Редким поздним прохожим вряд ли было дело до одинокой женщины, бредущей по затихшему городу. Незнакомка никуда не спешила - это ей было просто без надобности. Несколько последних лет тлеющий в её душе уголёк жёг изнутри, причинял боль, а сегодня он потух: боль ушла, но радости не было. События прошедшего вечера и нахлынувшие воспоминания смешались воедино, не отпускали.
Пошёл дождь – тихий, мягкий, по-летнему тёплый, зашелестел в тополях, запузырился на остывающем асфальте. Женщина глубоко вдохнула посвежевшего воздуха, распрямилась, подставила дождику лицо и руки. И, неожиданно для себя, улыбнулась - дождю, промокшей смеющейся пожилой паре, убегающей от непогоды, и, наверное, вспомнившей что-то из своей юности; девушке под зонтом; городу, заслужившему прохладу и безмятежный ночной отдых.
Женщина никуда не спешила, ведь ей предстояло разобраться в себе, услышать себя - с чем войдёт в день завтрашний, в свою последующую жизнь...
ххх
Валентина была явно не на своём месте: в прошлом преподаватель математики со стажем полтора десятка лет сейчас работала консьержкой. Явление, в общем-то, заурядное для тех далёких 90-х годов, о которых и пойдёт речь. Когда вчерашний двоечник мог в одночасье стать миллионером, а кандидат наук - продавцом на вещевом рынке.
Работа у Валентины была не пыльная: знай мониторь, кто из своих жильцов зашёл-вышел да следи, чтобы чужой не проник без дозволения. Сутки отдежурила, двое свободна. Со стороны вроде бы и не плохо, но изводила её эта «служба дни и ночи», да иначе и быть не могло…
...Позади незабываемая студенческая жизнь: лекции и сессии, стройотряд и практика, диплом с отличием. В школе молодого педагога Валентину, а вернее Валентину Ивановну, полюбили и учителя, и ученики. Коллеги - за открытость характера, уважение к старшим и умение прислушиваться к их советам, школьники - за доброжелательность, справедливость, интересные уроки и факультативы, её всегдашнюю готовность во всём помочь и разобраться. С годами к Валентине пришли почёт и уважение, а главное, появилось чувство внутреннего удовлетворения от своего труда.
Но наступили 90-тые годы, принесшие не только свежий ветер перестройки, но и горькое и долгое послевкусие разочарований. Новаторы от власти расшатывали великую страну, кто во что горазд, пока она, бедолага, не треснула по швам и не рассыпалась на отдельные самостоятельные образования, счастливые от своего нового статуса...
Дух свободы и демократии, развевавшийся над страной, не обошёл и систему образования. Рушить, так рушить - оное не вновь. До основания, а затем… И ничто не могло противостоять этому началу конца советской школы…
Если бы это коснулось только проверенных временем школьных программ! Однако новый уклад жизни вне школы привнёс новые взаимоотношения и в саму школу. Толщина родительского кошелька стала важным показателем статуса учащихся, более важным подчас, чем коэффициент интеллекта IQ. Глубокая пропасть пролегла между детьми «простых» родителей и детьми «новых русских». В школе стали процветать панибратство: дерзость учителю и его унижение, восприятие преподавателя как обслуги стали нормой для отпрысков сильных мира сего. Озадаченные педагоги роптали меж собой, уповая на пословицу «Стерпится - слюбится». Но Валентине не любилось. Не могла она принять новые порядки ни своим математическим умом, признающим точные однозначные ответы и исключающим компромиссы, ни сердцем. Горьким осадком копилась в её душе обида за страну, школу, за себя. Всё, что с детства было для неё святым и непререкаемым вдруг обесценилось, оказалось неважным, если не ненужным: любовь к Родине, патриотизм, почитание старших, уважение к знаниям…
- Это видите? - как-то спросил Валентину один из учеников, достав из-за пазухи пачку купюр. - Фазер выдал и велел ничем не грузиться! Вот и вы не грузитесь!
На вопросы же учителей к своему руководству о таком положении в школе ответ был один: «Реформы, товарищи, реформы!» И уже чуть тише, на ушко, что государству сейчас не до нас, а шефы-производственники, того и гляди, не сегодня завтра сами пойдут на паперть, и вся надежда только на состоятельных родителей. Кто дал деньги на ремонт крыши? Они. На компьютерный класс, спортинвентарь, новое оборудование для столовой? Опять же они! Вот и помалкивайте! Не ровен час, и зарплату они нам платить будут, а кому что не по душе - скатертью дорога!
Сжатому пару рано или поздно должно вырваться наружу. Сверх меры натянутой струне надлежало порваться. Однажды подобное случилось и со стойким терпением Валентины...
ххх
Ученик 10 «А» класса Николай Золотых – сын владельца вещевого рынка, слывший среди учащихся как Колька Золотой, был хронической головной болью преподавателей школы. И не только головной. Он сидел в печёнках у каждого, кому посчастливилось доносить до него «разумное, доброе, вечное». Rolex и увесистая золотая цепь (как у папы!), нарочито наброшенная поверх футболки-варёнки, были детской шалостью по сравнению с его поведением: беспричинно пропускал занятия, не выполнял домашние задания, не таясь курил в школе.
- Да насрать мне на вашу учёбу! Прокантуюсь ещё два года, а там батон пристроит в институт какой. Да и это мне по фонарю!
И парень-то был не глупый, но, ох как возвеличивал, окрылял его этот статус сына нувориша! А тут ещё и вседозволенность - дочь безнаказанности…
В тот роковой для Валентины день всё началось с опоздания Золотых на её урок. Николай вошёл в класс без разрешения (ещё чего!), не спеша, перекинувшись с
кем-то из друзей парой слов, прошёл к своему персональному столу в дальнем ряду, шумно уселся. Прервав объяснение теоремы, Валентина сопроводила его долгим взглядом в надежде хоть на какое-то объяснение со стороны опоздавшего. Тщетно...
- Здравствуйте, Николай! А вас, видимо, не учили стучаться и спрашивать разрешения войти?
- Учили. В детском саду. Но я уже всё позабыл - старею, - Николай, по-прежнему не глядя на учителя, деловито разбирал содержимое своей огненно красной спортивной сумки. Эта неразумная училка была для него не более чем назойливая муха, нудно жужжащая о чём-то своём подле его благородного уха.
- И то, что, разговаривая со старшими, нужно вставать?
- А это уже слишком! Будет вам лет семьдесят, тогда и посмотрим... – парировал Золотых, продолжая копаться в сумке, и уже больше играющий на класс - спектакли одного актёра в исполнении Золотого были не впервой.
- Хорошо хоть на «вы»! Спасибо вам, Николай Николаевич! - Валентина наиграно благодарно поклонилась ученику.
В другой раз она и не обратила бы внимание на этого юного, смачно жующего жевательную резинку, хама - себе дороже! Но то ли день с утра не заладился, то ли градус терпения достиг точки кипения, но только всё это не на шутку задело Валентину за живое, и её понесло. Впервые за всё время её преподавания...
- Золотых! Оставьте в покое свою дурацкую сумку и встаньте, когда с вами старший разговаривает!
- Ну, на счёт сумки - это вы зря. - Николай оставил своё занятие и нагло уставился на математичку. - Вам на неё пару месяцев перед нами вытанцовывать. А если понравилась, так и скажите, я её вам на 8-е марта подарю - за картошкой ходить.
По классу пронеслось тихое сдержанное хихиканье, но кто-то захлопал - смело, не таясь.
- Николай! Я жду, когда вы встанете… – наглость ученика вынуждала Валентину не сдавать своих позиций, идти до победного конца, каким бы он не был. Фитиль был запалён, но его искрящийся огонёк пребывал в робкой неопределённости: выждать ещё или ринуться к заряду сию секунду?
- Да отстань ты от меня! Прицепилась! Иди к своей доске, там и выступай! Заколебала!
Огонёк встрепенулся, ярко вспыхнул и уже безудержно устремился к своей цели…
Золотых нервно швырнул сумку под ноги стоящего перед ним педагога, достав из неё... банку пива. Глядя учителю глаза в глаза, не спеша вскрыл её, смачно отпил:
- Будешь?
Банка молнией блеснула в руке ученика, протянутой к лицу преподавателя.
- Буду!
Секунда - и пиво льётся на голову наглеца, растекаясь по его лицу, шее, затекая за ворот футболки...
- Спасибо, хорошее пиво, свежее…
Класс содрогнулся. Точно сотни режущих осколков от выбитых окон вихрем вылетели вон вместе с рамами. Пыль от осыпавшейся штукатурки забивала глаза и перехватывала дыхание. Светилы математики, очнувшись от своих глубоких раздумий, строго смотрели на произошедшее со своих покосившихся портретов.
- Сука… Ты что наделала?..
«А сейчас он убьёт меня...» - прижав банку к груди, свою единственную защиту, Валентина закрыла глаза, успев увидеть искажённое в бешенстве лицо подонка.
- Сука! Тварь! – канонадой гремело в темноте всё ближе и ближе к ней. Дрожащая рука ученика медленно опустилась перед лицом учительницы - кто-то там, на небесах, не позволил случиться худшему.
- Тварь! Тварь! - ещё и ещё кричал Золотых, брезгливо кривя лицо. И чуть не сбив белую, как мел, Валентину, выбежал из класса.
- Звиздец подкрался незаметно, и подкрался он к нашей Валентиночке Ивановне...
Класс ожил.
- Да уж! Сухари сушить сейчас кому-то придётся - это точняк!
- Помолчали бы лучше, прихвостни! За чупа чупс Золотому продались?! Правильно, Валентина Ивановна! Сколько можно смотреть на этого мажора фигового!
- Давно ему чухальник начистить надо было - вот и начистили!
Остаток дня для Валентины прошёл, как во сне: вызов к директору школы, заплаканный жалкий Коля Золотых (артист!). Тут же подготовленный и подписанный приказ об её увольнении. Но не это больше всего угнетало и оскорбляло уже бывшую учительницу математики. Не хамство распоясавшегося ученика, не «волчий билет», обещанный на прощание спасовавшим директором, напрочь закрывающий ей вход не только в учебные заведения, но и в воспитательные колонии для несовершеннолетних. Не это Валентина так и не могла залить рюмкой коньяку, заглушить органом любимого Баха, стереть из памяти, с головой закутавшись в одеяло... Ладонь Золотых старшего! По-женски маленькую, пухлую, потную... Которой он, ворвавшись в кабинет директора, сходу-слёту пихнул её в лицо. Ладонь, оставившую свой мерзкий, пахнущий отпечаток, с которым теперь ей надлежало жить до конца своих дней. Отец довёл до конца то, что не смогло проделать его дорогое чадо. Пока не смогло…
ххх
Многое, что творилось на фоне разгула чиновничества, околовластных структур и криминала в те, 90-тые, было удивительным и не понятным простому люду. То производственный гигант, вчерашний лидер советской индустрии, в одночасье обанкротится. А на следующий день он же будет приобретён у государства в частную собственность (приватизирован) за пресловутые ваучеры-«фантики», по дешёвке скупленные шустрыми ребятами у оболваненных сограждан («прихватизирован» - шутковал народ в те времена). Или, как по взмаху волшебной палочки неизвестного фокусника, в стране исчезнут наличные деньги, и заработная плата задержится на неопределённое время.
К тем же разудалым временам приписывают и первый опыт так называемой точечной застройки, когда новую высотку чуть не со скрипом втискивали меж хрущёвок-пятиэтажек. В одном из таких домов и работала консьержкой Валентина. После отвратительного изгнания она пыталась устроиться в другие школы и даже в детские дошкольные учреждения, но тщетно. Обращалась к районному и городскому руководству от образования - опять же отказ: бывший директор Валентины с неугасающим негодованием без устали излагал всем интересующимся о «беспрецедентном и возмутительном» поступке бывшей математички. Поступке, якобы потрясшем школу и единодушно и гневно осуждённом как учителями, так и родителями. Кривил душой директор, крепко кривил, в угоду щедрому спонсору. Умолчал о многочисленных заступниках Валентины, причём не только со стороны преподавателей и родителей, но и учащихся. Да и коснись его самого, в другие времена при подобной ситуации, сам бы задал леща юному мерзавцу!
Слухи о её поддержке дошли до Валентины, узнала она и об обращении родителей к старшему Золотых, чтобы тот спустил дело на тормозах - да какой там! Все попытки устроиться по профессии оказались бесполезными, и она сдалась...
Жизнь на этом не остановилась, однако, надо было как-то и на что-то существовать. Валентина репетиторствовала: давала частные уроки по математике и имела в этом безупречную репутацию.
Будучи без постоянной работы, она однажды подменила заболевшую соседку по квартире, работающую консьержкой, приглянулась председателю правления местного товарищества собственников жилья, а проще ТСЖ, отставному майору с бравой фамилией Лихой, и приняла его предложение остаться.
Дом изначально приобрёл статус элитного, а точнее - дома для непростых людей. На его месте планировалось строительство детского сада, которого не один год ждали сотни семей, поэтому начало работ было встречено с всеобщей радостью. Но по мере их продвижения восторги угасали обратно пропорционально темпам строительства. Апогеем же людского недоумения, а затем и последующего открытого негодования, стала просочившаяся в народ информация, что вместо долгожданного детсада воздвигается жилой дом...
Спящий лев был разбужен: возмущённые жильцы живым кольцом блокировали стройку. Ни уговоры городского руководства, ни увещевания депутатов не возымели результата: народ был непоколебим в своём требовании о прекращении строительства жилого дома. И только с привлечением ОМОНа «бунт на корабле» был подавлен. Продемонстрировав готовность крепких ребят к конкретным действиям, протестующих «деликатно» уговорили снять блокаду и прекратить несанкционированный митинг. Народ разошёлся, унося с собой обещания скорейшего начала строительства детсада и уверения в том, что новая пятиэтажка гармонично впишется в существующую архитектуру и никоим образом не повредит тутошнему населению...
Череда последующих событий быстро вывела людей из гипноза «чарующих сирен» от власти предержащих. Заграждение вокруг стройки было усилено, а смонтированный подъёмный кран для возведения высотных зданий вконец рассекретил план строителей: возводилась высотка, априори лишающая солнечного света своих малоэтажных соседей. И никакие последующие жалобы, коллективные походы по инстанциям и обращения в суд не смогли воздействовать на проныру-застройщика, с явно крепкими связями во властных структурах города - всё схвачено, за всё заплачено!
Но это было половиной беды... Непобедимые строители решили окончательно добить своих неугомонных оппонентов - аборигенов мятежного квартала: обустроенную территорию новоиспечённой 16-этажки среди бела дня обнесли элегантным решётчатым забором, бандитским образом отрезав по доброму участку землицы от соседних домов. Забором, который в разгар демократических преобразований разделил не только землю, но и людей, живущих на ней...
- Ба! Хочу туда! К ребяткам! - ребёнок с присущей детской наивностью тянул свою бабулю за этот злосчастный забор, где манили карусели и качели, где малыши под патронажем своих бабушек и мам играли в песочнице, полной золотистого песка, а ребята постарше или гоняли футбол, или осваивали азы волейбола на специально подготовленных площадках.
И как объяснить несмышлёнышу, почему дети одной страны оказались разделены забором?
- Пойдём, внучёк, пойдём! Не про нас всё это! – бабуля в свою очередь тянула малыша от забора. - Для белых людей это! А мы с тобой, значит, мастью не вышли!
Ребятёнок же, ручонкой вцепившись в ограждение, недоумённо - почему мне нельзя туда?! - заворожено наблюдал за красочным резвящимся муравейником. Наверное, в этот момент он постигал свой первый урок несправедливости, и в его чистой душе зарождалось чувство, противное Создателю, упомянутое на каменных скрижалях Моисея – зависть…
- Ещё бы колючку протянули и вышки с часовыми поставили! - продолжала ворчать старушка, до глубины души оскорблённая таким положением вещей.
- И овчарок вдоль забора пустить! И как людям не стыдно?! - вторила ей подруга, гуляющая с внучкой.
- Надо будет - пустят, и тебя не спросят! А стыд - не дым, глаза не выест! Да и нет его у них, стыда-то!
- Да уж, подрезали нас! Кастрировали, как я своего Мурзика! - посмеиваясь, присоединилась к разговору молодая мамочка с коляской. - Отгородились, как удельное княжество! В Берлине стену разрушили, а у себя заборы строим!
- Здрасьте вам! Кто бы говорил? Это всё вы, молодёжь! Шушукались по кухням, голоса всякие по ночам слушали. Социализм вам плох был?! Джинсы, диски, Мальборо подавай! Вот и получайте капитализм с человеческим лицом! - не на шутку разошлась зачинщица стихийного митинга. - Ещё хлебнёшь лиха с чадом своим! Чтобы заработать на одеть-обуть, на его лечение да учёбу! И чтобы под педофила не попало да на иглу не село! Правильно умный человек по телевизору сказал, что не к цивилизации мы присоединились, а к канализации. А заборчики эти, люба моя, только начало…
ххх
Большинство жильцов имели загородные дома и, зачастую, особенно в летнюю пору, пребывали там большее время, что Валентине было только на руку. Дело для неё, конечно же, стояло на первом месте, но будучи на смене, успевала и кроссворды порешать (гимнастика для ума!), и художественной литературой себя побаловать. А ночью, когда жители дома угомонятся, в дежурке воцарялась Её Величество Математика! Школьные контрольные и задачки для абитуриентов решала, методички просматривала - держала себя в форме.
Но что бы там ни было: шаговая доступность до работы, удобный график, чистота и порядок, скромная, но стабильная зарплата – не спокойно было на душе у Валентины. Жирный несмываемый крест, некогда поставленный на её образовании, знаниях, опыте, положение обслуги, сутки сидящей, как на показ, за стеклом в тесной комнатушке перед сотней глаз успешных людей, угнетали и пудовой гирей давили на самолюбие женщины. Да и старая обида, нанесённая отцом и сыном Золотых, кровоточила, как свежая рана, и не обещала скорого заживления. Горела - ох, как горела! - пятерня распоясавшегося хама на её лице…
Наблюдая за жильцами, Валентина пропускала их сквозь рентген собственных оценок и умозаключений. Взяв на себя смелость (и грех!) быть судьёй, она со своей женско-математической категоричностью делила своих подопечных на хороших и плохих просто, как 4 на 2, и никаких адвокатов!
«Собственник автосервиса - жулик! Владелец автозаправочных станций – тот вообще вдвойне! Оба надутые, как индюки, ни здрасьте вам, ни до свидания. И этого «Ату!», который директор мебельной фабрики. Жену на Мальдивы отправил, а сам девиц табунами домой водит. И дамочка из десятой квартиры - та ещё штучка! Пройдёт, слова не скажет, здоровайся с ней - не здоровайся: нос кверху и как мимо пустого места дефилирует. Жена банкира, не хухры-мухры! А вот пара из двенадцатой - очень приятная! Он – известный художник, с бородкой, на шведа похож. Улыбнётся всегда, доброго дня – доброй ночи пожелает. Супруга - врач. Хорошая женщина, воспитанная и с пониманием. Как удастся с ней языками зацепиться - все новости, все проблемы обсудим» - рассуждала Валентина.
Нет, Валентина не видела ничего плохого в том, что кому-то удалось поправить своё финансовое положение и даже разбогатеть. Но при этом, считала она, счастливчик должен был успешно пройти испытания медными трубами и остаться че-ло-ве-ком. Многие же, по её уразумению, не прошли этого испытания и были для неё олицетворением хамства, замешанного на вседозволенности и безнаказанности. Хамства, красующегося на пьедестале, воздвигнутом ему новыми хозяевами жизни.
И так бы и продолжалось тягостное для Валентины существование, если бы не случилось то, что случилось…
ххх
Смена проходила в обычном вялотекущем режиме. Ближе к вечеру, когда Валентина приготовилась перекусить, дверь в подъезд отворилась и… на пороге стояли председатель ТСЖ и отец и сын Золотых…
- Знакомьтесь! Валентина - наши глаза и уши. А это новые жильцы. Точнее проживать будет Николай Николаевич, а это его батюшка – Николай Александрович!
Сердце Валентины остановилось; сняв очки, положила их на стол и тут же надела.
Родственники стояли безмолвно, побагровевшие, играя желваками: «А ты то здесь откуда? Ещё не сдохла?!»
- Вы знакомы? – обоюдное замешательство не осталось незамеченным отставным военным.
- Да уж, знакомы… - процедила сквозь зубы консьержка, снова сняв очки.
Напряжение нарастало. Поняв, что здесь что-то не так, председатель нарушил тягостное затянувшееся молчание:
- В общем, Валентина, пометь - двухуровневая квартира номер 62. Золотых Николай Николаевич. С завтрашнего дня будут вещи перевозить, мебель, технику, так что пропускать беспрепятственно!
Последнее Лихим было сказано так, словно он отдавал важнейшую команду воинскому подразделению, от выполнения которой зависела судьба сражения. И, подхватив своих подопечных под локотки, учтиво сопроводил их к лифту.
«Эх, мужики-мужики, мельчаете! И этот перед ними расстилается, как директор школы тогда...» - воспоминания о том злосчастном для Валентины дне девятым валом накрыли её, закрутили бешеной каруселью, потащили в непроглядную чёрную бездну. К горлу подступил ком приторной сладковатой тошноты. У Валентины перехватило дыхание, воздух в её «аквариуме» предательски исчезал, и она вышла на улицу.
«Вот уж действительно - мир тесен! Теперь мне этой мерзкой парочкой любоваться прикажете?! Хоть увольняйся! Да уж, неисповедимы пути Господни!»
Дивный томный вечер поджимал погожий, оправдавший надежды горожан день, и грех было после праведных трудов отсиживаться в душных квартирах. Вечер звал и манил, и только ленивый либо немощный не мог отдаться ему. Кто-то из горожан довольствовался лоджией или балконом, народ побойчей и пожадней до редких даров капризного лета высыпал на улицу. Городской люд наслаждался жизнью, и никому не было никакого дела до треволнений бывшей учительницы математики...
ххх
Николай Николаевич Золотых благополучно «заехали» в уже свои собственные стены, и жизнь его стала ещё вольготнее и слаще. Бурное новоселье дало старт постоянным шумным увеселениям в «62-ой», очень скоро ставшими предметом осуждения соседей.
Последующие встречи Валентины с Золотых были не менее напряжённые и взрывоопасные, чем первая. Враги, а это было именно так, при встречах отводили глаза, с трудом сдерживая свои эмоции. И как нередко бывает в самых сложных ситуациях, когда не знаешь, как поступить и в какую сторону сделать верный шаг, всё решает Его Величество Случай. Так случилось и с Валентиной...
В одно из своих дежурств, ближе к вечеру, Валентина почувствовала запах гари. Да мало ли что? Ужин подгорел у какой-то раззявы-хозяйки - дело житейское. Но запах усиливался и уже не мог не волновать консьержку. Намереваясь осмотреть подъезд, вызвала лифт. В это время с улицы донеслось пронзительное: «Пожар! Пожар!» Консьержка выбежала на улицу - действительно, из щелей окон одной из квартир верхнего этажа прорывались струйки чёрного дыма.
«Да это же квартира Золотых!» - внутри у Валентины всё сжалось от предчувствия чего-то важного для неё. И сколько бы она стояла так, если не отрезвляющий грубый окрик Лихого:
- Что стоишь, ворона! Беги, шлагбаум поднимай! Пожарные уже едут!
«А может не поднимать этот чёртов шлагбаум? Время потянуть? Пусть себе горит эта «золотая» квартира!» Валентина приостановилась. Столь неожиданная дерзкая мысль поначалу испугала её, но уже в следующую секунду поняла, что готова ей подчиниться.
Обеспечив проезд, Валентина вернулась под окна горящей квартиры, встав на безопасном расстоянии.
Пожар уже лютовал - выбив оконные стёкла, вырвался наружу, на свободу. Огонь и не думал довольствоваться одной квартирой, он не знал сытости - ему были нужны новые жертвы. Застыв на мгновение, хищно осмотрел засыпающий город, вдохнул в полную грудь вечерней свежести и с удвоенной силой принялся за свой злодейский разгул, протянув пламенные лапы к окнам соседних квартир:
- Я здесь хозяин! Я властелин!
Страшное это – пожар! Разоренье, увечья, порой, смерть. «Вор хоть стены оставит!» – говорят в народе. Огонь пожирает всё, даже стены…
ххх
Пожарные прибыли скоро. Но у них не было возможности подъехать к нужному месту и развернуть своё снаряжение – мешали оставленные у дома автомобили жильцов. Большую их часть отогнали присутствующие хозяева, но многие пребывали в отпуске вне города. Времени для деликатных манер у огнеборцев не оставалось, поэтому их решение растаскивать бесхозные автомобили, подцепив их к своей могучей «пожарке», было единственно правильным, но далеко не безобидным: в спешке несколько автомобилей получили весьма значительные травмы под одобрительные выкрики зевак, собравшихся по другую сторону забора.
- Дави буржуев!
- Правильно, ребята! Прессуй капиталистов!
- Не жалей! Ещё натырят! По телику послушаешь, так меньше миллиарда уже и не воруют!
- Зажрались! За забор от народа спрятались!
- А им что? Хоть ссы в глаза - всё божья роса!
Толпа ликовала. Горе одних обернулось торжеством других...
Валентина, закинув голову, молча наблюдала за нещадной расправой огня над гнёздышком своих заклятых врагов. И только заметив их, растерянных, бестолково суетящихся, почему-то кричащих на пожарных, она поняла, что ей весело.
Никто из зевак по обе стороны забора не видел ещё одного пожара, наверное, самого жаркого и беспощадного в мире, который не смогла бы потушить и сотня пожарных команд - пожара внутри Валентины. Как же давно она желала и ждала его! Это был праздничный ритуальный огонь, пожирающий её многолетнюю обиду - за себя, за многих и многих других, ставших жертвами преобразований, «так необходимых» великой стране. Права ли была она – кто знает…
- Гори-гори ясно, чтобы не погасло! - вполголоса не то пропела, не то проговорила она, сама не осознавая, какой из пожаров величает.
- Валентина! Ты что там воркуешь? - взмыленный председатель правления, оказавшийся за спиной консьержки, потрепал её по плечу. - С ума спятила?
- Бог дал. Бог взял... - не обращая внимания на своего шефа, заключила Валентина.
- Да ты... Да я... - запыхавшийся отставник хотел что-то произнести, более сложное, чем привычное для него «смирно», но нужное не шло на ум.
- ...тебя уволю! – наконец закончил он на выдохе.
- Увольняли уже такие, товарищ майор! - горько усмехнувшись, Валентина повернулась к Лихому. - И не Валентина, а Валентина Ивановна. И вообще, пошли бы вы все… - лицо в лицо выпалила консьержка отставнику и направилась в сторону шлагбаума.
- Валентина! Валентина Ивановна! - донеслось до неё сквозь рёв пожарных машин.
Но Валентина не обернулась...
ххх
Редким поздним прохожим вряд ли было дело до одинокой женщины, бредущей по затихшему городу. Незнакомка никуда не спешила - это ей было просто без надобности. Несколько последних лет тлеющий в её душе уголёк жёг изнутри, причинял боль, а сегодня он потух: боль ушла, но радости не было. События прошедшего вечера и нахлынувшие воспоминания смешались воедино, не отпускали.
Пошёл дождь – тихий, мягкий, по-летнему тёплый, зашелестел в тополях, запузырился на остывающем асфальте. Женщина глубоко вдохнула посвежевшего воздуха, распрямилась, подставила дождику лицо и руки. И, неожиданно для себя, улыбнулась – дождю, промокшей смеющейся пожилой паре, убегающей от непогоды, и, наверное, вспомнившей что-то из своей юности; девушке под зонтом; городу, заслужившему прохладу и безмятежный ночной отдых.