Новопреставившуюся Аполлинарию встретил у райских врат апостол Петр. Была Аполлинария еще в самом, как говорится, соку и умерла не от порчи недуга, а по воле внешних обстоятельств, безразличных к здоровью и красоте. Поэтому Петр, не любивший стариков, посмотрел на женщину с сочувствием.
– Куда же ты, матушка, направляешься? – покачал он головой. – Разве ты мужа не извела?
– Что ты, святой отец, – перекрестилась Аполлинария, – как такое можно!
Петр вытащил из голенища свиток и озадаченно сверился с ним.
– Вот, – нахмурился он, тыча пальцем в мелкие строки на тонком папирусе, который райских бриз задиристо рвал из его рук, словно желая помешать Петру докопаться до истины, – писано черным по белому: довела мужа до инфаркта методом непрерывной нервотрепки.
– У него, – покраснела Аполлинария миловидным румянцем, – сердце было слабое. И нервы никудышные. Я тут не при чем.
– Вот и ступай, милая, в чистилище: там разберутся. А к нам никак нельзя.
– Так ведь я же рыбку спасла! – вспомнила Аполлинария.
– Какую еще рыбку? – нахмурился Петр, хотя ему было приятно смотреть на пришелицу и не хотелось ее прогонять.
– А жила у нас в аквариуме. Потом заболела морской болезнью. Я купила в зоомагазине целебное снадобье и засыпала в аквариум.
– И что, помогло? – заинтересовался Петр.
– Не сразу. Я еще два раза воду меняла и лечила ее. А после третьего раза, рыбка оклемалась.
– Вот ведь не лень тебе было, – изумился Петр. – Неужели, так рыб любишь?
– Жалко все-таки: живое существо.
– А мужа не жалко было?
– Муж – он человек. Люди сами о себе заботятся. А рыбка беспомощная.
– Это все, конечно, похвально, но в рай тебя пустить не могу.
– Это отчего же?
– Человека с рыбой разве сравнишь? Христиане, например, рыбу ловили и в пищу употребляли. Их за это не наказывали. А ты хочешь, чтобы тебе за безмозглую тварь смертоубийство простилось?
– Да не убивала я его! Он от слабой конституции страдал. Когда рыбу для еды, это одно. А моя несъедобная была. И потом нельзя же, чтобы божье создание не за что пропадало.
– В рай тебе путь закрыт, – грустно подытожил Петр.
– Ты, святой отец, дай мне с Господом переговорить наедине.
– Не могу я! – взмолился Петр. – Мне от Него опять нагоняй выйдет. Очень осерчает, когда узнает, что я душегубку пропустил... Да, знаю, знаю, не перебивай меня со своей ветеринарией!
Но Аполлинария и не думала перебивать Петра.
– Как знаешь, – не стала больше препираться она. – Я пока здесь подожду.
Сказав это, Аполлинария села на скамью напротив райских врат, вытащила из сумочки зеркальце, помаду и пудреницу и занялась собой, чтобы предстать перед Всевышним во всей красе, которой Тот ее наделил. Петр демонстративно отвернулся, но потом принялся подглядывать: уж, больно Аполлинария была хороша.
«Хотел бы я быть той рыбкой, – подумал он глупо. – А вот мужем ее – не очень...»
Аполлинария вдохновенно красила губы, слегка их выпячивая и часто прерываясь, чтобы полюбоваться на результат в зеркальце. Потом она вытащила из косметички пинцет и, кажется, вознамерилась прореживать густые брови, напоминавшие дуги богоугодной радуги.
– Может, хватит? – лопнуло апостольское терпение. – Тебе здесь не костюмерная. Ишь, театр выискала!
– Ну, раз хватит, веди меня к Нему.
– Ладно, – неожиданно для себя согласился Петр. – Но если Господь скинет тебя прямиком в адское пекло, пеняй на себя – заступаться не стану.
– Я всегда за свои решения отвечала, – сказала Аполлинария гордо.
Петр отпер врата, пропустил даму вперед, и они двинулись вверх по облакам.
– Возьми меня под руку, – галантно предложил апостол, – здесь облака скользкие после дождя, легко оступиться...
– Мне же, по твоим словам, все равно преисподнюю лететь? – возразила Аполлинария, беря Петра под руку и тесно к нему прижимаясь.
У Петра пробежали по спине давно не посещавшие ее мурашки. Последний раз такое случилось с ним при крике петуха...
– Все своим чередом, – тихо ответил он. – Если упадешь здесь, с меня взыщут. Я – провожатый и отвечаю за твою безопасность.
Они взбирались по облакам, все выше и выше. С каждым шагом становилось прохладнее, но Петр периодических вытирал со лба пот тыльной стороной ладони, не имея при себе ни платка, ни кармана для его хранения.
– Не жарко здесь у вас, – пожаловалась его спутница. – Может, мне и, правда, лучше в пекло? Или обвыкнусь? Я гагачью шаль дома оставила.
– Ты не кручинься, – по-своему истолковал ее слова Петр. – Он тебя, конечно, к себе не возьмет, но у меня есть внизу кой-какие связи... Я слово замолвлю, и тебя неплохо устроят. Хочешь, работать массажисткой?
– Массажисткой? – удивилась Аполлинария. – Никогда об том не думала.
– Там у них бани имеются, – объяснил Петр. – Грешников жарят на сковородах и варят в котлах, но чтобы тепло даром не пропадало, баню топят и сами в ней парятся. Они массаж сильно любят или чтобы пятки им чесали. Я тебе так скажу: если есть блат, и там можно сносно устроиться.
– Я подумаю, – пообещала Аполлинария. – Хотя противно, конечно, нечисти пятки скоблить. А какие у вас здесь аттракционы?
– Аттракционы? – не понял Петр.
– Как развлекаетесь?
– А, по-всякому. Можно на облаках, как на лодке, кататься. И грести совсем не приходится – самоходом идут. В чехарду играем: с облака на облако. Батутов много повсюду. Есть облако обозрения. Хорошо живем, интересно.
Наконец, они предстали перед Господом. Его трон располагался на самом высоком облаке – плоском наподобие подиума. Аполлинария попыталась вскарабкаться на него, но Петр удержал ее за подол: видно, подходить вплотную к Всевышнему не полагалось.
– Кого опять привел? – спросил Господь Петра, зевая и прикрывая рот ладонью. – Сам что ли разобраться не мог?
– Запутанный случай, – низко поклонился апостол, – нужен Ваш совет. С одной стороны, она мужа уморила, хотя тот...
– Я рыбку исцелила, как твой сын – увечных! – вставила Аполлинария и улыбнулась Богу.
– Ты не влезай, – поморщился Петр. – Рыбку, действительно, пользовала; по ее словам, успешно. Но мужа довела, хотя тот вроде и сам страдал от сердечно-сосудистого заболевания.
– Ничего не понимаю! – обрушил Господь посох на облако с такой силой, что стрела молнии зигзагообразной карой метнулась на грешную землю, чиня там поголовный разор. – Ты можешь внятно излагать? Какого черта я тебя у ворот швейцаром держу, если ты мне всех подряд сюда тащишь?! Кто это такая? Что ей здесь нужно?
– Аполлинария я, Отец, – сделала Аполлинария корявый книксен, как видела однажды в телепостановке о придворных фрейлинах. – Рыбку я вылечила, а супруг душу Вам добровольно отдал.
Господь внимательно посмотрел на женщину.
– Где ее муж? – спросил он Петра.
– Так, говорю же я: сам помер, – раздраженно повторила Аполлинария.
– У нас не числится, – отчитался Петр. – Вниз запрос посылать?
– Много чести. Иными словами, – обратился Всевышний к женщине, – мужу ты жизнь сократила, а продлила ее какой-то рыбе...
– В аквариуме у нас жила. Ее, кстати, супруг мой покойный не жаловал. Он вообще животных не любил...
– А теперь, значит, желаешь в рай.
– Куда ж еще?
Господь посмотрел на просительницу с восхищением. Иногда дерзость смертных забавляла его. К тому же, если заткнуть уши, у Аполлинарии был ангельский вид. Со времен Евы, женский род почти не изменился.
– Ну, и как же ты его извела? – спросил Он.
– Не трогала я его. Это он мне молодость загубил. Обещал построить терем, а как начали мы с ним жизнь в хибаре, так там ее и закончили. Только изба совсем развалилась с годами. И крыша прохудилась, и электропроводка...
– И часто ты ему об этом напоминала?
– Да не чаще, чем два раза в день.
– Ладно, – решил Господь. – Пусть принесут весы. Они не лгут.
Два ангела, часто взмахивая крыльями, водрузили перед Всевышним весы и отградуировали их: один ангел уселся в левую чашу, а второй в правую. Весы не шелохнулись.
– Бесплотные! – восторженно шепнул Петр на ухо Аполлинарии.
– Приступим, – скомандовал Господь, – Во имя меня, сына и святаго духа! Аминь.
И тут в левой чаше весов появилась тень загубленного мужа Аполлинарии (внешнее сходство было настолько велико, что она невольно вскрикнула и закрыла лицо руками), а в правой – рыбка. Только муж оказался почему-то крохотным, как гномик, а рыбу, напротив, разнесло до размеров откормленной скумбрии.
Весы на мгновение замерли в тревожном и чутком равновесии. Затем муж проронил слезу и перетянул весы на себя. Потом рыба напрягла жабры и подкинула мужа вверх. После чего весы задергались, заплясали, заходили ходуном – словно муж и его чешуйчатый антипод доставляли друг другу удовольствие на качелях.
– Что за чертовщина... – удивился Господь. – Ты что-нибудь понимаешь, Петя?
– Муж сердцем страдал, – выправил весы Петр. – Он бы и так долго не протянул. Я бы на твоем месте...
– Пошел вон! – разгневался Всевышний. – Ты здесь поставлен не для того, чтобы советы давать, а ворота сторожить. Опять забежит кот черный бездомный, всех на уши поставит. Пойдут наши ангелы просвещенные задом пятиться, чтобы чего не вышло... Если это вообще кот. Уж, больно у него глаза желтые...
Петр удалился. Муж и рыбка притихли на весах, не зная, что делать дальше. Чаши продолжали медленно и бесшумно раскачиваться в силу инерции, точно колокола, которые только что оставили в покое звонари.
– Убрать, – распорядился Господь и испытующе посмотрел на Аполлинарию.
Она потупилась и задумчиво теребила оборку платья. Появление мужа произвело на нее большое впечатление. Перед ней пронеслась и исчезла, не вызывая сожалений, земная жизнь.
– Значит, муж хворал и досрочно скончался, – подытожил Господь, невольно соскальзывая взглядом в возмутительно глубокое декольте, – А рыбка, выходит, хворала и выздоровела твоими молитвами?
Аполлинария молчала. Господь размышлял, ухватив себя за бороду и дергая ее из стороны в сторону.
– А что... рыбка с узором была? – спросил он наконец.
5 февраля 2017 г. Экстон.