Там, где живут тарантулы
ДРУЗЬЯМ, КОТОРЫХ УЖЕ НЕТ
- Посмотрите на это паучище!!!
Это кричит Сашка Нечаев, Нича, мой друг, он идет по пологому гребню холма с огромным тарантулом на нитке.
Круглые норы с ровными краями повсюду. Мы выбираем самые большие и опускаем ловитки...
Воспоминания нахлынули, когда я приблизился к знакомому с детства месту.
Я смотрю на наш холм и ничего не узнаю, кажется, он стал ниже. Раньше отсюда хорошо просматривалась вся «железка» с депо посредине. На противоположной стороне был виден поселок Абиссиния. Кто и почему дал название экзотической африканской страны этому железнодорожному поселку, мне неизвестно до сих пор. А уж тогда, нам, двенадцатилетним пацанам было и вовсе невдомек. Став взрослым, я узнал, что с 1869 года сюда начали селить семейных инвалидов Морского Ведомства, преимущественно, Георгиевских кавалеров. Только мы этого не знали и дрались с абиссинскими при любом удобном случае.
Неужели за каких-то пятьдесят лет наш холм мог так скукожиться, что я не вижу даже Абиссинию?!
Прежним остался только каменный забор, отделявший холм от железной дороги, но пропала канава, доверху набитая мусором: пропитанными маслом и солидолом кусками ветоши, стертыми автомобильными покрышками и прочей дребеденью. Я поворачиваю голову в противоположную сторону, туда, где стояли одноэтажные домики с огородами во дворах. Там жили семьи железнодорожников и половина моих корешей. Теперь там пятиэтажки. Я смотрю на ряд унылых хрущевок из белого силикатного кирпича и вспоминаю, как радовались наши родители, получив квартиры в этих домах. Какие пиры закатывали по этому поводу! Даже не верится. Я смотрю на грязные, посеревшие от времени фасады и, кажется, слышу знакомые голоса. Это Нича орет со своего балкона: «Айда ловить тарантулов!» и я уже лечу вниз, перепрыгивая через пять ступенек и засовывая на ходу в карман катушку с нитками...
...Скатав между ладоней шарик из смолы (этого добра на железке хватало) и обернув несколько раз ниткой, так, чтобы она врезалась в смолу, мы опускали «ловитку» в нору и начинали дразнить тарантула. Хозяин норы принимал шарик за чужака, посягнувшего на его жилище и яростно бросался, впиваясь оранжевыми челюстями в смолу. Почувствовав тяжесть, мы тащили нить, пока из норы не появлялся страшный паук, с растопыренными лапами он казался просто гигантским. Хоть мы и делали это сотни раз, все равно, пугались и отшатывались, стараясь держать тарантула на расстоянии вытянутой руки. Жестяных банок из-под консервов всегда было навалом, возвращаясь со смены, машинисты и работники депо бросали в канаву свои недоеденные «тормозки». Подцепив палкой жестянку, мы использовали ее, как временную паучью тюрьму. Однажды, я нашел большую нору и даже подумал,что там живет зверь покрупнее. Но запах, тот особенный запах паучьей норы, который помню и сейчас – не оставлял никаких сомнений. Затаив дыхание, я опустил ловитку в нору и начал дразнить, но никто не реагировал на мои подергивания. И в тот момент, когда я уже решил, что никого нет и стал вытаскивать нить, почувствовал, как
кто-то схватил смолу и попытался уволочь вглубь. Паук упирался, не давая себя вытащить, но я миллиметр за миллиметром поднимал ловитку, пока из норы не показался ОН. Это был паучий король, предводитель всех тарантулов этого холма. Так мне казалось. Держа на вытянутой руке нитку с огромным пауком, указательным пальцем второй руки я пытался поддеть надрезанную консервным ножом крышку. Второпях я глубже, чем следовало, засунул палец внутрь банки, где уже сидел паучий квартет и... палец застрял. От ужаса я бросил нитку с «королем» подальше от себя и дернул с такой силой, что острые края жестянки чуть не лишили меня фаланги. Кровь брызнула во все стороны, но испугался я другого, меня страшил вопрос: «Успели пауки, сидящие в банке, куснуть мой палец ?» Ведь наша дружная компания была абсолютно уверена, что укус тарантула неизбежно кончается смертью и поэтому дрожащий от страха внутренний голос шептал: «Ты укушен, придурок, и сейчас умрешь».
Зажав палец валявшейся тряпкой, я рванул с моим лучшим другом к его дому. Очевидно, наши перепуганные на смерть лица подействовали так, что его мамаша, привычная ко всему женщина, разволновалась не на шутку. А тут еще и сбивчивый комментарий сыночка, что меня тяпнули сразу четыре тарантула.
В общем, его мамка уже была готова вызвать неотложку, но при слове «скорая» меня обуял такой ужас, что вопрос «укушен-не укушен» сразу ушел на второй план. Страх перед врачами затмил опасение умереть от яда и я слезно стал уверять маму друга, что тарантулы не успели воспользоваться шикарной возможностью отомстить за свои паучьи страдания, поскольку, все произошло очень быстро. Она поверила, а рана была промыта и перевязана. Однако, мы с другом еще час сидели на грубых табуретках в тесной коммунальной кухне и ждали, не начнет ли действовать яд. Мой кореш пытался изо всех сил убедить меня, что они, действительно, не успели...
Боже мой! С тех пор прошло больше полвека и я стою на том месте, где мы ловили тарантулов, где...
Что это? Мне кажется, или на самом деле, идет Нича и орет, как ненормальный:
«Посмотрите какое паучище я поймал!!!»
Навстречу идет старый алкаш с авоськой пустых бутылок в руке. Поровнявшись со мной, он лыбится беззубой улыбкой и, стеснительно поздоровавшись, проходит мимо. Я оборачиваюсь и хочу крикнуть «Нича, подожди! Ты что, не узнал меня?!»
Но нет никакого старика, да и Ничи давно уже нет. Тридцать лет назад зимой его убили возле дома, он не дошел сто шагов до своего подъезда. Утром Ничу нашли примерзшим щекой к луже крови.
Растерянный я стою на нашем любимом холме, где мы ловили тарантулов и где нам было так хорошо.