Градус Счастья.
Вот интересное кино. Всё на свете уже люди измерили.
Мало им земли, про вселенную спроси - доложат и километры, и температуру, и жили - не жили там. Всё на свете перемерили, теперь сидят думают, что бы ещё поделать.
А вы счастье померяйте в чём-нибудь да шкалу с градусником придумайте. Так вот этого-то как раз и нет.
На меня всё надеются, но не могу же я ещё и этим заниматься. На это годы надо, а где их уже взять…
Ну, годы – не годы, а пару ночей, так и быть, выделю. В одну думать буду, а в другую действовать, шкалу определять. Хотя вообще – то я всю жизнь её определяю почему-то, а уж последние годы только этим и занимаюсь. Нет, ну, с вами невозможно разговаривать.
Вы что же думаете, вот села я, подперла голову и сижу- думаю, что такое счастье.
Конечно, нет, я просто живу, и просто время от времени думаю: счастлива? несчастлива? Это про себя. А другие? Как у тех со счастьем? Вот у скольких человек, мне встретившихся, глаза шалели от счастья?
Было, встречались.
И совсем не там, где вы подумали.
- Ноги-то у тебя уже пухнут, смотри, в подвал не заползи, а то лопатой в мусорку закинут.
- Да ты что, я не дура.
Год девчонкам из продуктового ларька стёкла протираю.
Упаду, так вызовут милицию, а те только в морг, куда ещё…Хорошо-то как, Наташка..
-Хорошо, Галка, счастливые мы с тобой, все внизу сидят, а мы на втором, как барыни, двое только, и не гоняют.
- Не гоняют, дак они нас сколько лет знают. Я уж десять годов тут.
Ой, женщины, вы что, неужели десять лет на вокзале ночуете?
Как это можно?- встряла я, случайно оказавшаяся в очень нужном мне по теме повествования месте, на Ленинградском вокзале в час ночи в Москве.
Наташка посмотрела на меня, почему-то долго, внимательно,
затем на Галку- и обе залились смехом.
Дружно так , с закидыванием головы, с лукавым поглядыванием на меня, как на существо наивное, ничего в этой жизни не знающее.
- Дак а Галка уже двадцать один год здесь ночует по зимам.
Тут уже мы все трое залились смехом, дружно так, с закидыванием головы, с лукавым поглядыванием друг на друга.
Я пересела к ним поближе. На втором этаже в час ночи царил полумрак, было очень уютно и как-то по- домашнему чисто.
Никто мимо не бродил, казалось, все берегут наш полунощный покой, даже дикторы про поезда сообщали вполголоса или казалось так на втором этаже. А вот на первом да.
На первом и народу тьма, и полиция, как теперь принято, с дубинками покой стерегла, и цыгане шумною толпою, а уж узбеков, таджиков.. На первом не хотелось быть.
Мне, обладательнице билета на утренний Сапсан, можно было в уютном полумраке бесплатного для ВИП персон зала ночь коротать, но была ли бы я там счастлива?
Разве стала бы я там с кем- нибудь хохотать? Да меня просто вывели бы под белы руки и передали кому-нибудь в белых же одеждах.
Я поёрзала в кресле, намереваясь придать телу ночную расслабленность, расстегнула пальто, а глаза ,уши, и, я абсолютно уверена, душа, были с ними, моими неожиданными знакомицами.
Глаза мои ненавязчиво, незаметно скользили по полу, по ажурной решётке, отделяющей второй этаж от первого, по непременным для вокзалов деталям, но целью их бездумного, казалось, блуждания было желание залезть прямо в души их, посмотреть, не наносное ли, не наигранное ли их счастье, а то вдруг я отойду, а они тут зальются горькими слезами...
Женщины эти, что встретились мне в полумраке второго этажа вокзала, видно, жили по принципу:"Всё своё ношу с собой".
Солидные такие клунки у той и другой стояли перед ними.
На них уже вольготно распростерлись Галкины опухшие, а Наташины покамест нет ноги.
Галкины широкие галоши выдвинулись вперёд, готовые в мгновение ока принять многострадальные хозяйкины ноги, уже давно, видно, не терпящие никакой обувки и даже носков. Казалось, эти ноги передвигаются только посредством верхней их части, ибо то, что лежало на клунке, уже давно не шевелилось.
Его просто таскали по земле, и путь, предназначенный им, уже явно, уже очень явно, подходил к концу.
А покамест этот гостеприимный для них второй этаж, полумрак- и неожиданная любопытная попутчица, что тоже умеет смеяться от души.
Там, откуда она появилась, смеха нет."Что ты смеёшься?" - пресекалось даже лёгкое похмыкивание.
"Страна в такой яме, думать надо, как вытащить, а ты хихикаешь",- назидательно говорил ей родственник, намазывая очередной бутерброд толстым слоем чёрной икры. Родственник этот был с солидным прошлым, с настоящими, а не надуманными заслугами перед Отечеством, с заслуженным, а не вдруг свалившимся непонятно откуда богатством.
И теперь, на покое, тоже вполне заслуженном, он продолжал радеть об интересах страны, только в узком, кухонном кругу.
Все, кто оказывался в его орбите, должны были вместе с ним переживать каждую неудачу правительства, а поскольку у нашего правительства сплошные неудачи, то и пребывание в гостях напоминало скорее панихиду, а не радостную встречу близких родных с бесконечными "а помнишь".
Что уж говорить о его домашних…
Эти несчастные хронически должны были пребывать в минорном состоянии. Мне казалось, что там даже не знают слова такого «счастье».
И вот теперь этот вокзал, и эти женщины, нормальные тётки, у которых тоже полно заслуг перед Отечеством, ибо Галка врач в прошлом, а Наташа актриса, почти без вопросов, по их разговорам, поняла я.
У Наташи подведены довольно умело глаза да и в волосах изрядная ленточка болтается.
Ноги ещё вполне нормальные ноги, сапожки рядом стоят уютные такие на небольшом, но всё-таки каблучке.
От них не пахло дурно, не вызывали они и брезгливости в довольно опрятных своих одеждах.
И уж абсолютно не алкашки. Тех за версту я узнаю, и никогда они не были мне интересны сама не знаю почему.
Ситуации, из-за которых они якобы начали когда-то пить, я практически все переиграла за свою жизнь и знаю, что это не выход. Знаю также, сколько горя приносит пьющий человек домашним.
Уверилась, что пьющий человек обязательно эгоист. Это даже основное его качество – думать только о себе любимом.
Пьющий человек не одинок.
Он обязательно не одинок. Рядом должны быть те, кто пожалеет, вытрет его пьяные сопли, будет терпеть его словоизлияния, уложит спать.
Кто утром покормит и, может быть, даст на опохмелье, отняв ладно если от себя, а то ведь и от детей…
И вот теперь эти женщины в два часа ночи на вокзале со всем своим имуществом. Я прониклась. Я сразу прониклась.
И вот уже и мои ноги улеглись на чемодан, а белые, первый раз надетые сапоги встали рядом с Наташиными сапогами.
Гостеприимно сама собой раскрылась сумка, сами собой выпрыгнули и бутерброды, а следом банка с кофе, спасибо тебе, моя московская невестка, растворимым, конечно, какой ещё в час ночи доступен, солидно выбралась оттуда.
"Да не надо, зачем", - застеснялась Наташа, которой, судя по ногам, ещё жить да жить, и человеческое достоинство ещё ой как пригодится.
Не так повела себя Галка. "Я за кипятком",- рванулась она.
Её тяжёлые ноги, похожие на старинные, из музея, чугунные утюги, сами собой вскочили в галоши и поволокли хозяйку к буфету, неизвестно для кого работающему в этом безлюдном, только для Наташи, Галки и меня, зале.
Застоявшаяся от безделья буфетчица налила в Галкину поллитровую банку кипятку, дала салфетку, чтобы та не обожглась, и даже пластмассовые стаканчики.
Пару раз зыркнула на меня, ища подтверждения галкиному рассказу о предстоящем банкете, и через пять минут мы уже сидели с кофе в руках, с обожанием в глазах и с неприкрытым любопытством друг к другу.
Хотелось не говорить, хотелось слушать.
Собеседников было два. С одной стороны я, с другой Галка с Наташей.
Друг про друга они уже всё знали, про меня тоже почему-то, и вот то, что они про меня знали или поняли, было им приятно.
Так казалось.
Вообще мы мало почему-то говорили.
Обычно я говорю гораздо больше с малознакомыми людьми.
Ведь все мои поступки родня и знакомые давно уже обсудили и даже осудили.
И хоть противоправного вроде в моей жизни не было, но противоестественного полно случалось.
Такого, что обыватель не сделал бы.
И выговариваясь с незнакомыми людьми, я смотрела на оценку. Ничего пока или уже очень плохо? Меняться или так дожить?
-Не надо, живи, как живёшь, лишь бы тебе было хорошо и людям неплохо, людей не обижай,- казалось, сказали мои собеседницы, но не сказали, -просто это почувствовалось сразу, и я сразу вздохнула легко, и легко потекло время.
Так дышать, так расслабиться, так распластаться на этих вокзальных креслах- разве это не счастливые люди?
Да мы в своих уютных спальнях вертимся до пяти утра от забот и дум, а тут....
Больше всего мне не хотелось услышать, «как дошли они до жизни такой». До какой такой? Ведь противоправного за ними нет, сидеть не сидели в тюрьмах, они просто живут как хотят, и что – нельзя? Кто сказал?
Те, которые в хороших квартирах, с хорошими детьми и всегда сытые? На здоровье.
Разве мои новые подружки мешают вам быть таковыми? Ваши квартиры с удобствами вашими же и останутся.
Ваши дети, рождённые вами не для государства, не для меня и не для этих вот, сидящих рядом со мной, тоже вашими так и останутся.
Почему же так равнодушно, а то и презрительно скользите по ним вы глазами?
Ну, выпряглись они из вашего ряда, не похожи на вас, и что? Но ведь они счастливы по одному им известному градуснику счастья.
Счастливы сегодня, что живут, счастливы вчера были да и завтра, если доживут, то только для того, чтобы ещё хоть день, но пожить в счастье.
Оно, конечно, закончится, но это тогда, когда равнодушный дворник под ворчание злого управдома будет выгребать которую-нибудь из них в мусорку, да только не случится так, ибо самое ценное для них – умереть на людях, где-нибудь у ларька- они предусмотрели.
А дальше- дальше тоже всё хорошо, всё счастливо, ибо не нагромоздят любимые безутешные родственники тонны цемента с песком на могилку, кирпичей, и не увенчают всё это опять же многотонной гранитной плитой.
Не-е-т, этого ничего не будет, а упокоятся они под одинаковыми для всех
таких счастливцев пирамидками или крестиками где-нибудь обязательно в степи, на просторе, где никому не придёт в голову сажать рябину с калиной или ёлку, и под которыми они якобы будут скорбеть.
Да разве в этом дело! Каждый живёт под своим градусом счастья, если только позволит себе выпрячься из общей колеи.
.
Не знаю, куда ещё заведёт меня эта встреча в Москве на Ленинградском вокзале, но череда счастливцев и счастливиц продолжает тянуться и тянуться, начавшись реально для меня с Галки с Наташей.
Вот за каким лешим эта, вначале показавшаяся мне матёрой бомжихой, дама каждое лето бросает правдами и неправдами свою солидную работу и устремляется в леса, в болота, в боры, в комары, за три-девять земель в растудыегодесятое царство?
А за счастьем. Хотите- верьте, не хотите- не верьте.
Ближе к зиме её к тому времени опять наманикюренная лапка сама собой тянется ко рту, чтобы сосать, поскольку зимой даме хочется залечь в берлогу и не видеть её, зиму, вообще ничего не видеть до лета, до опять боров, до опять комаров.
От первой красной земляничинки до последней, уже погромыхивающей от мороза в корзине клюквинки, она пребывает в счастливом измерении.
Она не экстремалка, адреналин ей не нужен, просто женщина хочет быть счастливой.
Конечно, от этой условной Оли, у которой и дети, и внуки, и мужья- и что там у обывателей ещё в пайку счастья входит- я не знаю, но оно тоже есть, до Галки с Наташей очень далеко.
Но зато этой гораздо труднее каждое лето жить по одному ей известному градуснику счастья.
Первый луч солнца в окно- и она просыпается от нестерпимого зуда. Туда! В леса! В чащобу! В буреломы! И чтобы целый день! Чтобы затемно вернуться!
Но где же найти повод, так сказать, отмазку для родных и знакомых, для работодателей, наконец, чем этот духовный зуд объяснить и мотивировать.
Ягоды и грибы! Грибы и ягоды – надо- не надо – тащатся из леса, любовно выставляются где- нибудь у метро на красивую, для чего-то ведь получала эта условная Оля художественное образование, ею же сделанную подстилку из мха и веточек, и в одну минуту разбираются ошарашенными от красоты покупателями.
Ещё секунду назад они были просто прохожими – и вот уже довольные покупатели отходят от неё, неся праздник в душе.
Да, заработок, да, доход, если угодно, но как это вторично для неё! А первично, конечно, её, лично Олин, градус счастья, под которым она живёт до снега.
"Мадам, почему вы так медленно ходите?"- обратилась я в лесу к случайно встреченной грибнице.
-Дак мне семьдесят пять лет.
-А почему хромаете?
-Дак у меня одна нога.
И вот на этой одной ноге и в свои 75 лет обеспеченная, бездетная дама всё лето бродит по лесу, что-то собирает, а чаще просто бродит, любуется,запоминает, одним словом, пребывает в счастье.
И даже язык впоследствии, когда мы уже подружились,не поворачивался спросить её:" Тоня, зачем так мучиться?"
Потому что вечером из лесу выползал чуть живой, но абсолютно счастливый человек.
Для чего я пишу о других? И сколько этих других мне встретилось?
Немного.
Одной жарко в лесу, у другой руки «мацарируют» в болоте, третьей комары мешают, четвёртая лучше заработает в другом месте, а всё из леса купит около метро у неё же, у Оли.
Но, боже мой, как же тяжело Оле переносить откровенное пренебрежение присных, неприятие её летнего существования, как противоестественного.
Ведь на Галку с Наташей чужие с презрением смотрят, а на Олю свои, родненькие.
Во мне тоже это Олино увлечение буйным цветом колосится в душе, и я тоже, стесняясь и извиняясь, позволяю иногда себе уйти туда, где никого, ни о чём, а только я и природа,-ведь это и есть для меня счастье.
. «А ты подумала, что с этим всем будешь делать, прежде чем в дом тащить»- ещё этим летом сказала мне сестрица Людочка, глядя на очередное ведро с лесной клубникой, притащенное из тьмутаракани.
Ей не понять, что ягоды- вторично для меня, а первично- градус счастья, под которым этот день прожит.
И пусть встретился маньяк с ножом, уже приготовленным резать моё нежное, не привыкшее к такому обращению тело, пусть по
пояс провалилась в болоте, пусть наступила на лежащего лося, прыгая с одного замшелого валуна на другой, пусть вернулась в 12 часов ночи, и даже годовалый внук юмора моего не понял, с недоумением посмотрел, дескать, ты что творишь, бабка, мои папа с мамой всю округу обрыскали, ища тебя, я в этот день была счастлива.
Вообще счастливого человека беды обегают.
И лось лишь повернул в мою сторону голову, окинул из-под золотисто- рыжих ресниц всю меня карими глазами. но не вскочил, не забодал, и маньяк со словами: "Ну, вы и лапочка" спрятал нож и пошёл другую жертву искать, и болотина не засосала, а подставила кривую ёлочку, чтобы зацепиться.
Все и всё вам сочувствуют зная, как непросто быть счастливым, жить по одному вам известному градуснику счастья.
И всё- таки идёт с обязательно босой ногой по лесу до реки ещё один, чтобы пробрести по ней до коряги, зацепиться за нависшую над водой иву, опуститься в воду, завести босую ногу под корягу и так и висеть часами ожидая, когда же эта глубинная щука, их ещё называют утятницами, ибо могут заглотить целиком утку, схватит его за ногу, и вытащить вожделенную рыбицу с частично живой ногой.
Стоит ли овчинка выделки?
Не проще ли зайти в шикарный супермаркет и купить такую же, ещё больше. Может быть, может быть.
А счастье? А удовольствие, что справился, что до конца, до результата довёл? Это вам что? Не счастье?
И вот что пришло в мою, с маленькой такой шляпкой на боку,прямо скажу,не такую уж умную голову: ведь жили же прародители наши именно там, куда нас сегодня из комфортабельных квартир со страшной силой тянет.
Не всех, конечно, только некоторых, Олю, например, или Таню, или Тоню да вот и меня. Может быть, это голос предков зовёт нас. Может быть, атавизм так проявляется.
Ладно ещё, если человек жадный, и ему нахапать всего из лесу хочется. Но ведь о знакомых моих так не скажешь, тем более обо мне.
Лес и я, я и лес – ах, как я люблю этого собеседника! Кажется, только со мной он так откровенен.
"Иди сюда, посмотри, скажи там вашим, зачем уж у самого-то болота рубить, ведь высохнет болото, и что будет со мной.
А эту красавицу зачем спилили. Спилили да здесь же и бросили.
Теперь сюда, сюда.
Да не бойся ты бурелома, только вон ту горку обойди. Там медведица с детками отдыхает у меня.
Правее возьми. Дальше, дальше иди.
Видишь?
Лет пять назад они здесь дров наломали. Наломали да и бросили. И теперь ни им, ни лесу. Скажи там лесничему- худо ему будет за такие дела".
А ведь и правда худо им, лесничим, бывает за беспечное обращение с лесом. На моей не такой уж длинной и крепкой памяти один лесничий пострадал, другой, третий.
Это только среди знакомых.
Возьмите того, что для меня вроде бы старался. «Ваши документы, ваши документы, ваши документы, ага, ваши документы, ваши документы, ваши документы, ага»,- обходил он круг будущих порубщиков.
«Ага»- это была я вообще без документов, как говорится, по блату лес рубить собиравшаяся.
Таких кругов у него полно было, да каждый день по кругу и так годами. И где теперь этот лесничий?
Да совсем ещё молодым господь после мучений немереных прибрал. Прибрал и детей маленьких не пожалел. «А не обижай лес, дороже ничего у человека нет. Только в нём человек близок к своему первобытному состоянию. Только он и прокормить, и согреть, и укрыть умеет, а ты его под "ага" раздаёшь.
Второй хвастался мне: "Вот эти 500 гектаров мои будут, на внука сразу оформляю". Не успел бедолага, хоть и по годам молод был.
Третьего долго государство с лесом бережно обращаться учило. И оно ему техникум специальный, и оно ему Академию- только береги лес.
А он уже через год «заботы» о лесе своим родным братьям крутых иномарок понакупил.
Ну, лес сразу понял, что не будет пощады ему от этого человека, и первой же случайной лесиной пришиб намертво…
И чем только лес ни подкупает человека: на тебе грибы, на тебе ягоды, на тебе кров, на тебе топливо, только береги меня- ничего не помогает. И тогда он начинает мстить.
Собственная моя тётушка, пожилая уже, образованная женщина, умерла в страшных муках, и никакого ей памятника, только кусок целлофана уже несколько лет на могилке сиротливо по ветру колышется, а почему?
И тут мне вспомнился дремучий лес вокруг её дома лет шестьдесят пять назад, и я за печкой больная, одна, все ушли в соседний дом радио слушать, оно впервые тогда появилось.
Пишу и самой смешно.
Какой соседний? Их всего два и было на несколько километров лесов да болот- моих отца и деда, друг от друга на пятьдесят метров отстоящих. И волчья морда в маленьком, для одной стеклины, окне.
Я и сегодня эти жёлтые глаза узнала бы, попадись они мне…
Тот же край через сорок лет. Чистота кругом, сушь, ни болот, ни лесов. На тебе направо одна деревня, на тебе налево другая деревня, все на виду, хоть и далеко друг от друга.
Зря, что ли, Советский Союз Министерство Мелиорации создал! Да ещё с каким ретивым министром!
За считанные дни исчезали многокилометровые болота по всей стране.
Что уж говорить о Полесье!
Там полностью картинка поменялась. Не болотистый край, а пустыня.
Прошло ещё десять лет- и опять новый видеоряд..
Вокруг тётушкиного дома на несколько километров сосёнки маленькие, сантиметров по десять, густо, так густо насажены!
Нашёлся добрый командир краю лесистому, болотистому полесскому, дал команду возродить леса…
А что же моя тётушка? Тётушка, которая всю жизнь в любимицах у бога была.
На войне живая осталась, с одним лёгким восемьдесят лет прожила, сколько песен насочиняла, и в этом даре ей господь не отказал, с любовью детей учила.
Да она и оправдывала эту божью любовь к ней, и отблагодарила щедро господа бога на закате жизни- собственными великими трудами православный храм возвела в баптистском, считай, краю.
Отца Ивана успела послушать в нём.
А уходила очень тяжело и печально.
И не отец Иван провожал её в последний путь, а пели и бесновались над ней баптисты.
Только глазами водила за ними тётушка моя, а сказать ничего уже не могла. Почему так-то? За что? Почему не светло, не праведно?
И тут мне вспомнилась последняя с ней встреча.
Тётушка уже слабая была, голос уже не звучал, а как-то шелестел, как шелестят под слабым ветерком самые поздние осенние листочки.
И вот этим шелестящим голоском она так много ещё успела рассказать мне, и торопилась, и волновалась, что не пойму, не запомню.
Совала в руки какие-то пожелтевшие бумажки- запомни, расскажи потомкам, как жили их деды.
Пошли мы с ней, вернее, поплелись, ибо ходить она уже не могла, по окрестностям, к берегу Лани, ах, как жадно она озирала всё кругом, вышли к посадкам, и, о ужас, посреди этих посадок, ёлочек маленьких, корова её привязана с подтёлком. Солидная такая лапина уже вытоптана, видно, что не первый день они тут пасутся.
- Тётя Оля, ну, зачем же? Как можно?
- А я уже всё- равно не увижу, как они вырастут, это уже будут не мои ёлочки.
Ну, никак этот поступок тёткин не вытекал из её жизни, эти слова про чужие ей ёлочки.
И что? Это господь ей уготовил такую кончину?
Неужели это он не простил ей ёлочки?
Не думаю. Это лес наказал за варварство.
Это он так жесток с нарушителями.
Не помогают никакие заслуги спастись от возмездия леса, ибо лес- это всё живое на земле.
Есть лес- есть жизнь. Исчезнут леса- и исчезнет жизнь, как исчезает она под пожарами.
Крамольную вещь я сейчас скажу, и пусть тот, что сидит на облаке, накажет меня за неё.
Сначала бог создал лес, а потом уже этих Ев с Адамами, да только не объяснил им, кто тут первичен, а кто, чёрт побери, вторичен.
Да и понятие о нём, как о самой жизни, не во всех вложил.
Вот и ломаем, вот и выжигаем, вот и наживаемся на нём.
А которые понимают, тех и тянет в леса, в болота, в буреломы. Не мешайте только счастливыми побыть там.
Но ведь в городах тоже бывают не леса даже, а буреломы, джунгли настоящие, в которых и прожили жизнь мои вокзальные знакомицы Галя с Наташей по одному им известному градусу счастья.
И кто кому медведь в этом городском буреломе: мы ли Гале с Наташей или Наташа с Галей нам?
Кому кого бояться надо? Да никому никого. Живите по вашему градусу счастья.
Прошёл год.
Ещё один.
Три раза оказывалась я на Ленинградском вокзале в Москве.
И каждый раз ноги сами несли меня на второй этаж.
Всё так, ничего не изменилось.
Вот скамейки в такой уютной нише, где пировали мы без вина с Галкой и Наташей.
Вот та же самая буфетчица скучает за стойкой.Вот милиционер,принявший тогда меня за воровку и дотошно проверивший документы.
А как же иначе? Где-то грабанула квартиру,скинула своё барахло и приоделась в чужой квартире. А теперь перед товарками выставляешься, щеголяешь в новых дублёнке с сапогами. Он меня, конечно,не узнал, а я его сразу.
По дубинке на левом боку. Долго и мой левый бок болел тогда. Но это я сама виновата.
Нет бы документы сразу показать, билет на Сапсан до Питера предъявить, а я его посидеть с нами пригласила,кофейку с хорошими людьми выпить.
Не узнал и их не помнит.
И НИКТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ О НИХ.
Может, и мне они только почудились?
И Вас не существует в природе?
И тётушки моей не было?
Да и где эта самая Я, так много о себе мнившая?
Всё и всех одинаково невозвратно уносит РЕКА ЗАБВЕНИЯ.
Так будьте терпимы друг к другу. Не мешайте людям быть счастливыми по их градуснику счастья.