Бабушка Маруся протирала фотографии в рамочках.
Время в квартире словно остановилось, застряло где-то там, в бабушкиной молодости. Стенка только что не со штампом «Сделано в СССР», такая как у всех в те далёкие социалистические времена. Несколько хрустальных ваз и узкие бокалы. Книги. Те, страницы которых так пахнут! Чтивом пахнут. Поймёт только тот, кто в очередь в библиотеке записывался, чтобы прочитать. Откроешь такую книгу бережно, осторожно и наслаждаешься каждой страницей! Потрёпанный диван. Старенький телевизор. Не цифровой. Тот ещё. Совдеповский.
– Андрей Алексеевич, Алексей Андреевич, родные мои, – бабушка утёрла ладошкой слёзы, бережно повесила фотографии на стенку.
Звонок в дверь был долгий и нахальный. Наверное, из домоуправления. Обычно так же по-хозяйски звонят. Маруся, слегка переваливаясь, поковыляла к двери.
Вошедший в квартиру бритоголовый мордоворот оттолкнул Марусю. Нагло оглядел обшарпанную обстановку.
– Долги гасить думаем? А? – рявкнул он.
– Ты откуда, сынок?
– Долги по кредиту, бабка, пятьдесят три тысячи! За Андреем Алексеевичем Титовым числятся.
– А я вот. Вот, – бабушка тёрла ладошку, – ты проходи. Давай чайку поставлю.
– Какого чайку? Где Титов? Давайте деньги и свободны. Оба. Если неприятностей не хотите!
– Нет его. Да ты не стой на пороге-то, проходи.
– И где этот старый хрен пропадает? Продавайте свою халупу, если жизнь дорога. Не ровен час, поскользнётся, и найдут его труп с пробитой головой. И правильно, справедливо! Долги гасить надо своевременно.
– Нет его, мил человек. Никогда не будет.
– Ты его, бабка, не скрывай. А-то сама на ремне случайно повесишься. Быстро адрес мне его! Быстро! Поняла?
– Умер он. Умер. Ты уж извини, сынок. Ты уж извини.
…Они пили на кухне душистый чай с вареньем. Маруся с жалостью смотрела на парня. Владимир, так звали мордоворота, как-то успокоился на этой бедно обставленной, но такой чистенькой кухне.
Белые занавески чуть дрожали на летнем ветру. Самодельные занавески. Из простыни.
– Давай вот со смородиновым листом чаёк, – бабушка заботливо до краёв налила чашку.
Володя расслабился, многолетняя накопленная усталость дала знать о себе, он улетал в далёкое детство. Бабушка заваривает ему чай с душничкой… Он ест пушистые бабушкины шаньги. А баба Аня, подперев подбородок, с любовью смотрит на него…
Трудным ребёнком был Володя. Трудным. А как иначе? Отца своего он не знал. Не узнал никогда. Мать гуляла. Гуляла и пила. Меняла мужиков. Меняла адреса. Может, и вспоминала иногда о Володе. А может, и нет. Так и сгинула. Даже на могилку не сходишь. Неизвестно, где захоронена. Мальчик жил у бабушки Ани. Она любила его. Заботилась. Дарила ему своё тепло. Шаньги пекла. Это такие ватрушки с картошкой. Вкусные. Кажется, ничего вкуснее в жизни не едал. Так вспоминал иногда Володя эти бабкины шанежки. Баба Аня умерла, а Володю определили в интернат… Потом первая драка, первая отсидка… Вторая. Третья… А в колонии – в колонии нужно быть зверем. Иначе сожрут тебя. Поэтому нужно жрать других… Все жрут… И в жизни тоже нужно быть зверем. Нужно. Рэкет. Бандитизм… За большие габариты да за фамилию Медведко он получил кличку «Медведь».
– Бедный, бедный, как тебя угораздило, – бабушка Маруся потрогала наколку на его руке, – Эх, сынок, сынок…
В девяностые он бандитствовал. Как многие тогда. Семьёй так и не обзавёлся.
Некогда было. Девяностые миновали, а Медведь остался совсем один. После очередной, но продолжительной отсидки ему посоветовали пойти работать коллектором. Там почти все наши, сказали, все из бывших…
Большой разницы между рэкетом и своей новой работой он не увидел…
– Ещё чайку, – Маруся смотрела на него с такой бабьей жалостью…
– В другой раз, баб Марусь. В другой раз. Деньги ищи. Долг он и в Африке долг. Деда твоего нет. Теперь ты должна. Поняла?
– Поняла, сынок. Поняла.
Бедно жили Титовы. Честно. И бедно. Любили друг друга. Заботились друг о друге.
Но что там пенсия двух бывших школьных учителей? На квартплату да еду хватало. А что ещё нужно двум старикам? Сломалась, как назло, стиральная машинка.
«Нет. Руками стирать ты не будешь. Новую купим», – сказал муж. На новую не хватало пяти тысяч. Вот в быстрые деньги и обратились. Думали – отдадут, успеют. А тут Маруся в больницу загремела. Все деньги на лекарства шли. До копеечки. Бесплатно ведь только сыр в мышеловке. А медицина что? За неё давно платят. И побежали, потекли проценты. Долг за двадцать пять тысяч перевалил. Потом за пятьдесят…
«Маруся, не переживай, отдадим, – дед Андрей разглядывал письменные угрозы коллекторов. Нужно договориться – по частям отдадим. Договориться не получилось. Деда Андрея просто послали. А долг продолжал расти. Давно они отдали и пять, и двадцать пять, а всё оставались должны и должны…
И вот дед Андрей умер. А долг остался. На две-то пенсии они ещё как-то выживали. А попробуй на одну выжить? Ещё и обязательные лекарства каждый день. Нужно от них отказаться? А зачем она нужна, жизнь? Без лекарств-то быстрее… Ждут и Андрей и Алёшка, ждут. Бабушка Маруся решила отказаться от лекарств. Но это всего по три тысячи в месяц. Где же ещё пятьдесят тысяч взять? Вазочки хрустальные да фужеры соседке продала. Ещё две тысячи. А книги не нужны никому оказались.
– Баб Марусь, а что одна-то совсем, детки-то твои где? Помогают? – Володя пил чай с домашними пирожками с капустой.
Он только что получил от Маруси пять тысяч в счёт долга. Начальство будет не довольно. Плохо выколачиваешь, скажет. Надавить нормально не можешь. Да на кого давить? Что у неё брать-то? Разве что жизнь? Так сама скоро помрёт. В чём душа держится.
– Были детки, – глаза Маруси погасли, тёмными стали совсем, – Алёша, сынок. Нет его больше. Убили.
Маруся уткнулась взглядом в пол.
– Давно?
– В 1988 ещё. Он спортсмен у меня. Сам в Афганистан попросился. Мы его хорошо воспи-тали. Честным, добрым, порядочным. Отслужил. Вернулся. Две недельки только и побыл дома. А потом… Паренька на улице избивали. Алёшка заступился. Паренёк убежал. Вернулся с милицией. А Алёшку моего уже зарезали. Так и не нашли никого…
– Не нашли?
– Да разве это так важно. Нашли, не нашли. Наказали. Не наказали. Сына мне этим не вернёшь. Ты давай, снимай рубашку. Зашью. Дырка у тебя. Видишь.
Через пятнадцать минут Маруся протянула ему аккуратно зашитую рубашку.
– Надо же, не заметно совсем, – удивился Медведь.
Ночью ему приснилась баба Аня. Она грустно улыбалась и молчала.
Могилка безнадёжно заросла травой. Оградка покосилась. Но фотографию ещё можно было рассмотреть. И буквы под фотографией. Медведко Анна Трофимовна.
– Прости, баб Аня, прости.
К горлу подкатил комок. Сколько лет он здесь не был?
– Вот цветы тебе принёс.
Неумело положил бумажные розы на могилку. Стал бережно протирать фотографию.
Четверть часа спустя он сидел на скамейке возле прибранной уже могилки.
Вспоминал. Ведь никто кроме бабы Ани его не любил по-настоящему. И он никого не любил. Перед глазами проплывала вереница женщин. Имён которых он даже не помнил…
– Баб Ань, мне ведь и поговорить-то по душам не с кем.
А так вдруг захотелось хоть раз в жизни высказаться, выкричать всю свою пустую жизнь. И чтобы кто-то напротив сидел, подперев кулачком подбородок, и с жалостью по-бабьи смотрел на тебя. И ты знал – не осудит, поймёт, выслушает. Потому что любит…
Он долго звонил и стучал в дверь Маруси. Вышла соседка.
– Нет её. На скорой увезли. Вчера ещё.
В больнице скорой помощи доктор строго спросил:
– Вы ей кто?
– Родственник. Племянник. Троюродный. Я вот только что приехал тётку навестить. Издалека.
– Озверели совсем эти коллекторы. Как будто у самих матерей не было. Ей лекарство каждый день принимать нужно. А она все деньги коллекторам отдала. Кое-как откачали. Выпишу вам пропуск. Навешайте бабушку. Только волноваться ей нельзя.
Баба Маруся лежала под капельницей, прикрыв полупрозрачные веки.
– Вот лекарство тебе принёс и апельсины, – Володя поставил пакет на тумбочку. Чего разболелась? Поправляйся. Выпишут – я тебя домой отвезу. А за долг не переживай. Я с начальством уже договорился. Списали тебе долг. Нет его у тебя больше.
– Спасибо, сынок, – благодарно улыбнулась Маруся.
– Ты за чей счёт живёшь, гнида? Не должна тебе она больше. Не должна ни копейки, – полчаса спустя говорил Володя начальнику, – оставь в покое её. Я тебя за бабушку Марусю. Я тебя за неё. Башку тебе за неё лично оторву. За баб Марусю. Мне терять нечего. Понял!