События девяностых годов двадцатого века.
Транспорт с гуманитарной помощью ожидался только к обеду, но на небольшой площади перед бывшим сельским клубом, а ныне голыми стенами – без крыши, дверей и окон, уже часа три, топтались почти все жители нашей Вороновки.
Слухи о том, что немцы прислали на область несколько фур с каким-то бесплатным грузом для населения, разнесся быстро и мы о нем узнали, еще за несколько дней до его прибытия.
По этому поводу у нас даже потасовка чуть не произошла. Потому, что одни говорили, что сердобольные Гансы решили нам помочь из сочувствия, а другие – особенно ярился Федька-босой – утверждали, что это, мол, Фрицы подачки нам прислали, что бы поиздеваться над нами, за свое поражение в войне.
Хорошо тут Валька-почтальонша подошла и сказала, что она слышала, будто бы завтра пенсию, может быть, выдавать будут.
Ну, тут все забыли про то, как правильно называть гуманитарку, помощью или подачкой и начали спорить – дадут нашим старикам пенсию или не дадут.
Ведь уж три месяца все ждали ее как манну небесную.
Порядком поохрипнув, перекрикивая друг друга и тем, скоротав немного время, все единодушно сошлись на том, что, наверное, дадут, ну а может и не дадут.
Да, очень даже может быть, что дадут или не дадут.
Этот мудрый, но не очень оптимистичный вывод, навел народ на разговор о совсем еще недавних временах, когда пенсию, зарплату и даже тринадцатую, выдавали вовремя.
Тут уж спор разгорелся с новой силой.
Ну и что, что вовремя, а что купить то на те деревянные можно было, закипятилась молодая, еще, но, до цинизма тертая жизнью бабенка – только уксус да соль в магазинах стояли, вызывающе подняла она голос.
Ты это брось, Людка, не дури, ввязался в селянский диспут ее сосед, что жил в доме напротив.
В магазинах, конечно, не густо было, а все ж никто не голодал, оборванными не ходили.
Ты вспомни, хотел он продолжить, но тут его перебила и не дала договорить пожилая Степанида, бывшая доярка. Она обладала зычным грубоватым голосом и когда начинала спорить, никогда не сдерживала его силы, заставляя кричать или умолкать тех, кто с ней не соглашался.
Вы, наверное, забыли, как все в округе праздники да застолья проводили. Сколько гостей собиралось, съезжались ото всюду. Соседние дома, навроде гостиниц становились, нарасхват шли. Столы ломились от еды и выпивки. Никогда не съедали приготовленного, сколько свиньям вкуснятины не съеденной доставалось, а в городе, я знаю, продолжала она, так хлеб, да что там хлеб – колбаса выбрасывались на помойку или как у них там, у городских – ну да, я и говорю, в мусоропровод, она одобрительно посмотрела на подсказчика и победно замолчала.
Вот и довыбрасывались, вот Бог то нас и наказал, без всякого злорадства, а с ясной житейской мудростью и готовностью все принять и все перенести, как не раз уж приходилось русским людям, сказал дед Никита. Я, вот, помню, да и вы тут, он обвел взглядом толпившихся людей, не все забыли, как отцы наши всякую крошку хлеба подбирали и, что б не пропал дар Божий, в рот клали.
Ибо грех большой хоть крошку хлеба, это, значит, вот я и говорю - любой пищи, выбросить, а не в жизнь пустить.
Ведь хлебушко, он жизнь хранит и продолжает. Как же можно с ним так, с хлебушком то, чтоб значит, это, на помойку, чуть не поперхнувшись от кощунственности того, что он и представить себе не мог, но что еще недавно было повсеместным городским явлением, едва выговорил он.
Сельчане на какое-то время притихли. Дед был прав. И многие из них припомнили тонны вылитого на землю прокисшего молока, из-за немытых доильных аппаратов и бидонов. Центнеры и тонны зерна, овощей и фруктов заплесневевших, сгнивших неотправленными с мест сбора или уже на городских складах и в магазинах, но так и не ставших пищей и не донесших их безразличный труд до будничных и праздничных столов. Стояли понурившись, не смотря в глаза друг другу.
И не без их участия рушилась страна и дошла до такого разора и позора.
Но тут опять встряла Людка, не желавшая признавать хоть какой-то капельки своего участия в крушении страны.
Ты это, дед, брось, заволновалась она, это все начальство разворовало, развалило, а что бы их за задницу не взяли, как этих, ну помните, еще Гдлян с Ивановым каких-то там тузов трясти начали, так они, эти, что при власти и деньгах, срочно сговорились и перекрасились из коммунистов в капиталистов, что б значит, власть стала другая и законы другие, вот они и чистые и при капитале.
Вы посмотрите, кто сейчас все прихватизировал? Что ли такие, как мы с вами? Покажите мне хоть одного такого, все более и более распалялась она.
Трудно ей было возразить, но и дед не желал сдаваться и уходить в тень.
Ты дочка конечно права, много они вреда сделали, но все-таки не в них дело.
Ну-ну, открой нам истину, усмехнулась с ехидцей Людка и заговорщицки подмигнула стоящим вокруг, рыба то всегда с головы гниет, подкрепила она свои слова народной мудростью.
Так то оно так, но прежде чем начать гнить, хотя и с головы, рыба должна заболеть и дух испустить, значит, что-то нарушить в своих рыбьих законах жизни, а иначе чего бы ей гнить.
Вот и ты дочка, вспомни, когда председателя последний раз выбирали, за кого ты народ зазывала, да и другие то ж?
Что, не хочешь вспоминать? А я напомню.
Многие из вас по дворам ходили и уговаривали друг друга, чтобы Никиту Нилыча, не выбирать на новый срок, уж больно он все и всех насквозь видит, уж больно при нем честно работать приходится и украсть не дает.
Многие из вас на собрании проголосовали за никчемного Степаныча. Он сам не работал и с других не спрашивал, а вы и рады.
Вот таких Степанычей и выбирали везде и всюду, как только волю выбирать начальников дали: лишь бы бездельничать, пить, да воровать не мешали.
Или иных, пронырливых да лукавых, обещавших людям золотые горы, - вот, за эти самые обещания и выбирали. А те, по ухвату власти, все попадавшееся под руку добро и деньги общественные - в свои закрома припрятывали.
А попадался во власть до дела и до пользы народа разумный, так его бедного и сверху и снизу долбать начинали, сверху выговорами да оргвыводами – за то, что он их, верхних, беспокоил своими просьбами да инициативами, денег откупных не подгонял, а снизу анонимками да сплетнями – за то, что точно по работе платил и тунеядцем проходу не давал.
Скольким народным заботникам хребет то сломали, вот они и перевелись почти все, горько оборвал дед и, не желая ничего больше ни говорить, ни слышать, повернулся и понуро пошел вон из толпы.
Ему в след. начали было возражать, но в село уже въехала и выруливала к площади, со стоящим на ней многочисленным людом, большая, крытая брезентом машина.
Перед ней катил, мягко играя на ухабах - пассажирский микроавтобус, спешивший первым доставить к месту церемонии раздачи гуманитарки представителей районного руководства и бойких телевизионщиков. Все они с достоинством вышли из машины, по-хозяйски осмотрелись, кому, где речи говорить, а кому, откуда, вести телесъемку.
По команде старшего, судя по его уверенным действиям и повелительным ноткам в голосе: плотного, лоснящегося сытостью чиновника, потеснили народ от центра, так, что б развалины клуба не попали в кадр телекамеры.
Потом рассмотрели толпу и выбрали наиболее внешне представительных сельчан, что б именно они оказались на первом плане.
Тут не обошлось без криков и возмущения, так как многим хотелось быть первыми при раздаче – и ждать надоело, да и любопытство разбирало, что там сытая Европа обнищавшим не без ее помощи, бывшим освободителям прислала.
Бойкие ребята скоренько установили микрофоны, и вот уже открыт митинг, телекамеры выдают в эфир благодарственные реверансы, уполномоченных губернатора, в адрес сердобольной Германии и вылавливают из хмуро любопытствующей толпы редкие лица, улыбающиеся, каким-то шуткам, своих товарищей.
На предложение высказаться отозвался дед Никита, он протиснулся к микрофону и, глядя на приехавших чиновников, разразился совсем неожиданной по такому случаю речью.
Чего это вы нам, как африканским туземцам залежавшиеся галеты, или, что там у вас, привезли? Иуды вы окаянные.
Я сам, раньше, гуманитарную помощь в составе советской миссии в Эфиопию возил. Так там же страна почти…
Договорить ему не дали, оттерли от микрофона и телекамеры, режиссер среагировал мгновенно и митинг потек по предписанному руслу.
Взяли слово и отговорили несколько заранее подготовленных статистов, расстелившихся благодарностями к милосердным немцам и собственным властям, направивших гуманитарку ни куда ни будь соседям, а вот, прямо им в руки.
В заключение отметился зам губернатора, на телекамеру отвесивший благодарственные реверансы гуманным передовым и демократичным Западным странам и пригласивших всех желающих оттуда, делать бизнес в их регионе.
Началась раздача. Несколько человек проворно подошли к вываленным из машины коробкам, упаковкам и пакетам и взяли то, что дают.
Отойдя в сторонку, быстро распаковали доставшееся. В коробках были ношеные одежда и обувь, упаковки непонятно от чего лекарств с непроизносимыми названиями, конфеты, печенье и консервы. В некоторых, попадались еще и крупы, спагетти и кетчуп.
Большая часть из собравшихся на площади сельчан перетаптывалась, опустив глаза и не глядя друг на друга. Им было не по себе. Но, безденежье достало, дома шаром покати, приходится брать…
Стесняясь друг друга, один за одним, под объективами телекамер, люди подошли и разобрали все привезенное.
Лишь несколько человек, постояли, постояли, молча повернулись и ушли с пустыми руками, так и не подошли к раздаче.
Вечером, сидя за столом, жуя консервы из гуманитарки, Митрич говорил соседу, с которым они, не смотря на нехватку всего и вся, все же раздобыли бутылку самогона и гнали вот теперь с его помощью нахлынувшую тоску осознания непоправимости случившегося со страной, а значит и с ними самими.
Понимаешь, Вань, мы для чего Гитлера разбили? А?
Для чего ГЭС на Днепрах, Волгах, Енисеях строили?
Гагарин в космос для чего полетел?
Для чего революционеров да повстанцев по всему миру деньгами, продовольствием, оборудованием и оружием обеспечивали – от себя последний кусок отрывая?
Вот для этого?
Он указал на банку тушенки и вытер кулаком выступившие слезы горестной обиды.
Иван промолчал. Вспоминал лишь, как рвал вместе с товарищами жилы восстанавливая и отстраивая страну после той жуткой войны, едва не уничтожившей все народы его страны, не одолей они тогда фашистов, из последних сил.
А ведь немцы в 41, уже готовились парад на Красной площади провести…, вырвалось у него вместе с навернувшейся слезой..
И голод, и холод, и разруху, все вспомнил он. Вспомнил и то, как стали подниматься, есть досыта, обустраиваться, как стали завидовать тем, кто "умеет жить" – вороватым соседям, не стеснявшимся тянуть везде и всюду все, что "плохо лежит", а потом и оттуда, где работали и служили: с заводов, из колхозов и совхозов, из воинских частей, со складов, из магазинов, из бухгалтерских ведомостей, директорских, и не только директорских, кабинетов...
Иээх, по грехам нашим имеем. Вот как деды и родители наши: нарушили клятву на верность Царю, предали его, не отстояли, от Бога многие отреклись, вот и расплатились кровушкой в революцию, гражданскую – что тянулась, сначала боями, а потом расстрелами, чуть не до Отечественной, а потом уже в эту, жуткую войну.
Вот и мы предали. Ты вспомни, Митрич, как блат расцвел после смерти Сталина. Не забыл? Как начальники стали на тепленькие места устраивать своих сыночков, дочек, зятьев да снох? Как по блату да за взятки их в институты пропихавать!
Митричь, только что собиравшийся доказать, что лично он ни в чем таком не виноват, был сбит этим вопросом и честно ответил, да, что тут вспоминать, разве это забудешь?
Что бы паспорт у председателя колхоза забрать да в город уехать – дай ему взятку, хорошо еще, если только бутылкой водки обойдешься, это, считай, что он сам тебе его домой принес.
Да, много за что люди стали давать и брать взятки. За красный диплом в школе, за поступление в институт, судьям, прокурорам, врачам и учителям, начальникам и гаишникам. За книги, телевизоры, холодильники, квартиры, продвижение по службе. А потом, вон уж до чего дело дошло – права Людка, говорившая на площади про хлопковое, дело, что вели московские следаки в Узбекистане, там уж такие взятки и таким людям в Ташкенте и в Москве, что уму не постижимо.
Дале углубляться в горестные думы не захотелось, и остающаяся в бутылке жидкость, была разлита по стаканам.
А давай за нас! Мы еще нос им утрем, и не в таких прорухах наши предки бывали, а ничего – и народ сохранили и землю прирастили. И сейчас, Бог даст, найдутся верные люди, а мы подмогнем.
Конечно подмогнем, убежденно сказал Иван. За Россию, за нас, что бы не было Расеюшки и народу нашему перевода. Ну, и за нас тобой, мы же тоже, Россия!
11.03.2017