Там где сходятся меридианы

Там где сходятся меридианы
                Монастырь
                Печенгский монастырь…Смотрю с тоской:
                Какая дряхлость, обветшалость, хилость…
                Восставший из немилости людской,
                Ты сам собой являешь Божью милость.
                Поэма «Сказание о ста шестнадцати
                мучениках»Н. Колычев
Серый клинок шоссе безжалостно разваливал скалистую плоть Печенгского перевала. Некогда непреступная твердыня бараньих лбов уступила человеческому натиску и нехотя освободила место для дорожного полотна. Навстречу машине летела тундра с  искрученными жестокими ветрами стволами заполярных берез, которые по –пластунски прижимались к земле, сохраняя жизнь. Из мха выпирали гранитные клыки. Они хищно осклабившись, дожидались своего часа, когда непутевый водитель, взяв слишком крутой вираж окажется в их власти. Верхушка перевала попирала небо, и серые облака вольготно разлеглись на склонах.  Мотор, надрывно воя, выносил транспорт на вершину  и водитель, вытирая взмокший лоб, видел красоты, открывающие с макушки легендарного горного массива. Ему открывались перспективы древней Печенгской земли: суровой, нелюдимой. Волнами, одна за другой, шли покатые сопки на воссоединение с сопками скандинавского полуострова, а те в свою очередь, перерождались в гранитные разломы норвежских фьордов. Где-где островками обитания человечества проскакивали поселки, разьезды, военные городки. Картина открывалась путешественнику довольно невзрачная: кучка замусоленных пятиэтажек, ангары для боевой техники, полуразрушенные бараки.
Затем начинался длинный спуск под названием: «Тещин язык». Летом он особенных проблем не составлял. Был даже приятен, так как за минуты транспорт скатывался от горной тундры в распадок с довольно богатым разнолесьем. Затем водитель  выезжал на ровную дорогу, и перед ним открывалась панорама   Печенги. Добавить что-то новое к описанию заполярного поселка сложно. Но изменения были. Так вокруг мрачного деревянного сруба армейской КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть, кто не знает)  возник свежий забор, а фронтон крыши венчал небольшой крест. Это возродился Трифонов Печенгский монастырь. Вернее то, что от него осталось:  старая церковь рождества Христова.
У монастыря был а сложная история. Основал его Трифон Печенгский, просветитель лопарей. Сам монастырь находился в поселке Луостари, о чем говорит название поселка. Луостари в переводе с финского означает монастырь. В Печенге стояла только церковь Рождества Христова. Именно этими святыми местами определялись  два так называемых центра монастыря. Верхний монастырь или пустынь, где находились мощи преподобного Трифона.  Он размещался на месте слияния рек Печенги и Манны и был духовным центром. Нижний монастырь с могилой 116 мучеников в устье Печенги - был центром хозяйственным.
  Пламя Великой Отечественной войны спалило почти весь поселок Петсамо и с ним остатки монастырского комплекса, что не уничтожили в Зимнюю войну. После войны здесь расквартировали Краснознаменную мотострелковую бригаду и все мало мальские пригодные здания бригада прибрала под свое крыло. Здание церкви уцелело, и военные разместили в ней КЭЧ, как было уже сказано выше. По слухам, идущих от старожилов, церковь   не претендовала на эти остатки. У нее руки не доходили до храмов и в более людных местах. А потом на что претендовать? Древняя Печенга до войны носила непривычное для русского уха название «Петсамо» и требы в помещении еще дореволюционного храма  справляла финская церковь. Она окармливала протестанскую паству. Так что армейцы, недолго думая, пристроили здание культового учреждения под свои нужды. Время было послевоенное, напряженное. До границы с Норвегией каких-то сотня километров. А Норвегия, хоть и была благодарна Советской армии за освобождение Финмарка с городом Киркенесом, но вытерла пот со лба, когда Северный флот и армия генерала Щербакова убрались оттуда. Мало этого. Слыша, как грохочут армейские сапоги на Печенгской земле, Норвегия от греха подальше, в 1949 году вступила в НАТО, чтобы окончательно обезопасить себя. Да и насчет паствы было сложно:  пограничная зона, основной контингент-военные. Труженики поселка Никель, в подавляющем большинстве нестарые люди, были заняты восстановлением горно-металлургического комбината и трудовые реляции для них были важнее, чем спасение души в будущем.
  Прошло военное лихолетье. Пролетели шестидесятые-семидесятые. И страну залихорадило. Застоявшаяся, засидевшаяся у власти верхушка КПСС потеряла ориентацию во времени и пространстве. Будучи студентами, они пропустили лекции по истории,  и не читали Льва Гумилева. Он толково рассказал в своей теории о пассионарности, что нет ничего вечного в мире. Верхушка уверовала, что СССР вечен и почивала на том, что выработали предыдущие поколения. Они даже не думали, что империи могут изживать себя и разваливаться. Правда, такие империи как Римская, существовали пару тысячелетий. Но для СССР хватило и семидесяти, ничего не значащих с позиции истории, лет. А с пришедшим новым руководством КПСС в лице Горбачева  наступил последний этап существования некогда непобедимой и могущественной страны. Старцы из Политбюро  быстро сдали свои позиции, гарантированные конституцией, и отошли в небытие. Они, старцы, считали, что их за такие деяния будут вечно благодарить благодарные потомки. Но не тут-то было: волки из так называемого демократического гнезда, быстро сгребли их лопатой как некую субстанцию и выбросили туда, куда обычно выбрасывают вышеупомянутую субстанцию. На смену социалистическому строю пришел вроде бы как новый, но такой уже старый капитализм. Но это слово «отцы перестройки» умело заменили рыночной экономикой и без труда овладели страной. Пошли преобразовательные процессы, в том числе была возвышена или, как говорят, восстановлена истинная роль православной церкви. На этой волне передало армейское командование то, что осталось от помещения церкви рождества Христова Трифонов Печенгского монастыря. А уж что, что,  а развалить насвинячить, военные умеют как никто другой.  Сиротствующий храм нес на себе печать полной заброшенности и холодного равнодушия. Господь уберег храм от полного уничтожения.
Но церковь не напугалась разрухи. Тем более на Мурманской земле в 1995 году возникла Мурманская и Мончегорская  епархия, и взялась  за дело. На месте КЭЧ появилось подобие храма. Конечно, здание меньше всего напоминало церковь в ее общепонимаемом виде. Но «Не суди судим не будешь». Одним словом и, слава Богу, что на месте армейской развалины появился храм. Место было святое. Упокоены мощи 116 мучеников, находящиеся в крипте храма Рождества Христова. Сохранилась намоленность, а для церкви это самое главное. Формы же- это дело наживное. В мае 1995 года по благословению епископа Архангельского и Мурманского Пантелеймона началось восстановление храма Рождества Христова «нижнего» Трифонов Печенгского монастыря. Стала возрождаться монашеская жизнь. Вновь сбылось пророчество Преподобного Трифона: «Не оставит Господь жезла грешных на жребии Своем».
Водители тормозили у моста через быструю речку Печенгу и  останавливались у новенькой часовенки. Основная часть дороги была пройдена. Можно посидеть, перевести дух. А тут часовенка, восстанавливающийся храм. Стучат топоры за забором, переговариваются трудники, снуют чернецы, послушники. Сядет водитель на лавочку и  непременно подумает о добром и вечном. Уже хорошо. А если снимет шапку перед священником или приподнимет сплющенную от долгого сидения задницу перед бабушкой в чистом платочке, то не все потеряно на Великой Руси. Главное, никого винить не нужно. А уж тем более торопить.
  …Едут, едут…куда едут..-думал Данилка, глядя на вереницу автомашин, стремительно мчащихся со стороны перевала. Грохотнув по мосту через реку Печенга, водители притормаживали возле часовни, затем гнали дальше.
-В Норвегию едут-провожал их глазами Данилка.
Он стоял у калитки, облокотившись на черенок метлы, которой сметал мусор возле обители.
-Чудно-размышлял мальчишка, тщательно убирая мусор, летящий с дороги:
-Стоит монастырь, огородившись от мира. А мимо проносится жизнь, чужая, сверкающая никелированными деталями и хрустальными фарами машин. Данилка боялся этой жизни, хотя она тянула его, тянула с необьяснимой силой. Так тянет к себе темный омут. Завлекает нырнуть. Хотя знаешь, что там водовороты, которые не то что человека, скотину на дно уволокут. Все знаешь, а тянет.
Данилка задумался. Он в обители давно. Почти с восстановления монастыря. Он хорошо помнил как его, затравленного голодного звереныша с улицы Зеленой, забрал настоятель теперешнего храма. Не мог пройти суровый инок мимо  широко распахнутых глаз мальчишки, из которых синей лентой выплескивалось отчаяние. Столько боли плескалось в этих голубых озерах, что монах только глянул на подростка и коротко сказал:
-Пойдем.- И мальчишка пошел, на ходу подтягивая синтетические заношенные штаны и нелепо шлепая растоптанными, явно большими по размеру, кроссовками. Монах подошел к кованой ограде Свято-Никольского кафедрального собора, открыл калитку и прошел на территорию. Данилка-за ним. Он и раньше частенько болтался здесь. Но тогда это все было по другому. Шли тихие старушки в беленьких платочках, пристойно молились и возвращались обратно со своими аккуратными узелками. Потом здесь стали толкаться взрослые люди. У них были опущены плечи, потухшие глаза. Они шли в храм, неумело крестились…Дальше больше: в выходные дни к церкви подьезжали появившиеся на улицах города огромные автомобили- чудовища. Джипы- узнал Данилка их название. Они были черные с густо тонированными стеклами и ярко горевшими хрустальными фарами. Их хозяева были под стать своим машинам. Такие же массивные, подстриженные под внезапно возникшую моду- «аэродром», которая обнажала чудовищную, заплывшую жиром шею и маленькие прижатые уши. Эти машины святили. Возникла такая мода: святить машины. Священники, выходили из церкви и, пряча глаза, окропляли автомашины святой водой поспешно уходили. Стоящие вокруг люди плевались и отворачивались. Хозяева этих машин, старательно распахивая рубашки, чтобы был виден огромный золотой крест, прилипший к потной волосатой груди, неумело прикладывались к руке батюшки. Затем поспешно садились в чрево своих монстров. Закрывшись прочными дверями с черными стеклами, они начинали чувствовать себя в своей тарелке. Развернувшись, на огромной скорости, они мчались от церкви, словно сделали что-то постыдное. А им вслед смотрели грустными глазами святые отцы, только что совершившие таинство. Все это не укрывалось от пытливых глаз мальчишки. Он заметил, что в их коммунальной кухне появилась бумажная иконка. На ней был изображен старик с поднятой рукой.  Кто он такой и чем он славен, Данилка понять не мог. Да его это не интересовало. Их старенькие обои в коридоре и на кухне и не такое видели. После того как икону разместили в углу кухни, да еще украсили бумажными цветами, тетя Тася (так звали их соседку) частенько прикрикивала на своего благоверного дядю Васю.
-Ты хоть бы, ирод проклятый, Бога побоялся! На что дядя Вася, принявший на грудь маленькую по случаю дачки( так называли зарплату на фабрике орудий лова, где трудился дядя Вася) ответствовал:
-Тась, а я что. Нечто я супротив Бога. И он, наверное, не прочь пропустить по случаю. А, Тась- дядя Вася сгибался в свой немалый рост к коренастой супружнице. На что та замахивалась на его полотенцем, которым вытирала посуду и кричала:
-Уйди с моих глаз долой! Ууу! Аспид окаянный.
Дядя Вася усмехался и, ущипнув мимоходом Данилкину мать, стоявшую рядом, возле своего столика, стремился к выходу. Возмездие его настигало. Два влажных полотенца припечатывались к его тощей спине, облаченную в выцветшую, когда-то синюю майку.
Данилка жадно поглощал горячую гречневую кашу и слушал, как за стенкой спорили:
-Всех тремя хлебами не накормишь. Не Христос- властными нотками баритонил голос, судя по звучанию пожилого человека.
-А как же Бог, Отче- спокойно, но с прерывающимися нотками молодости, воспрошал другой голос.
-Что Бог. Власть есть светская. Ее задача беспризорников спасать.
-Это же дети, Отче. Как им жить на улице-не сдавался голос, тот, что звонче.
-И что, что дети. Куда ты их приведешь. Нет при храме богодельни-упорствовал властный голос. Затем неожиданно:
-Впрочем, поступай, как знаешь. Едешь настоятелем в монастырь. Вот и забирай его трудником.
-Спасибо Отче-повеселел молодой голос.
-Спаси тебя Христос-ответил голос старше.
Спал Данилка в комнате, которую называли кельей. Он с удовольствием вытянулся на чистой постели. Перед тем как лечь спать, он принял  душ и тело, отвыкшее от горячей воды, истомлено ныло. Когда он вернулся, то не нашел своей одежды. Его драные штаны и куртка исчезли, а на их месте лежали серые брюки и мягкая рубашка. От вида домашней одежды  заныло сердце. Больше полугода болтался Данилка по знакомым. Родственников у него не было.
Он поворочался в кровати, попытался заснуть, но сон не  шел. Мать. Где она сейчас. Он пытался восстановить в памяти цепочку событий, которые привели его на улицу. Перебирая разрозненные лоскутки своей короткой жизни, он уснул.
-Просыпайся, отрок-гулко раздалось в келье. Данилка испуганно подскочил.
-Какой  ты пуганый.  - подумал зашедший в келью монах, глядя на испуганно подскочившего мальчонку. Но вслух сказал:
-Не боись, тебя здесь никто не тронет.
Монах, приглаживая густые, начинающие седеть волосы, прохаживался по келье и рассматривал Данилку. Тот быстро одевался.
-Крепко же тебе досталось, крепко-думал он, видя волны страха в прозрачных голубых глазах мальчика.
-Не бойся-повторил он: -это голос у меня такой, командный. И улыбнулся. Он оказался совсем не строгий и мальчик узнал в нем того монаха, который подобрал его на улице.
-Одевайся, иди завтракать. Скоро поедем. На немой вопрос Данилки монах пояснил:
-Поедем в новый монастырь, брат. Потом спохватился:
-Тебя звать как, отрок? Данилка назвал себя
-Данилка? Даниил, значит. Это хорошо. Как князя Московского. Знал такого?- почему-то обрадовался священник. Данилка покраснел. Вопрос напомнил ему о школе. А он не был в ней давно. Его настроение не скрылось от священника.
-А меня отец Владимир. Тоже княжеское имя. Был такой князь на Руси.-представился он: -Еще Русь крестил-добавил.
Данилка слушал его и незаметно для себя нахохлился. Он забыл про школу, а священник помимо его воли  влез к нему в подсознание и разбудил больную его точку. Почему. Сто тысяч почему роилось в голове у мальчишки. Почему школа быстро поляризовалась на бедных и богатых. Почету многих детей стали возить на машинах, а Данилка шел в школу, забыв про завтрак. Священник уловил настроение мальца и, хлопнув его по плечу, сказал:
-Ничего, Даниил. Данилка вздрогнул. Никто его еще так не называл.
-Все образуется. Помолчав, добавил, совсем другим тоном:
-Иди, ешь-и слегка подтолкнул мальчишку.
-Документы у тебя какие-нибудь есть-крикнул отец Владимир вдогонку. Данилка отрицательно покачал головой. Не было у него документов. Да и какие могли быть документы у беспризорного мальчишки с улицы Зеленой в лихие девяностые годы, когда не только дети, взрослые забылвали себя.
-Забыл спросить фамилию-вспомнил священник. Как же обращаться в милицию, чтобы ретивые стражи порядка не обвинили его во всех грехах.
-Схожу в школу-решил он.
Данилка тем временем наворачивал вкусную кашу, которую ему заботливо подкладывала повариха. Ее здесь просто звали баба Надя. Видя, как мальчишка тщательно вытирает тарелку корочкой хлеба, баба Надя отошла к печи и незаметно вытерла глаза платком. Безошибочным материнским чутьем она поняла мальчишку, как он настрадался, и не смогла  сдержать слез.
-Господи! Видишь ли ты! Слышишь ли ты! Что же такое делается!-взывала она к хмурому Спасу, что размещался на кухне в красном углу.
-Что делается в некогда благополучной стране! Стране счастливого детства, когда слезы ребенка рассматривались как ЧП-думала баба Надя.
-Неужто за такое будущее погиб ее отец, ушедший в народное ополчение и сложивший голову в долине Смерти. Она, Надюшка, после семилетки ушла на рыбозавод, чтобы помочь матери поднять младших. Голодно было, но не холодно. Не было брошенных детей. Комсомолкой она отыскивала вот таких потерявшихся, но не брошенных детей.  Искали родственников. И не было случая, чтобы оставшиеся в живых родные не приютили сироту. А сейчас! Что случилось со страной? Что за рок за напасть настигла ее  через семьдесят лет Советской власти. Что за оборотни пришли к управлению! Много мыслей роилось у бабы Нади, много. Она, пригорюнившись, по- старинному, приложив ладонь к щеке, смотрела на изголодавшего пацаненка.
-Мать-то у тебя где?-спросила она, когда Данилка умял вторую тарелку и сыто откинулся на спинку стула.
-Не знаю-послышалось в ответ.
-Как не знаю, куда она делась-не сдавалась баба Надя
-А так не знаю-буднично произнес Данилка. Потом добавил:
-Спилась.
  Баба Надя охнула. Что угодно она могла услышать от мальчишки, но чтобы такое…Спилась женщина! Спилась мать и оставила ребенка. Такое русской женщине не могло придти в голову. Данилко тем временем шумно пил сладкий чай.
-Так дом –то у тебя есть-обреченно спросила она.
-Не-а -как-то просто ответил Данилка, дотягивая сладкий чай из блюдечка. Баба Надя вздрогнула: уж очень он напомнил ей своих внучат, которые сейчас жили в средней полосе.
-Как это нет?- строго спросила баба Надя.
-Ты где-же раньше жил-не отставала она.
-Да здесь на Зеленой-нехотя ответил мальчишка. Он задумался о чем-то своем и разглядывал блюдце. Баба Надя житейской мудростью поняла, что больше ни о чем его не нужно расспрашивать. Этот мальчонка, с удивительно прозрачными голубыми глазами хлебнул столько, что не каждому взрослому под силу. Она вздохнула и добавила:
-Ты отцу Владимиру скажи, чтобы заехать домой нужно. Вещички какие-никакие взять нужно.
Данилка задумчиво уставился в донышко блюдца. Какой дом! Какие вещички! Что он мог сказать этой заботливой старушке, что мать давно пропила все, что было в доме. Мало вещи, она пропила и комнату в коммунальной квартире. Чужие люди поменяли замок в комнате, и Данилка оказался на улице.
-Не – сказал Данилка, выбираясь из-за стола. -Никуда я не пойду. Потом добавил тише:-никуда я не пойду.
Баба Надя все поняла, что творилось в душе у мальчонки:
-Ну и ладно, не хочешь, не ходи-скороговоркой, по-стариковски заговорила она:
-Иди пока, поиграйся во дворе. Отец Владимир закончит дела, и поедете с божьей помощью. Она быстро перекрестилась. Данилка хмуро усмехнулся.
-Поиграйся! Как это давно было, когда он мог со своими сверстниками погонять мяч по улице и, услышав крик матери, что пора ужинать крикнуть в ответ: -иду, ма…
Сглотнув ком в горле, он вышел из поварни и подошел к забору из кованого железа. Перед ним лежала улица Зеленая. Его улица, знакомая с детства. Он взялся за холодные прутья забора и прижался к ним лицом. Холодный металл приятно обжигал мальчишеское лицо. Он смотрел на свою улицу и понимал, что видит ее в последний раз. Не будет у него ни дома, ни улицы. Все в прошлом. Дом, улица. Да что там дом и улица! Страна и та в прошлом. Его неожиданно отвлек собачий визг и что-то мокрое и холодное ткнулось  в руки. Данилка вздрогнул, очнулся и посмотрел вниз. Там он увидел собачьи лапы и черный мокрый нос.
-Тузик! Ты! Ах бродяга! Не забыл друга по несчастью. Тузик в ответ скулил и тянулся к Данилке, но фундамент стены мешал ему. Данилка просунул руки через прутья и, схватив собаку за бока, приподнял ее.
-Тузик! Тузик!-повторял он, сжимая кудлатого грязного пса. Тот благодарно повизгивая, вылизывал лицо мальчишки. Нужно было что-то делать. Бросить друга Данилка не мог.
-Тузик! Ко мне-скомандовал он. Тузик рванулся через ограду, но тут же с визгом отпрыгнул назад, наткнувшись на увесистую палку монаха, дежурившего у дверей.
-Это моя собака-закричал Данилко, бросившись к монаху.
-Не положено в божьем храме-строго сказал высокий монах, закрывая калитку. Тузик, словно понимая, что ему путь закрыт, сжался поодаль, подняв переднюю лапу, словно ему было холодно.
-Поговорю с отцом Владимиром-решил Данилко и пошел в здание, где размещалась келья.         
«Волга» мягко качнулась на стыке Кольского моста и взяла вправо. Мурманск посмотрел на Данилку с другой стороны залива. Данилка рассматривал город, словно видел его впервые. Он любил свой город и сейчас любовался им, привольно раскинувшемся на сопках.  Данилку будоражили морские суда, стоящие на рейде и под разгрузкой. Ему нравилось наблюдать за портальными кранами, которые как журавли что-то деловито клевали в бездонных трюмах. Нравился резкий запах рыбы, идущий волнами от рыбокомбината. Это все были запахи города, его города. А сейчас он уезжал. Уезжал из своего города и не понимал, куда и насколько долго. «Волга» резво бежала по серому асфальту и резко свернула влево. Мурманск заглянул в заднее окно и пропал. По бокам потянулись нескончаемые сопки, покрытые  свежей, не успевшей заматереть зеленью.
Отец Владимир откинул голову на подголовник кресла и перебирал события дня. Все прошло удачно. Даже в милиции, куда он обратился по поводу беспризорного Данилки. Уполномоченный по детству только была рада, что Данилка пристроен хотя бы на лето. Не удалось только найти свидетельство о рождении мальчишки, но милиция выручила и дала справку.
-Ты историю Трифонов Печенгского монастыря знаешь?-не поворачиваясь спросил он парнишку. Данилка отрицательно покачал головой.  Для него вопросы религии начинались и заканчивались на улице Зеленой возле Свято-Никольской церкви. Куда он едет, Данилка не задумывался. Хуже не будет. Хуже было уже некуда.
Отец Владимир рассеянно осматривал окрестности шоссе. Северное небо, необычно голубое, стремительно надвигалось на машину и разбивалось о лобовое стекло. Белые пушистые облака островками висели в безбрежном пространстве и манили своей чистотой. Свежий ветер врывался в открытое окно и шевелил рыжеватую копну волос отца Владимира.
  Заполярье. Какое емкое и значительное слово. Кажется, когда произносишь его, грудь становится шире и голос увереннее. Он любил Север, хотя сам был, что ни есть со средней полосы. Но не вызывала она у парня тех эмоций, которые переполняли его, когда впервые оказался в Мурманском крае.
  Лапландия - край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня. Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей - это колыбель, мать, отчий дом, где каждая березка, каждая сосенка словно родные. Так хотелось отцу Владимиру, чтобы его не считали «варягом»
  До этого была служба в армии, горячие точки. Потом духовная семинария, «духовка» как  нарекли свое учебное заведение семинаристы. Потом заветный Север. И вот он едет настоятелем в самый северный монастырь-Трифонов Печенгский.
-По правде сказать, монастыря там никакого еще нет-сказал ему седовласый архиепископ:
- Все в забвении и разрушении. Но главное сохранено: намоленность храма, его история. - Могилы убиенных за веру-помолчав добавил он.
-Даю тебе сыне послушание. Нелегкое послушание. Нужно восстановить сию обитель, окормить стадо заблудшее-вздохнул он.
-Первым делом начни требы справлять. Народ как стадо заблудшее в мире хаоса. Ему пища духовная нужна. Но от дел хозяйских не чурайся-архиепископ мерно шагал по кабинету. Ты там не только наместник, ты и строитель храма
-Верю в тебя, ты молодой, справишься-вспоминал Владимир напутствия архиепископа:
Судьба у монастыря прямо скажу трагическая. Ему, если выразиться мирским языком, не везет. Да ты знаешь, наверное, что преподобный Трифон Печенгский построил православный храм и основал на реке Печенге монастырь во имя Святой Троицы, для обращения местных племён в православную веру. В 1589 году шведы его разрушили. По указу царя Фёдора Иоанновича, монастырь для безопасности перенесли за реку Колу. Затем снова пытались возродить обитель на святой Печенгской земле. Пробовали и в 1824 году, и  в 1867-все безуспешно. Видно не было на то Божьего благоволения.-архиепископ заметно волновался. Тема была его. Отец Владимир сидел, впитывая слова архиепископа.
-Но 1886 год все расставил-продолжил архиепископ-прибыли соловецкие монахи во главе со Строителем иеромонахом Никандром и взялись за возрождение монастыря. Затем появился достойный последователь настоятель иеромонах Ионафан. Восстанавливалась сия обитель "для противодействия пропаганде католиков, лютеран и раскольников и для распространения православия среди лопарей". Стал монастырь прирастать богатством и братией монашествующей. Но видно снова не судьба-революция.
- Вот сейчас восстанавливаем, что осталось, так новая проблема возникла. Матушка наша игуменья в искус впала: скрылась с доходом от гуманитарной помощи. Верни веру братии. Монастырь нужно восстановить прежде всего как духовный центр Кольского края. Здесь должна сформироваться  утраченная школа русского монашеского старчества. Дело это очень важное, и мы видим, что оно угодно Трифону. Но восстанавливать нужно не колхоз населенный монахами, а обитель, способную помочь русскому народу обрести полноценное духовное будущее. Вот для чего все создается! И все здесь должно быть хорошо устроено, должно ложиться на душу. Восстановление монастыря - это прежде всего наша решимость. Она усиливается старанием, верностью, преданностью пути, на который мы встали. Восстановление обители - шаг к разговору с Богом. Архиепископ замолчал. О.Владимир понял, что время его истекло, и подошел для благословления
- Тут Господь должен сказать свое слово. Надо, чтобы он заговорил с нами. Это нам в первую очередь нужно. И мы должны быть готовы к разговору с ним -прощаясь сказал архиепископ
Обычно разговорчивый водитель,  чувствуя настроение молодого священника, молчал. Данилка оцепенел, глядя на дорогу. А о.Владимир, словно киносерию, прокручивал свою жизнь. Еще каких-то лет десять назад он и представить себе не мог, что поедет в самый северный монастырь настоятелем. Да что там настоятелем! Он вообще не думал, что станет священником. Рабочий поселок на Волге, средняя школа. Неудача при поступлении в институт. Армия. И началось. Затрещала по швам страна, разгул демократии и, как следствие, войны. Войны,  страшные своей братоубийственностью. Еще недавно дружные республики превратились в кровных врагов и стояли на меже с оружием. Это потом их назвали «горячими точками», а по сути это была резня, резня братоубийственная, средневековая, поощеряемая  «всенародно избранными президентами». Он, простодушный лопушок, стоял в строю и ничего не понимал. Почему дяди в уродливых фуражках с двумя просветами на погонах показывают, в какую сторону ему направить автомат и, главное, приказывают стрелять в ту сторону. А там аул, дети, женщины. В чем они виноваты? Мятежники, боевики, федералы, все смешалось в его бестолковой голове. Еще пацаненком он понимал, что ему необыкновенно свезло: он родился и живет в великой стране Союзе Советских Социалистических Республик. В стране, которая несла  добро всему миру и выступала защитником  бедных и угнетенных. Он искренне завидовал парням в голубых беретах, которые возвращались, исполнив «интернациональный долг». Теперь он, в камуфляжной, новой форме солдата демократической России стоит в строю и слушает разглагольствования зам.командира роты по воспитательной части. Эти офицеры пришли на смену традиционным замполитам. Их обьединяло одно: неискренность. Как те монотонно декларировали установившиеся догматы, так и эти штампованно вещали о новой роли Российской Федерации. Глядя на их опухшие от пьянства морды и вороватые глазки как-то не особенно верилось в чистоту помыслов новых идеологов. Но они имели над ним абсолютную власть: армия служила по законам военного времени. Редел их солдатский строй. Чернобородые дядьки умели воевать Их крики «Аллах Акбар» вызывали нервную дрожь и холод в лопатках. Очень скоро мальчишки в форме поняли, что их убивают, и пощады от них ждать не приходится.
-Господи, спаси, сохрани-вспомнились ему молитвы своего деда, старого неразговорчивого человека.
-Без бога не до порога-любил он говорить, наблюдая за еще несмышленым внуком.
Слова молитвы неожиданно выплыли из глубин его памяти:
  …Господи! Спаси, сохрани…било у него в висках, когда он входил в затихший аул, и  каждая клеточка его тела жила в ожидании автоматной очереди.
-Слава тебе, Господи-неожиданно прошептал он, когда отвратительно свистящие пули прошли над его каской.
Новое явление в войсках Российской Федерации: батюшки, армейские священники. Они были не похожи на того добродушного священника, которого он привык видеть в их городской церкви. У этих не было длинных волос, бород веником. Это были подтянутые парни, в таком же камуфляже, как и у бойцов. Только в кармане у них был крест, и они не расставались с евангелием. Они не лезли в душу, не напоминали о долге, не требовали верой и правдой служить новой России. Они просто были рядом.  Вроде как случайно, но в две лопаты окоп был выкопан гораздо быстрее. И «цинкач» (ящик с патронами), подхваченный дюжим дядей оказывался гораздо легче. Незаметно пришло общение.  Хотя их «Батя», командир роты, недовольно бурчал,  видя как вокруг батюшки, словно ища защиты, собирались солдаты. В этом было что-то трогательное, беззащитное. Бросалось в глаза, что воюют дети. Но он был командир и выполнял приказ. Приказ, отданный безответными политиками. Приказ, который он должен выполнить любой ценой, даже ценой жизни  этих пацанов. Их уже не пробирали  слова командиров и новоявленных воспитателей о служении президенту, портрет которого развесили во всех палатках. У них давно наступил идеологический вакуум в сознании. Они получали письма из поселков и деревень, в которых родители сообщали о своих плачевных делах после демократических реформ. Получали письма от демобилизованных товарищей, которых, оказывается, никто не ждал. Они никому были не нужны! Без специальности они пополняли армию безработных или шли в криминал. Их охотно брали в уголовные структуры новоявленные хозяева. 
-Выжить! Дожить до дембеля-вот основная цель у каждого солдата.  Слова «Бог», «Раб Божий» тоже не звучало в коротких беседах с батюшкой, когда прикуривали от одной спички, в слегка подрагивающих руках. Зазвучало:  «Долг», «Служить Отечеству», и уж совсем непривычное: «Вера».
Пришло время ухода в запас. Стоял на распутье: куда идти после дембеля. В разоренный отцами приватизаторами поселок? Но там встала последняя прядильно-ткацкая фабрика. Возникла мысль: а что если рвануть в иностранный легион. Среди дембелей гулял адрес телефона мобилизационного пункта. Там парней, не боявшихся крови, брали охотно. А что? Отслужить за интересы Франции положенное контрактом время и затеряться на просторах благополучной Европы.
Батюшка давно присматривался к парню с емким волжским говором. Он отличался от сослуживцев. Не смаковал выдуманные похабные истории, которыми вчерашние пацаны развлекали друг друга. Ни кем не делился «подвигами» на гражданке».  Чаще чем другие слушал священника, затем  вставал и уходил. Часто был один. Незаметно налаживался контакт. Общались, разговаривали. И вот вознаграждение за долготерпение. Парень поделился с батюшкой своими проблемами. Куда идти? Бежать из страны?
-Убежать ты конечно можешь. Только убежишь ли от себя самого-задумчиво оборонил батюшка.
-А что делать? Куда, куда идти. Нет той страны в которой я жил, к которой привык-в запальчивости бросил парень
-Слово божие нужно нести в народ-добавил святой отец
-Какое слово! Раб божий! Покорись, служи… сьязвил Владимир
-Зачем-спокойно съреагировал батюшка. Он словно не заметил мальчишеской колкости:-Слово о добре, справедливости.
-Где они эти слова. В России! Кругом вранье-горько скривился парень.
-Именно в ней, России. В поруганной, поставленной на колени-сказал святой отец.
-Ее нужно возрождать. Сейчас деньги правят Россией, но это пройдет.
-Когда!-усмехнулся Владимир.
-Это зависит от нас тебя, меня-ответствовал священник
-А как?-совсем по-школьному спросил парень
-Вот это другой вопрос. Совсем другой-ответил святой отец.
Они помолчали. Каждый думал о своем.
-Ты вот что, Владимир. Не торопись с решением. Что если тебе поступить в семинарию?
-Куда? –не поверил своим ушам-Владимир.
-В семинарию-спокойно отреагировал батюшка.
-Я? в семинарию? Священником?-переклинило парня.
-А я, что по твоему, родился священником-по прежнему не верил услышанному Владимир.
-Нет, к этому придти нужно-ответствовал священник. Замолчали.
Они наслаждались передышкой. Лежали на сухой жухлой траве и смотрели на небо. На чужое южное небо.
Владимир любил свое небо, русское, северное, вечно хмурое с неярким млечным путем. Тянется через небо дорожка и сыплет звездами, мелким мелкими. Кажется, пыль клубится звездная.  А там жизнь, другая, непохожая на нашу.  А еще он любил Полярную звезду. Эту скромную, едва мерцающую звезду. Она гипнотизировала его, влекла за собой.  И разговоры, разговоры мальчишек, сидящих у яркого костра вечером. Откуда взялся мир, что там за горизонтом! Озноб пробегает от догадок предположений.  Высказываешь их вслух. И вдруг:
-Ерунда все это-раздается голос- это солнечная система. Вокруг солнца звезды, все мертвое.
-Неправда! Они все живые. Их Боженька сотворил-противоречит детский голос. Под общий хохот раздаются крепкие щелчки по чьей-то нестриженой голове.
-Молчи, -покровительственно  басит кто-то из старших: -поменьше с бабкой в церковь ходи. Снова тишина. Слипаются глаза.
Здесь же на юге небо раскинулось вольным шатром, черным непроницаемым. Через его прорехи светили звезды. Их было много, ярких нахальных, как девицы на дискотеке. Были и библиотечные скромницы, с прической «конский хвост», стянутый аптекарской резинкой.
  «Разные они, звезды, совсем как люди»-думал Владимир, грызя травинку.
-Ну ты скажешь, батя, в семинарию. Я и лба-то перекрестит не умею-помолчав, сказал Владимир. Он облокотился на локоть и повернулся к священнику.
-Лба перекрестить не могу-передразнил парня батюшка
-Разве во лбе дело. Вон наши теперешние правители как лихо крестятся. Насобачились-вдруг резко произнес священник.
-Осенить себя крестным знамением, это не сразу дается-добавил он глядя на небо.
-В тебе, Володя, стержень есть. На нем в человеке Вера жиздется. Сейчас в стране времена похуже чем Смута. Старая идеология ушла, а новой не сформировали. Батюшка вытянулся во весь рост и закинул руки за голову:
-Священник службу в миру нести должен. Он мир разный, добрый и враждебный.
-Да я ни одной молитвы не знаю-не сдавался Владимир.
-«Отче наш» знаешь?-больше сказал утвердительно, чем спросил священник
-Знаю- ответил Владимир. Он был удивлен проницательности батюшки. Он действительно выучил «Отче наш». Так, больше из любопытства. Очень его поговорка интересовала: «Знать как «Отче наш». Вот и выучил.
-Я по губам понял, что ты шепчешь-ответствовал священник.
-Кстати, дед верующий был-задал он неожиданный вопрос.
-Дед-то! Еще какой!-Владимир вспомнил своего деда. Цыганистого, лохматого, немногословного. Он вспомнил зимние вечера, когда после школы бежал на подворье к деду. Неторопливый ужин. Зимой день короткий, и вот уже синие сумерки занавесили окно в горнице. На снегу удлинились тени. В сугробах засветились желтоватые пятна. Это экономные жители зажигали свет. Дед огромными мосластыми ручищами включал лампочку. Затем опускал плафон ниже и садился за стол. Брал Библию, которая лежала на столе, прикрытая вышитой салфеткой. Терпеливо ждал, когда придут постоянные слушатели: бабушка и его тетушка. Бабушка садилась, как первоклассница, с прямой спиной, положив руки на колени. Тетушка пристраивалась ближе к свету с вышивкой. Он же забирался на печку. Огромную русскую печку, занимающую половину горницы. Лежанка была застелена овчинами. Было тепло и уютно. Дед убедившись, что все в сборе начинал читать. Сказать, что он что-то понимал, было очень уж крепко. Скорее он слышал фон, монотонный голос деда. И засыпал, согретый теплом, щедро излучаемым печью. Просыпался от легкого тычка: это дед претендовал на свое законное место. Он задумался.
-Боже мой! Как это давно было! -Захотелось стать маленьким, свернуться на родной печке. Но нет печки, как нет уже дедовского подворья. Да и деда  нет.
-Рискни. Попробуй себя. В семинарии есть чему поучиться. Парень ты дисциплинированный, привыкнешь к укладу. Мысли в порядок приведешь. Совсем не понравится, уйдешь. Там силком ни кого не держат-продолжал, словно не заметив его замешательства, священник.
Впереди показался  мемориальный комплекс «Долина славы». Здесь на берегах Западной Лицы Полярная Дивизия и моряки Северного флота остановили немца.
-Притормози-обратился отец Владимир к водителю. Он вышел из машины.
-Пойдем разомнемся-сказал он Данилке. Они подошли к огромному комплексу. О.Владимир остановился и задумался. Место скорби, памяти, а все нарочито выпячено: дескать, мы вас не забываем. А мусор строительный убрать забыли. И березы вокруг вырубили. Чтобы памятник с дороги лучше смотрелся.  Он не понимал сути мемориала.  Комплекс попирал хрупкую заполярную природу своей монолитностью, бездушностью. И этот танк на постаменте.
-Любим же мы бряцать оружием-_грустно подумал о.Владимир. Даже в слепоте памятника танк был страшен. Уж кто кто, а он знает их разрушительную силу.
-Это кладбище, могилы убитых-думал он. Место скорби, чтобы верующий перекрестился, атеист постоял, опустив  голову. Зачем же здесь танк.
«…И эти проселки что дедами пройдены, с простыми крестами их русских могил»-вспомнил он с детства знакомые строки.
  -Видите, мы вас не забываем!-вопили бетонные плиты с вырубленными буквами фамилий.  А помним о подвиге только в День Победы. Привезут сюда стареющих ветеранов, нальют сто грамм фронтовых и все, до следующего праздника.
  Нет, не мемориал здесь нужен, а храм. Так уж издавна повелось на Руси, чтобы на месте битв церкви да часовенки ставить. И  место должно быть  тихое, для скорби и печали.
-Храм  здесь нужен, храм- повторил он про себя. Он давно думал над этим. Мало храм. Здесь нужен религиозный центр. Вон, если посмотреть список. Каких только национальностей нет! А храм православный. Не сможет помолиться в память о павшем мусульманин или католик. Находят же умиротворение все в верующие в Иерусалиме. Нужно  надрелигиозное, космическое. Тем более это Север, Заполярье.
Он вспомнил детство, как его обожгли такие слова как Арктида, Гиперборея. Что именно Заполярье могло быть колыбелью человечества. Не потому ли всегда его притягивала Полярная звезда, которая неярким ровным светом согревала душу. Будоражила воображение.
 Кольский полуостров, древняя гиперборейская земля - это край, где прошлое встречается с будущим. Еще в конце ХIХ века великий русский мыслитель-космист Николай Федорович Федоров   предсказал северную будущность России, неотделимую от геополитического  значения Кольской земли. Как он толково сказал «: "Для нас, отрезанных от океана, запертых в Балтийском, Черном и Японском морях, для нас есть только один выход в океан, выход в Студеном море, в никогда не замерзающих заливах Рыбачьего полуострова.
  -Эко как меня понесло-усмехнулся про себя о.Владимир. Он вспомнил про Данилку. Обернулся, но того рядом не было. Мальчишка увлеченно лазал по танку, Памятник стоял на бетонном постаменте и смотрел на мир мертвыми бойницами. Даже в таком состоянии он был страшен.  « Вот пацаненок»-с усмешкой подумал свяшенник, а вслух крикнул:
-Слезай танкист, поехали!
Они быстро миновали пограничный пункт Титовка.  Солдат, в колом сидевшей на нем полевой форме, лениво глянул в документы и пошел, пыля нечищеными сапогами, поднимать шлагбаум.
-Ну вот, мы в Печенгском районе-обратился отец Владимир к мальчику.
-Слыхал о нем? Данилка напрягся и что-то вспомнил из истории родного края.
-Маловато-как-то буднично ответствовал ему священник.:  «Тогда слушай, благо есть время.». Рассказчик он был великолепный и вскоре Данилка, да и не только он,  но и водитель,  слушали неслыханное ранее повествование о  возникновении монастыря, истории Печенгского района Незаметно проехали Печенгский перевал, скатились к дороге и увидели новенький дощатый забор.
-Наша обитель-прервал рассказ отец Владимир: Трифонов Печенгский монастырь и добавил: -Название идет от  реки Печенги, что в переводе с языка  саамов  означает «сосновая река». Слышишь, как журчит, разговаривает. Заметив недоуменный Данилкин взгляд на голые берега реки ,он понял и пояснил:
  -Ты не смотри, что сейчас здесь с лесом плохо. Климат изменился, да и человек поработал. Сложная судьба у Печенги: то  финны хозяйничали, то Советский Союз решил ее не отдавать после войны. Да и дураками нужно было быть последними, чтобы залежи никеля отдать. А вообще это Лапландия. Древняя земля саамов. Потом спохватился:
-Ну да ладно, потом дорасскажу. Пошли с подворьем знакомиться.
Насельники монастыря встретили Данилку ровно и доброжелательно. Работой особенно не загружали, но и прохлаждаться не давали. Работала монастырская братия много. Хозяйство досталось запущенное. Военные, с присущим им размахом запустили не только поселок, но досталось и некогда жемчужной речке Печенге. Только быстрое течение позволяло ей как-то справляться с мусором, который валили в нее защитники Заполярья. Но берега! Хватало работы монахам, послушникам и трудникам.
Монастырский распорядок напоминал распорядок трудового лагеря, в котором был Данилка в летние каникулы. Только вместо команд молитвы и службы. Руководил всем монастырским хозяйством старец. Он был и духовник, то есть правил церковные требы, но не чурался и келарства. Завхоз по мирскому. Высокий, сухой как палка, он строго смотрел из-под нависших бровей. Он не бранился, не ворчал, если видел халатно выполненную работу. Он отставлял свой посох и переделывал . От такого урока долго горели уши.
Вставали монахи рано, служили заутреню. Затем трапеза. Звучало: «Благодарим Бога за хлеб наш насущный. За щедрые дары этого стола». Затем- работы. Данилка, в основном, шустрил с метлой и граблями. Часовня привлекала проезжий люд, посему мусора было много.  Одним словом, работы Данилке хватало.
-А ты убирай, мети чище. В другой раз подумают ли бросать.-наставлял келарь ворчащего Данилку.
Данилка привязался к старику. Отца Владимира он видел редко. По началу быт и образ жизни монастыря был ему непонятен. Живут здоровые люди, добровольно принявшие обет монашества. Молятся, работают. Все это в пределах монастырских стен. Вкушают простую пищу и благодарят Бога за все. А рядом, как плугом по цветущему лугу, пропахана дорога. Она постоянно кровоточила транспортом. Это была артерия соединяющая восток с недавно открытым западом. Раньше этой дороге были больше знакомы колеса БТР морской пехоты и мотострелков. Сейчас же по ней гнали неведомые ранее джипы, хамеры. Они нагло попирали шоссе, пронзая его рентгеном хрустальных фар. От окружающего мира они были закрыты густыми тонированными  стеклами.
-Что, сыне, справился с послушанием-спросил старик мальчишку. Но паренек не ответил. Его внимание было привлечено кавалькадой автомашин , спускающейся с сопки. Они сравнялись с монастырем и неожиданно, резко затормозили. У первого джипа открылась дверь и вырвавшаяся  развязная музыка популярной певицы Вики Цыгановой о водке и селедке осквернила просторы Печенги. Из машины выбрался коротконогий коренастый крепыш. Он был удивительно похож на свою машину. Такой же мощный наглый в своей самоуверенности,  и даже очки, закрывающие поллица, были одного тона со стеклами машины. Раскрылась дверь другой машины и оттуда высунулась лысая голова с остатками седоватых волос неопрятного цвета, стянутых на затылке в жиденький пучок.
-Вован! Вы чего в натуре! Охренели! У нас времени в обрез, конкретно!-прогорланил он сиплым голосом.
-Ладно бакланить, Димон. Девочки в церковь зайти хотят-ответствовал ему первый, подрагивая толстыми ляжками, вроде как разминаясь. В это время из машины вышли девочки: как одна шпилькообразные, состоящие из бюста и ног.
-Вы чего, чувихи! Нагрешили, что в церковь потянуло-съострил лысый. Он уже вылез их машины и стоял руки в бока, обозревая окрестности. Джинсы у него съехали под брюхо, обнажив безобразный живот, поросший седым волосом. Он был явно старший как по возрасту, так и по положению.
-Успеем, Димон! Не гони волну. Щас девочкам грехи отпустят и поедем.-разошелся коротыш. Он расстегнул рубашку до пупа. В потную жирную грудь влип  золотой крест.
Шумно переговариваясь, они прошли в калитку мимо Данилки и старика. Девицы скользнули по ним наглыми козьими глазами и, увязая в гальке высоченными каблуками, заковыляли к крыльцу. Данилка  молча проводил их глазами. Они стояли возле тесовых ворот храма сверкающих своей свежестью.  Высокий худой монах в клобуке, из под которого выбивались седые волосы и малец в мирской одежде, вихрастый с веснушками на переносице. Старый да малый, как говаривали издревна на Руси. А мимо них в волнах дорогого коньяка и косметики шла хохочущая толпа. Толпа самодовольных и удачливых, ухвативших бога за бороду. Это были пришельцы из чужого, враждебного мира.
-Каиново отродье-чуть слышно пробормотал старик.
-Деда, почему они такие-совсем по мирскому, как родного деда, спросил Данилка. Он поднял голову и посмотрел вверх, на старца. У того дернулось лицо. Может от доброго слова «Деда», может увиденного.
-Молчи отрок, молчи-костлявая ладонь сжала плечо мальчика: -заблудшие они. Не ведают, чего творят.
Толпа тем временем, топоча по крыльцу, ввалилась в помещение церкви. Там было тихо. Со старых иссохшихся стен смотрели святые. Смотрели строго, немного утомленно от своей многолетности. Молодой послушник, стоявший в иконной лавке, поднял глаза на вошедших:
-Женщинам в храме с непокрытыми головами быть не полагается- дружелюбно, но твердо сказал служитель. Затем, оглядев, мужчин, добавил:
-Да и вы бы привели свои одежды в порядок.
-Да будет тебе, братан. Девочки покаяться пришли. Правда, девочки-балагурил крепыш.
-Остановитесь, рабы божьи, не гневите бога. Он вас не услышит-так же твердо произнес монах.
-Погоди, братан. На вот тебе на развитие храма- коротыш сунул монаху  зеленую бумажку за пояс рясы. Бумажка противно хрустнула.
Данилка знал этого послушника. Он еще не принял постриг, а приехал из академии на послушание. Звали его Андрей.  Черный пушок бороды оттенял его бледное лицо и подчеркивал молодость. С ним было интересно разговаривать. Он переводил церковные сложности на мирской язык, и все становилось понятно. Данилка  увидел, как потемнели глаза послушника, но только на мгновение. Он справился с собой и как-то буднично  протянул платки девицам. Те уже не хихикали, и не поднимали глаз. Столько спокойствия и уверенности в себе было в Андрее, который стоял перед жлобьем, что старик-келарь чуть слышно пробормотал: «Молодец, сыне, молодец». Андрей встал так, что закрыл собой вход в алтарь, да и подход к иконам тоже. Щуплая фигура Андрея перекрыла собой церковь, и он не дал откормленным быкам паскудить святую церковь. Что-то произошло в этой кодле. Бычок застегнул рубашку, а постарше подтянул штаны. Андрей заговорил. Заговорил мирским языком об истории храма. Данилко понял, что Андрей устроил обычную экскурсию. Он не видел этих людей. Он стоял и рассказывал в пустоту. Это быстрее всего дошло до девиц. Они неловко развернулись и, забыв про покаяние в грехах, пошли к выходу. Одна что-то шепнула тому, что постарше.
-Ладно, батя, будет тебе-перебил он священника. Но как-то буднично, без бравады.
-Девочки, ставьте свечи и поехали-это  уже девицам. Он подошел к прилавку и положил бумажку. Она тоже была зеленая.
-Хватит?-спросил он Андрея.
-Это храм, здесь не торгуются-смиренно ответил тот.
Кампания вышла. Их долгим взглядом провожал Андрей. За поясом рясы у него торчала зеленая бумажка.
Данилка ждал, что сейчас разверзнутся небеса и Бог, справедливый и всевидящей, покарает богохульников. Накажет хамство, не допустит глумления над святыми. Он даже прижмурился в ожидании. Но тихо было в округе. Пела свою нескончаемую песню речка Печенга, да посвистывал ветер в ветвях ближайшей березы.  Слышно было, как хлопнули дверцы и машины, пыля на повороте, резво пошли по дороге на границу. Затих шорох дорогих шин, очнулся Данилка и в продолжение своих мыслей произнес:
-Почему он их не покарал, отче? Старец долго молчал. Он проводил глазами этот сверкающий кортеж и нехотя сказал:
-Бог от них отвернулся, сыне. Потом еще помолчал и добавил:
- От всех отвернулся, Время каиновое. Данилка еще хотел спросить у старца, но подошел Андрей и, взглядом указав на бумажку, спросил:
  -Что с ней делать? Горит сатанинским огнем.
-Ничего не делай. положи в кружку на строительство храма-как-то буднично произнес келарь. Потом добавил:
-Сам не хочешь, вон пусть Данилка отнесет Ему сподручнее.
-Ну-ко, отрок, вытащи эту бумажку  да брось в церковную кружку-это он Данилке. Тот вытащил у безмолвного Андрея купюру и направился к прилавку. Но старец его остановил:
-Погоди-ко. Покажи, чем это они церковь отблагодарили. Данилка подал деньги старцу. Тот взглянул на нее. На старика глянуло гладко выбритое иноземное лицо в парике.
-Вроде как не рубли, зеленая- прищурясь продолжал рассматривать купюру старик.
-Доллар это, отче. Американская валюта-пояснил Андрей.
-Доллар- протянул изумленно старик. - Американский. А что у нашего правителя свои деньги закончились-спросил он Андрея. Тот даже не понял: издевается старец или по недомыслию. Но на всякий случай пояснил, что в России все деньги в ходу.
-В ходу говоришь-задумчиво сказал старик. Помолчал, потом добавил:
-Немец тот тоже рейхсмарки в Россию завез. Даже расплачивался ими.
Заметив недоуменный Данилкин взгляд пояснил:
-В оккупации, сыне, на захваченных землях.
Все помолчали.
-В ходу говоришь. А наши рубли ничего не стоят. Дааа. Оказывается и войны не нужно, чтобы страну завоевать-  рассуждал он.
-Умно! Умно, ничего не скажешь-продолжал он бормотать: «Русскую душу за американскую валюту растлевают»-вскинул он кустистые брови на Андрея. Тот стоял, потупившись, словно был виновен в политике нового правительства и инфляции рубля. Данилка стоял и вертел в руках доллары.
У ворот остановилась серая «Волга». Это была машина настоятеля. Из нее вылез отец Владимир. Выглядел он усталым, у губ обозначилась жесткая складка. Остановившись у ворот, он перекрестился на крест и подошел к монахам. Те молча поклонились ему.
-Это что у тебя-это он Данилке, теребящему злополучную бумажку.
-Да вот, Андрею дали на пожертвование. Американская валюта называется-нехотя произнес старик.
-Это те, с кем мы сейчас встретились?-догадался о.Владимир.
-Оне, оне, - прокряхтел старец.
-Ну у них других и нет-почему-то весело ответил о.Владимир.
-Положи в кружку. На строительство храма пойдут-это он Данилке
-Чего пригорюнился-повернулся о.Владимир к понуро стоящему Андрею.
-Противно все это-нехотя произнес он.
-Противно?-переспросил недоуменно о.Владимир.
-Противно?-уже жоще, с металлическими интонациями возвысил голос настоятель: «А ты думаешь каково мне разговаривать с этими и им подобными. Мало разговаривать! Крестным знаменем осенять тех, кто вчера научный атеизм сдавали, а сегодня в веру ударились. Кресты понадевали. В церковь пошли. Знаешь, как их прихожане прозвали?». И не дожидаясь ответа, произнес: «Подсвечники!».
-А ты противно-уже мягче обратился он к Андрею.
-Это война, Андрей. Война за души. Она потяжелее других войн будет. Правда, отче?. Обратился он к безмолвному старцу. Тот грустно кивнул головой.
-Держись Андрей, держись. Будь стоек. Такого еще на Руси не было со времен монголо-татар. Деньги эти не зря появились. Растлить Россию нужно растлить! И это им пока удается!-повысил голос о.Владимир.
-И тебе испытание-обратился он к Андрею:
-В академии легче. Изучай теологию, участвуй в диспутах. А здесь каждый день война. Народ не зря к вере повернулся. Пока от необходимости, а не по потребности. Но придет время и потребность в Вере возникнет. Опомнится народ, опомнитсяэ
-Ох как не скоро-вздохнул старик-келарь.
-Не скоро- согласился о.Владимир: «народ как овцы заблудшие позволили отобрать у них все. Но пройдет время и появится на Руси новый Сергий Радонежский, а с ним и Дмитрий Донской». О.Владимир потрепал замершего Данилку по нестриженным вихрам и обратился к старику.
-Пойдем, отче. Поговорим о делах наших строительных. Они ушли.
-Андрей-дернул Данилка застывшего послушника за рясу: «Что такое искус?».
-Искус-переспросил Андрей. Он что-то хотел ответить, но передумал. И неожиданно предложил:
-Давай на речку сбегаем. Пока время свободное есть!. И не дожидаясь ответа побежал к реке. Данилка-за ним.
О.Владимира Данилка видел все реже и реже. Он почти не правил требы в монастыре, перепоручив всю ответственность за духовную жизнь старцу.
-Погряз в миру-ворчал тот.
О.Владимир часто ездил по району и проводил службы. Население района потянулось к религии. Администрация шла навстречу своему населению и отдавала под церкви самые разные помещения, вплоть до магазинов. На смену советским органам власти пришли неслыханные ранее названия: «Глава администрации», «мэр города».  Им нужно было зарабатывать доверие народа. Они отчаянно, неумело крестились, подходили за благословлением. Это было предметом богословских споров в монастыре. Не знали святые отцы, как реагировать на просьбу освятить магазины, машины. О.Владимир понимал искусственность создавшейся ситуации: это была не что иное, как мода. Но форма должна перейти в качество. Он был уверен в этом.  Спорили много, но вердикт был один: «Святить».
Данилка с отвращением наблюдал, как новые хозяева жизни приезжали, чтобы освятить своих любимцев: черных хромированных чудовищ с мертвыми тонированными стеклами. Он насмотрелся на это действо еще в Мурманске на улице Зеленой. Святые отцы, скороговоркой читали молитву, брызгали имущество новых русских и торопились уйти.  Старушки, присутствующие на таких мероприятиях осуждающе качали головами и прижимали краешки головных платков к сухим выцветшим губам.
-Отмолим-говорил о.Владимир -деньги пойдут на обитель. Строить нужно, храм возводить. Где деньги взять?-отвечал он на вопросы особенно ретивых.
-Ох, младень-шептал старец: Увлекаешься ты мирским делом, ох увлекаешься. Трифон-то Печенгский уж на что устроитель был земель лопских,  и то предупреждал: «Не любите мира и яже в мире- окаянен мир сей…». Мирские попечения захватили братию, забыли они слова Господа: «Дома Отца Моего не делайте домом торговли».

Старец
Старик- келарь не спал. Давно  ходики отбили двенадцать часов. Он не любил полночь.
-Вот еще один день прошел. Близится смерть, близится- бормотал он глядя , как одна стрелка спряталась за  другую. Часы равнодушно тикали. Он не любил электронные часы за беззвучность. Ему казалось, что время  подкрадывается и застает человека врасплох. Бессонные ночи  без тиканья часов порождают не мысли о будущем, а воспоминания как это бывает у старых людей. Терпел только ходики, гири которых лично подтягивал каждое утро.
-Зачем вам время-говорил он братии:- ваше время в молитвах, а на молитву колокол соберет. Все мы держим путь в Царствие Небесное, куда попадем в положенный нам срок. Не нужно только торопиться туда и по пути с нами случается многое. Лишь глупцы ропщут на небеса и слишком уж из-за неприятностей переживают, забывая, что избежать их просто невозможно. Бог свидетель, все эти неприятности и испытания неизбежны.
Смерти он не боялся. Боялся только пропустить появление мессии. А что она должна появиться, он не сомневался.
-Вседозволенность царит на Руси. Люди про Бога забыли и Веру утратили-говорил он. Старец преображался в такие минуты. Становился еще прямее. Глаза, казалось, пронзали насквозь.
  Старец бы очень удивился, если бы ему сказали, что его рассуждения были в той или иной форме написаны в классических произведениях русских и европейских писателей. Удивился бы, но не особенно. Он пришел к своим мыслям через свою долгую жизнь. А это сложнее, чем раздумывать о судьбах человечества в комнате «под сводами».
Старик долго ворочался на жесткой армейской кровати. Пружины противно скрипели. Бледный месяц лукаво заглядывал в окно. Переплет окна отбрасывал на старый щелястый пол косые тени. Пусто в келье. Койка да тумбочка. Армейское командование вошло в положение монастыря и оставило часть мебели и кровати. Даже одеялами поделилось. В углу мерцает лампадка. Старик больше чувствует, чем видит глубокие глаза Спаса. Старец сел на кровать, растер ладонями ноющие колени. Затем накинул рясу и вышел в братнину комнату. Монахи, послушники, трудники спали как солдаты, вместе. На столе горела маленькая настольная лампа, а, рядом уткнувшись в согнутый локоть, спал Данилка. Старик подошел поближе и увидел книгу.
-Эко как зачитался, младень-подумал он. Погасил лампу.
-Ну-ко, сыне, давай спать-он осторожно выпростал ноги Данилки из-под стола и подтолкнул его на ближайшую койку. Данилка даже не проснулся. Старец долго всматривался в порозовевшее от сна  лицо ребенка. Он вспомнил каким его привез о.Владимир. Это был загнанный звереныш, с колючим взглядом.
-Ох время, время-бормотал он  по-стариковски. -Господи Исусе, видишь ли ты рабов своих неразумных-бубнил он-направь души заблудшие.
Он сел на лавку возле стола и задумался. Вспомнился сегодняшний случай с долларами. Для старика это было непонятно. Он помнил войну, помнил рейсхмарки. Ими  немцы расплачивались в оккупированной зоне. Поморщился, вспомнив вид этих купчиков.
-Господи, порази их мечом огненным… -воскликнул он и  мелко закрестился:
-Свят, свят, прости меня господи. Грешного.  Стар я стал. Не понимаю многого, но не могу терпеть, когда вижу как дети страдают.- Не война. Долго сидел старик возле спящего Данилки.
Вся его жизнь была связана с Богом. Он любил Бога, верил в него. Бог отвечал ему тем же. Старец был уверен, что отмечен Богом и благодаря любви к нему прошел войну живым, лагеря, послевоенное лихолетье. Посему он и избрал служение Богу смыслом своей жизни. И ни когда не жалел об этом. Но пришло время, и Бог умер. Так  решил старик. Потому что в последние время его молитвы не доходили до Бога. Такого не могло быть, чтобы Бог был глух к его просьбам. А сейчас он молчит и безразлично смотрит на людские мучения.
«Нет-одернул он себя_- Бог умереть не мог. Он бессмертен. Он по прежнему всемогущ, но он ушел от нас. Повернулся спиной к нам и ушел не в силах терпеть этот содом земной. Ушел как смертельно уставший человек, который ничего не может сделать и покоряется обстоятельствам. У Бога много терпения. Он всегда всех призывал к долготерпению, но и у него оно, терпение, оказалось не вечным. Да если подумать, ничего вечного нет.
-Может лучше было бы, если Господи покарал их мечом разящим?-думал он.  Покарал бы всех обидчиков. Но кто они эти обидчики. Всех карать? Народ взалкал. Бог  запутался, посему всех и оставил.
  Старик распрямился, тенью прошел по братней комнате. Остановился возле самодельного  иконостаса. Он задумался, глядя на иконы. Со стен смотрели Трифон Печенгский, Феодорит Кольский, Варлаам Керекский. Все они сурово смотрели на старца, словно вопрошали: является ли он их достойным приемником. Бережет ли он землю Северную? Он еще раз всмотрелся в суровые лики святых. Это все, в основном, местные святые. Причислены к лику святых поместным собором. Он, когда пришел исполнять послушание в монастырь, то прочитал житие святых Кольского края. Он всю жизнь читал жития святых. Они помогали ему понимать суть происходящего
Разные эти иконы. Разные люди их приносили. Некоторые из Мурманска приезжали. Он вспомнил как совсем недавно он подметал дорожку вокруг монастыря. У ворот остановилась машина. Из нее вышел высокий сухощавый мужчина с пакетом и быстрым шагом прошел в Церковь. Явно спешил. Скоро вышел, растерянно оглянулся. Увидев старца, он подошел к нему и спросил, кому может передать иконы. На вопрос что за иконы, сказал, что купил их на рынке. Не мог пройти мимо, видя, как  иконы лежат на прилавке в куче с бытовым барахлом. Вместе с ними отдает в монастырь церковную литературу.
-Что же не читаешь?-спросил он подошедшего
-Они на старославянском, а я ему не обучен-ответил мужчина. Старец тем временем внимательно всматривался в него. Он оказался не молод, как ему показалось вначале. Глаза серо-голубые, настороженные, даже когда улыбается.
-Как пружина-подумалось старцу.
-А в церковь ходишь-как можно мягче спросил он мужчину?
-Хожу, но с познавательной целью-улыбнулся он только губами. Глаза же оставались холодными.
-А что не молишься? Молитв не знаешь?
-Знаю, но не молюсь.
-Почему?
-Не готов. Слишком велика ответственность.-сказал,  и отдал пакет. Старец принял его. Мужчина слегка поклонился, попрощался и быстро пошел к машине.
Старец даже растерялся от такого: ничего не просил. Ни модного нынче благословения. Ничего.
-Как звать –то хоть скажи. Я помолюсь за тебя- крикнул он вдогонку.
-Виктор-раздалось.
-Господи! Вразуми раба божьего Виктора…привычно закрестился старец, глядя на иконостас. Но рука застыла на полукрестии. А чего собственно его вразумлять? Чтобы в церковь шел? Не пойдет. Может, пойдет, но позже, не сейчас. Церковь сейчас-мода. А на нем, кажется, и креста не было. Да такой его и не оденет. Вон те, сегодняшние молодчики, что своим только появлением церковь испохабили, те да , в крестах.  А спроси про молитвы… Этот знает.
Он вздохнул и осмотрел комнату, где спала братия, наработавшаяся за день. Послушаний много, а народу мало. И послушание на работу превышают послушание прямого назначения: служение Богу. Это беспокоило старца.
  Ему эта комната, со спящей братией напоминала фронтовую землянку. Только там спали солдаты, а здесь монахи. Где, какая граница, пролегла между ними. И если она граница? Те и другие служат: Одни Родине, Отчизне. Другие- Богу. А разве Бог отделим от  Отечества? Бог- Отечество, все одно.
-Расфилософствовался-поймал себя старик:-  какой ты философ! Служишь Богу верой и правдой, и будет с тебя. Вот о.Владимир, тот боец. Он ему  Пересвета напоминает. Только там, на поле Куликовом, яснее все было. А здесь что? Кто Челубей? Хотя эти в джипах похуже татарвы  будут. Те огнем и мечом по Руси шли, а эти растлевают страну, растлевают вседозволенностью. Бог не подвластен над вседозволенностью. Сложно покорить Челубея. Да и не покорять его нужно, а карать, карать мечом разящим. Ох, как нужны сейчас современные Пересветы.
Старец вздохнул и вышел на улицу. Ночь уступала место утру. Тихо, только шорох листьев да журчит неугомонная Печенга. Лопочет о чем-то своем, словно дите неразумное.Течение рек так схоже с человеческой жизнью. Сначала это веселый беззаботный ручеек, скачущий по камням и звенящий, как колокольчик, будто ребенок в детстве. Затем это уже речушка, пробующая силу на прибрежных кустах, деревьях и небольших валунах, словно подросток, чувствующий изменения в себе, и не понимающий, что они ему несут. Чуть ниже это уже дикий беснующийся поток, прорывающийся сквозь теснину скал и готовый смять все на своем пути – словно человек в расцвете своей молодости. Ему кажется, что он может все, в нем кипят необузданные желания и страсти, он полон жизньи и нерастраченной любви. Но вот каньон заканчивается, и река немного успокаивается и соединяется с другой рекой, подобно тому, как соединяют свои судьбы двое людей. Объединившись, они становятся сильнее, спокойнее и теплее. Они дарят жизнь и тепло другим, и в этом находят радость. А еще ниже река совсем успокаивается, ее бег замедляется, она со спокойной мудростью неспешно несет себя к морю. Это ли не человеческая старость? И лишь достигнув моря, река сливается с сотнями и тысячами таких-же судеб-рек и обретает покой.
  -Мели-мели, балаболка- проворчал старик. Река, словно его поняла, и зажурчала веселее:
-Я по-бе-жа-ла! Я по-бе-жа-ла!-затарахтела она перепрыгивая с камня на камень.
-Беги,беги –добродушно проговорил старик-неси свои воды в Печенгскую губу,
а там и в Баренцево море. Бескрайнее Мурманское море или «Море мрака», как свидетельствовали древние писания. Он много наслышался легенд, поморских сказаний а то и просто небылиц об «Ледовитом море-окияне». Так лопарские сказания вещали о берегах Северного Ледовитого океана, как о берегах «Мрачной Похъелы», владений страшной лопарской богини Лоухи. По сути своей здесь были пустынные норманнские берега путь в «Норвегу». Да и вот она: сквозь стелющийся по воде туман, как на картинах импрессионистов, едва проступали размытые очертания пустынной бухты.
Край Российской земли. Вдали Норвегия.  Острым языком Варангер-фиорд отсекает самую северную полуостровную территорию европейской России от евразийского материка, то бишь от нас. Варангский залив, омывающий норвежский полуостров Варангер, назван так по имени русских варягов, проживавших здесь с гиперборейских времен. Голые величественные скалы, Морская волна  яростно бросается на неприступную твердыню берегов, чтобы разбив грудь, мстительно шипя, отступить, набраться сил и вновь пойти на приступ. Даже если мореход благоразумно не станет штурмовать разбушевавшееся море, а уйдет в  укрытую от ветров шхеру, то его охватит безотчетый страх перед нависшими гранитными теснинами. Чем не Дантово предверие ада!
Старец стоял на гранитном мысу. В голове набатом звучали: «Огонь неугасающий», «Огонь чистилищный».  Снова напоминание, что именно здесь под вечными льдами земли горит огонь неугасающий…Даже викинги, эти исчадия морей, которых Европа называла «Языческими чудовищами» и те боялись берегов страшной Похьелы, страны «страны ужасов и злого чародейства». «Иотунгейме»-так звучала земля, населенная лопарями, звучала на языке викингов.
  Девкина заводь, полуостров Рыбачий. Для старика это были святые места. Он бывал там. Не паломником, староват для таких походов. С помощью воинского уазика добрался он до обетованных мест и свершил земные поклоны памятникам советским воинам на полуострове Среднем, на Рыбачьем. Кому, как ни ему, прошедшему войну, понять величие и подвиг этого «гранитного линкора». Так называли в войну полуостров Рыбачий. Старик стоял на  кромке земли. Волны, урча, накатывались на скалистый берег. Здесь проходит граница  России. Это ; «родимая наша земля», как поется в известной песне военных лет. Именно здесь на  самом рубеже,  суровым летом 1941 года советские воины остановили продвижение фашистов, наступавших по всему фронту ; от Ледовитого океана до Черного моря.
Вся земля  обильно полита кровью тысяч и тысяч солдат, которые точно бессознательно ощущали свою неразрывную,  космическую связь с краем, где некогда зародились истоки многих российских народов и прежде всего ; русского. Горные егеря дивизии «Эдельвейс» так и просидели до конца войны в гранитных блиндажах хребта Муста-Тунтури: несмотря на неоднократные попытки прорвать линию обороны советских войск. Нога ни одного из них не ступила на полуостров Рыбачий. Может здесь и помогла Гиперборея. Встала на помощь обмороженным, голодным, но уверенным в своем святом деле людям?
-Если ли мера скорби-думал старец стоя на открытом берегу, где до сих пор вились остатки ржавой колючей проволоки от укреплений-которой можно измерить всю непомерность скорбей, выпадавших русскому народу на этом пути, всю неподьемность подвига и по сути невыполнимость поставленной задачи! Нужна память, память не от раза к разу, а постоянная. Чтобы это место приобрело намоленность, как намолена церковь Рождества Христова в Печенге. Нужна  часовня Георгия Победоносца. Именно его, чтобы на века был понятен подвиг советского народа.
Здесь старик снова горько усмехнулся. Не любят нынешние правители слово «советский». Скрежещет оно у них  горло. Всеми силами пытаются замарать это слово, пропустить советский этап в жизни народа.
-Беспамятство, беспамятство- повторял старик, мерно шагая вокруг забора. Затем он присел на лавочку, что возле часовни. Уперся подбородком в руки на посохе и замер.
Напротив, на холме, застыл в рывке танк-Т-34. На  броне следы боев. Страшен танк в своем гневе, ох страшен. Старец даже прижмурился. Он видел стелу с искусственным вечным огнем, панораму фронтового быта, выполненную искусным художником. Вроде все сделано добротно на века. Но забыли одно, когда ставили этот памятник: памятник защитникам Заполярья.  Не было здесь в 1984 году монастыря, когда шло строительство этого комплекса.  Была только КЭЧ воинской части. А там, под полом, упокоились 116 убиенных монахов.  Забыли о былом. Так стоит ли удивляться, что клика захватившая власть  сейчас, забыла обо всем советском.
  Старец вздохнул. Если бы он был грамотным человеком, то он бы  вспомнил очень удобную для таких случаев фразу: прервалась цепь времен. Но он был монах, который избрал свой жизненный путь: служить Богу. И для него было непонятно, как можно было заботливо укладывать тонны бетона в комплекс Славы, совершенно забыв, что рядом, в полном забвении, под полом, лежат мощи первых защитников земли Русской. Он своим разумением понимал, что существует единая память, память всем, кто сложил свою жизнь на алтарь Отечества. Он радовался, что: «Никто не забыт и ничто не забыто». Хотя его никто не пригласил и не вручил благодарственное письмо или очередную юбилейную медаль за то, что он мальчишкой прошел дорогами войны полных четыре года. Он бы хотел подойти к этому комплексу и просто поклониться, перекрестить лоб, поминая усопших. Но этот танк…Он отталкивает своей агрессивностью. Старик насмотрелся на  железо во время войны. Война…Он хватил ее сполна, хотя был подростком.
-Ну, Сашка теперь ты самый старший-сказал ему отец на вокзале:
-Береги мать и сестренок. И обнял его. Обнял не как сына-мальчика, а как мужчину. И он стал мужчиной: изнурительная работа в колхозе, на подсобном участке, чтобы прокормить сестренок быстро заставила повзрослеть. Еще вчера они гоняли в футбол и ходили в лес, а сейчас до черных точек в глазах работали. Затем появились почтальоны с жуткими треугольниками. Не обошел старый однорукий почтальон и их избу. Он и сейчас слышит страшный звериный крик матери, потом тишина. Помнит ее черные, когда-то голубые глаза, и хриплый шепот.
-Жить надо, Сашка, жить. Их нужно поднять- и кивнула в угол, где сжались сестренки. От воспоминаний у старца заволокло глаза. Вроде бы столько лет прошло. Ан нет. Память, память всегда обнажает, как нерв, картинки детства, которое закончилось.
 Потом их накрыло валом. Валом отступления советских войск. Войска шли нестройными рядами, опустив глаза. Они как бы сьеживались от взоров старух, женщин, детей. Затем настал и их черед. Эвакуация- прозвучало хлестко как выстрел. Стронулись с места, но поздно. Буквально на следующий день по им, беженцам, хлестанули пулеметные очереди из самолетов. Немцы летели так низко, что можно было разглядеть лица пилотов. Они смеялись и стреляли. Стреляли и смеялись. Народ в ужасе разбегался по обочинам и старался скрыться в лесу. Потом стали бомбить. Здесь он ничего не помнит. Помнит, как его свалило плотной стеной воздуха и все. Сколько он пролежал не ведает, но встал сам, шатаясь, и ничего не понимая. Он был в п олной тишине. Дорога, поле было перепахано снарядами. Он обошел все, где могли быть люди, но не нашел живых. Умели немецкие летчики работать. Он понял, что остался один. Потом встретил таких же бедолаг: контуженных, оглохших.
  Сначала их шла небольшая группа. Шли молча, отрешенно.  Потом на дороге  появились танки. Это были немецкие  танки. Они  лежали в обочине и наблюдали за этими бронтозаврами. На броне сидели солдаты, сидели вольно, без касок. Они пели песни и смеялись. Этой ночью беженцы разошлись в разные стороны. Он был недолго один. Ему повезло: он натолкнулся на потрепанное в боях воинское подразделении. Это были  солдаты  с оружием, но без патронов. Они выбирались из окружения с полной выкладкой, неся на себе бесполезные винтовки. Он ничего им не говорил, не просил. Просто впрягся в лямку с пожилым бойцом и потащил пулемет. А вечером сползал на поле за картошкой и сидел рядом у небольшого костерка. Командир, заросший щетиной, только спросил имя и фамилию. И все. Никто не принимал его в сыны полка, да и полка не было. Был пулемет, который тащили, обливаясь потом и бессильная злоба, что не пригодится эта чертова машина в случае необходимости, по причине отсутствия патронов.
В подразделении советских войск, куда они  выбрались, с ними разобрались быстро: краткая проверка и  - маршевые роты. СМЕРШ особенно не злобствовал. Солдаты были нужны. А тут вышло  из окружения подразделение, да еще с оружием.
-Ты куда парень?-спросил его солдат, с которым он сроднился за эти дни.
-Не знаю-сказал он.
  -Можно я останусь-добавил.
Командир уже знал его историю и думал не долго. Нашли  заношенное обмундирование и вскоре он под руководством своего наставника  заматывал обмотки. И пошли. Пошли опять на восток. Матерясь, кляня судьбу. Затем встали и стали окапываться. Вот тут-то и познакомился он с танками вплотную. Их оборону неожиданно прорвал танковый клин. Он как сейчас помнит бронированную армаду, которая смяла их укрепления и пошла дальше.
Старец еще раз посмотрел на  танк на холме Славы. Он слабо  увязывался со скорбью. Старец  вздохнул. Снова вернулся в прошлое. Пошли бои, кровопролитные изнурительные. Он находился при санитарном взводе, и его задача была вытаскивать раненных с поля боя  и помогать в полевом госпитале. Как в песне: довелось в бою увидеть…Старец не любил бряцать железом. Служба санитаром приучила его к терпению и состраданию.
 Память услужливо вскрыла еще один пласт воспоминаний. Его подразделению был дан приказ взять высоту. Это военным высокого ранга высота, а солдатам непонятная горушка, которую ценой собственной жизни нужно взять.  Достопримечательностью этого пригорка была церковь. Самая обычная сельская церковь, которые как грибы боровики стоят в каждом русском селе. Полевая артиллерия выбрала ее в качестве прицельного ориентира. Старец зажмурился, и  в глаза полетели осколки красного кирпича, обнажая кирпично-красные язвы. Но церковь стояла. Лишь на единственном куполе зияли дыры от попаданий.
Утро перед атакой он запомнил. Дождь перестал недавно. Тучи клочковатые, рваные, подбитые алой выпушкой рассвета проталкивали друг друга за горизонт. Высыхал каплей крови на самом острие креста последний отблеск зари. Потом, после боя он слышал, как солдаты говорили об этом как о явлении.
  -Странная вещь-думал старец: - В атаку солдаты выскакивали из окопов с криком: -За Родину! За Сталина! Раненые же шептали почерневшими губами:
-Господи! Спаси, сохрани!
Церковь, побитая, с продырявленной снарядами крышей, приняла их в свое лоно. В ней разместили полевой госпиталь. На страдания раненых скорбно смотрели святые, запорошенные кирпичной пылью и закопченные гарью. Руководил размещением раненых священник: маленький шустрый старичок. Он раскрыл даже алтарь для размещения, сдвигал иконы, стоящие на полу: приговаривая:- прости меня господи. И когда кто-то из раненых неловко пошутил насчет грехов, то он быстро ответил, что церковь отмолит.
Он трудился наравне с санитарами, этот батюшка. И странное дело, раненые после его общения меньше стонали, чувствовали себя умиротвореннее.
Вечером же в церкви была непривычная для полевого госпиталя тишина. Священник сидел на приступке, ведущем в алтарь, и читал Евангелие. Кто мог двигаться подползал сам. Тяжелораненые просили приподнять их. Старик читал негромко, но не церковной скороговоркой, а четко разделяя слова. Всем все было понятно. Зашедший военврач, худой с воспаленными глазами на небритом лице обомлел от такой картины, но вскоре сам сел на подставленный кем-то обрубок дерева, откинулся на стену и затих.
-Верую во единого бога отца-вседержителя-раздавалось под сводами побитого, но живого храма. Молчали и слушали. Слушали пожилые санитарки, положив распухшие от соды руки на колени. Слушали молоденькие медсестры, кучкой сбившиеся возле стола с медикаментами. Слушали бойцы и раненые, и те, кого сегодня «Бог миловал». Так и пошло, ежевечерние читки в церкви. Как-то само собой священник  стал учить его церковной грамоте и вскоре он стал заменять его на читках. Ему понравилось читать евангелие: это напоминало журчание ручья, через которое проявлялся смысл сказанного.
Никто не удивился, когда подразделение построилось для дальнейшего наступления, то в строю санитарного взвода стоял батюшка. В рясе, скуфейке, в кирзовых сапогах. За плечами болтался старенький мешок. Он его явно не отягощал.
-И вы с нами, батюшка-только и нашел, что спросить командир.
-Куда вы без меня-последовал ответ.
И пошли версты бездорожья. Затем погнали немца с оккупированной земли. Входили в сгоревшие деревни, где их встречали старики и дети. Где были церкви, батюшка служил службу.  Он просил помочь его, своего напарника. Так и закончил он, как шутил старец, заочно духовную семинарию.
Старец, как сейчас, видел огромные, бездонные глаза женщин, которые жили только одним: вырастить детей, других у них больше не будет. Во имя этого они будут впрягаться в плуги, и пахать на себе землю.
  Когда шла служба, в церковь набивались битком. Нужно было найти для всех слова. Он часто слышал, как священник читал не по писанию, добавлял свое. На вопрос паренька он отвечал коротко: «Утишить их нужно, Сашка, утишить. Иногда простое слово важнее библейское причты».
  Послушать службу  шли даже солдаты, несмотря на ругань политрука. Доставалось и священнику. Но заканчивался привал в деревне и снова версты, версты…
Погиб священник как на войне. Простой и желанной для многих солдат смертью. Ночью, когда начался обстрел позиций, в их землянку попал снаряд. Погибли все. Когда оставшиеся подошли к месту землянки, там дымилась огромная воронка.  Вдруг все вздрогнули. На краю воронки ветер перелистывал листки евангелия. Грязного обгоревшего по краям, но живого. Пожилой солдат подобрал книгу, бережно вытер ее обшлагом гимнастерки. Затем обернулся, нашел глазами его и сказал:
-Держи парень. Теперь твой черед нести слово божье.- Сказал просто, по- солдатски прямо, и у него не хватило сил произнести слова отказа. Они были неуместны. Никто в нем не сомневался: наступил его черед.
Старик глубоко вздохнул. И этот черед вылился на  годы войны, а потом и на всю жизнь. Слушали его чтение так же серьезно и в землянках, и в его деревне, куда он вернулся после войны. Там по сути дела шла та же война: только без выстрелов. Те же землянки, голод. И он со своим словом божьим нес веру в жизнь женщинам, подросткам. Он был уверен, что нужно сейчас слово, нужно как никогда. Нужно всем: голодным женщинам, осунувшимся детям, ссохшимся старикам. Но не всем понравились  секстанские сходки, как назвал его чтения председатель колхоза. Расправа была короткий: срок за секстанскую деятельность и  перед ним открылась дорога на народнохозяйственные стройки. Теперь путь его лежал на Крайний Север, к «Ребрам северовым». Там нужна была дармовая рабочая сила, и правоохранительные органы работали на полную катушку. 
Из евангелия он узнал, что на ребрах Северовых, здесь на Севере, высвободившиеся из уз Христианства «духи злобы поднебесной» творят бесчинства обуянные злобой. На практике он познал  «духов злобы поднебесной»: Вохру с ее тычками автомата в спину, жестокую хватку конвойных овчарок. То есть сполна прочувствовал силу демона:  «ибо демонская сила всегда подразумевалась под именем Севера».
    Но и там его старенькое, видавшее виды Евангелие,  не осталось без дела. Весь барак, невзирая на убеждения, и статьи уголовного кодекса слушал его, еще совсем молодого проповедника. Даже «Вохра» и та не решилась лишить его старого евангелия. Так с ним всю жизнь и идет он,  служит Богу. Евангелие и сейчас лежит на иконостасе.
Затекла спина. Келарь пошевелился. Ох уж эта память. Он не любил копаться в прошлом. Что толку? Только сердце рвать. Как не любил и будущее. Он знал  одно, что все предстанем перед судом Божьим. А там… А там каждому воздастся. Но видно уж сегодня выдалась такая ночь, когда его призвал Всевышний на беседу. Не на суд, а именно на беседу. И взворошил прошлое. Старик понимал, что причиной его бессонницы послужил Данилка, пацаненок, которого привез о.Владимир. Он как увидел этого взьерошенного мальчугана, так и сердце  захолонуло. Почему? Он не знает. Но вспомнилась та, зеленоглазая, рыжеволосая, которая  отдала  свое сердце, ему, поселившемуся в рыбацкой деревне на Белом море. Ведь у него могли бы сейчас быть такие внуки. Он всегда вздрагивал, когда мальчишка, забыв про монастырский устав, называл его: «Деда».
Он снова вздохнул. Сжало сердце. Снял монашеский клобук, и ветер с Печенги рванул слежавшиеся седые волосы и пустил их по ветру.
  Где ты, где ты сейчас, та звонкоголосая рыбачка, которая пренебрегла многим ухаживаниям и избрала его, молчаливого заморыша. Ох и коротки вы, северные ночи, сумерки которых заботливо укрывали влюбленных. А потом…
- Не пущу!- Он вздрогнул. Сколько лет прошло, но этот крик и сейчас стоит у него в ушах.
-Не пущу!- Он снова прижмурился и увидел ее, отчаянные в своей безнадежности зеленые глаза. Платок, сьехавший на плечи и давший простор копне рыжих волос, которые, почувствовав волю, распались по плечам просоленной брезентовой куртки.
-Не пущу –молили руки, охватившие его шею.
А он, опустив глаза, видел ее ноги, напрягшиеся в последнем порыве удержать любимого. Видел громоздкие резиновые сапоги, отчаянно сломанные в подошве, чтобы быть ближе к нему, к единственному, любимому. В этом порыве она вложила все: любовь, свое будущее…
  …Она поняла все. Он  и сейчас помнит ее: поникшую. Бессильные руки, повисшие  вдоль туловища. Внезапный ветер с моря поднял гриву ее волос,  разметал их по ветру. А он отталкивался веслом от каменистого дна и стремился к нему, монастырю, который слабо просматривался в тумане.
-Будь проклят твой Бог!…будь проклят…- услышал он заклинание и в последний раз увидел ее. Нет, не ее. Он увидел ее глаза: зеленые, бездонные, как это северное озеро. Затем по  глазам полоснуло рыжее полотно волос. Полоснуло, и стихло. И только серо- голубая пустынь…
Потом монастырь. Несколько лет работал послушником. И постриг. Сам владыко его рукоположил. Он любил свой монастырь. Северный оплот страны. Так уж издавна повелось: на юге границы охраняли казаки, а на Севере крепостями стояли монастыри. И нередко святые отцы меняли крест на меч и отражали набеги «немцев». Так на Руси звали всех непрошенных гостей.
  Прошли годы. Время прошлого надежно укрывали от него воспоминания.  Постепенно ушли те видения, которые преследовали его каждую ночь, и осталось только служение Богу. Жить целомудренно, соблюдать послушание священноначалию, в постничестве пребывать – одни и те же для любого монастыря. Монах – как солдат: дал присягу и себе уже не принадлежит, он принадлежит Церкви. Потому ему нужно трудиться, чтобы не было больно «за бесцельно прожитые годы». Если Господь призвал на этот путь, то нужно терпеть те послушания, которые приходится нести в городе ли или в другом месте. Особой разницы нет: куда Господь призвал, на том месте и трудись. Он это хорошо усвоил. Старые иноки еще помнили старые традиции, и в общении с ними братия монастыря могла перенимать стиль общения и жизни, внутренний облик прежних монахов.
Старцы говорили: «Монах должен всегда, во всех поступках действовать как монах, ходить как монах, вкушать пищу как монах, молиться как монах, даже смотреть как монах». И, действительно, монах должен постоянно себя контролировать, соизмерять себя с монашескими традициями. Все эти истины он впитал в молениях и трудах
 И если нет перед глазами тех, которые видели своими глазами былых подвижников и старцев, то действительно сложно на ровном месте возродить то, что было утеряно
  В Трифонов Печенгский монастырь пришел сам. Поначалу их было всего двое. Но, гляди ж ты, расцвело подворье. Значит, будет жить храм. Только  одно беспокоило его: увлечение о.Владимира хозяйственной жизнью. Монастырь находился на дороге, большом интенсивном шоссе. Не было той благости, так милой его сердцу. Много, ох как много соблазнов было инокам. Многие пришли в монашество: кто после армии, кто с большой дороги, кто злоупотреблял изменением сознания, кто не умел приспособиться к миру, зарабатывать деньги и создать семью, а кто, наоборот, слишком много внимания уделял мирским благам и не находил им правильного применения. Разные были они. Сначала послушники, потом, приняв постриг, монахи. То есть те,  кто не мог властвовать над собой в миру, отдали свою волю в руки игумена, получив новые послушания.
  Старец внутренне не верил им, новому поколению, как бы выразился он по мирскому. Он помнил, что монахи – это самые радостные и счастливые люди! У них осуществляется принцип: человек не имеет никаких попечений. Миряне ломают голову о том, как прокормить семью, купить одежду, заплатить за квартиру, отремонтировать машину или дом – масса суетных и хлопотных житейских попечений. Монах же выполняет небольшую возложенную на него работу: молится Господу и исполняет послушание. И все. Он не имеет больше никаких хлопот, живет той жизнью, которую избрал, и постоянно пытается выполнить завещание апостола Павла: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите». Но его смущало то, что монахи, да и те же послушники постоянно заняты работой. Оставили монахи молитву и стали суетливыми, как миряне. Труд необходим в монашеской жизни, но на первом месте в любой форме монашеской жизни стоит молитва.
Он во многом спорил с отцом Владимиром о состоянии сегодняшнего подворья:- Обеты, которые изложены в чинопоследовании монашеского пострига, для всех монахов одинаковы. Самый главный враг монаха – праздность. Молитва – это и дар, и подвиг. Мало кто умеет в наше время молиться. Если человек не стяжал настоящей молитвы, а стяжавших в наше время единицы, нужно обязательно быть занятым, чтобы в голову «не лезла всякая чушь» и не тянуло на ненужные «подвиги». Человеку, когда он сильно загружен на послушаниях, не остается сил и времени на развлечения и лишние мирские утешения-постоянно твердил он. О.Владимир не перечил ему. Занятый своим, как он говорил послушанием,  он мало интересовался, как живут насельники монастыря, полагаясь на старца, как на духовника.
Когда тот очень давил на него, то в защиту о.Владимир произносил:
-вспомним, что «Христос вчера и сегодня и во веки Тот же».  И потому монашеская гвардия всегда та же. Сущность монашеского служения всегда остается неизменной – это служение Богу, ближним и, конечно, молитва за весь мир.  Потом добавлял: -Монастырь во многом живет по принципу "без искушения нет духовного подвига".
Будучи в монастыре  на беломорье  он несколько раз прочитал Жития святых Русского Севера. Часто белыми ночами он лежал на своей узкой койке с открытыми глазами и думал. Он думал о старцах, этих соловецких сподвижниках, которые шли  на Крайний Север, к «ребрам Северовым». Он знал, что не только богословы, многие  историки и исследователи жизни на Кольском Севере вынуждены признать, что известия об этих краях всегда связывались с владениями «Князя мира сего» «С духами злобы поднебесной». Он даже беседовал на эту тему с Андреем и, нужно сказать, что загнал дипломированного богослова в угол.
«Ребра Северовы» – сила Севера-часто повторял он в духовных беседах и заставлял послушников читать Житие соловецких подвижников. Именно в них подробно описываются виды и образы действий сил бесовских в этих «Пустынных страхованиях». Они являются подвижнику в первые год-два в виде разбойников, черных диаволов, воинов в доспехах, женщин в прекрасных одеяниях или в жутком образе иных слуг князя тьмы. Сначала угрожают и пугают подвижника, требуя покинуть им принадлежащие земли. В дальнейшем возможны и тяжкие побои, и мучения, даже до полусмерти. При таких последствиях неизменно являлась помощь от Господа в виде благолепных старцев (обычно почивших подвижников этих мест) либо светозарных юношей, которые исцеляли и ободряли претерпевшего.
Христианство тяжело внедрялось в Лапландии. Эта  земля всегда с большим трудом и сопротивлением расставалась с мраком язычества, идолопоклонства и страшного колдовства и что очень немногие истинные подвижники выстояли в этой смертельной схватке за души людские. «Только те подвижники, которые в полной мере бесконечным смирением и укрощением своей плоти и небывалой силой покаяния сумели обессилить лютого врага, только им удалось сподобиться святости на этой земле «и спасти вокруг себя тысячи»- неустанно повторял он послушникам, трудникам».- Время не властно над «Ребрами Северовыми».
-«Силы бесовские» не упускают возможности вырваться из-под вечных льдов и горе тогда христианину. Ибо христианин острее чувствует надвигающееся царства мрака и тьмы. Он пошевелился, распрямляя затекшую спину.  Ударил колокол к заутрене. На дворе зашевелилась братия. Начался день.
Андрей
С неба свалился вечер. Плотный темный, как занавес в театре. Все стало расплывчатым, неузнаваемым. Костер догорал. Головешки обуглились. Их словно посыпали мукой. Казалось, огонь умер. Но в доказательство своей живучести из-под чешуек пепла выскакивал кокетливый язычок пламени и схватывал забытую хворостинку. Он алчно сдирал с нее бересту, скручивал в трубочку и пожирал.
Андрей поворошил палкой пепелище. Костер, получив прилив воздуха, вспыхнул длинным пламенем и осветил край озера, где приютился Андрей. Край был черный. Он горбился словно прибитое ветром чудище.
  На сопках зашевелились осины. Они к вечеру всегда становились разговорчивее. Спорили даже с ветром. Но с ним разговор короткий: порыв и в воздухе закружились еще неокрепшие листья, а осины стыдливо прижимали подолы.
Андрей любил костры. Он подолгу сидел возле них, прижав колени к подбородку, и неотрывно смотрел на огонь. Под его мерцающее свечение хорошо думалось.
Он сидел и вспоминал прошлую, такую далекую жизнь. Москва. Их пятиэтажный дом сталинской постройки уютно расположился на станции метро «Сокол». Своей помпезной частью дом попирал Ленинский проспект, а двором соседствовал со старым парком. Своих родителей он помнил, но без особого тепла, так как они, как говорила бабушка, не вылезали из заграницы. Они приезжали красивые, не по-советски одетые. В доме становилось шумно от гостей. Они привозили ему подарки. Он поначалу им радовался, но позже, когда стал старше, принимал их стараясь не обидеть родителей. Ему очень хотелось сходить с отцом на лыжах, посидеть с мамой и почитать сказки, которые он очень любил. Но родителям было некогда. Потом они снова исчезали, и он оставался со  бабушкой. Мальчик он был способный, школа его не тяготила. Даже иностранный язык в спец.школе, куда его определила бабушка, не отнимал много времени. Бабушка часто ходила в церковь. Церковь была небольшая и очень уютная. «Поговорить с духовником»-так обьясняла бабушка свои заходы в храм. Но на праздничные молебны ходила и отстаивала длинные тягучие часы. Он поначалу не понимал бабушкиной тяги к религии, но из-за нежелания обидеть ее, не высказывался. Больше того, как-то пошел вместе с ней, и бабушка представила его духовнику. Им оказался пожилой, очень благообразный мужчина. Если бы не его одеяние, у Андрея сложилось бы впечатление, что он разговаривает со своим дядюшкой. Так ему было легко и просто. Узнав, что Андрей играет на фортепиано, священник очень оживился, и они распели какую-то ноту. Это была церковная музыка, и Андрей никогда не думал, что она может увлечь. Он стал петь в церковном хоре. Тихий и задумчивый от природы, он не тяготел к играм сверстников. Да и юные жители их элитного дома редко появлялись во дворе. Их ждали спец.школы, музыкальные школы, спортивные секции. Священник не проводил никакой работы по привлечению его в лоно церкви. Но не отказывал, когда мальчик просил разьяснить непонятный текст песнопения. Так и пришло понимание церковных книг, а с ним и служб. Как-то само собой он перекрестился. Это для него стало потребностью, как выпить воды, когда хочется пить. Он уверовал в Бога. Это было не бездумное отстаивание служб. Каждая служба доходила до него, пронизывала всю его сущность. К нему пришла Вера.
  В Московский государственный институт иностранных языков он поступил легко. Учился с удовольствием. К этому времени его знания в теологии были обширны и он был даже представлен в Московской епархии. Там заинтересовались молодым студентом института имени Мориса Тореза и привлекли его к работе с заграничными церквами, где сохранились русские приходы. С интересом узнал, что православная русская церковь многим обязана финской. Свидетельством тому служит тот факт, что именно Финляндия позволила сберечь многие наши святыни. Три русских монастыря дали жизнь православию в Суоми - это Трифонов Печенгский, Коневецкий и Валаамский. В 1940 году, во время советско-финляндской войны, более двухсот монахов и послушников Валаамского монастыря перешли на территорию Финляндии, спасая монастырские святыни и свою жизнь от военных ужасов. Несколькими годами позже туда прибыли иноки из Трифонова и Коневецкого монастырей. Уходили, казалось поначалу, ненадолго, но получилось навсегда. Навсегда остались в Финляндии и многочисленные русские святыни. Так, монахини привезли с собой епитрахиль святого праведного Иоанна Кронштадтского, долгие годы окормлявшего Линтульский монастырь. Благодаря переезду остались целыми и спасенными от поругания Коневецкая и Валаамская иконы Божией Матери, великолепная икона Тихвинской Божией Матери, украшенная бриллиантами и жемчугами. Получается так, что именно Новый Валаам явил своим образованием единение всех трех северных монастырей и сохранил их вековые традиции.
  Православие в Норвегию  принесли русские через саамов, коренных жителей Лапландии. В Осло, носившем в те времена название Христиания, имелась как российская миссия, так и небольшая русская колония вокруг нее, возглавляемая консулом Христофором Кристи. Однако, эта община была слишком мала для того чтобы создавать на ее базе постоянный приход. Для отправления религиозных обрядов - крещения, венчания и отпевания – периодически приглашали православного священника из русской церкви в Стокгольме.   Все это интересовало студента, но хотелось увидеть собственными глазами.
Кризис наступил внезапно. Внешне незаметный аккуратный студент третьего курса переводческого факультета отказался сдавать научный атеизм. Он его не не сдал, а просто заявил, что не может сдавать по религиозным убеждениям. Это был взрыв в идеологическом центре. Скорый на руку деканат поторопился отчислить студента. Но за него вступилась московская епархия. Дело приняло окраску нарушения конституционных прав и партийные органы института быстро сообразили что к чему. Итогом всей этой истории было собеседование по научному атеизму и переход на вечернее отделение.  Андрей стал работать в отделе внешних сношений Московской епархии и укоренно заканчивал Загорскую семинарию. Позже наступил черед академии. Он изучал теологию, уставы зарубежных церквей. Изучал католицизм, его конфликт с протестанизмом. Тщательно, уже с позици будущего ученого-богослова изучал православие. Увлекся иконописным делом. Неплохо рисовал сам. Он не видел особого смысла в иконе как предмете религиозного культа. Русский человек ищет образ, а не понятие. Отсюда в России такое поклонение перед иконами. Святые иконы воздействуют на память русского человека, на разум, на чувство прекрасного. Они нужны православному в молитве, он их почитает и любит, но не молится иконам.
Православие знает лишь одного Бога во Святой Троице, а иконам, как и другим священным предметам, они воздают почитание, которое им подобает по тому, что на них изображено, что они означают и откуда происходят. Почитая образ Божий, православные поклоняются Самому Первообразу. Андрею больше нравилась сама история жития святых. Он сравнивал иконопись с античной историей. Подолгу простаивал в Третьяковской галерее перед старинными иконами и искренне удивлялся малолюдности залов.
Андрей часто вспоминал, как его пригласил в свою мастерскую ортодокс-иконописец. Он зашел в комнату, переделанную под часовню, и обомлел. Такого он никогда не видел. Это была белая комната, стены которой плавно переходили в сводчатый потолок. Пол был сделан из черного камня. Посредине стояло несколько икон, больших, выполненных мастерски в золотисто охровых тонах. Чувствовалась преемственность владимиро-суздальской иконописной школы. Посередине, между иконами стояла кованая из черного металла калитка с золотой инкрустацией входа господня в Иерусалим. На задней стене- фрески двенадцати апостолов. Чугунная люстра и такой же подсвечник. Андрей понял, что здесь живет Бог.
Он давно задумывался о устаревших традициях оформления церкви. Это самоварное золото, купеческие завитушки, рюшечки. Все это отдавало плохим оперным театром и безвкусицей нуворишей. Простор нужен, свет. Тогда будет являться Бог.
Многое в православии заставляло задумываться Андрея. Почему нельзя вести церковные службы на светском, то есть современном русском языке? Почему не перейти на новый календарь? Не отмечать единое рождество Христово?
-Ортодокс, ты, Андрей-как-то заявил ему священник-духовник. Он долго слушал исповедь Андрея, сопел, мял бороду в кулаке. Наконец не выдержал:
-Запомни! Новоделы приходят и уходят, а православие стоит незыблимо. А все потому, что дисциплина в церкви как в крепостном праве. Много было таких мыслителей, но церковь не могла терпеть их ересь. Посему и на Соловки ссылала, и в казематах гноила.
-Как же католики, батюшка-не выдержал Андрей и прервал духовника.
-Эко ты как сказал-нахмурился священник-это уже ересь.
-Но Бог един, батюшка. Просто люди идут к нему разными путями-добавил Андрей. Священник нахмурился:
-Послушай, сыне, это уже не любопытство. Это сумятица у тебя в голове. Как же ты с такой кашей в голове паству окармливать будешь? Как станешь нести слово Божье?
Андрей молчал. Что он мог сказать старому духовнику. Тот знал его с детства. Определил в семинарию, рекомендовал в академию. И вот на тебе: доучился отрок.
Сентябрь дал о себе знать пастельным великолепием красок. Забагрянели сопки, засинели озера. В них смотрелись белоснежные хлопья облаков. Воздух стал прозрачным
. Старик-келарь, опираясь на посох, смотрел на угасающую красоту выцветшими глазами и повторял: «Благодать-то какая кругом! Слава тебе, Господи!».
Андрей поднял глаза от костра. Вслушался. Тишина облепила его. Вязко, плотно. Как бывает только на Севере. Не слышно даже было звона мошки, этого исчадия Заполярья. Андрей подбросил несколько березовых коряг. Взметнулась седая пыль, и дремавшее под сизой коростой пламя, вырвалось и сладострастно облизало коренья. Свернулась от последней боли береста и вспыхнула. Мгновение- и только черная короста на некогда белом стволе. Пламя алчно сверкнуло глазами и стало алчно пожирать плоть.
-Все бренно-невесело усмехнулся Андрей. Снова взьерошилась память. Снова выплыл разговор с настоятелем. Вроде ничего не изменилось: все та же ровность, доброжелательность. Но что-то ушло. Появилась настороженность у старика, что вновь выскажет Андрей что-то богопротивное. Где тот отрок, что смотрел на учителя ясными глазами, ловил каждое, его пастыря, слово? Андрей чувствовал, что внутри старика зреет протест по высказанному, но не пришло время высказаться. Но он придет, непременно придет. Не сможет учитель оставить своего ученика с сомнениями один на один. Он был прав. Дождался таки.
-Андрей- как-то после заутрени обратился к нему духовник:
-Знаю, что готовишься ты к постригу, чтобы чин ангельский принять и по лестнице архипастырской двигаться. Похвально. Но вот что я тебе скажу. Погоди с постригом. Успеешь еще карьеру богословскую свершить. В монашество рукоположиться. На севере монастырь восстанавливается. Трифонов Печенгский.
-Поезжай туда послушником. Послужи Богу на «Ребрах Северовых». Человечество оттуда взошло. Поклонись могилам павших, убиенных невинно. Место там намоленное. Тебе на пользу будет.
Андрей вздрогнул. Чем- то ветхозаветным, повяло от речей священника: Печенга, Трифонов монастырь, Ребра Северовы.  Но не сильно удивился. Время такое пошло, бездуховное. Власти заметались, природа пустоты не терпит. Нужно было брешь в идеологии заполнять. Как сказал Вольтер: «если бы Бога не было, то его следовало бы выдумать». Вот и кинулись в религию. Погнали клубы, больницы из культовых зданий и стали их передавать церкви. Не зря священник обратился к нему, ох не зря. Нужны Сергии Радонежские стране, нужны.
-Север ; хранилище русской духовности- Продолжал духовник.- Не только фольклор, книжность, иконопись, зодчество сохранил он. Вернее, все это сохранилось там благодаря неиссякаемому источнику русской духовности ; тем самым родникам веры, которые, не иссякая, не замерзая, струились в дальних пустыньках, в скитах, у лесных часовенок. Дело веры было для Севера первым делом, с образом Спаса он заселялся и жил.- Духовник заметно волновался.
  -Подвижники поморские названы нами строителями северорусскими не просто по созиданию ими монастырей, церквей, а по строительству духовному.
И ныне, когда многие думающие русские люди обращают свой взор к Северу и прозревают его значение в будущих судьбах России, столь неоценимы для нас исторические и вневременные основы, заложенные трудами наших скромных, тихим светом сияющих поморских праведников. Северные подвижники овеяны для нас особенной теплотой, они близки народному пониманию святости. В трудах своих они подобны крестьянину-поселенцу, также умело владеют топором, рубят хижину, расчищают лес под пашню, взрыхляют землю мотыгой, также живут они среди первозданной природы ; среди лесов, у реки или озера, в общении с тварями земными ; они неотделимы от окружающего их прекрасного Божьего мира. Русская северная святость имеет совсем иной духовный настрой, чем тяготеющая к Византии святость Киевской Руси. Южнорусские святые скрывались от мира в узость, в пещеры, в затвор. Северный святой определим иным словом ; простор. Он живет среди русских просторов, в постоянном движении, в деятельности, в общении с людьми и природным миром.-Он смолк испытующе глядя на Адрея.
-Хорошо, отче-неожиданно быстро согласился Андрей и склонил голову. Батюшка осенил его крестным знаменем.
  Его решение вызвало негативную реакцию в отделе внешних сношений московской епархии, где служил Андрей. После пострига ему открывалась карьера, о которой было  можно только  мечтать молодому богослову.  А он в ТрифоновПеченгскую пустошь! Андрей вспомнив, невесело усмехнулся. И вот он здесь. На Севере дальнем…Сидит как Андрей Рублев у озера, жжет костер. Озеро не шелохнется. Смотрит на него черным прозрачным оком. Только клубы внутренние в нем клубятся Прямо квадрат Малевича. Андрей расправил затекшую спину, сел удобнее. Земля здесь действительно древняя, российская. Но вот ведь русский человек! Бесшабашнее его трудно найти. Потерял часть своей землицы. Перед отьездом он изучил житие преподобного Трифона Печенгского. Построенный в 1533 г. монастырь являлся оплотом православной веры на крайнем Севере. В 1589 г. шведское войско из крестьян Остерботнии под предводительством Везайнена перешли Лапландские горы и разорили Печенгский монастырь. В монастыре крестили и учили грамоте лопарей. При возникновении споров с датчанами, а позднее и шведами, о границах Московского царства в Лапландии, монастырь был непререкаемым аргументом о принадлежности этой земли русским. Монастырь отмечался на европейских картах 17 века как ключевой объект на границе России с Норвегией. 116 монахов убиенных здесь упокоились. Да только ли они. Рядом полуостров Рыбачий. Старец в прошлом году сказывал, что ездил туда, поклонился всем, кто нашел успокоение в гранитных камнях Муста-тунтури. Не пропустили немца русские люди. Хотя как русские, советские больше. Каких только национальностей не было, а все полегли за интересы земли Русской. Память нужна, увековечить подвиг их нужно. По сути, они те же иноки печенгские, что под алтарем лежат.
Нужна единая память, без штампов и идеологии. Вон директор комбината «Печенганикель» никого не спрашивал, интервью не давал, а просто благоустроил военное кладбище под Линахамари. Восстановил и привел в божеский вид кладбище немецких горных егерей. Хваленых «Эдельвейсов», которые так и не прошли к Мурманску. Лежали они неприкаянные, позабытые людской памятью. А он взял все и возродил. Даже памятник небольшой поставил. Мало этого. Туда уцелевшие и выжившие ветераны войны приезжали. По приглашению. Андрей видел этих «Эдельвесов». Каждому под восемьдесят. Рядом с ними воины Полярной дивизии. Все плакали и в пояс кланялись директору комбината. Кланялись за память. А он даже не православный. Иудей и вера у него другая. Поди ж ты. Такое дело сделал. Нет, что –то должно быть над религией, общенациональное, космическое. Андрей вспомнил богословские диспуты, вспомнил многоликость Бога, но его единую суть. Именно здесь, на Кольском полуострове, на полуострове Рыбачьем почувствовал он эффект «ребер Северовых». «Ребра северовы» – сила Севера. То есть сила демона, «ибо демонская сила всегда подразумевалась под именем Севера». Такое определение Кольского полуострова и районов, к нему прилегающих, вовсе не является удачной метафорой. Многие серьезные историки и исследователи жизни на Кольском Севере вынуждены признать, что известия об этих краях всегда связывались с владениями «князя мира сего» «с духами злобы поднебесной». Он задумался, обхватил колени и положил  на руки голову. Думалось легко. 
-Андрей-раздался звонкий мальчишеский голос.
-Нашел- улыбнулся Андрей и крикнул в темноту: -Я здесь! Прижился мальчишка в монастыре. О доме даже не вспоминает
Бог! Бог! Если ты есть, почему не прекратишь смуту на Руси, которая породила беспризорщину. Он еще в Москве нагляделся на последствия так называемой демократии: нищенство в метро. Голодные пенсионеры, обездоленные дети. И это после реформ! Снова неразрешимый вопрос: « Что с тобой Бог! Куда ты смотришь!». Сверху, осыпая камни, слетел Данилка.
-Вот ты где. А я тебя ищу- быстро проговорил он. Уселся на корягу, вытащил из-за пазухи ломоть хлеба, разломил его и половину протянул Андрею. Они нанизали хлеб на прутики и стали ждать, когда пламя поджарит на кусках золотистые корочки. Молчали.
-Как в школе-так, чтобы поддержать разговор спросил Андрей
-Нормально-отмахнулся от вопроса Данилка.
По берегу поплыл вкусный хлебный запах. Кусочки зарумянились, и друзья с хрустом уписывали хлебную благодать.
-Андрей-неожиданно спросил Данилка: -ты норвежский язык знаешь?
-Нет-удивленно ответил Андрей:-Зачем тебе? Он посмотрел на Данилку. Мальчишка сидел в темноте. Только глаза его светились тревожным влажным блеском.
-А в Норвегии был-проигнорировал вопрос мальчишка.
-Нет, не был-вздохнул послушник.
-Жаль-неожиданно вынес вердикт Данилка. Андрей извиняющее развел руки: -Зачем тебе норвежский-повторил он.
-Сегодня в школе делегация была, норвежская-пояснил Данилка. Из комунны…комунны…Вот ведь забыл-воскликнул он.
-Сьер-Варангер-подсказал Андрей.
-Точно –воскликнул Данилка: -именно с нее.
Опять помолчали. Хлеб был доеден и Данилка веткой ворошил чешуйки пепла в костре.
-Андрей-вновь спросил он:-Почему мы свой социализм разрушили, а норвежцы его строят? Вот тут-то Андрей и замер: «Устами младенца глаголет истина»-подумалось ему. Плохи у нынешней власти дела, если после реформаторства даже дети видят, что сделали со страной.
-С чего ты взял-как-то искуственно переспросил Андрей
-Учителя между собой разговаривали-пояснил Данилка. Еще они говорили, что норвежцы нефть свою продают и деньги на счета будущих поколений откладывают, а у нас новые русские всю страну разворовали. Андрея поразило, как спокойно говорит мальчишка о таких пороках как воровство. Он не возмущается, а говорит как о норме.
-Сьездить бы туда и посмотреть, как люди живут-мечтательно проговорил Данилка
-Да, неплохо было бы-согласился Андрей.
Гулко ударил колокол. Его эхо растелилось над озером, расшиблось о гранит берегов и вернулось обратно, изрядно притихшим.
-Э, брат, да мы вечерню опаздываем. Вот нам от старца нагорит!-воскликнул Андрей. Большому колоколу вторили малые. Их брызги тонули, падая в воду. Друзья подхватились и побежали на подворье. К их удивлению в братней комнате сидел старик-келарь. Он перелистывал книгу. Его сухие губы прошептали: «Знатная книга». Он поднял голову на вошедших.
-Ты где взял такую книгу-спросил он Данилку
-В библиотеке, в школе-с недоумением сказал Данилка.
-Это «Кола»-ответил Данилка на немой вопрос Андрея. Андрей покачал головой, дескать, не читал, но спросил: - Кто автор?
Старик не торопясь закрыл книгу и на обложке прочитал: По-ля-ков. Бо-ри-с. Андрей призадумался на миг: «Нет, не знаю».
-Знамо дело, что не знаешь, коли не читал-снашмешничал старец. Он погладил кнгу рукой:-Славная книга, славная- повторил старик: -про наши края написал. Да как толково.
Вдруг спохватился:-А вы чего здесь стоите.- Вечерня, поди уже началась и стукнул посохом.
В церкви собрались присутствующие в обители. Их было мало. Они стояли небольшой группой и молились. Андрей присоединился к молящимся. Данилка занял свое привычное место и слушал. Слушал молитвы, которые неслись от амвона и думал, думал.
Вечерняя молитва закончилась. Братия разошлась, а Данилка, покрутив головой, увидел Андрея, который сидел на сложенных бревнах и разговаривал с недавними послушниками. Они приехали  с Троице Сергиевой лавры. Это были учащиеся семинарии, у ни было послушание в Трифонов Печенгский монастырь. Они изучали кольских святых и развитие христианства на Кольском полуострове. Что-то вроде дипломной работы, как сказал Андрей. Он подошел поближе к разговаривающим, и услышал:
-Не пойму я, брате, как такие душегубы могли стать святыми-говорил высокий худой юноша с прямыми светлыми волосами.
-Покаялся и пришел к Богу-спорил с ним второй, с небольшой редкой бородкой. Он был степеннее своего товарища, молчаливей. Андрей их не перебивал.
-Не забывайте, что они канонизированы только на местном Соборе. Это местные святые-подал голос Андрей.
  -Потом, братове, а может канонизация быть символом святости?- вдруг оборонил Андрей:- может это акт политический. Семинаристы не понимающе посмотрели на него.
-Годы должны пройти, годы-сказал Андрей. Только когда сохранятся в памяти людской навечно, их деяния, только тогда можно вершить Собор и причислять их клику святых.
-Это ты про царскую семью намекаешь?-недоверчиво спросил высокий.
-Да разве только о ней вещаю-отмахнулся Андрей. В системе дело, в действии.
-Кстати, а чем святость царской семьи-неожиданно вопросил он спорящего: -Что за терновый венец они приняли? Да, было убийство. Гнусное убийство женщин, детей. А разве император встал за землю русскую, разве он за нее мучения принял-загорячился он.
-Государь, а престол бросил. В такую минуту. Это ж, как мать, которая бросила своего ребенка, достойна осуждения, а мы его в святые!
Семинаристы потрясенно молчали. Они с уважением относились к Андрею, видя в нем будущего богослова, методолога теологии. И вдруг такое! Они, потрясенные, тихонько разошлись. Андрей, подпер голову ладонями, задумчиво уставился в одну точку.
-Опять не то сказал. Напугались семинаристы. В их глазах это же ересь. Не-то! Не-то. По другому нужно говорить. Убеждать нужно –думал он.
-У каждого свое предназначение-повторил Андрей слова, вспоминая разговор с деканом академии: «У тебя дар слова. Ты утишить можешь».
-Значит не могу-думал Андрей
Но почему нужно соглашаться со всеми. Даже с церковными догматами. В постоянном благоговении верующий жить не может
-А ведь ты, Андрей, в бога не веришь-скорбно сказал духовник. Андрея передернуло от таких слов.
-Я не то, что не верю-подумал Андрей.- А если его просто нет! Ему стало страшно от такого открытия в себе. Одно дело рассуждать, спорить, но другое дело признаться в том, что давно мучало. Его сорвало с бревен, и он быстро прошел в храм. Там никого не было. Он опустился на колени и стал шептать слова молитвы.
-Грешен, грешен господи-шептал он. Его черная мягка бородка становилась влажной от непроизвольно текущих слез.
-Грешен я грешен-шептал он.
Спас скорбно смотрел на него и, казалось, вещал:
-Кто их взвесит грехи наши. На каком безмене. Искус тебя охватил раб божий. Чем ближе к богу, тем больше искушение….
-Накажи меня господи, верни в лоно свое, стадо твое-молил Андрей.
-Ладно, сказал господь, но больше так не делай. Помни: -Гордыня все-таки грех.

Данилка
Старец придумал Данилке послушание: собрать всю щепу возле бревен, которые обтесывали трудники. Старик ревностно следил за стройкой и требовал, чтобы вся древесина, которая была не в ходу, собиралась в поленницы и короба.
-Зима она долгая-говорил келарь. Отопление в монастыре было печное, а отопительный сезон длительный. Данилка шмыгал между мужиков-подрядчиков и собирал большие лоскутки щепы. Мужики беззлобно подшучивали над ним. Это были ушлые шабашники с Украины, которые приехали на Север: «Зарабатывать гроши», как говорил их старший. Старик-келарь частенько шумел на них, ссорился из-за высоких расценок, стучал посохом, но терпел. Плотники они были отменные.
  Кроме шабашников в монастыре работали трудники. Они были разные, эти трудники. Были пришедшие по собственной воле из Мурманска. Они использовались на вспомогательных работах. Это были дядьки, которые проводили свой отпуск в трудах. Работали наравне с подрядчиками, которые получали за работу деньги. Ходили на все службы. С ними было интересно. Они много знали, часто общались с о.Владимиром, Андреем.
Вот и сейчас, устроив перекур, они сели на бревна и лениво переговаривались. Потом, причем это было всегда, перешли на политику. Данилка замечал, что разговоры взрослых всегда переходят на политику и положение в стране. Мужики-подрядчики просто матерились и несли на чем свет стоит президента, чубайсовщину. Упоминали Гайдара. Трудники из Мурманска были интеллигенты. Они разговаривали, но без оголтелого спора. Но одно не понимал Данилка из их споров: куда идет страна.  Что с ней стало. Данилка не раз задумывался, что же произошло в некогда могущественной и огромной державе. Он помнил жизнь раньше. Не роскошную, но сытую и пристойную. Они занимали с матерью комнату в коммунальной квартире, но мать показывала на строящийся район и говорила, что совсем скоро сдадут жилье они получат новую квартиру. Старую комнату даже не ремонтировали. Знали, что выселяют весь дом, как выслуживший свое время. Мать работала на рыбокомбинате. Уставала, конечно, но получала зарплату, и они жили неплохо. Данилка помнил, как приходила мать, уставшая и от нее пахло рыбой. Они неторопливо ужинали, обсуждали прошедший день. Потом  смотрели старенький телевизор. Мать клала голову на валик дивана и дремала. Данилка закрывал ее пледом и шел на кухню мыть посуду. У окна стоял их сосед, дядя Вася, и курил в форточку. Они обсуждали любимую команду «Север» и расходились. Мать спала, а Данилка, включив настольную лампу, делал уроки. Все казалось таким прочным незыблимым.
Данилка даже ездил в Адлер на море. Он любил море. Оно похоже на людей.  На севере оно похоже на мурманских рыбаков. Сдержанные, неторопливые, они шли на вахту, и у Данилки сжималось сердце от их синих тужурок и форменных фуражек. Он уже твердо решил, что после восьми классов пойдет в среднюю мореходку.
Вдруг в стране пошли изменения. Появились талоны. Их окрестили карточками. Карточек становилось все больше, почти на все товары. В телевизоре замелькал интересный дядька с родимым пятном на лбу, который все говорил говорил… Данилка не понимал о чем так задорно вещал дядька, но народ слушал. Дядя Вася, сосед Данилки по коммуналке, длинный и тощий, хлопал себя по коленям, обтянутыми старыми тренировочными шароварами, и восклицал: «Вот дает, …Вашу мать! Так их! Так их!» Кого он так поминал, Данилка не понимал, но события стремительно разворачивались. В воздухе разносились слова: демократия, рыночная экономика, потом- мудреное слово -приватизация.
  В школе вообще сошли с ума: построили школу на линейку и с пионеров сняли галстуки. Было что-то постыдное в этих действиях. Дети опустили глаза, а преподаватели как-то быстро уходили. Все вели себя так, словно совершили что-то грязное непристойное.
 На их улице возникли многочисленные ларьки с невиданными раньше товарами. Все в хрустящих ярких обертках. В магазинах опустели полки. На рыбокомбинате начались перебой с зарплатой. Мать приходила расстроенная и говорила, что не знает, как жить дальше. Прячась от Данилки, она вытаскивала из одежды  ворованную  треску, чтобы приготовить что-нибудь на ужин. Потом они долго сидели с тетей Тасей на кухне и горевали. Та была в таком же положении: им перестали платить зарплату.
-Слава Богу, сыта-говорила тетя Тася. Работая санитаркой, она подкармливалась на больничной кухне. Женщины плакались друг другу, а дядя Вася, непривычно трезвый, нависал над ними коромыслом и, чадя немыслимо вонючей папироской в форточку, помалкивал. Ему нечего было сказать. Его фабрика приказала долго жить, и он оказался безработным. Стыдно признаться, но он, старый рыбак, проходивший всю жизнь в море, оказался выброшен за борт безжалостными новыми собственниками. Он поначалу стеснялся ходить по улицам в надежде случайного заработка, но, видя, как люди осваивают новые для себя занятия, такие как сбор бутылок, металлолома, присоединился к ним. Он уже не матерился как ранее, глядя в телевизор. Он молчал. Похоже, старый рыбак осознал, во что превратилась провозглашенная Горбачевым перестройка. Его просто обокрали. Цинично, безжалостно. Да и стыдно признаться: свой ваучер он просто пропил.
Данилка видел понурую мать, ссутулившегося соседа и понимал, что происходит что-то страшное. Даже в их мальчишеской жизни произошли изменения. Они уже не гоняли мяч на пустыре, а слонялись по улице в поисках пустых бутылок, цветного металла. Старшие бессовестно обирали младших. Подростки сбивались в стаи и делали налеты на овощебазы, чтобы разжиться картошкой и напечь ее на пустыре. Какая уж там школа! Что бы с ним было, если бы его не подобрал отец Владимир!
Пролетело короткое полярное лето с его белыми ночами. Данилку неожиданно отправили в школу. Пацаненок привык к вольной жизни и не сразу сообразил, чего от него хотят. Старец развернул пакет и показал синюю форму: «Ну-ко примерь».
-Зачем, отче-опешил Данилка.
-Как это зачем? А щколу в рванье пойдешь! Чай не бурсак-отрезал келарь.
-В какую еще школу-до Данилки стал дохолдить смысл происходящего.
-В какую-какую. В поселковую. Ты что решил неучем прожить-прикрикнул старик.
Так и начались для Данилки будни. Учился он жадно, и скоро догнал своих сверстников. Он уже привык к строгому, но такому понятному монастырскому распорядку. Его не угнетал ранний подьем и заутреня. От него не требовалось молитв и присутствия на службе. Он стоял и вслушивался в церковную скороговорку и до него стал доходить смысл сказанного. В школе к нему приклеилась кличка «Монах». Но Данилка быстро определился с обидчиками. Опыта уличных боев ему было не занимать. Очень скоро рафинированные мальчики из класса поняли, что не только один на один, но и группой им не совладать. Данилка дрался зло. Он дрался не в банальной мальчишеской драке до «первой крови». Данилка вкладывал в силу кулака всю свою злость за нанесенные жизнью обиды. Он умел бить больно. Противники в страхе разбегались. Итогом был заход в кабинет к директору и обещание поладить с классом. Но том и порешили. Класс молча терпнл его. Но Данилке было не интересно со своими сверстниками. Обмен входящими в обиход видеокассетами его не интересовал. Глазеть на ларьки с различными заморскими «жвачками» ему было без надобности. Закончив занятия, он спешил домой. Так он называл подворье и включался в работу. Куда он себе позволял заходить, так это в библиотеку. Читал жадно, безсистемно. Но вскоре определились пристрастия: история. История всего: культуры, религии, географических открытий. В голове возникала каша. Вот тут-то и пригодился Данилке Андрей. Тихий, замкнутый послушник привлекал пацаненка. Он обстоятельно и толково отвечал на его бесчисленные «Почему». Доставалось и о.Владимиру. Устав от мирских забот и трений с цивильными властями он с удовольствием беседовал с любознательным пареньком. Особенно много он рассказывал ему о истории Кольского края, которым сам увлекся. Данилка и слыхом не слыхивал о Трифоне Печенгском, Варлааме Керекском, Феодорите Кольском. Он жадно впитывал рассказы о.Владимира о поездке в Норвегию.
Много нового узнавал Данилка через житие святых, но не нравилось ему в силу мальчишеского нигилизма, что все сводилось к Богу.
-Ты бы хоть лоб перекрестил, нехристь-легонько шлепал мальчишку по лбу духовник.
-Зачем?-искренне удивлялся паренек. Хотя он уже не удивлялся, когда монахи перед едой читали молитву, а один из иноков или послушников во время еды читал выдержки из Евангелия. Особенно его удивляло, что человек «Раб божий».
-«Почему?» недоумевал мальчишка. Он помнил свое унизительное рабство у старших мальчишек, когда мыл машины. У него отбирали заработанные деньги, оставляя копейки. Били, если он пытался не отдавать честно заработанные копейки.
Он читал историю древнего Рима. Взахлеб прочитал «Спартака». И снова вопросы. Почему он «Раб божий». Вон у Горького по литературе: «Человек-это звучит гордо». «Я-человек»-кричал Маугли.
Что мог обьяснить старик-келарь любознательному пацану. Ровным счетом ничего.
-Ты кулаки не больно распускай-ворчал старец, когда приходили известия о уличных «подвигах» мальчишки.
-Они же первые начали-защищался Данилка.
-Ты терпи. Христос терпел…-начинал старец.
-Ага, и нам велел-перебивал его малец.
-Ты не перебивай, неслух-негодовал келарь
-Отче, ну не пойму я заповедь Христову, что когда тебя бьют в левую щеку, нужно подставлять правую-не унимался Данилка. На помощь старцу приходил богослов Андрей, но и его теория непротивления злу не нравилась Данилке. Привыкший кулаками защищать себя он не принимал их учение. Данилка не понимал, как можно не сопротивляться злу. После того как он прочитал «Житие Трифона Печенгского» и причину гибели монастыря от шведских финнов под предводительством Весайнена, то был возмущен «последователями» Трифона, который запретил монахам принять честный бой с нападавшими и обязал их молиться. Он вновь перечитывал страницы, где остерботтенские «немцы» напали на монастырь. Данилка явно представлял ворвавшихся на подворье. Один из монастырских богатырей, инок Амвросий обращается к игумену: «Благослови, отче, воополчиться на брань, дать бой супостату». Но старец был тверд в своих убеждениях: «Нет, братия моя, это свершилась воля Божия, о ней предрекал нам преподобный отец наш Трифон, и нельзя тому противиться. Молитесь, братия, готовьтесь принять венец мученический». И стал на колени пред Царскими вратами. За ним, верная обету послушания, опустилась на колени вся братия. А двери уже трещали под топорами нападавших.
Старец как мог обьяснял мальцу силу убеждения, силу послушания. Он прочитал ему слова умирающего Трифона: « Будет на сию обитель тяжкое искушение, и от острия меча умучатся многие.но не ослабевайте, братия, упованием на Бога Не оставит Он жезла грешных на жребии своем, ибо силен и паки обновит Свою обитель».
-Ну и что?-смотрел на старца голубыми глазами мальчишка: -Все одно не пойму почему они не защищались.
Что мог сказать старец пареньку, не воспринимающему готовности пострадать. Пострадать за решимость принять божью волю, понять чувство привременности земного бытия. Не понимал Данилка, что игумен вывел свою братию не с коварным Весайненом, а с самим князем тьмы, с «духами злобы поднебесными». Да что там Данилка! Многие иноки, воспринявшие слово Божие не понимали главное в жизни христианина-то самое исповедание Христа, что идет до самой смерти и побеждает ее. А тогда, несколько веков назад, братия монастыря, от безусого послушника до седого старца не дрогнула, не цеплялась в страхе за привременное сие бытие, а исполнила главный обет иноченства-послушания духовного и смирения пред волей Божьей.
-Деда, а ты воевал?-вдруг совсем по мирски, как любопытный внучонок, спросил его Данилка.
-Воевал. А как же! Вся страна воевала-недоуменно ответил старец. Он растерялся от такого вопроса, так как ни с кем он не делился фронтовой юностью.
-А почему ты перед немцами на колени не встал? –влепил ему вопрос строптивый мальчишка и поставил в старца в тупик.
-Прости его, Господи-молился вечером старец перед иконой Трифона Печенгского:-мал он еще, неразумен. Пророческие твои слова, Господи: «Силен Бог и вновь восстановит обитель сию».
Через несколько дней Данилка сидел у печки и звонким мальчишеским голосом читал красивую легенду. Библиотекарь перерыла весь свой фонд, но нашла несколько книг по истории Лапландии. Старец сидел как всегда прямо, держа спину. Руки покоились на посохе. Он слушал Данилку:
-О злодейском убиении братии Печенгского монастыря из глубины столетий дошла до нас легенда. Она очень красивая и в то же время печальная-звонким голосом начинал малец:
«Дело было под Рождество в 1589 году. У самого моря, в одном дне пути от Печенги, поставил свою вежу кочевой лопарь – владелец оленьего стада. Звали его Иваном, и окрестил его сам Преподобный Трифон. Только крестился он из жадности, ожидая даров и не получив их, питал большую злобу и на Преподобного, и на самого Бога.
В этом году его олени издыхали от бескормицы. Иван стал думать, как ему наверстать убыток. И надумал он отправиться в Норвегию и предложить морским пиратам довести их до Печенгского монастыря, чтобы ограбить его. Разбойники с радостью согласились, вооружились, запрягли упряжки из оленей и приехали в Печенгу в самый день Рождества.
В монастыре 51 человек братии и 65 послушников прежде чем приступить к трапезе открыли святую книгу, чтобы прочесть поучение. И тут увидели с ужасом, что там кровавыми буквами появилось поминание по вновь преставившимся убиенным и следовал список их имен. Настоятель велел идти в церковь и пасть перед иконами. В это время разбойники подожгли церковь со всех сторон. Иноки хотели защитить обитель, сразившись с разбойниками. Но настоятель сказал, что на это Божья воля, об этом Преподобный Трифон упоминал перед кончиной, а потому нельзя ей противиться и необходимо беспрекословно приготовиться принять венец мученический. В следующее мгновение ворвались разбойники. Все иноки, не поднимая головы и с молитвой на устах , приняли мученическую смерть, не сказав ничего о монастырских деньгах и рухляди. Разбойники нашли очень мало, т.к. монахи, придерживались скромной жизни. Боясь сгореть, злодеи вышли из обители и стали делить добычу. Ивану досталась серебряная Святая Чаша.
Стоя на скале, разбойники ожидали, когда сгорит храм, но огонь пылал кругом, не трогая деревянные церкви. Вдруг в воздухе над пылающим монастырем показались три белоснежных лебедя. Опешили злодеи. А лебеди поднялись высоко в небо и разлились золотым кругом, загоревшимся ярче пожара. Затем из пламени стали взлетать одна за другой 116 белых птиц. Они поднимались вверх и сливались с кругом. Испугавшись, бросились разбойники в свой родной край. Долго неслись они. Вдруг на самом крутом месте все полетели в пропасть. Иван упал последним на своих окровавленных спутников. Кругом целая стая волков рвет еще живых и пьет кровь. Иван с силой выхватил нож и, поражая волков, в ужасе кинулся по ущелью. Долго бежал и вдруг увидел высокий и широко бьющий из земли ключ. Зачерпнул он серебряной монастырской Чашей воды и поднес к губам. Но вода оказалась теплой, красной. Попробовал – кровь! С ужасом бросил он Чашу в ручей. Но вот из ручья поднялся водяной столб и бережно понес ее к небу. Как солнце горела в воздухе Святая Чаша. Сам Господь взял Чашу на Свое опять святое лоно. С ревом и грохотом обрушился вниз поднявшийся до неба водяной столб, охватил Ивана, завертел и втянул в подземную пучину…
В Норвегии говорят, что есть бездонное озеро, воды которого до сих пор имеют красноватый цвет. Никто – ни человек, ни дикий олень не пьют эту, словно окрашенную кровью воду. А с середины озера поднимается большой желтоватый камень, имеющий форму чаши. Не водится в этом озере рыба, и не живут на нем птицы. Оно не замерзает и зимой. Только раз в году – на Рождество – прилетают к нему три белоснежных лебедя, плавают в его воде, садятся на камень, затем поднимаются и исчезают на глазах…».
В братней комнате стояло долгое молчание. Каждый осмысливал услышанное. Для трудников это была красивая легенда, для монашествующий братии-образ поклонения.
-А ведь их не просто из-за денег убили-раздался чей-то голос. Это заговорил пожилой трудник, который в свободное время приезжал их Мурманска и охотно работал на монастырском хозяйстве. Братия повернулась в его сторону. Даже старец и тот приподнял голову. Голос продолжал:
-Я так думаю, что строительство Трифонов Печенгского монастыря было костью в горле для шведов. Монастырь вырос в Лапландии для противодействия пропаганде католиков, лютеран и раскольников и для распространения православия среди лопарей. Трифон начал свою деятельность в пустыни у горы Спасительной, а закончил Нейденским погостом в самом Финмарке. Вспомните крещение лопарей в реке Паз. Чем не крещение Руси Владимиром-красное солнышко.- Голос замолчал. Потом снова раздалось:
-Это политика. А политика в любое время отдает грязью, убийствами. Конечно, финские шведы ограбили монастырь. Но заметьте, они все спалили. Это не в традициях средневековья. Задача была уничтожить все: главное, дух православия. Чтобы ничего нельзя было восстановить. И они своей цели добились. Лопари, еще не окрепнув духом христианства, снова остались со своими идолами. Лопарям вообще с окормлением не повезло. Они так и  не смогли расстаться со своим темным миром, и всегда  пытались сочетать: сначала в храм пойти, а потом жертву на своем родовом капище принести. Каким-то образом принести причастие во рту - оленя покормить, чтобы стадо больше было. Неслучайно лопари, приобрели славу закоренелых язычников - так повседневно и буднично общались они с «духами злобы поднебесной». Ни один народ на земле не занимается столько волшебством и чародейством, как лопари.- Голос снова замолчал. Слышно было как потрескивают угли в печке. Пламя вырывалось любопытными языками и облизывало чугунную дверцу. Причудливые тени метались по бревенчатым стенам братней комнаты, делали лица людей странными неузнаваемыми.
-Откуда ты, мил человек, это знаешь-спросил тихим голосом старец.
-А я местный, из поморского рода-отозвался голос: -Предки жили в колонии, что возле Девкиной заводи, потом в Мурманск перебрались. Бабка у меня была, царство ей небесное, так как начнет рассказывать-заслушаешься. Мал был, глуп. Записывать все нужно было. Вырос, заинтересовался, читать стал. Да уж больно мало литературы.
-Ты расскажи, что знаешь-попросил кто-то. Не, знаю получится ли. Уж больно я разсказчик плохой.-поначалу отнекивался трудник. Но присутствующие настаивали. Снова полился неторопливый, характерный поморский говор:
Лопари помнили Трифона, но продолжали жить, как жили раньше, в этой вотчине князя тьмы. Повседневно и буднично они общались с духами нечистыми, со всеми своими проблемами обращались к ним. Они должны быть при нем, духи - помощники, допекать его советами, просьбами. Лопарь он не лопарь, если он не стал нoйдой - колдуном. Он состоялся как личность, если полностью овладел этим искусством и пользуется помощью духов нечистых в своей повседневной жизни. Он спрашивает их про охоту, кто идет, враг или нет. Потеряет вещь - дух помогает найти. Только плата за нее страшная - душа погубленная.
Поморское население тесно соприкасалось с лопарями, роднилось с ними. Казалось бы все, влились лопари ручейком в полноводную русскую реку и конец национальности. Но нет. Лопари имеют свою, ни с кем не пересекающуюся антропологию, хотя нет особых характерных черт во внешности, и фамилии у них поморские.  Но они отличные от поморов, эти дети природы. У лопарей неповторимы многие черты: отпечатки пальцев, зубов, косточка в ключице, кости черепа. Все это почва для глубоких исследований. Кто они такие, кому служили лопари? Наследниками чего являются? Может, это остатки племен, потомки того самого Каина. Они сохранились здесь. Надо обращаться к Книге Бытия,  ветхозаветным апокрифам, истории допотопной, истории гигантов. Богословы обходят эти сложные темы, и ими начинают заниматься оккультные умники, теософы, Блаватская, Рерих. Начинается ложь, обман, прельщение умов человеческих. Загадочен Север. И чем выше цивилизация человеческая, тем он непредсказуемее.-трудник замолчал, переводя дух.
-Не томи, братове, говори дальше-раздались голоса. Он продолжил:
Наследие того, что даровал Трифон лопарям, живет в их сердцах. Они ему благодарны, сами не зная, за что. Что он такого им сделал? Основал монастырь, который потом их подчас и обирал, но, тем не менее, они в укор ему это не ставят. А дал то невероятное, что поселилось в их душах. Веру они растеряли, потому что последующие воспоминания об этой потере говорят. Что дал? Дал то, что и мы не имеем. Поэтому, когда они, уехавшие в Финляндию, просят о возможности поклониться могиле Трифона перед смертью, верят, что не смогут без этого умереть. О возможности приезжать в церковь Бориса и Глеба на реку Паз, пограничную, лопари говорят искренне, сами не зная, почему им это нужно. Трудник умолк. Молчали и остальные. Долго длилось молчание в братней комнате.  Что здесь скажешь! вопросов больше чем ответов.
В этом году зима долго не могла придти на Кольскую землю. Черная занавесь полярной ночи спустилась с неба на смену белым призрачным полярным ночам. Старуха с клюкой и седыми волосами накрыла своим черным колпаком пространство от Полярного круга до самого Северного полюса. Стало темно как под старым бабушкиным одеялом. Потом в колпаке образовались прорехи и через них на землю глянули холодные звезды. Снега не было. Серым ноябрьским днем ветер принес с Баренцева моря снежную крупу и сыпанул ею по неприкрытой земле. Крупа, подпрыгивая по замерзшим колдобинам, собиралась во впадинах и смотрелась серыми неприглядными лишаями.
Старик-келарь бродил как неприкаянный вокруг построек и все охал. Многое не нравилось в образе жизни монастыря старому монаху. Вроде бы и служили Богу, но все службы отдавали новым модным словом: «Бизнес». В монастыре появился телевизор, подарок бизнесмена, который просил замолить его грехи. Телевизор по всем каналам нес полную чепуху. Современные идеологи облизывали новую власть, которая наслаждалась жизнью. Народ беднел. Не стало зазорным копаться в мусорных баках. Старик несколько раз подходил к настоятелю с предложением открыть столовую для бедных, но о.Владимир отнекивался, ссылаясь на отсутствие денег. Спонсоров, тоже новое слово, на такое благое дело не находилось.
Однажды стих ветер. Он перестал ожесточенно трепать березы и ивы. Со стороны Линахамари поползла туча, напоминающая стельную корову. Она проползла по небосклону и затянула его серой мутью. Полежала немного, разложив огромный живот по сопкам, и открыла свои закрома. Пошел снег. Ровный, сильный. Он не падал за землю, а, планируя и выделывая замысловатые па, мягко, аккуратно, словно извиняясь за долгое отсутствие, ложился на нее. Скоро забубенные головушки берез и осин покрылись искрящимися шапками. Те не верили своему счастью и боялись шевельнуться. Снег зарядил не на час или два. Он будет идти долго, и все живое покроется теплым снежным покрывалом. Монахи выходили на улицу, снимали скуфейки и долго так стояли, задрав бороды. Снег шел. Он падал на волосы и бороды братии и превращал их в сказочных дедов морозов. Он нес очищение и чистоту в помыслах, в жизни. Монахи размашисто крестились и шли по своим делам, подметая подолами ряс свежий снег.
Данилке нравилось ездить на требы. Транспорт был самый разный: от «Волги» настоятеля, до уазиков военных. Он садился к стеклу и внимательно рассматривал пролетающие картины. Они были разные по цвету и содержанию. Он с горечью пропускал сожженные обочины Никеля. Обожженные газом деревья в немом отчаянии раскинули руки. Метель, выбеливая мертвые деревья, делала их ещё страшнее.
  С грустью наблюдал за огромным, но продолжающим разрастаться кладбищем Заполярного. Оживал, когда машина вырывалась на просторы тундры. Вон проторили тропу легкие лопарские санки-кережи. Это проехал лопарь. Мало их осталось, сожалел Данилка. Ему нравились эти приветливые маленькие люди. Хотя они были обрусевшие, но сохранили свою природную доброту и наивность. А там прошли охотники за лисами, разрисовали снег длинными узорами-лентами.
Плывут навстречу машине волнистые сугробы и засыпи. В них с ветвей падали куропатки и прятались в пушистый снег, под ледяную крышу. Здесь важно, вереницей ходили лоси. В голове всплывали небылицы, байки. Кто-то вспомнил, что в таких местах медведица свистит разбойничьим свистом, заложив в пасть мохнатые лапы. В машине смеялись, а полярная ночь прилипала к стеклам плоским лицом и силилась рассмотреть салон машины.
Данилка, покачиваясь на первом сидении, что рядом с водителем, весь был во власти грез и фантазий. Лес превратился в сказку. Иней искрился под лунным светом и, казалось, что он, Данилка и его спутники, одни-одинешеньки на земле. «Вот выйдет сейчас из-за валежины нечто огромное и лохматое и проревет: -кто нарушил покой в моем царстве!
  Путников благословил кто-то сверху. Окропил острым звенящим инеем. Природа за какие-то несколько десятков километров резко изменилась. Слева и справа тянулся рослый здоровый лес, так разительно отличающийся от никельских окраин. Он неожиданно прерывался пустошами, которые летом разольются озерами небесной синевы.
Солнце вставало из-за зубчатой лесистой щетины, опускало первые лучи в свинцовую гладь озера. Между озерами и петлями извилистой бурливой речки Колосйоки стояла плотная темно-зеленая щетка густого хвойного леса Лес стоял здесь нетронутый, с гладкими голыми стволами Своими суковатыми руками поднятыми высоко вверх, они обнимали облака. На пилигримов сверху смотрели чьи-то глубокие синие глаза, прикрытые белой повязкой облаков. Они пристально вглядывались вниз в просветы крон. Братия физически чувствовала на себе этот небесный взгляд и спешила осенить себя крестным знаменем. Миновав поселок Никель с его лунным пейзажем, они выехали на дорогу, которая приведет их в Приречный.
Они подьезжали к водопаду и издалека видели над ребром водопада тонкое марево брызг. Подьезжая ближе к облачной занавеси водопада они могли увидеть семицветник мерцающей радуги. Слышался приглушенный шум падающей воды. Им вторили звонким выпуклым звоном верхушки сосен. У корней исполинов было тихо, как в церкви. Только тихонько осыпалась хвоя и покрывала землю плотным скользким покрывалом. Изредка раздавался сухой щелчок. Это обламывался сучок. Он падал, крутясь и стукаясь о стволы, цеплялся за кору и долго грозил кому-то черным корявым пальцем. Вспоминались старые добрые сказки. Незаметно опустилась занавесь сумерек, прозрачных, как кисея. Вечером после заката кто-то призрачный и темный бегал от дерева к дереву, прятался за стволы, расстилал у корней синие тени. Лес в это время был похож на огромный таинственный храм с бесконечными рядами стройных розово-желтых колонн.
Не хотелось думать, что скоро приедут. Что появятся скучные пятиэтажки поселка и закончится сказка. Будет новоявленный храм из очередного переделанного здания. Проведут службу, окропляя привычную паству: старушечек, немногочисленных мужчин с опущенными, словно от тяжелой ноши плечами. Его стало занимать: почему люди идут в церковь, когда им плохо. Он насмотрелся еще на улице Зеленой, когда шли службы, церковь была переполнена старыми людьми, женщинами в старушечьих платках, небритыми мужчинами в заношенных одеждах. Они молились, но внутренне не становились чище, свободнее. Попробуй их задень! Сразу нарвешься на злой тычок. Где же у них благость и любовь к ближнему как любит говорить монастырский духовник. Словно вторя его мыслям, двое, монах и послушник, тихо беседовали на заднем сидении. Данилка уловил, что они говорили о подвижничестве. От их разговора повеяло историей. Данилка превратился в слух. Говорил послушник, тот самый, который спорил с Андреем. Данилка побаивался его. Очень уж он был категоричен. Но старец  к нему относился уважительно: говорил, что в нем есть стержень.
Пожилой монах согласно кивал головой. Он прибыл совсем недавно в монастырь откуда-то с Беломорья и Данилка еще плохо знал его. Он уловил продолжение разговора:
-Где ты видишь привольную Русь, брат. Ты посмотри куда мы едем. Еще недавно кипела жизнь. Да, люди не ходили в церковь, но они были людьми, они уважали себя. А сейчас что. Сердце рвется видеть такую паству. Разве  голодному нищему человеку можно достучаться до сердца.
-Вот в этом и есть наша миссия, брат. Именно в этом, как ты верно заметил-загорячился молодой послушник.  Если раньше православными были страна, власть, народ, образование и культура, то миссионерство было этакой экзотикой. А сегодня это основной хлеб для миссионера.  Не надо ползти в горы, плыть за моря и океаны. Сегодня миссия должна осуществляться здесь, в своем доме, семье, самом себе. Молодой послушник разгорячился, голос его звучал громче, убедительнее.
-Идет духовная война. Страшная война. А на войне как на войне - воюют, а не уговаривают противника сложить оружие. Тем более если никакого желания к перемирию он не проявляет. Да еще, пользуясь нашим миролюбием, продолжает глумиться над Божьими заповедями и духовно уничтожать людей.
Данилка замер. Он всегда помнил как старец, когда ему было плохо, поминал Сергия Радонежского, Пересвета. Бранил Батыя. Сравнивал с ним, кто ему не нравился. «Хуже татарвы»-говорил он с болью..
  -Я, когда учился, верил в силу красивой проповеди-продолжал послушник-  говорил с миром на его языке. Но такая миссия почти никого не приводит в храм. А вот когда идет обличение - это пробивает стену равнодушия современного человека. Но это будет жесткая, даже фанатичная проповедь.  Тогда люди начинают задумываться, и многие из них, не сразу, но через какое-то время приходят в Церковь. И людей пришедших в храм после обличения в десятки, сотни раз больше, чем после милой беседы по душам.
-Все ты говоришь правильно, брат-заговорил пожилой монах.-Но ты забываешь, что монахи-колонисты выступали в роли не только вестников Евангелия, но они были и носителями цивилизации. Их скиты увеличивались до размеров монастырей, вокруг  вырастали города. Да возьми хотя соседа нашего норвежского, город Киркенес. Вокруг церкви вырос город. Они учили людей не только Евангелию, но и основам гражданского права, тому, что значит быть гражданином. Монахи-колонисты, обращая племена в христианство, мирным путем вносили в их быт русскую культуру, постепенно превращая их в плоть и кровь русского народа. А кто мы сейчас. Едем святить очередной магазин-усмехнулся он.
-Согласен с тобой, согласен-воскликнул послушник. Но и методы церкви тоже не стоят на месте. Признано необходимым решительно модернизировать методы миссионерской деятельности:  Малоэффективным оказывается использование литературы, образовательных программ ,например, по "Закону Божию", и большинства другого материала, созданного в дореволюционную эпоху. По своему характеру эта литература и программы были рассчитаны на уже воцерковленных взрослых и детей, ходящих с детства в храм.
-Вот что значит такое миссия-думал Данилка. Нести  в массы, не только слово Божье. Нужны знания, чтобы убедить прихожанина. Убедить, чтобы он стал добрее. Вот этих жлобов, которые стали хозяевами жизни? Чтобы они делились с ближним? Что-то не то. Вон Андрей рассказывал про Трифона Печенгского, Феодорита Кольского. Вот они действительно несли слово Божье лопарям. Он вспомнил как Андрей, когда они шли с горы Спасительной рассказывал о этих подвижниках. Данилка уже не вслушивался в монотонный разговор сзади.
-Кто же тогда эта братия, с которой он делит хлеб и живет под одной крышей? Какое их предназначение, если говорят и переживают об одном, а сами делают другое.- Он беспокойно заерзал на сидении.
-Что устал-окликнул его водитель. Он тоже вслушивался в речь своих пассажиров.-Потерпи-за поворотом Приречный
Гора спасительная
Андрей и Данилка любили бродить в окрестностях Печенги. Они забирались на вершины сопок и рассматривали окрестности. Так и сегодня, отработав свои послушания, они ушли в сторону товарной станции. Там их заинтересовал мост, сделанный еще немцами со следами гигантского шлагбаума, предназначенного остановить наступающую советскую технику. Осмотревшись, буквально в   нескольких метрах, они  увидели какие-то углубления.  Подойдя к ним ближе, они поняли, что это остатки военных сооружений. Они вспомнили,  о страшных битвах за Петсамо, за медно-никелевые месторождения, которые стерли, сравняли с естественным рельефом этих мест, поселки в период  Второй Мировой Войны. Они стояли перед полуразвалившимися окопами, блиндажами и необъяснимая тоска отстранила все чувства и эмоции. Не было холода, не было дождя, не было ветра, только красота природы и эти немые свидетели боевого прошлого.
  Проливающиеся с небес дожди пытались смыть с вершины горы  нанесенную рану, незажившую за многие десятилетия. Андрей оцепенел  от нарисованных воображением бестолковых сражений между людьми, которые по сути своей, воевали сами с собой.   В глазах стояли  следы войны, которой давно уже нет, а выбитые в камне окопы есть. Что было реальностью для тех, кто их строил? Ненависть или страх, или желание господствовать над другими? Что заставляло их подчиняться желаниям другого человека, которого они никогда не видели. Этот другой придумывал свой мир, убеждал окружающих в необходимости придумывать его мир вместе с ним и строить его.
История ничему не научила людей. Россия сейчас живет в новом экономическом пространстве,  придуманным кем-то. Можно сказать, что прочитав книги о том, как строятся отношения «на западе» и, видя уровень благосостояния и прочей «мишуры», часть людей стала навязывать другим «реальность», которая им понравилась.
  Советский период. О нем в последнее время было так много сказано, что Андрей испытывал чувство неловкости за то самоуничижение, которое себе устроило бывшее советское сообщество. Не уставая, бывшие идеологи поливают грязью прошлое страны, забывая, что,  не жертвами они были, а мучениками, расплатившимися своими страданиями и жизнями за зло, сознательно и неосознанно творимое всеми нами. В течение всего двадцатого века в России продолжалась «холодная гражданская война». Началась она в тот момент, когда эгоистические интересы стали вытеснять интересы державные. Попытка решать вопросы классовые, национальные, партийные, личные за счет остальной части населения - это и есть основа, на которой разгораются гражданские войны.
Будучи в Москве Андрей был свидетелем и очевидцем разговоров о репрессиях.  Говоря о жертвах репрессий, мы часто невольно продолжаем подбрасывать поленья в огонь, который кажется угасшим. Вместо покаяния мы пытаемся найти виноватых.  Перекладываем ответственность за все, что творилось в нашей стране, на каких-то злодеев, жаждем возмездия, возмещения. И забываем о подвиге, совершенном сотнями тысяч репрессированных, раскулаченных, сосланных. На самом деле памятник этим людям есть. Достижения страны за восемьдесят лет - современная индустрия, инфраструктура сегодняшних городов, культура - в значительной степени созданы теми, кто, не по своей воле оказавшись на стройках века, преодолевая нечеловеческие испытания.  Но заводы и города-памятники «молчаливые», необходимы знаки-напоминания. Только кому они сейчас принадлежат?
  Их путь лежал на гору Спасительную. На ее вершину вела тропа длиною около 4-х километров. Она вела через подвесной мостик, построенный еще англичанами через реку Печенга. С вершины горы, где укрепленный камнями стоял огромный крест, открывался величественный вид, который возможен только в Лапландии.
«Лапландия - это край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край поседевших, лохматых ельников и морошковых болот… - Здесь камни цветут мхом и кустарниками ягод, а на спинах великанов-валунов стоят причудливые, корявые сосны, расходятся в «танце» низкорослые березки, и поднимается настроение, глядя на это чудо природы, а карликовый мелколистник так заплетет по тундре редкие тропы, что пробираешься по ним с трудом».-вспомнил Андрей слова известной саамской писательницы.
Генеральская сопка возвышалась над местностью. Андрей выяснил, что Генеральской она стала после войны. Информация по названию была самая различная. Кто вещал, что она названа  в честь  Алексей Генералова,  Героя Советского Союза. Кто-то возражал и доказывал, что там был наблюдательный пункт немцев и командный пункт немецкого генерала, погибшего там. Но то, что эта сопка называлась горой Спасительной Андрею ответить никто не смог. Да и кто помнил из приезжего люда металлургов и военных района такие подробности. Немало времени потратил Андрей на поиски материалов по истории Печенгского района и Трифона Печенгского.   В древние времена Трифон Печенгский прятался в её пещерах от разгневанных лопарей-язычников, поэтому ранее она называлась Спасительной. Возвращаясь к преданиям о том, что когда-то предки их враждебно встретили Трифона, лопари-саамы говорили: «Он же ни в чем не был виноват. За что его терзали? Он хотел нам добра». Тут же рассказывали о том, как Трифон укрывался, спасаясь у этой тундры. По этой причине она и была названа Спасительной. Кроме того, прекрасный пейзаж, окружающая природа располагала к молитве и была его любимым местом уединения. В эпосе лопарей сохранилась красивая сказка, как Трифон, еще до пострига, будучи Митрофаном, справился с кебунами, которые хотели его убить. Свершилось между тем дивное событие: Бог покарал нечестивых, злоумышлявших на жизнь ни в чем неповинного человека.
Запыхавшись, они добрались до вершины и застыли. Перед ними открылась  панорама: двух поселков Луостари и Корзуново. Задний план пейзажа заполняла могучая гора-тундра Спасительная,  мощными бараньими лбами, выпирающими из-под щетины леса.
Андрей разглядывал сохранившиеся рисунки и фотографии горы, подолгу смотрел на сопку и ясно представлял приход Трифона в эти места.
Места, где правило примитивное язычество. Лопари жили рассеянно, по непроходимым болотам. Скитались от восточного побережья Кольского полуострова до самого Варнгер-фьорда, до так называемого дистрикта, то есть ничейной территории, которую определили Россия и Датско-Норвежкое королевство. Это были дети природы, которые не ведали письменности, жили в мире с гадами и ночными нетопырями, занимались ворожбой. Редкие русские, которые попадали в эти дикие места, им не мешали и уж тем более никакой религии им не навязывали.
Андрей присел на упавший березовый ствол, деловито достал альбом с карандашами и задумался, уставясь вдаль. Данилка тихонько присел рядом и решил не задавать другу вопросов. «Сам разговорится»-решил мальчишка.
  Стояла редкая для Заполярья погода. Чувствовалась наступающая осень. Но не та, оголтелая, которая гигантским помелом проходилась по сопкам и беззастенчиво срывала с них пастельный наряд. Сейчас она тактично намекала всем, что недалек час, когда безмятежное белобрысое небо покроется серым пологом, готовым просыпаться мелким дождем, а то и полоснет ранней снежной крупой. Андрей  богатым воображением пытался воссоздать картину многовековой давности. Среди военных поселков с их ангарами, аэродромами разобраться  в сплетении рек Печенги и Манны. К тому же трудолюбивые монахи и послушники изменили течения, чтобы отвоевать прочную твердь для монастырских построек. Андрей вздохнул и стал наносить контуры, понятные только ему. Данилка, затаив дыхание, наблюдал за другом. Нанося понятные ему контуры, Андрей заговорил.
В 1524 году после совместных подвигов с Феодоритом в районе Колы и Туломы, Трифон возвращается на проповедь к месту зимнего лопарского погоста на Печенге. братство иноков на Печенге, близ моря. Трифон дошел до реки. Это была Печенга. Она бежала, образуя вдоль своего пути заливы и островки, на которых обитало мно¬жество птиц. Леса по берегам тянулись зелеными морями, перемежаясь полянами, и всходили на горы, верхушки, которых то более, то менее острые, походили на монашеские скуфьи. Трифон переправился через реку и, ступая по густой траве, пестревшей цветами, пошел к высочайшей из гор. Когда он дошел до нее, то увидел пещеру. Она чернела в горе, как пасть. Он вошел в пещеру. Пусто. Ни души. Трифон сел на камень и осмотрелся. Пе¬щера была невелика. На земле лежали сучья, обгорелые и просто сухие; по-види¬мому, сюда заходили иногда лопари. «Какая тишина кругом!» ; по¬думал Трифон. Пустыня, необъятная пустыня да бледно-синее небо.
Здесь, через  год, преподобным Трифоном была построена Свято-Троицкая часовня. В той «часовне поставил иконы, им же самим написанные»-цитировал Андрей. Кебуны, или кудесники не обрадовались, увидев в своих пределах кроткого миссионера, который нес непонятное никому слово Божье. Эти верные слуги дьявола разьярились, как звери, и бросались на пришельца с дрекольем, а то и с оружием. Натравливали на его соплеменников. Но господь помогал своему избраннику укрываться на этой горе и даже явил ему пещеру, в которой он прятался от толпы, обьятой злобой.
Возвращаясь к преданиям о том, что когда-то предки их враждебно встретили Трифона, лопари-саамы говорили: «Он же ни в чем не был виноват. За что его терзали? Он хотел нам добра».
Данилка, слушая друга,  явно видел  реку Печенгу, которая сплетается в тесных сестринских обьятиях с Манной, или с Намайоки, по финскому. В этом месте Трифон приступает к строительству монастырской Свято-Троицкой церкви. Видел  сосновые леса, которые рубили монахи, чтобы срубить первую часовню. Затем, подпрев голову руками,  стал созерцать раскинувшуюся перед ним местность. Он старался не видеть последствия рук человеческих. Он видел природу родного ему края, край который он не променяет ни на какой другой. «Где родился там и пригодился»-вспомнил он слова тети Таси, их соседки по коммуналке.
Сколько осенних красок в природе Лапландии! Она, словно вобрав в себя все цвета радуги, выплескивает их на людей. Здесь осень звенит в лимонно-оранжевые колокола. Рыжие, бурые, золотые листья берез и рябин на фоне черных гор, зеленых сосен и елей завораживают. Вечерами очертания сопок оживают, затевая немыслимые игры света и тени, пробуждая воображение, создавая сказочные образы.
Давно уже неяркое полярное солнце склонило свою рыжую голову, положив ее на плечи заполярных сопок, а друзья не могли уйти с горы. Слишком уж впечатлительны были  сведения Андрея о жизни монастыря.  Андрей закончил свой рассказ тем, что монастырь перевели в Колу.  Сложив листы в сумку, он задумался, подперев руки коленями. Подумать только, прошло больше четырехсот лет. Развивалась цивилизация, исчезали и появлялись города, но стояла эта гора Спасительная и с молчаливым укором наблюдала, как бушуют страсти человеческие. О Данилке и говорить было нечего. Он с восхищением смотрел на Андрея и не мог выговорить ни слова. Острым воображением он видел не современные безликие поселки военных, а видел монастырскую пустынь, раскинувшуюся у подножия сопки. Здесь бушевали страсти лопарских шаманов-кебунов, здесь вставали первые монастырские постройки. Здесь же упокоился преподобный Трифон Печенгский.
  «Святой старец Трифон, воссиял в тундре, по словам его учеников, «аки метеорит». Он сидел за полночь при лучине в скиту за рекой Паз. Подвижник отмечал, скрипя гусиным пером в своей летописи, что, к великому сокрушению лешая лопь Лапландии, хоть и окрещенная апостольскими трудами избранных подвижников, все же оставалась лешей лопью. Правда Трифона приживалась в тундре, но как-то понарошку, по-детски. Вроде игры. Лопари крестили лбы, ездили на исповедь в Печенгский монастырь, чтобы поставить свечку перед иконой в церкви Бориса и Глеба. Собираясь домой, они подставляли батюшке заплечные вуксы и шапки, чтобы увезти в них благодать божию для родственников, пропустивших обедню. Хоронить родственников стали -на кладбище. Но тризну с жертвою оленя брата во Христе, исправно совершали на третий день после отпевания.
  Но старая вера потихоньку выдыхалась. Это произошло после того, как стали рукополагать в священники крещеных лопарей Лопарские священники священное писание переводили на бытовые истории лопарей в силу своего понимания. Их разума не хватало, чтобы постичь всю премудрость Божию, но старания усердия и чистых помыслов хватало с лихвой. «Давным давно в Лапландии жили первые люди, их было двое, муж и жена, Их звали Адам и Ева. Они пасли оленей на ягелевых полянах, пили вино из морошки, и было у них два сына: добрый олень Авель и злой, волк Авель…». Можно представить полумрак вежи у тлеющего камелька крещеный и рукоположенный Илермек, а теперь Иван рассказывал своим соплеменникам Священное писание. А в углу стоял шаманский бубен с нарисованными жженой костью Апостолами Петром и Павлом.. Там они бородатые, благообразные помещались в самом центре и неодобрительно поглядывали на хозяев мхов и ягеля. А кебун  оленьей ножкой с аметистовым копытцем норовил попасть по святым. Так и приживалась в тундре священная правда.
Андрей любил   бродить по поселкам Корзуново и Луостари. Среди казенных пятиэтажек, монах  вызывал недоуменные взгляды морских летчиков и танкистов. Он пытался  воссоздать в своей памяти картину минувшего.  В период расцвета монастырской колонии здесь было около 40 строений, постоянно жило более 100 человек. Совсем недавно, каких-то лет десять назад, еще жив  был свидетель былого. В возрасте 110 лет скончался последний из печенгских монахов отец Акакий.  Правда, упокоился он в НовоВалаамском монастыре, что в Финляндии. На этом последнем иноке закончилась история Трифонов Печенгского монастыря.
  Андрей искал  следы тщетно. Ничего не напоминало о том, что здесь была монастырская пустынь. Да что там пустынь. Не было лопарских селений. Ушли из этих мест лопари сразу же после зимней войны, а которые остались,  ушли в 1944 году. Грустно. Только гора Спасительная угрюмо нависала над Печенгским шоссе.
Андрей с  Данилкой исследовал западное побережье реки Печенги и наткнулся на старые строения. Одним из них была старая Свято-Трифоновская церковь. Ее еще в 1900 году перенесли сюда с места гибели древнего Печенгского монастыря и освятили в честь Архангела Михаила. Эта небольшая церковь  была построена в 1808 г. местными рыбаками на месте древнего Свято-Троицкого монастыря у могилы 116 мучеников.  Она получила название «Старая рыбацкая церковь». Долгое время на месте захоронения  мучеников стоял деревянный крест.  В декабре 1890 года при копании ям для  фундамента часовни был найден слиток из камня, кирпича и глины с вплавившеюся в них человеческой кровью и костями, который послужил наглядным подтверждением достоверности места могилы мучеников. Там же был найден каменный помост из плит, на котором лежали церковные вещи: лампадка, железные скобки подсвечника, дверные крюки. Все это доказывает верность предания о том, что страдальцы были убиты в церкви и сожжены вместе с нею.  Когда был решен вопрос о строительстве на этом месте новой церкви Рождества Христова, ветхая церковь и причтовый дом в 1900 году были перенесены в колонию Баркино на вновь избранное место.
Новая Церковь Рождества Христова была торжественно освящена 15 июля 1911 года в день 25-летия со дня возобновления обители. После этого впервые за 321 год со дня кончины 116 мучеников над их могилой была отслужена первая торжественная литургия и принесена бескровная жертва при небывалом для Севера большом присутствии православного духовенства.
Андрей еще не мог знать, что спустя несколько лет многострадальную трифоновскую церковь которая пережила все перепитии двадцатого века уничтожат в 1998 году решением военного командования Печенгского гарнизона. И это все произойдет не во времена  коммунистической идеологии, когда церковь даже заикнуться не могла о возврате зданий. Нет. Это произошло, когда бурными темпами развивался  ТрифоновПеченгский монастырь. Почему с легкостью наместник монастыря «просмотрел» подобное святотатство и позволил военным сравнять с землей бывшую Свято-Трифоновскую приходскую церковь? Это осталось на совести командования гарнизона. Разобранную на бревна церковь сожгли. Чем не шаманство лопарских кебунов!
Наткнувшись на старое пожарное депо, Андрей не смог сразу понять, что это именно церковь апостола Андрея Первозванного и святителя Николая Чудотворца. Церковь была не монастырской, а приходской. Прихожанами ее были жители колоний Баркино, Княжуха, Трифонов Ручей. Церковь была построена в 1912 году на западном берегу Печенгского залива.  Трудно было догадаться, что это бывшее культовое учреждение. Андрей стоял у старого обветшавшего здания и в свисте ветра ему слышался стон колоколов, которые некогда собирали рыбаков на благовест. Он явно ощущал, как рыбаки, занятые тяжелой работой по постановке яруса поднимали головы и вслушивались. Храм постигнет печальная участь: пожарные покинут здание, и радоваться бы этому, но... с их уходом возникла реальная угроза полного разрушения церкви. С молчаливым укором смотрит в сторону залива зияющая чернота дверного проема ворот, открывавших проезд в лоно церкви пожарным машинам. Ворота кому-то понадобились, их сняли, и гуляет теперь вольный морской ветер под сводами брошенного храма. Но Андрей будет далеко от Печенгской земли и не сможет задать вопросов об участи церкви монастырскому  наместничеству.
Сейчас он с горечью ходил вокруг церкви, превращенной в пожарную часть, и не мог понять действий епархии, которая терпела подобное святотатство. Он вспоминал, что  важное место в деятельности монастыря занимало восстановление, поддержание имеющихся церквей, часовен и строительство новых, необходимых для осуществления главной цели монастырской жизни – спасения братии, молитве за весь род человеческий. Казалось бы, что в годы перестройки, когда возрождалось духовное начало, когда создалась Мурманская и Мончегорская епархия, ни одно бывшее церковное здание не должно быть брошено или угнетено не присущими ей функциями. Верующие Кольского полуострова поклонялись любым намоленным местам, связанным с воскрешением духовности. Снова в душе Андрея колыхнулось чувство сомнения в искренности современного христианства. Не слишком ли увлекается нынешнее духовенство укреплением своих позиций у современной власти. Пройти мимо кричащих, молящих о помощи церковных зданий было невыносимо.
В смятенных чувствах сидел Андрей вечером за бумагами. Охватив голову руками, он думал о невезучести Трифонов Печенгского монастыря. Неоднократно он разрушался, приходил в забытие, но возрождался, чтобы снова угаснуть. В далеком 1589 году шведскими финнами под предводительством Вейеена был разрушен и сожжен монастырь. Захватчики предали его разрушению и забвению. Надолго затих край печенгский. Остались без окормления восточные лопари. Неспешно катились годы, как воды тогда  еще полноводной Печенги. Шумели над могилой убиенных вековые сосны. Казалось, затих край Лапладский навеки. Трифоновский монастырь был перенесен в Колу, но и там ему не было счастья. Он горел, перемещался  из острога на остров. Снова бес подземелья ребер северовых напомнил о себе.
С этого времени наступает явный упадок в духовной жизни монастыря. И тому есть явные причины, так как в 1608 году: «Подле двора монастырского, погреб монастырский, ставят в него государево кабацкое питье «банка» Печенгского монастыря, а в ней немчик Созомонко новокрещеный и изба государева кабацкая». Кольско-Печенгский монастырь утрачивает христианские устои и нравственность. К началу XVIII века монастырь приходит в чрезвычайный упадок и окончательно упраздняется в 1764 году. Но память о монастыре была жива. Не духовенство, а простые поморы, купечеств пеклись о спасении памяти Трифона. Сохранилось название: Трифонов ручей.  В 1808 году кольский купец Роман Шабунин поставил Троицкую часовню за оградкой могилы мучеников. Делалось это не за какие-то налоговые преференции и благосклонность появившихся губернаторов. Только через два века  построили церковь имени преподобного Трифона, «страны северныя просветителя, Печенгского чудотворца», а над могилой святого ; храм Сретения Господня. И все. Центр православия в Лапландии переместился в Колу. Скольт-саами оказались брошенными незадачливыми православными миссионерами.
  К вопросу о восстановлении монастыря заговорили в связи с колонизацией Лапландии. Девятнадцатый век заявлял о себе. Поморские мужики упрямо пробивались на Крайний Север, селились на побережье нелюдимого Баранцевого моря, сбиваясь в колонии. Нужно было окормлять эту беспокойную паству. Тем более, что тароватые северные мужики, не ведавшие крепостного права, быстро освоились на новой территории и наладили связи с «Норвегой». Так они называли северную соседку. Нужно сказать, что и потомки викингов, активно заселявшие ставший своим Финмарк, охотно открылись новым соседям. Конечно, это были не лопари, которых можно было обвести вокруг пальца, но дружить и торговать с русскими было можно. «Рюске-ножке»-новый диалект родился в тундре Лапландии. Причудливое смешение двух языков обеспечивало приграничную торговлю.  Церковь не могла остаться в стороне, и в августе 1886 года при осмотре места древнего монастыря у реки Маны  было высказано единодушное мнение - монастырь необходимо восстанавливать именно здесь, на этом святом месте. На месте того самого, «Печенгского первоначального» лопарского монастыря у могил преподобного Трифона и его учеников, убиенных Ионы и Германа. Но было уже поздно. Граница 1826 года ножом прошла по телу, развалив его надвое. А для укрепления позиций лютеранства на самой северной оконечности границы шведский король Оскар второй воздвиг часовню.
Андрей горестно вздохнул. Не напоминает ли эта история нашу многострадальную историю современности. Развалился Советский Союз. Рвался как живая плоть, кровоточа, рвались связи экономические, исторические. И самое главное, людские. В мгновение ока тысячи людей оказались за границей России. И новоявленное российское правительство палец о палец не ударило, чтобы вернуть единокровных братьев на свою историческую родину. Чем не брошенные скольт-саами, которых приручил преподобный Трифон Печенгский!
Но ход истории есть ход истории. Он не подвластен людям с их амбициями и страстями. Наступил двадцатый век. Наступил великий перелом в жизни России. До 1992 года его называли Великой Октябрьской социалистической революцией. Завоеваниями социализма гордились, слагали песни. Затем произошло то, что любой нормальный человек затрудняется сказать, что произошло. Вроде как перестройка, но на самом деле клика Ельцина захватила власть, расстреляла Верховный Совет и установила собственную диктатуру, прикрывшись демагогическими лозунгами о демократии.. Быстро приняли новую(в который уже раз!) конституцию, тем самым закрепив буржуазные догматы. Советский народ, некогда великий и гордый в одночастье првратился в «совка».
Андрей вздохнул, сложил пачку бумаги, исписанной мелким подчерком. Ныла спина. Давно уже ночь занавесила окно, спала наработавшаяся за день братия. Он потер уставшие глаза. В который раз он вспомнил укоризненные слова своего духовника: «А ведь ты в Бога не веришь». Бог, Бог, если ты есть помоги разобраться в этом хаосе. Наставь нынешнее руководство страны на истинный путь. С этими словами он распрямился и размашисто перекрестился в сторону темного иконостаса, слабо освещаемого лампадой.
Форпост православия
Вы в Норвегию едете?- задал вопрос мальчик- пограничник, заглядывая в окно автомашины.
-А что по этой дороге еще можно куда-то уехать- весело спросил о.Владимир. Воин не понял шутки и, шаркая сапогами со сбитыми каблуками, пошел открывать шлагбаум.
 Позади осталась таможня с надписью Российская Федерация. Впереди-королевство Норвегия. Там было все гораздо проще. Корректные таможенники быстро разрешили формальности, и вскоре машина шла в направлении Киркенеса.
Проблемы границы всегда волновали о.Владимира. Он знал, что граница, это черта, разделяющая два смежных владения. «Границами смежных государств определяются пределы территориального верховенства каждого из них; поэтому они должны быть точно определены, в видах предупреждения столкновений и недоразумений». Так гласил словарь Брокгауза и Ефрона. Но он был священник, и его интересовала та невидимая стена, которая разделяет людей с различными устоями жизни, нравами, религией. Больше того, он чувствовал границу, где заканчивается граница добра и начинается зло, беспредел. Так он проводил невидимую линию возле аула, в который им не нужно было заходить. Где не было их территории. И за нарушение этой невидимой границы наступало возмездие за дувалом, углом глинобитного дома. И вот он изучает новую для него границу. Границу России и Норвегии. Нужно понять, где проходит граница душ людей, где начало одного вероисповедания и конец другого.
Граница между Россией и Норвегией существует практически в неизменном виде с 1826 года. Отношения между странами отличались мирным характером. Русско-норвежская граница всегда была  стабильной. Да и протяженность ее была скромной – не более 200км.  Царские власти никогда не считали эту границу важным объектом. Как отметил Ерик Егеберг, норвежский историк, Россия и Норвегия были "связаны здесь хвостами". "Голова" России находилась в Санкт-Петербурге, и ее внимание было обращено туда,  где другие великие державы угрожали русской гегемонии, – на Балтику, Черное море, Дарданеллы и Дальний Восток. А здесь так называемый дистрикт, нейтральная зона.
Размышления о.Владимира были прерваны. Идущий навстречу автомобиль затормозил и мигнул, приглашая остановиться. Номера были российские. Из машины вышла женщина и приветливо замахала рукой. О.Владимир узнал директора краеведческого музея в поселке Никель. Эта дама жила историей родного края, создавала энциклопедию Печенгского района. Они разговорились. Услышав цель поездки, дама сказала, что изучать приход нужно уже отсюда, от самой границы, Благо поворот недалеко. Она рассказала ему, что у Баренцева моря в устье реки Якобсельв, по которой проходит государственная граница, стоит маленькая норвежская деревушка Гренсе-Якобсельв. Это в 60 км к востоку от Киркенеса. Поселение существует с 1851 года. В 1869 году король Оскар Второй построил здесь храм, который  стал называться Часовней короля Оскара II.
О.Владимир насторожился. Для него, как для священника, сложилось понятие границы веры, где люди делятся по вероисповеданию. Во все века вместе с авантюристами и пассионариями шли священники. Они застолбляли территорию строительством храмов, часовен, а то и просто установкой крестов. После чего окормляли паству. Внедряли христианскую веру. А здесь до границы рукой подать! Шведские святые отцы были людьми прозорливыми, если поставили часовню так близко к русской земле. Краевед дала ему несколько дельных советов, один из которых, что ему нужно обязательно посетить старожила этих мест этнического русского, хотя и всю жизнь прожившего в Норвегии. 
Дорога вела мимо таможенного пункта, и далее - на северо-восток вдоль неширокой и неглубокой пограничной речушки. На другом берегу, в каких-нибудь 30 метрах мелькали российские пограничные столбы, виднелась сторожевая вышка. На одной стороне речушки Гренсе Якобсельв российский пограничный столб, на другой - норвежский. Вот и часовня. Речка здесь же, поблизости, впадает в неласковое, беспокойное море. Пусто здесь, безлюдно.
-Каков стратег-восхитился о. Владимир действиями шведского короля. Воздвигнуть часовню на самой границе, где счет идет на метры. Часовня стояла, вызывающе выставив грудь штормовым ветрам Баренцева моря. Она напоминала кусок серого базальта, вросшего в землю, да так, что его не сдвинуть ничем. Не хватало вокруг только вооруженных шведских ландскнехтов, этих рыцарей удачи, почему-то пришло на ум о.Владимиру.
Найти дом русского оказалось просто: белый двухэтажный коттедж в самом конце грунтовой дороги. Каких-то полтора километра от часовни короля Оскара II. Проживающего здесь русского звали Юрием Дмитриевичем Козыревым. Юрий Дмитриевич поразил о.Владимира прочитав вместо приветствия начало «Конька-горбунка».
- За горами, за долами, за широкими морями. Против неба на земле жил старик в одном селе. А потом сказал:
- Я тут как в сказке Пушкина живу - «у самого синего моря». Говор он сохранил коренной, русский. Так разговаривали архангельские поморы в начале XX века, и слушать этот язык, не замутненный современным сленгом,  было истинным наслаждением - словно ключевую воду пить.
Позднее, листая воспоминания норвежца Сигвальда Норманна Хансена о.Владимир вспоминал: «Порывы штормового восточного ветра доносят брызги волн до маленьких окон скромного бревенчатого дома. А за толстыми стенами из русского леса тепло и спокойно. Огонек лампадки с ликом Иисуса Христа тускло освещает гостиную. «Придите ко мне, все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» - вот что написано на свитке в руках Спасителя. Должно быть, эти слова стали основным законом для супругов Ксении Михайловны и Дмитрия Алексеевича Козыревых. Они дали обет остаться верными своей Родине - Святой Руси, но так же и своему новому Отечеству. Что это означало, может по-настоящему понять только беженец. Было над чем подумать о.Владимиру возвращаясь из Гренсе-Якобсельв: вроде стоит оплот протестанизма в виде часовни. Грозно смотрит в небо католический крест. А рядом в красном углу теплится икона Николая Мирликийского,  проще Николы угодника.
-Бог един, но многолик-вспомнил о.Владимир слова Андрея. Жаль, нет парня, а то бы обязательно захватил его. Отпросился послушник, уехал в Белокаменную. Вызвал его духовник московский. «Пусть сьездит, а то уж больно сумятицы много в голове»- подумал священник.
Машина между тем наматывала километры на колеса, и вскоре он увидел окраину Киркенеса. В его планы заезд в город не планировался, да и дорога делала отворот. Посему он ограничился только наблюдением. Красивые, с любовью ухоженные дома, подступали к обочине, ютясь и прижимаясь, друг к другу так близко, что если бы кусты и деревья, служившие одновременно живой изгородью, убрать, то можно будет смотреть телевизор в соседском окне. Но опять же, никого вокруг не было, ни свет, ни движение занавесок на окнах не выдавали чьего-либо присутствия. Только шум, разбивающихся от падения, капель дождя да шуршание шин наполняли мир реальностью.  Киркенес остался позади. Впереди сорок километров и Нейден. Автомашину вынесло наверх сопки и о.Владимир увидел остатки береговой батареи которая стояла уставившись своими слепыми глазницами во фьорд. От нее веяло страшной беспощадной мощью. О.Владимир представил здесь орудия, которые могли изрыгнуть снаряды триста миллиметров в диаметре, и ему стало нехорошо. А внизу сопки сиротливо сьежились противотанковые ежи. Но это были не немые свидетели прошлого. Они были аккуратно покрашены и расставлены вдоль дороги.
-Береженого бог бережет-усмехнулся о.Владимир. Крепко же напугали Советские войска Норвегию своими победными притязаниями, что она, в отличие от соседей,  вступила в НАТО.
Мысли снова возвращались к двум странам. Таким близким и таким далеким. Девятнадцатый век. Что с позиции истории значат каких-то сто лет! Сложилась система наций, они стали отделяться друг от друга пограничными столбами. Люди изобрели геодезические приборы, началась картографическая съемка территорий. А тут еще открытие полезных ископаемых. Их нужно было застолбить.
Мимо окон летел уже привычный пейзаж. Огромные камни и желто-бурый «лишайник», выползающий и карабкающийся на вершины камней из низин, большинство из которых хранили воду, образовывая множество маленьких озерец. Вокруг было каменное плато, кое-где топорщились березки высотою не более пяти метров, поверхность камней покрывал, местами разрываясь, ковер из лишайника, карликовых берез и прочих растений. Что бы здесь делить? Ягель сопки! Нет! Край оказался богатейшим. И уже в 1863 году появилось поселение, основанное выходцами из центральной и северной Норвегии. Позже в его окрестностях открыли месторождения железа. Так и родился город Киркенес, город моряков, рыбаков, рудокопов. Название повелось от церкви, построенной здесь. Лютеране строго охраняли свои интересы.
Норвегия никогда не была православной. Только лопари саами из глубин Кольского полуострова заезжали сюда и заносили дух православия. Вот и часовня Нейдена уже стояла несколько веков и окормляла саамов живущих в районе Пасвика и Нейдена именовавшиеся у нас "русскими лопарями", а в Норвегии - "скольт-саами" Большинство из них и сегодня православные. Даже быт у них сходен с русским севером.   Погруженный в исторические изыски о.Владимир не заметил как машина скатилась с сопки и повернула к маленькому уютному кэмпингу.
- Нэйден-прочитал он на фронтоне.
В номере не сиделось. Сложив нехитрые пожитки о.Владимир вышел на улицу и решил найти часовню, завтра в которой он будет вести службу. Долгие годы здесь отсутствовал православный приход. Но саами были верны своей первой вере. Не имея православного окормления, лопари Нейдена, или как их называли сколт-саамы, принимали крещение в лютеранских кирхах, но всегда с православными именами и всячески стремились сохранить свою внутреннюю православную духовность. Имя преподобного Трифона Печенгского неотделимо от души каждого восточного саама. Любовь к этому великому «лопарскому апостолу, заступнику и отцу», которую в течение столетий хранит в своем сердце каждый русский лопарь, неистребима. Как говорили нынешние потомки русских лопарей, живущие и в норвежском Нейдене, «не может лопарь умереть, не помолившись Трифону в церкви Бориса и Глеба, что на Паз-реке».
  В 1980-е годы норвежской администрацией Финмаркена было предпринято давление на лопарей Нейдена с целью ликвидировать последний островок православия, сохранившийся здесь от российского Нявдемского прихода, и превратить Трифоновскую часовню св. Георгия в филиал музея города Киркенес. Настоящую осаду в часовне неоднократно выдерживал последний крещенный в Православии житель Нейдена староста и «хранитель ключа» с 1967 года  Егор Иванович (Jogar Ivanowitz). Родившийся в 1897 году и принявший крещение с именем Георгий еще от настоятеля Борисоглебской церкви отца Константина Щеколдина, Егор Иванович сумел отстоять в многолетнем противостоянии с норвежскими властями православную святыню Нявдемского лопарского погоста – Свято-Трифоновскую часовню. Егор Иванович скончался в 1981 году, завещав хранить ключ от часовни своим сыновьям Ивану Ивановичу и Миките Ивановичу.
  Но все это в прошлом. Возобновились службы в некогда забытой часовне  ему священнику, настоятелю ТрифоноПеченгского монастыря выпала честь служить литургию в часовне Святого Георгия. Нужно ли говорить, что его тянуло посмотреть на часовню, о которой он был столько наслышан.
О.Владимир обошел скульптуру огромного белого медведя, держащего в лапах норвежского лосося, и широко зашагал к шоссе. Вскоре он услышал шум напоминающий дождевой, только более мощный. Он поспешил на звук и был оглушен шумом надвигающегося ливня. Но небо было по- летнему ясным. Пройдя по шоссе, он остановился, очарованный открывшимся зрелищем. Колоссальные потоки воды падали на огромные каменные глыбы и рассыпались на мириады мельчайших ледяных брызг, которые клубились над водопадом, создавая причудливые пенящиеся облака. Красота видения завораживала и влекла скорее приблизиться к водопаду и полюбоваться его красотой. И не только полюбоваться, но и насладиться его музыкой. Игра солнечных лучей и мельчайших частиц воды, парящих над водопадом, рисовали великолепную насыщенную яркими красками радугу. Рулоны пены сворачивались в причудливые бутоны, чтобы тут же распуститься в кружевные шали и бежать, бежать подгоняемые потоком вниз по этой своенравной реке. Нейден, Немдома, и Неутам-йоки-так звучит река на русском финском и норвежских языках. У саамов, населяющих берега реки, свои названия и каждый поэтизирует реку на свой лад.
 О.Владимир рассеянно смотрел на рыбаков, зашедших по колено, а то и по грудь в воду. Они неутомимо забрасывали свои спиннинги в кипень Пасвика. Вдруг он увидел на берегу нечто такое, отчего его сердце захолонуло. Избушка, но не лопарская вежа. На коньке крест, не католический, православный. Видение дрожало в мареве брызг, но было уже ясно, что это часовня. Он столько раз рассматривал ее фотографии и рисунки. О.Владимир быстро сбежал с моста и припустил рысцой, не подобающей его чину. Мало этого, он прихватил полу рясы, чтобы не мешала. Слегка запыхавшись, он встал напротив часовенки. Он был потрясен. Сколько раз представлял ее в своем воображении. Часовня святого Георгия или Георгия Победоносца. Подобно русскому богатырю стояла на форпосте православной веры. Как русский Ванька-встанька подвергалась гонениям, но выстояла. Завтра он будет вести здесь службу. Кто придет? Сколько православных осталось в районе Нейдена?
Последние "русские лопари", или, как их тут называют, "скольт-саами", давно переселились на финскую территорию. Последняя служба в часовне состоялась в 1916 году, а самое позднее захоронение на маленьком местном православном кладбище относится к 1927 году. В музее сохранилась фотография 1927 года. На ней запечатлена старая женщина, Катерина Летов. «Нейденские саамы», говорилось в подписи к ней. Хотя они и стали «норвежскими» по территории, но сохранили до сих пор свою культуру, сложившуюся под русским влиянием. Долго, слишком долго восстанавливался православный приход в Нейдене. Гас огонек, но не затухал. Еще в 1948 году в Нейдене оставалась одинокая старая саамка, которая с благоговением поддерживала порядок в часовне. Последняя православная сказительница лопарских преданий Сара Романова, она же – бессменная хранительница ключа от Трифоновской часовни, скончалась в 1967 году. О.Владимир вздохнул. Что тут скажешь. Если выражаться языком военных, то часовня оказалась отрезанной от основных сил православия. Трифонов-Печегский монастырь в России, церковь Бориса и Глеба, хоть и рядом, но отделена границей. Вот и теплится огонек православия в этой часовенке, а мимо несется чужая, подчас непонятная русскому сердцу жизнь. Что ждет его завтра утром. О.Владимир долго стоял возле игрушечной часовни, которая странно выглядела на фоне бурной речки Нейден.
Утром местный чиновник администрации Финмарка открыл замок и о.Владимир зашел в часовню Трудно сказать, построил ли нейденскую часовню сам преподобный Трифон, "лопарский апостол", или кто-то из его сподвижников. Возможно, она была сооружена много позже, а народная молва связала ее появление с окруженной легендами личностью. Но как бы то ни было часовня, освященная когда-то во имя Георгия-Победоносца, сохранилась. Миниатюрная, похожая на сказочную избушку с православным крестом над входом. Крошечное деревянное строение, какие можно увидеть на Русском Севере и в Карелии. Площадь пола часовни всего один квадратный метр, и она такая низкая, что в ней едва можно стоять во весь рост. Одна из внутренних стен - алтарная покрыта грубоватыми и потемневшими от времени росписями. Повсюду по стенам развешаны маленькие иконки. При слабом свете, проникающем через единственное окно,  трудно теперь определить, что на них изображено. Когда-то здесь, над многочисленными свечами, стоящими перед алтарем, размахивал кадилом священник, а прихожане опускались на колени на крошечном полу и на траве перед открытой дверью.
Часовня, даже если все истории, связанные с ней, всего лишь легенды - памятник уникальный. Это ценят норвежцы, некогда рьяные лютеране, а сегодня, похоже, безразличные к любому Богу.
О.Владимиру было грустно видеть этот островок православия в стране другой веры и другой культуры.  Часовенку пощадили и сохранили. Неизвестно еще, какая была бы у него судьба, окажись оно по восточную сторону границы. Он еще раз оглядел часовенку, поклонился, осенил себя крестным знаменем и широко зашагал к гостинице.
На другой день Владимира ожидал прием в коммуне Сьер Варангер, можно сказать в районном центре Киркенесе. Он был приятно удивлен, что в этот день были приглашены секретарь Нейденского прихода Микит Иванович. Это скольт-саам, прямой потомок рода саамов скольтов, которые исповедуют православие. Это на их родовых землях когда-то поставил часовню преподобный Трифон. Микит Иванович рассказал  о культуре, истории, быте и сегодняшней жизни сколтов (восточных саамов) в Норвегии, России и Финляндии. О.Владимир был приятно поражен осведомленностью норвежцев о жизни православных монастырей в Лапландии. И уж совсем приятной неожиданностью было для игумена Владимира встреча с Отто Борисеном - представитель живущих на территории Норвегии православных саамов-сколтов. Отто Борисен возглавляет борьбу сколтов. Они сегодня борются за возвращение им исключительных прав на землю и рыбную ловлю в Нейденской долине. Прав, принадлежавших когда-то их предкам. «Это был великий русский борец за дело саамов-сколтов» - с пафосом произнес Отто Борисен. Его имя  «Ивана». Чтобы разобраться записывает на бумаге. Буква за буквой в блокноте появилось: "IVANNA KARIZNY".  Вскоре выяснилось, что этот «Ivanna» жил давным-давно и оставил сколтам знаменитую грамоту, подтверждающую их права.  Может быть, это какой-нибудь мифический персонаж сродни греческому Гераклу? С другой стороны – грамота, сколты, Печенга. Да ведь это же... - Иван Грозный!
Да-да, Иванна, - закивал головой старик. – «Это он. Он оставил грамоту, которая подтверждает, что в древности именно сколты были хозяевами долины реки Нейден». Так что, как ни крути, а выходит, Иван Грозный действительно великий борец за дело сколтов. Вот она грамота, вернее оттиск, снятый с архивного материала. С трепетом держал о.Вдадимир эту копию. От нее пахло Русью. Далекая Московия позаботилась о правах своих поданных. Вот уж поистине, что мы в ответе за тех, кого приручили.
О.Владимир держал в руках лист бумаги, на котором скопирована грамота царя Ивана. Как любой русский с душевным трепетом читал он события старины глубокой: текст  Жалованной грамоты:  «по умолению детей своих  царевичей Иоанна и Феодора, пожаловали мы, царского нашего богомольца, от Студеного моря-океана, с Мурманского рубежа, Пресвятые и Живоначальные Троицы Печенгского монастыря игумена Гурия с братию,-или кто в том монастыре игумен, или братия будет, вместо рути и вместо молебных и панихидных денег, для их скудости, на пропитание, в вотчину: морскими губами Матоцкою, илицкою и Урскою, и Печенгскою и Позренскою, и Навденскою губами в море, всякими рыбными ловлями и морским выметом, коли из моря  выкинет кита или моржа, или иного какого зверя, и морским берегом, и его островами,  и реками, и малыми ручейками, верховьями и топями, и горными местами, и пожнями, лесами и лесистыми озерами, и звериными ловлями, и лопарями, которые  лопари наши данные в той Матоцкой и Печенгской губах, ныне суть и впредь  будут, со всеми угодьями луговыми и нашими, царя и великого князя  денежными оброками и со всеми доходами и волостными кормами, чтобы тем им питаться и монастырь строить; а нашим боярам Новгородским и Двинским и Усть-кольские волости приказным, и всяким приморским людям, и корельским детям, и лопарям и никому иному…в ту вотчину не вступаться.»
  Встречи с людьми, связанными с памятью Трифона Печенгского не закончились.
Коре Квамен пастор, с которым познакомили его новые друзья, оказался человеком весьма преклонных лет. Долгие годы он нес службы в лютеранских храмах Финмарка. Но не замыкался в канонах одной религии, а как истинный богослов интересовался историей религии и даже смог сохранить предания, касающиеся миссионерской деятельности Трифона Печенгского. Он один из немногих помнил место на западном побережье Нейденской губы, на утесе Аккобафт.
Мощный мотор вынес лодку на середину реки. Путь лежал к  утесу Аккобафт, что на западном побережье Нейденской губы. Коре Квамен взялся вспомнить водный путь к утесу.
Небо светлело на глазах. Солнце в зените засияло как белый кристалл. Воздух был промыт до хрустальной прозрачности. Он увидел сказочную красоту этой страны, ее ослепительные водопады, остроконечные пики гор, бездонную синеву фьордов.  Он  ощутил соленый запах моря  и полной грудью вдохнул ветер, летящий навстречу по глубокому каньону рек.
Пастор  рассказывал о миссионерстве Трифона и о.Владимир  с интересом слушал неторопливое повествование Коре. По преданию, преподобный Трифон узнал, что на Акко собирается много лопарей, и кебуны (шаманы) совершают там жертвоприношение из оленьего мяса. Тогда преподобный, добравшись водным путем до языческого капища, встал в лодке, поднял руки к утесу и осенил язычников крестным знамением. В тот же момент ударила молния, и крест запечатлелся на скале. Шаманы после этого, как повествует легенда, превратились в камни, а жертвы их – в прах.
При  подходе к утесу  в верхней его части о.Владимир действительно увидел  отчетливый  белый крест, образованный,  пересечением прорезывающих гранит кварцевых жил. Молодой священник молчал, подавленный величием виденного и красивой легендой. Но пастор огорошил его окончательно:
  -Знайте, что в душе я православноверующий, – сказал он вдруг на прощание, – поминайте меня. Мое православное имя Антоний. Велико было изумление о.Владимира слышать такое признание от лютеранина. Но знать сильно была роль православия, если память о праведниках жива в народе. Его даже кольнула ревность, что норвежцы, протестанты по вероисповедыванию, так трепетно относятся к культурному наследию страны соседки.
Завтра был храм Бориса и Глеба. О.Владимир стоял на мосту, соединяющем  Россию  и небольшой  ее плацдарм на левом норвежском берегу реки Паз или по- фински Патсойоки. Территория была  совсем невелика ; в квадратную версту. Это собственно была вся территория России, которая осталась после проведения границы 1826 года.  Его взору открылся крутой склон  фьорда, где все открыто и видно, как на макете: там из перелеска поднимается маковка церкви, над ней ; желто-черное здание норвежской заставы. По другую сторону от храма ; чистенький домик, тоже норвежский. Церковь  вдвинута наподобие редута в норвежскую территорию. Она стояла здесь, когда граница еще вовсе не была обозначена, но играла именно роль форпоста ; зримого знака православного присутствия. По - саамски река называется Бассай, что означает «святой». В Лапландии она стала чем - то вроде Днепра для древних русичей. Именно здесь произошло одновременное крещение  лопарей с женами и детьми. «Крещение толпы лопарей, - пишет знаток лопарской истории Д.Н.Островский, - напомнило преподобному Трифону о крещении Руси на Днепре святым князем Владимиром и навело на мысль построить здесь для новокрещенных церковь во имя сыновей Владимира святых Бориса и Глеба, как бы вдвоем покровительствовавших ему, Трифону, и сподвижнику его Феодориту».
Князь Владимир с энтузиазмом взялся за христианизацию своего княжества: совершались массовые крещения; учреждались церковные суды и вводились десятины. Огромный идол бога Перуна с серебряной головой и золотыми усами был безжалостно сброшен с крутого холма, возвышающегося над Киевом. О.Владимир вспомнил о распространение христианства на норвежских землях.  Происходило почти так же, как  в Киевской Руси. Олаф Трюгвассон, норвежский конунг, в 995 году начинает введение христианства в Норвегии, не спрашивая население страны и для начала оскверняет капище Тора. Олаф Харальдсон был не намного изобретательнее Владимира, когда дипломатично объявил своим подданным : "Или вы станете христианами, или я посрубаю ваши головы".Трифон смог это сделать гуманно.
О.Владимир  стоял перед церковью и перед его глазами мелькали картины прошлого, ушедшего навечно и безвозвратно, как впрочем, и территории Невдемского погоста. Он хорошо запомнил  описание старой церкви, срубленной еще Преподобным Трифоном в далеком 1565году, когда он крестил пазрецких лопарей: « В нескольких шагах от новой церкви Бориса и Глеба прячется в зелени новый домик. Это чехол на старинной  дорогой вещи; внутри этого домика заключается церковь построенная преподобным Трифоном, первым просветителем лопарей, пришедшим на Мурман во времена Ивана Грозного. Притвор церкви напоминает избу: по стенам лавки, в окне тусклая  слюда и только ряд икон, висящих над другою, влево от входа, дверью, как будто указывает еще на истинный характер здания…Сама церковь маленькая и узкая. Старинный иконостас, деревянные подсвечники. И висящие ( в таком же тесном алтаре) кадило и облачения Трифона представляют дорогую находку для археолога». Так писал в 1880 году коллежский секретарь Д.Островский.  Но нет сейчас ни шкатулки, ни ее содержимого: древнего строения церкви Преподобного Трифона. Здание старинной Борисоглебской церкви сгорело в ходе боевых действий в октябре 1944 года, когда дивизия генерала Худалова штурмовала укрепления 20 лапландской армии вермахта в районе Киркенеса. Война опалила и новую, построенную по инициативе Великого князя Алексея Александровича в 1871 году, но пощадила, оставив обугленный остов. Восстановленная церковь в 1992  превратилась в жемчужину архитектуры Кольского Заполярья. И этот уникальный памятник старины принадлежит его приходу!
Священник вздохнул и широко зашагал к церкви.
О.Владимиру очень хотел встретиться с местным населением саамами-скольтами. Поговорить с ними, прочувствовать дух православия.. Но время неумолимо. Вокруг крошечного российского островка стояли яркие домики норвежцев. Лежащие к западу от Паз-реки места еще с начала XIX века все больше утрачивали связи с Россией, и не мудрено, что о России стали просто забывать.
Он стоял на берегу, на таком русском и на таком чужом. Напротив, через реку Паз была российская территория. Безлюдная, угрюмая.  Да и откуда там взяться народу, когда на  сорок километров тянется пограничная зона от КПП Борисоглебского до таможни. Сорок километров безраздельного господства пограничников. Как же не хочется власти имущим приблизить своих сограждан к соседу, с которым его связывало  многовековое содружество! Пусть без особой теплоты, но и без войн.  О.Владимир не вспомнил ни одного вооруженного конфликта с северной соседкой. «Кого боимся!»-вопрошал он себя: -Члена НАТО?
-Так не под страхом ли завоевания агрессивным соседом подалась Норвегия в 1949 году под крыло могущественных держав. Сила СССР была просто колоссальная. Только божье провидение не позволило сталинской агрессии уйти на границы по реке Тана. Тогда бы точно конец и храму Бориса и Глеба, да и часовне на реке Нейден-иронично усмехнулся священник.
-Да что  судить события минувших дней.-подумал он-Не суди судим не будешь
-Не растерять бы то, что есть. Он вспомнил находящиеся в забытье храмы по побережью и передернулся. Со стороны церкви его окликнули. Он вспомнил, что еще ничего не сделал по памяти Щеколдина К.П., священника храма Бориса и Глеба, и заторопился к храму. Война не пощадила старый погост. Могила священника была разрушена во время военных действий, крест сломан.
Нужно сказать, что Щеколдин К.П. был истинным пастырем: он окормлял свою паству духовной пищей, но не забывал о реальной, ой какой несладкой жизни прихожан в Лапландии. Его стараниями была построена школа, и лопари  Пазрецкого погоста  были грамотными. Норвежский доктор А. Вессель, по его просьбе, оказывал медицинскую помощь нуждающимся. Когда подросли дочери священника, то они добровольно встали на путь мисссионерства. Сей священнослужитель  встречался и вел переписку с норвежским епископом Бекманом, пасторами Киркенеса Ле Майре и Дитрихсоном. И разночтения в вере им не мешали общаться. К этому нужно стремиться, а не отгораживаться границами.  Они не бросили своих подопечных, лопарей Пазрецкого погоста, и в 1940 году ушли вместе с ними в Финляндию.
-Вот вам и просветитель лопарей-подумал о.Владимир:-вот пример бескорыстного служения Богу, людям. Пройти еще раз по территории церкви Бориса и Глеба времени много не заняло. Кругом граница, незыблимая, прочная. Только почему-то сразу же норвежской границей стоят нарядные норвежские домики, кипит жизнь, а со стороны России –угрюмые сопки, настороженные пограничные вышки. Удивительно как еще существуют остатки лопарей, потомков саамов-скольтов, которые сохраняют православие. Но факт остается фактом. Есть еще «Ивановичи» и «Борисовичи», которые верны вере предков. О.Владимир вздохнул. Что и говорить: священнику Щеколдину было проще: прохождение границ было максимально упрощено. Издавались Евангелие на лопарском языке. Существовала библиотека для саами. Были православные корни, были. Остатки оборвали в 1940 году, когда российские лопари ушли в Финляндию. Он с грустью думал  о прошлом крайнего севера, Лапландии, такой близкой и такой теперь далекой. И  потерянной навсегда.
Норвежцы были мудры. Несмотря на разные веры, они не чинили препятствий православным лопарям, даже когда по разграничению 1826 года Нявдемский погост целиком отошел Норвегии. Ныне - город Нейден.  Бережно сохранялась часовня во имя святого великомученика Георгия. Из Пазрецкой приходской церкви в Нявдему регулярно приезжал священник с причетником. Они вели богослужение: 27 августа бывала "утреня, часы с изобразительными и молебствия Спасителю и святому Георгию, а вечером всенощное бдение". На другой день происходило освящение воды, продолжение службы в часовне, совершались молебны в домах по желанию жителей и панихид на кладбище. Так гласит запись в подтверждение добрых намерений норвежцев. Как могли русские патриоты помогали храму. В 1895 году на средства частных благотворителей часовню покрыли новым тесом. В 1900 году соловецкий архимандрит Иоанникий и печенгский игумен Ионафан поставили в часовне новый красивый иконостас с пятью иконами. Надзирал за часовней местный лопарь Иван Андреевич Летов. В случае необходимости церковнослужители посещали зарубежных прихожан не только в предусмотренные дни. Священник Борисоглебской церкви Константин Щеколдин и его причетник Василий Ивановский 10 апреля 1899 года писали: "в летнее время мы ездим в Нявдемский погост один или два раза, смотря по обстоятельствам".
  Русские храмы не были обойдены вниманием шведских властей. Так 23 июня 1873 г. Пазрецкие Борисоглебские церкви посетил король Швеции и Норвегии Оскар II, наследный принц Оскар Адольф с супругой наследной крон-принцессой Софией-Марией-Викторией. Правда перед этим за четыре года году король Оскар Второй построил  храм в Гренсе-Якобсельв, маленькой норвежско деревушка у Баренцева моря в устье реки Якобсельв, в Финнмарке. Что здесь скажешь. Часовня олицетворяла мощь шведского короля на самой кромке его восточных владений. В те времена Россия была уже не той, когда она могла диктовать условия норвежско-шведскому королевству. Ей в эти годы противостояло королевство, которое разбило со своими союзниками в крымской войне некогда великую Россию. Но лопари невдямского погоста были по прежнему верны православию.  Наследие того, что даровал Трифон лопарям, живет в их сердцах. Они ему благодарны, сами не зная, за что. Что он такого им сделал? Основал монастырь, который потом их подчас и обирал, но, тем не менее, они в укор ему это не ставят. А дал то невероятное, что поселилось в их душах. Веру они растеряли, потому что последующие воспоминания об этой потере говорят. Что дал? Дал то, что и мы не имеем. Поэтому, когда они, уехавшие в Финляндию, просят о возможности поклониться могиле Трифона перед смертью, верят, что не смогут без этого умереть. О возможности приезжать в церковь Бориса и Глеба на реку Паз, пограничную, лопари говорят искренне, сами не зная, почему им это нужно.
  Да, именно благодаря ей,  церкви Бориса и Глеба, граница здесь прошла по левому берегу Паз-реки  или Пасвика – Патсайоки. Но, как и раньше,  крошечный российский анклав вокруг церкви на норвежском берегу реки для русских практически недоступен. Посетить его можно только  два раза в год с разрешения чиновников в зеленых фуражках. Граница, открывшаяся было хоть и в одну сторону, опять захлопнулась. Захлопнулась на многие  годы. Не помогла даже перестройка. Ельцинской «свободы» и лозунга, что «у нас нет потенциальных противников» хватило ненадолго. Снова появились пограничные зоны, которые на сотни верст отделяют колючей проволокой такие районы как Печенгский. 
Норвежская таможня быстро проштамповала паспорта, бодро, подняла шлагбаум. Это напоминало гостеприимных хозяев: « Дорогие гости! Не засиделись ли вы у нас». Машина проскочила задранный шлагбаум. Над ним висел стенд: « Королевство Норвегия».
Погода была аналогичная норвежской. Тот же снег с дождем. Справа хмурилась река Паз, еще не вскрывшаяся, но набухшая, беременная половодьем. Снова всплыли картинки увиденного. Храм Бориса и Глеба как форпост православия врезался в норвежскую территорию и застыл там. Застыл как символ былого могущества православной веры, а сейчас несущий символическую нагрузку. Воспоминание о крае потерянном навсегда.
-А могло бы быть все иначе-подумал о.Владимир. -Все-таки что же произошло с делением границ в далеком 1826 году, о котором помнят и норвежцы, и русские? Кто такой подполковник Галямин, представитель Российского правительства, который чуть –чуть скосил теодолит и, готово, часть территории ушла норвежцам. Немногочисленная паства немденских лопарей ушла в Норвегу, как в то время русские называли Норвегию.
Тем не менее, отношения между Россией и Норвегией всегда оставались поразительно мирными. Глядя на цепочку европейских стран, граничащих с Россией между Черным и Баренцевым морями, легко убедиться в том, что российско-норвежские отношения - действительно единственные в своем роде. Европейские границы России перемещались взад и вперед с XVI по XX века. Велись долгие войны, создавались и рушились империи, совершались мирные и немирные революции. Между тем, российско-норвежская граница вообще веками не была точно проведена. С тех же пор, как границу установили, она не изменялась и является самой старой из ныне существующих границ России.Мало этого. Был изобретен язык. Язык, рожденный на палубах поморских лодий и кочей. Русские называли его «моя-по-твоя», норвежцы - «как спрек», а современные ученые именуют его руссенорск. Любопытно, что поморы, говоря на руссенорске, из пар-двойников старались употреблять слова, звучавшие более «норвежски», а норвежцы - более «русские». При этом наши считали, что говорят по-норвежски, а норвежцы - что по-русски. Смешно? Нет! Этот факт говорит, что наши предки уважали друг друга и старались сделать соседу и партнеру что-то приятное.
Мелькнули в разрывах облаков дымящие трубы. Комбинат «Печенганикель»неустанно выдает на гора «лисьи хвосты», которые пугают и раздражают норвежцев. Они уже выдали первые деньги на строительство очистных сооружений. Деньги модно сейчас называть траншами. Транши осваиваются в недрах комбината, ставшего собственностью удивительно молодых парней из Москвы, а дым по-прежнему отравляет жизнь соседям. « И дым отечества нам сладок и приятен». Кто это написал? Да какая разница! Видел бы поэт этот дым, сразу бы талант нет сошел. О! дым, словно усовестился и пропал. Нет, не совсем пропал, просто дорога круто вильнула. Вот еще один пункт пограничников. Богатое у нас государство, чтобы содержать столько охранников границы. Шлагбаум приподнялся, пропустил машину и с облегчением захлопнулся. Это был последний пограничный шлагбаум.Намокший, исполосованный дождем Никель выглядел как мираж в снежном крошеве. Машина бодро выехала на окружную дорогу, оставив поселок внизу, предоставив возможность любоваться на городской пейзаж сверху.
О.Владимир задумался. Мелькали картинки увиденного: Крайний Север Европы - место встречи между Норвегией и Россией. Здесь сходятся их земли, это соседство в северных широтах всегда определяло взаимоотношения между двумя странами. Будет влиять на них еще больше и в будущем. Хорошо известен тот географический факт, что чем дальше движешься на север, тем ближе сходятся восток и запад. Норвежско-российская граница на Крайнем Севере была единственным местом, где Россия непосредственно граничила с западноевропейской страной - без какой-либо "буферной зоны" в лице прочих восточноевропейских стран.
  Границы, границы. Это не только разделение территорий. Это деление народов по этническому признаку, вероисповеданию. На границе России и Норвегии противостояние двух религий просматривается особенно четко. В этом он убедился в своей краткосрочной командировке.
Норвегия страна небольшая и для нее территории всегда  много значили, особенно после 1905 года. Немудрено, что кроме официальных пограничных столбов они стали ставить церкви. Вера людей- это надежнее всяких границ. О.Владимиру такое обьяснять не нужно. Он зажмуривался и видел чернобородых мужчин с зелеными повязками на головах. «Аллах акбар!..»- услышал он крики и непроизвольно передернулся. Прошло столько лет, а видения не исчезают.
  Он вспомнил церковь в Киркенесе, часовню в Гренсе Якобсельве, церковь в Нейдене. Это стояли лютеранские храмы. Стояли как древние рыцари на охране границы, своей границы. Святые отцы пристально и ревностно следили за настроением паствы и не упускали случая пустить корни в умы инакомыслящих.
  Нужно отдать должное русским и норвежцам, но стычек на религиозной почве между ними не было. Не было ни в современной истории, ни в более далекие времена.
Но наступил лихой двадцатый век. Войны, революции как демоны Северовы вырвались из гиены огненной и поразили умы людей. На долгие годы опустела духовная нива. Да что там нива. Остатки некогда российских лопарей после Зимней войны ушли в Финляндию. В СССР остались только лопари Ловозера, от которых осталось одно название. И вот новое испытание для народа-перестройка. Что она принесла? Сказать трудно. Но лучше не стало, хотя открылись границы, вздохнула, распрямилась церковь. Вновь она стала востребованной. Но только ли православие стало единой религией? О.Владимир вздохнул.
Почти во всех крупных городах нашей страны появились лютеранские общины, большинство членов которых ; русские люди. В некоторых городах, например Ижевске, Владивостоке, Красноярске, Новосибирске, лютеранские приходы насчитывают многие сотни верующих. В некоторых из этих городов численность практикующих лютеран сопоставима с численностью практикующих православных. Столь же радикально изменился и социальный состав лютеранских общин ; молодежь, студенчество, люди с высшим образованием играют в них главную роль. Эти люди, своей жизнью отвергающие знаменитую сентенцию Ф. М. Достоевского “русский ; значит православный”, считают себя русскими патриотами и в то же время верными последователями лютеровского учения. Даже более верными, чем современные немцы или шведы. Что это: дань моде или течения возникшее от неразберихи в нашей стране. Русское лютеранство ; новое явление, возникающее на глазах. Но лютеранство в России ; одна из старейших традиционных конфессий. Лютеранство не вызывало в России сильного отторжения, как католичество. Случаи миссионерства лютеран или добровольного принятия лютеранства русскими были крайне редки, тем более что власти и Православная церковь бдительно следили за настроением паствы.
Перемены начались в конце 80-х годов. Самая важная ; это массовое обращение в лютеранство русских и других народов России, в прошлом никогда лютеранства не исповедовавших. Они принесли свой духовный и культурный опыт, свои устремления, которые создают формирующееся сейчас лицо российского лютеранства. О.Владимир вспомнил быстро растущее здание лютеранского храма в Мурманске и задумался. Что-то влечет людей в эти храмы. Он вспомнил разговор с одной прихожанкой, миловидной женщиной, с которой разговорился в после службы. «Лет пять назад я почувствовала, что меня влечет к Богу. Я несколько раз сходила в православную церковь, но столкнулась там с грубостью, безразличием к людям и нетерпимостью. Здесь все иначе». О.Владимир тогда отделался дежурными штампами, но сейчас он восстановил разговор и он был явно не в сторону православия. «… он приводит людей не в церковь, а лишь стремится помочь нам найти дорогу к Богу… Здесь церковь смиренна перед Богом, а потому и перед людьми. Здесь учат размышлять, здесь понимаешь, что христианская вера ; это свобода. Этому и Лютер учил. Отец Манфред говорит, что Бога можно найти в любой церкви, я захожу иногда в православную церковь, в ней я крещена, так что в каком-то смысле я православная. Однако православие возможно для меня лишь в небольших дозах, мой дом в лютеранской церкви». Проблема была в том, что это говорил не сломанный жизнью человек и не очередной дежурный подсвечник из партноменклатуры. Это говорила вполне самодостаточная женщина, с ясными глазами и говорила хорошо продуманными фразами. О.Владимир понял, что церковь ее теряет, если не потеряла уже. «Лютеранская церковь уважает людей, и люди здесь уважают друг друга. Наш пастор учит - «кто неприлично ведет себя за столом, тот не имеет истинной веры. Вы будете смеяться, но я уверена в истинности этих слов. В жизни меня окружает грубость, хамство, мат, беспробудное пьянство, обман и насилие. После этого, я чувствую себя в кирхе, как в раю, здесь я уже спасена». Сказать этой женщине было нечего.
Он снова вспомнил свой визит на речушку Гренсе Якобсельв. Уютный коттедж супругов Ксении Михайловны и Дмитрия Алексеевича Козыревых. Рожденный в 1921 году он младенцем оказался в Норвегии и прожил в ней всю жизнь. Норвегия стала для него Родиной, может даже первой. Он стал легендой для страны викингов. С ним общался и фотографировался на память наследник норвежского престола кронпринц Хокон, посетивший «Гренсен». Его знали норвежские и русские писатели и историки. «Граница опустела», - скажет один из них, узнав о смерти Козырева. Когда Козырев ушел из жизни, то Часовня короля Оскара II, где проходила поминальная служба, - там, в Гренсе Якобсельв, была полна народа. Люди приехали, несмотря на зиму, расстояние и плохую дорогу. В почетном карауле, словно у гроба высокопоставленной особы, стояли солдаты Сер-Варангерского гарнизона. Среди прочих добрых слов об ушедшем говорилось и о том, что Юрий Дмитриевич сумел стать гражданином Норвегии, сохранив при этом русскую душу. По сути дела, с его уходом окончательно отрезан от нас обширный пласт не только норвежского, но и нашего собственного, российского прошлого. Прошлого, без которого, как известно, не бывает и будущего.
-Что же-подумал о.Владимир-неплохой пример для новой России: помнить людей при жизни, а не вспоминать после смерти.
Судьба веры-судьба государства
  О. Владимир зябко поежился и повернул голову в сторону реки Паз. Паз, Пазйоки, Пасвик-название одной и той же реки, несущей свои воды через три страны такие одинаковые и такие разные. Вроде бы территория русская, а все пропитано Норвегией. Даже церковь покрашена в традиционные красные и белые цвета. Хорошо, хоть натиска лютеранства нет. Хочется верить,  что  Финнмарк останется «границей» лишь как край, северный предел Европы, обрывающийся перед Ледовитым океаном мысом Норд, над которым зимой небо освещают только сполохи полярного сияния, а летом никогда не заходит солнце. Что уже есть нарушение привычных границ, хотя бы между днем и ночью... Здесь, в самой северной части Скандинавского полуострова, с давних времен переплелись судьбы различных народов и их культур - норвежской и русской, шведской и финской и, естественно, местной — саамской. А то, что с какой легкостью наше государство расставалось со своими  землями, можно было знать  и не будучи историком. Так что нечего удивляться, что новгородцы легко отказались от земель северной Лапландии. Для них главное было собирать дань, а бескрайние просторы тундры  их не интересовали. Свое бы сохранить.  Да что там новгородцы! Продали Аляску за копейки. Нейденский погост, как репер православной религии умело обошли с помощью ушлого геодезиста с погонами подполковника. Он прирезал во имя шведско-норвежской унии 3 тысячи  квадратных километров, и все сошло с рук. И эта фраза министра иностранных дел граф Карл Нессельроде: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет»!
Когда у человека теряется грань ответственности, совести перед Отечеством? Это так важно знать, когда  в стране все продается оптом и в розницу.  Он вспомнил совсем недавний спор, возникший с Андреем.
Они сидели перед телевизором, который недавно подарил им заботящийся о своих грехах олигарх местного разлива, и слушали очередную ахинею жириновских лукиных и прочих новоявленных фюреров карманных партий. Настроение было отвратительное.
Произошла крупнейшая геополитическая катастрофа: исчез Советский Союз. Прошла эйфория смены названия городов, улиц. Улеглись страсти по КПСС. Ну а дальше что? Появились собственные капиталисты, олигархи как их назвали средства массовой информации. Их хотели видеть эффективными собственниками, которые будут радеть за интересы России. И что получилось. Нищая оголенная страна и кучка бесящейся с жиру « элиты России».
-А мы не нация- заявил ему Андрей. О.Владимир  не поверил своим ушам. Он привык к неожиданным высказываниям своего духовного коллеги, но чтобы так… Он даже телевизор выключил. Андрей никогда не говорил голословно. Он долго молчал, переваривая информацию,  только потом выдавал на гора свои выводы. Это вырастал настоящий богослов.
-Русские никогда не были нацией. Мы никогда не создавали национальных государств, нам это несвойственно. Мы привыкли жить в империи, среди многих народов-продолжал Андрей.
  -Национальное государство – это государство, в котором имеется один доминирующий народ. То есть: один народ, одно государство. А мы? Мы сформировались как имперский народ. Потому,  если нам и нужна идея, то ни в коем случае не национальная, а имперская-закончил, волнуясь, Андрей. О.Владимир обескуражено молчал. Он в отличие от более молодого Андрея был родом из СССР. Он верил в свою страну,  в свое время защищал ее интересы и привык быть русским.
-И что ты предлагаешь, умник-скрывая свое состояние за иронией спросил о.Владимир.
-Что предлагаю-переспросил Андрей. Он на мгновение  задумался.
- Поскольку мы не нация, постольку мы нуждаемся в идее. Без идеи у нас ничего не получается. А идея -  это то, чего нет, и не может быть. Значит, нам нужно что-то, к чему можно было бы стремиться.. А стремиться можно только к невозможному. Какой смысл стремиться к тому, что возможно? О.Владимир превратился в слух.
-Возможности нужно реализовывать. А это скучно. Нам нужна такая сторона в мире, которая существует, если мы хотим, чтобы она была. На этом и должна быть построена наша идеология. Русскому народу свойственно некоторое мессианство.-Андрей увлекся. Чувствуется, эта тема была близка ему, и он выговаривался.
-Делать коммунизм – да, это нормально. То есть нас интересуют идеи  высшего порядка, которые могут захватывать наши души, за которыми пойдут люди.  Нам нужна идея типа: «Москва – третий Рим» или строительство коммунизма.  –Андрей замолчал.
-Ну, коммунизм мы положим уже построили-сьиронизировал кто-то из  трудников. Помните, на Выставке достижений народного хозяйства было написано: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме»? В комнате невесело рассмеялись.
-Ничего смешного-загорячился Андрей:
-У нас могут быть идеи только вселенского, имперского характера. Мы слишком большие, чтобы думать о насущном.
-Ты-то брате, что предлагаешь строить-спросил кто-то.
-Что предлагаю? Андрей на мгновение задумался:
-Царство божие-закончил он неожиданно. Монахи охнули, перекрестили лбы на всякий случай. Трудники  рассмеялись:
-Ну ты, брат, загнул. Эка как тебя угораздило: царство божие. Скажи еще рай на земле».
-Именно рай на земле. И ничего нет смешного. Еще большевики провозглашали строительство рая на земле-загорячился Адрей.
-Будет тебе святотатствовать-сказал строго один из пожилых монахов.
-Это не смешно. В Грех великий вводишь-и истово закрестился.
 О.Владимир был настолько потрясен высказыванием молодого коллеги, что не задал вопросов. Мысли снова вернулись к границе
 Норвегия опасалась, что Россия поставит вопрос о пересмотре линии границы перед норвежским государством, так как за границу 1826 года, формально была ответственна Швеция. Однако, царской Россией не было предпринято каких-либо шагов по пересмотру русско-норвежской границы.
-Может, действительно Север это хвост политики-подумал о.Владимир –и его проблемы были всегда второстепенными. «Берите суверенитета столько сколько проглотите»-опять вспомнил он крылатую фразу новоявленного российского лидера от упоминания о котором начинают гореть от стыда уши. «Вот уж поистине каждый народ получает такого правителя, какого он заслуживает.»-подумал о.Владимир. А в голове снова: «Почему. Сто тысяч почему?».
О.Владимир закинул руки за голову. С хрустом потянулся.
-Русь, Российская империя, Россия советская, Россия демократическая. Куда ты катишься и сколько тебе еще осталось!
Он никогда не был расистом. Но если речь идет о перерождении культурно-исторического типа государства на огромном геополитическом пространстве. Когда нам выдвигаются огромные территориальные претензии со стороны радикального исламского проекта. Когда нас зажимают от Балтики до Черного моря,  он не мог быть безразличным.
  Как он критически и скептически не относился ни к нынешней власти, ни к нынешнему управленческому аппарату, это было его Отечество, и другого у него не было. В Апокалипсисе сказано: «Знаю, что ты живешь у престола сатаны, но содержишь слово Мое и не утратила веры Моей», то есть, пребывание у престола сатаны усугубляет подвиг в вере. Действительно, легче быть среди своих единомышленников, где тебя понимают с полуслова, где одна и та же этика взаимоотношений. Самая главная угроза сейчас России, русским,  Православию – это стремительная депопуляция страны и стремительное уменьшение доли славянского населения.
Он вспомнил интересную встречу в Никеле. О.Владимир вышел из здания администрации раньше обговоренного срока. Машины, как и следовало ожидать, не оказалось, что его нимало не смутило. Перед ним раскинулся поселок Никель, поселок горняков и металлургов. Некогда жемчужина Кольского Заполярья выглядела как кадр из фильма «Через тернии к звездам». Поселок явно агонизировал. Гвардейский проспект имел вид далеко не гвардейский: облупившиеся фасады домов, побитые шиферные крыши. Их коллеги из железа своей ржавчиной эстетического вида не добавляли. Вспоминая историю поселка о.Владимир стал ходить вокруг стелы, стоявшей посередине площади. Затем остановился и, заложив руки за спину, стал ее рассматривать. Это была высокая гранитная стела с выбитым текстом о вечности и незыблимости Печенгской земли.
-Интересуетесь, святой отец-раздалось за спиной. Владимир вздрогнул от неожиданности и обернулся. Он хотел резко сказать насчет такого вольного обращения, но что-то остановило его. Перед ним стоял пожилой человек в синем форменном диагоналевом пиджаке. Застиранная зеленая рубашка военного образца стягивала морщинистую шею. Синие брюки, заношены, но тщательно выглажены. Все кричало о бедности, но бедности достойной,  не доходящей до попрошайничества.
-вот оно достояние перестройки-подумал о.Владимир. Пенсионер, которого обобрало государство, спалило сбережения в сбербанке и не дало возможности уехать доживать свои дни в среднюю полосу. Он видел много таких стариков в церкви, но те были другие. Они искали защиты у Бога, у него священника, как посредника.
-Этот ни искать защиты ни просить не будет-подумалось о.Владимиру. Незнакомец тем временем спокойно смотрел на него голубыми выцветшими глазами из-под нависших кустистых бровей.
-Интересный памятник?-переспросил он.
-Да,- ответил священник: -это откуда же вырезали такую стелу и как привезли.
-Из Германии-усмехнулся мужчина:- на транспорте, потом на машине к Генеральской сопке. Слыхали про такую?
-Гора Спасительная-переспросил о.Владимир.
-Молодец, святой отец, знаешь старинные названия-одобрительно заметил человек. У нас она больше как Генеральская сопка зовется.
-Зовите меня отцом Владимиром, так проще да и правильнее-попросил священник.
-Да как Вам удобнее-ответствовал пожилой человек:- Мы ведь Вашей церковной практике не обучены. А я- Александр Семенович.
-Вот и познакомились-улыбнулся о.Владимир.
-Александр Семенович, можно про памятник подробнее?-полюбопытствовал священник.
-Так памятник хотели поставить на сопке, на власти запретили-откликнулся собеседник.
-Как это?-удивился Владимир.
-На этой сопке КП был немецкий, с генералом ихним, -продолжил мужчина. Так вот генерала там убило, и вдова его хотела ему поставить памятник. Но его ставить запретили. Не везти же его обратно. Вдова  уехала, а стелу  превратили в памятник.
-Да ты приезжий, наверное, не местный?-как-то запросто спросил мужчина. Наш край историей богат. Древний край, Российский. Ты, наверное ,всех церквей-то и не знаешь? В Луостари церковь была. Звалась…вот ведь запамятовал…Да как же…мужчина потер лоб.
-Сретения господня-подсказал Владимир.
-Точно-обрадовался старик: -именно она. Я ее до войны помнил. Только ведь она у финнов была, а потом когда мы наступали, спалили ее, не уберегли. Да как убережешь. Такие бои здесь шли…-старик задумался. Потом добавил: -В Борисоглебске тоже много попалили, когда наступали.
-Бывал в Бориглебске?-спросил пытливо.
-Бывал-подтвердил Владимир. Ему начинал нравиться, этот уверенный в себе человек.
-Наверное, не знаешь, что когда каскад Пазских Гэс строили, там там кабак сделали для норвежцев. Валюта была нужна. Посему и церковь подремонтировали. А вот в Баркино посмотри, отче, посмотри. Две церкви на ладан дышат. Войну пережили, а сейчас разваливаются. В одной пожарники прижились, другая едва теплится. Спокойствие которое веяло от собеседника странным образом влияло на о.Владимира. Ему хотелось поговорить с этим человеком. В церкви он его не видел. Вроде из неверующих, а церкви жалеет.
 Чтобы поддержать разговор о Владимир поинтересовался, как долго живет он в Никеле.
-В Никеле-то?-переспросил мужчина: да почитай с 37 года, как служить призвали в погранвойска..
-Я-то самарский-добавил он. Потом помолчав, задумчиво сказал:
-Только было срочную дослуживал, ан- финская, а там и Отечественная подоспела.
-И все здесь живете?-спросил о.Владимир.
-Да-словоохотливо отозвался мужчина- Все войну здесь. Сначала на Рыбачьем стояли, потом немца погнали в Норвегию. Металлургов в 1944 году демобилизовали из армии комбинат восстанавливать, а мы дальше пошли. Да вы бы святой отец пришли к нам на собрание, когда мы, ветераны, собираемся. Мы бы уж вам всю правду-матку в глаза высказали.
-Что у Вас наболело?-спросил, внутренне напрягаясь, о.Владимир.
-Что наболело спрашиваете? Скажу, коли послушаешь. Только я смотрю, вы не больно народ слушаете. Больше по администрациям ходите, мужчина заметно заволновался, но продолжил:
-Вот сейчас принято коммунистов ругать. На всех углах их хают. А вот это кто построил?-мужчина показал рукой на комбинат. Он в руинах лежал. Я помню 1944 год. Тогда и коммунисты, и беспартийные все в одной цепочке на развалах работали.
-Ты-то молодой, этого не знаешь. Бедно жили, но радостно. Стариков обездоленных не было, детям слезы утирали. А сейчас что? Кто эту мерзость узаконил-мужчина показал рукой на вывеску: «Администрация Печенгского района.»: -милицией от народа отгородились. В райком можно было в любое время зайти. Эх, да что говорить! Потеряли страну. Эти демократы ворвались в страну как бандиты врываются в дом. А мы оказались плохими хозяевами: стоим и молчим. И сейчас не лучше. Чиновники обнаглели, ворье кругом, а мы послушной толпой в церковь идем- мужчина остановился и посмотрел на Владимира:
-Простите святой отец, ежели что не так.
-Ничего-кивнул головой Владимир.
-Это же как потерять веру в себя, перестать сопротивляться! -продолжал собеседник..
Мы проходим мимо нищих, которые роются в баках, дети бегают беспризорными-горячился мужчина.: А вы церкви открываете. И где? В магазине! Вы столовую для бедных откройте. Мы в войну, когда в Киркенес вошли сами голодными оставались, а детишек норвежских кормили. Я после войны в милиции работал, так у нас ни одного беспризорника не было. Кого в семьи забирали. Нет родных-в детдом. Но обездоленных, не было.
О.Владимир понял, кого напоминал ему этот мужчина:  духовника, монастырского старца. Такой же прямой бескомпромиссный. Только один служил Богу, а другой- народу.
-Ну ладно, заговорил я вас, святой отец-спохватился собеседник:
-извините, если что не так. Наболело, вот и высказался.
-Ничего все правильно: неожиданно для себя произнес о.Владимир. И уж совсем неожиданно добавил:
-Заходите в храм.
Мужчина остановился, подумал и с раздумьем ответил:
-Нет, не приду. Потом добавил:-не готов я, святой отец, не готов. Ты уж вон этих обслуживай, -показал старик на здание админисчтрации.
-Они рвутся свою принадлежность церкви доказать. В это время из администрации вальяжно вышла чиновничья братия. Мужчина совсем уже по свойски добавил:
-Ну прощевай, покуда. А со зданиями в Баркино посмотри. Ведь раскатают военные все по бревнышку.
О.Владимиро долго смотрел ему вслед и с грустью понимал, что этот, еще крепкий мужчина, не придет в храм. Он ничего не станет просить у Бога. Он все сделает сам.
Мысли роились. Перед ним мелькали лица административных чиновников. Чванливые, самодовольные  « ухватившие бога за бороду». В церковь приходили другие: подавленные, с опущенными плечами, ищущими забвения.  Этим было без разницы где размещены церкви, даже если храм размещен в бывшем вино-водочном магазине. Неумело крестились и шли дальше, кто куда: кто копаться в мусорных баках, кто воровать еще не украденное, чтобы вечером поперхнуться стаканом паленой водки и закусить куском дрянной колбасы.
А этот не придет-с необьяснимой тоской думал о своем о.Владимир. Ему не нужна церковь. Такой человек быстрее вспомнит, что булыжник –оружие пролетариата, но не покорится , не покорится бритоголовым браткам, правящим бал в стране, не покорится паханам, занявшим место в администрациям. Не покорится никому, но, что самое обидное, не пойдет с церковью.
«Каким путем должен сегодня идти человек, каким путем должна сегодня идти Россия. Есть только один путь - путь с Богом. И если мы пойдем по этому пути, то никакие опасности ни в общественной, ни в государственной жизни не поколеблют нашего духа; никакие скорби не надломят нас и не омрачат нашу жизнь. Потому что если с нами Бог, то нет никакой силы, которая могла бы преодолеть силу Божию и которая могла бы разрушить нашу жизнь. Это, может быть, самый важный вывод, который следует сделать из всей истории Церкви, из истории рода человеческого, но, может быть, особенным образом из истории нашего Отечества»-так думал настоятель Трифонов Печенгского монастыря священник отец Владимир, но какой путь должна выбрать Россия он не знал. Много, много еще в России таких Александров Семеновичей, которые до сих пор носят партийный билет несуществующей КПСС и упрямо верят, что закончится беспредел, устроенный новоявленными демократами. Но вести этих «старообрядцев» некому. Перевелись на Руси попы «Авакумы». Он поднялся и заходил по маленькой келье, переделанной из комнаты. По стенам металась его огромная тень, а из угла на него с укоризной смотрел изможденный лик Спаса.
Андрей и духовник
Андрей сел в самолетное кресло и посмотрел в окно. Весна по календарю, но по аэропорту мела поземка, небо было зачехлено плотными тучами.
  -Если посадили в самолет, то наверняка взлетим-успокоил он себя.
Рядом с ним усаживались две девицы. Необычный сосед явно заинтересовал их, и они весело перехихикивались. Андрей привык к тому, что в «миру» нестандартно реагируют на внешний вид священника. А тут еще молодой парень. Есть от чего похихикать. И он стал старательно смотреть в окно.
-Пассажиров просим пристегнуть ремни – раздалось в динамике. Девицы заерзали, но у одной кусок ремня оказался зажатым креслом Андрея. Шушуканье усилилось, перемежаясь смешками. Андрей приподнял кресло и освободил ремень.
-Спасибо –смешавшись пробормотала девушка и покраснела.
-Не стоит- весело ответил Андрей. Он снова задумался о своей необычной судьбе. С ним сидят его ровесницы, ну может быть чуть помоложе, а его сторонятся и внутренне побаиваются.
Он вспомнил окончание духовной семинарии, когда перед молодыми священниками вставал сложный выбор: постриг или идти в «мир» на приход и окармливать паству. Если второе, то нужно срочно жениться. В этом семинаристы были похожи на молодых лейтенантов. Даже шутили: те едут служить и они служить. Перед Андреем  вопрос женитьбы не стоял: он давно уже привык считать себя в монашестве и служить Богу.
  -Монахи –-это самые радостные и счастливые люди! У них осуществляется принцип: человек не имеет никаких попечений. Миряне ломают голову о том, как прокормить семью, купить одежду, заплатить за квартиру, отремонтировать машину или дом - масса суетных и хлопотных житейских попечений. Монах же выполняет небольшую возложенную на него работу: молится Господу и исполняет послушание. И все. Он не имеет больше никаких хлопот, живет той жизнью, которую избрал, и постоянно пытается выполнить завещание апостола Павла: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите» -вспомнил он слова Печенгского старца. Он, конечно, столь обыденно не думал, так как работа во внешнем отделе Московской епархии обязывала думать и много работать. Но, в сущности, он был с ним согласен.
-Молиться, молиться и еще раз молиться-подумал он и усмехнулся.  Куда деться от классиков!
-Извините, можно задать вам вопрос-раздался неуверенный шепот.
-Ну, думаю, началось-невесело усмехнулся про себя Андрей, но повернулся и с улыбкой:
-Слушаю вас.
Барышня совсем смешалась. Она покраснела и не знала, как дальше продолжить разговор.
-Слушаю вас-повторил Андрей
-Вы нас …меня…извините-мямлила девица.
-А как к вам обращаться?- выпалила она
Настал черед покраснеть Андрею. Он с легкостью откликался на «батюшку» и «святой отец». Но одно дело в церкви, во время службы и другое в самолете рядом с похихешницами. Он на мгновение задумался и сказал:
-Вам лучше обращаться к ко мне «отец Андрей». Девица хихикнула, но рядом сидящая, сделалась серьезнее и решила проявить эрудицию.
-Вы извините, а почему наш батюшка в церкви да и на улице ходит с непокрытой головой, а на вас шапочка?-спросила она.
-Вы что, ходите в церковь?-заинтересовался Андрей.
-Вообщем-то нет, но мы студентки-историки  ходили слушать лекцию по иконописи -вмешалась вторая.
-Понятно-кивнул головой Андрей.
-А шапочка, как вы изволили назвать-усмехнулся он-Называется клобуком. Это атрибут иночества, то есть монашества.
-Вы монах!- выпалила рядом сидящая.
-Что вас так смутило?-развеселился Андрей
-Да нет-порозовела девица:- Просто вы…вы…ну молодой что ли…
Возникло неловкое замешательство. Андрей решил разрядить ситуацию:
-Вам как историкам, наверное, интересно, знать, что означает эта, с вашего позволения так сказать, шапочка.
-Вы нас извините-смешались девицы.
-Да ладно-отмахнулся Андрей:
-Так рассказать.
-Конечно-заверещали барышни
- Клобук с наметкой означает лодку, челнок-пояснил он: Если клобук перевернуть, он напоминает лодку и два весла. Инок в монастыре  как в лодке, плывет среди житейского моря. Все храмы символизируют корабли. Идет храм- корабль в житейском море, а пристань - потусторонний мир. Паруса. В лодку храма садятся те, кто принял крещение, постоянно ходят в церковь. А те, кто находятся вне лодки, плывут в волнах: кто под водой, кто над водой, кто уже тонет. Это очень опасно - быть вне лодки.
В это время взревели двигатели, и самолет, подрагивая всем корпусом, стал разгоняться. В окне стремительно летели на встречу огни взлетной дорожки.  Вот он, миг, точка невозврата, и шасси оторвались от земли:
-Господи, спаси сохрани-произнес Андрей. Он скосил глаза на попутчиц. Одна сидела, откинув голову, а вторая что-то шептала.
-Да она молитву читает-вдруг осенило Андрея. Он скосил глаза еще раз и внимательно посмотрел на губы:
Точно: «Отче наш»-восхитился он. Пассажиры сидели молча. Самолет иглой прошил плотное одеяло облаков, которые старательно закутывали непрошенного гостя, но вскоре остались внизу, неряшливой сероватой периной. Самолет выровнялся и ровно загудел. Народ разом выдохнул и зашевелился. Девушки молчали. Снова начинать разговор они явно не решались. Андрей решил начать первым.
-Что за курс у вас по иконографии-спросил он, сидевшую рядом.
-Собственно, как такового курса нет-с готовностью откликнулась она.- Это в курсе истории религии. Сейчас же атеизм не сдаем-пояснила.
-Заинтересовало?-осторожно поинтересовался Андрей.
-Как сказать-задумчиво произнесла вторая, что шептала молитву.
-Одно дело рассматривать икону как произведение искусства, другое-молиться на нее. Она задумалась.
-А верующие не молятся иконам-вдруг произнес Андрей. Это было так необычно, что барышни опешили и недоуменно посмотрели на Андрея.
Он другого и не ожидал.
-Да, Православные христиане не молятся иконам. Хотя спросите молящегося в храме, он вам этого не скажет. Он молится Богу. Иконе, воздает почтение, которое им подобает по тому, что на них изображено.
Барышни смотрели на него с изумлением.
-Почему мы волнуемся перед иконами. Святые иконы - видимые, исторические свидетельства. Они воздействуют на нашу память, на разум, на чувство прекрасного. Они нужны нам в молитве, мы их почитаем и любим. Но  им самим не молимся-повторил он
-Мы ищем образ-закончил он, а не понятие.
-Почитая образ Божий, мы поклоняемся Самому Первообразу.
-Не слышали такого?-уже весело спросил он притихших спутниц.
-Если не верите в Бога, то наслаждайтесь иконами как древне русскими произведениями искусства, изучайте через них историю. Почитайте Николая Рериха «Избранное». Он очень хорошо пишет об иконах, сравнивая их с  древнейшими итальянскими примитивами-подытожил Андрей. Разговор незаметно прекратился и Андрей задремал.
Москва неприятно поразила Андрея. Отвыкший от городской суеты, он немного постоял, растерянно оглядываясь вокруг. Аэропорт был грязный и неухоженный Развязные таксисты, назойливые нищие, крикливые ларьки с разнокалиберным барахлом, все это лезло в глаза т раздражало. Вот и встречающий. Быстро прошли через неопрятные стоянки автотранспорта и взяли курс на Москву. Здесь весна напоминала о себе. Но странно напоминала: не взбухшим снегом на полях и не прорывающимися  ручьями в низинах. Весна напоминала о себе раскисшим неубранным с дорог снегом, который вобрав в себя гарь и копоть транспорта, залихвастки давал пощечины лобовым стеклам автомобилей. Те на мгновение оцепеневали, но мощные очистители быстро сбрасывали грязный кисель на капот, и возвращались на место, чтобы принять на себя еще порцию грязи.
Андрей отпустил машину, не доезжая дома. Ему хотелось пройтись, благо время было. Он любил этот район Москвы: тихий тенистый. Любил его тополя, которые нависали над улицей, отчаянно соря тополиным пухом. Можно было неспешно идти вдоль массивных домов «сталинской постройки», излучающих тепло летом и студеными, седыми от морозов зимой. Сейчас он брел по улице, с горечью подмечая ее новоявленные язвы. Нахальные  ларьки, с забранными решетками окнами выпячивались на улицу, предлагая народу самый разноцветный хлам. Расторгуев изо всех сил хаял почему-то Екатерину, которая по его разумению продала Аляску. Его старалась перекричать Вика Цыганова, рекламируя русскую водку и селедку. Под ногами перекатывались пластиковые бутылки, промасленная ветошь, которую терзали бродячие собаки. Андрей невольно ускорил шаги, чтобы пройти эту похабень, так изуродовавшую старый район метро «Сокол»
Настоятель ждал его на квартире, рядом с церковью. Андрей с любопытством огляделся. Все так, словно и не было времени ссылки в Заполярье. Духовник суетился на кухне и что-то рассказывал. Наконец он вышел из кухни с подносом. Андрей с удовольствием глотнул из чашки горячего крепкого чая.
Разговор шел легкий, ненапряженный. Но Андрей понимал, что это так, для привыкания друг к другу. Понапрасну  духовник его не вызывал бы из монастыря. Даже для отца Владимира это было неожиданностью.
-Я почему тебя отправил туда, в Кольский край, Андрей-. Духовник внимательно посмотрел на послушника:
- Сейчас самое время посмотреть назад и задуматься о крушениях таких обителей как эта. Причины здесь не материальные, а духовные. Да-да, именно духовные. Причина этой беды как проказа тянется из глубины веков, и разразилась в начале века. Как угодно ее называй: революцией или переворотом, дело не в этом.
-Ты, думаешь, мир освободился от этого, избрав путь демократии? Ошибаешься, мой друг, ошибаешься.-духовник встал из-за стола и заходил по комнате. Худшее еще впереди.
-Ты ж богослов,  богослов с академическим образованием. Вспомни Византию. 
Это вознесся второй Рим. Казалось,  что Византия учла все ошибки первого Рима. И развивалась основательно,  на тысячелетия. Тем  более, что была высочайшая духовность, православная вера. Наставник повернулся к иконам и широко перекрестился. Он постоял у окна, собираясь с мыслями.
-Не мне тебе говорить, что мир развивается по спирали. Несмотря на предупреждения таких духовных светил как Багрянородный, тогдашние правители уверовали в свою бенаказанность, исключительность. Пошли перекосы в экономике, увеличение податей. Да что это! Пошатнулись православные основы духовности! А где слабая духовность там проблемы с внешним миром начинаются. Вся пакость, ересь людская лезет. А рядом Оттоманская империя. Ислам он агрессивный, своего не упустит. Да и католические миссионеры не дремали. Так что выводов сделанных из ошибок Рима хватило не надолго. А где хорошо живут, там начинается пьянство, злоупотребление властью. Кому же не хочется жить лучше.
Духовник остановился возле стола, сделал глоток чая.
-Ты знаешь Андрей, что мне нравится в протестанизме? Да не удивляйся. Именно в протестанизме. Слушай.
Наставник надел очки, взял книгу со стеллажа и раскрыл ее на закладке:
"Спасибо за все, что у меня есть, и хорошо, что я никогда не думал, чтобы иметь больше". Так говорят норвежцы. Вот это чувство меры, благодарность за достаточное.
Эти слова определяют достоинство норвежца, уравновешивает его психологический склад, гармонизует личность.
- Ну как? Смотри далее. Он берет листы бумаги и начинает читать:  «В Византии становится модным получать образование в Италии, Британии, Франции.  Власть перестает оказывать поддержку науке, образованию, медицинские услуги становятся не по карману  населению. Реформы саботируются чудовищным бюрократическим аппаратом, развивается демографический кризис, идет то, что сегодня у нас называют “вывозом капитала за рубеж”. В Византии укрепляется фискальный, карательный аппарат, одновременно  слабеют, разрушаются ее армия и флот. Военная реформа с треском проваливается, “профессиональная” армия из наемников-иноверцев оказывается  абсолютно небоеспособной».
-Тебе это ничего не напоминает? Наставник строго посмотрел из-под очков.
-Про коммунистов я не говорю. Что страна развалилась- это глупость почтенных старцев со значками «Пятьдесят лет в партии» на лацкане. А современные функционеры, в отличие от стариков, не выезжающих дальше Завидова, посмотрели, как живут их коллеги на Западе. Вот отсюда и пошла коррозия! Коррозия умов. И умов не только политических деятелей, а и населения тоже. Кризис вызревает в головах.
... В итоге великая  империя распадается на осколки, часть которых “уходит” в Европу,  часть поглощается Турцией, но ни в одном из них не возродилось былого могущества Византии, воспоминания о котором тщательно вытравливаются из летописей». Духовник умолк, положил бумаги на стол и сел в кресло. Какое- то время молчали.
-Так что это, отче? Удел всех империй? Или результат изначальной порочности человеческой натуры вообще?-тихо спросил Андрей.
-В духовности вся проблема, друже, в духовности.-поднял на Андрея усталые глаза наставник. Дело в том, что мир одолел духовность.
-Казалось бы, ладно. Произошла социальная революция. Вступили на демократический путь развития.- Здесь наставник вытащил носовой платок и шумно высморкался.
-Люди, вставшие у власти должны отвечать за общество жить его проблемами. А что получилось? Откуда все эти чубайсы и абрамовичи. Они морально не готовы стать элитой общества, как тут как-то высказался президент.-духовник невесело усмехнулся.
-Ты, наверное, не видел, Андрей, как он произносил это заумное слово. Он читал его по бумажке, а сам не верил что читает. Вот так-то!
Наставник сел за стол, взял чашку, отпил чай и замолчал. Молчал и Андрей. Он не знал, что сказать наставнику, да тот и не нуждался в его комментариях.
Андрей понимал, что устами этого священника, который всю свою жизнь посвятил верующим, говорит истина и боль за свершившееся. Андрей с горечью понимал, что в стране произошло нечто богоотступное, что страна пошла не по пути истинной демократии, а идет семимильными шагами в бездну.
-Люди опомнятся-продолжал наставник: поймут, что случилось, но новая власть умна: она себя уже обезопасила законами, в которых четко прописаны основные постулаты их безопасности. «Всенародный Президент», понимая мощь и силу КПСС, поторопился ее обьявить вне закона, тем самым показав, кто он на самом деле. А его конституция. Не читал?
-Нет-растерянно ответил Андрей. Он слышал по радио о новом документе страны, но прочитать, как то не удосужился. Но священник почему-то развеселился.
-Не огорчайся. Я тоже не читал. Никто не читал. О ней только говорили, что идет всенародное обсуждение. Но никто ее в глаза не видел.
-А как же вера, отче? Православие-тихо спросил Андрей. Вон как новая власть активно пошла в церковь.
-Это ты про подсвечники, говоришь-оживился священник:
-Насмотрелся я на них в церкви, насмотрелся.
Он снова замолчал и Андрей, помолчав, спросил:
-Скажи, отче, сейчас церковь в почете у государства. Может она стать цементирующей силой общества?
Священник долго молчал. Потом снова встал, подошел к стеллажу и взял папку.
-Я, Андрей, выполняя твою просьбу в поиске материалов по истории православия, натолкнулся на интересные моменты. Вот смотри: «Настало время задуматься о глубоких духовных причинах сокрушительной катастрофы, которая постигла Трифонов Печенгский монастырь. А это была богатейшая обитель на крайнем русском Севере. Причина та же, что и рухнула держава Российская-Царство Православное». - И причина здесь одна, мы ее проговорили: мир одолел! Увлеклись деятели духовными хозяйствами церковными и монастырскими. А церковь должна заниматься своим прямым делом молиться и окармливать стадо свое, то есть верующих.
-Конечно, и ты как богослов это знаешь, что в церкви, как и в миру, переодически проявляются «свои герои». На смену отцам-проповедникам, несущим слово божие приходят отцы-настоятели, которые смысл жизни видят в грандиозных хозяйственных преобразованиях. И дело здесь не в революциях, а в личностях.-настоятель полистал свою папку:
-Ты здесь многое найдешь по своей просьбе. Но и я по своей стариковской вредности кое-что добавил. Поди, и отец Владимир знакомиться будет? Наслышан я про него, наслышан. Честолюбив, амбициозен. Мурманский владыко назвал его вторым Ионафаном. Помнишь настоятеля Трифонов Печенгского монастыря, который в 1890 году восстановил обитель. Да и как восстановил! Слушай: «Культурный оазис в Ледовитом океане», Оплот русской государственности и рассадник культуры на нашем Крайнем Севере». Это все о заполярном Давид-строителе.

Андрей не первый год знал своего наставника и уловил в его голосе горечь.
-Что же плохого в этом, отче? Разве не сбылись благодаря Ионафану слова преподобного Трифона:  «На сию святую обитель будет искушение, и от острия меча умучатся мнози, но не ослабевайте, братия моя, уповайте на Бога…силен бо и паки обновит обитель сию».
-Так то оно так, сыне. Но не забывай, на чьем труде воздвиг он этакое благоденствие. Если обитель сверкает среди грязи и нищеты разве это добродетель?-наставник пошел по комнате, как видно по привычке меряя ее шагами.
-Было такое в дореволюционной печати определение «образцовое религиозно-сельско-промышленное хозяйство»-так это по твоему монастырю прошлись, как бы сейчас сказали средства массовой информации.
Да ты меня не слышишь? – услышал Андрей отечески укоризненные слова настоятеля.
-Слышу я отче, слышу. Согласен с тобой потому и задумался. А как восстановить сию обитель? Как народу обрести храмы?
Священник остановился посредине комнаты. Он помолчал, потом произнес:
-Это хорошо, что ты задумываешься над этим. Хорошо. История человечества по нашим церковным канонам продолжается до тех пор, пока звучит молитва Веры Христовой. Когда наступает утрата пониманий этой истины, то все наши церкви перестают быть  местом для молитвенных подвигов, не служат Господу, а становятся, как я тебе уже сказал,  «религиозно-промышленной колонией».
-Да чего далеко ходить-священник оживился.
-Новый взорванный храм. Ты можешь это представить? Я нет. Священник вновь заходил по комнате.
-Да может ты и слышал его фамилию. Лужков. Всплыл на демократической волне. Разбогател на приватизации и решил наследить в истории. Это что Вера? Кому нужен этот храм, когда прервалась цепь времен. Часовня в память о разрушенном храме нужна, но восстанавливать…В лучшем случае это будет музей, в худшем место для отправления амбиций нынешней власти.
-Нужно ли такое Возрождение? Нынешние нувориши, кляня на чем свет стоит градоначальника, жертвуют на храм суммы. А попробуй не дай…О времена-священник вздохнул и продолжил:
-Нужен ли такой вселенский масштаб духовного наследия! Не напоминает ли он коммунистические призывы «Догнать и перегнать». Большевики тоже хотели даровать человечеству  «рай на земле». Все несчастья, как ты знаешь, происходят от благих намерений.
-Сложные задачи стоят перед церковью, архисложные. Это не храм построить. Нужно людей к церкви повернуть. Вот в чем есть сейчас основная задача.
-Мы имеем дело с неподготовленной паствой. У нее нет тяги к православию. Люди без православного окормления могут попать под влияние любой церкви.
  Он внимательно посмотрел на Андрея.
-Если раньше православными были страна, власть, народ, образование и культура, то миссионерство было этаким «пироженым». А сегодня это основной хлеб. Миссия сегодня - это главное, что есть в Церкви.
Андрей превратился в слух. Духовник облачил беспорядок его мыслей в стройную форму.
-Что мы сейчас имеем? Паству, которая хуже чем язычники. Это образованные, воспитанные на циничном безграмотном атеизме, люди. Если бы в советских вузах атеизм нормально преподавали!-воскликнул священник. -тогда бы хоть вопросы возникли.
Наша миссия сейчас обращена не к туземцам, не к язычникам, ничего не знающим о Христе, а к христианам, забывшим о своей клятве при Крещении - соединяться с  Богом в православной вере. Вхождение в Церковь не только сообщает человеку дар Божественной благодати, но и накладывает на него определенные обязанности. Неисполнение этих обязанностей равносильно духовному самоубийству. Об этом непреложной истине, мы и должны свидетельствовать людям. И различие в религиях здесь не при чем. Посему нужно сотрудничество, сотрудничество в пределах существующих границ, как государственных, так и реальных.
-Вот, почитай, он взял со стола книжку в мягком переплете и прочитал: Корольков Н.Ф. «Трифоно-Печенгский Монастырь, основанный Преподобным Трифоном, Просветителем Лопарей, его Разорение и Возобновление».  Яркий пример соседского сосуществования. Почитай, почитай, только верни.-пошутил он.
-Обрати особенно внимание на послушание игумена Ионафанна. Конечно, мы много, и наверняка безвозвратно, потеряли по привлечению саами в православие. Но наладить отношения с Финлянскими православными общинами, норвежскими, шведскими можно-духовник заходил по комнате.
  -Побывай в храме Бориса и Глеба. Изучи жизнедеятельность настоятеля церкви святых Бориса и Глеба Священника Щеколдина Константина Павловича. Сей священнослужитель достоин подробного изучения и восстановления памяти своей не только в лоне церкви, но и в миру.  Особенно посмотри взаимоотношения с лютеранами. Сей священнослужитель  встречался и вел переписку с норвежским епископом Бекманом, пасторами Киркенеса Ле Майре и Дитрихсоном. И разночтения в вере им не мешали общаться. К этому нужно стремиться, а не отгораживаться границами.
-Утомил я тебя разговорами, Андрей. Я пошел на службу, а ты отдыхай здесь. Завтра мы будем разговаривать о тебе, о твоем будущем.-духовник оделся и вышел.
  Андрей посмотрел в окно и увидел с детских лет знакомую картину. Небольшая церковь стала еще меньше из-за внезапно выстроенных многоэтажек, которые, казалось, придавили домовую церковь на Соколе. Нахальные стеклянно-бетонные исполины свысока надменно смотрели на старушку-церковь с элементом пренебрежения. Так смотрит российский нувориш разбогатевший на спекуляциях  водкой на старушку, просящую милостыню у входа в метро. Андрей вздохнул, взял чашку с чаем. Чай остыл, но разогревать идти не хотелось. На глаза попалась папка, из которой священник доставал листы. Она была достаточно пухлой. Нужно ли говорить, что он, забыв про чай, с головой ушел в чтение.
 

Разговор в купе
Серый расcвет метался по  купе. Он дрожал неяркими пятнами по стенам, отражался чахлыми лучами от дверного зеркала. Один из лучей попал Андрею на глаза. И без того чуткий сон был прерван. Он спустил ноги с полки, нашел тапочки.  Увидев себя в зеркале,  усмехнулся. Уж очень непривычно смотрелся он в спортивном костюме и тапочках. Когда Андрей вернулся в купе, то увидел своего попутчика, который зашел ночью. Старше средних лет, полноватый. Серые небольшие глаза смотрели внимательно и доброжелательно.
-Доброе утро. Я заказал вам чай-сказал попутчик.
Спасибо-ответил Андрей, вешая полотенце. Он хотел надеть рясу, но раздумал. Его сомнения не укрылись от спутника.
-Представитель духовенства?-дружелюбно спросил он.
Андрей молча кивнул. Одеваться он передумал. Тем временем зашла проводница и поставила на стол два стакана в традиционных для железной дороги металлических подстаканниках. Пили молча, разговор не клеился.
-До Мурманска едем-так, традиционно, спросил попутчик.
Нет, ответил Андрей:- дальше.
-Это куда?-не понял собеседник
-До Печенги
-Все, понял. Трифонов Печенгский монастырь. Вы же  его восстанавливаете. Службы там несете.
-Несем- не совсем охотно ответил Андрей. Его всегда угнетали разговоры о церкви с людьми неверующими. Они, как правило, сводились к вопросам о том есть ли бог или нет и прочим глупостям.Но вопросов не последовало. Собеседник оказался тактичным человеком и в душу не лез.  Они молча пили чай и смотрели в окно. В окне проносились остатки некогда великой державы.
-Грустное зрелище-сдержанно сказал попутчик.
-Да-нехотя ответил Андрей.
Молчание затягивалось, становилось неловким. Выручила остановка. Андрей не успел посмотреть что это за станция, как попутчик, одев туфли, со словами: пойду, прогуляюсь, вышел из купе. Вернулся он оживленный с газетами в руках.
-Будете читать-спросил он. Андрей отказался. Ему хотелось забраться на полку и почитать материалы, данные ему в епархии и духовником..
-Ну и правильно. Ничего там позитивного нет-ответил незнакомец. На недоуменный взгляд Андрея он улыбнулся и сказал:
-Привычка. Я, как никак, бывший работник обкома, а мы рабочий день начинали с чтения газет. Затем спохватился и предложил:
- Давайте знакомиться и добавил:- Евгений.
Андрей назвал себя.
Замечательно-быстро ответил попутчик. Он углубился в чтение, но быстро отбросил газеты и снова уставился в окно.
-Не читается?-осторожно спросил Андрей.
-Сущая отрава-ответил Евгений:
- Сплошное лицемерие. Вот слушайте:  «По стране идет перестройка. Средства массовой информации убеждают народ об огромных демократических преобразованиях, в величии России, что народу возвращены духовные и нравственные ценности».
-Вы богослов, разбираетесь в сложностях человеческой души. Я, так сказать ваш идеологический противник: бывший работник идеологического отдела обкома партии и понимаю, что без идеологии нельзя. Коммунисты были не идеальны, но то, что творится в стране это беспредел.  Государство превратило наших стариков, отцов и матерей, вынесших на себе непомерную тяжесть русской истории в голодных нищих побирушек. Идет уродование детских душ...
-Что же вы, коммунисты, потеряли власть?- лукаво улыбнулся Андрей. Ему начинал нравиться этот человек с живыми глазами. Он не видел в Андрее священника: ехали два попутчика и разговаривали. Андрей снова вернулся к столику.
-Хороший вопрос. Великолепный!-подскочил Евгений:
-Действительно возник пародоксальный нонсенс, что коммунисты уронили власть, которая была закреплена конституцией.  Кроме как деградацией власти это не назовешь. Что произошло, то произошло. Оценку партии, Горбачеву дадут потомки. Но все это будет потом. А пока расстрел Верховного совета, законодательного органа власти признали вынужденной необходимостью. Торжество демократического режима на лицо. Назначены миллионеры.
Андрей непонимающе взглянул на собеседника. Тот понял немой вопрос:
-Да да мой милый друг. Клика Ельцина торопится застолбить бывшую собственность некогда великой страны. Приспешники, единственным пропуском которых является то, что они были на баррикадах Белого Дома спешат быть представленным к разложившемуся невменяемому человеку  и получить заветный кусок.
-А как же народ? Евгений. Почему трудящиеся столицы не вышли остановить беспредел, творящийся на улицах -не удержался Андрей. Ему начинал нравиться этот полноватый живой человек.
-Вот здесь вы попали в самую точку, коллега. Заметив недоуменный взгляд Андрея,  Евгений  улыбнулся и сказал:
-Забыл представиться: профессор кафедры философии. Сеем разумное доброе вечное. Но плохо сеяли, плохо. Как мог наш советский народ поверить новоявленным демократам, что при возврате в капитализм он будет счастлив и богат. Забыли классическую политическую экономию, которую изучали в каждом ВУЗе, что есть класс эксплуататоров и класс эксплуатируемых, и что в вожделенный класс первых попадет далеко не каждый.
Евгений замолчал. Он взял стакан чая, сделал большой глоток. Андрей молчал. Он ничего не мог сказать запальчивому собеседнику: перед его глазами стояла Москва, эта разухабистая ярмарочная девка, с пошлыми песнями, яркими от зарубежной рекламы ларьками и детьми, крутящимися вокруг. Он тоже не хотел такой России. Андрей понимал, что так как раньше жили жить было нельзя, но что делается сейчас, так жить невозможно.
Евгений словно почувствовав его настроение, продолжил:
-Мы проматываем великое державное наследие, Купленное ценою героизма и самоотверженности народа. Можно и далее говорить о напасти, постигшей Россию при коммунистах и теперь, при демократах. Но самое страшное из всех бед, и это будет вам ответом, мой дорогой коллега, на ваш вопрос о пассивности населения, это отсутствие русского национального самосознания.
Андрей был удивлен. Как метко Евгений дал определение теперешнему состоянию российского общества. Он вспомнил долгие зимние вечера, когда он спорил с отцом Владимиром о русского народа. И вот оно меткое точное: отсутствие русского национального самосознания. Народ без национальной идеи обречен. В лучшем случае ему будет уготована участь третьеразрядной сырьевой державы, в худшем…Андрея передернуло. В глазах всплыло лицо своего духовника, который показал ему книгу, со словами, чтобы он почитал Гумилева. Там ярко и убедительно показано будущее России. Евгений увлекся. Андрей даже позавидовал его студентам, которые могли слушать такие убедительные проп…. Андрей улыбнулся, чуть не сказав проповеди. Хотя именно такие лекции могли стать проповедями.
Евгений, уловив улыбку Андрея, принял ее на свой счет:
- Да, мой молодой коллега, вы можете праздновать победу над коммунистической идеологией. Церкви дан карт бланш по восстановлению нравственности, православной идеологии некогда атеистического советского народа. Поспешно идем креститься, не понимая смысла обряда, заменяем красные уголки на церковки. Ну чем не аналог массового похода в партию большевиков после смерти В.И.Ленина? Подавляющее большинство ринулось верить в Бога. Одни чтобы уйти от повседневной жестокости, другие, что это модно.
Евгений скрестив руки, слушал своего неожиданного оппонента. Воодушевленный Андрей продолжал дальше:
  -Здесь никакие силовые структуры, как ты их не укрепляй, как не вооружай, никакие подразделения полиции-милиции не помогут, пока благонравия не будет, чистоты душевной не будет, согласия не будет в людях, а будет криминал и безобразия, которые терзают общество. Был жестокий эксперимент над Российской Государственностью, начавшийся в 1917 году, когда оборвалась историческая преемственность русской жизни. Рухнула затем коммунистическая идеология, страна распалась на куски.  Надо уяснить истоки нынешнего национально-государственного кризиса, тогда станут ясными и возможными пути его преодоления.
-А вы знаете пути его преодоления-не выдержал и прервал его Евгений.
-Нет-неожиданно просто сказал Андрей: я знаю одно, что сегодня у России уже другие «лекари» и другие «лекарства». Он помолчал и дополнил:
-Вот вы как философ и подскажите современным властителям какое лекарство нужно принять-продолжал Андрей. Собеседник понял  его  вопрос. Он улыбнулся  и сказал:
-А я не знаю, что делать. Как философ, что делать, чтобы появился смысл, я не знаю. Я просто понимаю суть проблемы. Европа сейчас стала полностью технической, а мы подражаем ей. Зачем? Наша русская цивилизация всегда строилась по совсем иным принципам. Например, нам совершенно не нужны менеджеры у власти. На Западе это нормально, это вписывается в их цивилизацию, но не в нашу.  Настоящий лидер – это не менеджер, это не экономический управленец. Правящая элита – это люди, которые должны быть в контакте с третьей стороной мира. Менеджеры на это не способны
Андрей, допивая чай, внимательно смотрел на собеседника. Его мучало одно: «Почему? Почему Россию преследует вечный вопрос?». Этот вопрос стал классикой: «Что делать?». Снова что делать, вместо того, чтобы взяться за дело. Возрождение России невозможно без возрождения и укрепления православия, веры, душевной чистоты, духовной зрелости-думал он- потому что государство держится на нравственности народа. Тот же Карамзин говорил: ни конституции, ни законы, а благонравие граждан – вот что является основой государства, основой общества, основой бытия человека. Благонравие, здоровая нравственность. И если с этой точки зрения глядеть на сегодняшний день, то видишь, что как раз с нравственностью народной, благонравием у нас не всё в порядке. Здесь никакие силовые структуры, как ты их не укрепляй, как не вооружай, никакие подразделения полиции-милиции не помогут, пока благонравия не будет, чистоты душевной не будет, согласия не будет в людях, а будет криминал и безобразия, которые терзают нас уже почти 20 лет.  Как сказал Пушкин: «У нас Россия одна. Можно быть недовольным действиями властей – русская интеллигенция всегда была в оппозиции к власти, но не любить Россию нельзя. Власть можно поменять, но Россию, отечество не поменяешь. Власть надо сурово оценивать и не спускать, а взыскивать с чиновников, если они проворовались…». Поэтому Пушкин говорил: «Не хочу другой отчизны, люблю ту, которая мне дана Богом. Отчизну не выбирают».
Поезд мерно отстукивал версты. Мелькала за вагонными окнами Россия. Уснул Евгений, а Андрей лежал, всматриваясь в пейзаж мелькающий за окном. Боже мой! Как же все уныло! Картинки в заоконье менялись как в калейдоскопе, но радости не добавляли. «Край ты мой заброшенный край ты мой пустырь…» - назойливо стучало в голове. Вырубки сменялись пустошами, которые когда-то были полями. На них вольготно разместился сорный лес. Ольха, ивняк, мелкорослая береза буйствуют в своей неудержимой пляске, разрастаясь на некогда ухоженных землях.
Андрей вспоминал беседы с духовником до отьезда на Север,  сейчас и видел неразделимую связь рассуждений. Рассуждений человека, патриота. Патриота негромкого, который не будет кричать с трибуны. Он живет  в постоянном движении, в деятельности, в общении с людьми и природным миром. Воображение Андрея  занимал суровый образ преподобного Трифона Печенгского, просветителя лопарей.
Спустя 150 лет с начала просветительских деяний преподобных Трифона и Феодорита многие лопари вновь оказались некрещеными и возвращались к язычеству. Московское правительство царя Федора Алексеевича призывает возобновить миссионерскую деятельность. Но поздно. Лопари теряли интерес к православию по причине отсутствия любви к монастырю, да и сам монастырь в своих проблемах был далек от  задач миссионерства. К концу 17 века побуждающим мотивом к крещению служила не любовь к евангелию и образец праведной жизни подвижников, а голое материального стимулирования: «Крестившемуся лопарю давать Великого государя жалованье по два рубли на человека и льготы в службе и в тягле на два года, а которым нарочитым давать и по три рубли….и впредь его великого государя жалованием их велено обнадеживать»
Печальные изменения произошли в Лапландии в отношении к христианству со стороны коренного населения.  Крестить лопарей крестили, но это не означало, что они приняли евангелие и стали примерными прихожанами. Поклонение "русскому богу" нередко сочеталось у саамов с традициями языческих обрядов. Они усердно посещали церковь или часовню в зимнем погосте, а переселяясь весной на родовые промысловые угодья, брали с собой иконы и, прибыв на место, укрепляли их на ветвях близко расположенных от жилья деревьев. Лики святых в обрамлении весенней листвы весьма напоминали положение древних идолов в языческом капище. Не прекращались и жертвоприношения сеидам.
Для полной христианизации   нужна была кропотливая работа. Вместе с Евангелием распространялась и Русь.  Русификация при этом не везде проходила гладко. Саами нередко сопротивлялись введению русского языка, да и не все монахи были склонны русифицировать язычников. Они предпочитали трудиться и проповедовать на местных языках, в лоне местной культуры, чтобы принести свет Христов тем, кто Его не знал. «Монахи-колонисты, обращая лопарские племена в христианство, мирным путем вносили в их быт русскую культуру, постепенно превращая их в плоть и кровь русского народа»
Давно уже синюшний месяц укоризненно смотрел в окно к Андрею. Не спалось.
Кто ты человек? Каково твое предназначение?

Возвращение
Пролетели декабрь и январь с хлопотами в монастырской жизни. Религиозные праздники шли один за другим и работы хватало. Незаметно пролетели школьные каникулы. Началась третья четверть, самая длинная и тяжелая. В школе постоянно горел свет.  В окна через стекло мерцала тусклая неуходящая с небосклона луна. Робко проявлялся нарождающийся день. Словно нищий у порога он долго топтался, прежде чем зайти. Свет был серым как оберточная бумага.
Зима не торопилась сдавать свои позиции, да и весна была еще слишком слаба, чтобы заявить о себе. Не могла она еще спорить с хозяйкой тундры, которая носилась на своем помеле и давала по ушам каждому зазевавшемуся. Ей вторило небо, которое раскапризничивалось и затягивалось серой марью, не желая никого видеть. Затем, чисто из вредности, пригорошнями раскидывало жесткую снежную крупу, похожую на горох. А сама полярная вьюга  прижималась  к окнам морщинистым лицом с крючковатым  носом  и в бессильной ярости царапала стекла. Декабрь на Крайнем Севере самый тяжкий месяц по климатическим условиям-это пик полярной ночи. Дневной свет едва забрезжит к полудню на час, да и вновь опускается мрак.
В один из таких пасмурных неприглядных дней у монастырских ворот остановился желтый милицейский уазик. Из него резво выкатилась энергичная дама. Она потопталась, словно ожидая кого-то. Этот «кто-то» был поселковый милиционер. Он спешил, скользя на колдобинах. Они явно договорились о встрече. Увидев стража порядка, дамочка приободрилась. Она вытащила из машины портфельчик и сразу почувствовала себя уютнее. С портфельчиком чиновница была при исполнении. Она в сопровождении стража порядка зашла в церковь и заявила о себе. День был тихий не праздничный и в храме только мерцали свечи да смотрели со стен на вздорную бабенку святые. Она своим видом оскорбляла храм. Под стать был и милиционер в  мышиной, мешком сидящей на нем, форме. Вышедший инок смиренно произнес, что в храме божьем голос не повышают, на что дамочка раздулась и, вдавив один подбородок в другой, смодулировала.
-Мне нужен руководитель этого культового учреждения. Для пущей значимости чиновница сдвинула нарисованные брови.
-Если вы имеете в виду настоятеля храма отца Владимира, то он отсутствует.
-Кто за него? –словно у себя в присутственном месте встрепенулась канцелярская тетка.
-Никто-улыбнулся монах: можно поинтересоваться, кто вы?
-Я представитель социальных органов-напыжилась дама..
-Я приглашу келаря-сообразил монах.
-Чем могу служить-раздался спокойный уверенный голос. Старик-келарь сверху вниз смотрел на приземистую служительницу органов, да и неотличавшегося экстерьером милиционера.
-У вас живет подросток Даниил Калашников-задала вопрос тетя.
-Да, у нас-спокойно произнес келарь
-Где он –набычилась тетя. Она изо всех сил пыталась смотреть келарю в глаза, но короткая шея не позволяла поднять голову.
-В школе-ответил старик.
Как, он у вас ходит в школу?-воскликнула тетка.
-Да, в поселковую, и хорошо, нужно сказать, учится-ответствовал старик
-Что вас беспокоит-перешел он к делу.
-Я из органов опеки и у меня предписание забрать мальчика в детское учреждение.-надувшись важно произнесла тетка.
-Он живет в монастыре на незаконных основаниях-подал голос страж порядка.
- Как на незаконных? О.Владимир решил все вопросы с милицией-отреагировал старец.
-Нет-отчеканила чиновница.
-Монастырь не место для ребенка.-долбила свое баба.
-А где же его место-тихо спросил старец
-Яобязана препроводить его в детский дом-заявила тетка. Старец не поверил своим ушам:
-Куда, куда?-почти свистящим шепотом переспросил он.
-В детский дом, батя, в детский дом-усмехнулся мент и обратился к даме: Нужно ехать к школе, а то упустим.
-Вы что же его отлавливать собираетесь-невесело усмехнулся старик. Он понимал, что закон на стороне власти и сожалел, что отца Владимира не было в обители.
Последнее, что увидел Данилка из окошка милицейского уазика, это был старик-келарь. Он стоял высокий сухой, прямой как палка и смотрел на уходящую машину.
В ушах Данилки звенело:-подчинись сыне, обстоятельствам. Уазик натужно ревя мотором старательно забирался в сопку. Данилка забился в угол машины и смотрел в заднее окно, пока плотное белесое марево не занавесило стекло. Он покрутил онемевшей шеей и посмотрел вперед. Над передним сидением высилась перманентная закись волосишек дамы. Она обняла портфель короткими ручками и прижала его к выпуклому животу. Данилка вздохнул и пошевелился. Его движение насторожило даму. С трудом повернув шею она сказала: -Не выдумай убежать мальчик.
-Да пошла ты-сквозь зубы произнес Данилка
-Хулиган! Как ты смеешь-взвизгнула чиновница
-Потому и посылаю, что смею-огрызнулся мальчишка.
Шофер прыскнул от смеха, со страхом посмотрев на начальственного пассажира.
-В детском доме тебя воспитают-торжествующе провизжала дама.
Данилка ничего не ответил представителю власти и, отвернувшись, смотрел в окно.
Протиснувшееся между покатыми глыбами сопок шоссе стелилось под колеса уазика. Низкие деревья не шевелились, словно продолжая монолитную непоколебимость глыб на которых росли. Справа от дороги вверх поднимался покатый склон, за небольшим участком редкой, лесистой растительности виднелись огромные каменные плеши. Снег там не мог зацепиться даже зимой. Так и сейчас, словно чувствуя отчаянность обстановки подул ветер. Вначале он нёс редкие снеговые крупинки, потом снега стало больше и по обледеневшему шоссе заструились белые змеи настоящей метели. «Саамские колдуны нашаманили»-вспомнил Данилка слова их водителя. Выходец из старинного лопарского села Ловозеро, он знал массу всяких баек и небылиц про прошлое своего народа. Ими он делился, когда ездили на дальние, по несколько часов, поездки. Вот и сейчас Данилка вспомнил, что саамские колдуны, кебуны, имеют власть над ветрами: «Они завязывают три волшебных узла…Развязывают один ; поднимаются ветры с умеренной силой; когда развязывают второй узел ; начинают дуть ветры более сильные; когда рязвяжут третий ; поднимется буря…».
Похоже было, что машина тоже попали под саамскую раздачу непогоды. Неведомые колдуны развязали, должно быть, уже третий узел, и метель превратилась в настоящую пургу, снеговыми вихрями перекрывало шоссе так, что трудно было разглядеть что-либо впереди.
-Хоть бы дорогу занесло-с тоской подумал мальчишка:-машина бы остановилась, а там меня ищи свищи. На попутке бы доехал. Но уазик упрямо пробивался вперед.
Миновали Титовский пропускной путь и уазик, словно лошадка, почувствовав дом, припустил еще резвее. На Данилку напало странное оцепенение. Лениво, словно в кинопроекторе мельтешили картинки его бытия. Мурманск, ставший далеким и чужим. Как там его Зеленая улица? Где-то скитается мать. При воспоминании о  матери тоскливо сжалось сердце. В его мальчишеском мозгу никак не укладывалась ситуация ее падения, покорности обстоятельствам. Вновь он вспомнил слова печенгского старца: покорись, терпи…
Громыхнули под колесами уазика металлические плиты Кольского моста, что соединяет берега реки Туломы. Осталась позади сьежившиеся домики на Комсомольской горке. Уазик лихо взлетел на подьем и маьчишке открылась панорама Мурманска. Но она его не радовала. Он смотрел вдаль, за прибрежные сопки, где дорога делает крутой поворот от залива и стелется, упрямо пробивая себе дорогу на запад. Данилка вздохнул. Он понял, что интерната ему не миновать, хотя бы потому, что нет у него документов, этого самого свидетельства о рождении. Но то, что он не задержится в городе, он не сомневался. Когда они подьехали к зданию, Данилка совсем успокоился и вел себя отрешенно. Тетка даже забеспокоилась. Она встала раскорячив ноги, готовая ловить мальчишку, когда он будет выходить из машины.
-Ну корова-беззлобно подумал мальчишка. Вслух сказал как можно небрежнее:
-Не боись, не убегу.
В кабинете директора их никто не ждал. Они сидели и ждали. Наконец появилась высокая сухопарая женщина в обдерганном вязаном жакете и такой же нелепой юбке. Она размашисто села за стол, сложила руки на груди и посмотрела на тетку и Данилку сверху очков, которые чудом держались на кончике длинного носа.
-Ну и зачем вы мне его привезли-с вызовом спросила директорша.
-Уменя распоржение гороно-с вызовом ответила сопровождающая.
-Я что, этим распоряжением его накормлю, как одеялом прикрою-язвительно парировала директорша. Перманентная тетка начала краснеть. Она визгливым голосом заявила, что директор не имеет права не взять ребенка. Данилке надоела эта перепалка. Он встал, сунул руки в карманы и произнес:
-Вы тут ругайтесь, а я пойду домой. Тут недалеко.
Тетки затихли. Директорша как то странно посмотрела на него, потом на свою коллегу и спросила:
-Так он еще ничего не знает?
Перманентная тетка отрицательно покачала головой. Директорша обреченно вздохнула и прошипела:
-И это на меня свалили. Она вздохнула.
-Нет у тебя мальчик матери, нет. На недоуменный взгляд Данилки она повторила:
-Умерла у тебя мать, умерла. Потом помолчав, добавила:
-Поэтому тебя к нам и привезли.
Данилка за это время привык к отсутствию матери, но он знал, что она где-то есть. Своим мальчишеским умом он был уверен, что пройдет время, все образуется и найдется мать. А она умерла. Он оцепенел. Тетки выжидательно смотрели на него. Он вздохнул и обессилено сел, опустив руки между колен.
-Делайте что хотите-буркнул. Он хотел остаться один.
Дальше шло как в фильме. Данилка видел себя со стороны, как его вели по длинному коридору. Затем завели в комнату, где толпа подростков смотрела телевизор. Они равнодушно посмотрели на него и отвернулись. В экране  прыгало, грохотало. Воспитатель что-то сказала ему и ушла. Данилка остался сидеть, облокотившись о стену. Потом был ужин. Он без аппетита сьел его и оцепенело дождался отбоя. Подростки пристально рассматривали его, но не подходили. Он с облегчением лег в кровать и закрылся одеялом с головой.
Забрезжил чахлый рассвет. Он вяло пробивался через муть стекла. Воспитанники вяло вставали и шли приводить себя в порядок.  Затем-занятия в школе. После вчерашних событий и новостей Данилку охватило оцепенение. Он сидел в классе, слышал шушукание за спиной. На перемене, когда он сидел на подоконнике и смотрел на шоссе, бурлящее под окнами школы, к нему подошел нарочито расслабленной,  шаркающей  походкой длинный тощий парень с неряшливыми соломенными волосами. Он держал руки в карманах,  сутулился, чтобы показать свое пренебрежение ко всему окружающему. Дескать, плавал-знаем. Он подошел к Данилке и стал бесцеремонно его рассматривать. Данилка снизу вверх посмотрел на него. Глаза парня были мутно-оловянные и ничего не выражали. Подбородок его медленно двигался: он жевал недавно появившуюся жвачку.
-Ты что ли новенький-тоном не предвещающим ничего хорошего спросил длинный.
-Ну я-нехотя ответил Данилка. Чутьем уличного пацана он понял, что будет драка. Его охватила тоска. Драться ему не хотелось.
-Из монастыря?-все так же бесцеремонно продолжал расспрашивать его парень.
-Из монастыря-подтвердил Данилка. Мысленно он уже измерил расстояние до этого хлыща, поднырнул под его, и коротким ударом в челюсть сбил с ног.
-Монах, что ли-допрашивал длинный
-Слушай, отстань-неожиданно для себя сказал Данилка. Длинный на секунду перестал жевать. Но только на секунду. Затем челюсть заработала снова.
-Ну-ну, смотри-невнятно сказал он и повернувшись зашаркал прочь.
-Обошлось-подумал Данилка.
Действительно, на удивление всем стычек у Данилки не было. Дружбы тоже. Он жил один и к нему вновь прилепилась кличка «Монах». На уроках он оттаивал и все чаще замечал улыбку у преподавателей. Учился он хорошо. Но был далеко от своего приюта. Самое лучшее время было для него после отбоя. Он заворачивался в одеяло и отключался от всех. Им овладело оцепенение. Даже смерть матери ушла куда-то за сознание. Его не тянуло даже сходить на свою улицу. Зачем? Рвать сердце. Да и контроль за ним установили достаточно жесткий. Ему нужно было отлучиться, но в Свято-Никольскую церковь. Данилка рассчитывал связаться там с отцом Владимиром и определить свою судьбу. В интернате он жить не хотел. Перерос он это инфантильное общество, которое бездумно смотрело телевизор по вечерам и радовалось дешевой жвачке. Он верил о.Владимиру, Андрею и не допускал мысли, что они его забудут.
Они действительно его не забыли, и Данилкина судьба решалась у главы администрации района. Но все было против Данилки. Вердикт опеки был прост: ребенок сирота и должен до совершеннолетия жить в детском доме. О.Владимир был в отчаянии. У него было ощущение предательства перед ребенком. «Мы в ответе за тех кого приручили»-набатом било у него в голове.
Данилка тем временем решил действовать сам. Ему нужно было убежать в Печенгу, а там…А там все образуется, считал мальчишка.  Случай представился. Его в группе мальчишек отправили помочь кочегару котельной. Этого было достаточно, чтобы в корпус он не вернулся. На подворье через бабу Надю он нашел водителя машины, который приезжал в монастырь. Тот понял мальчишку и стали думать как проехать без документов контрольно-пропускной пункт в Печенге. Выручила шоферская солидарность: кто-то из знакомых водителей ехал в Никель с грузом. Ехал через финскую дорогу. Пункт пограничников был полуофициальный и кроме путевки они ничего не смотрели. Нужно ли говорить, что с утра Данилка сидел в кабине и рассказывал водителю свою судьбу. Тот только мотал головой и материл власть. Перед пунктом Данилка перебрался в фуру. Водитель привычно запломбировал нарушенную пломбу и вскоре Данилка вновь сидел с водителем и жевал приготовленные  бабой Надей бутерброды.
-И что ты собираешься делать, парень-спросил водитель-тебя уже хватились, ищут.
-Не знаю-честно ответил Данилка-но в интернат я не вернусь. Он верил отцу Владимиру и знал, что тот отправки в интернат не допустит. Он был прав. В это время отец Владимир продумывал в администрации сложную схему оставления мальчика в монастыре через опекунство
-Удачи тебе, дружище-напутствовал его водитель, высаживая Данилку на обочине в Никеле. –Доберешься?
-Доберусь, дядя-бодро ответил Данилка. Первый же армейский УАЗ подобрал мальчишку. Вот и развилка. Машина пошла на Линахамари, а Данилка пошел по хрустящей от легкого мороза дороге к монастырю. Смеркалось. Воздух становился синим прозрачным «Синий день»-вспомнил Данилка лопарское название сумерек. Мороз легонько прихватывал уши. Вдруг раздался удар колокола. Он загудел. Вначале неохотно, словно только что поднял голову с подушки. Затем разохотился и пошел гудеть по настоящему, с удовольствием. Монахи и прихожане собирались на вечерню. Данилка ускорил шаги. Он шел к себе домой

Печальный итог
Монастырь сгорел. Сгорел почти через десять лет после очередного возрождения.   Хотели отремонтировать, но вместо этого уничтожили.
Пламя поднималось свечой на десятки метров. Монастырь сгорел дотла. Построенный в 1533 году, монастырь являлся оплотом православной веры на крайнем Севере.  Не осталось монастырей на «ребрах Северовых». У всех неблагополучная судьба. Не могут они утвердиться в Лапландии. Может еще в силе «колдовское лукоморье»-древняя вотчина князя тьмы?  Может оно никуда не уходило? Ждало, чтобы выплеснуться из-под снегов вековых, льда стылого.
  Может нужно признать,  что на духовном уровне Богом  было попущено силам тьмы  породить нечто разрушительное, питающееся людскими пороками и страстями, своевольными желаниями и гордым самомнением.
Может, развал великой страны спровоцировал порабощение людей  именно этим духом, и Господь указывал это как на великую опасность. Нельзя вещать со средств массовой информации о свободе человека, но ввергнуть его в нищету и прозябание.  Прозябание не только  физическое-духовное.
Князь тьмы  кровоточащим сгустком проявил себя в середине 16 века как разрушитель монастырей и жив до сих пор. Обнажается  некий тайный механизм противодействия сил «князя бесовского» монастырской жизни на крайнем севере, когда хозяйственная и политическая жизнь захватывает церковь. Вот тут-то высвободившиеся из уз Христианства «духи злобы поднебесной» и творят свое черное дело на «ребрах Северовых».
Увлечение церкви связями с властью, которая далека от стремления следовать истинным человеческим ценностям тоже ее не красит. Да что там ценностям? Власть накормить сирых и убогих не хочет. Хапает последнее, недоприватизированное, а успокоения ищет у церкви. Грех сливаться земной властью церкви, грех.
В 1998 году командование гарнизона поселка Лоустари ломает Трифоновскую церковь, что в Баркино.  Причем сломали под самым носом у настоятеля Трифонов Печенгского монастыря. И кем? Военным командованием Печенгского гарнизона. Уверен, что командир части не раз стоял подсвечником в ТрифоновПеченгском монастыре, а может даже и рядом с властью светской. Смотрит зиящими окнами на залив древняя церковь, из которой ушло пожарное депо.   
Настало время задуматься  о глубоких духовных причинах столь сокрушительной катастрофы, постигшей эту богатейшую и обширнейшую обитель на крайнем севере на самом пике ее материального процветания. Причина этой беды та же, из-за чего рухнула в начале прошедшего века Держава Российская-Царство Православное.
Причина известна –мир одолел.
  На этой земле находится могила преподобного Трифона Печенгского. Кроме того, там были похоронены мученики Иона и Герман, первыми пострадавшие от меча разбойников при разорении монастыря в XVI веке. Весьма символично, что первоначальное уединенное намоленное место оказалось без надобности для количества людей, приходящих в монастырь для спасения души. Истинные ревнители православия скорбели о духовном сиротстве края и молили Господа исполнить предсмертное пророчество Печенгского старца и «не оставить жезла грешных на жребии Своем и паки обновить обитель».
Сгоревший монастырь это не просто пожар. Это символ   не своевременности возрождения. Не было на это Божьего благоволения. Еще не время. И катастрофа не в сгоревшем здании.  Причина этой беды все та же,  из-за чего рухнула   в начале прошлого века Держава Российская-царство Православное. Причина известная-мир одолел.
Господь отвернулся. Он не может карать. Он может только обидеться и отвернуться. Он так и сделал со словами: …Будут еще храмы…