...Ереван. Лето. Жара. Струйки холодной воды бьют по ногам. Мы обливаемся родниковой водой – конец июля, жара достигла апогея. 1966 год, кондиционеров нет, родители выгнали детей во двор. Наш двор устроен стандартно – 5-этажная хрущевка с маленьким палисадником, зорко охраняемым лиазором (старостой; здесь и далее – перевод с армянского). Кто-то отхватил себе территорию под огород, загромождая кусок земли страшными ржавыми решетками. Кто-то пытается растить в условиях городской пыли и невыносимой жары цветы. Тут же выгуливают живую индейку: привязывают к стволу дерева и время от времени проталкивают ей в длинное горлышко грецкие орехи, чтобы несчастная птица к Новому году набрала вес.
…Сегодня Вардавар (дословно – «розы в цвету»; армянский праздник в честь Преображения Господня. Отмечается через 14 недель после Пасхи. Широко известен обычаем взаимного обливания водой). Обливать можно всех. Многие выбегают из подъездов тайком, пригибаясь, шмыгают через двор в надежде, что их не настигнет ведро воды. Обливают жестоко – не щадя парадной одежды, причем стараются вылить воду именно на голову.
Мы живем в Черемушках. Это новый район; построен он наспех, большинство жителей переселили из центра города, из домов, которые были разрушены в связи с перестройкой центральных улиц Еревана. Двор в Армении – понятие более широкое, чем просто дом, где живут люди. Тут аккумулируется жизнь всех хареванов – соседей. Хареван – не просто человек, живущий по соседству. Это личность, обладающая некоторыми особыми знаниями, активно исполняющая свои обязанности в статусе харевана – принимающая участие в дворовой жизни, влияющая на жизнь других соседей в силу своих собственных представлений и способностей и в итоге создающая особый колорит данного двора, не похожий на другой.
В доме живут семьи разного социального уровня: налицо попытка социалистического режима уравнять всех и вся. Как и во всех ереванских двориках, есть у нас свои уголовники со странными кличками – Чугун Гаго, свои и приходящие сумасшедшие, оформленные по всем медицинским показаниям, но почему-то живущие «на воле». Своими были гиж Ано с братом (гиж – по-армянски душевнобольной). Соседи шептались, что появление сразу двух умалишенных в одной семье – результат нехорошей болезни обоих родителей. О реальных причинах история умалчивала. Приходящий сумасшедший, гиж Жора, появлялся всегда внезапно – в отличном настроении, зычно выкрикивая какие-то зарифмованные фразы.
Наша гиж Ано была девушкой с весьма развитыми формами, но с мозгами пятилетней девочки. Обычно она по пояс высовывалась из окна своего третьего этажа и истошно горланила песни из популярных индийских фильмов. Голос был невероятно мощный. Концерт проходил, как правило, в обеденное время. Когда Ано задерживалась с выступлением, соседи выглядывали проверить, отчего она молчит. Недалеко находилась пекарня, где выпекали хлеб необычайной вкусности, с коричневой хрустящей корочкой, мягкий внутри, очень похожий на хлеб из европейских пекарен, правда, без выбора – всего одного сорта… В один прекрасный день мама отправила меня за свежей выпечкой. Купив хлеб, я торжественно несла его домой в предвкушении хорошего ужина после знойного дня; вдруг откуда ни возьмись в сумерках обрисовался силуэт гиж Ано (а она была вдвое выше меня) в длинной белой ночнушке. Сумасшедшая кинулась ко мне с воплями: «Давай играть!» Ужаснувшись такой перспективе, в страхе от буравивших меня безумных глаз Ано, я бросилась бежать. С криком: «Давай играть!» та пустилась за мной в погоню, выбрав меня в подружки как ребенка бойкого и азартного. Сумерки сгущались, Ано продолжала преследование. Тень ее уже нависла надо мной, и тут я, споткнувшись, распласталась по земле, хорошо проехав на локте и содрав кожу в кровь. Увидев меня лежащей, Ано потеряла ко мне интерес, развернулась и ушла. След от этого падения так и остался на моей руке.
Дом населяли старушки, уже не помнящие своего возраста, усохшие, с вечной папиросой в зубах, – Аник таты (таты – бабушка), многодетная семья Женик (десять детей, муж сидит в тюрьме), водитель КрАЗа (грузовика) Самвел и его жена Сируш… Во время семейных разборок бедной Сируш сильно доставалось от мужа, и тогда она с горя и для запугивания членов семьи выпивала жавель (жавель, м. р.; мн. ч. отсутствует; франц. eau de Javel – названный по имени своего изобретателя хлористый раствор, зеленовато-желтая едкая жидкость, употребляется для беления тканей и при стирке белья). Эта жидкость была завезена в Армению репатриированными из Франции армянами, активно использовалась для дезинфекции и, кстати, была незаменимым средством в хозяйстве. В больших объемах жавель мог оказаться смертельным ядом, но Сируш очень хорошо знала конкретную дозу, позволяющую остаться в живых. Выпив порцию отравы, она спускалась во двор – высокая, с прямой спиной, мертвецки белым лицом, торжественная и гордая. Соседи за спиной сокрушались: «Этот изверг опять довел Сируш, она снова выпила жавель, бедняжка».
Присутствовала и своя интеллигенция: инженер Ваган и доцент Нора, Беник из деревни Люлясаз (деревня Акопкамари в Мардакертском районе Карабаха) – кандидат зооветеринарных наук и его буйная жена Сильва из Баку, которая работала в министерстве просвещения. Они жили напротив нас, в квартире на той же лестничной площадке. Это были знаковые семьи нашего двора. Сильва отличалась невероятной говорливостью; страшные истории об изменах Беника и о тайнах министерства просвещения до мельчайших подробностей были известны моим маме и папе. Когда к нам приходили гости, Сильва чуяла «свежее ухо» и приходила забалтывать наших посетителей. Люди уходили от нас совершенно отключенными. Сильва запомнилась мне в ярких платьях, предпочтительно с цветочным рисунком, с оборками на крутых бедрах.
Отдыхая на море, Беник завел любовный романчик. После того как он вернулся домой, дама сердца стала бомбить его письмами. Одно из этих писем по неосторожности Беника было ловко перехвачено Сильвой… И пошло-поехало! Каждый день она, сидя у нас на кухне, зачитывала письмо вслух с комментариями, особенно громко и выразительно цитируя фразы эротического содержания. Мама только успевала подносить указательный палец к губам в знак молчания, когда в комнату заходил кто-то из детей. В итоге Сильва, разодрав в клочья очередную диссертацию Беника, выкинула ее в окно; вслед за бумагами туда же полетели портфель и вещи доцента. Беник из Люлясаза был вынужден уйти из дома. Вообще я страшно удивлялась харизме мужа Сильвы, который по своим внешним данным не представлял никакого интереса: низкого роста, с узким лбом, тихой вкрадчивой речью. Свободного Беника подобрала Тамара, которая работала вместе с моей мамой в одном педучилище. Тамара была полной противоположностью Сильве: спокойная, рассудительная, немногословная, она устроила Бенику райскую жизнь и непонятно каким образом чуть ли не в 50 лет родила от него ребенка. Теперь Сильва внедрялась к нам в поисках информации о дальнейшей судьбе Беника – не знаю, как моя мама выдержала этот натиск. Видимо, сыграли свою роль природные дипломатичность и такт.
Я дружила с дочкой Сильвы и Беника Наирой, девочкой с огромным орлиным носом, жизнь которой в дальнейшем сложилась драматически. Дрались мы с ней жестоко – правда, не помню почему, но помню, что как-то мама разжала мой кулак, из которого выпал клок волос Наиры. Потом, несколько лет спустя, Наира сделала операцию носа у легендарного грузинского пластического хирурга Цопе – очень талантливого врача, который, как скульптор, лепил носы, подходившие именно к данному типу лица, а вместе с тем выступал в качестве психотерапевта. Каждой прооперированной девушке он признавался в любви, якобы сраженный неземной красотой, и назначал свидания в ресторанах. Девушки, до операции страдавшие комплексом недооцененности и недолюбленности, уходили из клиники с полным осознанием своей чарующей силы…
Мне предстояло впервые в жизни увидеть девушку, которая изменила свою внешность радикальным способом. Теперь это обычная практика, а тогда… к такому шагу надо было подготовиться морально. Она стояла у окна спиной, я дотронулась до нее, – ко мне повернулась прекрасная незнакомка. Прооперированный нос очень удачно вписался в лицо: оно обрело гармоничные пропорции, и Наира изменилась до неузнаваемости. Обладая хорошей фигурой, она превратилась в изящную женщину с тонкими чертами. Теперь надо было получать от жизни лучшее. Наира стала любовницей очень состоятельного цеховика (так назывались тогда кооператоры). Через несколько лет ее нашли избитой и окровавленной, брошенной на дороге. Удары наносились преимущественно по лицу. Как потом удалось выяснить, ненасытный цеховик завел сразу двух любовниц, между ними разгорелась страшная вражда за место… Бедную Наиру просто убрали как конкурентку.
Брат Наиры Карен был великий фантаст и выдумщик. Он видел себя завоевателем мира, исходя из этимологии своей фамилии – Мирзоян. Каждый день прибавлял к своим территориям все новые и новые. Путь походов обозначался красными флажками на карте мира с двумя огромными полушариями, приклеенной на стене его комнаты. Иногда я заходила к Карену узнать, какие новые территории он успел присоединить к своим уже и без того огромным завоеваниям. Говорил он очень убедительно, и никто из нас не мог усомниться в достоверности его выдумок.
На третьем этаже жила безумная Лилия, которая каждый раз, когда дети двора отказывались принимать в игру ее дочь, молчаливую Маргариту, грозилась вылить со своего балкона мочу на наши дурацкие головы. Она так и говорила: «миз клцнэм» (мочу вылью), употребляя строго литературное обозначение слова «моча» на армянском. Иногда для устрашения она появлялась в окне с горшком, полным мочи, в руках.
Из дворовых игр запомнились «семь камней», прятки и «город за город». Конечно, массово играли в прыгалки: двое крутили длинную плетку и дети, выстроившись в ряд, друг за другом перепрыгивали ее через раз. У мальчишек самой важной игрой было выбрасывание хола. Для этого использовался умело выструганный из дерева конус с металлическим наконечником. Вокруг конуса обматывалась по кругу длинная веревка. Хол с силой кидали вниз, при этом резко дергая за веревку. Он впивался наконечником в землю, крутясь с огромной скоростью. Чей хол крутился дольше и не падал, тот и выходил победителем. Ребята очень дорожили своим, скажем так, инструментом, обтачивая металлический конус у точильщиков ножей.
В летнее время характерными занятиями для любого армянского дворика были мытье брошенного на асфальт ковра при помощи швабры и конечно, стирка, сушка и обработка (взбивание особой деревянной плеткой, специально выструганной для этой цели) овечьей шерсти. В любой армянской семье, бедной или богатой, имелась постель, сшитая на основе натуральной шерсти. Летом каждая уважающая себя мать семейства вспарывала постель, выкладывала в ванну килограммы шерсти, мыла и долго и тщательно прополаскивала чистой водой; потом выстилала на раскаленном дворовом асфальте плотную ткань, шерсть вываливала на ткань и сушила под жарким армянским солнцем. А затем брала в руки плетку, завязывала голову платком, садилась на землю, растопырив ноги, и била, била плеткой по шерсти, превращая ее в воздушную массу. На последнем этапе приходили приглашенные женщины – специалисты по шитью сложным методом и превращали бесформенную массу в матрац и одеяло.
После этого невероятно приятно было лежать на прожженной жарким солнцем чистой постели, вдыхать ее запах. Этот момент запоминался на всю жизнь. Как-то гиж Жора решил в очередной раз проделать путь через наш двор. У него дергалась одна рука, и обычно он напевал песню собственного сочинения «Алла – кармир лала» в честь приглянувшейся ему Аллы. Увидев уже сшитый мягкий матрац, он улегся на него, с удовольствием вытянув ноги, и продолжал мурлыкать что-то себе под нос. При этом у него был вид миллионера, который нежится на солнце в Каннах… Бедный Жора не ожидал стремительной реакции пришедших в ужас женщин, которые, истошно крича, бросились гнать его с облюбованного места. Жора сопротивлялся. Началась жуткая потасовка. Очень было жаль сума- сшедшего Жору – сильно обиженный, он еще долго не появлялся в наших краях. Летом во двор приходили люди – точильщики ножей, продавцы помидоров и меняльщики. У каждого был свой зазывной выкрик. Точильщик громко орал, расставляя странные ударения: «Данак – мкрат – сре-е-м» (точу ножи-ножницы). Продавец помидоров бормотал: «По-ми-дор, по-ми-дор». А меняльщика приглашали в дом. Обычно он обменивал уже поспевшие к позднему лету грецкие орехи на обувь или одежду. Маме эта процедура особенно нравилась. Она отдавала все, что попадалось под руку, думая, что совершает выгодную коммерческую сделку. Иногда дело доходило до папиных импортных ботинок, которые он время от времени не мог отыскать. Тогда он начинал ругаться и кричал: «Ты опять обменяла ботинки на орехи?!» – мама клялась, что нет, подтверждая слова известным выражением: «Папаи арев» (клянусь папиным солнцем). Произносила клятву спокойно, не боясь, что говорит неправду: «папино солнце» для нее ничего не значило, ибо она ненавидела своего отца лютой ненавистью. Он бросил нашу бабушку с тремя дочерьми на руках. После освобождения из тюрьмы, куда он попал в годы сталинских репрессий, женился на сокамернице.
Училась я в школе, куда ходила пешком. Школа была в меру коррумпированная. Уже в десятом выпускном классе особо активные родители подкупали учителей кримпленовыми отрезами, индийским чаем, ботинками и золотыми цепочками ради пятерок в аттестате детей. Аттестационные баллы тогда учитывались при поступлении в институт.
Первой нашей учительницей была зеленоглазая красавица Сильва Завеновна, которой на тот момент было всего 24 года. Папа восхищался красотой Сильвы и старался по утрам водить меня в школу. Для меня Сильва Завеновна была неземным существом – конечно же, она не ела, не пила и в туалет не ходила. Брат, видя мое подобострастное отношение к ней, испытывал мои чувства чудовищными историями о том, что Сильва вечерами выходит на задний двор и плещется в грязном бассейне – почему-то вместе с ребятами нашего двора. В это я не могла поверить, но и не верить тоже было трудно, так как в рассказе брата присутствовали вполне убедительные подробности. Например, он точно мог сказать, в каком платье была Сильва Завеновна вчера и что у нее было в руках, таким образом, вплетая в канву этой фантастической истории реальные факты. Сомнения мучили меня. Очень сложно было представить, как прекрасная Сильва Завеновна облачается в купальник и ныряет в наш загаженный бассейн. Иногда я выходила на задний дворик в надежде увидеть плавающую учительницу.
Среди соседей была также семья милиционера, жена которого Седа – женщина огромных размеров, а вернее, с животом огромного размера – из-за своего гигантского веса была не в состоянии спускаться вниз и вела наблюдение за жизнью двора из окна второго этажа. Следила она абсолютно за всеми, скрываясь за занавеской. Слабое колыхание занавески свидетельствовало о том, что Седа фиксирует очередное событие. Конечно же, благодаря таким наблюдательным пунктам дети в ереванских двориках практически всегда были под присмотром. Исчезновения детей, изнасилования и другие страшные истории, которыми сейчас кишат новостные ленты, были исключены.
Дети большой толпой ходили в ближайший кинотеатр «Арагац», иногда ухитряясь просочиться туда без билета. Боже, какие волшебные фильмы демонстрировались в те времена! На первом месте были индийские киноленты – чрезвычайно сентиментальные, любыми путями выдавливающие слезу и при этом очень красочные. С точки зрения этнографии очень познавательные, изобилующие сценами свадеб, похорон, танцев и т. д.
Слово «одиночество» в наших краях практически не звучало и не имело смысла. Двери квартир не закрывались, в гости приходили без звонка, соседи сообща выходили насладиться вечерней прохладой и посидеть под тенью деревьев. В нашем дворе было посажено много тутовых деревьев особого сорта, отличавшегося необычайными на вкус медово-сладкими ягодами. Приезжали грузовики, заполненные горами арбузов, помидоров, абрикосов – все было очень вкусное, ароматное, напоенное щедрым солнцем.
Постепенно люди стали переезжать в более благоустроенные районы. Переехали и мы. Новый дом был огромный, с множеством квартир в самом центре города. Нашим соседом оказался известный писатель Грант Матевосян. Поднимаясь по лестнице к лифту, можно было запросто столкнуться с Андреем Битовым (советский и российский писатель, один из основателей русского постмодернизма в литературе, прозаик, поэт, эссеист, кинодраматург) или же с другими известными литературными критиками. Мы с Матевосяном сильно симпатизировали друг другу. Он обладал необыкновенным обаянием, от него исходила какая-то магическая сила. Я заходила к ним в гости, Грант непременно выходил из своего кабинета и начинался увлекательный диалог в форме «вопрос–ответ». Грант изъяснялся короткими, но очень емкими фразами.
Хотя дом был достаточно престижным, в подъезде иногда разгуливали большие крысы. Зачастую я возвращалась домой достаточно поздно – студенческие тусовки и гулянки накрыли меня с головой. Боясь зайти в подъезд, чтобы не столкнуться с грызунами, я всматривалась в окна в поисках помощи. Увидев меня, Грант Игнатьевич обычно выкрикивал: «Сусанна, если ты каждый раз будешь возвращаться домой так поздно, ты в Ереване замуж не выйдешь!» Затем спускался во двор, чтобы запустить меня в дом.
…Все свершилось так, как предсказывал великий армянский писатель. Встретившись с моим мужем во время карабахских митингов, Грант в свойственной ему образной манере спросил: «Увозишь око?» Муж, не очень хорошо владеющий армянским, с недоумением посмотрел на нас. Грант пояснил: «Знай, ты завладел глазом Армении». Уезжая в Москву, я взяла с собой подаренный писателем сборник рассказов «Твой род» с очень трогательной дарственной надписью.
Много лет спустя, проезжая мимо нашего дома в Черемушках, я была сильно разочарована увиденным. И двор был не таким уютным и зеленым, и тутовые деревья – не такими раскидистыми и высокими, и квартиры в домах показались слишком убогими и неприветливыми… Все не то. Яркое, залитое жарким армянским папиным солнцем красочное детство осталось только в воспоминаниях.