник, и тем самым как бы освободил лошадь от саней. Помогавшие мужики принесли крепкую веревку, и дедушка, находясь в воде, протянул эту веревку под брюхо лошади, и так, общими усилиями они вытащили лошадь из полыньи.

     А сани с мукой и подарками ушли под лед. Нашему дедушке дали сразу выпить спиртного, закутали в тулуп, лошадь его накрыли какой-то попоной, привязали к саням одного из мужиков и, свернув с Волги, поехали в ближайший трактир. Дедушка был в ледяной воде не более 5-7 минут, но это был март, и вода была очень холодная. До ближайшего трактира ехали очень долго, там опять пили спиртное, и домой приехали только на следующий день.

     Первый день дома дедушка еще держался, а на другой поднялась высокая температура. Пригласили местного лекаря, и он долго прослушивал нашего деда трубкой, и сказал, что дело дрянь. Посоветовал хорошенько пропариться в бане. Своей бани у них не было, пришлось просить соседей, но и это ему не помогло.

     Теперь я понимаю, что у дедушки было воспаление легких, но тогда никаких лекарств от этой болезни не было. После всего этого ему становилось всё хуже и хуже. И тогда бабушка пошла в церковь просить бога. Она верила в это последнее чудодейственное средство. Вместе со свекровью они провели в церкви всю ночь. Утром вместе с ними пришел и священник. Он был в полном церковном облачении, и хотел прочитать молитву, но увидев дедушку в таком состоянии, перекрестился и сказал: «На всё воля Божья», - и тихо удалился.

     Через две недели после случившегося наш дедушка умер. Хоронили его в первых числах апреля, еще был снег, гроб на кладбище везли на телеге, - свои сани утонули в Волге. Долго думали – какую лошадь запрячь в телегу. Сосед из тех мужиков, что вместе с дедом ехали из Твери, предложил свою лошадь, и бабушка с ним согласилась, но спросила его – Почему? На что сосед ответил, что ваша лошадь еще не отошла от того случая на Волге, и может быть с ней что-то непредвиденное. Но с этим не согласился наш прадед, и он сказал, что сам всё сделает, и сына повезет на кладбище на своей лошади. Наша бабушка пыталась возразить свекру, и сказала, что всю ночь выла соседская собака, и как бы не было какой-нибудь еще беды.
      Тогда наш прадед не стал никого слушать, взял упряжь, хомут, седелку, и поковылял к сараю, где стояла лошадь. Почему поковылял, - так сказала бабушка. Потому что у него и у прабабушки очень болели ноги. Я пишу эти воспоминания со слов бабушки и не имею права искажать ее слова. Прабабушка не смогла быть на кладбище, до церкви ее все время поддерживали наша бабушка и сын Матвей. После отпевания с прабабушкой Анастасией сделалось плохо, и ее срочно отвезли домой соседи.

     Наш прадед в церковь не заходил, и всё время стоял на улице возле лошади, и люди, проходящие мимо, слышали, как он разговаривал с лошадью. Когда выносили гроб с нашим дедушкой, то лошадь издала какой-то звук, не похожий на ржанье. И пока везли гроб на кладбище, лошадь везла телегу очень тихо и спокойно, низко опустив голову. Когда гроб опустили в могилу, и посыпались комья земли, с нашим прадедом тоже сделалось плохо. Он опустился на колени, нет, он не плакал, а всё повторял: «Как же это мы будем жить без тебя, Павлуша!». Когда могила была полностью засыпана, и поставлен крест, все участники похорон медленно пошли к выходу, и только один наш прадед стоял на коленях, уткнувшись лицом в землю. Около него стоял сын Матвей и гладил по голове своего племянника Тихона. Тихон всхлипывал и всё время утирал слезы. А Агаша стояла и не понимала, что происходит, держа Тихона за руку, и говорила: «Пойдем, Тиша, домой».

     Матвей взял своего отца на руки и понес к телеге. Наша бабушка, видя, что свекру совсем плохо, подошла к телеге с лошадью, поправила на телеге сено, и подошла к лошади спереди, чтобы взять ее под уздцы и вывести ее на дорогу. И ужаснулась – у её Зорьки, так звали лошадь, текли слезы. Бабушка никогда ни до, ни после этого не видела, чтобы у лошадей текли слезы.

     На поминках деда был только его брат Матвей и мужики, которые были с ним в извозе. Они и помогли с похоронами, выкопали могилу, поставили крест. Хотя наш дедушка редко ходил в церковь, - он говорил: Бог у каждого в душе, а бабушка приговаривала: без Бога не до порога.

     А я внук, Николай, атеист и понимаю, что нет никакой сверхестественной силы, но хотелось бы задать вопрос самому Господу Богу, что же Вы, Господь Бог, если существуете на самом деле, и обладаете сверхестественной силой, не помогли нашему дедушке в трудную минуту жизни, лишив тем самым общения нас, внуков с нашим любимым дедушкой.*
                * (прим. редакции) - Некорректный вопрос. Нам каждому будет всё ясно – почему произошло то или иное событие, когда мы придем туда, к Богу, каждый в своё время.

     После похорон деда на бабушку свалилось всё хозяйство дома, уход за детьми и за родителями мужа, и за своим подворьем. Родители нашего деда были тоже очень хорошими людьми, добрые и работящие. Это они выбрали в свое время  - с кем им жить. Когда умер наш дед, свекор нашей бабушки понимал, как бывает трудно и тяжело вести одной ей хозяйство и поднимать детей. Тихону было 9 лет, Агаше 5 лет, а нашему отцу всего 1,5 года.

     Прадед попросил нашу бабушку сходить к его сыновьям, то есть, к Ивану большому, (Ивана маленького в селе не было), или к Капитону, или к Матвею с просьбой взять родителей доживать у них свою старость. Бабушка так и сделала. К Ивану большому она не пошла, потому что он сам еле - еле сводил концы с концами. Капитон даже не пустил ее в свой богатый дом. По ограде его бегали две большие лохматые собаки, и бабушка с Капитоном разговаривала на улице по разные стороны ограды. Потом вышла его жена и сразу отказала. Тогда бабушка попросила помочь продуктами, ведь всё, что дедушка вез из Твери, утонуло в Волге, - но и тут ей было отказано.  Наша бабушка была гордая и не стала перед ними унижаться. Она пошла к третьему сыну свекра, Матвею. Тот тоже отказался принять к себе своих родителей, но пообещал помогать с продуктами.

     У Матвея было двое детей, дочка Екатерина 4-х лет и родившийся недавно сын Михаил, на полгода моложе нашего отца. Впоследствии они очень были дружны, вместе ходили в школу. Катя и Миша часто подкармливали нашего отца и Агашу, когда у них совсем не было никаких продуктов.

     Так после смерти деда семья, возглавляемая бабушкой, прожила еще год.

     Наступил 1910 год. Тихона через знакомых бабушка сумела как- то устроить в Кашин в колбасную лавку мальчиком на побегушках. Но и то стало полегче, как говорится, лишний рот из дома.

     Но тут пришла новая беда. Как-то бабушка готовилась к полевым работам, то есть пахать свой надел. Стала она впрягать лошадь в плуг, а лошадь вдруг взбесилась и ударила нашу бабушку копытом в голову. Бабушка на некоторое время потеряла сознание, а затем проболела две недели, не вставая с постели. За это время через силу всем домом управляла прабабушка Анастасия, да и прадед помогал потихоньку выполнять полевые работы.

     Но еды в доме почти не было. И тогда Агаша с нашим отцом пошли побираться в другую деревню. Агаша была шустрая и подвижная девочка, рано повзрослевшая и познавшая все тяготы жизни. По рассказам бабушки, когда в семье совсем не было еды, Агаша, а было ей всего семь лет, брала нашего отца за руку и уходила в другую деревню просить милостыню. Так продолжалось несколько лет вплоть до 1915 года.
     Когда умерли наши прабабушка и прадедушка, а они умерли почти одновременно, и Агаша, повзрослев, стала подрабатывать: кому полы помоет, когда посидит с чужим ребенком. Жить стало полегче. Учились они, то есть Агаша и наш отец, очень мало. Агаша закончила только 3 класса, а наш отец, и того меньше, всего два класса. Но природный ум и талант компенсировали этот пробел в учении. Потом возвратился из Кашина Тихон, повзрослевший юноша, и сразу управление в семье взял в свои руки. В свои пятнадцать лет он умел всё, - и плотничать, и сапожничать.

     Он устроился в артель плотников и взял с собой нашего отца. Так они плотничали вплоть до революции, то есть до 1917 года, тем самым зарабатывая себе на жизнь.

     В 1918 году Тихон Павлович женился, взял в жены девушку из соседней деревни Полю. Но не к себе привел в Глебово, а ушел жить к ней, то есть пошел, как тогда говорили, - в примаки. С нашей бабушкой остались Агаша и наш отец.

     В Тверскую губернию пришла Советская власть, и бедняки вздохнули, как говорится, полной грудью. Все лучшие земли, что были у богатых и зажиточных селян, отбирались комитетом бедноты. В комитет бедноты входили самые бедные, честные и преданные Советской власти люди. Бедняки стали распределять земельные наделы по количеству душ в каждой семье. Но тут пришла беда с другой стороны – беднейшие семьи получили наделы земли, а обрабатывать эту землю порой было некому. Семья состояла из пяти- шести человек, потерявшая при этом кормильца во время революции и гражданской войны. Не имея своей лошади, люди уходили на подработки, то есть опять в кабалу к богатым и за кусок хлеба работали до изнеможения.

     Вот тогда то и стали беднейшие семьи собираться в коммуны, это и стало как бы прообразом колхозов!. Сверх богатые и зажиточные тоже собирались в организации, вырабатывали свою программу, порой скупали земли, отобранные комитетом бедноты у них же. Мало того, у них появилась классовая ненависть ко всему беднейшему сословию. Они просто стали вредить во всем этом, и им помогала церковь.

     Бабушка наша говорила об этом периоде очень деликатно. Будучи глубоко верующим человеком, она порой что-то недоговаривала, что-то пропускала. И все же из ее рассказов я окончательно понимал и делал свои выводы.
               
                Жизнь после 1922 года

     Члены нашей семьи работали, трудились на своем участке, сажали картошку, сеяли лен и рожь. Так они и жили вплоть до 1922 года, - бабушка, Агаша и наш отец. Осенью этого года Агаша вышла замуж за Блинова Егора Алексеевича, и стала жить в селе Матино, в своей новой семье. В 1923 году в семье Тихона Павловича родилась дочь и назвали ее Машей. Так же и в семье Блиновых родилась тоже дочь, и тоже ее назвали Марией. У нашего дяди Тихона стало двое детей. Старший Федор 1920 года рождения, и вот теперь Маша. Потом, чтобы их различать, дочь Тихона Павловича стали называть Маруся, а дочь Блиновых – тети Агаши и дяди Егора – Марией.

     Жизнь в Глебове шла свои чередом. Люди на своих наделах растили хлеб, картошку, и особенно лен. Почему лен? Да только потому, что лен давал хороший урожай. Потом, много лет спустя мне мама говорила, что в Тверской области очень плохая земля, и хороший урожай давал только лен.

     В 1924 году нашего отца на всеобщем собрании села Глебова выбрали заместителем председателя комитета бедноты. Нашему отцу было тогда всего семнадцать лет. А председателем был старый большевик, присланный из области. Его имени, фамилии и отчества я не знаю, просто отец при разговоре старших всегда называл его председатель комитета бедноты, или председатель комбеда.

     Отца выбрали единогласно, хотя на эту должность было много других кандидатур, - честных и порядочных людей. Отец, как местный житель, хорошо знал всех сельчан и помогал председателю в самых сложных вопросах по утверждению Советской власти на селе. Наш отец очень ретиво и честно взялся за эту работу и чуть не поплатился за это жизнью.

     Как-то вечером, когда они вместе с председателем обходили село, обсуждая дневные дела, из кустов по ним были произведены два выстрела. У председателя был тоже наган, и они вместе бросились в эти кусты, и председатель тоже произвёл два выстрела на шум убегающих. Но было уже темновато, и бандитам удалось скрыться. На другой день по вызову председателя комбеда из управления ЧК приехал уполномоченный ЧК, и они вместе с чекистом осмотрели эти кусты, откуда были произведены выстрелы. Кроме двух пыжей от гильз и неизвестно чьих следов (а их было множество) чекист ничего не смог определить. Тогда чекист спросил -  может быть они кого- то подозревают? А председатель ответил, что подозревать можно тех, кто не согласен с этой властью, а конкретно кого – трудно сказать. Да и ошибка может быть велика, а нам нельзя ошибаться. Так это дело было закрыто, но им посоветовали быть осторожнее, особенно в вечернее и ночное время.

      Но у отца было все же подозрение, что это дело рук Капитона. Слишком открыто и яростно он критиковал действия как председателя, так и его заместителя. Но подозрение подозрением, а прямых улик против Капитона не было.

      А жизнь в Глебове шла своим чередом. Работой отца были довольны как председатель, так и сельчане. А враги Советской власти еще больше затаили злобу на нашего отца, и при любой возможности делали всякие пакости. Председатель был приезжий, а наш отец местный, и ему больше всего доставалось от этой кучки сверхбогатых.

     Шел 1925 год, когда нашему отцу исполнилось 18 лет. Он женился на девушке из села Покровское, Орловой Марии Петровне, будущей нашей маме.

     Наша мама была из бедной крестьянской семьи, ровесница нашего отца. Семья нашей матери была многодетной, работящей.

     У мамы было пять сестер и один брат. Отец их Петр Якимович, наш второй дедушка, бросил их и ушел в другую семью, а их всех воспитывала наша вторая бабушка. И звали ее Мавра. А вот отчество я тоже не знаю, при мне оно никогда не упоминалось. Да и видел я ее всего один раз.

     Это было в 1942 году. Я пришел из школы и увидел в нашем доме незнакомую мне старушку, небольшого роста, курносенькую, с добрыми печальными глазами. Мама сказала мне, что это ее мама, то есть ваша вторая бабушка. Я не знаю, с какой целью она приехала к нам, может просто всех повидать, пообщаться, посмотреть на своих внуков, и конечно, угостить гостинцем. Я пристально посмотрел на эту бабушку и мысленно сравнил ее с нашей бабусей, - так мы звали свою бабушку по отцовой линии.

      Они резко различались внешне, и, видимо, характерами. Я засмущался, и она тоже. Ведь она меня видела только совсем маленьким. Она встала со скамейки, где она сидела, подошла ко мне, поцеловала и достала из сумки большую ватрушку и протянула ее мне. Потом я сел рядом с ней, ел эту ватрушку, а она гладила меня по волосам, что-то приговаривая.

      Наша мама была очень довольна и старалась угодить своей матери во всем. Бабушка Мавра пробыла у нас недолго, всего два дня, и затем она уехала к своей дочери в Москву, к Татьяне Петровне.

      У бабушки Мавры была большая семья. Первым был единственный сын Василий. Наша мама и все ее сестры его очень любили, он был очень добрым и честным. Он был с 1900 года рождения, помогал бабушке Мавре в воспитании своих сестер. Когда началась Гражданская война, ему исполнилось 18 лет, он ушел добровольцем на войну и сражался на стороне красных. Мама наша много раз мне рассказывала, как бабушка Мавра его отговаривала, говоря ему, что он молод, и у него нет никакого опыта борьбы с беляками,- так звали белых у них в губернии. Но он настоял на своем, и, обнимая свою маму, нашу бабушку Мавру, говорил: « Если не я, то кто же будет защищать власть народа, власть бедноты.» Он погиб в 1919 году, прислав только однажды весточку. О его дальнейшей судьбе бабушка Мавра пыталась узнать – где он погиб, где его могила? Но время было тяжелое, время жестокое, и так до конца своих дней бабушка Мавра так ничего и не узнала. Это наложило на нее такую печаль, такую боль, что всю свою дальнейшую жизнь она жила с этой болью, и с нею ушла в мир иной.

     Второй ребенок бабушки Мавры была дочь Евдокия 1902 года рождения. По рассказу нашей матери это была очень умная, очень энергичная девушка, рано вступила в партию большевиков, была предана Советской власти. Она впоследствии стала парторгом одного из крупных заводов. Евдокия любила иногда высказывать свое особое мнение, выражать свой взгляд на ту или иную проблему, идущую вразрез с общепринятым курсом, за что и поплатилась жизнью. По доносу одного негодяя в 1937 году Евдокия была репрессирована, получила срок и в тюрьме умерла.

      Вторая дочь бабушки Мавры была Татьяна Петровна, 1904 года рождения, затем наша мама, Мария Петровна 1907 года рождения, далее Анастасия Петровна 1910 года рождения. Потом Клавдия Петровна 1912 года рождения, и самая младшая – Валентина Петровна, 1915 года рождения. У старшей маминой сестры Евдокии была дочь Нюра.  О муже Евдокии я ничего не знаю.  (Прим. редакции: Нюра – Анна Петровна Хлюстова , 1923 г.р., была замужем за Кириллом Хлюстовым и родила сына Владимира Хлюстова в 1951 году. У него сложились приятельские отношения с Надеждой Гесслер, которая и сообщила нижеследующие данные о нём: 1-й брак Владимира был неудачным, от этого брака осталась дочь, которая весит 127 кг (в 2004г) и живет с бабушкой Нюрой, помогая ей во всём. От второго брака у Владимира осталось двое детей, - дочь, окончившая 10 классов, и сын, работающий на заводе. Вторая жена умерла в 2003-м году. Третья жена Владимира – Наталья, своими детьми не обзавелись и помогают детям от второго брака. Все они живут и работают в настоящее время в Уфе.)

      У Татьяны Петровны  было двое детей – Ольга, 1932 года рождения, и Виктор, 1942 года рождения. Их отец , дядя Миша Королев давно умер, а Виктор умер совсем недавно, 10 ноября 2002 года. Ольга жива и здорова, недавно, 5 июня 2012 года отпраздновала свое 80-летие, давно уже не только бабушка, но и прабабушка, имеет дочь Катю, внучку Настю и внука Антона, и соответственно правнуков : у Насти – Дарью и Фёдора, у Антона – Киру, Ивана и второго Федора. А Виктор, Ольгин брат, умер бездетным, так и не женившись официально, а жил в гражданском браке с Раей.

      У нашей мамы с отцом тоже была большая семья, восемь человек детей – четыре дочери и четыре сына.

     Первенец нашей семьи Александра, 1929 года рождения, вторая дочь Лидия, 1931 года рождения, третий я, Николай, 1933 года рождения, четвертый Владимир, 1937 года рождения, умер в 1943 году после тяжелой болезни, пятый Анатолий, 1938 года рождения, умер во младенчестве, прожив на этом свете всего две недели. Шестым стал Слава, 1940 года рождения, самый спокойный и самый талантливый из нас. Седьмая – Надежда, 1943 года рождения, тоже очень талантливая, и в некоторых вопросах касаясь поэзии, конкурирует со Славой, и это замечательно.  Последней в нашей семье родилась Катя в 1945 году – послевоенная.

     Двух старших сестер уже нет на этом свете. Первой умерла Лида 21 ноября 2008 года. Потом умерла Шура 14 июля 2009 года. 16 января 2011 года умер Лидин муж – Лева, а 18 мая 2012 года муж Надежды Гесслер – Михаил. Все остальные живы и здоровы, если так можно сказать, растят внуков, детей уже вырастили.

     Но давайте вернемся к тому периоду, когда наши родители вступили в брак. После вступления в брак наша мама стала жить в селе Глебово, в новой для себя семье. Жизнь шла своим чередом. Отец по- прежнему занимал должность помощника председателя комитета бедноты. Имея свой надел, они занимались сельским хозяйством. Оба они умели всё – и пахать, и косить, и конечно, полностью освободили от сельхозработ нашу бабушку. Она стала заниматься только домашними делами. Мама как-то говорила, что ей нравилось то время (1925 – 1928гг). У них была своя лошадь, корова и разная мелкая живность. Правда, урожаи были плохие. Поэтому какие-то средства, откладываемые на «черный день», были слишком малы.

     У нашей бабушки стали появляться проблемы, появились внуки, да и потом, надо было немного помочь своим детям – то есть Тихону и Агаше. У Тихона уже было двое детей, Фёдор и Маруся, а у Агаши одна дочка Мария. Я и в дальнейшем буду их так называть.

     Как я уже говорил, Тихон Павлович женившись, ушел из дома в примаки. Иногда он приходил в Глебово и жаловался нашей бабушке, то есть своей матери, что у него с женой не всё в порядке, что его как бы не считают за хозяина. А в дальнейшем это всё скажется в его будущей жизни. Наша бабушка всё это переживала, но ничего не могла изменить.
    
     Наступил 1928 год, у Блиновых родилась вторая дочка, и назвали ее в честь бабушки Анастасией. В нашей семье всё было по - прежнему, жизнь шла своим чередом. В 1929 году у отца с мамой родилась дочь, ее назвали Александрой. Девочка была очень красивая, и по рассказам мамы, отец очень ее полюбил, и в дальнейшем в ней души не чаял.

      Это было тревожное и беспокойное время, начиналась коллективизация сельского хозяйства. Она должна была закончиться в Глебове в период с 1929 по 1931 годы. В 1930 году в Глебове образовался колхоз, и первым председателем его стал наш отец, выбранный на всеобщем собрании. А председателем сельского совета стал бывший председатель комитета бедноты.

      Отца выбрали почти единогласно. Против него выступили только кучка местных богатеев во главе с нашим родным дядей Капитоном.

      Жизнь пошла своим чередом. По истории коллективизации мы знаем, какое это трудное было время. Я представляю, как трудно было нашему отцу. С одной стороны, он хорошо знал всех жителей Глебова, а с другой стороны это еще тяжелей было принимать решения. Все мы хорошо знаем произведение М.Шолохова «Поднятая целина». Оно было даже в школьной программе. Я до сих пор считаю, что это лучшее произведение того времени.

     Тем временем коллективизация шла своим чередом, было много сторонников, было много и врагов. Коллективизацию приняла в основном вся беднота. Богатые были против, но их было намного меньше в Глебове, и лишь середняки воздерживались, и процесс затягивался. Но потом пришла директива о всеобщей коллективизации. И потом много лет спустя, когда я был уже школьником, я часто слушал рассуждения матери с отцом о том, что лучше  - частная собственность или общественная. Мать говорила, что в их семье были одни женщины, отец их бросил, когда младшей сестре Валентине было всего 1 год. И они – мать и дети умели всё делать, и жили неплохо. Отец же говорил, что коллективизация была проведена неправильно, нельзя было делать это мероприятие насильно, а делать только добровольно.

     Но всё равно он стоял на своем, что только коллективный труд был способен решать государственные задачи, и убедительно ей говорил:

     - Ну что вы могли сделать с плугом, косой и граблями, - только себя прокормить. А страну кто будет кормить?

     Страна поднималась с «колен», в стране начиналась индустриализация. Конечно, та система этого не могла осуществить. Но надо было делать всё с умом. Тем людям, кто добровольно вступил в колхоз, должно было помогать государство, особенно тяжелой техникой на льготных условиях.

     Помните по истории, где Ленин мечтал об этом при жизни: о ста тысяч тракторов. И, конечно, лучшие земли должны быть отданы коллективному труду. Тогда бы и задумались единоличники, и сами постепенно просились бы принять их в колхоз, но уже на условиях колхоза. Но когда это делается насильно, то у людей вырабатывается что-то против этого.

     Человек – это думающее и анализирующее существо. И еще очень важный вопрос был нарушен в то время, когда отец был председателем первый раз (1930 – 1933) – нельзя разделять две организации: МТС и колхоз. Почему? Да только потому, что тракторист, работающий в данном колхозе, там же должен получать за свой труд, как и колхозники этого колхоза. Но он, тракторист был обособлен и получал за свой труд независимо от того, какой был урожай, хороший или плохой. А самая главная ошибка, - отец сказал, - когда началось укрупнение колхозов, то есть несколько деревень слили в один колхоз.

      Когда в 1951 году отца вновь не выбрали председателем, я иногда подрабатывал с ним в МТС, на пилораме. Он с грустью и сожалением обвинял в этом Хрущева. (прим. редакции: опущены нелестные сравнения). Объединяли сначала две деревни – Кирилловка и Черкизово, потом их стало в колхозе 8 деревень, а председатели маленьких колхозов стали бригадирами в большом колхозе, а бригадиры – звеньевыми. И над этим большим колхозом стал руководитель, то есть председатель, его заместитель, освобожденный парторг, далее бухгалтерия с главным бухгалтером и его заместителем, а также расчетная группа. Все эти люди – работники умственного труда, к полевым работам никакого отношения не имели, а только руководили. Теперь давайте посмотрим колхоз в одной деревне, в частности, Кирилловский колхоз. Все поля рядом с домами колхозников. Руководящих работников всего 4 человека, - председатель, бригадир, заведующий МТФ (молочно-товарная ферма) и счетовод. И эти 4 человека в самую страду помогали колхозу кто чем. В частности, наш отец, будучи председателем, выходил вместе с косцами косить луга. Заведующая МТФ вместе с доярками принимали сено и укладывали в сарай. Бригадир и счетовод помогали в поле. К чему я это все пишу – я просто обобщаю тот разговор с отцом, все его высказывания и сожаления, как недалекие люди в правительстве на корню губили сельское хозяйство, то есть колхозы.

      И еще об одном деле говорил отец, как районные руководители вмешивались в дела колхоза, будучи некомпетентными в его делах, вносили свои коррективы в приказном порядке.

                (Прим.редакции. Укрупнение, конечно, подкосило сельское хозяйство      в какой-то степени. Но главная цель правительства в это время была – максимально выжать из сельского хозяйства. Колхозники получали на трудодни палочки, а почти всю продукцию сдавали государству за бесценок или как налог. Надо было как-то обеспечивать сельхозпродуктами ежегодное снижение цен. У колхозников до 1956 года не было паспортов, и они в стране были как бы людьми второго сорта.
          Отца сняли с председателей из-за того, что искали очередных «врагов народа».  Колхоз, которым руководил отец, не выполнил план по сдаче заготовок. Когда его   вызвали в район для орг.выводов, то его спасло только то, что у него было всего   два класса образования. А он и до этого неоднократно говорил в районе, что пора давать дорогу молодым и образованным. И по тем временам, когда   разворачивалось «дело врачей», отец мог пострадать намного сильней, чем просто снятие с должности.
          Брат упоминает Хрущева. Конечно, и он приложил руку к усилению давления  на колхозников. Но он стал значительно влиять только после смерти Сталина, после 1954 года. А до этого этим занимались другие руководители... А, отец- чего только не делал, чтобы улучшить работу в колхозе. Я сам лично видел, возвращаясь осенью из школы, как колхозники молотили пшеницу в 1951 году. В Черкизово на Ленинградском шоссе напротив бывшей церкви был расстелен длинный брезент, на нем лежала густо постеленная сжатая пшеница в колосьях,  и  редкие   машины своими колесами, проезжая по ней, как бы мололи ее на зерно.  В колхозе не работала молотилка, а сдачу зерна никто не отменял. И вот отец применил это свое ноу-хау. Как он, отец, всё это выдержал, как не сломался, - одному Богу известно…)

     Но давайте вернемся к истокам коллективизации, то есть к 1930  году. Отец, как выбранный собранием председатель, то есть всем сельским обществом, и себя всего он отдавал этой работе. Ему приходилось очень тяжело, надо было исполнять те директивы, которые присылало районное начальство, да и справедливо и честно решать местные вопросы. Вот тут он и нажил много врагов, исполняя директивы, вместе с председателем сельсовета, утверждая Советскую власть в Глебове..
     Так в труде и заботе прошел еще год.

     Наступил 1931 год. У нашей матери с отцом родилась вторая дочь, и назвали ее Лидией. В отличие от Шуры это была очень подвижная, шустрая и очень любознательная девочка, и наша мать часто рассказывала о курьезном случае, когда Лида залезла на крышу дома по той лестнице, которую поставил отец, чтобы починить крышу.. А Лиде было всего 2,5 года. Отец даже не заметил ее, стуча молотком, когда она схватила его за рубашку. Потом на улицу выскочила мама и ужаснулась, Лида сидела рядом с отцом и что-то калякала. Её осторожно сняли, и она даже не испугалась.

     Отец всё время проводил на работе, и ему всё тяжелей и тяжелей становилось как морально, так и физически. Во время коллективизации появился новый класс – класс кулаков. Это были злые изощренные люди с обрезами под полой полушубка, и с жаждой мести за то, что у них отбирали награбленное у народа, нечестно нажитое годами, нажитое на людском горе. Но были и перегибы, и отцу приходилось отстаивать ту или иную семью работящую и честную, живущую за счет собственного труда.

     И был даже такой случай. Как- то вечером к отцу пришел тот священнослужитель, который писал пасквили на нашего дедушку Павла, и просил отца, чтобы он поговорил с председателем сельсовета, что уж слишком тот его притесняет. Этот священник хорошо знал семью нашего деда, и знал ту трагедию, которая произошла с нашим дедом, ибо он сам отпевал его в церкви. И всё же он пришел к нашему отцу. Отец его внимательно выслушал и пообещал поговорить с председателем сельсовета. При разговоре присутствовала наша бабушка (а она была очень богомольная), и отец не мог ему отказать. У священника вид был очень жалкий, глаза его всё время моргали, а жиденькая бороденка время от времени тряслась, и он её всё время пощипывал. Когда он уходил, не глядя ни на кого, сказал: «Храни вас бог».

      Отец, конечно, поговорил с председателем сельсовета, разговор был долгим и поучительным. Председатель сельсовета был старый большевик с дореволюционным стажем, атеист, но кое-что в религии понимал. Он спросил у отца – как священник уходил из вашего дома, и отец ему сказал : встал со скамейки, и не глядя ни на кого, сказал «Храни вас бог» и вышел.

     И тогда председатель сельсовета сказал: «Это всё фальшиво. Он должен бы подойти к иконе, перекреститься и только тогда сказать – Храни вас Бог».

     - Иконы то есть у вас? – спросил председатель сельсовета.
     - Есть, - сказал отец. У меня мама очень богомольная.

     - Ну, ладно, Васюха, - он иногда так называл отца наедине, как бы подчеркивая их давнюю дружбу.  Я пересмотрю моё отношение к этому попу. Он так и сказал – попу. Отец, когда пришел домой, пересказал весь разговор с председателем сельсовета, но наша бабушка истолковала это по- своему. Она сказала, что батюшка очень культурный человек, и не захотел с грязными ногами зайти в переднюю комнату. Так на этом разговор и закончился.
     Жизнь в Глебове шла по- прежнему, шел конец 1931 года.

     Наступил 1932 год.  Из района пришла директива об изъятии излишков хлеба у сверх богатых и зажиточных селян. Этим стала заниматься вновь созданная комиссия во главе с представителем района. В нее входили: председатель сельсовета, председатель колхоза, два члена правления колхоза, и возглавлял комиссию представитель района.

      Для отца наступили «черные дни». У представителя района был список сверх богатых и зажиточных селян Глебова. Отцу порой приходилось долго доказывать, чтобы не трогать ту или иную семью, честно живущую, трудолюбивую, достигшую определенных успехов в сельском хозяйстве за счет собственного труда.

     Но врагов он все же себе нажил в лице местных кулаков, и возглавлял их наш родной дядя Капитон. Я вот пишу и представляю – как отцу было трудно. Справедливости ради надо сказать, что вся беднота была на его стороне, и даже середняки стали понимать и мало – помалу его поддерживать. И только кулаки, скрепя зубами, делали всякие пакости.

     Но давайте вернемся к тому периоду в нашем селе Глебове, то есть к 1933 году. У нашей бабушки большое горе. Её сын Тихон ушел из семьи, оставил жену и двух детей. Федору было 13 лет, а Марусе 10 лет. Как ни уговаривала его бабушка, ничего из этого не получилось. Тихон стоял на своем. В Глебове ему работы не было, и он вступил в колхоз в селе Покровское. Там его назначили бригадиром.

     Покровское – это родина нашей матери, и она иногда ходила туда проведать свою мать, то есть нашу вторую бабушку Мавру. И мама рассказывала, что Тихон работал хорошо, но и по праздникам выделялся своим необузданным характером.

     Там Тихон встретил девушку Александру и потом на ней женился. Александра Васильевна, 1915 года рождения, – фамилии ее девичью я не знаю, - была на пятнадцать лет моложе Тихона Павловича. Нашу бабушку это так раздражало, что она первое время новую жену Тихона видеть не могла и не хотела.

     И вот 1933 год перевернул всю жизнь нашей семьи. В мае 1933 года родился я, Николай. Я стал третьим ребенком наших родителей. Семья увеличивалась, казалось бы – жить и радоваться. В семье росли две дочери, и вот появился сын, но жизнь становилась все трудней и трудней.

     1933 год ознаменовался страшной засухой. Всё Поволжье стало голодать. Начались вылазки и диверсии кулаков, происходили убийства активистов, короче говоря, для страны Советов начались тяжелые времена. Излишки хлебы изымались у кулаков, но и этого было мало. Бедный народ голодал. Всё Поволжье было охвачено засухой. Во всей стране не хватало продуктов питания, люди стали умирать голодной смертью. Молодое Советское правительство делало всё, чтобы выправить положение в стране. А кулаки этому радовались. Для них было, - чем хуже в стране, тем лучше для них.

     Но давайте всё же вернемся в 1933 год. Районное руководство стало всё чаще и чаще приглашать председателей колхозов к себе, именно приглашать, а не вызывать в приказном порядке. Там они совместными усилиями с приглашением старых хлеборобов, пытались выработать единую линию по спасению и без того скудного урожая. Утром на это заседание поехал и наш отец.

     Он поехал один на двуколке (это такая тележка с двумя колесами, и сзади со спинкой). В район приехал быстро, лошадь бежала резво, без всяких приключений. Был конец августа и предстояла уборка и без того скудного урожая. Но чтобы всё было без потерь, на совещании они долго спорили, как убирать хлеб – раздельно (вязать снопы, потом их везти на гумно и там цепами обрабатывать) или прямо на месте. Были и сторонники, и противники обоих методов. Заседание длилось долго. Там они и пообедали в какой-то скудной столовой. Обратно отец ехал не спеша, предоставив лошади самой выбирать стиль бега. Иногда в район отец ездил вместе с председателем сельсовета, а тот не любил быстрой езды.

     Когда отец стал подъезжать к Глебову, лошадь, почуяв родные места и приближение отдыха, пошла рысью. На окраине Глебова был небольшой прудик, окаймленный густыми зарослями, и дорога проходила почти по берегу этого прудика. И только лошадь поравнялась с прудиком, из зарослей раздался выстрел.

     Лошадь, испугавшись, мгновенно встала на дыбы, отец свалился с тележки вбок, и тут же прогремел второй выстрел, и падение отца с двуколки, видимо, и спасло ему жизнь. Но он крепко держал вожжи в руках. Лошадь рванулась и протащила его метров двадцать, затем остановилась. Отец лежа посмотрел в ту сторону, откуда прогремели выстрелы, - погони за ним не было. Он встал, успокоил лошадь и медленно поехал не к своему дому, а в сельсовет.

     Председатель был еще в сельсовете. Он подолгу задерживался на работе, ибо семьи у него не было, и уходить домой он не спешил. Отец всё ему рассказал – о делах в районе и о выстрелах у пруда, и попросил председателя позвонить в районное отделение милиции.

     Председатель внимательно выслушал отца, потом сказал: «Звонить никуда не надо. Это всё бесполезно. Ну, приедут из милиции, пройдут на то место, откуда стреляли, посмотрят, ничего не найдут криминального, посоветуют быть осторожнее и уедут. Ведь те, кто стрелял – не дураки. Они всё предусмотрели, и заранее уничтожили все улики. И, конечно, знали, что ты уехал один, и радовались этому событию. Эти мерзавцы завтра узнают, что цели своей не достигли и постараются повторить при первом удобном случае…

     И председатель сельсовета, немного помолчав, сказал нашему отцу, что у него на это есть другой вариант, - отправить нашего отца служить в армию. Отец от этих слов немного оторопел, и сказал, что у кого трое детей – в армию не берут. На это председатель сельсовета ответил: на сельсовет пришли две повестки, но без фамилий, и на усмотрение председателя сельсовета и председателя колхоза. Это связано с тяжелым положением в сельском хозяйстве не только в области, но и по всей стране. И председатель сельсовета говорит отцу, если он согласен, то одну из повесток он оформит на нашего отца, и никто из районного военного начальства об этом не узнает. Тем более, что он посылает отца не куда -нибудь, а служить в Красную Армию.

     Отец подумал и сказал, что надо посоветоваться с семьей. А председатель сельсовета и говорит: «Вот прямо сейчас мы пойдём и посоветуемся с семьей, и всё решим на месте». Отец тогда сказал, что ему надо отвести лошадь на скотный двор. «Вот мы вместе это и сделаем», -сказал председатель сельсовета, вынув из ящика стола наган, и, крутанув барабан, удостоверился, что все патроны на месте.

     Они вышли из сельсовета. Хозяин закрыл дверь на замок, и они поехали на скотный двор. Там отец попросил конюха распрячь лошадь, и хорошенько ее покормить, ибо лошадь целый день была без корма.

     Когда они пришли к нам домой, в доме было какое-то смятение. Мать успокаивала нас, детей, а бабуся не находила себе места, и каждую минуту подходила к иконам и молилась. Когда мужчины вошли в дом, председатель сельсовета снял фуражку, поздоровался, потрепал выскочившую из передней Лиду за нос и сказал: «Ну, что вы, всё у нас хорошо». Потом поставили самовар, пили чай с вареньем из голубики, и говорил только отец.

     Сидели за чаем очень долго, и когда мы, дети ушли спать, вот тогда отец и сказал, что на него было покушение. И вот тогда начал говорить председатель сельсовета. Сказал он и о том варианте, о котором говорил отцу  в сельсовете. И в довершение своего предложения, он сказал, что эти гады не успокоятся, пока не завершат свое гнусное дело. Мне очень жаль Василия, и этим самым я хочу его спасти. Пройдут годы службы в армии быстро, и много воды утечет за это время. Я, человек пожилой, - сказал председатель сельсовета, - можно сказать – старый. Я участник Гражданской войны, был тяжело ранен, у меня нет семьи. Так получилось в жизни. Вы – моя семья. И то, что я сделаю для вас, - это всё во благо. А если что-то не так – всю ответственность я беру на себя.
     И все с ним согласились.

               
                Жизнь после сентября 1933 года

     Отца призвали в армию в начале сентября 1933 года. Для всех сельчан это было неожиданно, было много разговоров, но потом всё успокоилось. Исполняющим обязанности председателя колхоза стал один из бригадиров. Ну, а как это дело было улажено в районе, председатель сельсовета умолчал, и даже не сказал нашей семье.

     Через неделю отец прислал письмо, в котором написал, что его направили в железнодорожные войска, под Москву, на станцию Ховрино.

     В Глебове жизнь шла своим чередом. Бабуся и мама трудились на своем участке, убирая то, что там выросло. В гости стала часто приходить бабусина дочь Агаша. У нее уже было трое детей: Мария, Анастасия. третий – Михаил, 1931 года рождения.

     К бабусе как-то пришла бывшая жена Тихона Полина. С детьми – Федором, 13-ти лет, и Марусей, 10-ти лет. Это были красивые и доброжелательные ребята, очень воспитанные. Нашу бабусю называли бабушкой. А дети тети Агаши называли ее бабенькой. А мы нашу бабушку стали звать  - бабуся. Вот такое было различие между ее внуками.

     Поля жаловалась бабусе, как ей трудно с детьми. Бабуся ей сочувствовала, они обе плакали, но ничего не могли поделать с Тихоном, - тот всегда стоял на своем.
     Так прошел самый тяжелый, самый трагичный 1933 год.

     Наступил 1934 год.  Отец по -прежнему писал небольшие и скудные письма, писал, что служба идет хорошо. Он занимается тем, что охраняет пришедшие составы с продовольствием. Частенько сам сопровождает вагоны с хлебом. И всё – коротко и лаконично.

     А сам очень любил получать письма, большие – в несколько страниц. Это мама любила писать, да и была она пограмотнее отца, ведь она почти закончила 5 классов.

     Мама знала много стихотворений, много всяких историй, неплохо пела, и даже играла на балалайке. Но самое моё большое удивление было, когда она играла на ложках. У было такое чувство ритма, что я, будучи подростком, пытался научиться игре на ложках, но у меня так ничего и не получилось. Это, видимо, какое -то врожденное, данное природой чувство.

     Отец наш никогда не пел, во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы он пел; он был далек от этого. А вот брат его, Тихон, - пел и любил песню «кирпичики». И когда он бывал у нас в гостях перед войной, после изрядно заложенного «за воротник», начинал: «На окраине где-то в городе, я в рабочей семье родилась, лет с тринадцати, горе мыкая, на кирпичный завод нанялась…» Я иногда спрашивал бабусю, почему дядя Тихон, наш крестный, любит эту песню. Задумавшись, она говорила – с этой песни начиналась его взрослая жизнь, когда он был еще подростком…

     Но вернемся к службе в армии нашего отца. Прошел почти год, было лето 1934 года. Иногда отец присылал немного денег. После сопровождения грузов у него были один – два дня отдыха, в которые он по договоренности с военным начальством подрабатывал на станции Ховрино сцепщиком вагонов или башмачником, то есть подкладывал под колеса вагонов. спускаемых с горки, для их остановки металлические приспособления, называемые башмаками. За это он получал немного денег и присылал их семье.

     Наступил 1935 год, и председатель сельсовета послал депешу в Кашинский военкомат, что у военнослужащего, призванного на действительную службу, Петрова Василия Павловича в мае 1934 года родился третий ребенок, и он подлежит досрочной демобилизации.

                Ховринская эпопея

     Отца демобилизовали в марте 1935 года. Так отец прослужил не два года, а полтора. Так было оговорено с председателем сельсовета. После демобилизации отец остался работать на станции Ховрино в депо слесарем. Гражданское начальство его хорошо знало, и поэтому само предложило ему остаться работать по выбору – хоть сцепщиком вагонов, хоть башмачником, но отец выбрал специальность слесаря. И когда я учился в ремесленном училище, он мне рассказывал, как он осваивал это дело.

     Он не знал, что такое штангенциркуль, как им измерить деталь, как правильно держать молоток и зубило, но его природная смекалка это всё компенсировала.

     Отец остался жить в этом же месте – в Дегунино, снимая угол, как тогда говорили, у одного рабочего, с кем вместе работали в депо. По вечерам он выходил на улицу и сравнивал житье- бытье здесь в Ховрине, и там в Глебове. И пришел к однозначному выводу, что в Ховрине жить гораздо лучше и надежнее.

     Он пишет письмо в Глебово, рассказывает в нем о своем замысле и просит нашу мать приехать к нему и все обсудить на месте. Когда приехала мама к нему, отец сходил в местком и попросил какое-нибудь жильё.

     В месткоме знали, что отец хороший и безотказный работник, и выделили ему комнату в бараке площадью 12 кв.метров с общей кухней в середине барака. В то время и это было пределом мечтаний многих. Это было лето 1935 года. Отец устроил маму временно на работу в гальваническую мастерскую, где она паяла какие-то емкости. Как- то вечером после работы у них состоялся серьезный разговор, как жить дальше.

      Отец сказал, что хватит, надо перевозить сюда всю семью. Перевозить всю семью на 12 кв.метров, это конечно можно, но очень плохо. Они видели, как ютятся семьи, у которых двое или трое детей. И отец сказал маме – надо в Глебове продать дом, а здесь купить в деревне, пусть маленький, и ветхий, но зато это будет своё.

     Так они и сделали. После работы и по выходным дням ходили и ездили по деревням Подмосковья, и наконец, нашли то, что надо.

     Это был небольшой домик, вросший в землю, с маленькими окнами в деревне Новокирилловка Химкинского района Московской области. Хозяин этого дома Кузьминов Василий Федорович имел еще один дом, где и проживал. Поэтому быстро согласился продать. Тут же обмыли сделку, ибо хозяин был большой любитель «Заложить за воротник». Отец дал ему небольшой аванс и попросил подождать немного, когда отец продаст дом в Глебово. И тогда произойдет полный расчет. Хозяин на это согласился.

      В этот же день они, то есть мама с папой написали письмо в Глебово. В то время, когда к ним пришло письмо от отца и мамы, у нашей бабушки была в гостях ее дочь, тетя Агаша со своей дочерью Настей. Наша бабуся полуграмотная попросила тетю Агашу прочитать это письмо. Тетя Агаша читала письмо несколько раз, и все были очень рады. Девчонки Шура и Настя прыгали от радости, не совсем понимая причину радости взрослых.

     И тут произошел такой случай со мной. Бабуся мне о нем никогда не говорила, мама коснулась об этом случае как-то случайно, и только Настя, моя двоюродная сестра, всё о нем рассказала, когда мы были уже взрослые.

     А было так. Когда тетя Агаша читала письмо, а бабуся ее внимательно слушала, мне захотелось спать. А было мне тогда 2 года и три месяца. И вот девчонки согласились уложить меня спать на русскую печку. И когда они меня подняли и попытались уложить, я у них вырвался и упал на пол с высоты 1,5 метра, лицом вниз. Радость с лица бабушки мгновенно исчезла, лицо моё было залито кровью, видимо был разбит нос. Я плакал, бабуся страшно ругалась на девочек, а им, девочкам было – одной семь лет, другой шесть. Тогда бабуся схватила вожжи, - так рассказывала мне Настя, - и отстегала их обеих. И только тетя Агаша не растерялась. Она взяла меня на руки, обмыла кровь, положила мокрую тряпку, смоченную холодной водой на лицо, и носила меня на руках до тех пор, пока я не уснул…

      Через две недели отец с мамой приехали в Глебово чтобы продать дом и привезли нам, детям московских гостинцев. Отцу дали отпуск в счет будущего отпуска, а мама взяла расчет, проработав всего 2,5 месяца.

      Шел конец сентября 1935 года. Отец на другой день приезда пошел в сельсовет, он был в военной гимнастерке. По дороге ему попадались сельчане, расспросы, разговоры, интересовались его планами на будущее. Он со всеми говорил приветливо и правдиво. Говорил, что покидает Глебово, будет жить с семьей под Москвой, где недавно купил небольшой домик. Многие сожалели, что он их покидает. Дела в колхозе шли неважно, и все думали, что он вернется и опять станет председателем.

     Когда он вошел в кабинет, председатель был в своем кабинете и подписывал какие-то бумаги. Увидев отца, он встал, они обнялись, крепко по- мужски пожали руки, и председатель долго еще рассматривал нашего отца. Когда отец шел в сельсовет, он думал, что председатель сельсовета обидится, узнав всю правду, что скажет – вот, покидаешь меня, оставляешь наедине с кулаками.

     Но вышло всё наоборот. Председатель сельсовета, выслушав отца от начала до конца, опять встал, поглаживая свою больную ногу, ибо слушал он отца сидя. Он еще раз обнял отца и сказал только одно слово – Молодец! И потом тихо добавил: «Всё правильно делаешь».

     Вечером в кругу нашей семьи председатель сельсовета пообещал помочь и с продажей нашего дома. Выпив по рюмашечке, они с отцом договорились, что если отец не сумеет продать дом до отъезда, то за это возьмется  председатель сельсовета. Выпили еще по рюмашечке, с ними выпила и бабуся. На этом разговор и закончился.

     Председатель стал собираться домой, надел фуражку, достал наган из кармана брюк. Убедившись, что все патроны в барабане, он положил его в карман куртки и, попрощавшись, вышел. Отец проводил его до калитки, вернулся в дом и закрыл дверь на засов. Потом от секретаря сельсовета отец узнал, что на председателя сельсовета тоже было покушение, и его спасло только чудо. Первый выстрел из двуствольного обреза дал осечку. На этот щелчок председатель сельсовета выхватил свой наган и разрядил весь барабан на звук этого щелчка. Второго выстрела не последовало.

     Эти две недели были сплошным авралом для взрослых. Отец повесил объявление о продаже дома в центре Глебова у колодца. Мама с бабусей собирали урожай в огороде, Шура с Лидой крутились вокруг них, то ли помогая, то ли мешая, и только я смотрел на все происходящее, что-то калякая, и всё время хватал маму за юбку. Мама приседала на корточки, доставала платок и вытирала мой распухший нос.

 За эти две недели по объявлению о продаже дома так никто и не пришел.

     Было начало октября 1935 года. Отец с мамой уехали в Ховрино, заручившись обещанием председателя сельсовета заняться продажей дома. Бабуся опять осталась одна с нами. Конечно, ей было тяжело, но она верила, что скоро всё будет хорошо.

     Отец по приезду в Ховрино в один из выходных дней приехал в Кирилловку и зашел к Кузьминову Василию Федоровичу. Он попросил его, пока еще не продан дом в Глебове, заняться устройством дома в Кирилловке. Сначала Василий Федорович хотел отказать, но увидев в руках у отца бутылку водки, - согласился. Отец дал ему еще немного денег, как аванс. Выпили по рюмашечке, остальное спиртное отец тут же припрятал, - ведь Василий Федорович был большим любителем «заложить за воротник». Но при этом неплохо играл на гармошке. Он тут же достал гармошку и сыграл свою любимую песню «По долинам и по взгорьям». И потом, когда я был школьником, я узнал от кирилловских старожилов, что Василий Федорович во время Гражданской войны был в партизанах на стороне красных.

      Василий Федорович достал ржавый ключ и дал его отцу. Отец взял ключ, сказал «спасибо», и добавил, что никогда не забудет его доброты. Когда отец подошел к своему будущему дому, на его двери висел большой замок. Был легкий морозец. Отец попытался открыть замок, - он не открывался. Отец крутил ключ в разные стороны, но и это не принесло ему успеха. Из соседнего дома вышла женщина, забора между ними почти не было, - так, жалкое подобие забора. Соседка подошла к отцу и молча смотрела, как он мучается с замком.

     Когда отец заметил ее, он извинился и сказал, что ключ ему дал Василий Федорович только что сегодня.

     - Я знаю, - сказала женщина, - вы будете новым нашим соседом. А Василий – мой родной брат. У меня есть еще один брат, Егор. Он живет вон в том доме, через дорогу, - и она указала на дом.

     - А зовут меня Александра Федоровна, и фамилия такая же – Кузьминова. Я сейчас принесу керосину, нальете в замок, и попробуете открыть. Она так и сделала, принесла керосин в железной банке, и отец залил его в замок. В это время из дома вышла старушка и спросила: «Сашка, это кто?». И Александра Федоровна очень грубо ответила ей: «Кто, кто, какое твое дело… Наш новый сосед, иди домой, а то простудишься». Старушка повернулась, не сказав ни слова и пошла домой. Отец даже не стал спрашивать – кто это. Александра Федоровна сама сказала, - это моя мать.

     Отец поблагодарил за керосин, за помощь, повернул ключ, и замок открылся. Когда он вошел в дом, то Александра Федоровна еще стояла у дверей, потом повернулась и пошла к себе.

     В доме, куда вошел отец, пахло сыростью. Везде лежала плесень, - на подоконниках, на двери, на стенах, и даже на полу. В доме были две комнаты и небольшой чулан. В передней комнате ничего не было, в задней стояла одна скамейка вся покрытая плесенью. В задней комнате была русская печь, но вся в щелях. Кроме старой скамейки из мебели больше ничего не было. Отец обошел весь дом, осмотрел окна. Стекла в них были целы, но очень грязные. На полу валялись обрывки газет и несколько пустых бутылок.

     Осмотрев всё, он пришел к такому выводу, что, если поставить печь – буржуйку в переднюю комнату – жить в доме можно. Приехав к себе в Ховрино, отец обо всём рассказал маме, о том, что познакомился с соседкой, и о том, что, если в доме поставить маленькую железную печку, жить будет можно.

     Отец по- прежнему работал в депо. Мама не работала и готовила еду на общей кухне. По выходным они вместе ездили в Кирилловку и занимались обустройством дома. Так прошло еще два месяца.

      Наступил 1936 год.  После Нового года отцу пришла депеша от председателя сельсовета, в которой сообщается, что их дом в Глебове хочет купить один односельчанин, но за цену на 10 % дешевле. Отец прикинул и рассчитал, что этой суммы, что дают за глебовский дом хватит, чтобы расплатиться за домик в Кирилловке.

      Дом в Глебове стоял на хорошем месте, чуть в стороне, то есть не совсем у дороги, а ближе к лесу. Поэтому и решил его купить местный житель, чтобы потом самому в него переехать. Отец дал согласие, написав об этом председателю сельсовета. Отец попросил его подготовить все бумаги и всё оформить к своему приезду в Глебово в конце января, чтобы не затягивать процесс купли-продажи до лета. Отец весь январь занимался обустройством дома в Кирилловке, достал старую железную печь, подремонтировал ее, сам сделал металлические трубы из листового железа. Привезли помаленьку это все в Кирилловку, трубу железной печки подсоединили к трубе русской печки и затопили. Передняя комната быстро нагрелась, но и быстро остыла. Но жить все-таки было можно, только нужны дрова. Но и тут им повезло. Они познакомились с соседями с другой стороны дома. Маму и отца пригласили на чай. Хозяйка дома тетя Паша, добрая женщина, но постарше наших родителей лет на 10-12, сразу им понравилась. У нее было двое взрослых детей, и фамилия у них тоже была Кузьминовы. Родители посидели в гостях, попили чайку, притом, с вареньем, и тетя Паша стала расспрашивать – кто они, да откуда. Отец всё рассказал без утайки, и притом добавил, что, когда ему было 12 лет, он работал в бригаде плотников вместе со старшим братом Тихоном. Строили всё – дома, дворы, и тогда тетя Паша сказала : – вот, здорово, вы мне тоже двор отремонтируете, а то он у меня совсем развалился. Они вышли и стали осматривать двор. Двор был полон дров, но весь двор зиял в дырах. Тогда отец попросил у нее немного дров, и конечно с отдачей. «Ладно, ладно, берите, - сказала она. Потом договоримся.»

      Отец с мамой перенесли в свой дом половину маленькой поленницы. Тепло на небольшой срок было обеспечено.

      В начале февраля отец с мамой решили поехать в Глебово, чтобы решить все вопросы по продаже дома. Отец сам поговорил с покупателем, попросил его пожить нашей семье в доме еще месяца полтора, а там он, отец, перевезет всю семью в Подмосковье. Покупатель дома согласился, этот разговор был в присутствии председателя сельсовета.

      Они втроем составили «купчую», потом отец вместе с покупателем, - будущим хозяином дома поехали в Кашин, где покупатель расплатился, а отец перевел эти деньги на свой ховринский адрес. На другой день отец уехал в Ховрино, а мама осталась еще на две недели. Мама с бабусей стали готовиться к переезду, упаковывать кое-какие вещи, хотя вещей то было немного.

      За это время мама сходила в Покровское к бабушке Мавре, своей матери, и узнала там много нового. Её родная сестра Настя вышла замуж, и ее фамилия стала Самарина, и она ушла из родительского дома к мужу. Анастасия Петровна была крестной нам, глебовским детям. И еще одна новость -  Тихон Павлович развелся со своей первой женой и женился на девушке из Покровского, Александре Васильевне, и стал жить в доме тещи. Но тещи уже не было в живых, и заправляла всем хозяйством старшая сестра Александры Ольга Васильевна.  Ольга Васильевна в детстве потеряла один глаз, и, видимо, по этой причине не была замужем. Так они втроем и будут жить вместе до конца жизни.

       Как я уже сказал, бабуся была недовольна новой женой, новой семьей своего первенца Тихона. Она никак не признавала эту новую семью Тихона и признавала только его первую жену Полю. К сожалению, Поля рано умерла, оставив полу- сиротами двух детей Федора и Марусю.

      В семье бабушки Мавры остались две дочери – Клавдия и Валентина. У Клавдии Петровны был жених, и она тоже решила вступить в брак в конце этого1936 года. Мама, закончив все дела по дому, пообщавшись со своей матерью и сестрами, попрощалась с ними и с нами, и уехала к отцу в Ховрино.

      За это время отец закончил все дела по покупке дома, расплатился с Василием Федоровичем и по выходным наведывался в Кирилловку, протапливал печку, создавая уютное помещение. Соседи, что справа, что слева, помогали ему, - то воды принесут, то чаем напоят (ведь колодец был один на всю деревню), видя в нем хорошего и порядочного человека.

     Где-то в середине марта, когда совсем запахло весной, отец взял три дня за свой счет и вместе с мамой поехал в Глебово, чтобы полностью закончить переезд. Приехав в Глебово, отец первым делом зашел в сельсовет. Председателя там не было. В его кабинете сидела женщина средних лет, на столе у нее стояла пепельница, а во рту недокуренная папироса. Она встала, положила папиросу в пепельницу, ответила на приветствие отца, потом сказала :

     - Вы Василий Павлович , - и добавила – Петрофф, делая ударение на букву «ф».
     - Да, - ответил отец.
     - А я временно замещаю председателя сельсовета. Сам председатель  лежит в больнице в Кашине. У него открылась старая рана на ноге.

     Она говорила громко, но с какой-то хрипотцой, и отец немного растерялся, ибо видел впервые курящую женщину. В это время , постучавшись и дождавшись ответа, вошла Маша , секретарь сельсовета. Она поздоровалась с отцом как со старым знакомым и спросила:

     - Василий Павлович, уезжаете совсем?
     - Да, Маша, совсем.
     Они были ровесники, но Маша Горшкова отца называла всегда только так, как бы соблюдая субординацию. Маша протянула отцу листок бумаги, где был адрес той больницы, в которой лежал председатель сельсовета в Кашине. И от себя добавила:
     - Председатель очень просил вас, Василий Павлович, обязательно к нему зайти.
      - Зайду, Маша, обязательно.
 
     Отец еще раз очень внимательно посмотрел на Машу и вспомнил, - ведь они с Машей учились в одном классе когда-то. Как же давно это было, но что-то в памяти о ней сохранилось. Маша была добрая и веселая девочка, очень подвижная, отличница. Учителя всегда ставили ее всем в пример. Мать её была учительницей в этой школе. Отец её, Семен Горшков, погиб во время Гражданской войны, сражаясь на стороне красных. И вот она стояла перед отцом, взрослая женщина, в строгом черном костюме, в черном берете с красной звездочкой. Два ее локона выбивались из- под берета. Она была  в белой кофточке с красной  косынкой на шее. Она немного засмущалась и чтобы как то выйти из этой неловкости, сказала:

       - Ядвига Карловна, я пойду по заявлению к Верхотуровым, что-то там у них с соседями нелады.

      - Карашо, проговорила Ядвига Карловна на ломаном русском языке, - идите и разберитесь.

      - До свидания, - сказала Маша отцу, - а может быть и прощайте,- и вышла из сельсовета.

      Отец тоже перебросился несколькими фразами с заместителем председателя и попрощавшись, вышел из сельсовета. Ему вдогонку она крикнула, что если будет нужна ему помощь в пределах возможного, то она поможет.

      Но помощь сельсовета отцу уже была не нужна. За это дело взялся Тихон Павлович, он был бригадиром в Покровском, и попросив лошадь у председателя колхоза, решил отвезти весь наш скарб и нас всех вместе на телеге в Кашин. Скарб был небольшой – две табуретки, сделанные отцом, небольшой стол, два сундука, - один большой, другой черный маленький. И, конечно, взяли всю одежду. Часть её положили в большой сундук, а часть – в мешки.

     Особенно ценился маленький сундук. Там были фотографии и всё ценное, что было в семье, а особенно это была память нашего прадеда. Этот маленький сундук черного цвета я хорошо помню. В нём наша бабушка хранила всё самое сокровенное.

      Итак, нас вместе со скарбом привёз дядя Тихон в Кашин. А для нас – глебовских детей, - он был крестным отцом. Нас посадили на поезд, а скарб наш поместили в отдельный вагон. Мы приехали без всяких приключений в Москву на Савеловский вокзал.

      Но как мы и наш скарб перебирались на Ленинградский вокзал, - я не знаю, об этом взрослые никогда не говорили. А, может быть и говорили – откуда нас привезли в Кирилловку, - то ли со Сходни, то ли из Ховрина, где отец еще работал в депо. Но мы, дети были настолько малы, чтобы всё это запомнить, да это сейчас и не важно. Главное, закончилась наша эпопея жизни в Глебове и началась новая жизнь в Кирилловке, - это произошло в конце марта 1936 года.

      Отец в этот раз так и не побывал в больнице у председателя сельсовета в Кашине. Когда дядя Тихон привез нас в Кашин, началась нервотрепка с устройством, мама и бабуся были все время с нами, а отцу всё делать самому, - и покупать билеты, и сдавать наш скарб в багаж.

      Но на другой день, когда отец вышел на работу в депо, то случайно узнал, что из Ховрина формируется состав, где один вагон с очень ценным грузом направляется в Калинин. Отец попросился сопровождать этот груз и ему разрешили. Когда состав прибыл в Калинин, и груз был сдан, отец на перекладных поехал в Кашин. Приехав туда, и чтобы не идти в больницу с пустыми руками, он пошел на местный рынок. Был конец марта, и, конечно, ни фруктов, ни цветов не было. Тогда он купил две ватрушки и пол -литра варенца. Варенец был с пенкой, и очень аппетитно выглядел. С тем он и пришел в больницу.

      Председатель сельсовета лежал в общей палате, их там было шесть человек, и все с травмами, - у кого рука забинтована, у кого нога. Он лежал с краю у выхода, возле двери, и когда отец вошел в палату, председатель полулежа что-то читал. Увидев отца, он подтянул к себе костыль, и попытался встать. Отец быстро поставил сумку на пол и помог ему подняться. Потом они вместе вышли в коридор, и начался разговор на разные темы. Председателю сделали операцию, почистили старую рану, и он ходил с одним костылем. Они долго говорили, касаясь и политики. Отец спросил его – кто такая Ядвига Карловна.

      - Это большевичка  с дореволюционным стажем, очень хорошая женщина, преданная Советской власти. Она работала в райкоме инструктором, а сейчас, вот, меня замещает…

      Они еще долго говорили о разном, до самого ужина, и отцу надо было уходить, - еще добираться до Калинина. Поезд Калинин – Москва уходил глубокой ночью. Они попрощались, и председатель решил проводить отца до выхода. Там они опять остановились, и председатель, взяв отца за руку, сказал : 

      - На прощанье я дам тебе один совет. Да, кстати, ты еще не вступил в партию большевиков?
     - Пока еще нет, - ответил отец, - да и малограмотный я…

     - Дело не в грамоте, а в честности и верности избранному пути. Но это у тебя всё впереди. Вот те, кто в нас стреляли, - это ярые враги Советской власти. Сами они уйдет в небытие, но у них останутся дети, внуки… Вот тут то и скажется «голос крови». Остерегайся их, Василий…

      Он уже не говорил отцу – Васюха, а разговаривал с ним, как с равным, и как бы давал напутствие на дальнейшую жизнь отца.   

      «Пусть их меньше, но они грамотнее нас, их ровесников -  бедняков. Они полезут во все сферы деятельности людей. Они будут пионерами, комсомольцами,  -и даже членами партии большевиков, но в критические моменты для страны они выстрелят в спину, как стреляли их отцы и деды из обрезов по нам . Но эти «выстрелы» будут пострашнее. Поэтому, Василий, мы всегда должны помнить и быть всегда бдительны, понял, что я тебе сказал, а теперь иди».  Но тут отцу захотелось спросить, какова его, председателя дальнейшая деятельность после болезни.
 
      - У меня всё просто. Вот подлечусь и вернусь на старое место. Мы – большевики не уходим на заслуженный отдых, а нас уносят или увозят на катафалке, накрытом красным знаменем.  Ну а теперь иди, а то опоздаешь на поезд.

       Он слегка подтолкнул отца к выходу, поправил костыль и медленно пошагал в больницу.  Больше отец с председателем сельсовета не встречался, отец узнал о его смерти перед самой войной, весной 1941 года. Так отец всю свою жизнь чтил память о большом друге, большевике, о товарище по борьбе за Советскую власть.

        Отец вовремя приехал в Калинин, прокомпостировал свой ж/д билет и утром уже был в Ховрине. Отцу дали три дня отдыха, и он поехал в Кирилловку и был рад, что всё у него получилось. В это время мы, дети, осваивали новое жилье.  Наступил апрель, Шуре исполнилось 7 лет, Лиде –пять , а мне не было еще и трех лет.

       Что я пишу о тех событиях – всё из рассказов старших, особенно от бабуси, вспоминая по крупицам, анализируя и делая кое-какие выводы.

       Мы часто стали выходить на улицу. Всё нам было интересно. Снег таял, бежали ручейки, весна шла полным ходом.

      Отец по-прежнему работал в Ховрине в депо, приходил с работы поздно, и практически не мог ничего делать по ремонту дома. И вот на семейном совете решено было ему поменять работу. Наступило лето. И отец подал заявление об уходе из депо. Его долго уговаривали, им не хотелось отпускать ценного работника. Но потом руководство депо смирилось, и ему было  поставлено условие, чтобы он освободил данную ему жилплощадь. Отец с этим согласился и не жалел об этом. Тем более, что у него был хоть маленький, но всё же свой домик. Отец с мамой освободили комнату практически за один день. Кроме керосинки, немного посуды да постельных принадлежностей ничего не было.
       
Две табуретки они взяли с собой, а стол оставили в комнате. Стол был старый и не было никакого смысла везти его в Кирилловку. Так закончилась у отца с мамой эта ховринская эпопея, давшая огромный толчок вперед, в дальнейшей  нашей жизни.

                Сходня – Кирилловка

      После этого отец с мамой устроились работать на Сходню. Отец – на сходненский стекольный завод в пожарную команду пожарником, а мама - в зеркальную мастерскую. У отца стало больше свободного времени, чтобы заниматься своим домом. Так прошло лето, наступила осень, и отец стал готовиться к зиме на новом месте. Прежде всего, он выписал необходимое количество дров. Отец с мамой стали вместе подрабатывать в лесничестве. Отец всю зиму вязал метлы, а мама весной помогала сажать саженцы деревьев на вырубленных участках леса, тем самым мы практически обеспечивали себя дровами на всю зиму.

      Наступил 1937 год. У нас прибавление в семье. У отца с мамой родился четвертый ребенок – сын, и назвали его Владимиром. Это был шустрый подвижный мальчик, большой проказник, рано начал ходить. Когда приходили знакомые или родственники – все им любовались.

     И вот я хочу рассказать об одном жизненном сюжете, который мог бы произойти с Володей. Когда Володе было около года, к нам часто заходила в гости одна бездетная чета. Все наши родственники жили еще в Калининской области, а женщина из этой пары работала вместе с нашей мамой. Она очень завидовала нашей маме, но не черной, а белой завистью. Они приходили вдвоем с мужем, приносили всякие гостинцы и все время играли с Володей. Он их так полюбил, что шел к ним на руки, как будто к своим. 

     И вот однажды эта женщина при очередном посещении нас сказала маме и отцу, чтобы они отдали им на воспитание Володю.

     «Это с нашей стороны будет не усыновление, а только воспитание - говорила женщина, - Вовочка (они так называли его) так нам нравится, что мы порой теряем рассудок. Детей у нас не было и никогда не будет, мы для Вовочки сделаем всё. У нас большой дом, мы хорошо зарабатываем, Вовочка ничем не будет нуждаться. Когда он подрастет, мы ему скажем, что у него есть настоящие мама и папа, и даже бабушка. А нас пусть называет тетя Катя и дядя …(вот, дядю как звали, я не помню). Мы вместе с Вовочкой часто будем вас навещать, и, конечно, помогать, чем сможем. Смотрите Маруся и Василий Павлович, соглашайтесь…»

      Бабуся в этом не принимала никакого участия, но мама и отец наотрез отказались. Мне было тогда 4,5 года, и про это я пишу со слов мамы.

      В тот год Шура осенью пошла в школу, в первый класс. Приходя из школы, она часто говорила и делилась с нами, то есть со мной и Лидой, своими впечатлениями, какая у них хорошая учительница, а звать ее Ольга Моисеевна. Какие у них в классе хорошие девочки, и даже у нее появились две подружки из Кирилловки, - одна Оля, а другая Нина. Ходят в школу и из школы всегда вместе. Правда, у них в классе есть и хулиганистый мальчик Ваня, и живет он около колодца. У Лиды тоже появились подружки, - это Данилина Люся и Алексеева Нелли, живущие через дорогу. Люся была ровесница Лиды, и Нелли постарше ее на год.

      Время шло к Новому году, и вот он наступил – Новый 1938 год. Отец принес пушистую кудрявую елку из леса, сделал устройство наподобие креста и закрепил нашу елку на полу. И я впервые увидел этот праздник, как наряжают елку. Правда, настоящих покупных игрушек почти не было, но были самодельные игрушки, и особенно было много конфет в красивых фантиках, и даже были мандарины. Нас с Лидой предупредили, чтобы конфеты и мандарины висели до конца, то есть до тех пор, когда начнут разряжать елку. Мы, конечно, всё это уяснили, но всё же хотелось украдкой что-нибудь сорвать…

      Всю зиму мы с Лидой катались на сделанных отцом санках на буграх. Это так мы называем небольшие горки недалеко от дома. Иногда после школы к нам присоединялась и Шура, но это было редко. Шура была девочка серьезная и больше времени уделяла урокам.

      Наступил 1938 год. После Нового года к нам стали приходить письма от родных и близких из Калининской области. Из писем мы узнавали все новости, которые происходили в Глебове, в Покровском, в Матино. Новость из Покровского – сестра мамы Клавдия вышла замуж, и теперь ее новая фамилия стала Клюквина. У маминой сестры Анастасии, - ее любимой дочери Люсе исполнилось 2 года. Клавдия Петровна тоже ушла из материнского дома к мужу. В доме бабушки Мавры осталась самая младшая дочь Валентина Петровна.

       Второе письмо из Покровского перечитывали несколько раз, это было письмо от Тихона Павловича. В нём он просил нашего отца, чтобы отец помог ему перебраться из Калининской области в Московскую. На семейном совете было решено помочь Тихону Павловичу, и об этом ему тут же написали.

       Через два месяца дядя Тихон со своей новой семьей, то есть, с женой Шурой и небольшим имуществом приехал к нам в Кирилловку. Отец помог им устроиться на работу на Сходненский стекольный завод, а именно – дядя Тихон – в пожарную команду, а тетю Шуру устроили браковщицей.

      Дядя Тихон и тетя Шура прожили у нас до лета, затем сняли небольшую комнату около стекольного завода. А потом уже в конце года Тихону Павловичу выделили небольшую комнату в доме, где на первом этаже  размещалась вся пожарная часть. Наша бабушка так и не простила вторую жену Тихона, и всё время считала, что только она, Александра Васильевна виновата в разрушении семьи её сына Тихона.

      После этого мы получили письмо из Матино. В нем тетя Агаша просила отца о переезде к нам в Московскую область. С семьей тети Агаши  было гораздо сложнее, в её семье было пять человек, - Она сама, Блинов Егор Алексеевич и трое детей Мария, Настя и Михаил. Но что делать, надо помогать родственникам. И отец дал добро на переселение к нам семьи Блиновых.

      Летом этого года со мной произошел такой случай. Мама хотела помыть полы в обеих комнатах. Полы были старые и щербатые. Чтобы их отмыть, надо было чем- то на них воздействовать, кроме воды. А именно для этих целей у мамы в подполе стояла бутылка с каустической содой. Она взяла старую кружку, залезла в подпол, налила немного этой соды и поставили кружку на край люка, а сама опустилась в подпол, чтобы поставить бутылку на место. Я в это время крутился возле мамы, рядом больше никого не было. Я, видимо, захотел пить, и взяв кружку с этим смертельным напитком, взял в рот ее небольшое количество. Видимо почувствовав жжение, я выплюнул эту гадость. Раздался страшный рёв. Мама выскочила из подполья и, догадавшись, что произошло, схватила меня, стараясь открыть мне рот пошире. Я орал и не давался маминому осмотру. На мой крик прибежала бабуся и сразу всё поняла. Она закричала на маму, чтобы она срочно отвезла меня в больницу.

       Тогда мама в чем была, взяв меня на руки, выскочила на шоссе. Первая же машина остановилась, увидев взволнованную женщину с поднятой рукой и держащую брыкающегося ребенка. Меня привезли в Черногряжскую больницу, где меня тут же осмотрела женщина – врач. Мне сделали успокоительный укол, и маме тоже дали успокоительное, так как ее всю трясло «Его счастье, - сказала врачиха, что он сразу выплюнул эту отраву, а то быть бы большой беде». Она выписала рецепт и сказала – что и как надо делать и чем меня кормить в ближайшие две – три недели. Я, конечно, всё это смутно помню, и всё это пишу со слов мамы. 
      
      В самом конце 1938 года у нас в семье прибавление. У мамы с отцом родился пятый ребенок, мальчик, и назвали его Анатолием. Родился он слабеньким, и прожил всего две недели. Я это смутно помню, - маленький гробик стоял на столе, в гробу у него были цветы из разноцветной бумаги. Потом гробик с Анатолием положили в сани и отвезли на Черкизовское кладбище. Хоронили его только мама с отцом, и еще с ними была тетя Агаша, которая приехала посмотреть – где и как они будут жить после переезда.

      Наступил 1939 год. Семья Блиновых переехала к нам сразу после Нового года. Но приехали только дядя Егор и тетя Агаша, а дети остались в Матино. Было очень тесно. Мы жили в большой передней комнате, а Блиновы занимали заднюю маленькую комнату. Но, как говорится, - в тесноте, да не в обиде. Это продолжалось не более трех месяцев. С наступлением тепла Блиновы нашли себе новое жилье в деревне Морижкино в окрестностях Сходни. Они занимали одну половину частного дома, а хозяева – другую.

      Летом мы всей семьей были у них в гостях, кроме бабуси. Она осталась дома в Кирилловке. Это было недалеко от речки Сходня. Мы, дети, общались, играли в какие-то игры, купались. Правда, река Сходня в тех местах неглубокая, и для нас это было большим удовольствием, а взрослые решали свои проблемы.

       Потом к нам приехала Бадулина Настя – двоюродная сестра нашего отца. Она тоже пожила у нас недолго. Её отец устроил на работу на стекольный завод, а потом ей дали общежитие.
      И последней переселенкой была самая младшая сестра нашей мамы – Валентина Петровна. Она жила у нас всю осень 1939 года, а потом её, также как и Бадулину Настю, отец устроил на работу на стекольный завод, где ей потом дали комнату в общежитии, и она переехала от нас. (прим.ред.А после войны у нас жили Хлюстовы, Ковалевы и др.)

      Вот такая эпопея по переселению наших родственников из Калининской области в Московскую, и в этом большая заслуга нашего отца.

      За этот период – с 1939 года до начала войны к нам часто по праздникам в гости приходили и приезжали родственники, всегда было весело. Иногда, правда, дядя Тихон показывал свой характер, но его тут же усмиряла бабуся.

      За этот же период отец с дядей Тихоном в свободное от основной работы время занимались подработкой на дому. Они сделали станок для изготовления кровельного материала, называемого дранкой.  Устройство этого станка было такое: длинное водило, закрепленное в шарнирах и свободно двигающееся в пространстве. Снизу этого водила был прикреплен стальной плоский нож двумя болтами. Нож сдирал щепу, называемую дранкой определенной толщины. Из этой дранки отец сделал полностью сарай, то есть, стены и крышу, а также полностью перекрыл крышу на своем доме, так как старое покрытие пришло в негодность. А также с дядей Тихоном они сделали огромные «козлы» для распиловки бревен на доски. В это время было очень тяжело со стройматериалами. К отцу стали поступать заказы – кому подремонтировать крышу на доме, кому сарай перебрать, кому террасу застеклить. А иногда они делали и более тяжелую и сложную работу по замене нижних бревен (венцов) на доме, которые пришли в негодность. За это хорошо платили, и мы практически ни в чем не нуждались.

      В это время у меня появился товарищ – Данилин Виктор, и мы целые дни проводили с ним. Правда, он жил от меня через дорогу. Но в то время машин было мало, и мы частенько перебегали дорогу, - то он ко мне, то я к нему. Особенно мы любили играть в фантики. Что это такое? И он, и я собирали красивые обертки от конфет, называя их фантиками. Этот фантик мы складывали, чтобы получился небольшой квадратик, и мы играли в них, устанавливая очередность – кому первому начинать игру. Первый участник клал фантик на ладонь правой руки и бил ею о край стола. Фантик летел и опускался на поверхность стола. Второй участник своим фантиком делал те же манипуляции, и если его фантик касался первого фантика, фантик был выигран.

      Наступил 1940 год. Мама работала на зеркальной фабрике и нас с нею пригласили на Новогоднюю елку. Она мне приготовила стихотворение, чтобы я его выучил и там рассказал. Я был впервые на таком празднике, и это впечатление у меня осталось в памяти на всю жизнь. Меня поставили на табурет, и я рассказал это стихотворение. Рассказал я его без запинки. Другие дети тоже что-то рассказывали, но им помогали мамы, всё время подсказывая. Потом нам с мамой дали новогодний подарок, в нем были конфеты, печенье и даже мандарины. Мама была очень довольна, и несколько раз сказала мне – молодец! Я не помню автора этого стихотворения, но несколько строк из него я запомнил на всю жизнь. Вот они:
                Знаешь, мама, всех быстрей и выше
                Я хочу над Родиной летать…
 
                Через полюс, через океаны
                Без посадки полечу вперед.
                Ты гордиться будешь мною, мама,
                Как гордится мною весь народ!

     Потом мы пришли домой, и я всех угощал содержимым этого пакета. Я не знаю, могло бы осуществиться то, о чем было сказано в стихотворении, если бы не страшная трагедия нашей страны. Ну, об этом всё впереди…

     В конце марта у нас в семье произошло большое событие – семья увеличилась на одного человека. У отца с мамой родился шестой ребенок, мальчик, и мы все долго не могли подобрать ему имя. Долго спорили, особенно мы, дети. Мы уже повзрослели, с нами стали считаться, и, наконец, пришли к единому мнению, и назвали его Славой.

     - Ну, Слава, так Слава, пусть будет по -вашему, - сказали родители. И этим именем его зарегистрировали. ( Прим. ред. Мама кормила Славу грудным молоком. Из-за этого хотела уволиться с зеркальной фабрики, но ее не отпускали из-за производственной необходимости. И тогда ей пришлось совершить прогул, чтобы ее уволили, в соответствии с трудовым законодательством того времени.)

      В младенчестве он был очень спокойный мальчик, мало плакал и любил играть сам с собой самодельными игрушками. И порой засыпал тут же, где играл на коврике. Когда он научился говорить, то стал немного картавить, и я стал его передразнивать, не зная о том, что это плохо. Мама несколько раз делала мне замечание. Но потом, когда Слава пошел в школу и стал читать задания вслух, картавость вся прошла. На меня могут посетовать те, кто прочтет мои воспоминания, написанные о нашей семье: - а это зачем, такие мелочи? Мне хочется написать весь пройденный жизненный путь нашей семьи, и даже все мелочи, не говоря о крупных событиях, чтобы было всё понятно.

      Что было далее. Шура закончила успешно третий класс. Лида также успешно второй класс.  Отец с дядей Тихоном отремонтировали двор тете Паше. И даже заменили нижние венцы дома. Нам провели радио, в доме появилась «черная тарелка» на стене, называемая репродуктором. У соседей – тети Саши был большой урожай яблок. У них был хороший яблоневый сад. Яблоки падали прямо в наш огород. Мало того, что мы эти яблоки собирали у себя в саду, так и тетя Саша приносила нам очень много яблок. Мама с бабусей собирали урожай в огороде, а я собирал разное тряпье и пустые бутылки, - их в подполье было очень много. Василий Федорович очень любил спиртное, а пустые бутылки убирал в подполье. В то время по деревням ездили старьевщики и собирали старые вещи, пустые бутылки, давая взамен мячики на резинках, разные свистульки, «пугачи» стреляющие пистонами. Вот этим мне запомнился уходящий 1940 год.

       Закончилась война с белофиннами. Правда, для нас она, то есть для нашей семьи никакого горя не принесла. Мы ощущали ее слушая радио и чтения взрослыми газет.

       Наступил 1941 год. Мы елку наряжали каждый год, и в этот год нарядили тоже. Но теперь она у нас была гораздо красивее. Много появилось настоящих фирменных игрушек. Особенно мне нравились блестящие шары. Всем праздником руководила Шура. Она сама пела песенку «В лесу родилась ёлочка» и нас всех учила. Слава подрос и уже пытался встать на ноги. Но мама не разрешала, говорила, что всему свое время. Мы его сажали на одеяло под елку и ходили вокруг нее. Больше всех озорничали Лида и Володя. Они бегали друг за другом и чуть не свалили елку. В этот Новый год никто из нас не был на елке у родителей на работе. Но зато нам родители столько накупили гостинцев, что нам хватило почти на целый месяц. Новогодний праздник был и у школьников в Черкизовской школе. И Шура, и Лида о нем рассказывали, и всем было интересно их слушать.

      Быстро пролетели два зимних месяца, наступил март. Слава уже стал стоять, и даже делать небольшие шажки с помощью взрослых.

      Мы все чаще и чаще стали выходить на улицу, звенела капель, бежали ручейки, и мы с Володей пускали бумажные кораблики.

      Наступил май, зацвела черемуха у соседки тети Саши, - у них под окнами было большое дерево. Потом зацвела сирень у соседей и справа и слева, а у нас сирень была еще маленькая, и цветов на ней не было. У меня 22 мая был день рождения, и мне мама подарила деньги, - мелочь. Там были 10,15,20 копеек, так было принято тогда – это вместо серебра.  И тогда бабуся подарила мне серебряный рубль 1924 года из настоящего серебра. Это был самый дорогой подарок. И я с этим рублем вышел на улицу, весь наш прогон за изгородью был усеян желтыми цветами. Это были одуванчики – символ моего дня рождения. Я целый день всем своим товарищам показывал этот рубль.

      - Подумаешь, рубль… На него и купить то ничего не купишь. Вот моя сестра двоюродная из Москвы собирает копейки, - сказал Юра Кирюшин. – Как она соберет 400 штук, ей дадут патефон.
     - Да, не может быть, - сказал Сережа, живший тогда у Новожиловых.

     - Может, ответил Юра. Вот спросите у взрослых -  много ли копеек среди мелочи, и копеек там будет мало, потому что многие хотят иметь патефон…

      Меня так поразили эти слова, что я тоже стал собирать эти копейки.
      
      Шура закончила четвертый класс с похвальной грамотой. Лида тоже успешно закончила третий класс и перешла в четвертый. Я, когда был маленьким, думал, что Лида моложе Шуры на два года, а учится на один класс ниже. Я спросил у мамы – почему так. И мама мне ответила, что Лида пошла в школу в первый класс с семи лет, а все дети того времени шли в первый класс с восьми лет.

      21 июня у нашей мамы день рождения, и мы в своем узком кругу, то есть своей семьей вместе с приехавшей к нам маминой сестрой тетей Таней отметили мамин день рождения. Мама сама играла на балалайке и пела частушки. Было очень весело. Это было последнее веселье этого года, а может быть и во все последующие годы войны.

      Наступило 22 июня 1941 года. Началась Великая Отечественная война. 22 июня было воскресенье, и мы рано не стали вставать, тем более, что вечером 21 июня мы поздно легли спать. Утром рано отец ушел на дежурство на сутки. Поэтому, когда утром диктор по радио очень тревожным голосом сказал, что в 14.00 будет важное сообщение, будет выступать Вячеслав Михайлович Молотов, и это он повторил несколько раз. Мама с бабусей были очень взволнованы, мы же дети пока ничего не поняли. Мы с Володей взяли Славу за руки, и пошли гулять на бугры. Когда нам надоело быть на буграх, мы пошли домой. Бабуся поставила самовар и нас всех посадила пить чай. В это время и раздался голос диктора, он всех призывал к вниманию. Потом мы услышали голос Молотова. Он обратился ко всем гражданам Советского Союза. Он сказал: « Сегодня в 4 часа утра без всякого объявления войны Германия напала на Советский Союз. Некоторые наши города и населенные пункты подверглись вражеской бомбардировке….»

      Дальше я не стал слушать, выскочил из дома и побежал сказать моему товарищу Виктору. Виктор тоже уже узнал о войне. Он стоял с Федей Максимовым, недавно появившимся и жившим у Бурцевых. Федя был на два года моложе нас с Виктором. Но мы его не отвергали, и он всегда гулял с нами. Мы пошли гулять за Данилин дом в поле.

      Вот сколько лет прошло, а я хорошо помню, как Федя сорвал цветок ромашку и начал гадать на ней, отрывая лепесток за лепестком, он говорил – иха – наша –иха – наша , и так до тех пор, пока все лепестки не были оборваны. То ли он схитрил, то ли действительно так получилось, но последний лепесток закончился на слове – наша. Немного погуляв мы пошли по домам. Когда я переходил шоссе, то заметил, что все жители нашего края вышли из домов и обсуждали эту страшную весть.

      Но самый страшный момент нам пришлось пережить во время массированного налета немецкой авиации на Москву в июле месяце. Был тихий теплый вечер, разгар лета. По радио нам объявили воздушную тревогу. Мы выскочили из дома и спрятались все под кусты в саду. И тут начался налет. Все небо озарилось от лучей прожекторов, слышалось беспрерывное уханье зениток. Особенно страшнее всего было над лесом и над болотом за нашим домом. Я сам лично видел, как над нашим лесом три или четыре луча прожектора скрестились и в их лучах маленький блестящий самолетик, и вокруг него разрывы от снарядов. И никак не могли в него попасть. Так продолжалось какое- то время, самолет летел, а прожекторы его сопровождали, и летел он в нашу сторону, то есть на Москву. Потом один разрывчик все же достиг цели, снаряд видимо угодил ему в самое брюхо. Самолет мгновенно вспыхнул и стал падать. Прожектора еще некоторое время его сопровождали, потом переключились на другие цели.

      Огонь зенитных батарей был настолько интенсивен, что некоторые немецкие самолеты беспорядочно сбрасывали свой смертоносный груз прямо на лес и удирали. Весь наш лес до Клязьмы и Красной поляны был в воронках от немецких бомб. В Кирилловке были слышны крики, плач. Кто-то кого-то искал. У Бурцевых, где жили Максимовы, громко кричала тетя Дуня. Видимо потеряла в этой суматохе кого-то из младших детей.

       Бабуся встала и пошла в дом. Взяла икону и стала обходить наш сад, что- то громко говоря, всё время обращаясь к Богу. Так продолжался этот кошмар часа четыре. Потом всё стало стихать. Мы еще полежали немного под кустами и пошли домой. Утром отец пришел с дежурства и рассказал, что на Москву был совершен очень массированный налет, и наша воздушная оборона почти справилась с ним. Только три или четыре самолета прорвались в Москву и ничего страшного они не натворили. Так эта ночь была для нас боевым крещением. После этого налета на Москву в Кирилловке появилась зенитная точка с зенитной пушкой и прожектором.  По радио было сделано объявление, чтобы в каждом доме были средства тушения пожара, а именно: бочка с водой, ящик с песком, небольшие багры для растаскивания бревен. Все стекла в домах должны быть заклеены плотной бумагой. Вот так вся наша страна стала готовиться к отражению воздушной атаки.

      Но вот прошло лето в непрерывных бомбежках Подмосковья. Мы уже втроем пошли в школы: Шура в пятый класс на Сходню, мы с Лидой – в Черкизовскую школу. Лида – в четвертый класс, а я в первый. Весь сентябрь практически все ученики ходили в школы, как в Сходненскую, так и в Черкизовскую. А в начале октября большая часть учеников перестала учиться. Мы с Лидой оказались как бы в одном классе, то есть все четыре класса занимались вместе, потому что в каждый класс Черкизовской школы приходило по пять – семь учеников. Где-то числа 5-го октября вечером пришел отец (а он почти все время проводил на дежурстве, и мы ему вечером все вместе носили обед и ужин), и сказал мне, что я завтра в школу не пойду, а буду помогать ему копать бомбоубежище в лесу. Он разговаривал со мною как со взрослым, сказав, что после 20 октября его призовут на войну. Он так и сказал: - на войну.

      - Поэтому, - сказал отец, - за это время мы с тобой должны выкопать бомбоубежище. Видишь ли, немец всё прет и прет, и битва за Москву будет жестокая. Я уверен, что Москву мы не сдадим, но всё это время вам придется отсиживаться в лесу…

      Он взял лопату и топор, и мы пошли в лес. Мы перешли большую поляну. За поляной был хвойный лес, и дорога вела на Черную Грязь. Это место было на небольшой возвышенности, и убежище должно быть в виде большой норы. Когда отец приступил к работе, он сказал мне, чтобы я стоял на поляне и слушал, чтобы не прозевать гудок со стекольного завода. Не прошло и часа, как раздался этот гудок, и я ему быстренько сказал об этом. Отец тут же закончил, и мы с ним почти бегом отправились домой. Переодевшись в форму, он отправился на завод. Отец в лесу почти ничего не сделал. Ну что можно сделать за один час? Через два дня всё повторилось, и опять гудок не дал нам поработать. И тогда отец сказал :

     - Время идет, а мы ничего еще не сделали. Буду копать бомбоубежище около дома.

     Так и сделал. Вдоль дома между нами и тетей Сашей выкопали небольшое бомбоубежище, а сверху положили накат из бревен, заготовленных для дальнейшего расширения дома. В 20-х числах октября отец перевез нас на Гучковку, - ему дали комнату в бараке. Снега большого еще не было, и переезжали мы на телеге. Взяли только самое необходимое, так как понимали, что это временно. В комнате уже была печка – буржуйка, а дрова были в общем сарае. Через два дня после переезда отца призвали в армию на борьбу с врагом.

       Нам показали большое бомбоубежище, находящееся в овраге около стекольного завода. Так же в конце октября призвали в армию и брата отца – Тихона Павловича.

       В этом году у Тихона Павловича и Александры Васильевны родился сын, его назвали Женей. К ним переехала из Покровского старшая сестра тети Шуры Ольга Васильевна. Блиновы уехали в Калининскую область, в село Матино. После того, когда Егора Алексеевича тоже призвали в армию, Мария вышла замуж после окончания 10-го класса за своего школьного учителя Шевалдина Александра Яковлевича. Она перешла жить к мужу, где у него была небольшая комната на Сходне. Александра Яковлевича тоже призвали в армию в конце года, и Мария осталась жить в его комнате, и всю войну она жила в этой комнате на Сходне.

      Наша жизнь в бараке на Гучковке протекала однообразно. Наступили холода. Буржуйку топили целыми днями, чтобы не замерзнуть. При объявлении воздушной тревоги мы бежали в бомбоубежище, прихватив с собой одеяла, потому что налеты фашистов были частыми, иногда даже приходилось ночевать в бомбоубежище.

     Так прошел ноябрь, наступил декабрь.  Зима пришла злющая, морозы стояли под 40 гр. А немец подходил всё ближе и ближе. 6-го декабря, (мне этот день запомнился на всю жизнь) к нам в комнату пришел военный комендант и сказал, чтобы эту ночь мы провели в бомбоубежище. И добавил, что если враг прорвется через последний рубеж обороны перед Сходней, то здесь, на этом месте будет страшный бой, и наша задача военных сохранить жизнь гражданскому населению. И еще добавил: « Вон там за дорогой, идущей на Сходню, стоят два гвардейских миномёта, а попросту – «катюши». Если немец прорвется, то они будут вынуждены дать залп по наступающим немцам реактивными снарядами, и от вас ничего не останется».

      И тогда мама ему сказала:
     - Вы видите, какое у нас положение. Половина семьи болеет, высокая температура, кашель. Какую ночь мы спим, не раздеваясь.

       И действительно, - мы лежали кто на кровати, кто на полу одетыми, все кашляли, да и в комнате было холодно. Дрова в общем сарае кончились. Приходилось ломать на дрова строения, оставленные хозяевами.

     - Поэтому мы в бомбоубежище не пойдем, - повторила мама, - а здесь мы можем хоть немного подтопить вот эту печку. А там, в бомбоубежище мы просто погибнем от холода. И если, суждено нам погибнуть, то погибнем все вместе от этого страшного боя.
    - Ну, смотрите, дело ваше, я вас предупредил, -ответил комендант.

     В эту ночь мы не спали, подбрасывали в печку несколько досточек, которые я подобрал на улице еще днем. Бабуся держала в руках горящую свечку и всё повторяла какую- то молитву. А общий свет давала коптилка, заправленная керосином. Время от времени мы слышали гул канонады, слышимый через тонкие стены барака. Задремав, бабуся уронила свечку, и у нас чуть было не случился пожар. Утром она рассказала, что у нее было видение сквозь дремоту: будто к нам в комнату ворвался немецкий офицер и потрясая оружием, что-то заорал на своем языке, от чего бабуся сразу очнулась. Вот в это время и раздался голос того коменданта. Он говорил громко, чтобы его все слышали:

      - Радуйтесь, граждане, нашей небольшой победе. Немцев отбросили от Крюково на несколько километров…

      Я думаю, что в это время наступил перелом в войне под Москвой. На радостях мы утром 7 декабря, согрели чай на буржуйке и пили его с сахаром, припрятанным бабусей на «черный день», но этот день оказался светлым.

       На другой день, 8 декабря мы с бабусей решили навестить нашу деревню Кирилловку. У нас температуры не было, и чувствовали мы с ней себя неплохо. Оделись потеплее, время было около 10 часов утра, день был морозный, но ветра не было. Светило яркое солнце. Мы шли медленно по узкой тропинке, которая шла от барака до большой дороги. Свернув на большую дорогу от Гучковки до Кирилловки, мы пошли быстрее.

        И только мы опустились в низину дороги, то есть в овраг между Гучковкой и Кирилловкой, как над нами появился самолет. Это был немецкий разведывательный самолет – «Рама». Так его называли наши бойцы за его такой вид. Он был двух килевой, и если на него смотреть снизу вверх, то он действительно напоминал раму. Бабуся мне крикнула: «Ложись», и сама бросилась в снег рядом с дорогой. Я немного замешкался, и тоже бросился в снег по другую сторону дорогу.

      Самолет летел очень низко и как бы играл с нами. Как кошка с мышкой. Дал очередь из пулемета по нам. Я звук выстрела не слышал, но увидел, как в метрах 5-6 взлетели снежные хлопья. Может, летчик хотел нас просто попугать, ведь цель его полета была разведка после поражения под Крюковом. Мы долго лежали в снегу до тех пор, пока не прекратился звук улетевшего самолета.

      Потом мы пошли домой в Кирилловку. К нашему удивлению, солдат, стоявших у нас в доме, уже не было. «Катюши», стоящей возле самого леса, вернее между лесом и буграми за соседским домом тоже не было. Около дома нас встретила наша собака Цыганка. Радости ее не было предела. Когда мы уехали на Гучковку, собаку нашу с собой не взяли. Там ее было некуда поместить, да и дом должен был кто-то охранять. Мы с бабусей раза три за ноябрь приходили и кормили свою Цыганку, но потом в наш дом пришли солдаты.  Это был оборонительный рубеж после Черной Грязи, и эти солдаты кормили нашу собаку.     В доме стоял хаос, всё было разбросано, но ничего не пропало.

       Когда мы вышли из дома, чтобы осмотреть его снаружи, то увидели свою соседку тетю Сашу. Она тоже пришла проведать свой дом. Они с бабусей стали обмениваться впечатлениями. Потом тетя Саша позвала бабусю посмотреть дом Кирюшиных, так как в него попала бомба. Но бабуся отказалась, и с тетей Сашей пошел я.
 
      Во дворе дома Кирюшиных тоже стояла воинская часть с обозом. Бомба попала прямо во двор. Было убито несколько лошадей и тех солдат, что смотрели за лошадьми. Тут же во дворе была вырыта братская могила, где были похоронены погибшие воины. Убитых лошадей, видимо, куда -то увезли, и только одна лошадь, почему- то оказалась в канаве на нашей стороне шоссе. Видимо, когда бомба попала во двор, лошадь была ранена, и перебежала от этого ада через дорогу на другую сторону. Тут и настигла ее смерть. Нам с тетей Сашей стало жутко, и мы поспешили побыстрее уйти к себе домой.

       Погибших солдат через некоторое время перезахоронили за изгородью Кирюшиных тоже в братской могиле. И только после окончания войны останки погибших воинов были перезахоронены в братской могиле на Гучковке, где был детский дом детей, у которых погибли родители в этой войне. Там был создан большой памятник погибшим воинам, и дети-сироты за ним следили, берегли его и ухаживали за ним.

       Мы с бабусей побыли еще немного в нашем доме, навели там кое-какой порядок и пошли на Гучковку к себе в барак. Собака наша Цыганка провожала нас до поворота на Гучковку. Потом остановилась, села на задние лапы, тявкнула несколько раз, - это было ее прощание с нами. К сожалению, она погибла под колесами автомобиля.

       Когда мы пришли к себе в барак, мама сварила суп, и все ждали нас. Мы все вместе сели за стол, и мы рассказали за обедом, что с нами произошло, когда шли в Кирилловку. Потом бабуся сказала, что пора перебираться в свой дом. Там всё в порядке и даже бомбоубежище в целости и сохранности. Так мы и сделали- потихоньку – помаленьку мы переносили вещички.
      
      Наступил 1942 год, который мы встречали уже в своем доме. Елку в этом году мы не наряжали, и без того было много проблем. Воздушные тревоги были не очень частыми, и теперь нам было полегче. Воздушную тревогу объявляли по радио, и еще об этом извещал гудок со стекольного завода. Мы спускались в бомбоубежище около дома и сидели в нем до объявления отбоя.

      После Нового года мы все трое пошли в школу. Шура – в свой класс на Сходню, а мы с Лидой – в Черкизовскую школу. В школу ходило очень мало учеников – по пять – восемь в каждый класс. Занимались все вместе в одном классе. Преподавали одновременно четыре учительницы, каждая своему классу. Когда объявляли воздушную тревогу, то уроки прекращались, и все шли в бомбоубежище, и там сидели до отбоя. Затем опять приступали к занятиям.

      Сразу после нового года мы получили письмо от отца. В нем он писал, что жив-здоров, и что они бьют врага под Ржевом. Что немец потихоньку выдыхается, и что недалек тот день, когда эту нечисть погонят назад.

      Зима потихоньку отступала. Это была очень суровая зима, снежная и холодная. У соседки тети Саши погиб от морозов весь фруктовый сад. У нас яблоньки были молоденькие, и они стойко перенесли эти жуткие морозы.

      Наступил май. Всё зацвело, зазеленело. В школы ходили последние денечки. Казалось бы, наступил мир, но нет, - война давала о себе знать. В последние дни мая был страшный налет вражеской авиации. Пострадала больница в Черной Грязи путем прямого попадания бомбы. У нас в Кирилловке тоже была сброшена 1000 килограммовая бомба за деревней, образовав огромную воронку. Пострадали многие деревни Химкинского района. В этот налет пострадал и Сходненский мост через железную дорогу на самой станции.

      Наступило лето, и мы, кирилловские школьники под руководством учительницы стали помогать колхозу по прополке различных овощных культур. Сорняк был страшный- сурепка.  Поля от этого сорняка казались желтыми. Работали с 8.00 до 13.00 – только до обеда. После обеда отдыхали. После того, как работы были закончены, наша учительница выдавала по 50 граммов черного хлеба. Работали только добровольно, ибо понимали, что помогаем и колхозу, и себе и стране. За работу нам писали трудодни. Чтобы заработать трудодень, работать приходилось 2,5 – 3 дня, то есть в день получалось 30-40 соток, или 0,3-0,4 трудодня. Грядка длиной 50 метров оценивалась в 30 соток, или в 0,3 трудодня. После прополки у многих на ладонях были кровавые мозоли и волдыри. Работали всё лето и не жаловались, и все понимали, что это необходимо, что так надо. Лучшей колхозной работой, на мой взгляд, был сенокос. Мы помогали ворошить сено и уминать его на телеге, а также уминать сено при закладке в сарай.

       В это лето стали убирать защитные сооружения, называемые «ежами». Потом противопехотные, – между Кирилловкой и Черкизовом. «Ежи» - это противотанковые металлические сооружения, сделанные из старых рельсов, сваренные между собой и представляющие для вражеских танков большое препятствие. Противопехотные сооружения - это полоса шириной 4 метра, утыканная деревянными кольями и соединенными колючей проволокой. Снизу на земле были замаскированы противопехотные мины и бутылки с горючей смесью. Третьим сооружением у нас был ров шириной 4 метра и глубиной тоже 4 метра. Он тянулся от Сходненского оврага до реки Клязьмы. И даже после окончания войны он еще долго не был засыпан. А также на въезде в Черкизово на территории бывшей ветлечебницы был огромный ДОТ, сооруженный из железобетонных блоков. И из бойниц его простреливалось всё Ленинградское шоссе.

       Вот и представьте себе, если бы немецкие танки прорвались бы в Кирилловку, - от такого заградительного огня от Кирилловки ничего бы не осталось. И всё же один немецкий танк прорвался до Черной Грязи и был подбит на опушке леса. И мы, дети, бегали лесом до этого подбитого немецкого танка и даже садились на его броню, крутя его башню за ствол пушки. И гибли дети нашего возраста от 8 до 12 лет, так как были очень любопытны, и находя взрывчатые вещества, старались их разобрать, рассмотреть – что внутри находится. И конечно, происходил взрыв.

       У нас в Кирилловке было два таких случая, - один со смертельным исходом, другой потерей ноги. Первый случай – Игорь Демьянский. Ему было 14 лет. Он нашел гранату и решил ею глушить рыбу на реке Клязьме. Только приготовился её бросить, она взорвалась у него в руках. Он погиб.
Второй случай – Толя Морозов по прозвищу Мустафа, и прозвище он это  оправдывал, так как был очень похож на Мустафу  из кинофильма «Путевка в жизнь». Он тоже нашел гранату и начал ее бросать. Первый раз бросил – она не взорвалась. Второй раз бросил, и тоже не взорвалась. Тогда он подошел к гранате и пнул ее ногой. Произошел взрыв, и Толя Морозов остался без ноги.

      Много таких случаев было и в других деревнях. У меня тоже было несколько моментов, когда я, не понимая, подвергал свою жизнь опасности. Дело в том, что ликвидаторы, то есть саперы, разминировав полосу препятствия, пропускали бутылки с горючей смесью, а в них был обыкновенный бензин с ампулой зажигания. Я осторожно откупоривал бутылку, которая была закупорена резиновой пробкой, затем выливал бензин в какую – нибудь емкость, а потом осторожно вытаскивал ампулу зажигания. Ампула зажигания – это стеклянная трубочка, длиной с обыкновенный карандаш, залитая горючей смесью и запаянная. Когда бутылка и ампула разбивались, моментально происходило возгорание её содержимого, и соответственно, горение объекта. Вот так же от этой безрассудной деятельности сгорели два подростка в Черкизово. Но это была война, а нам подросткам всё было интересно, и за это расплачивались ребята – кто жизнью, кто ампутацией ноги или руки.
      Ну, ладно. Хватит об этих страшных случаях.

      1 сентября 1942 года я пошел в школу во второй класс. Виктор Данилин остался на второй год в первом классе, и мне без него было очень скучно.
Шура и Лида стали учиться вместе соответственно в шестом и пятом классах Сходненской школы.

      За весну и лето от отца пришло несколько писем. В них он сообщал, что жив и здоров, но в них чувствовалась какая-то тревога. Он писал, что идут тяжелые бои, что враг еще очень силен, и что наше наступление приостановилось. Осенью пришло еще одно письмо от отца, и потом писем не стало.

      В семье Королевых, то есть у маминой сестры Татьяны Петровны и дяди Миши родился мальчик и назвали его Виктором. Дядя Миша в действующей армии не был, а был в ополчении, защищая Москву.

      В конце ноября к нам приехала тетя Агаша. Она приезжала к своей дочери Марии, которая жила на Сходне. Посидели, пообщались, а потом мы ей сказали, что от отца давно не было писем. Она тут же раскинула карты и стала гадать. И всё то у нее получалось хорошо. И в конце гадания она долго перекладывала одну и ту же карту в колоду, и эта карта возвращалась на свое место. И тогда тетя Агаша сказала:
      - Ждите, скоро придет вам письмо.

      Она побыла у нас недолго и поехала к Марии.
      И действительно, в начале декабря пришло письмо от отца, но обратный адрес был другой. Мы сначала испугались, - в то время приходило много «похоронок», но потом успокоились, - ведь адрес наш был написан его рукой. Письмо было из госпиталя. В нём он сообщал, что был тяжело ранен в левую руку осколком от мины. Рука пока не действует, но врачи обнадеживают, что со временем будет лучше. Плохо то, что перебит нерв. На этом письмо заканчивалось. Он всем передавал большой привет и новогодние поздравления с большим пожеланием всего хорошего в Новом году. На семейном совете решили не ждать Нового года, а немедленно к нему поехать и всё на месте узнать. На другой день, не откладывая мама поехала к отцу в госпиталь (Прим.ред. Нижний Новгород.)

      Там она пробыла всего три дня, и, вернувшись, всё нам рассказала. Мы были рады, что отец, хоть и раненый, но скоро вернется к нам живой. И в этом было наше семейное счастье.

      Наступил 1943 год.
      Теперь Новый год мы встречали с наряженной елкой. Было весело. Правда, дорогих гостинцев не было, как раньше, время было тяжелое, война продолжалась. Но для нас война практически закончилась. Всё, что напоминало о войне – это заклеенные окна бумажными полосками, бочка с водой, ящик с песком, да и бомбоубежище. Но оно стало практически не нужным.

      После Нового года пришло письмо от отца, где он писал, что рана потихоньку затягивается, но рука, всё же не действует. Ему обещали сделать протез для дальнейшей разработки руки.

      Прошел январь и февраль, наступил март, и на нашу семью снова обрушилось большое горе. Дело в том, что заболел Володя, жалуясь на боль в горле. Мама с Шурой отвезли его на санках в больницу на Черную Грязь, и там поставили диагноз – подозрение на дифтерию. И сказали – немедленно везти в инфекционную больницу в Крюково. Там диагноз подтвердился, и через неделю Володи не стало. Чем его болезнь была вызвана, - мы не знали. Чтобы Володю похоронить, мама опять поехала к отцу в госпиталь. На другой день они вернулись. Отца отпустили из госпиталя на три дня. И вот мы с отцом стали делать гроб. Левую его руку мы привязали к туловищу, и гроб он начал делать одной рукой. Я ему во всем помогал, - где поддержу, где отпилю, где построгаю. Так общими усилиями мы за один день сделали гроб для Володи. Доски у нас были в сарае. С этим проблем не было. На крышке гроба сделали квадратное отверстие и врезали стекло, - маме еще в больнице сказали, что хоронить его надо с закрытой крышкой гроба. Мама попросила у председателя колхоза лошадь с санями. Снега было еще много, и сани были удобнее, чем телега.

      Ранним утром мама с отцом и с Блиновыми дядей Егором и тетей Агашей поехали за Володей. Дядю Егора к этому времени комиссовали из армии по состоянию здоровья, а тетя Агаша приехала из Матино его встречать. И вот в это горестное для нас время они и появились у нас. Дядя Егор взял на себя управление лошадью.

      Обратно они вернулись часов в 12, остановились на обочине дороги. В санях стоял маленький гроб с Володей. Отец вошел в дом и сказал:

      - Идите, прощайтесь, на кладбище вы не поедете, потому что на улице очень холодно, да и ветрено…

      Мы четверо – я, Шура, Лида и бабуся оделись и вышли попрощаться с Володей. Крышка гроба была закрыта, и мы прощались с Володей через стекло. Когда подошла моя очередь попрощаться, я заглянул в это окошко и увидел Володю. Лицо его было спокойное, он лежал словно живой, будто что только уснул. Вес лик его говорил: «Не плачьте, что делать, видно у меня такая судьба…».

      Мы, дети, все уткнулись в маму и тихо плакали, что-то бормоча. Мама гладила нас по головам, приговаривая: «Поплачьте, поплачьте, вам легче будет. Потом бабуся нас повела домой, а сани с Володей медленно, скрипя полозьями, поехали на кладбище.

      Когда мы пришли домой, то устроили такой рев, что бабуся еле -еле нас успокоила. Потом, успокоившись, я своим детским умом понял, что такое смерть и как она отбирает жизнь у людей.

      После похорон устроили небольшие поминки, пили красное вино. Где его достали, я не знал, видимо его принесла тетя Агаша. Нам, детям налили фруктового чая. Тогда этот чай давали по карточкам. Он был вкусный, и даже его можно было есть в сыром виде.

      И только Слава ничего не понимал, и всё спрашивал, - а где Вова. Он так его называл, и все отшучивались – как ему сказать, - ведь все равно не поймет, ведь ему было в то время всего 3 года.

      После поминок Блиновы ушли на Сходню к Марии. Мы остались своей семьей, отец лег спать, ему рано надо вставать, чтобы успеть во время вернуться в госпиталь. Шура и Лида тоже легли спать. Я полез спать на печку, бабуся прикорнула в своем чуланчике, и только мама спать не ложилась. Слава, как обычно, спал в своей кроватке в большой комнате. Мне на печке стало жарко, и я слез с нее, чтобы занять свое место за маленькой печкой в большой комнате. Когда я вошел в переднюю комнату, то увидел неяркий свет от свечи.

      В передней комнате сидела мама и держала в руках на блюдечке огарок свечи и фотокарточку, на которой были сняты мама и Володя, когда он был совсем маленький. Я подошел к маме, дотронулся до ее плеча. Она вздрогнула, повернула голову в мою сторону и ничего не сказала. Потом повернувшись опять к фотографии, она проговорила:

      - Наверное, мы с отцом сделали большую жизненную ошибку, не отдав Володю на воспитание моей подруге Екатерине. По всей вероятности, он был бы жив…
      - А почему, - спросил я.

      - Да потому, что в большой семье трудно уследить за всеми детьми. Вот и за Володей мы не уследили.
      Мама снова повернулась ко мне:

     - Бабуся сказала, что будто бы Володя пососал сосульку с крыши дома. Бабуся его за это конечно отругала, но может быть он и не от этого заболел… Ну, иди, спи, а я еще немного посижу и пообщаюсь с ним.
     - Как это?, - спросил я.
     - Иди, иди, тебе пока это не понять…

     Я пошел спать и долго не мог заснуть. А ночью мне приснился сон, как будто я гляжу в окошечко крышки гроба и там никого не вижу. А сзади меня Володин голос говорит:

      - Чего смотришь, там никого нет. Я уже на небесах. (Так бабуся сказала Славе.)
      Я оглянулся и тут же проснулся. Ни отца, ни мамы в доме не было, и только фотокарточка мамы с Володей лежала на подоконнике около огарка погашенной свечи.
      Я спросил у бабуси – где мама и папа?

     - Папа уехал рано утром в госпиталь, а мама уехала его провожать.
      Отец сам сказал, что будить никого не надо, у всех это был трудный и печальный день. Так наша семья стала меньше на одного человека.

      Мы по -прежнему ходили в школы: Я – в Черкизовскую, а сестры в –Сходненскую. Время летело быстро. Не успели оглянуться – и конец учебного года. На этот год, или лучше сказать, лето, я решил не работать в полевой бригаде, а лучше кого-нибудь пасти. Я пошел в правление колхоза Кирилловки. Там мне сказали, вакансия пастуха телят занята. А вот свиней пасти хоть завтра можно начать. Мне тут же сказали, что заработок мой 0,75 соток в день. Так я начал пасти свиней.

      Через месяц мне пришлось поменяться с Сережей Илюшиным. Он стал пасти свиней, а я - телят с Лешей Романовым. Сереже было лучше и удобнее пасти свиней, так как его мать была свинаркой на скотном дворе.

      Шуру после окончания шестого класса мама отвезла в Покровское к бабушке Мавре. Лида работала в колхозе в полеводческой бригаде старших школьников. В доме остались только бабуся и Слава. Вот со Славой произошел удивительный случай.

      Был разгар лета. Все были заняты работой, в том числе и бабуся, она что-то делала в огороде. Славе, видимо, надоело крутиться вокруг нее, и он потихоньку от нее убежал. Как уж он открыл калитку, а может, ее просто забыли закрыть, он вышел, как- то перешел шоссе и по другой стороне деревни задворками пошел по направлению к станции Подрезково. Я об этом узнал только вечером, когда пришел домой. Бабуся сказала, что она не сразу хватилась его, а когда хватилась, то стала бегать по соседям всех спрашивая и страшно испугалась. И вдруг, о чудо – Славу вела незнакомая бабусе женщина. То ли она знала, что этот мальчик из семьи Петровых, или он сам сказал ей, бабуся, не дослушав ее объяснений, поблагодарив женщину, схватила Славу и понесла домой. Больше уже она Славу от себя не отпускала. Потом, то ли маме, то ли Лиде кто-то сказал, что Слава дошел почти до станции Подрезково. Я в это не верю. По всей вероятности, Слава по другой стороне деревни задворками дошел до скотного двора, там его и увидела эта женщина. Славе тогда было 3 года с небольшим.

      В августе у нас была большая радость, - отца выписали из госпиталя, и в связи с тяжелым ранением его комиссовали. Он приехал сам, как и положено, в военной форме, но рука его так и не действовала, на руку был надет протез, который должен помочь ему в разработке руки.
 
     В это время нам пришло письмо от дяди Тихона, что он лежит в госпитале с тяжелым ранением ноги.

      1 сентября, как и положено, мы пошли в школы. Шура пошла в седьмой, а Лида в шестой класс Сходненской школы, а я - в третий класс Черкизовской школы. 12 сентября в нашей семье – большое событие, у наших родителей родилась дочка, и назвали ее Надеждой. Так в одном году – два события. Первое – большое горе, второе – большая радость.

      Отцу не дали отдохнуть даже и месяца, стали уговаривать его принять председательство Кирилловского колхоза. В то время у нас председателем был человек преклонного возраста, и дела в колхозе шли плохо. Не дожидаясь Нового года, на общем собрании колхозников нашего отца выбрали председателем единогласно. Отец взялся за это дело с большим энтузиазмом, и дела в колхозе стали выправляться.

      Тихона Павловича в конце года тоже выписали из госпиталя, и тоже комиссовали в связи с тяжелым ранением. Нога его стала на несколько сантиметров короче, и всю оставшуюся жизнь он носил специальную обувь.
      У маминых сестер – тети Насти и тети Клавы, большое горе, - они обе получили похоронки на своих мужей, а у тети Насти двойное горе, ее дочь Люся заболела тяжелой болезнью – туберкулезом. Люсе тогда было 8 лет, а дочке тете Клавы Римме – исполнилось 5 лет.

      Наступил 1944 год.               

      Но давайте вернемся к тому периоду, и к встрече 1944 года. Когда отец стал председателем Кирилловского колхоза еще до Нового года, правление колхоза решило устроить Новогодний праздник для детей дошкольного возраста. Праздник решили устроить в помещении правления колхоза. За это взялась тетя Шура Светцова. Правда, у нее самой детей не было, но говорили, что она очень любила детей. На колхозные деньги закупили подарки для детей, подсчитали, - сколько их в деревне, и стали готовиться к празднику. Поставили большую елку, и что удивительно -  нарядили её настоящими игрушками, и все родители, чей ребенок попал под статус участника, начали ему готовить маскарадные костюмы. Мы знали, что от нашей семьи на празднике будет Слава. Сейчас я не помню, кто предложил для Славы новогодний костюм маленького солдата – воина. Сказано – сделано, и мама стала шить для Славы этот костюм из отцовской военной формы. Всё получилось замечательно. Маленькая гимнастерка, маленькие галифе с характерными боковыми выпуклостями. Сапоги, или назовем их сапожки, сшитые из материала черного цвета. Но зато и пилотка, и ремень были настоящими, причем на пилотке была приколота звездочка. Таким образом Слава предстал перед участниками праздника в образе воина – освободителя.

      Я и сейчас вспоминаю это с восторгом и сожалением, что не было возможности это все сфотографировать. Всем было весело, все участники были удивлены этим костюмом. И только Слава был невозмутим, видимо, он  не совсем вжился в этот образ, но, тем не менее, он получил главный приз – самый большой кулек с гостинцами. Мы долго вспоминали этот праздник для детей и для взрослых во время войны. Это была отдушина в то тяжелое время, время голодного детства, время невысохших слез, время страшных воспоминаний.
 
      После нового года во время новогодних каникул у нас в Черкизовской школе тоже устроили праздник с наряженной елкой, но, конечно, без всяких подарков. На этом празднике мы под руководством учителей пели, разыгрывали небольшие сценки, читали стихи.

       Война уже была где-то далеко от нас, и её мы ощущали только по сообщениям по радио, да и по салютам, которые символизировали победы по освобождению занятых фашистами городов.

       Сразу после Нового года в начале третьей четверти меня приняли в пионеры. До этого нас считали октябрятами, но никаких символов октябрят мы не носили. Да и в то время их просто не было. Значок октябренка появился гораздо позже. В пионеры же нас принимали в торжественной обстановке, и мы давали клятву. Начиналась она такими словами: « Я юный пионер Советского Союза перед лицом своих товарищей торжественно
клянусь быть честным, и так далее. В конце этой клятвы вожатая говорила : «Будь готов!». И мы отвечали : «Всегда готов!». Потом мне вручили красный галстук со значком – зажимом, и вожатая надела его мне на шею.

       Потом наш третий класс попросили остаться после уроков. С нами осталась и наша учительница Ольга Моисеевна. К нам пришла наша пионервожатая. Она сказала, что пионеры нашей школы – это пионерская дружина, а наш третий класс будет пионерским отрядом.

      В нашем классе было 25 учеников. 19 из них стали пионерами. Пионервожатая сказала, что те, кто еще не вступил в пионеры (она посмотрела на учительницу, и та кивнула ей головой), могут пойти домой. И тогда не пионеры дружно встали, послышалось хлопанье крышек парт, и они вышли из класса. Потом пионервожатая сказала, что нам нужно выбрать председателя совета отряда и трех звеньевых.

      Председателем совета отряда выбрали девочку, отличницу, а меня – звеньевым третьего звена. Так я стал пионером. До меня в нашей семье и Шура, и Лида тоже были пионерами. Дома ко мне все отнеслись с пониманием, увидев у меня на шее красный галстук, а Лида подарила мне книгу А.Гайдара «Тимур и его команда». Эту книгу Лиде тоже кто-то подарил, а кто – я не знаю. В школе между нами пионерами была такая игра – шутка: я брал своего приятеля за галстук, а он мне говорил: «Не трожь  рабочую кровь, она и так пролита!»

      И вот, касаясь этих воспоминаний, я хочу себя перенести из детства уже в старость, касаясь именно этой темы.  (часть рассуждений опущена)

      А теперь я опять хочу вернуться в детство. Зимние и весенние месяцы быстро пролетели, закончился учебный год, а лучше сказать – первая половина 1944 года. Я перешел в 4-й класс, Лида – в 7-й класс, а Шура закончила семилетку, и поступила на чертежные курсы в Москве.

      Отец полностью окунулся в колхозные дела. Мы его почти и не видели. Он уходил на работу рано утром, приходил с работы поздним вечером.
      Весь 1944 год был для отца самым лучшим, самым успешным годом
председательской деятельности, этому, видимо, способствовала ему сама природа. По всем видам деятельности колхоза, а именно по животноводству, по урожаю сельхозпродуктов колхоз вышел на общее второе место по району.

      На один трудодень колхозники получили по 4 кг картофеля, а это был самый основной продукт в то время. Я также, как и в прошлом году , пас телят, но уже не с Лешей Романовым, а с Мишей Романовым. Оплата руководства Кирилловского колхоза в то время была такова:
                1. Председатель колхоза = 2 трудодня в день.
                2. Бригадир колхоза        = 1,5 трудодня в день.
                3. Заведующий МТФ      =  1,5 трудодня в день.
                4. Счетовод колхоза       =  1 трудодень в день.

      Все эти люди в самый разгар летних работ бросали свое управление и помогали колхозу физически на общественных началах, то есть добровольно, не требуя за это какой-то оплаты. Да и дети колхозников в трудное время, когда не хватало рабочих рук, особенно в сенокос, безвозмездно помогали колхозу, совмещая эту помощь как бы с игрой. Но это только возможно, когда колхоз в одной деревне, всё у всех на виду, даже самый ленивый в бригаде не посмеет работать, как говорится «спустя рукава». И особенно ценно, что все поля примыкают к деревне, и не тратится время на переезд.

      Отец как-то принес домой старый план расположения полей, весь истертый от длительного пользования, и он годами не обновлялся.  Шура в это время уже закончила чертежные курсы, и начертила на новом ватманском листе план полей Кирилловского колхоза. Отец был очень доволен. План получился очень красивым и понятным.

       По осени, как и обычно, мы с Лидой пошли в школы, она на Сходню в седьмой класс, а я в Черкизово в четвертый класс.

       Еще летом от тети Агаши пришло письмо. В нем она просила отца подыскать ее семье какое-нибудь жилье для переезда опять в Московскую область. Отец дал согласие, и семья Блиновых переехала к нам в Кирилловку и заняла дом Новожиловых, пока он пустовал. Дядя Егор устроился на какой-то завод в Москве шорником, тетя Агаша стала работать в Кирилловском колхозе конюхом. Настя стала работать продавщицей в Черкизовском магазине, а Миша пошел в пятый класс в Дмитровскую школу, что на станции Планерная.

      Подошел конец года. В Кирилловском колхозе осенний праздник «Отчетная». Это итоги за прошедший год. Отца наградили за высокие показатели двумя отрезами хорошего сукна. Из них потом будут сшиты два пальто для Шуры – одно осеннее, другое зимнее.
 
     Перед самым Новым годом отца вызвали в район. Мы, да и сам он недоумевали – зачем это. На другой день он уехал, и мы ждали его целый день. Приехал он только к вечеру и сразу всё нам рассказал. Его попросили как члена партии, как передового председателя колхоза принять Черкизовкий колхоз, в котором произошел полный упадок. А бывшего председателя Федотова наверное будут судить.

      -Ну, и я согласился, а что мне было делать, если мне доверяют, надо оправдывать это доверие…

      Наступил 1945 год. С самого начала Нового года отец стал председателем Черкизовского колхоза. Село Черкизово раза в два больше, чем деревня Кирилловка. В Черкизове есть школа, мельница почти на весь район, и сельсовет, и библиотека. Да и госпоставки сельхозпродуктов в два раза больше, чем у Кирилловского колхоза. И народ черкизовский чем-то отличается от народа кирилловского.

      Всё это немного озадачило отца, но всё же он с энтузиазмом взялся за эту работу. Первый год в черкизовском колхозе был очень трудным для отца. Прошла посевная компания, отсеялись вроде неплохо. Отец стал почаще бывать дома.
      Наступил месяц май. Заканчивался учебный год для школьников. С нового года война уже велась на территории врага, и мы с каждым днем ждали окончания войны.

      И вот наступило 9 мая. Мы школьники, как обычно шли в школу, начиная с нашего края. Заходили друг за другом и большой толпой – девчонки впереди, а мальчишки сзади вдоль деревни шли в школу. Помню, кто-то из Романовых пулей выскочил из дома (на том конце деревни, ближе к Черкизову) и закричал на всю деревню :

      - Всё, конец войне, в школу можно не ходить. Только сейчас было сообщение по радио…

      Мы на мгновение растерялись, думая, что это шутка, но потом поняли, что это правда. Закричали – ура, и разбежались по домам.
      Начался постепенный переход к мирной жизни.

      А теперь я хочу рассказать, как отец пытался меня обучать тому ремеслу, которым он владел очень здорово. Начну с сапожного дела. Когда отец вернулся домой из госпиталя, то перед ним встала такая картина, - вся наша обувь пришла в негодность. Я крутился вокруг него, и мне сначала всё было интересно. Сначала он сделал себе низкий стул, назвав его «порочкой». Потом приступил к ремонту обуви. Рука его левая была в протезе, и он мог ею что- то поддержать. В этот период он работал, что называется, день и ночь, чтобы мы, дети, ходили в школу не в рваной обуви.

      И сразу он начал меня приобщать к этому делу. Сразу скажу – к этому делу душа у меня не лежала. Но я всё же выполнял, что он говорил. Мне нравилось, как он ремонтировал задничек валенка, накладывая на него кусок кожи, и пришивая его. Красиво получалось , и дырка была заделана. У меня так не получалось, как я ни старался. Особенно мне запомнилось, как он учил меня прикреплять щетинки вместо иголок к концам дратвы. Иголками шить отец не любил. Почему? Да только потому, что, когда иголки просовывают в отверстия проколотые шилом, они втыкаются в стенки отверстия, а щетинки – нет. Щетинки как бы огибают все неровности отверстия. Вот эту операцию я так и не освоил.

     Когда наступила весна 1945 года – в самый разлив, отец мне сшил маленькие кожаные сапожки. Это было чудо того времени. Ничего подобного в магазинах тогда не было. И даже мои товарищи по школе, увидев это чудо, спрашивали – где мы их купили. И всем я гордо отвечал, что эти сапожки мне сшил отец.

      К столярному и плотницкому делу у меня отношение было лучше. Отец показывал столярные инструменты и говорил, для чего нужны они. Для чего рубанок, для чего фуганок, для чего шершепок. И только потом, когда Слава стал учиться в училище, где проходили они курс деревообработки, Слава сказал нам, что этот инструмент не шершепок, а шерхебель. И много других названий, но в просторечии эти названия упрощались.

      Отец был очень доволен, что Слава пошел по его стопам, но гораздо выше по теоретическим и практическим основам. Но это будет в будущем, а сейчас вернемся в лето этого года.

      У меня было два выбора- либо работать в полеводческой бригаде школьников, либо пастухом в Черкизовском колхозе. В Кирилловском колхозе вакансии пастухов уже были заняты. И так, я выбрал второе, стал пасти свиней в Черкизовском колхозе. Оказалось, что здесь свиней в два раза было больше, чем в Кирилловском колхозе, и, конечно, было тяжелее. Напарником у меня был Леша Крылов, сын заведующего молочно товарной фермы (МТФ). Так мы с ним пасли всё лето, я – сын председателя колхоза, а он – сын зав. МТФ.
 
     Потом мы с ним стали вместе учиться в Дмитровской школе в пятом классе. Блиновы, когда Миша закончил учиться в пятом классе и остался на второй год, всей семьей уехали в Матино. Они жили в доме Новожиловых, но когда отца перевели в Черкизовский колхоз, Блиновых попросили освободить помещение. Но отец договорился с Илюшиными о продаже второго дома, которым они владели. Тетя Маруся Илюшина поставила условие – дом можно обменять на корову. Блиновы так и сделали. Две сестры Блинова Егора Алексеевича, незамужние девы, жившие в Матино, имели свое большое хозяйство. Они вырастили для тети Агаши корову, и тетя Агаша с Мишей вели корову несколько дней из Матино в Кирилловку. Таким образом, Блиновы приобрели дом в Кирилловке. Радости их не было предела. Во -первых, заиметь свой дом, во -вторых жить рядом с нами.
       Осенью вернулся с войны муж Марии Блиновой – Шевалдин Александр Яковлевич.

       В конце года, то есть 4 декабря у нас произошло большое событие – семья увеличилась на одного человека. У мамы с отцом родилась дочка, и назвали ее Катей.
       Лида поступила на учебу в Сходненский пушной техникум. Елку в этом году мы не наряжали. Праздник прошел без елки, потому что маленькой Кате был нужен покой. Так закончился самый счастливый 1945 год в нашей жизни.

       Наступил 1946 год. Зимой мы катались на лыжах, а в начале зимы на коньках по противотанковому рву. Ров был заполнен водой, и когда наступали морозы, лед был блестящим и гладким до тех пор, пока его не заваливало снегом. Тогда меняли коньки на лыжи и катались вплоть до весенних проталин.

       Этой весной у нас появилась маленькая корова, то есть, телочка, которую нам выделил Черкизовский колхоз вместо заработанных сельхозпродуктов, заработанных на трудодни отцом и мною. У председателя была ставка – 2 трудодня в день, а у меня – 0,75 трудодня в день. Таким образом, за три летних месяца у меня было более 60 трудодней.
       Наступили летние каникулы, мы с Мишей Блиновым после окончания пятого класса перешли в шестой класс. После окончания учебного года я опять стал пасти свиней в Черкизовском колхозе. К нам, подросткам, взрослые относились с глубоким уважением, с пониманием того тяжелого времени для страны, что мы, подростки, в летние каникулы не бездельничаем, а приносим посильный труд, помогая и стране, и семье.

      И вот, я сначала хочу коснуться того времени. Был у меня товарищ, мой ровесник, с которым я учился до 5 класса включительно. Это Лева Саламандра. Да, да, вот с такой экзотической фамилией. Единственный сын в семье. Он никогда не работал в летние каникулы, ходил купаться, загорал, и даже посмеивался над нами, - вот, мол, идет свинопас, дайте дорогу. Мать его была каким- то партийным работником на хлебозаводе, видимо потворствуя ему в этом. Сам же Лева учился плохо, остался на второй год в пятом классе, пойдёт вместе со мной через год ремесленное училище. Но это был единичный случай во всей деревне.
 
      И сейчас я хочу сказать, касаясь этой темы. Дети олигархов, да и не только олигархов, - что творят они по всей стране. Откуда это пришло -  конечно с Запада: токсикомания, наркомания, алкоголизм детский, ходят по улице 12-14 летние мальчишки и девчонки с бутылкой пива словно с соской. Мат стоит, даже не понимают, о чем говорят, а детская преступность перешла все границы. А самое страшное, что практически все девочки старших классов, как бы вступая во взрослую жизнь, не думают о таких специальностях как врача, учителя, библиотекаря, воспитателя детских садов, медсестер… А зачем, лучше быть моделью, походить по подиуму, потрясти своими прелестями, выиграть главные призы, а также участвовать в конкурсе красоты, получить за это огромные деньги, наворованные олигархами, которые просто от жира бесятся, развлекаясь с молоденькими девочками. И эти девочки не понимают, что эта жизнь для них скоро кончится, придут на этот же подиум другие, более молодые, и им останется только один путь, - путь на панель, ибо у них никакой другой специальности нет. Но есть и другие девочки, - ни лицом, ни фигурой не подходят для подиума. Они пошли в другую крайность, идут в профессиональный спорт. Становятся боксерами, борцами, штангистками, футболистками, хоккеистками, не думая о своей дальнейшей жизни, когда они будут не нужны большому спорту, и останутся только со своими болезнями. В советское время все эти перечисленные мною виды спорта для женщин были запрещены.
 
      Вот и думайте – кому это нужно? Не думайте, что жизненная картина  придумана мною. Всё взято из жизни, - с экрана телевизора, из газет, с повседневной жизни, и думаю, и с будущей до тех пор, пока власть не поймёт, что она власть для народа, а не народ для власти.

      Ну, ладно, хватит об этом. Вернемся в осень 1946 года. Мы с Мишей Блиновым пошли в 6-й класс. В начале сентября у Блиновых случилось большое горе. Их зять, Александр Яковлевич, случайно застрелился. Как это произошло, я сейчас опишу.

      Александр Яковлевич, боевой армейский офицер, прошедший всю войну и оставшийся в живых, получил смерть в мирное время. А было это так. После окончания войны, после демобилизации Александр Яковлевич привез из Германии кое какие трофеи. Это был аккордеон, очень красивый, кое- что из тряпья, и, конечно, толи пистолет, толи наган. Аккордеон он оставил у родителей Марии в Кирилловке, а всё остальное – у себя в комнате на Сходне. Я часто ходил в то время к Мише, и мы вместе с ним доставали аккордеон из футляра и любовались им. В то время многие, кто закончил войну в Германии с разрешения властей привозили оттуда трофейные вещи. На аккордеоне было написано по- немецки «Моцарт». Я спросил Мишу, умеет ли Александр Яковлевич играть на аккордеоне. «Пока нет, -сказал Миша, - только учится». Миша взял аккордеон, надел ремни на себя и нажал на несколько клавишей. Звук был просто чудесный. Я никогда до этого не слышал такой звук. Звук гармошки я слышал часто, по большим праздникам, гармонисты ходили по деревне и играли, а женщины пели песни, частушки. Но звук аккордеона был несравним со звуком гармошки, это было какое- то чудо, среди других звуков музыкальных инструментов, и я влюбился в аккордеон на всю жизнь.

      Когда я приходил к Мише и просил его достать аккордеон, он доставал, и я легонько чистой тряпочкой его протирал, и долго, долго смотрел на него.

      В этот же год осенью вышла замуж наша двоюродная сестра Блинова Настя за Рыжкова Александра Николаевича. У Блиновых в один и тот же год два события. Первое событие счастливое, замужество Насти. Второе событие, - большое горе, смерть Александра Яковлевича. А дело было так. Комнату Шевалдиных на Сходне обворовывали дважды. Первый раз утащили кое- что из вещей, второй раз не успели ничего украсть, видимо ворам кто- то помешал. И вот Александр Яковлевич решил вмонтировать пистолет в шкаф с одеждой. Жену он предупредил, что бы она без него этот шкаф не открывала. Но как - то вечером, толи их пригласили в гости, или они собирались в театр в этот вечер, и случилась трагедия.

      Александр Яковлевич, видимо впопыхах, а они по рассказам Марии очень торопились, и он открыл дверцу шкафа. Раздался выстрел, предназначенный для вора, а угодил в хозяина. Смерть его была мгновенной.

      Хоронили Александра Яковлевича на Сходненском кладбище. Мария в это время ждала ребенка, и все родственники боялись еще одной трагедии, но всё у нее кончилось хорошо. У Марии через некоторое время родился сын, и назвали его тоже Александром. Так закончился этот год.

      Наступил 1947 год. В этот новый 1947 год мы опять наряжали елку. Катя подросла и уже бегала по дому, Наде исполнилось три года, поэтому все было сделано для них. Елка была красивая, на ней было много игрушек, как фирменных, так и самодельных. Правда, было плохо с детскими гостинцами, время тяжелое, послевоенное, но они стойко переносили все тяготы жизни, довольствуясь малым. Пришла весна, наша Буренка отелилась, и мы стали пить свое молоко. Это было огромное подспорье в нашем питании, а особенно для малолетних детей.

      Наступило лето и появилась проблема запаса питания уже для коровы в зимнее время. Летом наша Бурёнка была в общем кирилловком стаде. Но и с этой проблемой мы справились. Отцу выделили участок для покоса в Черкизове, и также участок для посадки картофеля.

      Я закончил 6-й класс, Лида закончила 2 курса в техникуме, Шура по -прежнему работала чертежницей. Мама работала в полеводческой бригаде в кирилловском колхозе. После окончания 6 класса я как- то пришел к Рыжковым, и Виктор, младший брат Саши мне говорит:
     - Хочешь посмотреть вот эту вещицу?
     - Конечно хочу, - говорю я.

     И он достает из кармана завернутую в тряпицу «финку», - это такой ножик, но очень красивый. И ручка у этой финки была сделана из цветного оргстекла…
     - Где достал то, - спросил я.
     - Как где, - сам сделал…

     И он мне рассказал, как он учился в ремесленном училище на слесаря, теперь вот он работает слесарем-инструментальщиком, а финка – это его произведение.

       Теперь я сделаю небольшое отступление. Всё моё детство, да и детство моих товарищей- сверстников, связано с двумя вещами, - это складной ножичек и фонарик на батарейках. Маленький ножичек с двумя лезвиями мне подарил мне отец еще перед войной. Он этим ножичком сделал мне свисток, и еще показал, как делать такие свистки больших и малых размеров. А фонарик «пришел» к нам, подросткам в самом начале войны, да и после окончания войны он был нашим бессменным спутником жизни. Тогда было всё дорого. И чтобы достать или купить такую вещь, как фонарь или батарейку к нему, или лампочку 3,5 вольта, - нужно было приложить немало усилий. Особенно мы хвалились друг перед другом, - какая у него лампочка. Дело в том, что было важно - какой свет она дает: рассеянный или вдаль бьёт. В это лето 1947 года я уже никого не пас, а работал в колхозе как обычный колхозник – кем и куда пошлет бригадир.

      Как- то вечером я зашел к своему другу   Данилину Виктору. Мы поговорили о том, о сем, и наконец я ему сказал, что видел у Виктора Рыжкова очень красивую финку, хотя Виктор Рыжков просил меня об этом никому не говорить.

       - А я знаю, - сказал Данилин Виктор,- ну и что, ничего особенного. Я, может тоже себе такую же потом сделаю. А прежде всего я сделаю себе пряжку для ремня с орлом. Знаешь, как красиво она смотрится. Я видел  пряжку с орлом у одного взрослого парня в Москве, когда поступал в ремесленное училище по специальности слесаря инструментальщика. Я остался на второй год в 4-м классе, и учиться в школе больше не буду.
      - Вот это новость! Что же ты молчал то до этого, - сказал я, - а еще друг.

      - Потому и молчал, что не знал- примут ли меня или нет. Ведь я же не окончил 4-х классов. Я только сегодня узнал, - сказал Виктор, - меня приняли в ремесленное училище № 11. Оно находится в Москве за Казанским вокзалом. Там недалеко и работает мой отец…

      Под этим впечатлением я долго обдумывал, как сказать об этом моему отцу. Учился я неплохо, отличником, конечно, не был, но был твердым хорошистом, поэтому и думал, что отец скажет учиться дальше. Но время было тяжелое, а семья была большая, и мне, конечно, хотелось как можно быстрее помогать семье. Для себя я уже принял решение, что пойду в ремесленное училище, и обязательно выучусь на слесаря. Только как об этом сказать отцу?

      Вечером, когда отец пришел домой, за ужином я и сказал, что хочу поступить в ремесленное училище и приобрести специальность слесаря. Я думал, что отец будет против, но, к моему удивлению, он сразу согласился. Отец тоже когда-то был слесарем в депо и всё знал об этой специальности.

      Сказано – сделано. На другой день я поехал в это училище № 11 узнавать – какие нужны документы для поступления в это училище. Собрав все нужные документы, я предстал перед комиссией пол выбору специальности.

      Я заранее написал заявление, что хочу стать слесарем. Мужчина, сидевший в комиссии, внимательно посмотрел мои документы и спросил:
      - А почему слесарем? Ведь у нас в училище есть и другие специальности.
     И он показал мне список, где были указаны все специальности этого училища:
     1. Слесарь инструментальщик – для окончивших 4 класса школы.
     2. Слесарь – лекальщик-               то же.
     3. Фрезеровщик                -  то же , но  5 классов.
     4. Токарь                -  то же, но  6 классов.

     Тогда я сказал ему, что у меня друг уже поступил в это училище, и хочет стать слесарем. Вот и я хочу быть вместе с ним в одной группе.
     - Вместе с ним ты и так будешь, - ведь в одном училище. А вот посмотри, что может делать слесарь, а что – токарь.

      Он подвел меня к стенду, где были прикреплены детали, которые были изготовлены этими специалистами. Детали, изготовленные токарем, были более красивее и оригинальнее, чем детали слесаря. И на словах он добавил, что с образованием 4 класса на специальность токаря не принимают. Это пересилило всё. Я переписал заявление, и был принят на специальность токаря.

       В это же училище потом поступили Миша Блинов и Лева Саламандра. И тоже на специальность токаря в одну группу со мной, в группу мастера Балашова.

       Теперь я хочу рассказать об одном случае, который произошел со мной, Славой и мамой. В день празднования 800-летия Москвы, а это произошло в начале сентября 1947 года. Был выходной день, и мама повезла нас в Москву на этот праздник. Приехав на Ленинградский вокзал – а это было во второй половине дня, то есть ближе к вечеру, мы сели в метро и доехали до ближайшей станции к Красной площади. Дальше поезд не шел.  Мы вышли из метро и со всеми отправились на Красную площадь. С каждым последующим шагом народу становилось все больше и больше. Потом эта толпа нас просто несла вперед. Начался салют. А нам было просто не до салюта. Мама держала Славу с одной стороны, а я - с другой. Потом какая- то огромная сила сбоку прижала нас к какому то зданию, и чуть не раздавила заживо. Затем такая же сила на нас навалилась сзади, чуть нас не размазав о стены этого здания, и понесла нас в какой-то переулок. У Славы с головы слетела шапочка, но нагнуться и поднять ее не было никакой возможности. Нас бы просто затоптали. Постепенно толпа стала редеть, и мы вышли на открытое пространство. Мы осмотрелись, и я обнаружил Славину шапочку у себя на ноге. Мама нас спросила:
       - Ничего не болит у вас?
       - Вроде нет, сказали мы, но бока наши побаливали
 
     Мама долго нас осматривала и потом сказала :
      - Никуда мы больше не пойдем, поехали домой.
      Я понял, какую страшную силу представляет собой не управляемая толпа, какую опасность она в себе несет.

      Чем запомнился мне еще этот уходящий 1947 год. Дело было в октябре. В Черкизове и Кирилловке произошла трагедия. Вооруженный бандит выстрелами из пистолета убил двух пожилых людей – супругов Комковых. За что, почему – мы так и не узнали, ведь их дом не был обворован. Ходили слухи, что якобы в этом деле была замешана их взрослая дочь. Этот же бандит в этот же день застрелил в Кирилловке 8-летнюю девочку Светлану. И тоже ходили слухи – в этом тоже была замешана ее мать. Чуть не погиб и Слава Крохин, живший тогда в доме Данилиных. Семья Славы Крохина имела свой отдельный выход на улицу. Слава услышал, что кто-то пытается открыть дверь, которая была закрыта на задвижку изнутри. Бандит покрутился около дома, заглянул несколько раз в окна, и кто- то из соседей его вспугнул. А Слава лежал на полу под подоконником, поэтому бандит его не видел. Бандита этого потом поймали и судили. По- моему, если мне не изменяет память, его приговорили к расстрелу.

      Не прошло и месяца, как в Кирилловке опять произошел случай – не трагический, а скорее курьезный. Человек, вооруженный наганом перепутал две деревни- Черную Грязь с Кирилловкой. В Черной Грязи у него была любовница, и изрядно подвыпивши, он шел к ней. Сначала он подошел к нашим соседям и стал ломаться в дверь. Когда ему объяснили через дверь, что он не туда попал, он перекинулся на наш дом, и тоже стал ломиться в дверь. Когда ему отец объяснил, что он не туда попал, он повернулся, выругался и пошел на шоссе. Он стал трезветь и стал что-то соображать. А наши соседи всё же не поверили ему. У них гостил их племянник Сережа Гусев. Соседи выпустили его через двор, и Сережа побежал по деревне, крича : «Бандиты, бандиты…». А в это время этот пьяница никак не мог вылезти из кювета на шоссе. Он достал наган и начал стрелять то ли по Сереже, то ли с перепугу. Вот эти то выстрелы услышали мы. Я в это время был у Данилиных. Родители Виктора куда- то уехали в гости. В доме у Данилиных были старшие ребята, они играли в карты, а мы подростки просто смотрели.
 
     Услышав выстрелы, старшие ребята выскочили из дома, стали ломать колья из изгороди и побежали на звук выстрелов. Мы с Витькой во втором «эшелоне». Первым на шоссе выскочил Виктор Рыжков. Он потом рассказывал, что увидел мужика с наганом, вылезающего их кювета. Не раздумывая, он запустил в него колом, да так удачно, что выбил у него из рук наган. Наган отлетел в сторону, и Виктор набросился на него. И тут подоспели другие ребята и стали мужика бить. Этого мужика били всей деревней, кто- то успел сообщить в милицию, видимо сказав, что поймали бандита. Милиция со Сходни приехала быстро, осветив фарами человека, лежавшего в кювете. Милиционеры вытащили его на обочину шоссе. Когда расстегнули его плащ, увидели под плащом милицейскую форму. Лицо его было разбито, и узнать его было невозможно. И всё же один из милиционеров узнал его по каким- то признакам:

      - Да это наш сотрудник Антипов, - сказал он. И все опустили головы. Все думали, что поймали бандита, а оказалось – стража порядка. Милиция быстро разобралась в этом происшествии, осмотрев наган милиционера. Там было еще два патрона. От побитого милиционера сильно пахло спиртным. Милиция погрузила его на свою машину и повезла на Черную грязь в больницу. Так закончился этот праздничный день и вечер 7 ноября в деревне Кирилловке.    

        И еще событие произошло со мной. Перед праздником 7 ноября мы, учащиеся ремесленного училища сдавали зачет на значок ГТО. Это – готов к труду и обороне:
Зачет: 1) бег – 1 километр за 4 минуты.
           2) бросить муляж гранаты на 25 метров.
           3) подтянуться не менее 3-х раз.

      Это всё для нашего возраста, то есть для 14-летних. В первых двух видах спорта я не уложился в норматив, и мне дали значок не ГТО, а БГТО – будь готов к труду и обороне. Те, кто выполнил этот норматив, на другой день получили значки ГТО, кто не выполнил – получили значки БГТО, и сказали, - готовьтесь, через месяц будет повторная сдача на значок ГТО. Я начал тренироваться, - бросать камни такого же веса, как и муляж гранаты и бегать.  Но самое главное, те, кто сдал на значок ГТО, попал в число участников парада на Красной площади в колонне «Трудовых резервов», а кто не сдал – в общей колонне этого района. Мне, конечно, было обидно. И Миша Блинов, и Лева Саламандра были участниками парада, а я – участник демонстрации.

       Прошел месяц, и где – то в начале декабря те, кто не сдал на значок ГТО, стали сдавать по новой. Подтягивание на перекладине было в физзале, а бег и бросание гранаты – на улице, на стадионе, который находился рядом с училищем. Сначала, первым делом надо было бросить гранату, а потом был бег. Нас было человек 25, и когда очередь дошла до меня , я немного замерз, особенно руки. Мы были в гимнастерках и в подшинельниках. Когда я бросил гранату, то почувствовал боль в правой руке, но не придал этому значения. Я даже перевыполнил норму на один метр, и по бегу уложился в эти 4 минуты. Таким образом, я все-таки получил значок ГТО. Но этот значок мне стал «боком» на всю жизнь. Видимо, когда я бросил гранату, в локтевом суставе произошел разрыв мышцы. Потом все срослось, но до сих пор рука нормально не сгибается и немного побаливает.

      И последнее происшествие этого 1947 года. В этом году Слава пошел в первый класс. Всё было хорошо. Но вот однажды, возвращаясь из школы, - а это было в декабре,-  они, то есть Слава и его одноклассник Юра затеяли между собой игру в догонялки прямо на шоссе, и Юра попал под машину. Юра получил травму со смертельным исходом. Вот как опасно, когда деревни или села располагаются вдоль шоссейных дорог по обе ее стороны. Что это – судьба или случайность? Уже будучи в достаточно зрелом возрасте Слава в своих мемуарах написал, что в том случае в детстве его спас Ангел-хранитель.

       Когда заходит разговор о какой-то сверхестественной силе раньше я как то возражал, спорил, а теперь предпочитаю молчать. Если она – эта сила помогает, ну пусть помогает…

     Но иногда мне кажется удивительно, когда смотришь футбольный матч – игрок одной из команд забивает мяч в чужие ворота, иногда становится на колени и крестится. Этим самым как бы благодарит Бога за помощь, что сам Господь Бог ему помог забить гол. А как же тогда спортивный принцип?
     Ну, вот и всё в этом году.

     Наступил 1948 год. Как и обычно мы Новый год встречали с наряженной елкой, у всех в семье было всё по- старому. Отец был переизбран на новый срок в Черкизовском колхозе. Шура работала чертежницей в Москве, в каком- то КБ. Лида была на третьем курсе Сходненского пушного техникума. Только у меня произошли изменения. После Нового года наше ремесленное училище стали расформировывать, а учащихся переводить в другие ремесленные училища. Министерству трудовых резервов зачем- то потребовалось наше здание. Мы втроем – я, Миша Блинов и Лева Саламандра не захотели покидать нашу группу, чтобы перевестись в другое ремесленное училище поближе к Ленинградскому вокзалу, а вместе со всеми перешли в РУ-7, которое находилось у метро Автозаводская. Это сейчас эта станция метро так называется, а раньше она называлась ЗИС – завод имени Сталина. Нам давали проездные билеты на метро, ибо мы попали в это училище не по своей воле.

     В конце учебного года со мной произошел следующий случай. В марте этого года была отменена карточная система на продукты питания, которая была введена в начале войны, и жизнь становилась всё легче и легче. Когда нас перевели из РУ- 11 в РУ-7, там было точно такое же расположение аудиторий. Все аудитории были одинаковые. В каждой по три ряда столов, в каждом ряду по пять столов. Мы сели так же, как и в РУ-11. В третьем ряду -на второй вариант решения задач по математике. Миша Блинов – за первым столом третьего ряда, я – за вторым столом, за мной - Лева Саламандра за третьим столом. Так мы проучились до конца учебного года. По математике, да и по русскому языку я им всё время помогал (они оба сидели в пятом классе по два года). В конце года, как и положено, у нас была контрольная работа по математике за год. Учительница раздала нам листочки со штампом, где были указаны варианты. И вот почему- то на второй вариант не хватило листочка, а на 1-й вариант листок был лишний. И тогда учительница спросила:
       - Кто хочет добровольно пересесть со второго варианта на первый?

         Добровольцев не нашлось. Тогда она пошла по рядам. Дойдя до меня, она спросила:
       - Петров, может ты пересядешь и будешь решать первый вариант?
       - Мне всё равно, - произнес я.

       Тогда она отдала мне листочек с 1-м вариантом и попросила пересесть на первый ряд на свободное место. Я так и сделал. Контрольная длилась два спаренных урока. Учительница сказала – кто решил все вопросы, может выйти из аудитории. Я всё решил по первому варианту и вышел в коридор третьим или четвертым, сейчас не помню. Но моих товарищей – ни Миши, ни Левы не было до самого звонка. Когда прозвенел звонок, они вышли и набросились на меня с искаженными от злости лицами:

       - Ты что же нас предал? Погоди. Мы тебе припомним это….

     Я на это не обратил внимания, - мало ли что мы говорили друг другу.

     На другой день они оба -  и Миша и Лева получили по двойке за контрольную работу. Со мной они целый день не разговаривали. Тогда я сам попытался с ними заговорить. И Миша сказал мне:

      - Тебе что, больше всех надо было?
      - Ребята, я же не сам. Она меня пересадила…   
      - Ты бы мог отказаться, а ты не сделал этого. Теперь нам надо пересдавать…
 
     - Ну, это ваши трудности, я причем тут.
      - Притом, - вмешался в разговор Лева. За подлость надо расплачиваться.

      - Ты что, совсем дурак, какая подлость. Ты думай, что говоришь,- сказал я и добавил, - Если вы такие тупые, то я тут причем?

       Эти последние слова видимо их так задели, что они отвернулись от меня и пошли в конец коридора. На этом разговор наш закончился.

       Вечером, когда мы ехали домой, мы не только не разговаривали, но и сидели в разных местах. Когда вышли с поезда, они пошли вперед, а я пошел потихоньку сзади. Не доходя до деревни, они остановились, поджидая меня. Когда я с ними сравнялся, то сразу получил сильную пощечину. Это ударил меня Миша. От неожиданности я растерялся, и тут же получил такую же пощечину с другой стороны, -  от удара Левы. Я закрыл лицо руками, оно горело огнем. Я проговорил :

        - За что?
        - За то самое, - сказали они оба.
        - Ах, сволочи! …

       У Миши руки были опущены, и я изо всей силы ударил уже его кулаком в лицо, а Леву я попытался ударить ногой. Но он отскочил. И тут посыпались на меня удары со всех сторон. Силы были неравны, и я уже не сопротивлялся, а закрыл лицо руками. Когда они кончили меня бить, то сразу вместе побежали. Я постоял еще немного, лицо мое всё горело, губа была вся разбита, из носа текла кровь. Я достал платок, зажал платком нос и так пришел домой. Дверь мне открыла бабуся. Она сразу не поняла, что со мною что-то случилось. Отец был дома и сразу спросил – кто   это сделал и за что.
Пока меня обмывали, я всё рассказал отцу, всё как есть, всю правду. Отец сразу хотел пойти к Блиновым, но потом сказал:

       - Ну, ладно, завтра разберемся.

      На другой день я в училище не поехал. Отец взял меня с собой в Черкизово, попросил женщину из правления колхоза, чтобы она отвела меня в медпункт, который был на окраине поселка. В медпункте меня осмотрел врач, сказал, что ничего серьезного нет, всё цело, но за побои виновников надо наказать. Он дал мне две справки, - одну как освобождение от занятий, другую – для милиции.

      Я с этими справками зашел к отцу в правление и показал их ему. Он посмотрел, взял ту справку, которая предназначалась для милиции и сказал:

      - Иди домой, а вечером решим, что делать…

      Вечером, когда пришел отец, вслед за ним буквально через полчаса пришла тетя Агаша. Видимо отец заходил к Блиновым и показал им справку. Тетя Агаша плакала, обращалась то к бабусе, то к отцу, прося чуть ли не на коленях, чтобы отец не дал ход этому делу. Мише уже исполнилось 16 лет, и ему грозил реальный срок. Слезы тети Агаши и их дружба отца с сестрой сделали своё дело. Отец сказал:

     - Ладно, я то прощу. А какое будет их отношение друг к другу. На этом у нас закончилось это дело миром. Но я вплоть до призыва Миши в армию практически с ним не контактировал и не общался.

     В сентябре наступил новый учебный год. У меня пошел второй год обучения в ремесленном училище. На втором году обучения меньше стало теории, больше практики. На втором году обучения я вступил в комсомол.

     В этом году Слава пошел во второй класс, у Лиды пошел 4-й год обучения в пушном техникуме. Шура по - прежнему работала чертежницей в Москве. Наши самые младшие Надя и Катя потихонечку подрастали. Жизнь становилась всё лучше и лучше. Люди стали общаться, чаще ходить в гости, ходить в кино. В конце года к нам в гости пришли Тихон Павлович с женой и старшим сыном Федором.

      Расскажу немного о Федоре. Федор Тихонович 1920 года рождения, жил отдельно от отца. Перед самой войной был призван в действующую армию. Так как у него было неполное среднее, он окончил армейскую школу младших политруков, воевал в каких -то особых войсках, кончил войну в звании лейтенанта и остался в армии.

      У нас он был в звании старшего лейтенанта. Дальнейшая его жизнь сложилась не совсем удачно. В 1955 году он попал под хрущевское сокращение армии, был уволен из армии в звании капитана или майора, и устроился на Сходненский мебельный комбинат. Начал потихоньку выпивать, потом всё больше и больше, и наконец, совсем спился, и умер в 1970 году в возрасте 50 лет. Федор был очень талантливым человеком, хорошо рисовал, прошел войну, но вот этот «зеленый змий» его сгубил. И не только его, но и многих, многих других.

      Его родная сестра Маруся 1923 года рождения вышла замуж еще в Калининской области за Василия. Вот фамилию его я забыл. И Тихон Павлович приложил много усилий к тому, чтобы они с мужем переехали на Сходню, на постоянное место жительства. Им дали небольшую комнату в бараке, на Гучковке. Василий стал работать в Химках на Энергомаше сантехником, а Маруся бухгалтером в Москве. Потом им дали квартиру в Пушкино по Ярославской дороге, и они туда переехали.

      Марусю с Василием я видел последний раз в 1993 году на похоронах ее сводного брата Юры, самого младшего сына Тихона Павловича, безвременно ушедшего из жизни в 49 лет. И сегодня об этой семейной паре я больше ничего не знаю.

      Но вернемся в конец 1948 года. После продолжительной и тяжелой болезни умерла мамина родная сестра Анастасия Петровна. Люся, её дочь, стала жить с бабушкой Маврой. Люсе тогда было 13 лет, и она полностью вылечилась от туберкулеза.
 

     Наступил 1949 год. Новый год мы встречали как обычно с наряженной елкой, с новыми надеждами. Быстро пролетела зима, наступил конец учебного года. Я окончил ремесленное училище и получил специальность токаря- универсала. Лида окончила Сходненский пушной техникум и была направлена на работу в другой город, но не в Московской области (гор. Волноваха на Украине). Шура по- прежнему работала чертежницей на старом месте. Отца по – прежнему выбрали председателем колхоза в Черкизово.

       Летом этого года к нам в гости приехали родственники по отцовской линии – Екатерина Матвеевна, Михаил Матвеевич, и с ними их племянник Миша. Миша Петров – Юноша моего возраста, тоже с 1933 года, внук Ивана маленького. Отец Миши тоже Иван, то есть Иван Иванович Петров, погиб на войне в 1943 году.

      Но я сейчас припоминаю такой случай, который произошел в начале января 1942 года. К нам в Кирилловку пришел военный рядовой. Ни мама, ни бабуся его никогда не видели раньше. Он представился сыном Ивана маленького – Иваном. Адрес ему дал наш Михаил Матвеевич. Он тоже, как и Михаил Матвеевич был братом нашего отца. И вот Иван Иванович сказал, что его отец, то есть Иван маленький, умер перед самой войной. Он, Иван Иванович, женат. Жену его зовут Екатерина, и у него есть сын, зовут его Миша. И живет его семья в Ховрине, то есть на станции 2-й пост, недалеко от семьи Михаила Матвеевича. Его часть обороняла Лобню. И вот теперь их перебрасывают в район Ржева, ему дали всего два часа. Его часть стоит на отдыхе прямо за нашей деревней около Черной Грязи. Бабуся быстро поставила самовар. Больше угостить его было нечем, но он и от чая отказался.

        Иван Иванович всё говорил и говорил, и его свидание с родственниками было такой радостью, глаза его светились. Он во всё время разговора смотрел на меня, и видимо во мне он видел своего сына Мишу. Он был очень счастлив, что в это тяжелое время пообщался с родственниками, которых никогда до этого не видел. При прощании на этом суровом мужском лице блеснула слеза, но эта слеза была не плод мужской слабости, а плод силы духа, плод надежды на дальнейшую встречу после победы. К сожалению, этому не суждено было совершиться. Иван Иванович погиб, как многие другие, защищая свою родину.

       А мы вернемся к гостям. Михаил Матвеевич и Екатерина Матвеевна общались с отцом, вспоминая свое трудное детство. А Миша, их племянник играл на гармошке. Женщины что-то пели. После небольших рюмашек, даже бабуся пропустила стопочку и пошла ставить самовар. Нашему отцу понравился Миша, видимо в то время у отца и затаилась мысль и мне купить гармошку. Это осуществилось через год. Потом отец стал разговаривать с дядей Мишей о моем устройстве. Дело в том, что после окончания ремесленного училища нам разрешили самостоятельно подыскивать себе место работы поближе к дому. И дядя Миша обещал устроить меня к себе на работу. А он работал в какой-то организации оборонной промышленности. Мне дали документ, чтобы на этом документе было подтверждение о моем договоре с этим предприятием, и этот документ должен быть отослан в Министерство трудовых резервов. Но получилось всё не так, как ожидали. То ли дядя Миша не захотел, чтобы я работал вместе с ним, или меня просто не взяли, только дядя Миша устроил меня на другое предприятие – на комбинат строительного профиля, которое было рядом с его домом.

       После отпуска в августе я пришел работать на этот комбинат, и сразу понял, куда я попал. Это предприятие было не для молодого специалиста, а для зрелого рабочего. Этот комбинат производил всю продукцию для стройки, - строительные леса, тачки, вентиляторы большой мощности, отопительные батареи, совковые лопаты, мастерки, и т.д., - всё для стройки.
В первый год работы на комбинате мне было поручено изготовление колес для тачек. Чугунное литье надо было обрабатывать, сначала сверление большим диаметром сверла, затем расточка отверстия под подшипник, изготовление осей, затем крышек для закрытия боков этого колеса. Это был самый трудный год в моей рабочей жизни. Эту тяжелую не престижную работу давали всем вновь пришедшим токарям на комбинат. Затем было намного легче, но об этом потом. 
      
        Наступил 1950 год. Что же было у нас и у наших близких родных. Я уже год работал на предприятии «Строймонтаждеталь». Лида тоже отработала год на новом месте товароведом и прислала письмо жалостливого содержания. Всё ей там не нравилось, - и работа, и конечно, жилищные условия. Она в письме очень просила отца, чтобы он что-нибудь придумал, и ее бы перевели в Московскую область поближе к семье. Отец, используя некоторые связи с Химкинским начальством, добился о переводе Лиды в Химкинский район, но уже не товароведом, а агентом по сбору налога. И ее новая должность называлась – уполномоченный Министерства заготовок. Лида получила форму и всю атрибутику, необходимую для этой работы. Поработав немного в этой должности, она часто беседовала с отцом. И однажды он ей сказал –не хочет ли она стать председателем колхоза. И даже подарил ей книгу, на обложке которой было написано: «Справочник председателя колхоза». Отец очень любил работу председателя колхоза и отдавал всего себя на этой должности. Но в конце года у него пошло всё не так, как надо. Началось укрепление колхозов по рекомендации Н.С.Хрущева. Отца не выбрали председателем укрупненного колхоза Кирилловки и Черкизова, а бригадиром в нем стать он и сам не хотел. Вот так и закончилась его деятельность на сельскохозяйственном поприще. Он перешел работать в МТС на пилораму.

       В конце года Мария Шевалдина, наша двоюродная сестра снова вышла замуж за Володю Антонова. У Рыжковых Насти и Александра родился сын, и назвали его Олегом.

       Слава пошел в 4-й класс. Но самое большое событие в нашей семье – подготовка к свадьбе Шуры. Вот я точно не помню – свадьба Шуры была в конце этого года, или в начале 1951 года.

       Свадьба была в Москве. На свадьбе были – отец, мама и я. Я первый раз играл на гармошке, на публике. Зятем нашей семьи стал Лаптев Лев Николаевич. Это была замечательная пара. Было много народа, много родственников и друзей со стороны жениха. Шура была очень красивая, и все гости ею любовались и восхищались. К сожалению, эта пара прожила вместе недолго, но об этом чуть позже.

       Наступил 1951 год.  Как и обычно, мы теперь Новый год встречали с наряженной елкой. После Нового года отец немного отдохнул и стал работать в МТС. Там он начинал налаживать драночный станок и одновременно происходила наладка пилорамы. Директор МТС его хорошо знал еще по председательским делам и во всем ему доверял. Отец работал пока один, по наладке оборудования ему помогали работники МТС.

      С наступлением весенних дней по выходным, и я ему помогал. Как- то пришлось перекрывать крышу сарая в самой МТС. Отец стал меня учить как начинать покрытие дранкой, как правильно класть дранку на линейку, каким концом, чтобы вода не попадала под щепу, а с нее скатывалась.

      Мы сидели на крыше вместе. Раньше он как- то мало говорил, больше работал, а тут разговорился. Он был обижен или чем- то недоволен –не потому что его не выбрали председателем укрупненного колхоза, а потому что сельхозначальники там наверху сделали большую ошибку, и еще сделают, если так пойдет и дальше. А Хрущева он не уважал, и отцу не нравилось укрупнение колхозов, это была инициатива Хрущева. Он говорил, и говорил о преимуществах и недостатках малых и больших колхозов, и, наконец, произнес такую фразу – чем меньше будет руководящих работников в колхозе, тем лучше будут работать колхозники и тем дешевле будет себестоимость этой продукции. Но, пожалуй, самая большая ошибка сельхозначальников  - это то, что они сами плохо разбираются в сельском хозяйстве, а председателей колхозов лишают самостоятельности и инициативы. Делай только так, а не иначе.

       Я всё слушал, слушал и не мог ему ничего возразить, ибо в этом деле я ничего не понимал. Потом он перевел разговор на другую тему. Он спросил, как у меня дела на работе. Я ему сказал, что первый год был очень трудный, а сейчас стало полегче.

        - Вот, Мишуха, а ведь обещал тебя устроить на хорошее место, где он сам работает. Что-то здесь не так. Если бы знать, что так получится, можно бы было по- другому поступить…

        - Да, ладно, всё позади. Я вот, скоро доделаю колесо от тачки и привезу домой на законном основании из бракованных деталей. И еще сделаю ось для наждака – вот для того круга, что в сарае – похвалился я.

        - Вот это было бы здорово,- сказал он. Пойдём ко мне на пилораму, немного перекусим, и потом пойдем домой. На сегодня хватит.

       А когда я ему привез колесо для тачки и ось для наждака, - он был очень доволен, если не сказать больше.

       В этот же год осенью мы продали свою корову Буренку. Кормами мы для нее не запаслись, - ни Кирилловский колхоз, ни Черкизовский колхоз покос нам не дали.

       Блиновы стали строить еще один дом сзади основного дома. Наша Лида по -прежнему работала агентом по заготовкам. Слава пошел в пятый класс, а Надя во второй. Шура стала жить в своей новой семье в Москве. Так наша семья стала на одного человека меньше, с этими сведениями я заканчиваю этот 1951 год.

       Мишу Блинова призвали в армию. Я был на его проводах. Сначала я не хотел участвовать в этом мероприятии, но бабуся мне сказала, что надо забыть всё плохое прошлое, а жить только настоящим.
       - Ведь вы, все же двоюродные братья.

       Наступил 1952 год. В нашей семье всё было по- старому. Отец работал в МТС и подрабатывал у частников – кому крышу подремонтирует, кому дом подконопатит. Мама работала в Кирилловском колхозе, в полеводческой бригаде, а в сенокос косила в бригаде косцов. Их было то всего две женщины, которые умели косить.

      Лида работала на старом месте, но ей предложили работу по комсомольской линии курировать пионерские лагеря. Бабуся – бессменная наша хозяйка занималась домом и огородом. Слава закончил 5-й класс, Надя закончила 2-й класс, и только Катя была у нас «безработной» и наслаждалась своим детством.

      Мне поручили новую работу – точить детали для штамповочного цеха. Сразу после Нового года ко мне подошел парторг комбината и предложил мне организовать комсомольско-молодежную бригаду. В нее должны войти три токаря и два слесаря. Это тогда было политически очень модно, и я согласился. Меня выбрали бригадиром, и я должен был получать бригадирские – на 100 рублей больше всех членов бригады. Первый месяц всё было хорошо, потом стало хуже, и мы стали получать меньше, чем когда работали индивидуально. А дело в чем: когда каждый работает за себя, а не на общий наряд, - и в туалет сбегает побыстрее, и покурит возле рабочего места.  А тут всей бригадой в курилку. На третий месяц нашей деятельности стало еще хуже – не было той ответственности за порученное дело. Так продолжалось 4 месяца, и мы стали относиться друг к другу с недоверием. Не знаю – как бы продолжалось и дальше, но в мае, в мой день рождения, мне пришла повестка из райвоенкомата о призыве в армию.

       22 мая  у Шуры с Левой родилась дочка, и назвали ее Леной. Это была первая внучка наших родителей. 29 мая меня проводили в армию, но и тут не обошлось без курьеза. В повестке было написано – иметь теплую одежду, в мае ?! – я думал, что это какая- то ошибка. Но когда военком нас построил, и у кого не было теплой одежды, он отправил домой до следующего дня призыва. Пришлось на Химкинском рынке купить телогрейку, и «в дальний путь на долгие года»…
       30 мая нас посадили в эшелон, состоящий из товарных вагонов. Мы отправились с Казанского вокзала на восток. Наша команда была сформирована повзводно. В каждом вагоне было два взвода, в каждом взводе – 30 человек. Командирами взводов были сержанты, которые окончили годичную школу младших командиров, и были у нас как сопровождающие. В эшелоне была кухня, и мы, призывники, да и сопровождающие получали трехразовое горячее питание. Так мы ехали через всю страну на Дальний Восток с большими остановками в крупных городах.
 
     Когда мы проезжали мимо озера Байкал, то увидели и даже сфотографировали бюст Сталина, вырубленный заключенными в скале. Однако, когда я демобилизовался и возвращался через 4 года домой после службы, этот бюст был взорван после решения ХХ съезда партии. Тем не менее, это фото у меня хранится как одна их немногих реликвий. О том, как заключенные вырубали в скале бюст Сталина написано в повести А.И.Алдан-Семенова «Барельеф на скале».

      К месту назначения, то есть пересыльный пункт – Советская Гавань, порт Ванино, мы прибыли в конце июня, то есть ехали почти месяц. Порт Ванино встретил нас прохладой, и эта прохлада длилась несколько дней. Когда ехали по Сибири, - стояла очень жаркая погода, и мы изнывали от жары. А когда приехали в Ванино, были рады, что у нас была теплая одежда.

      Порт Ванино – небольшой городок. Наш пересыльный пункт находился совсем рядом от него. За нашим пересыльным пунктом была небольшая речка, я даже не помню ее названия. За речкой тайга – самая настоящая дальневосточная тайга. Мы, призывники, то есть наша команда, два месяца проходили в своей одежде, изорвались до основания, и только в начале сентября нас одели во всё военное и выдали голубые погоны. Нам сказали, что мы зачислены в авиационные войска, но конкретно место назначения пока не сказали. На пересыльном пункте Ванино было много призывников. Из Ванино отправляли – на Чукотку, на Камчатку, на Курильские острова и на остров Сахалин. За эти три месяца, что мы были на пересыльном пункте, как на курорте, - не было никакой воинской дисциплины. Трехразовое горячее питание и питание дальневосточников было гораздо лучше, чем питание военнослужащих в средней полосе страны. Правда, иногда нас просили поработать на арт.складах, которые находились в тайге. Добровольно собирали команду из желающих на целый день и отправляли на арт.склады. Эту команду всегда сопровождал вооруженный конвой, так как по всей тайге вокруг Ванино было много мужских и женских лагерей с заключенными. Иногда были случаи убийства призывников заключенными. Многие лагеря с заключенными были расконвоированы – бежать то заключенным было некуда. Арт.склады – это склады боеприпасов под землей, оставшиеся от прошедшей войны с Японией. Мы боеприпасы перебирали, смазывали, и опять складывали в ящики. Всё это происходило под строжайшим и внимательным контролем работников арт.склада.

       Наконец наступил день отправки нас к основному месту службы. В начале октября нас, призывников, посадили на корабль «Кулу» в порту Ванино и доставили к месту назначения на остров Курильской гряды – Итуруп. Когда мы прибыли на Итуруп, то нас в количестве 120 человек направили в военную школу ШМАС. ШМАС – школа младших авиационных специалистов. К занятиям мы приступили с 15-го октября. До обеда изучали теорию, а после обеда шли на аэродром и проходили практику на самолетах МИГ-15. Нас обучали по специальности мастер- приборист.

       С наступлением зимы погода становилась суровее. Каждый день шел толи дождь, толи снег, и, конечно, был сильный ветер. Его скорость достигала до 30 метров в секунду.

       И вот где-то в конце октября нашу подняли по тревоге около 12-ти часов и повели быстрым маршем в порт на пирс. В это время или чуть раньше в бухту пришел корабль с грузом. К пирсу корабль не мог подойти, так как его, пирс, взорвали японцы еще в 1945 году при отступлении. Пирс немного подремонтировали, но он не отвечал всем требованиям настоящего пирса. Поэтому груз с корабля сгружали в специальные лодки и доставляли с помощью лодок на пирс. Когда мы прибыли на пирс, то его половина уже была завалена грузом. Мы начали таскать груз и грузить на машины, стоящие на некотором отдалении на возвышенности. Нас всё время торопили. Мы сначала ничего не могла понять, потом поняли, когда вода уже появилась на пирсе. Она стала все время прибывать, а мы всё таскали грузы уже таская по воде. Когда вода стала чуть ли не заливаться в сапоги сверху, нас с пирса сняли. Мы забрались на возвышенность, где стояли машины, и наблюдали, как груз, оставшийся на пирсе, поплыл по волнам. А вода всё прибывала и прибывала. И вот весь пирс скрылся полностью под водой. Корабль снялся с якоря и пошел в открытое море из бухты. Поступила команда – всем в укрытие. Нас отвели в казарму и предупредили, чтобы за ненадобностью из казармы не выходить. Надвигались самые настоящие цунами. И только через неделю мы узнали о трагедии острова Парамушир, где волна была высотой в семнадцать метров. Этот остров севернее нашего Итурупа, и там волной смыло всё побережье. Погибло много людей, спаслись только те, кто успел добежать до возвышенности, то есть до сопок. Нас, то есть остров Итуруп, цунами только немного захватили. Волна была высотой всего 5-6 метров. Так я впервые узнал, что такое цунами.

      Наступила зима, и погода стала еще злее. Снег шел непрерывно, да еще и с ветром. Когда объявлялось штормовое предупреждение, то по одному солдату из казармы не выпускали. Дневальному был строгий приказ – в туалет выпускать по три-четыре человека с веревкой в руках. Погода была такая, что в метре от тебя ничего не видно. Так мы пережили эту страшную зиму, до обеда занимаясь теорией, а после обеда практикой.

       5 декабря вся наша школа ШМАС приняла воинскую присягу, одновременно пройдя курс молодого бойца или солдата. Были всевозможные учения и по тактике боя, и ходили в «атаку» и оборонялись, и, конечно, стреляли по спортивным мишеням. У меня лично стрелковые показания были посредственные, более чем  17-18 очков из 30-ти возможных не выбивал.

       Но самым большим наказанием для нас была уборка снега. После очередного разгула погоды мы с лопатами шли откапывать наших офицеров, преподавателей, которые жили в маленьких домиках, наполовину вросшихся в землю. Наружные двери у всех домов открывались только во внутрь. Пока хозяина дома не откопаешь, выбраться ему наружу было тяжело.
 
       И вот наступила весна 1953 года.
               
                Конец 1-й части

                (продолжение следует)