КРУГ

              Песни Сатира – подарены Владимиром Ус-ненько. С его разрешения я попытался сделать произведение симпатичней для читателя. Отдельным словом хочу отметить труды мастера короткого слова – Мишу Лунина. Без него, мысли Япета, были бы – лепетом. Но смог - ли выровнять горбатое их правИлом,  судить читателю.
  С благодарностью к украинскому поэту и русскому писателю, их вечный должник и партайгеноссе  –               
                Александр Краснослободский.


                КРУГ

                Часть – I               
                (о богах и птицах)

            
          Сделав круг на неокрепших крыльях, молодая ласточка, весело защебетав, опустилась на плечо титана. Хмурое лицо великана разгладилось, и он улыбнулся.
          На плоском камне, в пяти шагах от заточённого в цепи – сидел Аполлон. Бог Искусств, собравшийся на праздничный ужин в поднебесье, был отправлен Отцом в это унылое место кавказских гор. И вот он здесь, одетый не к месту, в подбитую горностаем праздничную тогу и в золотых сандалиях. С одним-единственным вопросом. Отец – Громовержец хотел немного, но Прометей упрямо молчал. В ожидании ответа, Аполлон пытался понять, что заставляло Прометея быть прикованным и в чем, был смысл его упорства? Он с грустью посмотрел на торс титана, невольно задержав взгляд на ране. Обрамленная ошметками печени, вся в росчерках глубоких порезов от острых когтей и в черных подтеках высохшей крови – глубокая тёмная рана наводила ужас на утонченный ум благороднейшего из богов Олимпа и слова, приготовленные им для встречи с титаном, застряли в горле.

           Чтобы не выдать слабость тела дрожью в ногах, бессмертный собрался, глубоко вздохнул и, подняв голову, скользнул по гостю безразличным взглядом. Бог Искусств понял, жалости от него Прометей не ждал. Чтобы не вспугнуть ластушёнка грохотом железа, титан осторожно натянул цепи и замер.
 
           В тени скалы, в десяти шагах за спиной Аполлона, стоял Дионис. Его рука с золотым гребнем, замерла над гривой Пегаса. Запряженный в небесную колесницу, крылатый конь испуганным глазом косил на гиганта. Заметив испуг, юноша оглянулся. Разглядев ласточку на плече титана, он улыбнулся и ласково провел ладонью по щеке коня, прошептав в ухо:
         – Не бойся, друг. Прометей добрейший из нас. Он никогда не обидит малышку.

         Фыркнув, Пегас с пониманием склонил голову и потянулся губами к краю туники. Юный бог положил гребень на подушку скамьи колесницы и вытащил из-за пазухи гроздь янтарного винограда. Отделив с десяток ягод, он протянул их Пегасу. Осторожно, чтобы не поранить ладонь бога, конь смахнул ягоды шершавым языком.
        – Возьми еще,  – ласково сказал Дионис и протянул гроздь к самой морде.
       Конь с благодарностью лизнул руку, но больше есть не стал. Толкнув влажным носом в плечо бога, он посмотрел на титана и фыркнул. Юноша понял умное животное. Он с нежностью провел рукой по длинной гриве и, не пряча грозди за пазуху, подошел к бессмертному.
       –  Какая страшная рана, – тихо произнес Дионис и с печалью посмотрел в глаза Прометея. – Чем помочь тебе?
      Бессмертный тревожно вздохнул.
       –  Птенец не привык к гостям. Не пугай его громким голосом. – едва слышно сказал Прометей, краем глаз посмотрев на птенца.
       Дионис с пониманием кивнул. Его родство с титаном казалось богу куда меньшим, чем привязанность бессмертного к птице. Но юноша не был ревнивым. Следуя совету крылатого коня, он осторожно приложил гроздь к ране титана. На глазах богов, ягоды винограда стали наливаться багряным цветом, а рана и порезы от когтей орла – приняли цвет свежей янтарной кожи с розовым разводом по следам шрамов. Прометей в благодарность склонил голову.

       Аполлон молча следил за происходящим.  Внутри, всем сердцем, он поддерживал заботу младшего сводного брата. В отличие от Диониса, бог Искусств не был любимцем у Отца, но позволить себе проявление чувств к бессмертному, он не мог. Время шло. Он встал, поправил тогу и спросил:
           – Что передать Отцу-Громовержцу?  ДА?

         Хриплый голос бога Искусств напугал ласточку и она, вспорхнув, унеслась в голубую высь.
         Титан с улыбкой проводил ее взглядом.  Пропустив вопрос, он обратился к Дионису.
        – Зря стараешься, лучше, чем есть - не будет. К заходу солнца моя плоть будет изодрана вновь и нет смысла в том, на каком столе будет пиршество. На грязном, в крошках от прошлой трапезы, или на чистом, накрытом в традициях Олимпа. – сказал Прометей, с иронией посмотрев на празднично одетого Аполлона.
        Юноша не различил подвоха. Он был занят, заботливо стирая чистой тканью платка – спекшуюся кровь с торса  и ног титана.
        –  Завтра я вновь повторю знахарство и после, в следующие дни, не оставлю твоих мучений. Неправ Отец.
         Прометей глубоко вздохнул.
         –  Не суди его. У Зевса есть причины бояться меня. За заботу – спасибо.
        Дионис кивнул и, хотел было спросить за причины, но...
        –  Брат мой, – перебил его Аполлон. – Что ты сделаешь, когда минует сто лет, тысяча? Только Зевс по согласию Прометея, сможет решить их вопрос. Только Он, увидев бессмертного склонившего голову, скинет путы. А нас, в назидание…  Пустое действо. Завтра, и позже, я не допущу гнева Отца. Он сломает твою юношескую привязанность, а что сделает со мной и подумать страшно. Рядом буду. ...Так что сказать Ему, Прометей? Смиришься?
           Речь бога Олимпа была бессмертному без надобности. Решение титана было определено  до того, как его приковали к скале. Был ли смысл в обсуждении? Он поднял голову и посмотрел ввысь. Вдруг, лицо титана стало серым в цвет скалы, а глаза великана стали просить о милости. Тревожно вздохнув, он замер. Прошло мгновение и бессмертный, посмотрев на Аполлона, ответил:
         – Так и с отцом…
         Аполлон в непонимании пожал плечами.
        –  Причем здесь Япет? Не ты помог Зевсу, сбросить титанов и Япета в Тартар? Родственник наш, дядя твой – Океан, тоже против тебя!
       Титан молчал. Если Громовержец узнает об истинных отношениях бога Воды к нему, то океанидам, дочерям Океана, больше отца никогда не увидеть. Океан был единственным из Бессмертных, сохранившим свою власть. Только он, через дочерей своих, выходивших к титану из моря в глубокой безлунной ночи, передавал новости Олимпа и нектар, которым его поили милые сестры.
       – Пошли, Дионис. Нам пора. Громовержец ждет меня с ответом к вечерней трапезе. Похоже, что праздник на Олимпе будет испорчен ответом.

       Прощаясь, бог веселья обнял стан Прометея.
        – Вот увидишь, я придумаю, чем облегчить твою участь. Не оставлю тебя…
         Отвернувшись, пряча навернувшиеся на глазах слезы, он замотал гроздь в грязную шелковую ткань и, положив сверток за пазуху туники, пошел к колеснице.
     Аполлон на прощанье чуть кивнул и, двинулся вслед.
       Пропустив брата на скамью, юноша ступил в колесницу. Натянув поводья, он оглянулся в последний раз. Встретившись взглядами, титан тяжело вздохнул и отвернулся.
       Увидев, что Пегас ждет команды, Аполлон тронул плечо юноши. И конь, расправив огромные крылья, взлетел.

       – Почему титан не склонит голову? – стараясь перекричать ветер, спросил Дионис. – Океан говорил, что Отец любит титана! Любит, но держит на цепи. Понимание всего смотано в канат. Прикованному Прометею никуда не уйти, а тут еще и орел, …кому нужны эти боли?
       Но бог Искусств не слышал брата. Он с грустью смотрел вперед, выше Диониса.
      – Теперь понятны слова о Япете и горечь их...

      … сверкнув глазом полным злобой, черная тень с ластушёнком в кривом хищном клюве – скользнула пером крыла по позолоте обода колесницы и, унеслась вниз, в ущелье.


                Часть – II
                (о богах, мастере и случайных людях)


            Из-под свалившихся на лоб длинных нечесаных прядей светлых волос,  художник осторожно осматривал небольшой полупустой зал. Его стол расположен в глубине таверны, и мастер неприметен. Боязнь оказаться узнанным в чужом городе, заставляла его сердце сжиматься в страхе.
            В Помпеи он вошел ранним утром. До полудня, Квинт пробыл в храме Аполлона. У статуи бога он просил работу, кров и милость на свободу. Храм был единственным местом, где можно было чувствовать себя спокойным. Да и кому в голову придет мысль – искать убийцу в храме Аполлона?.. Вторая половина дня в храме была отведена для жрецов и таинств их общей молитвы. Так что теперь художник в этом убогом углу. В месте, где ищут в первую очередь.
            Прошлую ночь он провел в сухой сточной канаве. В ней, дрожа от страха, Квинт прятался от римских солдат. Тяжелый запах конской мочи и навоза, исходивший от его нарядной грязью туники, заставлял его ежиться и от стыда прятать глаза. Мастеру казалось, что запах преследует его с самого Рима, откуда он так позорно бежал. Тяжело вздохнув, он опустил голову над чашей и стал мысленно перебирать события прошлой ночи…
          …в дороге, едва переведя дух от быстрой ходьбы и метаний по кустам, он познакомился с  простолюдином, который поделился с Квинтом сыром, вином и лепешкой. Плебей, что-то продал на римском рынке и шел с осликом домой. В дороге они весело болтали, а закату художник плебею был уже давним другом. Подвыпивший простолюдин не стесняясь поделился тайной, что сумел выгодно продать мясо теленка. Сделав круглые глаза, он показал на кошель, висевший на веревке, заменявшей пояс. Художник не знал, что простак лишь пытался показать свою значимость, скрывая за мясом – пучки базилика и укропа. Три медные монеты, которые он нашел в кошеле бедолаги, в сей час – дали ему это вино.
            Убил ночью.  Заколол кинжалом. Было темно, дорога пустынна, а простак – пьян. Он уснул прямо на ослике и оставалось лишь…  Художник вспомнил как стаскивал с ослика труп в канаву, как замешкался, испугавшись шума. Плебей не был легким, а за побегами кипариса у поворота дороги, послышались  шаги и бряцанье оружия. Легионеры увидели как он, притворившись пьяным, укрывал плебея своим холщовым плащом, уложив труп на придорожной траве. Видели, как «заботливо» подложил под его голову суму, из которой предательски выглядывало заткнутое тряпицей горло тыквенной бутыли. Он обернулся и, улыбаясь, посмотрел на солдат. Тех было двое, они шли в Рим. Усталые от дневного перехода легионеры искали место для привала. Вот и встретились. Переборов страх Квинт  сказал им, что он и его друг – пьяны, а дальше по дороге солдаты могут разместиться на поляне у ручья.  Увидев жадный взгляд высокого худого воина на бутыли, Квинт не мешкая достал ее и отдал солдату сказав, что они с приятелем переспят тут, у дороги. Обрадованные подарку и новости, легионеры ушли, так и не заметив крови, которая предательски проступила на ткани плаща…
           Сделав глоток, художник вновь осмотрел зал. Вроде тихо и никому он не нужен. Задумавшись, мастер стал разглядывать дно чаши.
            Труп уже найден. Об этом он услышал краем уха из беседы двух греков. В купеческих одеждах, у храма Аполлона, они говорили о том, что убийцу плебея ищут солдаты. И тут, Квинт вспомнил, как в свете факела его разглядывал легионер. Запомнил он и его шрам через бровь, и всю щеку. Один – был тощий и длинный, все смеялся, задавая без умолку вопросы. А этот, со шрамом, стоял и смотрел на художника, прищурив глаз под рассеченной бровью.
            А как его не запомнить? Красив, статен, редкая юношеская бородка и длинные светлые кудри. Подобных в Империи не так и много.
          Сплюнув в негодовании на пол и растерев плевок носком сандалии, Квинт вновь осмотрел зал.
          Голову разрывали вопросы, как он смог так оплошать? Зачем он протянул свои грязные в красках руки к бархатному нагому телу матроны? О чем он тогда думал? И осталось то всего – подписать полотно и забрать за труды... А нет, потянулся. Потрогал и... вот теперь здесь, в страхе, без денег, убийца разыскиваемый солдатами и сикармами.
          Кинжальщиков нанял судья, муж матроны. Добрая душа благородная Анна, отправила рабыню к Квинту, чтобы та предупредила его об опасности. Теперь понятно, что этот ревнивый боров следил за его творчеством, подозревал художника. А как не подозревать? Слава ловеласа, живущего за счет богатых матрон, уже давно ходила за ним по пятам. Странно другое, как судья дал согласие на его «мазню»? И сам же ответил, жадность. За ту мелочь, за которую Квинт должен был сделать шедевр, любой «рогатый» богач раскроет кошель.

           Художник тяжело вздохнул и скользнул бездумным взглядом по кривой стенке глиняной чаши.
           Ему нужна ночь. Только одна ночь. Под утро, когда портовая стража уснет, у него будет возможность выйти из города по открытой полосе прибоя. Что будет потом он представлял плохо, но бежать прочь из Помпей нужно именно этой ночью, потому что утром он будет схвачен.
           Заставив мастера вздрогнуть, скрипнула дверь и, на пороге таверны появился видный молодой аристократ.
           Его черная короткая бородка, смоль вьющихся волос с редкой сединой, туника до пят с полосою на кайме, золоченый пояс и перстень, украшавший указательный палец – говорили о многом. Римлянин. Богат. Из кругов Собрания. Но почему, он оказался в этом грязном дешевом углу?
           Художник опустил голову к самой чаше и сделал вид, что погружен в думы.
           Мужчина не спеша окинул зал взглядом. Столов пустых было много, но  выбрал он тот, за которым сидел художник и аристократ, уверенно пошел к нему.
           Не спросив разрешения, римлянин подвинул скамью и сел лицом к Квинту. 
           Дверь вновь скрипнула, и в зал вошел простолюдин с косматой головой и козлиной бородкой. Но в белой как снег тунике. В руках он держал арфу. Но сказать по ее хозяину, что он музыкант, было сложно. Все равно, что палач с барабаном.  Косматый, молча встал рядом с аристократом. 
           Следом подошел хозяин таверны. Было видно, что он обескуражен посещением знатного римлянина и с глупой улыбкой, спросил:
          – Будешь есть? На вертеле мясо цыпленка, а в погребе – лучшее в городе вино! Нести?
           Незнакомец важно кивнул.
          – Посмотрим, на лучшее вино. Еды неси для двоих и, найди место для музыканта. Он будет ублажать наш слух. – сказал римлянин, четко выговаривая каждую букву голосом не привыкшим к отказам.
          – Все будет.
         Из-под соседнего стола хозяин вытащил скамью и, подтолкнув к ней музыканта, юркнул в дверь, ведущую на кухню.
          Художник мрачно осмотрел незнакомца и поднес чашу к губам.
          – Я не приглашал тебя за свой стол и музыка твоя – не к месту. Может, пересядешь за соседний?
          Римлянин пожал плечами.
          –  Могу. Многое могу. – сказал он, не замечая недоброжелательность. – В моей власти время твоей жизни. Без моего участия, в Помпеях тебе и часа не прожить. Подумай, может, изменишь желание?
          Глотнув вина, Квинт застыл. Услышать это здесь и сейчас, он не ожидал.
          –  Сикарм за тобой никто не посылал. – сказал незнакомец и продолжил: – Судья был в сговоре с женою. Они вместе решили не платить тебе денег. Но ты же трус! И вместо одной беды, нашел другую.
          –  О чем ты, римлянин? ...Ешь, пей, слушай, кто против? Только переберись за другой стол, – грозно прошипел художник, и его рука скользнула в глубокий рукав туники, где к предплечью был подвязан кинжал. – Иначе…
          –  Кто против, спрашиваешь?
          Двери с визгом распахнулись.  На пороге таверны стояли вооруженные легионеры. Сердце художника сжалось. Двое. На одном шрам от брови через щеку, а второй – худой и длинный.
          Квинт положил руки на стол, но заметив дрожь их, опустил вниз, плотно взявшись ладонями за дрожавшие колени. Сейчас он был похож на струну готовую вот-вот порваться. И было лишь одно желание, прыгнуть к двери и бежать. Но легионер со шрамом, был вооружен дротиком. Достаточно художнику встать и он – мишень.
          Обходя столы, солдаты всматривались в лица горожан, грубо обращаясь с теми кто сидел к ним спиной. И вот, они у стола художника.

         –  Подними голову, пока я не сделал этого сам! – громко сказал длинный.
         Художник обреченно посмотрел на солдата.
         –  Похоже – он! Да, Марк?
        Второй внимательно посмотрел на Квинта и кивнул.
        –  Встань, убийца! Ты пойдешь с нами.
        Сильные руки солдат подхватили ватное тело. Лицо художника стало бледным и покрылось бисеринками пота.
        –  Легионеры! – вдруг не к месту вступил в беседу незнакомец. – Этот раб, моя собственность и все вопросы к нему – мои!
        Солдаты остановились.
        – Он убил плебея. Мы уже полдня ходим по городу и ищем его.
        Незнакомец улыбнулся.
        – Вы не правы. Да, мой раб похож на убийцу, он – брат его. Посмотрите на мой перстень и на его предплечье.
        Рассмотрев перстень со знаком центуриона, солдаты с уважением опустили головы.
        – Оголи плечо – раб!
        Ничего не понимая, художник задрал широкий рукав туники и, всем предстало старое выжженное клеймо с рисунком перстня.
        – Приказ, господин центурион. Нам велено привести убийцу в тайную охрану города. Есть подозрения, что он…
        – Я, Диамин! Ведающий центурией преторианцев Цезаря. Мой раб – не убийца и все последние дни он был рядом со мною. За брата послушайте. Они близнецы с той разницей, что другой – без клейма. Его ищите!
        К ним подошел хозяин таверны и водрузил на стол кувшин.
        Аристократ погладил глиняный бок сосуда и подвинул его к легионеру.
        –  Возьми, он твой. Утоли с другом жажду и я, за бдительность благодарю от имени Цезаря. Вы честны в долге Ему и Риму, – римлянин вынул из кошеля два золотых ауреуса и положил рядом с тощим. – За службу!
         Легионер жадно посмотрел на золото, а потом на молчаливого друга. Тяжело вздохнув, он смахнул монеты ладонью и прильнул губами к горлышку кувшина.
         Сделав глоток, он округлил глаза:
         – Марк! Я вырос на виноградной гряде, но такого вина – отроду не пил! Оно вкуснее молока матери, попробуй!
         Молчун с удивлением поднял рассеченную бровь и, отпив вина, одобрительно кивнул.
        – Видали? Даже этому болтуну понравилось! Ну, спасибо, господин центурион. Удачи и благ тебе и, слава Бахусу за такой подарок!
        Незнакомец одобрительно качнул головою.

        Потоптавшись, солдаты не ушли. Они сели за центральный стол и предались кутежу. Есть вино, есть деньги, и есть – выполненный долг.
       – Принеси еще вина! …Всем! – приказав хозяину таверны, римлянин бросил на стол золотую монету. Покатившись по струганной доске, она со звоном присущим благородному металлу, упала на мрамор пола.
       Толстяк-хозяин быстро наклонился и подхватив монету – умчал обратно к заветной двери. Таверна, почувствовав праздничный день – загудела.
       – Завтра Базилику и Храм Аполлона посетит оракул! – громко сказал римлянин всем сидящим. – Он ответит на вопросы, которые мучают горожан и Собрание.
       Лица завсегдатаев подобрели. Появилась тема. Стало ясно – вопросы к оракулу были у всех. Принесли вино и вот, за каждым столом заговорили о случае оном и своих вопросах. И стало в таверне шумно.

        Квинт с удивлением смотрел на предплечье.
        – Когда, ...как?
        Он не верил в случай и с вопросом в глазах, смотрел на центуриона. Других слов у мастера не было. Язык отказывался говорить, а разум – понимать.
         Центурион пропустил вопрос и повернулся к музыканту.
         – Где музыка?! – крикнул он.
         Козлобородый ожил.  Радостно кивнув, он тронул струны. Печальная мелодия наполнила мирок таверны прекраснейшей музыкой, а голос музыканта поверг всех в восторг.

                …Капли солнца в винограде
                От желанья истомились.
                И мечтают о награде,
                Чтоб вином свободно лились.

                Чтобы чувства обострялись
                И терзали струны лир.
                Чтобы нимфы танцевали,
                Не мешает им, …Сатир.

          Он пел, рассказывая о том, как одна нимфа раз увидев Сатира, вкусила плоть его и потеряла покой. Горожане слушали раскрыв рты, а незнакомец тем временем, внимательно рассматривал художника. Он попросил мастера протянуть руку.
       Квинт исполнил просьбу и, римлянин прислонил перстень к его ладони.
       – Мой брат дал тебе то, чего ты не заслуживаешь. Ведь ты, грязный убийца и вор. Твоя жизнь – сточная канава, чей запах не может оставить равнодушным. Дышать тяжело. Но, дело к тебе привело. Нужен ты мне и будешь рабом моим, до тех пор, пока я сам не решу освободить тебя.
         Художник в изумлении слушал незнакомца. Все кипело в нем, но что-то подсказывало, что словом неправильным он укоротит свою жизнь, превратив ее в мгновение. В глазах незнакомца, он это ясно видел.
       – Что я должен делать, мой господин?! – выдавил он и облегченно вздохнул, увидев, что незнакомец одобрительно кивнул.
        – Пей вино. Завтра ты сам поймешь, что надо делать. Клеймо направит тебя.
        Он тронул пальцем чашу Квинта и тот, послушно прильнул к ней губами.
        – Зови меня Диамином. И помни. Ты жив, пока это клеймо - на твоей руке! Если оно исчезнет, ты умрешь в Колизее не смертью героя.

         …Шумели за столом легионеры. Их чаши были полны, а рядом с ними уже сидела девица.

          Настроение художника стало меняться словно ночное небо на утреннее.
         – Всякий день богат на случаи! И это вино – другое, совсем не то пойло, что я пил. Точно говорю!
          Диамин устало улыбнулся.
         – Все прах. Позже ты выпьешь такого, которого не пил сам Цезарь! – сказал римлянин и повернулся к музыканту. – Пой радостное! Спой, и мы уйдем.

          Вдруг в открывшиеся двери, вошли девушки.
          Их было с десяток, не меньше, и они были веселы и пьяны. Полунагие, в прозрачных хитонах, с высокими грудями и белой кожей. Все, как одна – красавицы. Каждая из них держала в руках гроздь винограда. И ягоды те были разных цветов. И свет огня от масляных ламп, играл в них, радостно переливаясь. Они заняли у входа два пустых стола и заказали вино, но девицам уже было сказано, что вельможа из Рима оплатил вино для всех! К столу девушек потянулись хищные взгляды мужчин.
          Улыбаясь и кивая девушкам, музыкант ударил по струнам. Арфа ответила и, полилась мелодия рвущая душу, гонящая в пляс.
          Он пел о великом гладиаторе, который денно и нощно убивал на арене Колизея своих врагов и был занят этим настолько, что не хватало времени на супругу. Мужской долг за него, выполнял Сатир. Все, кроме художника и римлянина, пустились в пляс.

                Он несравненным был в боях за Рим
                И несравненным на аренах Колизея.
                И звуки битвы слушал как звучанье лир,
                Таким его знавала, древняя Помпея.

                Сражался он ради венков из лавра
                Ему на голову их надевал сам Цезарь.
                До края мира, излучалась его Слава
                И говорят, его побаивался кесарь.

                Все потому что он жену боготворил,
                Венки из лавра он ей под ноги бросал.
                И в мире людском, не было мерил
                Чтобы измерить чувств его накал.

                Но вот однажды он вернулся раньше срока.
                В жены покоях обнаружил он Сатира,
                Тот, извергая в лоно, своих чресел соки,
                И, в стонах дева, как божественная лира.


          … Вино лилось рекой!
          В круг веселящейся толпы вошел молчаливый легионер со шрамом. Он выхватил из ножен гладиус и стал «ярым рубакой», показывая этим, будто он – гладиатор.

                Кровь забурлила в венах нашего героя,
                Он выбежал, словно слепой, на улицу Помпеи
                Решив, что смерть лишь, вылечит его от горя
                Искал сражения, ни грамма не робея.

           Веселье наполнило зал, и он расцвел садом! Углы таверны увились плющом, а из каменных стен стала расти виноградная лоза и наливаться в гроздях ягодой. Света стало больше - то масляные лампы вспыхнули ярким огнем.
           Одна из красавиц взяла со стола два стручка красного перца и вставила их в шлем «гладиатора». Алые «рога» - как живые, смешили всех! А «рогоносец» отпил вина из предложенной купцом чаши и, стал еще яростней махать мечом, повергая всех в веселье.

           Диамин вытащил из пазухи туники виноградную гроздь. Пурпурный цвет ягоды, линии, свежесть и мелкие капли утренней росы – поразили художника. Он с восхищением смотрел на виноград. А вельможа, сорвав несколько крупных ягод, вложил их в кулак и, сжал над чашей, принесенной для вина. Алый как кровь, сок полился в сосуд. Услужливый хозяин таверны быстро принес влажное полотенце и передал его римлянину. Поблагодарив кивком, Диамин вытер руки и отдал полотенце обратно. Когда хозяин таверны ушел, римлянин склонился над столом и тихо сказал:
           – Пей, кровь Бога! И стань, с ОГНЕМ в душе! Твоя картина должна стать шедевром! Божественной! Так сказал брат мой и Я, верю в это. На лики с картины будут молиться, лить слезы… Ты станешь великим. Но, помни: – каждое твое творение будет богоугодным и горе тому, кто будет рядом с Бахусом! А если не будет этого, то клеймо с твоего плеча исчезнет, дальше, ты знаешь. Ты, понял меня?
           – Но где я найду клиента? Кому я нужен, да и жить мне тут, …без денег.
           Диамин снял с ремня кошель и положил его рядом с художником.
           – Работать начнешь завтра. А сейчас, тебе нужны силы. Пей нектар, который дан тебе в дар Богом.  Но сделай это, когда я выйду из таверны.
           – Мне кажется, тот болтливый худой легионер, – художник кивнул на длинного солдата с девушкой на коленях, – утром доставит мне неприятности.

                ...Итог, поймал он в сердце нож легионера,
                И истекая кровью, он ей гимн шептал.
                Вот так прошла героя мимо - эра,
                Вот так, заканчивается чувств высокий вал...

          Громко лился по зале очередной куплет.

         – Этот вопрос решится сам. Не думай о нем. Только – работа!
           Музыка и песнь еще не закончились, но музыкант с вниманием смотрел на римлянина. Центурион встал и, поправляя тунику, случайно задел бордовую гроздь. Скользнув по углу стола, она упала на мрамор.
           – Мне пора. Оракул нужен не только горожанам.
           Сказав, он пошел к выходу, показав пальцем музыканту, чтобы тот заканчивал песню. Проходя мимо стола, за которым сидел худой легионер с девушкой на коленях, римлянин склонился над солдатом и, что-то сказал ему. Длинный улыбнулся и согнал девушку с ног. Потом он поднялся и, вынув меч, встал против друга. Под смех танцующих, солдаты стали биться. Тот, что был со шрамом, в три взмаха картинно как на арене, вогнал клинок в грудь «врага». Всем понравилась реальность боя и танцующие стали радостно хлопать по плечу стоявшего на коленях солдата.
           Диамин хлопнул в ладоши и музыка оборвалась.
           – Пейте, веселитесь во славу Бахуса! А нам пора!
           И он пошел к двери.
           Тут же за ним, потянулся хоровод девиц и последним вышел музыкант. У двери он оглянулся, подмигнул художнику и засмеялся козлиным блеяньем. На последней ступени край его туники задрался и под ним, показалось копыто.
           Кто-то из оставшихся мужчин громко сказал, что девушек надо проводить и все, обходя длинного легионера, стоявшего на коленях в луже крови, пошли вслед.
           Художник увидев, что скоро останется один, поднес к губам чашу с нектаром. Запах винограда пьянил и он, выпил все одним глотком. Попав в рот, жидкость растеклась медом. Голова закружилась и по жилам прошла горячая волна. Квинт ощутил необычайную легкость в теле и твердость в руках, а мозг стал ясен, будто и не пил вовсе.

           «Виноград!» –  вспомнил он об упавшей лозе. Встав на колени, он стал искать ее под столом. Но тщетно. Пол пуст. Опустившись к самому мрамору, он посмотрел на место, куда упала гроздь. И увидел её там, в глуби камня, свежей и манящей. Художник провел ладонью по мраморной глади. Вгляделся. На видном месте не хватало нескольких ягод. ...Ни трещины, ни скола. Гроздь, на расстоянии толщины двух пальцев – зависла в тверди.
 
           Поднявшись, Квинт взял со стола тяжелый кошель и, обходя легионера, поскользнулся, испачкав щиколотку в крови. Он посмотрел на умирающего солдата и улыбнулся.
           Вопрос решился сам, как и было обещано римлянином.
           –  Передай Аиду, что я еще нескоро.

           ...На улице Квинт был пьян от свободы.  Он богат! Удача с ним и мысль, что под утро он сбежит из города – грела грудь и кричала. Прибой звал. Но только сейчас, он почувствовал навалившуюся усталость прошедших дней. Благо, что за углом таверны был постоялый двор. Ощутив от туники запах конского навоза, он решил сначала отмыться и отдать одежду в стирку и, только потом...

            …Все так и случилось. А во сне, он увидел себя великим и сильным, в богатых одеждах вельможи и с золотою фибулой на ткани туники у плеча. Почему-то фибула была похожа на рисунок, что он видел перстне. Но, это ли причина для невзгод? Вот, какой-то маленький лысый толстячок дает ему деньги. Много денег. Квинт важно отклонил подарок и потом, …боль от проклятой метки.

 

                Часть - III
                (о богах и дружбе врагов)


            Аид задумчиво смотрел на свод тронного зала. Разукрашенный облаками по тончайшей паутине ткани и подсвеченный масляными лампами с обратной стороны – свод сиял «настоящим» небом.
            Мысли бога Мертвых были далеко и он, удобно расположившись на троне, не замечал Япета смотревшего на него искоса, с иронией.
             Аид был старшим сыном великого Царя титанов – Кроноса. Он – был первым из сыновей, замурованных в пещерах Тартара. И Аид пробыл в них больше всех своих братьев вместе взятых. Прожив в каменных сводах с младенчества, другой жизни он не хотел. И поэтому, он с радостью принял от Зевса  – подземное царство на условиях, что все недостойные души, по смерти  – будут его рабами. Только с виду он укорял Зевса в несправедливом делении мира. Свет солнца его не радовал, но вот души! Как он хотел иметь свою Империю! Преклонение только ему и никаким богам больше! От силы молитв мертвых он наполнялся мощью, божественностью, абсолютом! И наплевать, любят его подданные или боятся. Да и как посмотреть, какая из молитв сильнее – собранная из страха и боли, или из любви, что от сердца.
             Своего отца – Кроноса, он считал исчадием мрака и ужаса. В его темницу бог Мертвых не ходил. Он и убил бы отца с радостью, но как можно убить бессмертного? Как и брат его – Зевс, Аид был прочно связан с чужим бессмертием. Однако, Кронос не был единственным бессмертным в Тартаре. Япет – отец Прометея, равно как и сын, был прикован. Массивная цепь, кованая богом-кузнецом, держала бессмертного за щиколотку. Железный клин, к которому крепилась цепь, был вбит в базальт пола главной залы Царства Мертвых. Аид поместил его сюда с умыслом – он любил общение с ним. Видел он ненависть Япета и к себе, и к Зевсу, но видел и его прозорливый ум, к которому он часто обращался за советом. Япет был единственным существом, кроме Цербера, к которому он  питал любовь и уважение. Да и ненависть Япета, в конечном итоге была простой данью традиции, сложенной из отношений бессмертных к богам Олимпа. В остальном, это был усталый от жизни добряк-великан.
             Круг, по которому Япету было разрешено ходить, был определен длиною цепи и за долгие века, базальтовый пол в границе круга, изрыт бороздами от железа звеньев. Там же в кругу, стояло ложе и стол со скамьею, на которой старший из бессмертных, сейчас сидел и наблюдал за расположившимся на троне – Аидом.  В ногах бога Царства Мертвых на мягком с длинным ворсом ковре, лежал верный трехглавый Цербер.
             Почувствовав на себе взгляд, Аид посмотрел на бессмертного и успел разглядеть смешинки в его глазах. На лице бога застыл вопрос.
             –  Мне понятна твоя боль.
             Япет нарочито тяжело вздохнул и стал серьезным.
            – Свет лампы – не солнце, а тряпки – не небо. Другое странно, видеть тебя задумчивым, ведь ты всегда был уверен в себе. Что-то случилось.  Так?

             Сегодня Аид не был расположен ни к словесным баталиям, ни к философии. Винить Кроноса в любви Аида к темноте, к чему всегда клонил Япет – пустое дело. Он взял с рядом стоявшего стола кубок с нектаром и, сделав глоток, встал с подушек трона.
            – Ты хочешь общения? – спросил бог Мертвых и без страха вошел в изрытый бороздами круг. – Выпей!
            Кубок был поставлен на стол у самой руки Япета, но тот, не шевельнул и мускулом, продолжая с интересом наблюдать за Аидом.
           – Ты прав. Вопрос мучает. Зачем Зевс послал к твоему сыну – своего? Ужель, не знает ответа титана. Или, есть надежда?
           Япет сжал губы. Он не любил говорить о Прометее. Да, может и есть в нем отеческая любовь, но он не мог простить младшему из бессмертных того, что людям он смог дать больше чем благодать огня – собственную свободу. Смог пойти наперекор громовержцу! А вот спасти отца родного, которого помог загнать в этот могильный склеп... И кто люди? А кто ОН?!

           – Кто был там? – спросил он Аида.
           – Тот, кто больше всех боится гнева отца.
            Япет улыбнулся.
           – И что, он был в горах с армией поэтов и художников?
            Титан взял кубок и, сделав глоток, поставил его на угол стола.
        Шелестя полами длинной тоги, Аид вернулся к трону и, водрузив на него свое большое тело, сказал:
            – Нет. С ним был младший брат.
            Цербер услышав сказанное, поднял ближнюю к богу голову и радостно заскулил. Увидев настроение пса, Япет с презрением плюнул на базальт пола.
            – Этот заносчивый юный пьяница и любитель женской ласки, был с ним? Удивил. …Он-то, что в горах забыл?
            Аид ласково посмотрел на трехглавого.
            – По-омнит дары юноши, любит оного… Не знаю. Орел увидел в глазах Диониса слезы. А еще – раны Прометея были удивительным способом заживлены. Не кровоточили, как обычно и выглядели одним свежим рубцом. …Ничего не понимаю.
            – То, мягкотелый Аполлон украдкой мстит отцу. Что тут непонятного.
            Бог Царства Мертвых задумчиво покачал головою.
            – Тогда бы слезы были на глазах не у Диониса.

            – Как знать. Аполлон завидует Дионису. Что сходит с рук младшему, непростительно всем остальным богам. Ревность к отцу, не думал об этом?
            Аид услышал то, о чем думал сам, но чтобы не выдать себя блеском глаз, нагнулся и почесал Цербера за ухом. Тут же поднялись другие головы пса и замерли, ожидая ласки, но…
            –  Мне кажется, что у меня есть шанс вступить в игру. Сердцем чувствую. Юноша жаждет пополнить мою армию мертвых. И… нуждается в моей доброй помощи. Чую, его заботу. Вот Папа – несущий молнии, как с ним это в правильности уладить? – Аид сделал паузу и в первый раз на прошедшем дне, улыбнулся. – Папа, шумный в громе, но добрый к младшенькому. Верно. Дионис еще не знает, как он вольет в меня силы – тысячами мертвых душ. А до поры, пускай нежится под лучами солнца! Оно яркое – горячее! Славит великие тщеславия и сушит глупые головы. Мне пора. Если хочешь, я принесу со своего стола еду. Сделать это?
            – Лучше издохну с голоду, чем возьму у тебя – хлеб! – гордо сказал титан и отвернулся.
            – Да-а, ты такой. Как знаешь.

            Вскоре, шаги бога Царства Мертвых и его верного пса, стихли за тяжелой дверью. Япет с напускным равнодушием проводил их взглядом. Услышав их удаление, титан тихо встал. Чтобы не греметь цепями он поднял их и подошел к железному клину, который держал его оковы. Вновь прислушался к посторонним шумам, коими были наполнены связанные пустотами своды подземелья, но ничего подозрительного он не услышал. Бессмертный осторожно потянул за звено и цепь, с тихим скрипом железа о камень, вытянула клин из глубины базальта. Япет с тревогой посмотрел на двери. Успокоенный тишиной, титан перекинул тяжелый клин через плечо и подошел к трону. Первым делом он хлебнул нектара прямо из горла кувшина, а потом, тихо взобрался на мягкие подушки и дабы не тянуться, пододвинул к себе стол с яствами.

             ...Прижав палец к губам, Аид дал знак Церберу, чтобы тот своим громким дыханием не выдал их. Увидев в щели двери, как Япет удобно расположился на его троне и по-хозяйски налил в кубок нектара, бог улыбнулся и тихо удалился…


                Часть - IY
                (откуда оракул черпает пророчества)

               
            Черное небо, усыпанное мерцающими звездами, укутало покатый кратер Везувия. Его верхняя точка была в кругу копий, меж которыми натянут белый холст.  Входа в auguraculum не было. Две полы холста, начало и конец, были пришпилены ивовым прутом сквозь бисер вертикальных отверстий, и, казалось, что весь круг auguraculum – был цельным, единым.
             В центре круга кресло из виноградной лозы. В нем – авгур. Капюшон его балахона откинут на спину. Тот самый редкий случай, когда рядом никого нет и лицо прятать не надо. Сегодня, в этой ночи, авгуру предстояла встреча с богом. Жрец не знал с кем именно, с Аполлоном или с Дионисом. Они оба имели власть над ним и оба, давали пищу для предсказаний. После встречи ему будет подарено пророческое состояние пифии и придет просветленное созерцание, которого ждет и которым живет жрец оракула. В предвкушении сладостной минуты встречи он вытер пот, выступивший на гладкой коже головы. Авгур был не просто лыс. На его голове и лице не было ни единой волосинки, включая бровей и ресниц. Выбритая голова казалась шаром над бесформенной массой балахона. Внешне, он выглядел спокойным, но, только внешне. Внутри он пылал ожиданием нечастой встречи.

             Тьму ночного неба расчертил метеор, разделив ярким хвостом, черное поле на две неравные части.
            «Шар» проводил взглядом небесное тело и, взяв с колен ивовый прут, провел полосу по глади песка лежавшего у его ног. Чуть в стороне от полосы он нарисовал круг своего auguraculum и, ткнув концом прута в песок он, аккуратным выверенным в круговом движении кистью, сделал в точке той лунку.
             Теперь он знает, когда и откуда придет бог, но… что за диво?
             Авгур снял колпак со слабо горящей масляной лампы, что стояла рядом с креслом и, посмотрел на прут в свете. Тени – не было, а это значит…

             – Я здесь, жрец!
             Вскочив с кресла, авгур перевернул лампу и она, зашипев в песке, погасла.
             – Дионис!
             Вскрикнул жрец и упал ниц.
             Вынув из пазухи туники гроздь винограда, бог положил ее у вжавшегося в песок шара. Потом он обошел жреца и сел в его кресло.
             Авгур, не шелохнувшись, ждал. Поднимать голову без разрешения бога, он не смел.
             – Под утро, когда сон особо мил и сладок, у одной из богатейших матрон Помпеи будет видение. Своим ночным видением она поделится с мужем. Завтрашним утром в храме Аполлона ты примешь его. Его зовут Лукреций. Скажешь ему, чтобы исполнил то видение. Запомни имя матроны – Валерия! Она, хозяйка самого красивого и дорогого Домуса Помпей –  Меландра. Скажи ему, что картина из сна супруги будет в точности написана молодым художником из Рима. Эта картина, станет славой его Домуса. Найти мастера он сможет утром того же дня, сразу после беседы с тобой. Пусть он идет в таверну у Морских Ворот. Художник светел, длинноволос и на правом предплечье его – клеймо с двумя в круге буквами: – Дельта и Сигма.
            Дионис взял брошенный на песок прут, нашел нарисованный круг auguraculum и вписал в него буквы.
           – Порядок символов ты увидишь на песке. И помни, если Лукреций не найдет утром художника, то эти буквы будут гореть на твоем челе – всю оставшуюся жизнь! Это не только моя прихоть, видение сие и желание самого Аполлона! Бойся прогневить его, смертный.

           После последних слов прошло немалое время, за которое не было слышно ни шагов, ни звуков. Жрец тихо поднял голову и осторожно огляделся. Он был один. Горизонт был очерчен предстоящим рассветом. Жрец встал, растер затекшие ноги, поднял гроздь и подошел к креслу. На песке авгур увидел белый ореол. Он заворожено глянул на свечение и узнал круг нарисованного им auguraculum, в центре которого разглядел две четкие буквы…


                ___________________________________________________


           В ту ночь, Валерия не могла уснуть.
           В тяжелом спертом воздухе знойной безветренной ночи, звенел комар. Она уже два раза пыталась его убить, чувствуя его приближение слухом и нежной кожей, но тот, успевал улетать вглубь комнаты, едва она поднимала руку. Под утро сон сморил ее и она, утонула в сказочном сновидении.
           Ей снилось, будто бы она – нагая, возлежала на мягком мху. Ее тело в свете Луны, светилось белой кожей. Оно было восхитительным, божественным! Видя себя, она сгорала от гордости за красоту свою и рядом, по тонким древам молодой ивы, изумрудным листом вился плющ. Издалека неслась прекраснейшая мелодия, и был виден огонь костра. Но вот, раздался голос мужчины. Он был в беседке ее дома, которая вдруг оказалась рядом с нею. Она почувствовала его и в ней, все задрожало от предстоящей встречи. Вот, на ней прозрачная золотистая ткань, едва скрывавшая ее прекрасное тело. Красавица вошла в беседку и увидела …Бога!
           Это был Он!
           Только – Он!
           Она узнала его сразу. Ибо только Он, мог быть так красив и статен. Идеальные линии мужского тела она угадывала по складкам шелка туники. В Его сильных руках – полная виноградная гроздь с ягодой пурпурного цвета. Лучи солнца проникали в каждую из них, и гроздь искрилась, раскидывая вокруг мириады разноцветий искр.
           Он возлежал на усыпанной подушками скамье.
           – Сядь рядом!
           Сказал Бог и показал дланью где.
           Валерия опустилась на мраморную плиту у скамьи, и Бог, улыбнувшись, протянул ей гроздь. Валерия, вся трепеща, оторвала от грозди ягоду и, съев ее, вдруг, в истоме охватившей сердце страсти, отделилась от тела и вознеслась к каменному своду. А после, на верхе выхода из беседки, увидела Себя и Бога.
 
          ...и то, что увидела, застыло в памяти.



                Часть - Y
                (о встрече мастера и Валерии)


             Утро, встретило Квинта прохладой улиц.
             Всю ночь лил редкий для этого времени и места дождь. Снятая комната на постоялом дворе близ Морских Ворот, была чиста, а постель удобной и мягкой. Его разбудил стук в дверь. Пришла рабыня. Она принесла его чистую тунику и  для омовения кувшин воды. Девушка была некрасива, но Квинт отметил ее тонкий стан и грацию.
             Кивком, художник разрешил ей войти и, пока рабыня укладывала одежду на край ложа, успел ее рассмотреть. В памяти всплыли события вчерашнего вечера и он впервые почувствовал себя богачом. Наполненный радостью и пришедшим просто из ниоткуда благородством, он решил сделать добрый поступок. Порывшись под подушкой, он нащупал кошель и выудил медную монету, ту, что осталась после убийства плебея. С улыбой он отдал ее рабыне. Щедрый подарок привел ее в восторг! Дождавшись ее ухода, художник открыл окно. Оделся в чистое уже в прохладе прошедшего дождя. Легкий бриз с моря надул парусом кусок льняной ткани, заменявший занавес, в просвете которого мелькнула пустынная улочка. Достав из под подушки свое богатство, он высыпал из кошеля содержимое на одеяло и принялся считать. Ауреусы были чисты и без единой царапины. Художник насчитал тридцать монет. Этих денег хватит, чтобы купить себе загородный домик, коня и пару рабов. И рабыню, вот такую как эта, некрасивую, но с дивными формами тела. Квинт, представив все – улыбнулся, повесил кошель на ремень и пошел в  знакомую таверну. Он решил, что в дорогу надо взять еду и вино, а лучше - не торопясь отобедать перед дальним походом.

            Заказав холодного мяса, он выпил немного вина и, пока ожидал заказ, припомнил вчерашние слова о том, что был нагло обманут судейской четою. Из-за них он убил плебея. Прошлого не вернуть, …хотя, есть кинжальщики, которых можно нанять… И он предался мечтаниям о мести. Рисование шедевров, в его планы на ближайшие месяцы – не входило.
            Вчерашний вечер он помнил смутно. Той злосчастной ночью, что он провел в дороге к Помпеям, он не спал. Но обещание, данное римскому вельможе, он помнил. Если бы не незнакомец, то он уже был бы взят стражей. И тут, к нему пришла нестерпимая боль. Плечо разболелось так, будто было пронизано копьем. Сдвинув с предплечья тунику, Квинт увидел клеймо и почувствовал запах жженой кожи. Края печати покрылись волдырями. Боль становилась нестерпимой. На лбу художника выступил пот и первое, что пришло ему в голову – залить рану вином. Так он и поступил, немного испачкав белоснежную ткань одежды розовым  подтеком. Боль ушла, как и пришла – внезапно.
           Художнику стало не по себе. Он осторожно потер плечо, но боли не почувствовал. Его рука лишь нащупала неровности кожи оставшиеся от рубцов ожога. Может, и не было всего этого?.. Но винный развод на тунике и еще не распавшийся в воздухе стойкий запах паленой кожи, говорили об ином.
           Обреченно вздохнув, он принялся есть. И вроде овощи свежи, мясо, но вкуса не было. Соль, перец, базилик – все в чаше казалось безвкусным.
             Вдруг, двери распахнулись, и на пороге он увидел знатного горожанина в дорогой тоге-претексте. Она была накинута плащом поверх туники, натянутой барабаном на выдающемся животе. Человек был лыс и невысок, уверенно держался и, в нем явно был виден знатный патриций.
             Толстячок сел за соседний стол и заказал холодной воды.  По тому, как он ерзал по скамье, было видно, что чувствовал он себя здесь неуютно и чего-то ждал. Отпив воды из принесенной чаши, он встал и подошел к Квинту.
            –  Не знаю с чего начать. ...Это ты, художник из Рима?
            Квинт показал патрицию на свободное за столом место и спросил:
           –  А за какой надобностью тебе, римский художник?
            Вельможа тревожно засопел. Он оглянулся и провел взглядом по пустому залу, потом осмотрел углы и склонив голову, тихо сказал:
           – Жене сон приснился. А я люблю ее всем сердцем и отказать не могу. Так вот, пошел утром в Базилику и сон пересказал оракулу. Он сказал, что у Морских Ворот со стороны Форума, есть таверна и в ней сидит и ждет его заказ – знаменитейший художник из Рима. Поначалу я принял все за бред, но ... ты здесь. Внешность твоя совпадает с описанной посвященным. Руку покажи, ту, где буквы на плече.

            Художник внимательно посмотрел на патриция. Он вспомнил свой ночной сон и присутствие в нем – лысого толстячка. И ведь похож!
           Лоб Квинта покрылся бисеринками пота. В совпадения он уже не верил. Засучив рукав туники, он показал клеймо.
           – Еще она говорила о каком-то бордовом винограде. – зачем-то добавил толстячок, показав взглядом, что увидел желаемое.
           После последних слов вечерние события нахлынули лавиной и художник, приспустив рукав – встал и подошел к точке, куда вчера упала пурпурная гроздь. Он ее увидел сразу. Как и вчера, она зависала в глуби  камня на расстоянии ширины двух пальцев от поверхности.
           –  Об этом винограде говорила твоя жена? – спросил художник и указал пальцем в пол на гроздь.
           Толстячок подошел к художнику, склонился.
           –  Ничего не понимаю. Шутишь? Если ты меня принимаешь за осла, то не подумай за то, что слаб. С моих шуток тебе и дня не прожить, понял? Тычет тут в пустой пол, смеется.
           Устало вздохнув, Квинт сел на свое место.

           – Что заплатишь? – спросил мастер, пропустив вопрос. – Я, очень дорогая кисть и у меня уже есть работа. Да и может быть так, что у тебя не хватит денег на мой шедевр. Давай сделаем это позже. Я, занят.
           Последние слова художника задели самолюбие патриция.
           – Я, Лукреций! Аристократ в поколениях! Первый в Собрании Помпей и хозяин благородного Домуса Меландра! Денег у меня хватит на то, чтобы из костей таких прохвостов как ты, сложить храм любому Богу Олимпа. Так ли ты силен в искусстве художника? Вижу тебя, впервые.
           Художник усмехнулся и важно кивнул.
           – Так. Все – так. За мои полотна не сомневайся. Моими клиентами были самые именитые Домусы Рима. Сенаторы осыпали меня золотом. Все азарт. Люблю играть в кости, но мне не везет. – соврал Квинт, не моргнув глазом.
           Лукреций смешно шмыгнул носом.
           – Позже проверю. Сам кости люблю. А сейчас, следуй за мной. Если твоя мазня будет моей жене в угоду, получишь столько, сколько скажешь. Помпеи не нищи, а я – аристократ, лицо города. Валерия, она дочерь знаменитейшего римского Домуса сенатора Тулия и тебе, ее не провести. В ней ума мало, но живопись, это ее! В доме есть и мольберт, и грифель с красками, так что тебе не нужно ничего, разве что докупить для колера. Тут я тебе не помощник.
          – И ты, смотрю не самый последний в понимании письма. Тогда по рукам. За цену, позже поговорим.
          Толстячок посмотрел на короткую тунику художника и на всякий случай, спросил:
          –  Не бывший раб? С ними торговаться – патрицию запрещено.
          –  Не бывший! Клянусь всеми богами! – сказал правду художник и потер плечо в месте клейма.
          –  Если быть честным, твоя мазня мне и в подарок не нужна, но у меня с Домусом Тулия – проблемы. Он дает мне голоса на предстоящих выборах. Угодишь супруге, поможешь мне. А я, дам тебе все!
          –  Сложно другое – подойдет ли твоя супруга для письма шедевра?
          –  У нас нет выбора. Да и не в твоих ли руках, сделать ее красавицей. Так?
          Толстячок хитро улыбнулся. Пересекая площадь у храма Аполлона, уже миновав Базилику, он вознес руки к небу.
          – Помоги мне Аполлон в делах моих, а я – воздам тебе сторицей и в молитвах и, в подношениях.
           Дальше шли молча. Они обошли повозки, потом группу купцов говоривших о жреце оракула, миновали строй легионеров, идущих гремя щитами к Морским Воротам.
 
           Виа дель Аббонданца главная улица Помпеи, была самим великолепием. Многочисленные фонтаны, статуи, колонны высоченных белых зданий – все тут кричало о богатстве города, о силе купеческой гильдии, но вот, улица повернула вправо и они оказались у красивейшего Домуса Меландра. Он встретил художника богатой мозаикой и фресками.
           Патриций подошел к высокой резной двери и стукнул бронзовым кольцом. В глуби дома послышались шаги. Дверь открыла рабыня с рыжими волосами и в оранжевом коротком хитоне. Она отошла в сторону, пропустив во двор хозяина и гостя.
          – Проводи мастера в атриум. Угости вином, фруктами, а я, сам пойду к супруге. Такую весть она должна услышать только из моих уст!
           Рабыня, поведя рукой, пригласила следовать за ней.
           Миновав ухоженный сад, они ступили на мраморную площадку, в центре которой, меж увитых плюющем колонн – стояла мраморная беседка. Такого великолепия художник никогда не видел и, отвлекшись, с удивлением стал разглядывать архитектуру здания. Пройдя  через короткий коридор, они оказались в залитом солнцем внутреннем дворике-атриуме.
          Девушка показала мастеру на мраморную скамью с десятком подушек и стол, на котором стояла ваза с фруктами.
          –  Лидия! – громко сказала она, хлопнув в ладоши. – Господин пока может насладиться фруктами, а вино ему сейчас принесут.
           Она улыбнулась и ушла в lararium – зал, посвященный молитвам. Квинт проводил девушку взглядом и стал осматривать атриум. Это помещение было центральным и все другие, расположенные за дверьми по кругу, показывали классический римский Домус. Две левые двери – не самые большие, выкрашенные светлой охрой, вели явно в cubicula – спальни господ. Дальше большая дверь в lararium, за ней – скромная небольшая дверь, очевидно, вела в рабочий кабинет главы дома, а эти нарядные в triclinium – зал, для приема гостей. Они были слегка приоткрыты и в проеме были видны новомодные низкие кровати, для приема пищи возлежа на подушках.
           В центре атриума был расположен овальный бассейн, дно которого в цветной мозаике с рисунком несущим подвиг Геркулеса. В левом дальнем углу бассейна плавал круг из легкой пемзы, внутри которого был ворох из лепестков роз. Один из лепестков выпал за круг и Квинт, встав со скамьи и отложив персик на угол стола, подошел к низкому бортику. Склонившись, он выловил непокорный лепесток. От прикосновения к чистой воде, легкая пемза поплыла к центру. Изловчившись, художник поймал круг краем пальцев и аккуратно подтянул к себе.
           За своим занятием он не заметил, что в шаге от него стояла матрона и смотрела на его старания. Когда художник подтянул круг, она не выдержала и рассмеялась приятным бархатным голосом.
           От неожиданности, Квинт оглянулся и случайно нажал пальцами на край кольца. Словно по мановению, лепестки ринулись в образовавшийся зазор под пемзой из круга – вон, будто пытались захватить всю гладь бассейна. Заметив краем глаза свой промах, художник с отчаянием посмотрел на устроенный им разноцветный хаос, чем вызвал бурю смеха у хозяйки домуса.
          –  Все, хватит, мастер! Не делай больше ничего! – сказала она, мило улыбаясь. – Все мужчины одинаковы и каждый из них – растяпа!
          С виноватым видом он глупо шмыгнул носом, встал и представился.
          –  Прошу прощения милая матрона, меня зовут Квинт. Похоже, я доставил твоим рабыням много работы.
          –  Не думай об этом. Валерия! Зови меня так. Я слышала, что твоя кисть ведома самим Аполлоном, так?
           Женщине было лет тридцать. Она была приятной наружности и ее округлые линии мраморных рук и красивая тонкая шея, заворожили художника. На ней был хитон оранжевого цвета, как и у встречавшей Квинта рабыни, но был он длиной почти до пола, и прозрачен настолько, насколько мог позволить тонкий шелк. Угол ткани у точеной шеи, был приколот большой фибулой в виде виноградного листа осыпанного изумрудами. Цветом, в тон глаз хозяйки. Художник почувствовал, что в нем все запело. Женщина была изумительна, но прошлый римский случай заставил его собраться.
           –  Ну, не самим Аполлоном, а лишь его дланью! – пошутил художник и в приветствии сделал поклон.
           Шутка была удачной. Матрона улыбнулась, показав ряд жемчужных зубов.
           –  Присядем?
           Валерия показала пальцем на мраморную с цветными подушками – скамью.
           В это время в атриум вошла пожилая рабыня. Она отодвинула надкушенный персик на центр стола и поставила на угол поднос с кувшином вина и с высокими, на тончайших ножках прозрачными чашами.
            Хозяйка плавно склонила голову, подавая знак, рабыня наполнила чаши вином и отошла от стола. Матрона, кивком отпустила рабыню и сама сняла с подноса чаши. Рубиновое вино, лишь чуть качнувшись, оставило на стенке алый след.

           –  Сейчас принесут грифель и полотно на мольберте. Мне не терпится увидеть длань Аполлона! Согласен, мастер?
           По кончикам пальцев художника пробежала мелкая дрожь. Так было всегда, когда он видел прекрасную натурщицу и видел, нет, скорее предчувствовал, будущее полотно.
           Молодая женщина рассмотрела в глазах художника блеск и поняла, что смогла произвести впечатление.
           –  Выпей вина, доедай персик и начнем. – сказала она голосом полного достоинством римской львицы.
           –  А можно, прямо сейчас? Пить и есть, я могу и с грифелем. – со всей серьезностью в голосе, сказал художник. – Я вижу тебя в мраморной беседке увитой плющом. Надо все снести туда, не возражаешь?
          –  Нет.
           Сказав, она хлопнула в ладоши и у стола показалась рабыня Лидия.
          – Снеси все со стола к беседке и распорядись, чтобы туда же принесли мой мольберт и грифель. Пойдем мастер, пока все готовится, я покажу тебе свои труды. Они не от Аполлона и корявы как ветви старой ивы, но милы мне как дело, которому я посвятила долгое время.
           С последним ее словом, они вошли в tablinium.
           Кабинет патриция не был большим, но стены с картинами делали его целым цветущим садом! Райские цветы, над ними бабочки и прелестные лесные нимфы с крыльями стрекоз. Причудливые деревья, лань пьющая воду из ручья, а дальше Амуры, подсматривающие за купальщицей. За ними склон в винограднике и мул с малышом крестьянином на спине. Все это было единым ансамблем и выглядело работой выполненной с душою и кропотливостью не лишенной таланта руки. Вся гамма жила общим цветом раннего утра со светлым чистым небом.
           Квинт улыбнулся.
          – Приятно видеть столь замечательную работу. – сказав, он склонил в почтении голову. – Этот труд, мог бы запросто украсить любой благородный домус Рима! Да что домус –  любая благородная вилла urbana, была бы богатой тем, что я увидел. Знаешь, что-то похожее есть в спальне наследного Цезаря! Я сам не видел, но слышал это из уст великого мастера, принимавшего участие в оформлении спальни.
         – Все ты врешь! – сказала Валерия улыбаясь. – Бывала я в той спальне, но ничего подобного не видела! Наследник болен чучелами животных и их там такое множество, что до кровати не дойти. Но, милы сердцу слова твои и я – прощаю твое вранье.
           В tablinium вошла Лидия и, молча поклонилась.
          –  Идем в беседку, там все готово!
            Настроение матроны было великолепным и она, весело смеясь, взяла художника за руку.
          –  Будь как дома. Если набросок мне понравится, то тебе придется быть здесь частым гостем, иначе никак!

          У входа в беседку его уже ждал мольберт, а рядом с ним, на маленьком столике – ваза с фруктами и чаша с вином. На краю, короб с грифелями. Все ждало руки  мастера. И Квинт, сразу приступил к делу.
          –  Милая госпожа! Пока будет только эскиз. Так, лишь тени. Возьму движение и контуры. Все остальное, ты, как художница, сама домыслишь. Конечно, все согласуем, но вначале – контуры. Договорились?
          Матрона улыбнулась.
          – А что, есть другие предложения? Что мне делать?
          Квинт посмотрел на свет текущий из малых окон стоявшей неподалеку спальни рабыни, потом на масляную лампу, висевшую у входа в беседку, махнул рукою и, взяв Валерию под руку, подвел ее к широкой скамье.
          –  Можешь ли ты опуститься на пол? Тебе нужны подушки, одна - две, но так, чтобы был эффект того, что мрамор чист и без оных.
          Валерия положила под колени подушку и опустилась на нее.
          – Твоя рука пусть ляжет на скамью. Так, правильно. Надо слегка облокотиться. Так… И это…
          Он взял со стола вазу с фруктами и поставил ее на скамью подле матроны. Потом выудил из вазы гроздь винограда с янтарной ягодой и вложил ей в руку. Сделав шаг назад, он посмотрел на натурщицу, прицелив взглядом сквозь выставленный вертикально указательный палец.
          – Одна деталь! Сорви самую большую ягоду и положи ее в рот.
          – Так? – спросила Валерия, исполнив просьбу.
          – Нет. Рот чуть приоткрыт и я, вижу на жемчуге твоих милых зубов самый краешек ягоды. Вот!! Все, не мешай. Работаю.
           Подняв чашу с вином, он осушил ее в один глоток и, грифель в его руке – запел, затанцевал по белому полю холста. Рука художника уверено брала линии, несла тени. Он не заметил, как в работе выпил еще три чаши вина. Незаметно летело время и вот, к полудню, столик уже был полон негодным для письма – грифелем. Бедная Валерия уже сидела из последних сил, когда Квинт, прикусив в задумчивости губу, сделал шаг назад.
           – Я знаю, ты устала, но глянь. Мне кажется, что в этом эскизе ...тебе все станет ясно. И мысль, и тени, вроде понятны. Давай руку, я помогу тебе подняться.
           Подхватив матрону под руку, он поднял ее с мрамора и подвел к мольберту.
           – Если все так, как желаемо, то у меня к тебе просьба – пока я работаю над картиной, к мольберту не подходить. Идет?

           Рассеяно кивнув, Валерия смотрела на холст во все глаза. Что-то ей сдавило грудь, но, только лишь на мгновение.
           Черное и белое! Он и она! Все контуры и тени кричали о том, что она несла в своей памяти сна.
           Рот дивы открылся и, …из него выпала ягода.
           .... и то ли показалось, то ль действительно, но ягода стала пурпурной. Но, художник был усталым, а матрона – слепа от восхищения и, цвета ягоды той, никто не заметил.






                Часть - YI
                (об отдыхе и совете богов)

            С тревогой в сердце Аполлон шел к лесной поляне. Там, у берега хрустальной речки, его брат придавался пиршеству. Едва заметная в сумерках тропа петляла меж кочек, поросших мхом. И вот уже слышно громкое пьяное пение девиц и вторящее им, блеяние их дружков и собутыльников – сатиров. За порослью молодой ивы он разглядел пламя высокого костра. Громкий смех и запах жареного мяса больше злили, чем радовали и, вступив на поляну, бог Искусств остановился в тени ивы за спиной музыканта. С небольшими витыми рожками и козлиной бородкой, он склонился над лирой и, не обращая внимания на гул разговоров и смех, громко пел:

              ...И растворяясь в танце между землей и небом,
                Взлетая до Олимпа, на крыльях вдохновения,
                Поймешь - порочен выбор между вином и хлебом,
                Когда вакханки дарят прекрасные мгновения.

                И вскрикнув "Эоэй" ты сбрасываешь тело,
                И с телом сбрасываешь страх пред смертью,
                И чувствуешь, как сердце вдруг запело,
                К любви стремясь с невидимой вдруг прытью,

                Сам Эрос, что есть энергия Вселенной,
                В мистериях Диониса нас силой наполняет.
                И это облегчает наш путь по жизни бренной,
                В бегу за нимфой, что формой соблазняет.

           Оргия уже была близка к накалу! В смехе див звучали волнующие ноты Эроса. Все были в ожидании разрешения на любовь и кидали косые взгляды на бога. А оный, возлежал на ковре из мягкого мха и в задумчивости пил вино, не обращал никакого внимания на "челядь".
          – О-о! Сам Аполлон снизошел к твоему огню! Мой Дионис, смотри, вон он!
           Палец Сатира указал на одинокую фигуру бога Искусств.
           Дионис поднял голову и улыбнулся.
          – Рад видеть тебя, брат! Скорее иди ко мне, тут есть для тебя место у огня и кубок с прекрасным вином!
           Дионис положил руку на колено дивы. Улыбнувшись, она поцеловала его руку, встала и освободила место для Аполлона и, с веселым смехом присоединилась к танцующим. Аполлон сел на мох рядом с братом и отвел его руку с кубком.
         – Не до веселья мне. Сердцем тревогу чувствую. Всюду кажутся тени Аида и гневные очи Отца.
         – Кажутся, или ты их видел? – спросил Дионис и улыбнулся.
         – Наверное, в сегодняшней ночи под утро, твои оракулы разворошили ночные кошмары. Что снилось их Богу, после вечерних возлияний с нектаром за столом у Отца?
           Аполлон был серьезен.
         – Кошмаров не было. Есть предостережение, – ответил он брату.
          Дионис с удивлением посмотрел на Аполлона.
         – Продолжай. В чем предостережение?
          Тяжело вздохнув, Аполлон взял отвергнутый кубок и сделал глоток. Дионис терпеливо ждал.
         – Все складывается в серых тонах. Твоя идея может обернуться трагедией, это сказал совет оракулов.
         – Гадали на кишках?
          Аполлон мрачно кивнул.
          – Не тревожься, то жертвенный баран пред смертью съел не востребованного его желудку, вот и гадания мрачны. – сказал бог веселья и рассмеялся собственной шутке.

          Не слышавшие разговора богов, но видя довольного Диониса, вторя смеху его, захохотали сатиры.
          Дионис посмотрел на них с улыбкой.
         – Мои «оракулы» не менее «великие» и знают, когда смех востребован к часу, а когда нужны слезы, – юный бог поднял руку и, крикнул: – Всем в пляс,  други! Веселью время!
          Радостно взвизгнув под пальцами пьяного музыканта, лира издала веселую музыку. И полилась она утренней водицей теплой речки в смехе сатиров и див. В диком танце, они устроили состязание в прыжках через огонь.
         Аполлон с печалью склонил голову.
         – Кто избран тобою?
         – Так, мерзавец каких мало, но кистью – мастер. Я, как ты и говорил, тронул его твоим перстнем и, жду от него обещанного шедевра.
         – Чую беду. Вдруг свое надумает? Поломает все…
         Дионис хитро улыбнулся.
         – На нем печать гнева. Плечо мастера всегда будет говорить о правильности поступка, направлять его, а нет – издохнет случаем того же дня. Мне больше трех тысячелетий и, не ищи во мне младенца.
         Сказав, Дионис обнял Аполлона за плечи.
         – Пуста печаль. Давай выпьем с тобою за боль Прометея! Пусть она снежным комом станет в тысяче и вернется к тем, кто предал его своим непочитанием! Кто забыл о нем! Его добрый подвиг! Его свобода! Слава титану! Слава Бессмертному!!
          Нестройный пьяный хор сатиров и див, подхватив последние слова Бога, трижды прокричал:
          – Слава!!!
         – Любить! Всем любить, во славу!!! Любовь, матерь рода  – бессмертна! Она равна подвигам Бессмертного. Прометей дал им буквы, научил людей знахарству, математике, запряг вола и приручил коня, гончарство…  Да мало ли им сделано для смертных?
          Дионис поднял кубок и выпил до дна. И Аполлон, с ним был.
          Сигнал к оргии, как Вакху дань – закружилась! Полетела к небосводу искрами огня вся, в звездных хороводах! Мелодия любви в струнном водопаде и ... шелест, слетавших с белых тел хитонов. Все в музыке. Все, в бликах пламени.



                Часть - YII
                (о богах, допросе и мыслях разных)


           –  …Мое небо! – уже в который раз бог Царства Мертвых отбивался от шуток Япета.  –  Может не такое как настоящее, но – мое!
            –  Вот тут я с тобою, согласен.
           Голос титана был серьезным, а взгляд – пытливым, пронизывающим. И было видно богу Мертвых, что за словами титана кроется многое. То, о чем говорить не принято. Но, сегодня был день откровений. Стало быть беседа и спор к тому располагали и все накалялись.
          –  Вот это новость! Ты согласен со мною? – Аид привыкший к их разным взглядам, был озадачен. – В чем подвох?
          Гремя цепью по изрытому железом базальту, Япет встал и пошел по кругу. Обычно, когда он был возбужден или думал о весомом случае, ему помогала «музыка» грохота звеньев. Раньше Аид не любил его «прогулки», гул от которых раздавался в самых дальних углах его Царства, а потом привык. Раз слышен звон, значит, у Япета есть серьезное основание для беседы.
           –  Я знаю, что Прометею не нужны олимпийские лавры. Кабы хотел он их – у Зевса не было бы шансов.
           Бог Мертвых молчал. Очевидность слова была понятна любому богу Олимпа.
           –  Что – Огонь, который он похитил, в сравнении с тем, что было им подарено братцу твоему. Верно? Таков ли грех, за который в цепях тысячелетия и, железный клюв твоего орла?
           –  А почему Ты, не просишь у меня за сына? Ну, там, страдания облегчить. Почему? Ты желаешь, чтобы орел к нему летал каждый день? – ответил вопросом на вопрос, Аид.
            Япет остановился.
            Вопрос был неожиданным. Но титан был стратегом и умелым собеседником.
            –  А, что об этом, думаешь ты?
            Аид сидел на ковровой ступени у трона и ласково чесал спину Церберу. Ему нравилось, когда верный пес довольно закрыв глаза, улыбался и, тихо по щенячьи поскуливал.
            –  Тревожить плоть, …рану. Через неделю она затянется и боль от клюва и когтей, будет еще страшнее. Когда страдания уже притупилась, позабылись, боль становится невыносимой, нежели она проходит в день каждый. Так? – спросил в свою очередь Аид.
            Тяжело вздохнув, титан сел на свою скамью. Говорить о том, что и так яснее ясного – смысла не было.
            –  Но и это, не все! Твой сын должен быть готов восстать против Олимпа – в любой час. А для этого, ему нужна злость. Злость, всегда! В сей час, а не через неделю. А что рваная плоть для Бессмертного, лишь боль, к которой он уже давно привык. Верно? – с вызовом в голосе, спросил Аид.
            – Ты прав. Твой орел точит в нем злость. Придет день, когда Прометей превратит ее в копье, которое однажды пронзит тело врага. И это, будет! А время…, время – да, для бессмертного оно не имеет значения. Вспомни тот случай, когда ты и братья твои были здесь по милости Крона. Век? Десять веков? Сто? …Что время, пыль.
            В воздухе повисла пауза.
            Каждый из богов знал, что стоит за словами, и был ли смысл продолжать тему. Но, были и дела…

            –  Хочу душу заслушать. Не возражаешь, если я это сделаю здесь, при тебе? – спросил Аид, снизив голос до едва слышимого.
           Обычно, свои «беседы» с пришедшими в Тартар, Аид вел в дальних пещерах. Там, откуда не были слышны крики их и стоны. Он жалел Япета, своего врага – друга, великана с большим умом и добрым сердцем. В другом случае, Япет был бы против, но не в эту минуту. Титан знал, что за той беседой стоит нечто важное.
           Не услышав слова отказа, Аид хлопнул в ладоши. Двери открылись и, в проеме появились два воина с головами гиен. Меж ними – худая длинная тень легионера.
           –  Идите. Позову вас позже. За душу не тревожьтесь, присмотрит Цербер. – сказав, он по обыкновению почесал псу за ухом, а после встал и сел на трон.
           Поняв хозяина, пес поднялся и, ощерив шерсть, зарычал. Знавшие ярость Цербера, гиеноголовые поторопились скрыться за дверями.
           –  Ниц! … Ты пред Богом! – рявкнул Аид.
           Тень легионера, нескладно сложившись, рухнула на гладкий камень пола.
           –  Скажи, как умер ты.
           Тень сжалась от страха.
           –  Меня убил друг.– тихо, едва слышно ответила она.
           Аид многозначительно посмотрел на бессмертного.
           – Ну, если друг, то твоя смерть не была мучительной. Верно?
           –  Да, не была.
           –  Как было это? Говори громче, не я один слушаю тебя.
           –  Был нам приказ, найти убийцу плебея. Мы искали его полдня и случайно нашли в таверне у Морских Ворот, что в Помпеях. Убийца сидел с господином. Я хотел арестовать негодяя, но нас остановил этот знатный римлянин. Он сказал нам, что убийца – раб его и показал нам перстень со знаком центуриона и с рисунком. На плече раба, был рисунок такой же как на перстне. Господин сказал, что раб был всегда рядом с ним, а убийца – брат его родной, близнец.  Но я, не поверил ему. Центурион поблагодарил нас за службу и подарил два золотых тауреса. Такой подарок был для нас праздником и я, решил его не портить, а утром прийти и …
           –  Начерти пальцем в воздухе – знак, что был на перстне!
           Перебил его бог.
           Тень вытянула вверх прозрачную руку и провела над собою пальцем, показав контур. Над головою легионера повисли в воздухе две буквы  – Дельта и Сигма.
           –  Дионис!  – вдруг раздался голос молчавшего Япета.
           Аид тяжело вздохнул.
           –  На кого был тот раб похож? Он был воином? – продолжил допрашивать Аид.
           –  Скорее музыкант, или поэт.
           –  А что ты, заметил странного в их беседе?
           –  Центурион вынул из пазухи тоги бордовый виноград, красы невиданной. Сорвал пару ягод и выжал сок рукою в чашу того раба.
            Бог Мертвых тяжело вздохнул и, опустил взгляд в пол. Смотреть на улыбающегося Япета – он, не мог. Но, оправившись от волнения, он задал вопрос в пику титану.
           –  За что тебя убил твой друг?
           –  За то и убил, что я хотел утром донести на центуриона и его раба.
           –  Как он это сделал?
           –  Марк танцевал в толпе. Он изображал гладиатора и махал мечом. Ко мне подошел центурион и сказал, чтобы я пошел танцевать с Марком. Я подошел и вытащил меч, вторя ему, стал махать им, будто другой «гладиатор». Сражаться мы начали в шутку, а убил он меня – всерьез.
           –  Что было потом?
           –  Центурион ушел. За ним все остальные потянулись, кроме его раба. Он подошел ко мне и сказал, чтобы я передал тебе, что он, придет в Тартар нескоро.
           –  Ох-х, простота-а. Нескоро. …Встань и подними голову!
           Аид грузно сполз с трона и, подойдя к легионеру, глянул в его пустые глаза. А после, когда бог отвел взгляд, тень упала на пол.
           –  Что ты увидел? – с интересом в голосе, спросил Япет.
           –  Заберите ничтожное! – громко сказал хозяин подземелий.
           На его голос сразу открылись двери и появились гиеноголовые.
           –  Увидел беглого художника. Сила в нем – сына твоего, Диониса и …Аполлона. Гремучая смесь. А это значит, что жить художнику осталось месяц, может чуть больше. – сказал Аид и вернулся на свой трон, шепча под нос. – Виноград. …Пурпурный виноград. О нем мне рассказал орел после встречи с Дионисом.
           Обнюхав воздух, Цербер лег в ногах Хозяина. В думах, не заметив пытливого взгляда друга-врага, Аид вновь глянул на свод.
           –  Можешь спать спокойно. – с грустью в голосе, произнес титан.
           – Там, над Зевсом, небо тоже не настоящее. – сказал он, вернув  беседу в прошлое русло.
           –  Попробуй объяснить. – сказал удивленный Аид.
           Япет посмотрел на Аида и в глазах его увидел вопросы.
           –  Что ночь? Ночное покрывало. Это, Солнце прячется от Земли. Устает за день видеть ее, …грязную. И не звезды то вовсе, что видит брат твой, а дыры – чрез которые проникают лучи Солнца.
           –  К чему слова твои?
           –  Не бог, а дева девственная. Уж кто, как не ты, знает о том, что есть длань, которая застилает то покрывало. И Олимп того Бога–Солнца, куда выше холмика Зевса. …Если правильны твои догадки и дела пойдут ровно, то тебя ожидает награда! Твой братец глуп в ярости, и щедр на трупы…


                Часть - YIII
                (о мастере и бордовой грозди)

             Был поздний вечер и Квинт, уставший от трудного дня, не торопясь, возвращался на постоялый двор. Он вышел к Форуму на людную площадь уже в сумерках. Площадь кипела. Всюду одно, оракул сказал то, сказал это. Но, голова мастера была занята другими мыслями. Раньше, еще там, в Риме, у него не было такого желания к работе, а сегодня – задержался бы до полуночи, но виноград в мраморе и боль в плече, звали в таверну. На холст, в руки матроны нужна гроздь. Та самая, что в камне. Именно она, без нескольких ягод – есть недостающий элемент к готовому сюжету.
              Художник впервые поймал себя на мысли, что с нетерпением ждал утра следующего дня. Мастер в уме проигрывал свет, раскладывал тени и уже видел задний фон. А еще, он понял, что влюблен. Вспомнился случай, когда матрона подошла к эскизу в первый раз. Как охнула и ягода… "Куда она потом делась? Наверное, съела не заметив" –  с улыбкой, подумалось ему.

             Его внимание было отвлечено громким разговором греческих купцов. У храма Аполлона обсуждали предстоящую встречу оракула с представителями от гильдии. Говорили о вчерашнем праздничном таинстве и, что жрецы его вели с особой осторожностью. От купеческой гильдии у ворот в храм, ожидали подношение. Купцам очень хотелось знать, много ли у них будет мест в городском собрании, ведь на кону стоял порт, пристань которого сейчас занята военными судами Рима. Четыре триеры с легионерами стояли на пристани так, что остальным кораблям не было места. Шли слухи, что в город должен приехать консул из Рима и что кто-то из сенаторов выступал на Великом Собрании Рима с заявлением, что в Помпеях неспокойно. Греки уже поняли замысел римлян – им нужно свое скромное, но постоянное место на пристани, и владеть им будут  – два Домуса, одним из которых был у Лукреция, мужа Валерии. Он был негласным представителем Рима в Помпеях. Его партию поддерживали богатые граждане, имевшие Виллы с большими землями близ города. Эти два Домуса были самыми опасными противниками купцов. Все знали, что захватив часть пристани, римляне не остановятся. Позже, они оттеснят греков от поставок шелка и опиума в город Вселенной. Морская дорога Шелкового Пути и барыши с накруток на товары, которыми греки так умело пользовались обжимая Рим, все пойдет прахом. Вот и гудела в разговорах гильдия, заполнив собою площадь у Базилики. 
             Мастер посторонился и едва увернулся от бегущих рабов, которые несли на плечах носилки с жертвенным бараном. Повернув к Базилике, носилки полетели вверх по ступеням к храму. После долгого стука врата открылись и жрецы, с благодарностью приняли животное, но греков так и не впустили.

             …А вот и двери таверны.
             Квинт вошел и занял свое место. То самое, за которым сидел однажды вечером с вельможей из Рима.
             Подошел сын хозяина. Юноша, картавя спросил, что хочет есть художник.
            – Тоже, что и вчера. – ответил он и опустил взгляд на пол. 
             Виноград в мраморе был на месте и гроздь видна – как на ладони. Крупные бордовые ягоды переливались в свете лампы ярким – кровавым цветом. Странно, что гроздь видит только он. Люди ходили мимо, смотрели вниз, ища то, на что смотрел художник и ничего не замечали. Вот и юноша с подносом, стоял над ней.
            Болью вспыхнуло плечо.
            Стиснув зубы, художник повернулся на скрип входной двери и тяжело вздохнул.
            На пороге стоял его "старый знакомый". В этот раз он был в форме легионера, шлем которого был под султаном центуриона.
            Римлянин встретил взгляд художника, приветственно кивнул и подошел к столу.
            Посмотрев на пол, он увидел оброненную им лозу и улыбнулся.
            – Будто в воздухе висит, правда?
            Не ожидая ответа, он сел напротив.
            – Вижу по глазам, дорога правильна. Ты помнишь, что должно быть на полотне?
            Художник утвердительно кивнул.
            – Но как я буду писать, если тебя нет рядом?
            – Ты уже знаешь, что тебе дан дар видеть то, чего не видят другие. Достаточно посмотреть на место, где ты хотел бы увидеть меня и, ...можешь советовать без промедления - как мне быть там, как позировать.
            Каждое слово легионера принималось художником как истина и ложилось в память тяжелым камнем.
            – Мой господин, я хочу видеть эту лозу в руках матроны, как сделать это?
            Незнакомец наклонился и поднял виноград с пола. Искрою блеснули капли утренней росы, будто гроздь только снята с виноградника. Достав из-под панциря платок, он вытер ягоды чистой тканью.
           – Это не простая гроздь. Силы в ней – Божественны! И держать ее в руках, могу только Я. Других богов рядом – нет. Надобен будет виноград и матрона с оным, препятствий не будет. Достаточно только захотеть. А буду я, не будет вопросов. У меня мало времени и у тебя тоже. Завтра тяжелый день. И так, жду приглашения.
           К столу, с кувшином в руках подошел юноша. Римлянин положил гроздь на край стола, принял у юноши кувшин с вином и поднес горлышко к носу.
           – Прекрасный запах! Этот напиток, даст тебе сил.
          Сказав, незнакомец встал, улыбнулся и пошел к выходу из таверны.
          Проводив его взглядом художник налил в чашу вина и подвинул к себе кашу с мясом жареного цыпленка. Вино действительно было превосходным, но думы о работе были слаще! Наскоро поев, мастер расплатился и, собрался было идти к ночлегу, но взгляд его упал на свисшую с угла стола забытую Диамином – гроздь. Она манила, звала, и Квинт протянув к ней руку, встал. Неловко сдвинутый стол качнул гроздь и она, упала на пол. Что будет дальше, художник знал. Он вновь опустился на скамью и налил в чашу вина. Смотреть на виноград, утонувший  в камне, ему было не интересно.


                Часть – IX.
                (о мастере, работе и матроне)


            Ночь. Свет масляных ламп. Пустая беседка.
            Художник колдует у мольберта. Рядом столик с колером, пустая чаша и кувшин вина. Мастер, ничего не замечая вокруг, завис над полотном. С каменным терпением и осторожностью он счищал spatula – краску. Роговой нож словно в руку врос. Ни одного лишнего движения. Еще вчера Квинт был уверен, что в массиве полотна должны лежать вечерние тени. Лучами заходящего на горизонт Солнца, должен был быть свет от масляных ламп, те, что он разместил у вертикальной опоры каменной беседки. Но сегодняшний вечер внес коррективы. Только ночь и свет огня. Солнца, не надо. Костер, именно он должен дать тонкости таинства. Его блики в игре алых языков и искры, срывающиеся в небо. Пламя ляжет в левой части переднего плана, но не все, а лишь часть. Костер будет фрагментом. Но в этой части – музыкант, лира и, ветвь ивы над его курчавой с рожками головой.

            На исходе лето, а завтра – первый день осени.
            Мастер тяжело вздохнул и вспомнил свой первый день в этом благородном римском Домусе. Время, длиною в вечность. Будто и не было прошедшего лета.  Но, прочь мысли.
           Только одна и, никаких других! Сколько ему нужно времени на пламя? Трех дней, пожалуй, хватит. А сегодня, нужен бог и блики пламени. А еще, ему нужны силы. Много сил. Картина съедала его без остатка.
            Ничего, остались дни. Отдаст заказ, возьмет деньги и он – свободен. Подальше от письма картин, богов и… матроны. 
           Художник смахнул пылинки красок с лица Сатира, но одна, запятою из золотистой охры, повисла на носу музыканта. Жало рогового ножа коснулось пылинки и, …глаз Сатира – подмигнул. Spatula скользнула меж пальцев и упала на мрамор пола. По телу мастера пробежал холодок. "Наверное, показалось": – подумалось художнику и он, поднял нож с пола.
          –  Как продвигаются наши работы?
          Раздался из беседки голос бога.
          Привыкший к внезапным появлениям Диониса, Квинт вздрогнул, но быстро успокоившись, хотел было ответить, но бог уже был занят делом. Поправив под собою подушки, он принял на скамье ранее обговоренную позу. В руке его гроздь бордового винограда, а на лице улыбка. Все говорило о его прекрасном настроении.
         – Работай. Я и так все понял. Ты сказал, что остались считанные дни, а этой ночью вдруг заменил Солнце на Огонь. Я и раньше хотел видеть яркую в пламени костра – ночь, но ты меня убедил лирикой заката. Успеешь? Сроки остаются прежними, сам виноват.
          Квинт печально вздохнул. Сказать было нечего. Сердце художника подсказывало, что больших бед не будет и он, может вполне успеть. Нужен лишь Нектар. С ним его силы и, готовность к ночной работе.
         –  Похоже я, все-таки лежал вот так, – сказал Дионис и вдруг слева от художника, в воздухе вспыхнул костер. – Если нужны блики и искры, это в моих силах. Ты хочешь что-то спросить?
         С последним словом бога языки пламени выплюнули нити искр, которые захороводив, винтом исчезли в высотах глубины атриума…

                _________________________________________________________

          …Валерия, скрывшись за плотным занавесом, следила за Квинтом через оконце. Это была первая ночь ее «дежурства» в маленькой комнатке рабыни Лидии. Окошко из комнаты выходило на беседку, а это, ровно в семи шагах от художника. Потом будут ее другие бессонные ночи, …еще, и еще. До тех пор, пока мастер не закончит шедевр. 
          То, что он работал по ночам, матрона узнала от Лидии.
          Но как?  Ведь они вместе, проводили время до глубокой ночи. Потом матрона уходила на отдых. И видела она, как мастер собирался. Чистил нож, мыл кисти...
          Начинал он работу еще до того, как муж уходил в Собрание. Лукреций любил поспать, но весь в делах и заботах выборов, он покидал дом еще задолго до полудня. Валерии вдруг захотелось узнать, когда мастер ложился спать. Вся челядь ходила утром на цыпочках, обходя беседку, на скамье которой спал трудяга-художник. И вспомнив это, по щеке Валерии скользнула слеза. Ей стало жаль мастера. Он заметно похудел за эти трудные дни лета. Стал старше в разы. Щеки впали, натянулась на скулах кожа. На лбу обозначились борозды морщин, и только взгляд… безумный, с огнем. А еще, она чувствовала гений художника. Именно таким был ее учитель живописи…
          Лидия рассказывала, что Квинт ничего не ест. Говорила, что пьет вино и разговаривает с пустою скамьею.  «Наверное, врет» – подумалось матроне, вспомнившая недавний случай, где хитрая рабыня утаила мелкую медную монету, что осталась у нее от покупки сыра у молочника.
          Валерия вздохнула, поморщилась и тихо хлопнула себя по щеке. К ладони прилипло тельце комара уже успевшего напиться крови.
          На звук хлопка художник повернул голову, качнул в недоумении светлыми кудрями и уже забыв, взял в руки кувшин с вином.
          –  О, бог! Соблаговоли мне, принять вино как Нектар Силы, дарованный раньше. Даруй и в сей час, печатью длани своей.
          Вдруг в полголоса сказал мастер и, поклонившись, понес кувшин к скамье. Скрипучий голос художника встревожил матрону. Она собралась и напряглась во внимании.
          Квинт, в поклоне протянул кувшин к скамье и вдруг, … по глиняной поверхности – голубой змейкою скользнул огонек. Мастер шагнул назад и выпрямил спину. Он поднес горлышко к носу и, шумно вздохнув аромат, закрыл глаза. На его лице блуждала улыбка счастья. Вот, он вернулся к мольберту. Налил вино в чашу и поставил кувшин на столик. Пил он маленькими глотками, с удовольствием вдыхая аромат.
           Валерия, принявшая «голубую змейку» за игру света и бликов от вдруг ярко вспыхнувшей масляной лампы, стала вспоминать запах того вина, что сказала подать Лидии. Вино, как вино. Поведя в недоумении плечами, матрона для себя решила, что завтрашним днем она угостит Квинта таким вином, какого он никогда не пил. Вину тому больше тридцати лет и сделал его, еще до ее рождения – дед Валерии, любивший лозу свою, холивший ее как гордость благородного патриция, лозу, которой не касалась рука раба. Вот это – вино! И матрона со злорадной улыбкой прильнула к щели. То, что мастер разговаривает со скамьею, оказалось правдой. Но пуста ли скамья? Тени. …Или тень? Будто на скамье возлежит мужчина. Быть не может. Глаза молодой женщины стали наливаться свинцом. Силясь, она пыталась быть внимательной. Мешали слезы, появившиеся от глубокого зевка. Там, в поволоке, она увидела на скамье мужчину. Он был так красив, что матрона невольно ахнула. Она чувствовала, что через мгновение уснет. Надо бы… Но как! Ведь ОН! ОН, который смотрит в ее глаза своим немигающим взглядом черных зрачков…
           …Какой стыд. Вся, на виду. Подсматривающая…
           ...ОН видит, ...ОН, все зна-е-ет...

                ___________________________________________________________
         

          ...Очнулась Валерия от того, что на ее плече лежала рука Лидии. Комнатка рабыни была залита солнечным светом.
          Оглянувшись по сторонам, она обнаружила себя в кровати рабыни. Как она туда попала, матрона не знала, но и думать об этом, тоже не стала. Встав с ложа, она подошла к открытому окошку и  увидела мастера, безмятежно спящего на скамье.
          Кивнув рабыне на кухонную дверь, она тихо вышла из ее комнатки.
          После завтрака рабыня получила задание – принести из винного погреба амфору с глиняной пробкой, ту, что была залитой красным воском. Вскоре, матрона сама водрузила амфору на столик с красками. Она попробовала сковырнуть воск роговым ножом, но тот был тверд как камень. Кинув украдкой взгляд на спящего художника, она услышала его ровное дыхание.
          По условиям договора, Валерия должна была дать разрешение на работу шедевра по обговоренным эскизам, но к самому полотну в процессе письма – не подходить. Так оно и было до сей минуты. А сейчас ее разрывало любопытство. Накрытый белой тканью мольберт – звал и манил. Тяжело вздохнув и еще раз кинув взгляд на спящего мастера, она на цыпочках подошла к полотну. Осторожно сдвинув угол ткани, матрона увидела свежие краски огня. Угол стал выше. Так, тут Сатир с арфой, как живой, …над ним ветвь ивы. Рука подняла край выше и вот, пред ней предстал образ, ее идеал! Пронзительный взгляд черных как уголь – глаз, остановил ее.
          ОН, видит ЕЕ, как вчера! Он – живой! Что делать? Ее взгляд, полный испуга и стыда скользнул вниз по картине. И она встретилась со взглядом Сатира. Заметив стыд матроны, он растянул рот в улыбке и подмигнул.
          Дрожь охватила тело. Голова закружилась и матрона, хватая руками воздух, рухнула в обморок.


                Часть – X.
                (о мастере, боге и наказании)


            –  Ты выполнил задание. – сказал Дионис и, сняв тяжелый кошель с расшитого золотом ремня, положил на стол подле художника. –  Твой! Тут хватит на виллу, которой будет завидовать самый богатый грек Помпеи. Если не возражаешь, я готов дать тебе новый  заказ. Сюжет, нет, не изменится. Так, если чуть цвета другие, может быть блики. ...Пусть будет вечер с солнцем, не спорю, как ты и хотел в первый раз. Да. Но в этот раз на картине буду не я, а брат мой, Аполлон. Так надо. Что молчишь?
           За прошедшее лето Квинт был уже не тем ветреным юношей. Там, внутри, ему уже далеко за сорок, а по складу опытов – старик. Мастер понимал, что он попал в силки. Ему не выбраться, не скрыться, а по завершению работ его ждет смерть. Заработанное им золото не даст ему дом, невесту, коня и рабов. Так, призрачные надежды. Каждый миг у картины ровнялся часу. Силы таяли на глазах. Он чувствовал сердцем, как полотно пьет его жизнь. Еще одна картина и он – труп. Мастер понимал, что это лето было последним в его жизни. В его жизни и жизни Валерии.
           Еще недавно ему было наплевать на все и вся. Как живут, чем дышат рядом. Казалось, что за золото можно купить все. Но, так ли? Сколько нужно золота, чтобы Лукреций отказался от супруги? И сколько нужно золота, чтобы от нее отказался злой Бог?
           Рядом с оговоренным призом из золотых монет рука художника положила на стол кошель. Тот самый, что он получил перед работой с Валерией.
           –  Тут нет двух монет. Я потратил их, отдав нищему. Денег с мужа матроны – я не взял.
           –  Почему?
           Устало вздохнув, художник опустил взгляд вниз, под скамью. Гроздь винограда висела также в глуби камня. И все было в старом рисунке, но, что это? Цвет ягод не был бордовым. Он был золотистым с розоватой прожилкой.
           –  Валерия. Все дело в ней. – сказал рассеяно мастер, глядя на виноград.
           Дионис с удивлением смотрел на художника. Такого поворота событий он, не ожидал.
           –  Она умирает и во всем, виновата твоя картина.
           –  А тебе какое до этого дело? Ты убиваешь только плебеев? Богатых – жаль? Не смеши, душегуб. Вижу, что влюблен, но это не рана смерти. У тебя еще будет много женщин куда красивее ее! Хочешь, я приглашу тебя на настоящую вакханалию? Ты будешь любить самых красивых девушек, каких не видел сам Цезарь! Прямо сегодня, хочешь?
           Шмыгнув носом, Квинт сделал над собою усилие и решительно подвинул к Дионису оба кошеля.
          –  Ты хуже меня! Пьешь жизни как нектар. Оставь ее, не убивай. Забери свое золото в обмен на ее жизнь, прошу тебя. Дальше, мне с тобою не по пути. Помогать убивать людей я не буду даже за все золото мира.
          Дионис смотрел на него с восхищением. Он не ожидал от убийцы такого благородства. Но – отказ БОГУ?
          – Похвально! Я знаю, что ты все взвесил и стоишь на краю пропасти. Знаешь, что я, ткнув тебя пальцем, столкну в бездну, в самый Тартар? Даже у комара сейчас больше шансов на жизнь. Такой храбрости, я еще не встречал. Богу отказать…  Удивил. Я обещал тебе славу? Почет? Исполню. Ты умрешь, героем, не как обещал раньше! Твою смерть, будут видеть тысячи глаз и, каждый будет лить слезы, жалея тебя. Ты – свободен!
          С этими словами Дионис поднялся со скамьи и пошел к выходу из таверны.
          –  Скажи на прощанье, господин! Почему гроздь стала золотою?
          Дионис обернулся и улыбнулся.
          –  Какая гроздь?
          Дверь за ним скрипнула и закрылась.

          Встав со скамьи и отодвинув стол в сторону, Квинт склонился над мрамором. Винограда в камне – не было. Художник вытер рукавом туники то место, где еще недавно видел гроздь, потом дальше, еще и ещё, но никаких следов…
          Поднявшись с пола, он посмотрел на подошедшего хозяина таверны.
          –  Потерял что? Нет? Будешь расплачиваться, или еще что принести? – спросил он художника.
          –  Да. Возьми эти деньги. Никогда не отказывай голодному. Корми странника, бродягу. – сказал Квинт и, показал взглядом на два кошеля.

                ____________________________________________________


         … Квинт шел к Валерии.
          Единственным его желанием было порвать картину. Он видел, как с каждым днем матрона становилась тенью самой себя, а на картине она наливалась жизнью, становилась все краше и краше. Ее силы уходили туда, в ночной огненный пейзаж. Художник понял Диониса. Он знал, что картина жива и из нее, из любимой сердцем Валерии, вытекает жизненный сок. Да что из нее, и из тех, кто смотрит на полотно, восхищается им. Из всех, кто рядом…
          Сильнее всех картину полюбила Валерия. Не покидала ее ни на час. А он, любил ее. Мастер шел, не разбирая дороги, шел и думал. В эту минуту она там, в беседке. Ей стелют мягкое на скамье, а рядом с ней – мольберт с полотном.

           –  …Стой!
          Квинт остановился, но внутри вдруг все закричало – беги!
          Легионер со шрамом через все лицо, подошел к нему и с силой дернул за правый рукав туники. Ткань с треском порвалась, и оголилось плечо.
           –  Это тот самый, что в конце весны убил плебея на дороге из Рима. – сказал он рядом стоявшим солдатам.
           Художник, с испугом посмотрел на легионера.
           –  Я – раб. Ты знаешь моего хозяина! Он дал вам золото в таверне.
           Солдат посмотрел в глаза художнику и вдруг размахнувшись, ударил его по лицу.
           –  Где твое клеймо? То, брат твой – раб!
          Квинт посмотрел на плечо и в ужасе закрыл глаза. Кожа на плече была первозданной, без единой точки, царапинки.
           Колени мастера надломились и он, упал на мостовую. Сильные руки легионеров под смех и шутки, подхватили его тело и понесли к амфитеатру.

           Еще не веря в то, что происходит, словно ища защиту от солдат, он оглянулся и увидел на брусчатой площади одинокую сандалию, слетевшую с его ноги. И вроде показалось, а может и нет, но из толпы зевак на него смотрел козлобородый. Когда он понял, что мастер его заметил, Сатир улыбнулся доброй улыбкой друга, махнул рукою и хитро подмигнул, …как позапрошлой  ночью на картине.


                Часть – XI.
                (о богах: - отцах и детях)


            …Встав с трона, Зевс сделал шаг навстречу. Раскинув руки и широко улыбаясь, Аид пересек тронный зал и братья, с дружеским теплом обнялись.
            Хорошее настроение Громовержца и улыбка говорили о том, что он действительно был рад этой встрече. Показал рукой на скамью, усыпанную подушками. Он проследил, удобно ли Аид разместился и после сам, взяв с мраморного стола два кубка с нектаром, присел на соседнюю.
             –  Выглядишь усталым. Дела? – спросил Зевс.
              Увидев кивок согласия, он передал кубок брату.
             –  Мой младшенький, недавно в горах Кавказа, в забытой старой крепости нашел рецепт старинного вина. И вот результат, он создал этот божественный напиток. Представляешь, нектар – рубинового цвета! А сила напитка? Попробуй его!
             Заметив настроение Зевса, Аид решил ему подыграть.
             С изумлением на лице он вскинул вверх мохнатые брови и добро улыбнувшись, сделал несколько глотков.
             Запах, легкость в голове, теле и мягкие подушки – все вкупе, вселяло радость.
             Зевс знал слабость брата. Аид редко был вдали от нектара. Всему виной – редкий сон. Бог Мертвых почти не спал.
              –  Прекраснейший напиток! Удивил! – восхищенно сказал Аид и как бы между делом, продолжил:  – Привкус редок. Что он забыл в тех горах? Там и приличной лужайки для оргий нет. Взрослеет бог, рад этому!
              –  Я сам в восторге! – ответил Громовержец, не заметив подвоха.
              Аид, задумавшись, почесал подбородок, отчего длинные волосы бороды скользнули метелкой по его нарядной тоге.
              – Видел в руках Диониса виноград. Ну, такой – багровый. Не с него нектар?
              Зевс внимательно посмотрел на брата. Он знал, что тот появлялся на Олимпе только в самых нужных для него случаях. Этой встрече ничего не предвещало, а чтобы соскучится по общению с братом, он и раньше за Аидом не наблюдал таких чувств.
               –  Видел гроздь. Не без нее цвет в божественном напитке, но что о нем? …Рассказывай.
               Аид поднял взгляд и, посмотрел в глаза Громовержцу.
               –  Хороша гроздь. Ну и ладно. ...Орел делает то, что делал века.
               –  И что, у Прометея выросла новая печень? – пошутил Зевс и отвел взгляд.
               Он уже понял, что разговор будет длинным и неприятным. Всякая мысль о титане, несла только проблемы. Устроившись удобней на подушках, он был весь во внимании.
               –  Я видел глазами орла, что Прометей стал намного сильнее. Его руки налились мощью и он, стоит уверенно на крепких ногах. ...С чего бы это?
               –  Последний раз с ним разговаривал Аполлон. Его глаза мне сказали, что Прометей стоял в цепях из последних сил. Кому верить, птице или сыну-богу?
               Бог Мертвых поднес кубок к носу и, закрыв глаза, с наслаждением втянул в себя запахи нектара.
               –  Сейчас я чувствую себя птицей! Орло-ом! Истинно, божественный напиток! 

              Громовержец сидел с застывшей улыбкой. Он еще не понял всего того, о чем говорил старший брат, но в голове уже стали появляться страшные мысли.
               – Ну, раз орлом, то верю тебе. Рад!
               Встав со скамьи, Аид подошел к столу и поставил на его центр кубок с нектаром.
               – И все бы ничего, но я – не люблю ПЕЧЕНЬ! Запах противен и мысль о ней, к рвоте.
               – В чем дело, брат?!
               Аид пропустив вопрос вернулся к своей скамье и, не спеша поправив подушки, сел. 
               –  Тот виноград был раньше другого цвета, пока твой младшенький не прикоснулся ягодами к ране Прометея.
                Теперь, все пазлы на своих местах и настроение Зевса, стало меняться. Злость, медленным ядом наполняла его. Он взглянул на рубиновый нектар и увидел в нем кровь. Скрыв в себе отвращение, он поднялся со скамьи и поставил кубок на край стола.
                –  Я разберусь с этим. Что-то еще желаешь сказать? – спросил Зевс, еле сдерживая себя в ярости. Ему хотелось остаться одному и Громовержец, последним словом дал это понять.
                –  Да так, безделица. Ты когда был в последний раз в Помпеях?
                Зевс, занятый вопросом о нектаре, недоуменно повел плечами.
                –  Полвека назад, когда была достроена Базилика. А что тут не так?
                –  Город цветет, славится. Каков храм у Аполлона, видел? В центре у Форума, рядом с Базиликой посвященной всем НАМ! Кругом театры! …странно, почему люди не построили мне отдельный храм?
                –  Может потому, что не хотят видеть в твоем святом Домусе статую трехглавого пса? Люди любят всякие представления. Они, как и мы, тянутся к искусству. Так кому люди поставят храм в первую очередь? Мне, тебе?
                Шутка была натянутой, но Аид улыбнулся.
                –  Может ты и прав. В Базилике спокойней. Шумно на площади. …Выборы в Городское Собрание на днях. Римляне против местных купцов, порт делят. Суета сейчас в Колизее. Слышал, что будет много гладиаторов на представлении в амфитеатре и от Рима, и от Помпей. Расчет на чернь и их голоса. Горожане будут за тех, кто покажет более сильных воинов. За победителя, одним словом.
                –  Это их политика, тебе она зачем?
                –  Есть у римлян свой человек в Помпеях. Он имеет очень большой вес. Именно на него все поставлено Римом. Но речь не о нем, а о его жене – Валерии. Скоро она умрет, сердцем чувствую.
                –  Ты этому не рад? – поддел бога Мертвых, Громовержец. – Откуда в тебе появились чувства сострадания?
                Аид не обиделся. Он знал, что последнее слово будет его.
                –  Пора ей на покой, да Дионис, добрая душа – жалеет глупую. Дал ей пару виноградин бордовых и зачем-то тянет время ее жизни. А знаешь зачем? И сострадание к ней, тут точно не причем.
                Ответа у Зевса не было, но появились новые вопросы, и везде …Прометей. Его тень, ...нектар, и до него добрался. Злость копилась снежным комом, предвещавшим  лавину с Олимпа.
                –  Сила бога Искусств – велика! – продолжил Аид, умышленно не замечая настроения брата. – И Аполлон, вложил ЕЕ в руку художника, который написал изумительнейшую картину. На ней – твой младшенький в похоти и Валерия эта. Картина, как и нектар, создана силами этого винограда. Она – жива! Матрона сейчас умирает у холста. Силы покидают ее и, они ...уходят. Кстати, из дома Валерии, народ сделал стихийный храм и к ним в дом стоит очередь, где всякий хочет посмотреть на этот памятник творчеству! А все людские восторги, молитвы у картины, равно силам матроны – идут к хозяину печени. Будь осторожен брат с играми своего младшенького. Я не настолько силен и – ТИТАНА, НЕ УДЕРЖУ!!!
                С последними словами, Аид встал и, не прощаясь, направился к выходу из тронного зала. Двери за ним закрылись.
                Зевс поднялся со скамьи и подошел к столу. Подняв кубок с нектаром высоко над головою, он ударил им о мраморный пол. Со звоном хрусталя двери в зал открылись и вновь, появилась фигура старшего брата.
               –  Совсем забыл о главном. Будет еврипидова «Елена» и около пятисот гладиаторов. Парисом будет Аполлон, а вот кто будет играть Ахиллеса, большая загадка. Предлагаю пари на то, что без винограда опять не обойдется. Приглашаю тебя в Помпеи на игрища. Похоже на то, что мастер картины будет творить чудеса храбрости. Поспорим? Нет? Ну, тогда до встречи, дорогой брат.
               Оставив двери открытыми и умышленно не замечая кровавого от нектара – мрамора,  он повернулся и пошел к парадной лестнице. А рядом, как предвестник многих смертей, за ним шла трехглавая тень Цербера.


                Часть – XII.
                (о богах, играх и ...лаврах)

                Амфитеатр Помпей размерами меньше римского и не имеет подземных лабиринтов, но за тыльной стеною здания был свой тренировочный Домус с площадкой для поединков на деревянных мечах. В сей час, Домус полон римскими  гладиаторами, а площадка, занята воинами, выступающими за Помпеи. Со слов свободного рудиария, тренера "троянцев" – помпейских гладиаторов, в бою за крепость будет выступать сам Циклоп! Обычно, одноглазый гигант был в отряде фракийцев, он отличался от всех  тем, что выступал без шлема. У него был большой щит и вместо меча бился короткой и с широким лезвием – тяжелой алебардой. Вся Помпея была свидетелем того, как Циклоп, обладавший бешенной физической силой, в одном бою разрубил три щита, а одного гладиатора под смех публики, прихватил за ноги, раскрутил и забросил на скамью первого ряда. Это там, где сидели почтенные горожане, а это, на высоту в десять локтей. Зная о его силе и свирепости, горожане улыбаясь, спорили на то, что сегодня Циклопом будет убито не меньше пяти римских воинов.

        Падение Трои по трагедии Еврипида – «Елена». На песке местного амфитеатра, она ставилось больше сотни раз, но такого размаха в Помпеях, еще не видели.
        Если верить афише, висевшей на постаменте статуи Геракла, что на площади у Форума, по условиям игрищ на каждой стороне будут: по два десятка ретиарий с сетями и трезубцами, столько же секуторов с рыбьими шлемами, щитами и короткими мечами. По четыре десятка провокаторов с мечами, щитами, манниками и в поножах как у секуторов, но на шлемах провокаторов – перья будут рогами, в разные стороны. По восемь десятков от каждой стороны – мурмиллонов и гопломахов. По пять десятков фракийцев с кривыми мечами и с перьями на глухих шлемах. Разрешено участие по десятку рудиарий. Последние – были тренерами и освобожденными гладиаторами. Они следили за «войском», направляли его и если вступают в бой, то не насмерть.
         Итак, на арене будет почти пять сотен воинов. Чтобы различить их, было условлено окрасить перья помпейских «троянцев» в синие и черные цвета, а султаны «спартанцев» римских гладиаторов – в белые и красные. По согласованию сторон и решению Суда Игрищ Рима и Помпей, на арене будут выступать двадцать смертников. В объявлении о них говорилось под знаком – missus. Это воины разных народов и иерархий.  За Рим, из известных смертников будут сражаться два опальных аристократа и трое легионеров, один из которых – центурион. Центральной фигурой – Ахиллесом, будет димахер Скилакс (прозвище было дано им самим), он был отмечен missus с цифрой – V, то есть, без обсуждений публики на право помилования. Говорят, что этот гладиатор – византийский шпион, который скрывался под личиной художника, или раба художника, и что он убил честного горожанина, или трех горожан. Местные его видели. С виду и не воин вовсе, но в объявлении было сказано, что он замахнулся на небывалое – повторение подвига Ахиллеса, который убил 72 троянца.«Художников» с такими запросами на смерть, Колизей Помпей еще не видел. Этот вопрос висел в воздухе как рой мух и тщательно мусолился, как плебеями, так и аристократами, решивших на этом объявлении заработать. А еще ходили слухи, что хозяин таверны «У Морских Ворот», поставил на цифру – 72, целых пять золотых ауреусов. А это значит, что если он выиграет, то станет Крезом и, сможет купить себе любой корабль. Да что один, три корабля! Никто, понятное дело, в эту цифру не верил и торговца вином и мясом считали сумасшедшим. Однако, многие местные аристократы и купцы, склонялись к цифре – 10, потому что – 9 смертей от одного воина они видели на этой арене три года назад. Они ставили в пику римлянам, и ставили – на «троянского» Циклопа. В день девяти смертей было чествование Гермеса, которого здесь чтили особо. В тот день в Базилике у  ног статуи бога, выросла целая гора из подношений. То, местные купцы старались. Греки приносили дары богам, они и устраивали бои в Колизее.  Накануне, ими были вложены большие деньги в караван Шелкового Пути, прибыль с которого стала десятикратной и толстосумы, надеялись на новый рекорд, поставив на цифру равную кратности. Угадавшего, ждал приз – золотая монета с отверстием для подвязки.

             С приближением действа напряжение росло. Отовсюду слышны выкрики из рядов простолюдинов в сторону рядов римских аристократов. Они кричали о том, что сегодня троянцы изменят историю Еврипида и расколотят бело-красных спартанских гладиаторов – в муку. Римляне в ответ улыбались. Они знали, что исход битвы на портовую распрю если и повлияет, то не в пользу помпейцев, ибо в кулуарах Цезаря этот вопрос был уже решен.
             И вот, от главных ворот на песок арены, вышел сам «Еврипид». Седая курчавая борода, мохнатые брови, лавровый венок и длинная тога-претекста, не смогли скрыть знаменитого местного трагика Филона. Он гордо осмотрел публику и вскинул руки.
            –  Уважаемые горожане и гости! Сегодня, в песке у стен Трои, найдут свою смерть не меньше сотни сильнейших в Империи воинов! И у вас есть возможность Богов! В вашей власти будут жизни многих отчаянных голов. И только вам, дана возможность оценить их подвиг, заслуги, стратег и милость дарования жизни – побежденному. Вам и решать судьбу главного приза для лучшего воина! Елену!...
            Публика довольно зашумела. Каждый из зрителей смог разглядеть красавицу рабыню. Сейчас она в «царских одеждах", восседала на мягких подушках на скамье знатных граждан. А потом, к финалу трагедии, она сойдет на настил, устроенный на песке арены.
            Громкие одобрительные голоса плебсов заставили трагика замолчать. Сделав паузу, он осуждающе осмотрел арену, потом театрально поднял руку и, …представление началось!
            –  Тро-о-о-ояцы-ы!!!
            Врата от городской площади, распахнулись!  В едином строю под сине-черными султанами, гремя щитами, вышли двадцать пять десятков «защитников города».  Они, встали строем в полумесяц, вычерченный на песке известковой пылью. По трели свистка, воины первой шеренги, в едином движении вогнали в песок квадраты щитов и, приклонили колено! По второму свистку, на стену щитов легли легкие метательные копья. С третьим свистком воины второй шеренги вскинули вверх луки и, в вечернее небо взлетели стрелы с длинными черно-синими лентами. Гулявший над Колизеем ветер, подхватил ленты и развернув стрелы на излете, швырнул вниз. Ведомые тяжелыми наконечниками, черные змеи впились в уже образовавшийся квадрат – панцирь «черепахи», собранной из троянских щитов.
            Публика взревела от восторга!
            Внезапно, по новой трели свистка, квадрат стал расползаться в широкий круг и щиты наружной шеренги, вновь вошли в песок. Из образовавшейся в центре – свободной зоны, десятки пращ выплюнули в небо черные мячи. Достигнув верхней точки, они развалились на малые точки. Подхваченные ветром на песок арены и скамьи публики, полетели черно-синие змеи. Под рев трибун, ленты были тут же разобраны и плебсы, кому посчастливилось поймать их, радостно размахивали полосками ткани над головами горожан, сидящих на нижних скамьях!
            Но вновь прозвучал свисток и, круг воинов «Трои» – разорвавшись, под восторженные крики, стал в изначальный полумесяц, где щиты в общей стене вновь врылись в песок и, ощерившись копьями велитов, замерли в защите.
            Выступив в центр арены, и подняв над головою руку требуя тишины, трагик сомкнул пальцы в кулак. Горожане умолкли. «Еврипид» выпрямил указательный палец и не глядя, направил оный, на противоположные врата.
            –  А это войско, пришло за Еленой! Спа-арррта-анцы-ы!!!
            Громко, выделяя голосом каждую букву, прокричал Филон и с последним словом, врата распахнулись.
            На песок Колизея вышел четкий в геометрии, квадрат из двухсотпятидесяти воинов. Левый фланг квадрата был под красными султанами, а правый –  под белыми. Когда за последней шеренгой замкнулись ворота, квадрат разделился на две равные части и, одновременно развернувшись, стал двумя фалангами, красной и белой. Они, двинулись в противоположные стороны от центра. Сдвинув щиты и выставив меж ними мечи, «цвета» разошлись к стенам трибун. По свистку фаланги остановились и развернувшись, пошли боевым строем друг на друга. Казалось, что в стене из щитов – волосу не проскользнуть, но сомкнувшись, фаланги прошли сквозь ряды противников, а потом, поменявшись местами, вновь оказались ровным строем у стен трибун. Но вновь прозвучал свисток и фаланги, перестроились в прямоугольники. Их прямые углы стали тылами, направленными на трибуны и вот, они двинулись навстречу. Сомкнувшись, фаланги образовали изначальный квадрат, защищенный со всех внешних сторон – стеною из щитов. Следующий свисток, вытянул боевой квадрат в фалангу и равно троянцам, она встала в вычерченный полумесяц.
           Все боевые построения римлян были просты, но безукоризненны и поэтому, встречены криками восторгов.
            –  В сей час! Когда на песке растут стены Трои, я хочу представить публике лучших воинов обеих сторон! – громко сказал Филон и поднял руку.
            В распахнутые врата вошли рабы. Они группами стали сносить готовые деревянные конструкции за спины троянского полумесяца и вот, чуть в стороне от центра, образовался невысокий помост с настилом. Наружные части помоста были выкрашены в серые цвета и линии, которые собравшись в единое, стали похожими на стену защищаемого города. Еще мгновение и на помосте выросли две небольшие башенки и врата.
            – Бой между армиями начнется с поединка спартанца – Скилакса и троянца Циклопа! И та-ак! Скилл-лакс!!!

            Под рев трибун, на центр Колизея вышел Квинт. Узнать его было трудно. Казалось, что от художника, прежними остались лишь светлые волосы. На песке арены стоял гладиатор-димахер, традиционно с двумя мечами, а из одежды на нем, лишь набедренная повязка. Он не играл мышцами, не делал ярких взмахов мечами и небыли заметны его стать и скрытая в пружине – сила. Он стоял на песке широко расставив ноги, скрестив на груди лезвия гладиусов. Взгляд его был безучастен, он ждал смерти.
            – Сегодня! «Ахиллес», если конечно не умрет в первом бою, убьет семьдесят два троян-нца!!!
             Под смех публики, трагик с улыбкой поднял руку.
            – А вот и его – первый счет! Слепая жертва… невинный агнец – Ци-и-кло-оп!!!
             Из центра троянского полумесяца отделилась фигура великана в сверкающих доспехах фракийца. Циклоп был по обыкновению без шлема и с перевязью закрывавшей левый глаз, к которой, в насмешку к игрищу битвы, был пришпилен султан из перьев багрового цвета. Играя буграми мышц, он приветствовал публику, подняв над головою оббитый начищенными медными бляхами тяжелый щит. В его руке игрушкою сверкала тяжелая алебарда. Подняв грозное оружие, он выкрикнул:
             –  Для вас, Я – первый! …
              Горожане встретили его стоя, в криках восторга! Но только шум умолк, Циклоп продолжил:
            – …Для Ахиллеса – последний! Клянусь своим единственным глазом, его смерть будет красивой, а Елена – моей!!!
            Публика, ответила ревом:
            – Убей, героя!!! Убей!!!
            Стоявший меж гладиаторами Филон, поднял руку, но шум толпы еще долго витал над Колизеем.  И вот он стих.
            –  Первый бой – «На, смерть»! По окончанию, в битву вступают провокаторы!!!

            Под рев толпы, последние рабы покинули поле битвы. Все приготовления закончены. По закрывшемся за трагиком вратами, был отдан первый сигнальный свисток и вот, короткий звук трубы известил о начале битвы.
            Вдруг из ряда аристократов, поднялся центурион. Широким махом он кинул под ноги димахера часть грозди винограда.
           – Пусть съест последнее перед великой смертью! – громко сказал он и сел на скамью.
           Желание публики – закон! Склонив колено, Скилакс поднял виноград над головою и с благодарностью поклонился центуриону. Он сжал в кулаке бордовые ягоды и сок, брызнул на лицо, волосы, а багровая кровью мякоть, была им отправлена в рот. Гладиатор глубоко вздохнул и глаза его – загорелись огнем!
            Глянув без страха на великана, он вогнал в песок лезвие меча и остался с одним гладиусом. Неслыханный и смелый поступок, оставил публику безучастной. Судьба воина, плюющего в лицо смерти – уже была всеми принята и подвига, никто не ждал. Да и что было ждать от груды мышц стоявших напротив. Поднявшись на ноги, он не сделал ни единого шага. Взявшись за рукоять обеими руками, он занес меч над головой. Увидев его театральный жест, горожане весело заулюлюкали и в Ахиллеса полетели с трибун огрызки яблок и персиков.
             – Подкрепись перед смертью. – Кричала толпа.
              Выждав, когда публика успокоится, великан не торопясь двинулся на димахера. Под смех публики Циклоп сделал испуганную мину. Вытянув губы дудочкой и трясясь «от страха», он шел смешно закрывшись щитом и волочил по песку алебарду как ребенок ивовый прут. Между ними три шага, …шаг и алебарда, взлетев над Циклопом, с сокрушительной силой рассекла воздух.  Гром взрыва лопнувшего дерева и звон медных блях, пронесся над песком Колизея. Димахер стоял позади великана, так же широко расставив ноги и с поднятым гладиусом.
             Пред Циклопом, в пыли песка лежала треть разрубленного щита и …кисть левой руки.
             Единственный глаз Циклопа налился кровью. С яростным криком он бросился на димахера. Но снова взрыв удара и, на песке оказалась еще одна часть разрубленного щита и обрубок руки уже до предплечья. Кровь из раны великана била фонтаном. Не чувствуя боли он вновь широким махом разрубил воздух. Лезвие пронеслось над головою соперника присевшего в классической защите. Целя жало в шею Ахиллеса, Циклоп сделал выпад вперед. Димахер нырнул под руку с секирой и молнией мелькнул клинок.
             Со вскинутыми вверх руками, уже без оружия – димахер, приветствовал публику, а за его спиной качалось тело гиганта. Острие меча вышло из затылочной кости Циклопа, а основание эфеса, было уперто в надбровную дугу еще недавно здорового глаза. Повернувшись к Циклопу, димахер взялся за рукоять меча. Он театрально чуть вытянул лезвие и, сделав губы дудочкой, как ранее делал Циклоп, дунул на соперника. Голова гиганта скользнула по лезвию меча и в тишине, могучее тело, в грохоте разукрашенных кровью доспехов, рухнуло на песок.
             – Это – Первый! Как он и обещал, поклявшись глазом! ...Вам нужна кровь? Много крови?! Обещаю, семьдесят два трупа. Вам, хватит?! – крикнул Квинт публике и та, словно очнувшись, тихо загудела.
             Такого стратега, скорости и качества боя, Колизей Помпей – еще не видел.

                __________________________________________________

             – …опять, этот пьяница со своим виноградом. – сказал старый плебей и погладил голову беспородной собаке.

             –  Замолчи старик. И пса своего, держи подальше от моих ног,  – зашипел на плебея косоротый купчишка. – Не мешай видеть и слышать.
             Старик, зло посмотрел на молодого грека.
            –  Мой пес тебя запомнил, косоротый. Ты еще не то увидишь, когда покинешь это корявое тело. – тихо сказал старик.
            – Обещаешь?! – удивился купец наглости старца.
            Он с ухмылкой посмотрел на пса и, …замер.
            Трехглавое чудище смотрело на него не с угрозой, а с пониманием неизбежного. Тряхнув курчавой головою, словно скинув наваждение, косоротый глянул вновь на собаку. Дворняга лежала в ногах старика и смотрела на арену.
            –  Привидится же.
            Испугано прошептал купец и на всякий случай отодвинулся от старика подальше.
 
            По ряду плебсов пробирался бедный горожанин. На нем старая туника и в руках ивовая корзинка с дымящимися паром глобули – жаренными тестяными шариками, политыми мёдом и посыпанными маком. Перешагнув через пса, он присел на свободное место.
            – Запаздываешь, братец. – сказал старик и отодвинулся, дав возможность пришедшему сесть поудобнее.
            – И что действо? – тихо спросил горожанин, запустив руку в корзину.
            Выудив со дна кусок сырого мяса, он ткнул пса носком сандалии. Беспородный поднял голову и благодарно махнув хвостом, осторожно прикусил подношение. Рука старца нырнула в корзину и достала еще дымящийся жареный шарик.
            –  Сынок уже выступил,  …не без винограда дело пошло.
            –  Тот самый?
            Старик погрузил ряды белых здоровых зубов в сладкую тестовую мякоть. Прожевал и довольно хмыкнув, сказал:
            – Оный, брат. Пурпурный. Сейчас тут закружится смертушка, белым спадом весеннего цвета яблони. Уж поверь, старому. Не забыл про пари?
             И словно в доказательство тому, с меча Ахиллеса сползло тело Циклопа.
             – Первый? – спросил мужчина и запустил руку в корзину.
             Старик лишь качнул головою.
             А на песке уже бились провокаторы. Полумесяцы гладиаторов стояли в круг, ожидая своего часа. В центре поля, кружились ножницы смерти. Двумя мечами Ахиллес стриг черно-синие султаны направо и налево. Скорость клинков была невероятной и, гора из трупов в ногах героя – росла на глазах.
             Раздалась трель свистка и бой прекратился. На песке центра арены остались лишь мертвые и раненые гладиаторы. Поверженных, стали сносить к воротам, а в образовавшейся паузе, вновь появился «Еврипид».
             – А вот и новая цифра!!!
              Сказал он и, с восторгом обвел взглядом публику.
             – Десять смертей от одного клинка!!! И это, только начало представления!!!
              Указательный палец трагика остановился на одинокой фигуре димахера.
              – Я, прожил долгую жизнь! Но еще никогда, поверьте мне, не видел столь сильного стратега! Слава ему!!! Слава!!!
             Доселе молчавшая толпа – взревела.
            – Слава димахеру!!! Слава!!!
             Старец нагнулся и погладил пса. Дворняга довольно заскулила и, повернув голову, лизнула испещренную морщинами ладонь.
             Старик размахнулся и кинул недоеденным глобули в трагика.
             –  К делу! – коротко крикнул он Филону и тот, поклонившись старцу, громко сказал:
             – Сейчас, Скилакс против пары «рыб» и двух «рыбаков»! Потом, ретиарии римлян, против троянских секуторов, встречайте!!!
             Толпа вновь загудела. Бой неслыханный. Еще никогда ни один димахер не бился сразу с двумя ретиариями. Все знали виртуозность и силу трезубца и сети, а тут, еще и две «рыбы». Но бой, был не интересным. Понять, как вся четверка сложила головы, кроме странной пары наслаждавшейся своими сладостями – никто не смог. Четыре трупа и, …живой димахер.  Лишь голос центуриона со скамьи аристократов:
             – Четырнадцать!...
             Поняв, что произошло невероятное – толпа взревела!

             –  Дионис твой, что счетовод на виноградных грядах, рабов с полными коробами считает. – тихо сказал старик и потянулся к корзине.
               Достав тыквенную бутыль, он вытянул зубами пробку и довольно хлебнул нектара.
               Горожанин в злости сузил глаза.
             –  Тебе ли жаловаться. Те короба полны голов. Твое царство ширится, растет.
               Старик улыбнулся.
               –  Старается, …мастер виноделия.
               –  Скоро, совсем скоро, он будет также стараться там, в горах. Посмотрю на его радости. Он еще не знает, где проявит себя. Ждет, его подвиг. Ох-х, ждет…
               Седая голова старца с пониманием кивнула в ответ.
                –  Я увижу это, глазами орла.
                –  …сорок восемь!
                Кричала толпа. Все стояли на ногах. Все – были во внимании и забыли про ставки.
              – …семьдесят!...
              – …семьдесят один!!!
              – …семьдесят два!!!

               Квинт, с открытым в захватившей его радости – ртом, ловил и собирал мгновения славы!!! Гора трупов и раненых им, была полна. Он шел на врагов, а они пятились от него, как от прокаженного. Он искал смерть, а она, пряталась от него за спинами гладиаторов.
                Но вот и она! Его приз! Елена!
                Елена?
                Елена???!
              В глазах мастера стоял не герой Трои, а ненавистный судья, а за его толстой фигурой не Елена. Нет, не Елена!
              –  Валерия! Прости, я знал…
              –  Стой там и я оставлю тебе жизнь! – крикнул «судья». – Мне нужна твоя кисть, ты понимаешь меня?
              И Квинт, узнал Аполлона.
              – Тебе мало того, что я сделал?
              Вскинув меч, мастер смело пошел на Бога.
             Судья вскинул лук и натянул тетиву. Сверкнув голубой молнией, стрела вошла в щиколотку героя.
              –  Еще можно все исправить! Ты должен преклонить колено и все забудется!
              Но Квинт сломал стрелу и, упрямо сделал шаг вперед, крикнув за спину бога:
              – Валерия! Я, знал… Прости…
              Вскочив со скамей, толпа орала:
              – Жить, димахеру! Приз, димахеру!!!...
               …стрела вошла в сердце героя. И он – упал бездыханным, к ногам рабыни.
              Ничего не понимающая толпа, взревела в негодовании. В бога полетело все, что у них было, еда, сандалии, но…

            –  Мне пора. Дальше, не интересно. – сказал старик довольно потирая руки.
            Что будет позже, он знал. Посмотрев на застывшего брата, он встал.  Быть свидетелем падения богов, Аид не желал.
            – Пошли Цербер. Нас ждёт работа. Пора встречать рабов с коробами. – сказал Аид, пряча глаза от Зевса.
            Мгновением позже, его видел криворотый купчишка. Его и, трехглавую тень.


                Часть – XIII.
                (финальная сцена о богах, доброте и проблемах с оной)


              – Приветствую тебя, Бессмертный!
              Громовержец, сегодня был во всем величии. Белоснежная тога с каймою в узоре из золотых нитей, сандалии с малыми золотыми крыльями, венок, трезубец. Позади боги, потупив головы. С отцом, их было пятеро.
              Прометей без интереса посмотрел на Зевса и опустил голову.
              Громовержец подошел к титану и провел пальцами по старым рубцам.
              – Будто и не было грозных пыток. – задумчиво сказал он.
              В богатых начищенных доспехах, сверкая на Солнце вкрапленными в эфес меча – изумрудами и при полном боевом вооружении, стоял Арес. Он не был тут больше тысячи лет и что, привело сюда богов, он не знал. Бог Войны в недоумении смотрел на странные действа отца и искал ответы на все, что видел. А где их найти, как не в умных глазах Гефеста. В такие минуты, когда воздух звенел тишиною в преддверии отцовой бури, он был всегда рядом с ним, с Аресом. Только бог Труженик, мог успокоить гнев Громовержца. И, как не он – друг Прометея, не знает цели отца и повода беседы с бессмертным. Но что с Гефестом? Как обычно, он был в потертом кожаном фартуке и одежде кузнеца. Всегда открытый и добрый, сегодня он прятал взгляд от всех. Он и стоял дальше всех от друга, в тени скалы за спиной Диониса – облокотившись на длинную рукоять молота.
 
               А юный бог был по обыкновению с гроздью винограда и, казался беспечным. Весь вид его говорил о том, что он в курсе всех событий, что он настроен на  беседу, а стало быть – с правдой. Рядом с ним, Аполлон. Из богов, а это было заметно, он нервничал больше всех. Его белоснежный платок, которым он вытирал лоб и шею, был влажным от пота. Бог Искусств и раньше был уверен, что обмана не скрыть, но задумка была не его, а с любимчика Диониса – все сольется. Отец больше дня на него еще не злился.
              – ...Орел клюет печень или нет? – спросил Зевс пугающе спокойно, оглянувшись, он посмотрел на Аполлона.
              – Я был здесь с твоим поручением Отец, но видел другое. – Ответил он Громовержцу, отведя взгляд в сторону.
              – Откуда тогда в нем столько сил? Его, будто вчера приковали. Что тут происходит?
               Съев виноградину, Дионис передал гроздь Аресу.
               – Это все – Я! – сказал юный бог, смело шагнув вперед. – Не могу видеть его страдания, Отец. Прометей, дядька мне. Нет добрее его среди нас! Всякий знает, что он дал смертным. Нам, ...тебе. …И что, неужели он не достоин нести свои испытания – в здравом теле? Из пут ему никогда не вырваться. К чему же эта жестокость?
               Зевс подошел к богам и вдруг развернувшись, бросил трезубец в титана.
               Все видели, что острие было направлено точно в грудь Прометея. Каждый из сыновей ждал неизбежного, но еще в середине короткого полета, молния стали свернула вверх и, вошла в базальтовую скалу над головою титана.
               На плечи и голову заточенного, посыпались осколки раскаленных камней. Попав на кожу, они, из красных с белым дымом, становились черными. Сжав губы, не вздрогнув не единым мускулом, Прометей не мигая смотрел на богов.  Ветер, донес до них запах горевшей кожи.
                Все замерли. Такого поворота событий, никто не ожидал.
                –  Он слабый?! Я могу кидать трезубец – день и ночь, но не попаду в него! А попаду – смысл? Я, не смогу убить Бессмертного! Цепи, которые держат его, сделаны из его же поступков. Они прочны, это верно, сын. А ты знаешь, что он сделает, когда они падут?
                Дионис улыбнулся. Он посмотрел на титана и спросил:
                – Прометей! Скажи Отцу, что ты сделаешь, когда станешь свободным?!
                И то, что услышал он, заставило юного бога удивиться и вздрогнуть.
                – Выпущу Япета. – произнёс свои первые слова, Прометей.

                – …Как, выпустишь? Ты знаешь его. Знаешь, что он потом сделает с нами!
                Дионис был в недоумении. Его ум отказывался верить.
                Зевс вытянул руку и трезубец, выскочив из скалы, вернулся в длань Громовержца.
                – Лечишь нашего врага. А он, не слабее нас всех вместе взятых.  Ни мы, ни Аид, не удержим Прометея. И когда старший из Титанов, свергнув нас, ввергнет всех Богов Олимпа в пещеры Тартара, к тебе придут знания, как выращивать виноград на стенах темных коридоров пещер. Интересно, о чем потом, будут петь твои сатиры.
                Юный бог побледнел. Только теперь, он понял свой промах. Вспомнил и слова Прометея в последней встрече: – «Зря стараешься, лучше, чем есть, не будет…».
                – Ты, выпустишь Япета...
                Он с грустью посмотрел Прометею в глаза.
                Титан глубоко вздохнул и опустил голову.
                – Да. Помогая твоему отцу, брату своему, я был не прав и теперь, должен исправить ошибку.
                Дионис отвернулся от титана и с сожалением произнес:
                – И Я, был не прав, Отец! Готов понести наказание.
                Зевс грозно посмотрел на богов.
                В разговор вступил молчавший Арес.
                – Аполлон, ты искуснейший из нас. Любимец смертных. Ты знал о том, что Прометей – враг нам. Почему не остановил младшего брата?
                Зевс грозно посмотрел на Аполлона и тот, виновато отвел взгляд в сторону.
                – Слышу понимание. Это еще не все, Арес. О-о, если бы ты видел, какие Аполлону преподнесли «лавры» на игрищах в Помпеях! Он, даже Цербера умудрился развеселить.  – сказал Зевс и теперь, взор его был обращен к богу войны.
                – Отдай мне меч свой и щит. Гефест, неси сюда свой молот!
                Взяв у Ареса щит, он вручил его Аполлону.
                – Хотел защитить Прометея чужими руками? Не выйдет. Иди! Иди и, защищай его сам! Закроешь щитом, театрал. …Иди!
                Бог Искусств, опустив голову, подошел к Прометею и, подняв щит, прислонил сверкающий металл к груди титана.
                – Подойди, Дионис. Возьми меч и упри острие в центр щита!
                Дионис с изумлением посмотрел на Громовержца, но выполнил его волю.
                – Пора становится взрослым. И ЭТО – твой первый подвиг! Держи клинок крепко, мой димахер!
                Зевс повернулся к Гефесту и, коротко бросил:
                – Бей!!!

                …и громом звенящим, по скалам в эхе, пронесся звук удара молота о сталь.  Клинок по рукоять провалился в щит и, вошел в скальный камень за спиною титана.
                Зевс, с печалью посмотрел на дрожавшего всем телом, Прометея. Боль, которую он испытал в это мгновение, была страшной. Тонкие алые змеи скатывались с ног Бессмертного и собирались в темную грязную лужицу.
                – Я знаю, круг повторится. Придет день, когда ты освободишься. Но, …не сегодня. – сказал еле слышно Громовержец. Показав пальцем на кровь титана, он с яростью посмотрел на Диониса.  – Тут тебе на бочку нектара хватит! Напоишь всех своих уродливых собутыльников. Как смел ТЫ – поить меня кровью брата? Вот, к чему ты привел. Так кто из нас, более жесток, Я?!!!
                Дионис молчал.
                – И это, не все. Хочу обсудить ваши старания в величии искусства. Да, Аполлон. Картину искать не буду. Люди видели ее и прониклись болью, силою, а точнее – глупостью! Не зная всего – смертные отдают последнее. Жизнь, в силы титана! Сегодня, Помпеи умрут под огнем Везувия. И эта ошибка того, кого горожане почитают более каждого из нас – Богов Олимпа. Не стыдно, платить им за это – смертью?
                Аполлон, чей храм стоял в центре города, вздрогнул. Обернувшись назад, он увидел понимание только в одних глазах – Гефеста.

                …Клёкот зависшего над ущельем орла, известил о том, что пришло время его трапезы.
                Зевс грозно посмотрел в небо, и крикнул:
                – Встречай короба, Аид!!! Долг спора, тебе возвращают мои дети, кровью смертных. Одна лишь просьба, не мучай художника! Он, отдал свой долг силой духа – золотом Богов!

                Тяжело вздохнув, Громовержец пошел к колеснице.