О Норвегии с улыбкой часть 2

О Норвегии с улыбкой

Содержание
Дамстредер
Стортинг
Национальный театр Норвегии
Шаляпин и Норвегия
Плита в саду
Роща чести
Цветовая гамма
Скульптура
Центр
Клен
Репортаж из электрички
Хольменколлен
Глаза Норвегии
В школу
Эйдсволл
Философия камня
Весенние страницы
Их роднил Север
Пришвин и Гамсун
Норвегия Паустовского
Любовь математика
Встреча с прошлым
Жизнь в шляпе цилиндре
С Ибсеном на борту. По шлюзам телемаркского канала
Норвежский репортаж
Скандинавское небо
Дорога
Дорога на Телемарк
Предисловие
Дорога на Телемарк
Города в пути
Аскер
Сандвига
Драммен
Ноттоден
Серебряные копи Консберга
Самуэль Эдд (Эйде)
Сказки водопада
Железная дорога и паромы
Рьюкан
Гора Гаустотоппен
Плато Хардангервидда
Снова горы
Озеро Тутакк
Заезд в Рауланд
Путь на Ставангер




Дамстредер

Кампен, Ределека, Волеринига- это все места, где каждый дом дышит историей. Историей не застывшей, а живой теплой, пульсирующей.  На многих домах прикреплены значки о их исторической ценности, но это не мешает хозяйкам развешивать белье во дворах. На этих улицах нет музейной тишины, там раздаются детские крики, разговоры взрослых. 
Пройдя вдоль речки Аккерэльвыв, одной их семи рек, которые разрезают Осло, то попадаешь на улицы Tellhvsbakken и  Damstredett. Они уютно разместились на холме и, если Tellhvsbakken взбирается вверх, то  Damstredett круто спускается вниз. Идите по улице, люди, и не говорите громко. Не пугайте историю, вобранную в каждый дом. Здесь каждое окно занавешанно шторкой от любопытного глаза. Ловишь себя на мысли, что хочется заглянуть в замочную скаважину, приподнять край занавески. Ты  ждешь необычного. Тебе хочется стать маленьким и перешагнуть запретную черту...
 Спешу тебя огорчить. Не делай этого. Там живут люди. Самые обычные люди со своими заботами и далекими от сказок, да и от истории тоже. Посему шагай вдоль улицы и слушай, наблюдай. Если захочешь попасть в сказку - попадешь.
-Хай - приветствует тебя мужчина, вышедший покурить. Он уселся на древнее тележное колесо, и нет ему дела, что это колесо грохотало по булыжным мостовым Кристиании пару веков назад. Он привык к праздо шатающимся людям, привык к туристам, Он живет на этой улице.
Здесь на углу Damstredet из серого двухэтажного здания выходят люди в комбинезонах и, как положено рабочему классу, шумят. Одни докуривают, другие допивают кофе. А над ними табличка: « В этом доме с 1839 по 1841 годы жил Хенрик Вергеланд. Известный поэт. Общественный деятель борец за восстановление норвежского языка» Невольно тормозишь. Так вот просто.  Хенрик Арнольд Вергеланн (Henrik Arnold Wergeland, 1808-1845). Этого человека можно назвать универсальной личностью. Поэт, драматург, журналист, публицист, критик, народный просветитель. Неутомимый труженик пера, он являл собой редкостный пример работоспособности.
Вергеланн известен также и тем, что во многом благодаря его инициативе день 17 мая стал национальным праздником Норвегии. В 20-е годы девятнадцатого столетия празднование 17 мая имело  политическую окраску и нередко приводило к столкновениям с полицией. Особенно рьяное участие в демонстрациях принимали студенты университета в Кристиании. Молодой Вергеланн принимал самое активное участие в демонстрациях, и его имя в первую очередь фигурировало в полицейских протоколах. Но немногие знают, что, работая архивариусом, изучая историю Норвегии,  Хенрик Вергеланн обнаружил в последнем абзаце второго параграфа Конституции Норвегии положение, не отвечающее требованиям свободного демократического законодательства - "евреям все еще воспрещен доступ в Королевство". Начинается борьба за отмену данной формулировки этого параграфа. Так родилась книга «Еврейское дело». Однако отмена произошла в 1853 г., уже после смерти поэта. На могиле Вергеланна на старом кладбище в центре Осло всегда лежат цветы и благодарственные записки от евреев Европы.
Пер Сивле, норвежский писатель, поэт и журналист, представитель третьего поколения норвежских лириков XIX века, написал посвящение поэту и общественному деятелю, чьё имя стало символом борьбы за свободу Норвегии: «Норвегии быть - этот клич не умрет, покуда о Хенрике помнит народ». В конце XIX столетия, в разгар дебатов о разрыве унии со Швецией, эти строки обрели особую актуальность.
Не чужд он был и земных радостей. В день, когда проректор – архиепископ Кристиан Серенсен – торжественно заложил в фундамент будущего университета горсть монет, медали и лавровый венок, по всей Норвегии прошли массовые празднования. В центре Кристиании звучали фанфары и лился рекой пунш, поэт Хенрик Вергеланн произнес по меньшей мере сто искрометных речей. Во время своего очередного выступления, раздосадованный не вниманием публики, поэт ударил себя бутылкой по лбу – да так сильно, что пришлось вызывать хирурга, чтобы зашить рану.
Теперь он стоит, бронзовый, на площади норвежской независимости Эйдсволс-плас (Eidsvolls plass)  и скучающе смотрит на нескончаемый поток туристов. Каждый год, 17 мая, в день Конституции Норвегии студенты столичных университетов приносят сюда цветы.
 Но вернемся на  Damstredet. под исторической табличкой стоят муниципальные рабочие и вершат свои дела.
Рядом с домом стоит бронзовый гусь. Большой гусь. Да это же гусь Мортин! Да! Тот самый, который вместе с Нильсом Хольгерсоном пролетел всю Швецию с юга до севера. Так далеко занесла  друзей домашнего гуся Мортина и мальчика Нильса фантазия Сельвы Лагерлеф. Ты невольно оборачиваешься, услышав стук каблуков сзади. Может, эта писательница спешит, спотыкаясь на брусчатой мостовой. Нет. Это женщина в джинсах, торопящаяся в какое-то присутственное место. Она легко сбегает вниз, не оглядываясь по сторонам. Она бежит на работу. А я останавливаюсь возле гуся. Даю волю фантизии. «Удивителное путешествие Нильса Хольгерсена» Как мы зачитывались этой книжкой в далекой России! Не один гусак в российских подворьях носил имя Мартин. И вот этот гусь стоит памятником. Большой, чтобы каждый ребенок, сев на спину, почувствовал себя Нильсом. Залезть что ли? На меня укоризненно смотрит серый дом, который пережил века, что дескать всему свое время. Он прав этот старый дом.
Дорога, подобно ручейку, спускается вниз. А там река большой улицы вбирает в себя все ручейки таких вот  Tellhvsbakken,  Damstredett. Их не так много осталось, хранителей древностей. Но они есть. Берегите их, люди.

Стортинг
Двух косматых львов, охраняющих здание, создал каторжник по фамилии Гюдбранд. В городе не хватало рабочих рук, и поэтому к строительству привлекли заключенных. Львы спасли Гюдбранда от смертной казни: они так понравились парламентариям, что одаренного скульптора помиловали. По легенде, 21 декабря, с наступлением самой долгой ночи в году, голодные львы оживают и рыщут по столичным улицам в поисках добычи. Другая легенда гласит, что по ночам в стортинге собирается Ночной совет, в который входят эльфы, гномы, тролли и прочие сказочные существа.
Дверь в стортинг закрылась прямо перед моим любопытным носом. Рослый секьюрети корректно отодвинул меня, сказав «Сори». Какая досада! День открытых дверей. Открыты все присутственные места, и я мимо…стортинга. Собрав в горстку все зерна и плевна скудных познаний английского, я бросился в ноги полису, обьясняя, что я туристо, что я have not time и veri vant посетить законодательное собрание. Страдал не один я. Сзади меня стояло, как минимум человек сорок желающих, которые, как и я, тоже veri vant   попасть в это святилище государственной власти. В дом на холме со львами. Так зовут в Норвегии это красивое здание.
Вышел клерк, вернее, клеркша и успокоила всех. Мы не обречены. Нам обязательно дадут возможность посетить стортинг. Но попозже, через несколько минут. Она просит почтенную публику посторониться и пропустить вперед норвежскоговорящих. Носители других языков будут сформированы в англоязычную группу и пойдут вслед за коренными жителями страны. Всех это устроило, и бунт рассосался сам собой. Крупная немка тут же села на ступеньки, расстегнула рюкзак и вытащила макпак. В нем был батон. Батон, разрезанный вдоль туловища с подоткнутой ему под бока всякой всячиной съедобного характера. Сев  на ступеньки у входа, немка стала с аппетитом уминать это гастрономическое чудовище. Пара юных особей непонятной национальности, но  бесполых и бестелесных сплелись носовыми кольцами в поцелуе. Остальные, не найдя себе занятия рассеянно глазели по сторонам.
Время теряли много. Прошло минут пятнадцать, а нас все не приглашали. Сквозь муть породистых окон мы видели тщательный досмотр хозяев Скандинавии. Они безропотно складывали вещи в боксы и отдавали их на просвечивание. Послушно шли через «подкову». Проверка была как в аэропорту. Очередь часто завздыхала. «Прочих шведов» можно было понять: день открытых дверей длился до пятнадцати часов, а планов громадье. Столько задумано, столько нужно успеть. Даже корректные японцы начали переминаться на месте, поглядывать на часы и что-то шептать друг другу. Но все заканчивается. Закончилась проверка первой группы, и мы вошли в накопитель стортинга. Нудно и долго длилась проверка. Все терпеливо ждали, листая разложенные проспекты. О радость. Так нестандартно: есть проспект на русском языке. Я углубился в чтение. Народ развлекался тем, что ходил в туалет.
Раздался хлопок в ладоши. Это гидша призвала всех к вниманию. Корректно подождали сидящих в туалете. Затем двинулись в святая святых любого государственного устройства: в помещение законодательной власти. Там, где рождаются и обсуждаются проблемы страны. Откуда они, облекшись в форму закона, расходятся в города и веси. И никому не приходит в голову не обращать на них внимания. Не приходит и все тут. Норвежцы даже не задумываются, исполнять их или нет. Они их просто исполняют.
Мы шли по сдержанному, слабо освещенному коридору стортинга. Кирпичные, тщательно отделанные стены. Серое напольное покрытие. Единственное украшение: это фотографии созывов депутатов. Наши бы служители закона, даже регионального уровня, скукорежились бы от такого аскетизма.
Вышли в холл. Через окна дверей просматривалась бурлящая от туризма главная улица Норвегии: Карла Юханна. Вот привратности судьбы: Карл Юханн, наследный принц Швеции, выступил ярым душителем свободы в Норвегии в 1814 году. Разбил норвежскую армию, которая пыталась отстоять независимость страны. Но где ей было устоять против шведских солдат, набивших руку на бесконечных войнах. После смерти Карла XIII, которого норвежцы избрали своим королем, власть перешла наследному принцу Карлу Юханну. Именно к этому агрессивному молодому человеку, которого ведущие европейские державы придерживали за штаны, чтобы не переусердствовал при войне с Норвегией.
С королями вышла заминка. Тогда, в далекие 1319 годы, со смертью короля Хокона V, пресеклась национальная правящая династия королевства Норвегия. Последними норвежскими монархами, связанными кровным родством с Хоконом V, были его правнук и праправнук по женской линии Хокон VI и Улаф IV. Страна вступила в эпоху уний - союзов северных стран, в которых Норвегии отводилась роль, в лучшем случае, младшего партнера. И все. Дальше Норвегией правили датские короли.
Согласно Моосской конвенции 1814 года норвежцам пришлось согласиться на шведского короля, Карла XIII, который к своему титулу добавил «Норвежский». Затем пришел черед править страной Карлу -Юханну. Да, именно этому шведскому принцу, приемному сыну короля Швеции. Он еще раньше сменил свою французскую фамилию Бернадот  на более благозвучную для скандинавов, став Карлом IVX Юханом, 
Восстановить прерванную в далекие годы норвежскую королевскую династию восстановили, но через шведскую корону. По настоящему короля изберут только в будущем, в далеком 1905 году, когда на престол придет принц датчанин, принявший норвежское имя.
Правил Карл -Юханн очень даже неплохо и норвежцы ему благодарны. Сейчас бронзовая скульптура короля стоит напротив дворца. И все счастливы. Никому не приходит в голову ворошить непопулярные события 1814года.
Мы в холле стортинга. На стене огромное панно, символизирующее счастье норвежского народа. Называется «Сестры». Здесь я огорчился. Мог бы попасть в норвежскую группу, которая, судя по шагам с лестницы, уже завершала обход здания. Почему расстроился? Да я английский так же не знаю, как и норвежский, а время бы сэкономил. Посему я не смогу передать пояснения гида по содержанию этого красочного панно. Но что-то о счастье  народа. Напротив портрет действующего короля ХаральдаV, и двух предыдущих. С них  началась королевская династия Норвегии. Рядом стоят часы. Большие напольные часы, мерно отстукивающие время истории.
Поднимаемся по лестнице. Гид увлеченно рассказывает что-то немногочисленным особям, понимающим в англоязычной группе английский язык. Другие, подобно мне, собрав от умственных усилий бровки в гузку, глазки к переносице пытаются додумать сами.
Второй этаж. Такой же сдержанный, как и первый. Огромная картина Эйдсвольской усадьбы. Ура! Знаем. На стене все 112 депутатов от всех фюльке Норвегии посланных церквами для принятия конституции в 1814году. Я быстро заработал карандашом, чтобы успеть записать фамилии Карстена Анкера, Георга Свердрупа в надежде найти их биографии потом в Интернете. Вот и крон -принц Кристан -Фридрих. Тоже не забыт, хотя его карьера в Норвегии оказалась не столь удачной как у его последователя Карла Юхана.
Вот и сама конституция. Под стеклом. Останавливаюсь с трепетом. В голове одна мысль. Ну почему? Почему у нас все по другому. Конституции идут одна за другой, как пироги на конвейере. Исполнять законы никто не собирается, они вызывают лишь недоумение. Почему проект закона в Норвегии подвергается публичному обсуждению, прежде чем его принять. Возглас гида отвлекает от грустных мыслей.
Заходим в сердце Стортинга, в палату заседаний. Здесь ярче, чем в холле. Искусная лепнина потолков соперничает с позолотой и кожаным лоском кресел. Над головами президиума висит картина «Принятие конституции в Эйдсволле». Над ней герб Норвегии: лев с секирой на фоне красного варяжского щита. У него сложная судьба: Около 1200 года появился этот герб у правителя Норвегии. Потом он неоднократно менялся в соответствии с положением Норвегии. Но в итоге он сохранился. Любим и уважаем норвежцами.
И портреты на стенах стортинга. Лица людей, которых уже нет. Они ушли, оставив свой след на земле. Они были разные по имущественному положению, возрасту. Но их обьединяло одно: это были государственные деятели, служащие своей стране. Первую группу политиков, таких как Карстад Анкер, Георг Свердруп, Николай Вергеланн мы знаем по событиям 1814 года. Но после осени 1814 года, когда Норвегия оказалась в принудительном союзе со Швецией, борьба за независимость не закончилась. Пусть мирными формами, но боролась эта маленькая нация за свою свободу. Вот имена  продолжателей Эйдсволла. Знакомые по историческим событиям Карнст Анкер, Кристиан Магнус Фальсен, Николай Вергеланн, Вильгельм Фриманн Корен Кристи. Юхан Свердруп, названный современниками- «отец парламентаризма», поэт, писатель- публицист Вергеланд Генрик Арнольд.
Медленно, в течении долгого столетия, Норвегия приобретала свою государственность. К юбилею Эйдсвольских событий, через пятьдесят лет, появляется национальный гимн Норвегии, который называется по первой строчке "Да, мы любим край родимый". Его текст принадлежит перу известного норвежского поэта Бьернстьерне Бьернсона. А музыку к тексту сочинил двоюродный брат Бьенстьерне - Рикард Нурдрок. Кузены вошли в историю норвежской культуры как создатели национального гимна страны. Они были моложе Эйдсвольской конституции, но жили ее идеями. Видели свою миссию граждан страны в возрождении культуры.
И всюду флаги. Флаг для норвежцев культ. У редкого дома нет мачты для флага. Национальный флаг Норвегии был принят резолюцией Стортинга в 1821 году. Автором дизайна флага был парламентарий из Бергена Фредерик Мельцер. Он накрыл близкий для норвежцев датский флаг, синим скандинавским крестом. Но флаг не был подтверждён шведо-норвежским королём, что вызвало раздражение в стране. В качестве компромисса в 1844 году создан новый символ унии - квадрат, разделённый по диагоналям на четыре части, верхняя и нижняя - норвежских цветов, правая и левая – шведских. В Норвегии символ унии не пользовался популярностью. За характерную пёструю расцветку норвежцы презрительно прозвали его "селёдочный салат" и упрямо использовали свой флаг. В 1898 году Норвегия односторонне вышла из унии и удалила её эмблему с флага, после чего он приобрёл современный вид.
Снова хлопок в ладоши. Это гид собирает нас в кучку. Собираемся под портретами современного короля и королевы. Напрягая скудные познания в английском языке, понимаю, что речь идет о современной королевской семье.
Уния со Швецией расторгнута мирным путем в 1905 году. Стортинг 7 июня 1907 года обьявил, что «Уния со Швецией под единым королем расторгнута вследствии того, что король больше не функционирует как король Норвегии.
Принц Дании Карл был избран Королем Норвегии. Он принял имя Хокон VII и после 525 лет стал первым королем независимой Норвегии. Сейчас страной правит его внук Харальд V. Королевская семья любима и уважаема в стране. Королевская семья отвечает своим поданным тем же.
«Все для Норвегии»- таков девиз королевской семьи.
В смятенных чувствах выхожу на улицу. Прищуриваюсь от яркого солнца, любуюсь пастелью осенних расцветок главной улицы Норвегии. По случаю субботы она переполнена отдыхающим людом. Они счастливы. Любят свою страну, короля. Ловлю себя на мысли, что я завидую.


Национальный театр (Nationaltheatret)
– главный театр Норвегии.
                «Вы любите театр?»-
                Спрашивала героиня
                фильма «Старшая сестра»

Здание театра расположено в самом центре Осло, на улице Карл-Юхана. Рядом под землёй – станция метро и железной дороги Nationaltheatret, один из крупнейших пересадочных узлов в центре норвежской столицы. Место очень оживленное. Здесь назначают встречи, свидания. Площадь возле станции украшена фонтаном. Ранее театр утопал в парке, который был разбит между  улицами современного Осло:  Парламентская и  Карла Юхана.  Сейчас он  гармоничное дополнение архитектурного ансамбля этой части города.
Но так было не всегда. При проектировании театра возникли трения с отцами города.
- Здесь вам серьезный район – говорили одни.
-Театр-в центре города! -восклицали другие.
-Развлекательное заведение не лучший сосед парламенту и университету-добавляли третьи. Ситуация сложилась тупиковая: в Кристиании не было здания театра. Были драматические группы, но помостки, без которых немыслим театр, отсутствовали.   На уговоры строптивых чиновников ушло девять лет. И только сын известного драматурга Бьёрнстьене Бьёрнсона, Бьёрн Бьёрнсон,   в 1886 году смог убедить депутатов, что театралы никоим образом не помешают своим соседством государственным мужам и уж тем более студентам. Разрешение на строительство было получено.
Бьёрн Бьёрнсон, получив разрешение на строительство,  справился с задачей в  три года. 1 сентября 1899 года, главный театр страны открылся. Здание, построенное из жёлтого кирпича и гранита, выглядело великолепно.  Архитектор Хенрик Бюлль вложил в проект театра душу. В здании четыре сцены: главная (Hovedscenen), выполненная в стиле «нового рококо», амфитеатр (Amfiscenen), художественный зал (Malersalen) и задняя сцена (Bakscenen).  Но как всегда бывает, нашлись язвительные критики и за роскошный купол, и помпезный интерьер окрестили театр «Мечетью».  Но это не омрачало радость открытия.
Я стою перед  входом и наблюдаю, как собирается народ перед спектаклем. Норвежцы любят свой театр, часто посещают его. Билеты нужно покупать не неделю и не за две, а гораздо раньше. Надеяться на лишний билет не принято. Но очередь в кассу, ожидающих счастливого билета, который будет сдан, достаточная. В Норвегии идет год  памяти Тура Бьерна Эгнера, детского писателя, драматурга.  В детском спектакле «Разбойники из Кардемона» участвует основная труппа актеров, им отдана большая сцена. По такому случаю, помимо детей, на спектакль пришло много взрослых.
«Театр начинается с вешалки»-  заметил основатель Московского Художественного театра Константин Сергеевич  Станиславский. Может в российском театре оно и так, но на норвежский театр эта цитата  не распространяется. Вешалку (плечики),  может, и найдете, но гардероба в театре нет.
-Как нет?- спросите вы огорошено.
- Да так нет – отвечу. Стоят вешалки, на стене крючки для верхней одежды и полки для головных уборов. Так что снимайте  куртки, вешайте на крючок и смело идите в предписанное вам в билете направление. Входы в амфитеатр и на два бельэтажа  раздельные. Если одолевает любопытство, то можете, конечно, по лестнице идущей спиралью, спуститься на соседний бельэтаж. Вас не выгонят, но вежливо поинтересуются: - Не заблудились ли вы.
Второй бельэтаж. Наши места. Высоко, но весь театр- на ладони. Внизу шумит амфитеатр, зрители на  первом бельэтаже аккуратно проходит вдоль барьера. Барьер, нужно сказать, низковат, но очень удобен для просмотра, особенно если сидишь на первом ряду. Можно уютно устроиться: положить на барьер локти, на них- голову. И созерцай неторопливый ритм начинающего действа.
Театр весь в сдержанных тонах: красная суконная обивка кресел. Белая с позолотой покраска колон и амфитеатров. На потолке - сцены из античной жизни, свисает красивая большая люстра. Вообщем и все. Строго, красиво. Не подумаешь, что театру больше ста лет.
Открывался театр торжественно: В день открытия играли комедию Людвига Хольберга, на второй день была драма Генрика Ибсена «Враг народа», на третий день драма Бьёрнсона «Сигурд Крестоносец». На протяжении этих трёх вечеров присутствовали Бьёрнсон и Ибсен, а в первый день в театре присутствовал   король Швеции и Норвегии Оскар II.
В этом же году, второй по значимости, городской Христианийский театр прекратил свою деятельность, а его ведущие актеры перешли в  только что организованный  «Норвежский Национальный театр», который возглавил сын драматурга Бьёрнсона. Бьёрн Бьёрнсон. Театр стал крупнейшим центром культурной жизни страны.
Благодарная Норвегия  увековечила на главном фасаде имена  своих известных драматургов Хенрика Ибсена, Бьёрнстьене Бьёрнсона  и Людвига Хольберга. На площади у театра установлены два памятника. Один из них — известному норвежскому драматургу Генрику Ибсену. Другой — писателю, автору слов норвежского гимна, Бьёрнстерне Бьёрнсону. Они стоят перед входом, как часовые,  обе – работы скульптора Стефана Синдинга. Скульптор  выполнил их с любовью, но с большим подтекстом.
Справа от входа – решительный Бьёрнсон, слева – скромно потупивший взгляд Ибсен. Бьернсон, лауреат Нобелевской премии, автор национального гимна «Да, мы любим эту страну».  Бьернстьярне Бьернсон в 1903 году  был награжден Нобелевской премией по литературе «за благородную высокую и разностороннюю поэзию, которая всегда отличалась свежестью вдохновения и редкой чистотой духа», а также за «эпический и драматический талант». Он стоит, как и полагает национальному герою: голова гордо поднята, весь в порыве.
Ибсен почему-то потерян: склоненная голова, пальто, застегнутое на все пуговицы. Этакий «человек в футляре». Нобелевским лауреатом он не стал. Хотя был, безусловно, величайшим писателем всей Скандинавии.  Причина  непризнания вполне ясна — это  антилиберальные убеждения Ибсена. Эксперты слишком остро воспринимали особенно близких им скандинавских писателей, и именно этим объясняется их лишенный всякой объективности подход к тому же Ибсену.
Так и стоят два разных памятника двум норвежским писателям. Разные, как впрочем, и сами люди. Хотя в их жизни много общих моментов. Оба руководили драматическими театрами, оба по-своему боролись за самоопределение Норвегии, чистоту ее языка. Но Ибсен боролся издалека. Двадцать семь лет он прожил за границей. Наверное, это и есть ключ к разгадке, почему не он получил нобелевскую премию.
Историки пишут, что памятник Ибсену не понравился. Это  было причиной его дурного настроения при открытии театра. По легенде, увидев памятник себе, Ибсен расстроился, посчитав его излишне мрачным. Впрочем, взглянув на памятник Бьёрнсону, писатель успокоился. «По крайней мере, я не выгляжу так, словно хочу плюнуть!», — сказал один из создателей национального норвежского театра. Любопытно, что и тот и другой памятник литераторам воздвигли ещё при их жизни.
Остряки продолжали развлекаться:  светила норвежской драматургии, памятники которым установлены у театра, похожи на муфтиев, особенно зимой, когда они обретают большие снежные бороды и шапки. Вероятно, шутки были в унисон «мечети».
-Позвольте- скажет кто-то из внимательных -А как же Людвиг Хольберг?  На фронтоне театра выбиты три фамилии, вошедшие не только в историю Норвегии, но и в мировую. Если две фамилии иностранному туристу  знакомы по постановкам на Родине, то Хольдберг… Здесь турист поморщит лоб, если- русский, то почешет затылок. И скорее всего не вспомнит, кто был Хольдберг. Но он на то и турист, чтобы не думать долго. Ну не знает, и не знает. Столько задумано, столько нужно успеть! И проскочит дальше, не замечая  с правой стороны театра скульптурной группы из трех фигур, застывших в образах. Одна из них –Хольдберг. Он поставлен среди своих персонажей.
Людвиг Хольберг  родился в 1684 году в Бергене в семье старшего лейтенанта датской армии, выходца из норвежских крестьян.   Дания  стала ему второй родиной, а Норвегию он если и посещал, то наездами. В историю мировой литературы Хольберг вошел как величайший датско-норвежский комедиограф. Сатирический характер носят многочисленные комедии Хольберга, создавшие ему славу «датского Мольера». Хольберг, хоть и заслужил славу великого комедианта,  но в памяти норвежцев он остался с исторической позиции: все же он жил в семнадцатом веке. Еще длилась «Четырехсотлетняя ночь». Так норвежцы называют владычество Дании над своей северной соседкой. Только неугомонные школяры ездят в Данию только для того, чтобы на памятнике Хольбергу закрасить одно слово «Датский» и написать «Норвежский».
К  Бьернстьярне Бьернсону норвежцы относятся с почтением. Все же автор строк любимого всеми норвежцами гимна. Не забывают, что он лауреат Нобелевской премии. Но для норвежцев  Бьернстьярне Бьернсон вроде вельможи. Он почитаем, но недосягаем. Вот почему его изобразил скульптор таким вальяжным!
Ибсен. История норвежского театра связана с его именем. Ему не пришлось руководить этим театром, но он много сделал для того, чтобы театр был. В 1857 году Ибсена приглашают возглавить Норвежский театр в Христианин, открытый в 1854году. 
  Будет ошибочно, если считать, что до Норвежского театра в Христиании ничего не было.  Здесь существовали еще в XVIII веке любительские театральные кружки. Одним из наиболее крупных из них было христианийское «Драматическое общество», основанное в1780 году и существовавшее 40 лет, что само по себе было выдающимся фактом.  Норвежский театр, возглавляемый Ибсеном, стал конкурентом уже существовавшего ранее городского Христианийского театра. Это послужило  вызовом городскому театру,  ориентированному на датскую театральную культуру. В театральную борьбу вмешалось государство.  Норвежскому театру было отказано в субсидии.  Ее  предоставили  Христианийскому театру, указав, что этот театр вполне может играть пьесы и норвежских драматургов. Ибсен принимает мудрое решение: предлагает городской Христианийский театр   объединить с Норвежским, пользующимся популярностью в театральной среде города. В 1857 году Ибсен отдает в городской Христианийский театр свою новую драму «Воители в Хельгеланде». Постановка норвежской пьесы на сцене датского театра была бы большой победой норвежской национальной культуры. Однако датский театр, сославшись на финансовые затруднения, отказался ставить пьесу Ибсена.
Но процесс обьединения был запущен,  и в 1863 году труппа Норвежского театра влилась в Христианийский театр и спектакли стали идти только на норвежском языке. Это была заслуга Ибсена.
Но проблема создания подлинного национального театра все же не была решена. Ведущие актеры Христианийского театра оказывали сопротивление появлению в репертуаре театра пьес норвежских драматургов — в том числе Ибсена и Бьёрнсона.  Это несмотря на то, что Бьёрнсон занимал с 1865 по1867 год пост художественного руководителя Христианийского театра. Естественно, что известный драматург не стерпел  этого и ушел из театра.  Его сменил датчанин М. Брун. В 1870 году большинство актеров ушло из театра, образовав самостоятельную труппу под руководством Бьёрнсона. Только новый  театр примирил всех. Завершилась многолетняя борьба за создание национального театра. 
Но перед этим, в 1877 году,  будет пожар, который уничтожит здание  городского театра близ крепости Акерсхус.  Город остается без театра и … без Ибсена. В 1864 году Ибсен покинул Норвегию, чтобы через много лет вернуться первоклассным драматургом с европейской славой. Он уехал в Рим, откуда вскоре прислал свои философско-драматические поэмы «Бранд» и «Пер Гюнт».  Ибсена  не будет рядом со своим детищем 27 лет.   На Родину он возвратится только в 1891 году.
  Но норвежцы чтят своего драматурга и любят над ним шутить. И шутить начинают  с вешалки. Зрителей, пришедших в Национальный театр, Генрик Ибсен встречает дважды. Сначала перед фасадом: на шею бронзовому Ибсену навеки повешен торжественный венок,  По случаю фестиваля его украшают "живой" легкомысленной ленточкой с цветами национального флага Норвегии. Второй раз Ибсен стоит внутри театра, у лестницы – голубой люминесцентный контур, резко очерчивающий полукарикатурную фигурку гения. Она уже стала популярной эмблемой, и ее часто можно встретить в городе – Ибсен-клякса, толстый коротышка с тросточкой и безошибочно узнаваемой смешной растительностью на лице – не то двухвостая борода, не то распухшие и свисающие с щек тяжелыми мешочками бакенбарды, и еще с маленькими круглыми очками вместо глаз. Не то переодевшийся тролль, не то постаревший и переродившийся Вини Пух – вот он поднимет сейчас палку и от души поколотит своих излишне смелых интерпретаторов. Такой он, Ибсен. Он как Штраус в популярном шансоне: «И кружкой в такт стучит, на нас не ворчит, не ворчит…».
Мы сидим в буфете на втором этаже. Рядом бюсты родоначальников театра. Много портретов актеров, сцен из жизни театра. Я сижу и наслаждаюсь чашечкой кофе собственноручно налитой из термоса, предварительно заплатив за свои услуги буфетчице. Она с улыбкой взяла деньги, кивнула в сторону стола, на котором стояли чистые чашки, рукой показала, где наливают кофе. Вся Норвегия на лицо. В их действиях простота и рационализм. Действительно, чего стоять в очереди. В этом все норвежцы.
Главная концептуальная мысль для каждого и в общей системе воспитания: "Спасибо за все, что у меня есть, и хорошо, что я никогда не думал, чтобы иметь больше". Вот это чувство меры, благодарность за достаточное - во многом определяют достоинство норвежца, уравновешивает его психологический склад, гармонизует, на мой взгляд, личность.
Первым директором Норвежского национального театра был Бьёрн Бьёрнсон — сын Бьёрнстьерне Бьёрнсона. Сам Бьёрнсон занимал с 1865 по1867 год пост художественного руководителя Христианийского театра, прародителя современного.    Тем не менее, в наши дни театр известен как «Театр Генрика Ибсена».  Каждые два года в его стенах проходит фестиваль, посвящённый великому норвежскому драматургу. В ходе фестиваля свою интерпретацию пьес Ибсена представляют труппы со всего мира. Для настоящего театрала поездка на этот фестиваль куда привлекательнее, чем даже горящие туры.  Стоит отметить, что и в обычное время пьесы Ибсена составляют значительную часть репертуара театра. 
В 1980 году  случился пожар, который вспыхнул из-за взрыва софита. Огонь уничтожил сцену, сценическое оборудование. Нетронутым остался только зрительный зал. Но все позади.  Театр   отремонтирован. По прежнему  в нем три сцены. Однако не техническое оснащение составляет славу Национального театра в Осло.Самое главное — труппа: здесь играют лучшие актеры страны.  1983 г. театр получил статус культурного достояния государства. Национальный театр – место, где просто обязан побывать каждый, кто не равнодушен к норвежской культуре.
Звонок. Нас приглашают на второе действие.


Шаляпин и Норвегия
Гамсун и Пришвин, Чайковский и Григ. Великолепные дуэты, диалоги, пуповина двух приграничных стран. Мунк  был очень внимателен к России. Он постоянно перечитывал Достоевского, а в момент смерти на его столике лежал перевод «Бесов».
Русский язык и норвежский   разные. В них нет общего. Посему низкий поклон норвежцу по имени Улав Рюттер, который  с поразительной точностью и, конечно же, с большой любовью,  перевел на норвежский язык в середине XX века  многие произведения А.С. Пушкина. Разве можно говорить о связях между Норвегией и Россией и не упомянуть, как восторгался Петр Ильич Чайковский музыкой своего норвежского современника и коллеги Эдварда Грига?
 Если речь зашла о чувствах и переживаниях, которые могут быть понятны людям, говорящим на совсем не похожих языках,  вспомним другого норвежца, Петера Ганзена, около ста лет назад жившему в Санкт-Петербурге, и его русскую жену Анне Ганзен. Мы благодарны  им за возможность читать в переводе на русский язык пьесы, написанные классиком норвежской литературы Генриком Ибсеном, одним из величайших драматургов мира.
Повествование будет не законченным, если не вспомнить еще одну личность, оставившую свой след в Скандинавии. Это Шаляпин. Да, великий бас, сложный противоречивый. Он ездил с гастролями по Скандинавии, но в Норвегии был только один раз, дав два концерта.  Его помнит концертный зал «Аула», она же лекционная аудитория Государственного университета в Осло.
Шаляпин очень противоречивая фигура, понимание которой трудно поддается не только простому читателю, но и историографам. Его неоднозначно воспринимали в СССР. Отмеченный званием народного артиста, он его лишился в одночасье. Затем был восстановлен.
Импресарио с мировой известностью, как мальчики, бегали за ним, стараясь заполучить его хотя бы на один концерт.
-Не хочу-заявляет великий капризник норвежскому импресарио Рассмуссену, который без устали  гонялся за певцом по всей Европе. Он ловит его в Париже, чтобы услышать ответ. Зал «Аула», украшенный фресками Мунка ждет его. О стоимости билетов нет даже разговора.
-Не хочу!
Кто он, этот крайне тяжелый, подчас невыносимый человек. Сын крестьянина с Вятки? Да. Он с простой родословной. Как говорят, его дед рогом землю пахал. И в то же время барин, словно детство прошло не в Казани, а, по крайней мере, в пажеском корпусе Санкт-Петербурга. Он  ограничился одним приездом в норвежскую столицу в1922 году, но его помнит Норвегия.
Норвегию Шаляпин посетил в  1914 году, когда добирался из Лондона  в Россию.  Он остановился в Бергене. Время было небезопасное, первая мировая война. Начинающий развиваться немецкий подводный флот топил без жалости все, что ходит в море. Друзья отговаривали Шаляпина, но тяга к дому превысила страх. Его ждала Россия. Тридцать восемь часов казались пассажирам вечностью. Шаляпину повезло, они добрались до Бергена.
«Утром приехали в Берген, расположенный у подножия сухих задумчивых утесов. В порту под дождем спокойно работали норвежцы, коренастые, с огромными жилистыми руками, голыми до плеч. Все двигалось не очень быстро, но споро, а главное, спокойно, как будто не было в мире никаких тревог»-вспоминал Шаляпин свои первые впечатления. Не мудрено, что он обратил внимание на портовых грузчиков. Кому, как ни ему, родившемуся в Казани, знать работу  волжских грузчиков. Крючников, как их называли.  Мальчишкой   видел, как шатаются под ногами сходни, когда волжский грузчик с шестипудовым кулем вступает на них. Заходилось сердце от страха, что все - уйдет сходня. Тогда и крючник, и куль - в волжскую воду. Это позор для крючника. Посему грузчик мышцы порвет на ногах, но устоит. Потому, что он волжский крючник.
  Шаляпин очень недолго был в «городе под зонтиком», как  называют Берген сами норвежцы. Он торопился и даже не посетил Тролльхауген, где жил и работал Эдвард Григ. Грига не было в живых, но там жила Нина Григ и, наверняка, она была бы рада великому певцу. Да и поклониться могиле великого норвежца, который любил Россию, можно было. Специалисты-музыковеды считают, что нигде в мире произведения Грига не пользуются такой любовью, как в Норвегии и России: "В его музыке, проникнутой чарующей меланхолией, отражающей в себе красоты норвежской природы, то величественно-широкой и грандиозной, то серенькой, скромной, убогой, но для души северянина всегда несказанно чарующей, есть что-то нам близкое, родное, немедленно находящее в нашем сердце горячий, сочувственный отклик". С тех пор Григ - человек и художник - неизменно волнует сердца и умы русской публики: слушателей, исполнителей, критиков, музыкальных ученых. Да что там ученых! Рязанское общество любителей музыки  пишет письмо великому композитору и поздравляет его с шестидесятилетием. Оно хранится в музее Грига  в виде красочно оформленного поздравительного адреса  с надписью  на титульном листе: "Эдварду Григу. Рязанский музыкальный кружок" (1903 г.). Вот некоторые выдержки из него, подтверждающие любовь рязанцев к музыке Грига и самому автору: "Сотни миль, отделяющие Берген от Рязани бессильны закрыть наш слух от могучих звуков Вашего гения, глубокоуважаемый маэстро. Когда впервые раздались у нас Ваши мелодии, мы почувствовали себя в новом мире. Нам чудилась неведомая страна, то залитая солнцем ярким, то мрачная и таинственная, настроения и чувства, то ясные и прозрачные и кристалл, то суровые, холодные и колючие до боли. Наш кругозор расширился, и если бы каким-нибудь волшебством Рязань перенеслась через сотни миль к Бергену, мы не встретили бы там незнакомых "чужих" людей с незнакомой психикой. Нет, мы протянули бы руки норвежцам, как старые знакомые, как братья. Ваши великие творения не сходят с эстрады наших концертов в местных собраниях. Наши частные семейные вечера, по обилию в них
Ваших фортепианных сочинений, часто могут быть названы "григовскими вечерами", а подписавшиеся здесь между других преподаватели фортепианной игры могут удостоверить, что наша музыкальная молодежь хватается за все, что подписано Вашим именем и усердно Вас изучает. С нетерпением ждем Вас в Москве будущей весною".
  Но, повторяю, это Шаляпин.  Интересовало ли его чье-либо творчество? Не мне судить. Но не удивляюсь, что он не заехал, чтобы повстречаться с Ниной Григ, хотя та была его коллега по цеху - оперная певица.
  Шаляпин всегда оставался Шаляпиным. Дружил ли он, просто, по-человечески. Любил ли кого кроме себя?  История сообщает, что да. Он был дружен с А.М.Горьким, сохранилась их переписка. Любил отдыхать на даче Куоккала  у И.Е. Репина. 
Шаляпин прибыл на Западный вокзал в Осло. Вокзал и сейчас стоит, выкрашенный в традиционный желтый цвет-цвет вокзалов Норвегии. Но предназначение у него сейчас другое - Нобелевский центр. Норвежцы любители увековечивать  исторические даты, у них много памятников, памятных досок. Но на стенах вокзала памятной доски о приезде Шаляпина я не нашел. Все-таки норвежцы обиделись на певца.
Шаляпину нужно было перебраться на другой вокзал - Восточный, чтобы выехать в Стокгольм. Осмотреть Кристианию он все-таки успел. Даже сделал пометки в дневнике. Вот они: « На следующий день я очутился в Христиании, более красивой и оживленной, чем Берген: осмотрел театр, очень красивый, построенный в честь Ибсена и Бьернсона, статуи которых помещены около него в саду.» Театр, действительно, красивый. «Нашуналтеатрет» -Национальный драматический театр. Внимание певца привлекли два памятника: Генрику Ибсену и Бьернстьярне Бьернсону. Скульптор Стефан Синдинг выполнил их с любовью, но с большим подтекстом.
Бьернсон, лауреат Нобелевской премии, автор национального гимна «Да, мы любим эту страну».  Бьернстьярне Бьернсон в 1903 году  был награжден Нобелевской премией по литературе «за благородную высокую и разностороннюю поэзию, которая всегда отличалась свежестью вдохновения и редкой чистотой духа», а также за «эпический и драматический талант». Он стоит, как и полагает национальному герою: голова гордо поднята, весь в порыве.
Ибсен почему-то потерян: склоненная голова, пальто, застегнутое на все пуговицы. Этакий «человек в футляре». Нобелевским лауреатом он не стал. Хотя был, безусловно, величайшим писателем всей Скандинавии.  Причина  непризнания вполне ясна — это  антилиберальные убеждения Ибсена. Эксперты слишком остро воспринимали особенно близких им скандинавских писателей, и именно этим объясняется их лишенный всякой объективности подход к тому же Ибсену.
Так и стоят два разных памятника двум норвежским писателям, разные ,как впрочем, и сами люди. Хотя в их жизни много общих моментов. Оба руководили драматическими театрами, оба по-своему боролись за самоопределение Норвегии, чистоту ее языка. Но Ибсен боролся издалека. Двадцать семь лет он прожил за границей. Вот, наверное, и ключ к разгадке. Историки говорят, что памятник Ибсену не понравился.
Вопрос памятников заинтересовал певца: «Не успели люди умереть, а им уже памятники поставили»-сделал он пометку в дневнике. Он ошибся, великий певец. Памятники Ибсену и Бьернсону поставили еще при жизни. У норвежцев существует традиция ставить памятники еще при жизни и не по одному. Дань уважения отдается и иностранцам, если они внесли значительный вклад в становление страны. Такой чести удостоился русский режиссер Марис Янсонс, бронзовый бюст которого стоит в фойе концертного зала «Консертхюсет». Кто знает, будь певец сговорчивее, и откликнулся бы на многочисленные приглашения,  то в фойе Университета Осло красовался бы и его бюст.
Он не мог себе представить, что его талант не воплотится в камень. Увы. Сложные отношения были у певца со страной Советов: первый памятник открыли на его родине - в Казани. Это произойдет в далеком  для него 1999 году. Москва о гениальном певце вспомнила в 2003 году, а Санкт-Петербург так и не сподобился.
Шаляпин посетил Норвегию один раз. Дал  два концерта в Кристиании. Первый концерт- седьмого сентября 1922 года. Он выступал в прекрасном зале «Аула», стены которого расписаны Эдвардом Мунком.  Мунк работал над своими картинами семь лет. Картины впечатляют: над сценой размещено основное полотно «Солнце», знаменитая работа Мунка. По обеим сторонам зала картины: «Альма Матер», «История», «Мужчина и женщина, обращенные к солнцу». «У артистов есть что-то такое, что трудно выразить словами. Это трепетное отношение к событиям» - писал русский дирижер Марис Янсонс.
Его ждали, этого избалованного мировой славой, певца. Все публикации о его приезде размещались на первых полосах газет. Газеты пестрели рецензиями, страницами биографии. Это было событие для тихой Кристиании. Газета «Афтенпостен» писала: В последнее время ходило множество слухов о предстоящем приезде русского певца Шаляпина. Слухи то опровергались, то подтверждались. Слишком уж велик был гонорар, который запросил певец: 10-12тысяч крон за концерт. Баснословная по тем временам сумма. Билеты стоили от пяти  до тридцати крон.
Норвежская столица готовилась к приезду дорогого гостя. Страсти подогревали газеты. «Вчера вечером (пятого сентября) при полном зале и при большом восхищении публики Шаляпин пел в Копенгагене» - сообщал «Афтенпостен».
Газета «Тиденс тейн» утерла нос своим собратьям по перу: ее сотрудник, история сохранила имя этого репортера: Гуннар Хаух, смог взять интервью у Шаляпина. Это вам не перепечатки из датских газет! «Моргенбладет» доверительно сообщала, что Шаляпин прибывает седьмого сентября на пароходе «Мельхиор». Как страшную тайну выдавала, что королевская чета будет присутствовать на концерте в «Аула». Вдогонку летели новости из Копенгагена: Шаляпин согласился дать второй концерт в датской столице.
Нужно ли говорить какая была устроена встреча на пристани Виппетанген. Доверимся газете «Дагбладет». Ее корреспондент вместе с норвежским импрессарио Рудольфом Расмуссеном встречали певца одними из первых: « Певец улыбался и надвигал шляпу на глаза от солнца, прорвавшегося сквозь холодное, серое, осеннее небо, нависшее с утра над городом». Вечерний выпуск «Афтенпостена» торопился опубликовать снимок певца. На фотографии запечатлен мужчина зрелых лет. Крупные черты лица, спокойный, уверенный в себе взгляд. Без шляпы, в расстегнутом пальто. Видна неизменная бабочка. Журналисты ждали его у отеля «Бристоль». Это десять минут езды на машине вдоль крепости Акерхюс, затем свернуть к ратуше и по улице Русенкрантц- к отелю. Принимали Шаляпина бурно: «Был момент, когда большие стекла в окнах звенели и стены, казалось, дрожат. К счастью все постепенно улеглось».
Второе выступление было совершенно неожиданным, так как певец собирался в Копенгаген. Но напор импрессарио Рудольфа Расмуссена и великолепный прием сделали свое дело: Шаляпин согласился дать еще один концерт, отменив поездку в Копенгаген. Этот концерт газеты приподнесли как «Народный и прощальный концерт». Он состоялся на улице Калмейерс гате в Миссионерском доме. Это была крупнейшая сценическая площадка, вмещавшая до пяти тысяч человек. Цены были снижены в три раза. «Нужно было видеть публику, воодушевленную до безумия»-сообщала «Афтенпостен». Сохранились трогательные надписи на буклетах второго концерта: «Он пел блестяще», «Восторг, аж крыша поднимается», «Концерт неповторим, я никогда не переживал такого восторга от пения».
На другой день Шаляпин убыл в Лондон.
Пока Федор Иванович плывет к туманному Альбиону, хотелось бы отметить роль импрессарио Рудольфа Якоба Расмуссена. В Норвегии принято давать известным людям сокращенные имена. «Рюлле»-так  называли  Расмуссена. Он прожил  насыщенную жизнь. Был артистом, юристом, создал собственный театр и концертное бюро. Уверен, только Рюлле смог уговорить капризный бас на один концерт в Кристиании в зале «Аула». Только Рюлле смог уговорить Шаляпина провести второй концерт. И только он мог мотаться по всей Европе за неутомимым гастролером и уговаривать,  уговаривать. Совсем было уговорил в 1931 году, подготовил гастроли, но из-за болезни певца концерт не состоялся. До сих пор не стихают среди специалистов споры о истинной причине отказа: действительно насморк или, что тоже имеет место быть, недостаточный гонорар для русского сноба. Может не случайно, уйдя из жизни в 1946 году, Расмуссен оставил потомкам пять книг, в которых  рассказал о своей беспокойной работе. Но ни разу не упомянул фамилию великого баса.
  По началу все шло  гладко. «Дагблатед» указывала точную дату. Певец во вторник поет в столице.  Единственный концерт в зале «Аула», который помнил триумф Шаляпина в 1922 году. Газета отмечала особую роль импресарио Рудольфа Расмуссена. Рюлле купается в зените славы. Его можно понять. Русский певец не знает себе равных: турне по столицам южноамериканских государств, перед этим Берлин, Стокгольм. Затем Лондон. Рюлле заявлял: «И во вторник вечером в «Аула» мы вновь сможем насладиться номерами, встреченными в 1922 году овациями. В этом концерте он споет многие из оперных партий, создавших ему славу величайшего певца. Похоже, у нас есть повод для радости». Цены от 5  до 25 крон никого не смущали. После отмены концерта по Осло поползли слухи, что дело не в болезни, а в оплате гонорара. Зал был не совсем полон и артист не приехал. Хотя официально артист не приехал из-за болезни. «Врач запретил ему петь в течение одной недели» -так сдержанно отозвалась «Афтенпостен». Горечь норвежцев была велика. У них еще теплилась надежда, что концерт может состояться, но - увы. Певец поспешил в Ригу, где  заявил, что он в «вожделенном здравии», а в причина отмена концерта- в легком насморке. Каково это было слышать норвежцам! После Риги певец едет в Копенгаген. Там его ждет Рудольф Расмуссен. Газета сообщает, что Рюлле не знает, приедет ли певец в Норвегию. Он связан ангажиментами. Это значит, как пишет газета, что норвежцы могут проститься с еще теплившейся  надеждой увидеть и услышать великого певца в Норвегии.
После такой  неудачи могло овладеть отчаяние, но Расмуссен едет в Париж, чтобы обговорить возможное турне. Расмуссен, как профессионал, не позволял прервать хоть и слабую, но ниточку с Шаляпиным. Девять лет Шаляпин не мог найти время для скромной столицы  Норвегии, но неистовой импресарио был упрям. Только благодаря его сообщениям известно, что Шаляпин и впрямь собирался в Норвегию. Он  написал дочери в письме: «Кажется, буду в Швейцарии и Норвегии...». И действительно, будучи в Стокгольме  в 1935 году на гастролях, певец планировал заехать в норвежскую столицу, но не получилось.
Рюлле спешил: просачивались слухи, что Шаляпин планирует закончить актерскую карьеру. «Великий Шаляпин принял решение навсегда уйти из театра и с концертной сцены» -пишет «Дагбладет» 13 июля 1934 года. Норвежцы ждали великого певца, не теряли надежды. «Самое последнее - зимой 1937-38годов»-импресарио Шаляпина планировал большое прощальное турне певца. «Он должен был выступить и у нас, но смерть его опередила»-писала «Дагбладет» 13 апреля 1938 года на другой день после кончины певца.
Шаляпин, действительно, болел часто, что и не удивительно при такой нагрузке.  Есть информация, что певец слишком любил деньги. Вопрос спорный, да и кто их не любит. Газета «Свенска дагблладет» пишет, что восемь тысяч крон-это жалованье за целый год для шведа среднего достатка. Но не такие большие деньги для Шаляпина. Шаляпин слишком беден,  чтобы позволить  себе поездку в Осло, в этом все дело. У него нет средств, чтобы петь дешевле, чем за восемь тысяч.  Так подтверждается слух, который пошел в Осло после отмены концерта. Шаляпин оказался слишком дорогим для норвежской столицы.
  Газета добавляет, что певцу нужны города-миллионеры и 20 тысяч за выступление. Что из себя представляла шведская крона (считай и норвежская), говорит факт:  работники телеграфа бастовали пятый месяц, чтобы получить прибавку к жалованью один эре (сотая часть кроны) в час, то есть восемь эре за день. Посчитайте, какова была надбавка к месячной заработной плате, чтобы бастовать пять месяцев.
Заглядывать в чужой карман-дело бездарное, да и кто знаком с биографией и семейным положением певца, тот помнит какая постоянная нехватка денег была у Шаляпина.
Затем еще болезнь, типичная для певца такого уровня. Ее сейчас назвали бы -звездность. Капризен был, ох, капризен всемирный любимец. Газета «Дагбладет» писало в то время: «Федор Шаляпин -воплощенный протест против любого театра. ...Для некоторых театральных служащих работа с Шаляпиным -сущий ад....А как только он требует искусства, считают, что он невыносим». Эту заметку написал журналист и писатель Улаф Клаусен. Он знал русский язык, у него были русские друзья. Посему он хорошо понимал русскую душу. Нет никаких оснований ему не верить
Иногда «звездность» даже заходила в противоречие с любовью к деньгам. Истории известен инцидент происшедший в столице Дании Копенгагене. Шаляпин отказался от проведения второго спектакля  только из-за того, что художественный уровень спектакля не отвечал его требованиям. Он уезжает, потеряв шесть тысяч крон. Мало этого: он заплатил расходы по своему пребыванию из своего кармана. Вот вам парадоксы истории.
Импресарио Шаляпина говорит, что именно «художественный уровень» определял отношение певца к его любимому делу, а не количество шелестящих банкнот. Пусть будет так, но срыв концерта в Осло... Больше в Норвегию Шаляпин не приезжал.
Шаляпин умер 12 апреля 1938года. Умер на чужбине, в Париже. 29.10.1984 года состоялось перезахоронение праха Шаляпина Ф.И. На Новодевичьем кладбище.

Плита в саду
Он, один из немногих, обладал  привилегией, которую, за его заслуги, дала  страна. Он был кремирован и капсулу захоронили не на кладбище, а в саду его имения. Захоронение выглядит предельно просто: серая гранитная  плита лежащая на небольшом выступе. На ней имя и фамилия которые знает мир: Фритьоф Нансен.И все. Нет даже дат рождения и смерти. Очень мудрое решение: Нансен захоронен не в людном месте и люди,  которые придут поклониться его могиле,безусловно,  знают  даты. Захоронение находится напротив его дома, под вековой березой, которая в печальном поклоне склонила свои ветви над надгробием. К нему даже не протоптана тропинка на великолепном зеленом газоне. Только небольшая  дорожка стелется мимо.  По ней к своим домам, находяшимся рядом, проходят люди, обремененные своими делами. 
13 мая 1930 года Фритьоф Нансен скончался на веранде своего дома; похороны были назначены на день национального праздника — 17 мая. Поскольку Нансен вышел из официальной церкви, была проведена гражданская панихида в актовом зале университета Осло, был дан салют из Акерсхуса. На похоронах присутствовали корольХокон VII, Бьорн Хелланд-Хансен, Отто Свердруп, Филип Ноэль-Бейкер (командированный от Лиги Наций), генерал-майор Дитриксон — соратник по Гренландии, и другие.  Очевидцы ответили, что у короля по щекам текли слезы. Оно и понятно: ушел один из великих сыновей Норвегии. При прощании  не было  речей, только оркестр играл «Смерть и девушку» (Струнный квартет № 14 в ре минор) Шуберта, которую любила исполнять Ева Нансен.
Следуя указателю: «Фритьоф Нансен вейен -17» быстро иду по извилистой, частично асфальтированой, но чаще грунтовой, тропинке. Место это тихое, элитное,   между районами  Люсакером и Форнебю, тоже престижными. Дома в этом месте старые, даже старинные, но ухоженные. От любопытных глаз они скрываются за вековыми деревьями. Возле домов - фруктовые сады. Лишний народ там не бродит,  жители этого места туристов не приветствуют.
Слегка запыхавшись, подхожу к указателю, на котором написано, что перед вами институт имени Фритьофа Нансена/  Стою в растерянности перед двухэтажным особняком из красного кирпича с башней.  Напротив -  хозяйственные постройки. На входе короткая надпись: институт имени Фритьофа Нансена. И ни слова о истории дома. Да что там дома. Место захоронения тоже не указано. Где находится захоронение можно было только догадаться и, пройдя по свежепостриженному газону, останавливаюсь возле лежащей серой гранитной плиты.  Стоя перед  простым надгробием, приходит на ум, что впоминаешь ты не всемирно известного политического деятеля, великого ученого, отважного путешественника. Ты вспоминаешь обычного земного человека, с его страстями, отца,  друга. Хочется взять  «Книгу об отце» с воспоминаниями о Нансене его дочери Лив Нансен- Хейер и вновь перечитать полюбившиеся места.
Поворачиваюсь к дому, смотрю на его фасад, веранду и даю волю фантазии. Хотя какая может быть фантазия. Жила семья Нансена со своими радостями и печалями. Хватало всего. Нансен был достаточно жестким человеком и домашним было нелегко с ним, особенно его супруге, Еве Нансен. Кто –то сказал, что жена это трудная профессия. Ева Нансен была отличным профессионалом и умело вела свой семейный корабль по трудному жизненному фарватеру. Благодаря ей Фритьоф Нансен просто не замечал многих неурядиц. Он сполна прочувствует все, когда Евы не будет с ним рядом.
  Дом Нансен построил по своему разумению в стиле средневековых норвежских крепостей и помогал ему воплотить замысел в жизнь известный архитектор Яльмар Вельхавенн. Заселилась семья Нансенов в имение1903 году и вилла  была названа      «Пульхегде», что означает «Полярная высота». Название было придумано в память о подвиге Нансена: он остановился на пути к Северному полюсу на 86 градусе северной широты.   Нансен в шутку называл ее «Пульхегда»,  что ознасчало его любимый напиток: виски с сельтерской водой. После смерти Нансена наследники расстались с виллой и  сейчас в здании находится фонд Нансена и институт, носящий его имя.
Перед тем как построить «Пульхегду» семья Нансенов жила в   «Готхоб» в Люсакере. Это была великолепная усадьба, выполненная в древненорвежских традициях. Не удивительно, что очень скоро вокруг «Готхоба» складывается круг артистической элиты.  Этому способствуют домашние музыкальные вечера, которые устраивает Ева Нансен.
Традиции перешли в новую усадьбу. Нансен в новом доме воплотил свои замыслы. Так для Евы он задумал музыкальную гостиную, для себя – кабинет, разместив его на третьем этаже башни, возвышавшейся над остальным двухэтажным домом. Башня была открыта всем ветрам. Нансен подолгу стоял перед окном, из которого открывался прекрасный вид на Осло-фьорд. Оформив кабинет по своему разумению, он большую часть своего пребывания в усадьбе проводил в нем. Там он был наедине со своими путешествиями, мыслями, чувствами. Здесь же рисовал, иллюстрировал свои книги.
Насидевшись в уединении, Нансен спускался в гостиную Евы, с удовольствием слушал ее музицирование.У Евы было  много друзей, Нансен же, напротив, был достаточно одиноким человеком. «Верный и горячий в дружбе, он почти всегда был одинок. Человек деятельный и в то же время мечтатель: человек, разносторонний по своим способностям и интересам, и в то же время простой и обыкновенный. В нём была огромная жажда жизни, но ещё сильнее было его стремление к духовной гармонии и целостности. Дитя, все время мечтавшее о тепле и нежности, но сумевшее без них прожить. Он всегда предпочитал думать о людях только хорошее, но полагался лишь на себя самого. В любой вопрос он вникал так, чтобы уж исчерпать его до дна, а себя самого так и не познал до конца». Так отозвалась о своем близком человеке его дочь, Лив Нансен
Нансен жил в уникальное для Норвегии время:  формировалось нарвежское самосознание. В эти годы творили Генрик Ибсен, Бьёрнстьерне Бьёрнсон,  Эдвард Григ. Они  создавали  классические произведений норвежской литературы и музыки.  Не случайно Фридрих Энгельс  в 1890отметил, что «...За последние 20 лет   Норвегия пережила такой подъем в области литературы, каким не может похвалиться за этот период ни одна страна, кроме России». Не мудрено, что патриотизм прочно сидел в характере Фритьофа.
История скудно делится с нами  сведениями  о контактах этих людей, современников  Нансена.  Были ли они у него дома, о чем спорили , разговаривали. Общих тем было много: от формирования нового норвежского языка до восстановления из небытия королевской династии. Нансен, как представитель древнего норвежско-датского –германского рода, имевшего родственные связи с английской королевской семьей, рассматривался как достойная кандидатура.
Известно, что Ибсен интересовался сложной фигурой Нансена. Он даже отразил его в своей драме «Когда мы, мертвые, прбуждаемся». Вчитайтесь в образ помещика Ульфхейма –этот образ списан с Фритьофа Нансена. Для Нансена был идеалом священник Бранд.    Он писал, что с этим человеком  железной, несгибаемой воли, обладавшем огромной внутренней силой, не способным ни на какие уступки совести, он ощущает  духовное родство. Хотя поэт Арне Гарборг приравнял Нансена  к Пергюнту, назвав его олицетворением противоречий героя драмы « Пергюнт». Почему? Может быть,Нансен, как и Пер Гюнт,  ищет личного счастья и не находит?  Как реагировал Нансен на это сравнение, история до нас не донесла.
 Впрочем, он достаточно спокойно относился к выпадам в свой адрес  пишущей братии. А этих выпадов было  много. Официальная пресса, да и библиографы несколько «иконизировали» знаменитого путешественника, пропуская в его биографии моменты, когда было не все гладко. Так много споров было по его путешествию на Северный полюс. Даже Гамсун и тот в своей статье разразился в адрес Нансена ядовитой пилюлей, что весь его «подвиг» выразился в «измерении температуры минус сорок градусов». Нечто подобное отпускал и Ибсен, критикуя его за «здоровый образ жизни» и пристрастие к холоду. Газеты Осло, как бы мы сейчас сказали, «отвязывались по полной». Что стоит только одно обьявление: « Нансеном будет дано представление на Гренландском льду. Места для публики в трещинах. А обратных билетов можно не покупать» Досталось Нансену и от его единомышленников, бывшим с ним в беспримерном дрейфе. Они упрекали его за излишнюю придирчивость, высокомерность. А он жил своей жизнью. Покорял полюс, бегал на лыжах, коньках, писал книги, прекрасно рисовал и ...любил женщин. И те любили его, часто безответно.
Нужно отдать должное писательнице и переводчику Наталье Будур, издавшей  к стопятидесятилетию Фритьофа Нансена книгу, в которой она постаралась рассказать о нем как о человеке.  Ну кто бы знал из людей не особенно утруждающих себя литературными изысками, что Нансен любил Софью Ковалевскую. Да, дорогие друзья, именно ее, нашего российского, известного всему миру, математика. Софья ответила ему взаимностью.  К великому сожалению Нансен взял себя в руки и подавил вспыхнувшее чувство. В этом ему помог гренладский поход.  Очень уж были сильными эти два человека, чтобы соединиться в браке.
Спазмы сжимают горло, когда читаешь страницы о состоянии Нансена, когда ушла из жизни его жена, Ева Сарс. Она недалеко от Нансена. По семейному преданию ее кремированный прах зарыт под одним из кустов розы. Позже у Нансена были другие женщины, новый брак, но портрет Евы висел у него в кабинете всегда.
Уходить не хочется. Кажется, что  здесь ты приобрел то, что не найдешь нигде. Только при контакте с памятью  великих людей. Одно дело, когда ты читаешь различные источники и видишь государственного мужа, о недостатках, проступках и говорить-то не принято. Другое дело, стоять над плитой и понимать, что здесь похоронен человек сосвоей жизнью, своими страстями и, что у нас нет никакого основания критиковать его, осуждать.
Очнувшись от воспоминаний источников я заметил, что на террасе стоят несколько человек и что –то обсуждают. Один из них показывал в мою сторону рукой. Пора уходить- решил я. С неохотой покидал я холм Нансена, но с твердой уверенностью вернуться еще раз к памяти этого великого человека.

Роща чести
Спасское кладбище (V;r Frelsers  gravlund) в Осло
 И наши внуки в добрый час в последний
                путь проводят нас
Игнорируя насмешливые проявления близких, я не отказываю себе в  желании зайти на  центральное кладбище в Осло. Среди туристов кладбище Спасителя известно в первую очередь благодаря захоронениям норвежских знаменитостей, большинство которых покоятся в так называемой «Роще чести» (;reslunden). Спешу заверить, что это не пантеон святых, подавлящий мирское жизнелюбие своей аскезой. На этом кладбище все по другому. Это мирное сосуществование живых и ушедших. Иначе как обьяснить тихо сидящую маму с коляской со спящим младенцем на лавочке под   березой, склонившей свои ветви над надгробием Бьернсона Бьернстене. Или пенсионера, неторопливо идущего по аллее, и  садящегося на лавочку возле памятника Хенрику Ибсену.  Пенсионер азворачивает газету и читает. Его ни мало не беспокоит, что сидит он по соседству с великим мятежным драматургом. У него земные интересы, а в будущее он не заглядывает. Пока...
Уединение пенсионера было недолгим: к памятнику подошла  пожилая пара англичан и они заговорили о ...молотке. Именно о молотке, который выбит на стелле. Молоток на могиле Генрика Ибсена — символ, взятый из его стихотворения «Рудокоп» («Bergmanden») (1863): «Глубже вниз, в земную грудь//пробивай мне, молот, путь! //Вглубь, - пока лишь хватит силы, - //шаг за шагом, до могилы» [в переводе А.В. и П.Г. Ганзенов].
Молодая пара, судя по экстравагантной одежде и прическам, принадлежащие к богемной среде, стоят возле камня с надписью Кристиан Крог и Оды Крог и тихо спорят. О чем? Да о своем, богемном. Что могут навеять имена художников, потрясавших  в свое время тихий и благочестивый Осло, известно только им А рядом- небольшой бюст Эдварда Мунка. Здесь уже остановился я. Столько прочитано о этой мятежной натуре, пройдено его тропами, что логично постоять возле его последнего пристанища.
Немного выше - захоронения Хенрика Вергеланна  Это надгробие в неоготическом стиле воздвигнуто на средства шведских и датских евреев в благодарность за то, что Вергеланн самоотверженно боролся за право евреев селиться в Норвегии.
Здесь расселись на прогретом солнцем каменной стене студиозы. Терзая зубами гамбургеры и запивая их колой они углубились в конспекты. Думаю, что это гуманитарии, так как там, внизу, в центре города размещен юридический факультет университета.
Возле колонны с лаконичной надписью: Петер Кристиан Асбьернсен я останавливаюсь. Здесь захоронен «Король норвежской сказки», один из «Норвежских братьев Гримм» Петер Кристиан Асбьернсен. Два года назад Норвегия отметила его двухсотлетие со для рождения. Его заслуги отмечены высоко народом Норвегии.   Портрет Асбьернсена размещен на пятидесяти кроновой  купюре. Это, я вам скажу, высокая оценка. Меня несколько смущает, что его собрат, побратим Йорген Му, остался в тени своего брата.  Где он захоронен, я не знаю, но, думаю, его, как высокий церковный чин,  погребли на территории одного из соборов Осло.  Двухсотлетие Йоргена Му было омечено гораздо сдержаннее, чем юбилей его светского брата.
Не удерживаюсь от сооблазна посидеть на скамейке в тени огромного вяза. Практически рядом, погромыхивая на стыках рельс, прополз трамвай. Тихо прокатился, не нарушая тишины погоста. Когда он проехал, то передо мной возникло окно второго этажа дома, стоящего рядом с трамвайными рельсами и выходящими на кладбище. Окно было так близко, что хотелось постучать в него, чтобы убедиться в реальности ситуации.  Ситуация была самая что ни на есть реальная, так как я позже я пройду под кладбищенской стеной возле дома. Так прижали один из старинных погостов Осло жилые дома. В 1952 году хоронить на Спасском кладбище прекратили вовсе (могли использоваться лишь уже существующие семейные захоронения). Сейчас кладбище является главным образом культурно-историческим памятником, а также местом прогулок.
И странное дело, я вышел с территории кладбище и не ощущал чувства подавленности, присущего после посещения российских захоронений. Скорее наоборот: возникает чувство просветленности от того, что, да, есть иной мир в который торопиться тебе не нужно.
Цветовая гамма
Школа выплеснула на детскую площадку волну разноцветья детских головешек. Преобладала блондинистая гамма, ей на пятки наступала русоволосость. Оранжевыми апельсинами мелькали то тут-то там рыжие головы. Изредка, но были, угольки представителей юных афронорвежцев. В этом норвежцы удивительно терпимы. Образовались целые цветные районы. Сомалийцы, пакистанцы, африканцы уже забыли по каким поводам они сюда прибыли. Вернее, даже не они, а их отцы, а то и деды. Так что разноцветная поляна у школы сформировалась не вчера и даже не позавчера. Эти дети родились у таких же пап и мам, которые, скорее всего, уже афронорвежцы.
Наш район пребывания не типичный. Здесь все-таки сосредоточен хороший средний класс и очень пожилые норвежцы, которые живут в прекрасных, традиционно норвежских деревянных домах белого цвета с черными черепичными крышами. Очень колоритны такие дома. Перед ним тщательно постриженный зеленый газон, несколько яблонь. Здесь нет места цветным национальтностям. Не из-за расового признака, нет, просто продажа домов в этом районе редкость и при обьявлении быстро формируется конкурс. «Цвет» Осло на востоке.

Скульптура
«Neve og rose». ;la Enstad (1991)
Когда вы будете подходить к району Грюнелюка, где мост перекинут через реку Акерэльва, то не пройдете мимо интересного памятника: черная рука сжимает белую розу. Мускулистая мужская рука крепко, судя по напрягшимся сухожилиям, сжимает белую розу. Не держит изысканно, а чуть ли не ломает стебель. Что этим хотел выразить норвежский скульптор ;la Enstad, я не понял. Да, наверное, и  не искал истину,  если бы не одно «Но». Здесь начинается Тойен, восточная часть Осло, историческое место поселений афроазиатской части населения города, ставших гражданами Норвегии. На границе этого района прохожие начнут стремительно чернеть.
В глазах у вас явно замельтешат, подобно калейдоскопу, картинки вроде: рослых статных сомалиек, неспешно шествующих (именно шествующих, не идущих) с колясками, в которых сидят по трое, четверо малышей. Одиночная или двухместная коляска здесь встретится редко. Там вы встретите деловых арабов, неспешных негров, агрессивно-настороженных афганцев или пакистанцев. Вавилон, одним словом. И этот Вавилон в центре Скандинавии.
Зайдите в паб или даже в кафе в этой части города. На вас сразу обратят внимание и вы почувствуете на себе взгляды темных маслянистых глаз. В них застыл немой вопрос: -Что тебе здесь нужно, белый человек? В сразу почувствуете, что вам здесь уже ничего не нужно и уйдете. Такой это район, восточный район Осло. Чтобы дополнить его  картинками обратимся к «Гению места» Петра Вайля. Он пишет: «Посмотрите на  баскетбольную  площадку, где  тон  задают, как  и  во всем мире,  чернокожие юноши. В  наши дни нет  смысла спрашивать, откуда  они взялись  в стране, неимевшей  заморских владений - если не  считать  времена  викингов.  Как  нет смысла  удивляться, проезжая к Музею  Мунка,  что за окном -  один из другим дивно  пахучие  и  ярко цветастые пакистанские  кварталы,  резко  нарушающие блондинистую гамму города».
Вот почему я и остановился возле памятника, несущего такую символическую нагрузку. Может мое воображение, навпечатлявшееся  встречами с африканцами, придумало такую ситуацию.
На самом деле все проще: Эта композиция - гимн социал-демократическому движению. Демократия должна быть сильной – так гласит скульптура. Нельзя без силы добиться гуманного общества. Не зря композицию поставили напротив штаб-квартирп профсозов металлургов.
Идем дальше  в глубь района. Белесый скукоженный поляк  и черный, как обугленное полено негр с жесткой шевелюрой давно нечесаных да, пожалуй, и немытых волос горячо спорят. Пьют из бумажных стаканов кофе и спорят. Спорят громко, обращая внимание на себя случайных прохожих. Почему случайных? Да потому что в район Грюнелюкка просто так не ходят. Это эмигрантский район, в основном черный. В последние годы разбавился «Новыми европейцами».
За соседним столом две пакистанки в одинаковых черных жакетах и плотно повязанных платках тоже наслаждаются кофе из тех же бумажных стаканов. Женщины Пакистана пьют кофе в кафе! Куда катится мир.
Осло стремительно чернеет. Мало чернеет, оно агрессивнеет. Если раньше черный человек чувствовал себя несколько скованно, то сейчас ты начинаешь чувствовать себя неуютно в их квартале. От скопления черных, а под мостом их просто много, веет агрессией.

Центр
Из открытых дверей центрального собора Домкирке доносится чарующие звуки органа. Они словно призывают; «Остановись прохожий. Турист, перестань щелкать фотоаппаратом. Зайдите люди, сядьте и послушайте. Знайте, вы слушаете вечность. Прочь хотя бы на время суету бытия. Вы слушаете орган в одном из древнейших соборов Европы. Тише люди! Играет орган.
Я смотрю на многоликую толпу людей, снующих по главной улице Осло: Карла Юхана гате. От этого Вавилона берет оторопь. Такое смешение национальностей, рас,  цвета кожи! Куда вы идете, люди! И кто вы. Как попали сюда вы, представители черной расы африканского континента? Судя по внешнему виду (вытянутые майки и затертые джинсы) они не несут в Скандинавию разумное, вечное. Резвой походкой прошел представитель юго-восточной Азии. Он мал ростом, желт. Целеустремлен. В руках несет чемоданчик, явно с компьютером. Уверен, это программист и Норвегия с удовольствием дала ему рабочую визу.
Бурлит улица. Люди заходят в Макдональдс, чтобы сьесть гнусный, но вкусный своими раздражителями гамбургер. На открытой террасе  отрешенно жуют жареную картошку и запивают ее «Кока-колой». Уже самим американцам стыдно за этот напиток, а он неустанно бродит по планете и травит, и травит…  Почему эти люди никуда не торопятся?
А вот кучка людей штурмует корзины, выставленные для удобства потенциальных покупателей на улицу. Все Чего-то примеряют, что-то покупают. Хотя никто не раздет. Вот уж безраздельное господство теории потребления!
У книжного прилавка тишина и пустота. Подхожу, смотрю на цену. Книга дешевле чашечки кофе, а за банку пива можно купить хороший фолиант. Но покупателей нет. Хотя Норвегию нечитающей страной не назовешь. Норвежцы интересуются литературой и не только своей. Зарубежная - в большом почете. Только вы не встретите наше «желтое чтиво». Его  никто не станет переводить, так как его просто не купят. Культ своей литературы.
Слава богу! Появились японцы. Я уже беспокоиться начал. Какая европейская столица без японских туристов! Прошел половину улицы и ни одного японца. Мило щебечущие и непрерывно щелкаюшие аппаратами, они окружили авто трейлер с которого рабочие сгружают скульптуру: тяжеленную ( как по замыслу скульптора, так и по материалу) массивную фигуру лежащей женщины. Она разляжется ( в прямом смысле, так как она действительно лежачая) возле Гранд –кафе, знаменитом и любимом как ословцами, да и туристами тоже, месте. Отмечу, что скульптур в Осло много, многие передвижные. Их меняют с места на место. Конечно, это не касается классики. Никому не придет в голову сдвинуть монументальных Генриха Ибсена и Бьернстьерне Бьернсона с их «настоянных» мест возле национального театра. И театральные композии возле театра своих мест покидать не собираются. Но вот современная скульптура, та да. Как «летучие голланжцы» они передвигаются по городу.
И на всю эту городскую суету гордо, впрочем с долей снисходительности взирает со своего постамента король Христиании Х (К)ристиан –IV. Уверен, у него с губ готово сорваться: «Как же вы мне все надоели!
Клен
Клен стоял на краю газона в окружении орешника, липы и другого разнолистного мелколесья. Откровенно говоря, несмотря на свою благородную породу, его тоже никто не высаживал. Так что он не особенно кичился своим происхождением, и активно отстаивал свое жизненное пространство. Бороться было с кем и за что. Мелколесья было много. Оно размножалось быстрее, посему клен отчаянно стремился вверх.  Это ему удалось. Он оставил  всех внизу и гордо нес свою кудрявую голову над всей беспородицей. Он любил  ветер,  который, налетая, лохматил его зеленые кудри. Он с удовольствием ловил завистливый шепот тоненьких осин, притулившихся на обочине. Они, в отличие от клена, боялись ветра и тряслись мелкой дрожью. Стоящая напротив береза загадочно шелестела своим сарафаном, поглядывая  в сторону красавца. А он любовался собой. Так в самолюбовании и кокетничании пролетело лето. Ранняя осень напомнила о себе бабьим летом или, как говорят норвежцы, вторым летом. Засинело небо. И без того белые клочья облаков стали еще контрастнее с безбрежной синевой. Они  плыли над землей, бросая причудливые тени на землю. Еще желтизна не схватила своей хваткой зелень травы и овцы в живописном беспорядке разошедшиеся по пастбищу, торопились насладиться свежестью зелени.  Ветер стал не такой теплый и игривый. Если он и начинал играть с шевелюрой клена, то делал это жеще, грубее. Так шло время. И как-то клен заметил, что его роскошная зеленая грива подернулась легкой ржавчиной, так слегка, по краям. Это так поразило франта, так подействовало на него, что он приопустил листья. О чем задумался молодец, богу весть, только изменения прошли и вокруг. Подернулась легкой желтизной береза, соседка-красавица. Осины как девчонки подростки трепетали под ветром и начали ронять свои листья. Лишь орешник поддерживал свой наряд. Желтизна его не коснулась.
В природе установилась пряная теплынь. В России это бабье лето, в Норвегии-второе лето. Здесь много видовых картинок, отсюда  возникает игра чувств. невольно сливаешься с природой, становишься ее частью. Посему  с удовольствием, как в детстве,  читаешь книги, но не по привычной уже  диагонали, а с погружением.
Отвлечь может только шелест листьев за окном. Это клен, обеспокоенный легкими порывами ветра, кланяется тебе своими ветвями. Он уже не тот летний щеголь, потряхивающий зеленой резной гривой. Постарел, красавец! Как мужчина, обнаруживший седину на висках, начинает комплексовать, так и клен, почувствовав багрянец в листве, разволновался. Осень, она для всех осень.
К Норвегии привыкнуть нельзя. Она не надоедает. Просто понимаешь ее неземную красоту и понимаешь, что скоро это закончится, и ты обречен видеть среднерусскую красоту России. Мне больше по душе скупые краски, которыми раскрашена тундра, серые камни, холодные синие озёра и реки, молчаливые люди. Словом, люблю север. Наверное, генетически я – человек Гипербореи….Если выразиться словами оценки, то у Норвегии есть свой шарм. Шарм во всем:  в гордых хмурых скалах и снежных вершинах величественных гор. В расселинах синих фьордах, в прозрачных водопадах с грохотом летящих с головокружительной, в прозрачности своенравных прозрачных рек.
Репортаж из электрички
Электричка проходит в нескольких метрах от жилых домов, а если точнее, то от окон. И никаких заграждений против шума. Ничего терпят. Хотя, нужно отметить, что поезда идут не быстро, аккуратно отстукивая колесами метры.
В вагоне немноголюдно. Время такое, кому нужно в центр на работу, те уже уехали. Затем район такой, не рабочий.  Изредка заскакивают в вагон приземистые представители юго-восточной Азии: филипинки, вьетнамки. Приветливые улыбчивые, даже если и через силу от усталости. Это обслуга, ибо по шоссе, тянувшемуся вдоль полотна электички тянутся дома… Как бы сказать…Очень высокобюджетные. Причем это в Осло, где низкобюджетность в этом направлении отсутствует.
Ближе к центру вагон «чернеет». Но не так как в традиционном «черном» районе Грюнелюкка. Но все одно, особи типа «афро» замелькали. Присутствуют пакистанки, сомалийки в традиционных платкат. Держатся сдержанно. Оно и понятно, не их район.
Интересно, я задумываюсь о «почернении» скандинавской страны, а напротив сидящие белокурые девицы-ноль внимания. Щебечут о чем-то своем.
Переход на станции Майошты. Это железнодорожный узел сл множеством развязок для любого напраления. Мне нужно перебежать на другую платформу, что я и делаю. Но…О ужас! Куча румын. Целый табор. Лежат, сидят. Пьют дешевый кофе из бумажных стаканчиков, курят и…плюют. Вот это уже проблема! Сухой мусор терпят в Европе везде. Его нетрудно убрать. Но плевок! Несколько человек засовывая по локоть руки в мусорные урны перебирают содержимые: ищут банки из-под пива, которые модно сдать. На перроне ощущается напряженность, но люди обходят массив грязных неухоженных людей стороной и терпят. Ничего не остается делать, только терпеть. Ибо румыны-это европейцы и у них на все права, даже на попрошайничание и антисанитарию. Обежал табор и сел на электричку, идущую на Холменколенн. Это элитное направление. Замелькали  особняки, которые стоят целое состояние. Это добротный норвежский стиль в  окружении столетних елей и сосен. Усадьбы старательно закрываются  «живыми изгородями» от окон электричек.

Хольменколен
                Лыжи и Норвегия словно старая супружеская пара, 
                прожившая в браке уже более 100 лет

Хольменколен со своим лыжным комплексом, национальная гордость Норвегии. Дело не в великолепном трамплине и музее лыжной истории, размещенном в его помещении. Здесь витает дух зимней национальной составляющей, формирующей характер норвежца. Север, зима стали символом норвежского самосознания, сформировавшим норвежскую нацию
Образы севера и зимы широко использовались в патриотической пропаганде. В стихотворении «Песнь Отечеству» норвежский поэт и общественный деятель Бьернстьерне Бьернсон назвал Норвегию «страной вечного снега». Определения Норвегии как «страна Зимы» и норвежцев как «зимнего народа» использовались им и в других патриотических произведениях и в речах.
Пойдемте в музей лыж. Пропустить его нельзя, иначе не поймете норвежскую зимнюю душу. Одной из важнейших составляющих норвежского национального самосознания стал лыжный спорт. Лыжи издавна были частью норвежской материальной культуры, хотя и не являлись собственно норвежским изобретением. Тем не менее, Норвегия стала родиной современного лыжного спорта. Здесь этот способ передвижения в зимнее время превратился  в универсальный вид спорта, который за пределами страны все еще оставался экзотическим. Даже в соседней Швеции в 1880 г. лыжи как вид спорта практически оставались неизвестными и использовались только среди населявших Швецию саами. В Норвегии же уже в 60-е годы  девятнадцатого века лыжный спорт стал популярен не только среди мужчин, но и среди женщин. Аделаида Нансен, мать будущего знаменитого путешественника Фритьофа Нансена, была одной из первых женщин-лыжниц. Зимние виды спорта, походы и национальные традиции, связанные с северным образом жизни, стали в Норвегии важными составляющими воспитания подрастающего поколения.
Музей лыж. Перед ним стоит памятник Нансену. Мысленно кланяюсь своему кумиру.  Памятник поставлен в Хольменколене  не как Нансену человеку легенде, человеку мира. Здесь он олицетворяет лыжи, лыжи как спорт, как неотьемлемую часть норвежского характера.
Будет неправильно, если скажу что музей посвящен только лыжам.  Ибо лыжи, это не только средство передвижения и спортивный инвентарь. Это, если хотите характеристика нации, ее символ. Я бы назвал этот музей не музеем лыж, а музеем зимней истории. Для Норвегии зима это не просто время года, это  ее национальная особенность. Мы тоже занимаемся лыжами, но для нас это спорт, а не национальное помешательство. Потом у нас нет культа зимы. Мы ее терпим как неизбежность, а норвежец живет этим временем года. Так что «Зима, крестьянин торжествуя…» извините, это не к нам.
  Подхожу к первым экспонатам подобия лыж, которым две тысячи лет. Застываю перед этими почерневшими досками. Рядом размещен ряд лыж, характеризующих их эволюцию. Мелькают крепления, лыжные палки. Не оставлены без внимания лопарские лыжи и их ход с одной, но очень длинной палкой. Это прообраз знаменитого «конькового» хода, без которого не представим современный лыжный спорт. Вспоминается писатель Ханс Линдманн со своими рассказами о саами под общим названием «Полярная ночь». Долго стою перед саамскими лыжами, на которых саами в изнурительном марафоне,  догоняли волков и добивали их метким ударом по кобчику. Хищники выли  от бессильной злобы, так как они ничего не могли сделать из-за сведенных судорогой ног. Такая гонка человека и зверя могла длиться двое суток. Волк от бессилия падал, а человек выходил победителем.
Не забыта история создания лыжных креплений, которые прошли целую эволюцию, прежде чем стать удобными и надежными. В середине XIX века один из жителей горного района Финмарк крестьянин Сондре Норхейм совершил маленькую лыжную революцию. Вопреки 4-х тысячелетней традиции он начал использовать крепления, позволяющие изменять направление езды и вообще передвигаться на лыжах гораздо более свободно.
  Убираю записную книжку. Писать нечего. В музее нужно смотреть, пропускать все через тебя. Писать, читать, это удел библиотеки. Только застыв перед экспонатами можно понять чувства норвежцев встречающих своих первых выбранных ( !) короля и королеву после четырехсотлетия отсутствия государственности с малолетним наследником, который будет Олафом пятым. Он станет активным лыжником на своей новой родине. Его достижения подробно расписаны , а многочисленные кубки чемпиона Норвегии и Европы стоят рядом с его лыжами и экипировкой. Знаменитая на весь мир фотография Олава V в трамвае во времена энергетического кризиса.  Он, кстати, едет в Хольменколен покататься на лыжах.  Олав был страстным яхтсменом и не менее страстным лыжником. В 1922–1923 годах он даже прыгал с трамплина в Холменколлене и всегда регулярно посещал Холменколленские игры в компании своего пса Тролля. После осмотра Холменколлена туристы обязательно останавливаются у трогательного памятника примерно в ста метрах от трамплина: король Олаф на лыжах, а рядом с ним его верный друг Тролль.
 И, конечно ролик олимпиад 1952 года и 1994 годов. Уношусь в воспоминания почти двадцатилетней давности. Лиихамер 1994 года, мы выходим на перрон в морозную стужу. Вокруг приподнятое настроение: норвежские флаги, звуки сирен и бренчание колокольчиков. Сияющие, раскрашенные под норвежский флаг, физиономии. И люди с лыжами. Это не просто олимпиада. Это торжество зимнего духа этой северной нации. Она по достоинству заслужила этот титул.
Вспоминаю лыжные марафоны в Мурманске. Захватывающее зрелище: несколько тысяч одержимых и я среди них,  рвемся со старта в белесую пелену пятидесяти километрового марафона…при полной тишине долины уюта, мекки заполярного края. Это потом, когда появится подобие солнца и наступит время первых стартов, появятся отдыхающие. Да, именно отдыхающие, развлекающие себя шашлычками и водочкой. Конечно, были, и дай бог не перевелись, фанаты лыжного спорта. Они подбадривали нас, уходящих на второй круг после первого двадцатипятикилометрового. Аплодировали профессионалам, прошедшим дистанцию. Да, это было, но не так как в Норвегии. «Тот, кто зимой не катается на лыжах, явно с другой планеты или из Дании, потому что настоящие норвежцы не мыслят себе жизни без лыж». –  с гордостью говорят норвежцы. Этим, к сожалению, русские похвастаться не могут.
Вы не прочувствуете и не поймете до конца историю лыж в Норвегии, если не постоите возле картины Кнуда Бергслина «Переход биркебейнеров с королевским отпрыском через горы».  Помимо высокого профессионального мастерства в картине отражена высокая смысловая нагрузка.
Лыжи для норвежцев не просто увлечение или вид спорта, это гордость нации, с которой был связан не один эпизод в истории страны. И самый драматический из них произошел в начале XIII века, когда благодаря лыжам была спасена жизнь короля, а страна обрела утраченные  могущество и силу.
К 1200 году в стране сложилась революционная ситуация, когда в борьбу за власть вступили две противоборствующие партии — баглеры (представители знати и купечества) и биркебейнеры (буквально — "березовые подметки", название, подчеркивающее бедность сторонников короля). Апогеем соперничества стала смерть короля Сверре, политику которого поддерживали биркебейнеры. И хотя к тому времени властитель сумел подчинить себе почти все регионы, его кончина, а также преждевременная смерть его преемника короля Хаакона Сверрессона, наступившая через два года после прихода к власти, означала ослабление позиций его сторонников. Следующим королем должен был стать сын Сверрессона — Хаакон Хааконссон, которому на тот момент было всего полтора года, и, как нетрудно догадаться, он представлял собой легкую мишень для жаждущих власти баглеров, под контролем которых находился Эйдсберг — город, в котором родился маленький принц. И тогда биркебейнеры решили спасти жизнь будущего короля и перевезти его в безопасное место — в Тронхейм, где ему пообещал защиту и покровительство король Инге Бердсон.
Зимой, в начале 1206 года, группа повстанцев выдвинулась в направлении Тронхейма. И все бы ничего, но зимы в Норвегии не менее суровы, чем в России, а потому неудивительно, что беглецы столкнулись с морозами, пургой и метелью... Продолжать путь, который лежал через поросшие лесами крутые горы, вызвались два лучших лыжника биркебейнеров — Торстейн Скевла и Скьервальд Скрукка. С маленьким Хааконом за пазухой, эти два ныне национальных героя Норвегии преодолели сложнейшую часть маршрута между Лиллехаммером и Остердаленом и в конце концов привезли малыша в Тронхейм. Впоследствии король Хаакон Хааконссон оправдал все возложенные на него надежды: взойдя на престол в 1217 году, он правил целых 46 лет — дольше, чем любой из норвежских королей. Хаакон IV положил конец длившейся несколько сотен лет гражданской войне, а страна под его руководством вступила в свой золотой век.
Сегодня гонка биркебейнеров — это ежегодные соревнования в четырех дисциплинах: лыжная гонка Birkebeinerrennet, забег Birkebeinerlopet, соревнования по маунтинбайку Birkenbeinerrittet и стартовавшая в 2012 году велогонка Landeveisbirken. Интересно, что каждый спортсмен, участвующий в гонке на лыжах или горных велосипедах, должен иметь за спиной рюкзак весом в 3,5 кг — в память о бесценной ноше биркебейнеров.
Выходя из музея, я бросаю прощальный взгляд на значок лыжного спортивного союза Норвегии, стотридцати летний юбилей которого   отмечался в 2008 году. На нем изображен лыжник, у которого в правой руке палка для опоры, а в левой – лук. За спиной – колчан со стрелами.

Глаза Норвегии
«Глаза зеркало души» - известно всем, но что чужая душа потемки-  это уже не для всех. Так что вход в любую душу через глаза, даже если и душа потемки. Тогда увидите потемки.  Глаза Норвегии, они разные. Они охватывают всю гамму цветов, которой одарил страну Создатель. Зеленые -зелень лесов. Голубые - это многочисленные ручьи и реки, сбегающие с гор. Синие - вобрали в себя синеву фьордов.
Карие,  есть и такие. Ищите истоки в саамских глазах, что в северном фюльке (провинции) Финмарке, что на границе с Норвегией. Это глаза детей тундры, богини Похьелы.
Глаза Норвегии обьединяет одно: это неторопливая созерцательность и умиротворенность. Они даже безмятежны и доброжелательны.
Но иногда тебя прожжет черный глаз, темный как преисподняя с белыми белками, пересеченными красными прожилками. Это на вас посмотрел афронорвежец, которых сейчас так много в самой северной стране Европы.

В школу
Последние ночные сумерки не торопились покидать улицу. Редкие фонари тонули в сиреневой мгле и с трудом ее пробивали. Автомобили не спеша ползли   по еще сонной улице уютно разлегшейся среди домов. Под светом фар выступали, словно привидения, фосфорические пятна. Но водителей они не пугали. Это шли в школу ученики начальных классов, одетые в рефлексы. Разбитые на шестерки-пятерки по принципу близкой проживаемости, они встречаются на каком-либо углу, равноудаленном от всех домов.  Собираются со своими папами и мамами, чтобы дальше двигаться  с дежурными родителями. Ребенок ни на минуту не остается один. Оставить ребенка шести-семи лет одного? Такого не может быть, потому, что не может быть. Папа будет отпущен с любого совещания без последствий, если ему нужно забрать дите из садика или школы. Может, это первый шаг в воспитании здорового поколения.
Эйдсволл
                «Едины и верны, пока не падут горы Довре!».

"Король может принимать и отменять указы ..., лишь бы они не противоречили конституции и законам, принятым стортингом[1]".
(Слова из первой конституции Норвегии, принятой 17 мая 1814 года)
Норвегия в то время не была самостоятельным государством. С 1380 года страной правили датские короли, а в 1814 году после поражения Дании в войне со Швецией Норвегия отошла победителям.
Однако норвежцы в этот "переходный период" сумели выбрать депутатов Государственного собрания, которое собралось в городке Эйдсволл и приняло конституцию. Из провинции Дании страна стала конституционной монархией. И шведскому королю, новому правителю Норвегии, пришлось признать эту конституцию. Отделение Норвегии и ее превращение в независимое государство стало делом времени По этой Конституции (кстати, старейшей действующей в Европе) норвежское королевство объявляло себя "свободным, независимым, неделимым и неотчуждаемым государством".


1814 год. Страны антинаполеоновской коалиции сели за стол делить добычу. В который раз старушка-Европа перекраивалась по велению сильного. Дележ не обошел стороной и Скандинавию. Викинги оказались по разные стороны. Они и раньше не были дружны. Немало фактов в истории, когда датчане воевали с шведами. Шведы теснили норвежцев к холодному морю. Но все это было внутри скандинавского полуострова. Они дрались между собой, потом заключали унии и жили мирно. Времена изменились. Их делили. Дании нынче крепко не повезло. Ее угараздило оказаться в стане Наполеона и она, потерпев поражение со своим кумиром, стояла как девица на панели. Швеция оказалась более прозорливой. Несмотря на вечные многолетние войны с Россией у нее хватило ума держаться России и других стран, обьединившихся против наполеоновской чумы. Итог дележа был печален для Дании и Норвегии. Помимо новых европейских выкроек перекроили и старую добрую Скандинавию. Отрезали Норвегию от Дании и передали Швеции в знак примирения с Россией, которая как раз перед войной в 1809 году отхватила у северной соседки Финляндию. Вот как просто. Взяли и передали. Как крепостную девку, проигранную в карты. Целую страну, с ее многовековым укладом, не спрашивая. Сильные мира сего в эйфории победы не учли одного: Норвегия уже не была отсталой провинцией Дании.
Апогей печальных событий наступил не сейчас. Он произошел в 1536 году, когда король Дании Кристиан III подписал акт, гласящий: "Норвегия впредь будет состоять под властью короны Дании, подобно любой из других провинций, ... и отныне не будет являться или называться королевством как таковым". Сложно судить о событиях четырехсотлетней давности, «400- летней ночи», как говорят норвежцы. Но Норвегия смогла сохранить национальный этнос, восстанавливала язык. Мало этого: выросла своя национальная буржуазия, интеллигенция. Норвежцы были лояльны к своей сильной соседке: рыжеволосой зеленоглазой Дании, а к шведам, мягко говоря, относились не очень. Последние годы они существовали с Данией как партнеры. И вот очередная напасть. Кильский договор был предельно краткий и жесткий: «Норвегия должна принадлежать королю Швеции…»
16 февраля 1814 года. Родовая усадьба Карстена Анкера- Эйдсволл, недалеко от озера Мьесса. Хмурое февральское утро заглянуло в окна спальни. Анкер открыл глаза. Под балдахином было сумрачно. Он закрыл глаза, пытаясь заснуть, но сон уже не шел. Анкер вздохнул, поправил высокие подушки. Ох уж эта старинная норвежская привычка спать полусидя! К утру затекала спина, бока.
Перед глазами промелькнули события прошедших дней. Недавнее заседание Государственного собрания, на котором обсуждались возможные пути развития Норвегии. Они были разные, мнения государственных мужей. Прямо противоположные. Кто-то даже предлагал смириться и быть под сине-желтым шведским флагом. Говорили, спорили много. Но ясно было одно: страна не может быть предметом дележа. Еще одна мысль витала в воздухе. Качественно новая, непривычная для большинства норвежцев, но эта мысль родилась, она жила в умах и укреплялась. Независимость. Это сладкое слово, которого норвежцы не знали с 1319 года. Но как добиться ее. Это конфликт со Швецией, а за ней- Англия, Германия, Россия. Дания им больше не помощница.
-Нет, не спится. Пора вставать. Сегодня трудный день- Анкер спустил ноги на щелястый некрашеный пол и поджал пальцы. По полу тянуло холодом. Найдя комнатные туфли, он подошел к чугунной печи, украшенной затейливым кружевом. Протянул руки и ощутил стылый холод металла.
-Не топят, а ведь в доме полно слуг-усмехнулся Карстен. Он был прав. Десятки слуг обслуживали родовую усадьбу Эйдсволл. Две тысячи квадратных метров исчислялась площадь этого двухэтажного дома. Масса потаенных переходов и незаметных дверей позволяла быть слугам невидимым и обслуживать огромный дом незаметно. Вот и сейчас, когда он отошел к окну, раздался шорох. Анкер знал, что это открылась незаметная дверь, задрапированная под панель, и слуга быстрыми движениями принялся растапливать чугунную печь. Сделав свое дело, он беззвучно исчез. Анкер продолжал рассматривать с детства знакомый пейзаж. Намокшие липы грустно стояли под унылым  небом. Рваные серые облака цеплялись за их корявые верхушки. На  лугу серел недавно выпавший снег. За усадьбой плотной стеной чернел лес. Анкер стоял и думал. Датчанин по происхождению, он любил Норвегию, считал ее своей родиной. И будущее ее, ему, государственному мужу и крупному промышленнику, было не безразлично. Раздались удары часов. Они мерно отбивали время, время принятия исторических решений.
Анкер, затянув потуже пояс теплого халата, перешел в бильярдную. Бильярд был гордостью Карстена. Не каждая усадьба могла похвастаться его наличием. Массивный дубовый стол прочно стоял на полу. Зеленое сукно, слабо освещенное утренним светом, пробивающимся через шторы, выглядело плотным и темным. Под потолком разместилась прямоугольная люстра с десятками свечей с отражателями. Недостатка света во время игры не было. Сейчас из подсвечников торчали жалкие огрызки. Что и говорить игра вчера затянулась. Играли рассеянно, часто били не в попад. Ясно, что участники были в мыслях далеки от игры. Останавливались, и, отставив кии, начинали спорить. Разговор шел вокруг вчерашней встречи с принцем –регентом Кристианом Фредериком, датским наместником. Он, собрав ответственных людей Норвегии, высказал свою позицию по дальнейшему пути развития. Его речь не давала покоя собравшимся. Уже давно часы мерно отсчитали полночь, а гости не расходились в отведенные для них комнаты. Анкер прибег к старому испытанному способу: незаметным движением  открыл ларчик, уютно стоявший в углу и ничем не выдававший своего содержания. Появление на свет сургучных пробок оживило спорящих. От стопки доброй аквавит не отказался никто. Пока гости смаковали напиток, Карстен всматривался в их лица, усталые с синяками под глазами. Он знал их очень давно. Как и они его. Ближе к окну стоит Георг Свердруп, профессор римского права Университета Кристиании. Горячий патриот, умнейший человек. Рядом рассматривал на свет желтоватый напиток Кристиан Магнус Фальсен опытный старый судья. Задумчиво смотрел на огонь свечи Юхан Гюндер Адлер, его коллега. Граф Ведель и Николай Вергеланн устало договаривали что-то. Вильгельм Фриманн Корен Кристи, сельский судья, чувствовал себя несколько неловко в кругу столь высокого собрания, но дружеское участие собравшихся растопило холодок кастовой сословности. Нынче были равны все. Здесь собрались патриоты Норвегии.
  Анкер понимал, что эти люди прошли точку невозврата и к вассальной зависимости никогда не вернутся. Аквавит был подан вовремя. Он убаюкал уставших людей и они, один за другим отправлялись в гостевые комнаты.
Анкера от размышлений оторвал слуга, сообщивший, что завтрак подан. Карстен по переходу перешел в столовую. Завтракал он в одиночестве. Его жена, Мари, не вышла составить ему кампанию, как было раньше. Вспомнив о жене, Анкер положил ложку и задумался. Состояние жены очень беспокоило. Смерть взрослой двадцатилетней дочери подкосила ее. До этого умерло двое детей. Сейчас остался один мальчик. Жизнелюбивая дама стихла, перестал звучать ее смех. Она не показывается на людях.
Закончив с завтраком, он открыл одну из потаенных дверей, искусно вмонтированную в панель, и вошел в библиотеку. Он любил бывать здесь. Поеживаясь от утреннего холода, он рассматривал тяжелые фолианты, лоснящиеся кожей и поблескивая золотыми переплетами. Более пяти тысяч томов. Эту библиотеку начинал собирать его дед, продолжил отец, теперь он, Карстен Анкер, будет работать с ней. Помощник подберет литературу, и он сядет за работу. Нужно изучить, сравнить с существующими в мире законами проект конституции, который раздал вчера Кристиан Магнус Фалсен. Он вместе Юханом Гюндером Адлером составил проект нового закона для Норвегии. Проект базировался на идеях суверенитета народа американской декларации о независимости и французских конституций. Проект конституции был не один. Николай Вергеланн выступил с собственным вариантом проекта закона, состоявшим из 100 параграфов основанных на лучших традициях конституций европейских стран. Он еще раз оглядел свои книжные сокровища, затем потянул на себя одну их книжных полок, Полка, послушно, описав полукруг, отьехала в сторону. Открылась дверь в кабинет. Анкер сел в старинное кожаное кресло, взял бумаги, лежавшие на столе. Света в кабинете было недостаточно, но зажигать свечу не хотелось. Сквозь двухстворчатое окно, которое при необходимости превращалось в дверь, выводящую на высокое крыльцо, пробивался скупой утренний рассвет. Он встал, подошел к окну, толкнул створки. Они послушно распахнулись, и он вышел на крыльцо. Тихо в округе. Не слышно даже привычного шума с завода, который основал в 1624 году король Дании Кристиан IV. На нем выплавляли металл. Завод был реконструирован в 1794 им, Карстеном Анкером. После этого на заводе было налажено производство мелких изделий из металла, изготавливались чугунные печи.
Журчала река. Ей быстрой и говорливой были нипочем февральские морозы и она, словно дразня зимнюю стужу, весело перепрыгивала с камня на камень. Вездесущие сороки перелетали с березы на березу и сварливо переругивались.
Недалеко от дома был погост. Там покоились предки Анкера, прожившие в свою жизнь в Норвегии. Анкер отвел от него глаза. Не хотелось думать о бренности. Он перевел глаза на стену леса, теснившуюся сразу же за усадьбой. Давно ли там была пустошь. Металлургическое производство, прожорливое на топливо и леса в округе поредели. Пришлось их восстанавливать. И вот он лес, шумит, растет. Да, живым нужно живое.
Возвращаясь к реалиям жизни, он пошел приводить себя в порядок. Скоро проснутся гости, хозяин должен встретить. Мало этого, с утра начнут приезжать другие участники сегодняшней встречи. Один приезд принца-регента, наместника в Норвегии ко многому обязывает. Хотя…усмехнулся Анкер, король-то голый. Что значит сейчас датский принц-регент для Норвегии, переданной в качестве награды за войну Швеции.
В хлопотах прошел день. Давно усадьба не видела такого количества людей. Всех нужно было разместить, обустроить. Гости во главе с принцом-регентом собрались в обширной столовой. Повестка сформировалась быстро: о правах престолонаследия короля и о будущем Норвегии. Кристиан считал себя законным наследником как крон-принц Дании. Но что ему Георг Свердруп резонно заметил, что у его величества прав на престолонаследие не больше чем у него. Он был прав, профессор Свердруп. Уния была расторгнута решением Европейских держав. Она больше не существовала. У Дании теперь нет ничего общего с Норвегией. Норвегия вправе избрать короля, закончил свою речь знаток права. Результат встречи был впечатляющий: признать передачу Норвегии Швеции незаконной. Собрать депутатов от церквей всех фюльке, то есть земель от холодного Ханесвагена до южного Кристиансена и принять новую конституцию. Она должна провозгласить независимость Норвегии.  Престолонаследие должно быть восстановлено по старой норвежской ветви. Кроме этого было решено, что во всех церквях страны прихожане будут давать присягу, что будут «защищать самостоятельность Норвегии не жалея жизни и крови для любимой родины». Когда возник вопрос о финансировании мероприятия, то священник из Бергена Ионас Рейн заявил, что отдаст последние кроны на благо страны и призовет к этомусвою паству.
Долго горел свет в этот вечер в усадьбе Эйдсволл. Гости разьехались , а сподвижники Анкера еще и еще раз обсуждали необходимы поправки в текст проекта,  составляли организационный план проведения Учредительного собрания.
10 апреля 1814 года в церкви Eidsvoll kirke собрались 112 депутатов от всех фюльке Норвегии. Лишь посланники далекой северной Норвегии не смогли добраться вовремя. На следующий день после Пасхальной массы в Эйдсволле принц-регент открыл Учредительное собрание. Был избран конституционный комитет в количестве 15 членов. Им предстояло разработать окончательный проект будущей конституции. Сельский судья Вильгельм Фриманн Корен Кристи был избран секретарем комитета, а председателя было решено сменять каждую неделю. Георг Свердруп открыл сменную должность президента комиссии. Времени было мало, так как в политический процесс могли вмешаться мировые державы, тогда не избежать блокады. Это понимали все. Хозяин имения Карлсен Анкер предложил постоянно действующему комитету жить у него и работать. Шесть недель обсуждали избранные депутаты проект конституции. Проектов было несколько, но склонялись к проекту Кристиана Магнуса Фалсена и Юхана Гюндера Адлера. 16 апреля были рассмотрены основные принципы конституции, с 19 апреля по 11 мая сам текст.
13 мая в Эйдсволле ставшем штаб-квартирой новой конституции вновь собрались депутаты от земель Норвегии. Они прослушивали и уточняли текст. Вновь бурлила родовая усадьба Анкера, а он как радушный хозяин и сам активный разработчик проекта, не знал отдыха. Всем нашлось место в огромном доме. Принц-регент имел отдельную комнату и был доволен проживанием. Столовая дома никогда не видела такого наплыва гостей, но хозяин не считался с расходами.
17 мая депутаты, около 80 человек, собрались на втором этаже дома Анкерна. Церкви фюльки делегировали их на собрание и дали право подписи под историческим документом. Помещение еще украшали остатки еловых гирлянд, сохранившихся от рождества. Они тихо осыпались, и причиняли немало неудобств депутатам, сидевшим вдоль стены. Депутаты размещались на простых деревянных скамейках, покрытых не новым красным сукном, и слушали.
Они были очень разные эти люди. От простых матросов и деревенских священников до влиятельнейших сановников страны. Возраст тоже был разный. Самому юному было 17,5 лет. Он очень неуютно чувствовал себя на таком высоком собрании. Но их обьединяло одно: любовь к своей стране и жгучее желание быть независимыми. Там же был избран король Норвегии. Им стал Кристиан Фредерик, крон-принц Дании.
Наступил торжественный момент подписывания документа. Не у одного депутата дрожали руки. Вот матрос, делегат от Тромсе, краснея от смущения за неграмотность, с помощью секретаря выводит свою фамилию.
Все подписи были скреплены печатями. Депутаты встали в круг и взялись за руки, скрестив их перед собой. Образовалась братская цепочка, сделавших всех равными перед новым законом. Они проскандировали: «Едины и верны, пока не падут горы Довре!». Государственное собрание было распущено, и страна получила собственную конституцию и национальное собрание-Стортинг. Николай Вергеланн стал "крёстным отцом" норвежского парламента - именно он предложил назвать "новорожденное дитя" словом Stor-Thing.
Вот он, старый зал. Деревянные скамейки, покрытые потертой тканью, когда-то алой. В некоторых местах она прорвалась. У окна возвышение, на нем три стула. Одно из них принца-регента, который наблюдал происходящим. Он присутствовал всего лишь два раза на собрании: в день открытия и в день закрытия. Кульминацию сего момента талантливо изобразил, запечатлел на века художник Оскар Арнольд Вергеланн. Председательствовал в этот день Кристианн Магнус Фалсен, вошедший в историю, как отец конституции. Он стоит и зачитывает текст Конституции. Рядом с ним сидит бессменный секретарь Вильгельм Фриманн Корен Кристи, скромный сельский судья, прославивший себя как защитник Конституции на переговорах со Швецией осенью 1814года. И депутаты, депутаты.
Сейчас эта картина украшает зал в усадьбе Эйдсволл и напоминает о прошедшем. Даже елочные гирлянды сохранились, продолжая осыпаться, показывая, что нет ничего вечного в мире. На все происходящее, задумчиво смотрит картина Венеры, которая висела и в те славные времена. Ничто человеческое не было чуждым народным посланникам. Красота богини отвлекала государственных мужей и ее сняли на время заседаний. Сейчас она снова на своем месте, немой свидетель того времени.
Но подлинную свободу норвежцы обретут только через 91 год. Летом 1814 году Швеция не признает ни независимость Норвегии, ни ее конституцию. Молодой и амбициозный принц Швеции Карл Юхан двинет хорошо вооруженную сорокатысячную армию к границам Норвегии. Шведский флот грозной армадой подойдет к норвежским берегам. Норвежская армия была в два раза меньше по численности и уступала по боевому мастерству понаторевшим в войнах шведам. На реке Гломма под городом Остансунд норвежцы потерпят поражение. Возглавлявший норвежскую армию Кристиан Фредерик показал себя бездарным полководцем. Армия была обречена.
14 августа в местечке Мосс стороны сошлись на переговоры. Шведы и норвежцы заключили новую унию, Мосскую конвенцию. Снова унию, ограничивающую независимость Норвегию, но и сдерживающую Швецию в ее имперских амбициях. И так до 1905 года. Маленькая страна Норвегия, мужественный народ. Почти век они будут бороться за свою независимость и победят.
Имя "Эйдсволл" во все времена оставалось значимым для этого народа. Достаточно вспомнить, что первая железная дорога Норвегии была проведена из Христиании именно в Эйдсволл. В 1940 году, будучи безнадёжно блокированным на рейде Нарвика немецко-фашистской эскадрой, старый норвежский броненосец "Эйдсволл" отказался капитулировать и честно погиб, унеся с собой на дно 262 члена экипажа из 270. Он погиб во имя той конституции, место рождения которой он гордо носил на борту.

Философия  камня
Камни, это неотьемлимая часть пейзажа Норвегии. Они всюду. На берегах озер разбросаны огромные валуны, принесённые когда-то ледником. Они лежат на мелководье, словно огромные, застывшие навечно животные.  Другие, зайдя в места поглубже, не решились идти дальше и остановились в задумчивости.
Спускаюсь к озеру и присаживаюсь на камень. На озере  ветер играет волнами. Волны, сердясь, высоко вскидывают свои белые от пены  гребни.
-Голова моя седая, как эти волны - подумал я. Только я не несусь сломя в голову, а сижу и думаю: почему меня сюда занесло? Что я здесь делаю? Сижу, в одиночестве  на краю земли, в окружении дикой природы и чужого менталитета и смотрю на озеро. Вокруг никого нет. Это не типично для русского человека. Русский - дитя общины, ему кумпанство подавай. Может возраст тому виной. Уходит в глубину прошлого наносное, пустое, стараешься сбросить и забыть бремя обид, нанесенных тебе. Каешься, что был не внимателен к другим.  И немудрено, что тебя настигло то же,  только от других, более молодых. Все уходит. Поэтому, может, человек и любит сидеть у воды. Вода не постоянная, она как жизнь, или жизнь как вода. Если ты, конечно, не сидишь возле болота и жизнь твоя не застойная лужа. Уходит суета. Интересными становятся простые вещи: небо, вода, деревья. И, конечно, камни.  Все остальное надоело. Этот бесконечный марафон под названием «активная жизнь».  В этом плане молодцы японцы. Они сидят  подолгу в в садах камней и по их образному выражению «слушают» камни. Слушают, как они растут. Я стараюсь прислушиваться к ним.  Камни обладают информацией, которую мы просто не научились считывать. Они разные эти камни,  хотя находятся везде: в горах на берегах озера или фьорда.  Им есть что рассказать, только наберитесь терпения и слушайте. Забыт блокнот, зависла ручка, а ты сидишь. Сидишь и размышляешь. Будьте уверены, что в голову вам не полезет какая-нибудь хрень, которой переполнена голова, если ты находишься в метро или на многолюдной улице.  Ты размышляешь о самых простых вещах: вода, камень, небо, смотрящееся в озеро.  Задумываешься о молодости, о друзьях, которые были, но растворились в житейском море. Особенно после глобальной катастрофы случившейся с нашей страной. Сломались устои, исчезла мораль, человеческие принципы. Болезненно формировался новый человек унизительной формации - «совок»
Думаю, почему судьба нас так раскидала. Может быть он смог, а ты нет.  Или оба не смогли и обоим стыдно. Может, поэтому и не хотим  общаться. А если и пообщаемся, то по принципу: а у вас, а у нас… Десять минут и становится скучно. Посмотрите фасбук…кто о чем, а задуматься, так ни о чем.
Я пишу  о Скандинавии, но знаю, что никто мои сказки, рассказы в России читать не будет. «Без тебя тошно» - скажут мне. Уже давно не слышал   настоящего слова о России. Как будто забыли о ней и  отказались. Как так Бог устроил? Почему мы не в русской деревне, где всё так «мило нашему сердцу».  Почему? Хотя почему. Россия прирастает богатыми семьями. Растут имения, особенно вокруг Москвы и Санкт-Петербурга.  Ездят, – думаю я, – ездят на лошадях, вернее делают выездку на частных ипподромах. Разводят породистых голубей не десятками, а сотнями.  И не в голубятнях твоего детства, а на специальных фермах.
Что у нас за страна? Я смотрю на озеро. Валы  набегают один за другим, летят брызги. Но нет ответа.
Если хочешь много знать –  ляг, поспи и все пройдет -говорил мой университетский приятель перед экзаменами. Что и делаю: закидываю руки за голову и цепенею  на одном из гладких валунов  у самой кромки воды. На тебя задумчиво смотрит огромное  солнце, высоко висящее над горизонтом, и рядом, у ног, вкрадчиво шлепает влажными ладонями сонных волн озеро.
По берегам кружились в вечном хороводе березы. Чуть выше кучерявились резными кронами клены. Ранняя осень уже сделала свои отметины на их шевелюрах. Да и березы нет- нет,  и уронят желтый, как ассигнация, листок. Ранняя осень. Чернеет вода, становится стылой, неприветливой. За кампанию свинцовеет небо, покрывается тучами, на горизонте сходящимися в одно плотное покрывало. Изредка фиолетовый цвет разрывается зелеными змейками, это предвестники северного сияния. - Все как будто бы в России, только все же не Россия – поет известный бард.
Весенние страницы
Береза плакала весенними слезами. Это были слезы радости. Береза была немолода и пережить еще одну зиму для нее очень много значило. Не один раз она замирала и со страхом чувствовала как ветер с фьорда раскачивает ее далеко не молодые ветви.
По старому, но еще мощному стволу, пошли живительные соки от  щедро делящейся еще дремавшей земли. Они несли силу ее веткам, которые дремали в ожидании весны. Береза плакала слезами счастья. Слезы висели как жемчужины на ветках. В них отражалось еще неяркое весеннее солнце. Слезы вбирали теплоту лучей и со звоном срывались вниз.
Капель! Слезы весны. Слезы радости.   Будут набухать почки и, наступит миг, когда береза взорвется каскадом клейких зеленых листьев.   А потом береза, забыв о возрасте, обвешается сережками, словно девица, не обращая внимания на осуждающие взоры соседних кустов сирени. Для них еще весна не наступила и они  стояли поджав коленки, как подростки-щкольницы. Соседний клен, распрямляя занемевшие за зиму стан и ветви с изумлением посмотрит на распустившуюся соседку. Расправит  ветви усов и уронит снисходительно: А что! Ха-ра-ша! 

                Их роднил Север
 "Европейскую культуру так не обидно принять из рук стихийного борца за нее, норвежца. Что-то есть такое, почему Норвегия нам дорога и почему можно найти для нее уголок в сердце, помимо рассудка".
М. М. Пришвин. 
Русские и норвежцы первыми среди других европейских народов начали осваивать арктическое пространство и сделали его сферой своей жизнедеятельности, поэтому северный элемент получил большое значение в национальной культуре этих народов. На это повлияли многие обстоятельства, и, прежде всего, география расселения русского и норвежского народов. В глазах старушки Европы норвежцы и русские воспринимались издавна как северные нации. Много сложено легенд и небылиц о их чрезвычайной морозоустойчивости.  Для норвежцев главную роль в таком восприятии играло географическое положение страны,  в отношении русских основным фактором «северности» стал климат,  особенно долгая и суровая зима с обилием снега и сильными морозами, которые случались и в средней полосе.   
Географическая принадлежность, способность к перенесению суровых климатических условий обьединяло  две нации. В то же время  принципиальная непохожесть двух культур лежала в основе их взаимопритяжения.
Для норвежцев «северность» - это основной национальный культурный элемент. Название страны переводится с древнескандинавского как «путь на Север», а жители  называют себя «северянами» (nordmenn).   Если шведы и датчане пришли с юга, то норвежцы пришли с севера, чтобы «жить среди гор и скал, снега и холода».
  Для русских Север не стал чертой характера. Север для русского человека был скорее климатической обузой.  Несмотря на активное освоение северного пространства, в русском народном сознании образ севера  имел негативный, демонический оттенок.  «Ребра Северовы», так назывался заполярный край России. Он начинался сразу за «гранитной полосою» Петербурга.  Не удивительно, что литературное наследие  Заполярья в русских умах было представлено, в основном, в  житиях  святых Русского Севера. В них  упоминается, что именно здесь под вечными льдами земли горит «огонь неугасающий». Христианин, попадающий на Кольский Север сталкивается с противодействием« сил бесовских».Лапландия – земля студеная, с промозглым пронизывающим осенним ветром, зимними снежными бурями, сугробами до пояса, а то и в рост человека, с затяжной весной и коротким комариным летом. В стихотворении «Песнь Отечеству»  норвежский поэт и общественный деятель Бьернстьерне Бьернсон назвал Норвегию «страной вечного снега»,  и норвежцев как «зимнего народа» Восприятие  норвежца своей страны лучше  осознать в их гимне: « Да, мы любим край родимый, Край лесистых круч, Море, ветер нелюдимый, Небо в хлопьях туч».                Норвегия в 2009 году торжественно отмечала 150 летие со дня рождения Кнута Гамсуна. Открывается центр Гамсуна в Хамарее. В церемонии открытия принимала участие норвежская кронпринцесса Метте-Марит, под чьим патронажем проходит юбилейный год.  Это при всем, что у норвежцев сохранилось неоднозначное отношение к своему земляку. Не улеглась еще боль от того, что кумир норвежцев прошлого века сотрудничал с нацистами.   Но как мудро сказал современник Гамсуна :
  «Если архитектор, построивший прекрасное здание, совершит потом преступление-его следует наказать. Но вряд ли нужно при этом наглухо забивать досками окна и двери построенного им дома». Хотя это помогло очень слабо. Разгневанные норвежцы не ленились приезжать к Гамсуновскому загородному дому, чтобы бросить через садовый забор его, гамсуновские книги. Грузовики увозили книги тоннами.
- Мы не должны ничего заметать под ковёр-полагает Cоветник по культуре провинции Нурланд Марит Теннфьорд.
  Отмечалось 150 летие Гамсуна и в России. Конечно, не так ярко, но с достаточной известностью для людей, интересующихся Норвегией и творчеством великого писателя, лауреата Нобелевской премии.  Почему такое внимание к великому и непонятному Кнуту Гамсуну? Россия, как царская, так и советская знала и других писателей Норвегии, но в душу запал именно этот холодный высокомерный скандинав. Его романы тиражировались «как пирожки», как заметил один из современников. Особенно благоволил к нему Горький. Благодаря его настойчивости в1939 году выходит полное собрание сочинений Гамсуна. Литераторы шутили, что они даже внешне похожи. Великий пролетарский писатель о скандинавской литературе  отзывался очень тепло. М.Горький утверждал, что "вообще скандинавы - интереснее и серьезнее всех в наши дни".  Достоевский, Чехов, Бунин, кумиры русской литературы отзывались с почтением о творчестве Гамсуна. Его  переводили на русский, ставили его пьесы на сцене русских театров.
Гамсун в свою очередь симпатизировал русским писателям. Они  на протяжении всей  девяностодвухлетней летней жизни вдохновляли его. Он писал:
«Я не понимаю, почему русские так много переводят с иностранных языков. Ведь у вас самих прекраснейшая литература на свете. На всем свете! О, если бы мог читать по-русски! Подумать только, какое счастье читать Достоевского, Гоголя, Толстого и других великих по-русски!»
 Русская литература была очень специфической. Она  как-бы нанизана на ось «Север-Юг». Преобладающим считалось южное направление. Кумирами русской литературы были русские лесостепи. Это Толстой со своей Ясной Поляной. Тургенев в Спасском –Лутовинове.
А северное направление?  Пушкин тяготеет к Санкт-Петербургу, но в то же время высказывается о севере довольно пессимистично:
  «У нас на севере зрелости нет; мы или сохнем, или гнием». Писатель, побывавший в Лапландии,  сравнивал кольское лето с дантовым адом: «Комары теперь не поют, как обыкновенно, предательски жалобно, а воют, как легионы злых духов... Мы бежим, преследуемые диаволами дантова ада».
Лишь изредка русские этнографы привозили из ближнего «Севера» творения северного фольклора.  Полюбив Гамсуна, а русские писатели и читатели начала века действительно полюбили талантливого северонорвежца, они открывали для себя эти полуночные земли. Читая Гамсуна,  многие двинулись  за полярный круг.  Именно в этом причина необычайной популярности всего связанного с севером в данный период, и не случайно один из ведущих литературных журналов носил название «Северный вестник». Тем не менее принес культуру севера русскому читателю не наш отечественный  писатель, ее принес  Гамсун. Он, Гамсун, видел красоты тундр Заполярья, загадочность лесов Севера.  Гамсун сделался дорог русскому читателю еще тем, что  русская литература совпала с литературой Гамсуна пространственно, геополитически. Вслед за этнографами в глубинные леса Севера, тундры Заполярья двинулась писательская братия. Некоторые, наиболее отчаянные писатели и художники, добрались  до «Норвеги», как тогда называли северную соседку. Но, тем не менее, рассказать о крае полунощных земель из русских писателей до наступления Серебряного века рассказать никто не мог.
  Ситуация переломилась с появлением на писательском небосклоне Михаила Пришвина. Он родился в что ни на есть глубинной России: под Ельцом  Орловской губернии. Но своей духовной родиной считал Север. Гамсун вошел в жизнь Пришвина в детском возрасте и остался с ним навсегда. И это несмотря на то, что они никогда не встречались.  Мы даже не знаем, слышал или читал ли что-то из Пришвина престарелый метр.
 Остается только удивляться откуда у этого густопсового русака любовь к Северу, мало этого, одержимость. Одержимость, преклонение перед бытом скандинавов, обустройством жизни, государственным строем, наконец. В своих исканиях он добирается до самых окраин Норвегии. Он посещает Вадсе, Варде и там видит, то, что дорого его сердцу: это порядок. Он  позднее отметил в дневнике:
«Все больше и больше живя, удивляюсь, откуда у меня взялось такое натурное какое-то, чуть ли не антропологическое сродство с Кнутом Гамсуном, если бы поразил он меня собой раз навсегда каким видением, но этого совершенно не было, и до чтения его романов я жил и писал, совершенно как он». Пришвин ощутил себя русским Гамсуном до того, как он познакомился с творчеством норвежца.  В 1906 году он поехал в Карелию, после чего написал  книгу «В краю непуганых птиц». Книга была насыщена неведомыми автору, но родственными гамсуновскими соками, можно было б сказать, «соками земли», Но это Вологда, максимум- Архангельская область. А вот  в рассказе «За волшебным колобком» показана пришвинская любовь к северной соседке. Соседке холодной, с синими глазами фьордов, в опушке зеленых лесных ресниц.  Пришвин любит эту непокорную своенравную красавицу. Любит ее безнадежно, не надеясь на взаимность. Да и какая там взаимность у выходца из Ельца с мякинной психологией сермяжной Руси с ледяной красавицей Сольвейг!
 Гамсун был Пришвину очень близок в своей похожести. Оба трудно входили в литературу, преодолевая множество препятствий, носили в душе детские раны и травмы, знали успех и поражение, богатство и нищету, скитания, голод. Хотя с точки зрения литературной карьеры, мировой известности, Гамсун добился большего. Но они были писатели родственные по мужеству творческого поведения. Уход от цивилизации, глубинное постижение природы, жизнь в природе - все это было Пришвиным не просто описано, но прожито, и здесь можно говорить об определенном заочном диалоге, который между русским и норвежским писателями существовал.
Пришвин несет любовь к своему кумиру всю свою жизнь. Даже будучи зрелым писателем, он сравнивает свою жизнь с гамсуновской. У Пришвина, конечно, было духовное совпадение с Гамсуном, потому что одинокий герой, ищущий герой, герой, перенесший какие-то жизненные трагедии, жизненные потрясения, и герой, мечтающий о личном счастье, был Пришвину психологически очень понятен.
«У русских есть какая-то внутренняя интимная связь с этой страной. Быть может, это от литературы, так близкой нам, почти родной. Но быть может, и оттого, что европейскую культуру не обидно принять из рук стихийного борца за неё, норвежца- Так восторженно пишет о северных соседях обычно сдержанный Михаил Михайлович.
У них и личная жизнь в чем-то схожа.  У обоих оказались неудачными первые браки. Затем судьба подбрасывает им «царские подарки», как сказал Пришвин. Только вот принесли ли им новые браки удачу, вот вопрос. Мария Гамсун в двадцать шесть лет вышла замуж за Кнута Гамсуна, когда тому исполнилось пятьдесят. Пришвин встретился со своей любовью в возрасте шестидесяти семи лет. Разница тоже была существенная. Лиорко Валерии Дмитриевне, та величают приглянувшуюся ему машинистку, было  сорок лет. Позади трудная жизнь.
Обе дамы скажутся на  жизни наших побратимов, причем очень неоднозначно. У  них  было  одно общее пристрастие,  которое довело одного до беды, а другого чудом не довело. Это любовь к Германии. Не к нацизму, как подчас неосторожно высказываются любители навешивания ярлыков, а именно к германофильству. Другими словами любовь к порядку, неприятие торгашеского буржуазного духа.  Это произошло не вдруг. Уже в 1894 году Гамсун писал своему немецкому издателю: «Мне бы так хотелось сегодня уехать из Парижа и отправиться в Германию».  Трагедия Гамсуна заключалась в том, что,  мечтая  о высоком  совершенстве  человеческой личности, он стал защитником фашизма.  Мария Гамсун не только не удержала мужа от рискованного шага. Напротив. Она стала разъезжать по городам Германии и выступать перед немецкими войсками с чтением собственных книг и произведений Гамсуна, а также с заявлениями в поддержку нацистских идей от имени мужа.  Они оба поддерживали Германию и режим, существовавший в ней, но Гамсун никогда не принимал участия в политике. Он, даже считая себя членом нацистской партии, не счел нужным вступать в нее, он всегда держался в стороне от большинства. А вот Мария была человеком дела. Она стала членом партии, не только ездила с чтением лекций, но и принимала активное участие в работе местной партийной ячейки в Эйде. Даже в книге своих воспоминаний Мария пишет с явным удовольствием о том времени и о своей новой роли «примы», заменившей на политической сцене старого мужа.
Пришвин тоже любил Германию. Она была для него, как и для Гамсуна, очень дорогая страна. Пришвин жил в Германии,  учился  в Университете. Он знал немецкий язык,  знал германскую культуру. Пришвин был за Германию. Ему фашистская Германия по каким-то странным причинам в тот момент была ближе. Ему казалось, что  немецкая идея, душащая всякую революцию, всякое брожение мысли, это более исторически верно, чем какой-то  оттепельный  западный либерализм. Есть всем известный миф о революции - что Россия погибла от рук большевиков - причисляющий к лику святых уничтоженное на корню крестьянство, плоть русского народа, но вот дневник Пришвина 1917 года неожиданно для понимания рассказывает о том, как погибла Россия в одночасье... от мужиков, от своей крестьянской плоти.  Здесь нужно отметить, что Михаилу Михайловичу с женой повезло  больше.  Писателям свойственно заблуждаться, их надо уметь понимать и прощать.  Валерия Дмитриевна поняла увлекающегося мужа и предприняла все, чтобы выбить из него германофильство. Она его удерживала, укрощала и как-то направляла в нужную сторону. Пришвину повезло больше: он принял идеи большевизма, причем очень искреннее, видя в их основы жесткого, но так милого его сердцу порядка. Когда началась Великая Отечественная война, Пришвин не оставался германофилом, его позиция в войну была ясная, патриотическая позиция.
Пришвин –  русский писатель Серебряного века, который строил свою жизнь, занимался  жизнетворчеством в условиях советского времени, и который вышел из этой жизни победителем, потому что фактически он сумел сделать всё то, к чему он стремился.
Гамсун тоже принадлежал к тем людям, которым удалось сделать то, что они хотели. Другое дело, что цена, которую он в конечном итоге за это заплатил, оказалась очень высока. Но так устроена жизнь.
Говоря словами норвежского путешественника и писателя Тура Хейердала, «время не реабилитировало его (Гамсуна) как политика. Но книги его живут, и еще долго будут жить…». Пришвин в отличие от своего норвежского кумира закончил свои дни вполне успешным человеком.
Впрочем, время все рассудило и поставило на свои места. 4 февраля 2008 года исполнилось 135 лет со дня рождения М. М. Пришвина. На его родине в Ельце стоят два памятника, открылся музей к его юбилею. Гамсун тоже не забыт.

Норвегия Паустовского
К Паустовскому я пришел издалека. Можно сказать до обидного издалека. Увлекшись скандинавскими сказками я прочитал монографию  Брауде Ю о великом сказочнике Хансе Кристиане Андерсене. И долго не мог понять почему всемирная паутина мне упорно выдает под штампом «Великий сказочник» К.Г Паустовского. Не морщись,  читатель, и не ехидничай над моей литературной безграмотностью. Вспомни, когды ты сам изучал творчество Паустовского К.Г. Думаю, что с детьми в серии «Книги нашего детства», ты прочитал его знаменитые рассказы о животных, природе.
  -А еще что и когда?- Задавал я вопрос своим коллегам. Наиболее продвинутые вспоминали что-то из серии его литературных портретов, чаще всего Грина.
- Правильно вспоминали,-  подбадривал я доморощенных литературоведов. Но главное произведение Паустовского, которое благодаря методистам из министерства образования почему – то определили в пятый класс, никто не назвал. И не удивительно. Ну кому в пятом классе нужны жизненные переживания норвежской девочки Дагни Педерсон, которая в детском возрасте в лесу встретила взрослого чудаковатого дядю, помогшего ей донести до дома корзину с еловыми шишками и пообещавшего в будущем подарок. Вас это в пятом классе зацепило? То –то и оно. Меня тоже -  никоим образом.  Не случайно рассказ «Корзина с еловыми шишками» взрослыми забывается начисто. А зря. Возьми, читатель, сборник рассказов К.Г. Паустовского и не торопясь (именно не торопясь!) прочитай его. По проговаривай слова, которые как капли дождя, как утренняя роса на лугу светятся чистотой и искрятся спрятанным внутри солнцем, ты поймешь мастерстовписателя. Да что там мастерство! Гениальность творчества. Послушайте: «Стояла осень. Если бы можно было собрать все золото и медь, какие есть на земле, и выковать из них тысячи тысяч тоненьких листьев, то они составили бы ничтожную часть того осеннего наряда, что лежал в горах. К тому же, кованые листья показались бы грубыми в сравнении с настоящими, особенно с листьями осины. Всем известно, что осиновые листья дрожат даже от птичьего свиста». Напомню, что Паустовский описывает осень не в средней полосе России. Он описывает норвежскую оснь, хотя не был в Норвегии. Это долго для меня оставалось загадкой. Он по рождению был с юга, но нашел себя в  – Тарусе, уездном городке  в средней полосе России.  Именно здесь, на Оке, написал Паустовский исповедальные слова: «Родина – это все. Нет! Человеку никак нельзя жить без Родины, как нельзя жить без сердца». «Я, - признается писатель, — навсегда полюбил Среднюю полосу России, с ее низкими к сиротливыми, но милыми небесами, с молочным дымком деревень, ленивым колокольным звоном, поземкамии скрипом розвальней»...На рязанской земле К. Паустовским создано большинство его самых проникновенных и искренних произведений, навеянных русской природой в дни долгих скитаний по лесу, в предрассветные часы над рекой.Может быть, шум сосен над Окой, пересвист лесных птиц и гулкое эхо подсказали писателю  одну из замечательных новелл «Корзину с еловыми шишками» . А начале моего чтения меня захватил только один вопрос.
-Как? Каким чутьем схватил автор красоту именно норвежских лесов с их необыкновенной красотой благодаря цветистой гамме дубов, вязов, ясеней. Там осина не частая гостья. Она стыдливо уступает дорогу красавцу клену, который величаво расстается со своей буйной шевелюрой, нехотя роняя багряные листья. Там даже березы, выросшие на просторе скалистых берегов фьордов и те отличаются статью от товарок средней полосы России. «Паустовский был романтиком. Он не заботился о достоверности. Если он писал, что от далекого ледника смутно тянуло горными фиалками, то это еще не значит, что запах фиалок действительно был слышен на много километров. Но он умел-таки заставить читателя почувствовать и нежность ярких цветочков, и суровую холодность льда».- так отозвался о нем один из коллен по писательскому цеху. После чего мне стало ясно, что Паустовскому не нужно было гулять по холмам Хольменколлена, чтобы передать прелесть золотой осени Норвегии. Это он с успехом делал и в мещерских лесах.
Читая новеллу сейчас, я понимаю, что корзина с еловыми шишками, описание осени в норвежских лесах, да и девочка Дагни, это вообщем-то прелюдия к основному: это подготовка к написанию «литературного портрета» норвежского композитора Эдварда Грига. Это любимый  жанр Паустовского, в котором он создал удивительно точные и поэтичные образы сказочника Андерсена, писателя – романтика  Александра Грина. 
О внешности композитора писатель почти не говорит. Но по тому, как герой новеллы прислушивается к голосу леса, как он добрыми смеющимися глазами присматривается к жизни земли, мы узнаем в нем великого норвежского композитора.
Вот он, невысокий, седоволосый, идет по осеннему лесу, наполненному солнцем и терпким запахом смолы... Беззвучно покачиваются ветви, тихо опадают желтые листы. Вокруг густая таинственная тишина. Но для Грига даже тишина была полна неповторимых мелодий и звуков. Для него весь мир — это величественная и прекрасная симфония, в которую вплетают свои голоса и золотисто-зеленые сосны, и сумрачные громады скал, и зыбкий воздух над фьордами, и даже корзина, наполненная смолистыми шишками. Да, мир прекрасен, и его красота особенно чувствуется на закате жизни. Дочь лесника восьмилетняя Дагни Педерсен, беззаботно собирающая шишки, даже не подозревает до чего красива земля: горы, море, люди, как красива она сама... Одна только фраза из портрета девочки лесника: «...зрачки у нее зеленоватые, и в них поблескивает огоньками листва», говорит о многом, в первую очередь  о органической связи  с лесом и с осенью.
Старый композитор, встретивший её в лесу, задумывает сделать Дагни подарок.
Это будет не тряпичная кукла и не безделушка, решает Григ, он напишет для нее музыкальную пьесу — о тишине весенних рассветов, о рокоте моря, бьющегося у норвежских берегов, о синеве неба и золотой осени. Это будет его подарок ко дню совершеннолетия Дагни, чтобы она, вступая в жизнь, шла рука об руку с прекрасным, а, главное, чтобы помнила, что человек счастлив и красив только тогда, когда отдает людям всю свою жизнь, работу, талант. Собственно, эта встреча и пробуждает укомпозитора желание именно ей подарить музыку. Он понимает , что они могут больше не встретиться с девочкой, но верит, что она обязательно встретится с Музыкой.
После лесной сцены автор переносит нас в Тролльхауген в  дом Грига, что под Бергеном. Друзья говорили, что дом композитора похож на жилище дровосека. Его украшал только рояль. Если человек был наделен воображением, то он мог услышать среди этих белых стен волшебные вещи – от рокота северного океана, что катил волны из мглы и ветра, что высвистывал над ними свою дикую сагу, до песни девочки, баюкающей тряпичную куклу.
Григ писал музыку для Дагни Педерсен больше месяца. Паустовский углубляется в мир музыки, вернее во внутренний мир композитора, который пишет музыку для Дагни. Раскрытию души композитора способствует многое. Это и начавшаяся зима, когда «Пошел снег. Григ видел из своего окна, как он косо летел, цепляясь за верхушки деревьев. Туман закутал город по горло». Его вдохновлял вид залива, где «Заржавленные пароходы приходили из разных стран и дремали у деревянных пристаней, тихонько посапывая паром.
Григ писал о глубочайшей прелести девичества и счастья. Он писал и видел, как навстречу ему бежит, задыхаясь от радости, девушка с зелеными сияющими глазами. Она обнимает его за шею и прижимается горячей щекой к его седой небритой щеке. «Спасибо!» – говорит она, сама еще не зная, за что она благодарит его».
Дагни выросла и Паустовский переносит нас в мир театра. Это волшебный мир, в который Дагни верила так, что ее тетушка Марта пугалась и наставляла девушку, что «нельзя слепо верить тому, что происходит на сцене». Для разнообразия и чтобы отвлечь впечатлительную девушку от сцены, тетушка решила посетить концерт. Это было воспринято положительно, особенно дядюшкой Дагни, Нильсеном, который любил выражаться, по словам Паустовского «возвышенно и туманно». ««Музыка, – сказал он, – это зеркало гения». Дагни впервые слушала симфоническую музыку. Она произвела на нее странное действие. Все переливы и громы оркестра вызывали у Дагни множество картин, похожих на сны. И вдруг конферансье обьявил, что звучит музыка, которую великий маэстро написал для  девочки Дагни, дочери лесника. Очарованная музыкой Дагни не услышала слов, но была удивлена почему ее родственники с изумлением смотрят на нее. В это время она услышала голос  ведущего концерта: – Слушатели из последних рядов просят меня повторить. Итак, сейчас будет исполнена знаменитая музыкальная пьеса Эдварда Грига, посвященная дочери лесника Хагерупа Педерсена Дагни Педерсен по случаю того, что ей исполнилось восемнадцать лет».
 Раздалась музыка:Мелодия росла, подымалась, бушевала, как ветер, неслась по вершинам деревьев, срывала листья, качала траву, била в лицо прохладными брызгами. Дагни почувствовала порыв воздуха, исходивший от музыки, и заставила себя успокоиться. Да! Это был ее лес, ее родина! Ее горы, песни рожков, шум ее моря!
Стеклянные корабли пенили воду. Ветер трубил в их снастях. Этот звук незаметно переходил в перезвон лесных колокольчиков, в свист птиц, кувыркавшихся в воздухе, в ауканье детей, в песню о девушке – в ее окно любимый бросил на рассвете горсть песку. Дагни слышала эту песню у себя в горах.
Дагни вспомнила все. Вспомнила того небольшого человека, который помог ей донести до дома корзину с еловыми шишками и пообещал сделать подарок. И этот подарок нашел ее через много лет. Было от чего дать волю слезам. Григ правильно угадал, что можно подарить на восемнадцатилетие маленькой Дагни, простой крестьянской девочке. Она стала той, кому маэстро  подарил встречу с прекрасным. Имя ему Эдвард Григ, волшебник и великий музыкант!
Дагни сжала руки и застонала от неясного еще ей самой, но охватившего все ее существо чувства красоты этого мира. «Слушай, жизнь, – тихо сказала Дагни, – я люблю тебя».
Вот такой смысл жизни откроется вам, если вы,прочитаетеt, и может не один раз, эту новеллу. Почему эта новелла  рекомендована к изучению  в программе пятого класса, я не знаю. Мне, кажется, что она достойна, чтобы ее читали более старшие классы.
Любовь математика.
Что мы знаем о Софье Ковалевской. Ровным счетом ничего. Мы помним ее портрет, который  есть в каждой школе. Ее позиционируют с математикой и только математикой. Даже на уроках литературы умалчивают ее литературном таланте. Ее очерки, остроумные и увлеченные, публиковались в разных журналах. В литературу России вошел ее очерк «М.Е. Салтыков-Щедрин». О революционерах-народниках рассказывает ее повесть "Нигилистка", повесть "Нигилист" - о Чернышевском. Особое место в литературном творчестве Ковалевской занимают стихи. Страстно любя поэзию с детства, стихи она стала сочинять с пятилетнего возраста. Писала их не для печати, для себя.
Но в историю она вошла только как математик. Обидно, когда исследователи оставляют «за бортом» своих изысканий личные отношения великих людей. А  они любили, ссорились, рожали детей. И уходили в мир иной под сенью венков, как великие люди, но в тоже время такие же земные, как и все лежащие на погосте.
Нужно сказать, что Ковалевская долго сопротивлялась чувствам. Вернее будет сказать, что их и не было в ту пору. В ту пору юная Соня была влюблена…да, в математику. И о девичьих забавах того времени даже не помышляла. А альбом для стихов ей успешно заменяли учебники по математике. И тайные свидания в аллеях парка она охотно заменяла беседами с математиками. Конечно, ее сердце стучало чаще обычного, когда она встречала красивого, уверенного в себе человека. ….Но он шел не к ней , а к ее сестре. Она уходила к себе, погружалась в мир интегрального дифференциального исчисления и все проходило. Это была ее  «Любовь-мечта»  Федор Михайлович Достоевский. Софья питала самые горячие чувства, но безответно. Федор Михайлович относился к юной Софье не более чем как к милому ребенку, не заглядывая в глубины ее души, которая страдала от любви к нему.
Брак с Ковалевским Владимиром был заключен с целью приобретения статуса «замужней дамы», чтобы выехать из России, в которой талантливой Софье не было места.Но и в Скандинавии, куда она приехала, тоже оказалось не просто. Женщина? Математик. Это было слишком даже для более раскованных шведов. Но она смогла убедить викингов, да так, что была принята на кафедру. А жизнь шла своим чередом. Постепенно «фиктивный» браг плавно перетек в реальный и как следствие родилась дочка.  Сказать, что Софья превратилась в клокчущую возле своего цыпленка маму, будет неверно. Брак не разбудил женщину в Ковалевской.
На свою беду ее избранником  станет очень сложный человек.  Это был Фитьоф Нансен. Он, красавец-викинг, был влюблен только в льды и лыжи, что, впрочем, не мешало ему пользоваться у спехом у слабого пола. Но только успех. Последствий, идущих прямой дорогой к протестанской церкви для узаконивания отношений он не допускал. И тут Софья! Она ответила взаимностью этому белокурому символу Норвегии. Да, Ковалевская синий чулок, бесстрастный сухарь влюбилась. Да так, что была забыта математика. Софья познакомилась с Фритьофом Нансеном, когда она приезжал в Стокгольм,  В их встрече был «повинен» профессор Миттаг-Леффлер, пригласивший Ковалевскую в Стокгольм.  По некоторым сведениям именно он познакомил Ковалевскую с Нансеном.   Они встретились еще раз и были так потрясены, что поняли: между ними не может ничего быть потому лишь, что сильная симпатия может превратиться в угрожающую их жизни страсть. Ковалевская писала подруге: «Нансен так увлечен своим путешествием в Гренландию, что никакая возлюбленная не может с этой поездкой конкурировать. И ничто не сможет заставить его отказаться от поездки к духам мертвых великанов, которые, по лапландским сагам, спят на ледяных просторах Гренландии».  Пройдет еще много времени, прежде чем она скажет заветное слово.
Нансен, похоже, влюбился. По крайней мере, так пишут его очевидцы. Ковалевская ответила ему взаимностью. Но у Нансена еще была любовь, которой он отдавал себя без остатка. Это была Арктика.
…Часы пробили пять. Софья Васильевна сервировала стол к ужину. Она перекладывала с места на место ножи и вилки, а в ушах раздавалось: "Софья, где ты, любимая?" Кажется, совсем недавно в ее гостиной появлялся большой, словно сказочный исполин, человек и немедленно заполнял собой все пространство. Фритьоф Нансен, известный всему миру полярник, добродушный светловолосый великан, подхватывал ее на руки и носил по дому, словно она была не взрослой тридцатипятилетней женщиной, а маленькой девочкой. Дочка при виде гостя тоже приходила в неописуемый восторг: Фритьоф был неистощим на выдумки. Софье Васильевне было хорошо с Нансеном. На десять лет моложе ее, он наполнял жизнь Ковалевской молодым задором, энергией и радостью. Объятия Фритьофа были так надежны, что иногда Софье Васильевне казалось, что в них она может спрятаться от всех невзгод... Он умел угадывать ее желания. Появлялся, когда она чувствовала себя одиноко, исчезал, если ей хотелось поработать. Главное, что он всегда был неподалеку.
Она вспомнила, как Нансен стоял на пороге ее дома с огромным букетом белых лилий (он говорил, что эти цветы похожи на нее - такие же царственные и нежные). Он начал объясняться ей в любви так пылко, так страстно, то Софья изумилась. В этом было что-то странное. Непохожее на него! Ей бы радоваться, а она вдруг заплакала. Ну да, сердце вещало горе. Фритьоф пришел попрощаться. Если он не уйдет сейчас, то их связь уже невозможно будет разорвать. А он помолвлен и обязан сдержать слово, данное много лет назад, иначе обесчестит свое славное имя.  назад. Ковалевская отпустила его молча. У нее не было сил, чтобы говорить или плакать. На сей раз Софья столкнулась не со своим, а с мужским честолюбием.   Потеря была почти невыносима.  Она опять осталась одна. И тогда Ковалевская целиком ушла в работу и довела себя до изнеможения.  Она в закончила свой главный труд «О движении твердого тела», над идеей которого математики всего мира бились столетиями.
Ковалевская была скрытным человеком. Она не вела дневников. Единственным правдивым источником были мемуары Анны Шарлотты Леффлер,  близкой подруги великого математика.  Вот, что подруга доверяет бумаге.
«Я уехала в январе 1888 года, и мы увиделись с Соней лишь в сентябре 1889. Прошло не более двух лет, но каждая из нас пережила за это короткое время душевный кризис, и мы встретились уже, став совершенно другими людьми.
Вскоре после моего отъезда она познакомилась с человеком, который, по ее словам, был самым талантливым из всех знакомых ей людей. С первой их встречи она испытала к нему сильнейшую симпатию и восхищение, которые постепенно перешли в страстную любовь. Он, со своей стороны, тоже воспылал к ней чувством и даже предложил стать его женой. Но Софья считала, что его влечет к ней не столько любовь, сколько восхищение, и поэтому, по вполне понятным причинам, она отказалась выходить за него замуж, и вместо этого попыталась со всей присущей ей душевной энергией пробудить в нем такие же сильные чувства, какие он возбуждал в ней. Эта борьба и стала смыслом ее жизни на протяжении нашей двухлетней разлуки. Она мучила его и себя своими требованиями, устраивала ему безобразные сцены ревности, они много раз расходились в полном гневе. Соня чувствовала себя совершенно потерянной, но потом они вновь сходились, мирились и вновь резко рвали отношения. Ее письма ко мне в то время почти не содержат сведений о ее внутренней жизни. По своей натуре она была замкнутым человеком».
Но в письмах к подруге Ковалевскую прорывало. В январе 1888 года она пишет:
«Спасибо за письмо из Дрездена! Я всегда бесконечно радуюсь, получая от тебя хотя бы несколько строчек, но это письмо навеяло на меня грусть. Ну, что же делать! Такова жизнь, человек никогда не получает то, что хочет, и то, что, как он полагает, заслуживает. Все что угодно, только не это. Кто-то другой испытает то счастье, о котором я мечтала и о котом он никогда не думал. Должно быть, блюда le grand festin de la vie  сервируются не должным образом, потому что у гостей как будто запорошены глаза и они едят яства, предназначенные для других. Но  в любом случае, как я считаю, получил именно то блюдо, о котором мечтал. Он так увлечен своим путешествием в Гренландию, что никакая возлюбленная не может с этой поездкой конкурировать. Так что тебе стоит отказаться от великодушного предложения написать ему, потому что, я боюсь, уже ничто не сможет заставить его отказаться от поездки к духам мертвых великанов , которые, по лапландским сагам, спят на ледяных просторах Гренландии.
Я же много работаю, насколько позволяют силы, (над сочинением на премию ), но без особой радости или энтузиазма».
В следующем письме все в том же январе 1888 года она пишет о нем:
«В настоящий момент я очень опечалена своей в высшей степени неудачной лекцией, какую я когда-либо читала. А всё потому, что я сегодня получила от Н. небольшое письмо о его планируемом путешествии в Гренландию. Я очень расстроилась, когда прочитала его. Датский торговец Гамель дал ему 5 000 крон на эту поездку, и теперь уж никакая сила на земле не сможет удержать его от этого приключения. Он описывает все так невероятно увлекательно и так хорошо, что я с радостью послала бы тебе это письмо, если бы знала твой нынешний адрес, но с условием, что ты вернешь мне его обратно. Если только ты прочитаешь этот небольшой пассаж, то сразу сможешь составить полное представление о человеке, его написавшем. Сегодня я говорила о нем с Б.  Б. утверждает, что он поистине гениален и слишком хорош, чтобы рисковать своей жизнью в Гренландии».
В следующем письме Сони уже заметны намеки на наступивший в ее жизни кризис. Письмо не датировано, но, вероятно, написано в марте того же года. Она уже поняла, что этот человек окажет влияние на всю ее жизнь. Она пишет:
«Я боюсь строить на будущее какие бы то ни было планы. Скорее всего, как и все последние 20 лет, я проведу два с половиной бесконечных месяца в полном одиночестве в Стокгольме. Но, быть может, это и хорошо для моей работы, ибо я сама осознаю свое одиночество».
Анна Шарлотта рассказала ей, что, находясь в Риме, слышала от скандинавов, что Нансен вот уже несколько лет помолвлен, и получила в ответ такое вот насмешливое письмо:
«Дорогая Анна Шарлотта. Souvent femme varie, Bien fol est qui s’y fie!
Если бы я получила твое письмо с такими разоблачениями пару недель назад, то мое сердце было бы разбито. Но теперь, к своему собственному стыду, должна признать, что, когда читала твои строки, то чуть не умерла от смеха».
Причина изменения в поведении Ковалевской была стара, как мир, - встреченная новая любовь. Это был однофамилец Максим Ковалевский. Но это уже совсем другая история…
Косвенные свидетельства о романе Нансена и Ковалевской есть и в шведской прессе. Так, академик П.Я. Кочина, биограф великого математика, приводит в своей книге следующий отрывок из газеты «Свенска Дагбладет», которая была выпущена 8 января 1950 года к 100-летию Ковалеской:
«Чужеземная птичка была встречена с большим энтузиазмом стокгольмцами 1880-х годов, особенно в кругах, близких к Высшей школе, которых она победила своим очарованием, интеллигентностью и остроумием. Она была так популярна, что на одном приглашении на званый вечер к профессору Ретциусу с супругой было специально обозначено на обратной стороне пригласительной карточки: «Профессор Ковалевская и Фритиоф Нансен обещали приехать».  Позволим себе предположить, что упоминание «Ковалевская и Нансен обещали приехать» равнозначно формуле «супруг с супругой».
Они расстанутся, но  Ковалевскую Нансен помнил до конца жизни. Когда он много десятилетий спустя приехал в СССР и совершал путешествие по Армении, он как-то разоткровенничался на эту тему с журналистом и писателем Н.К. Вержбицким. В своей мемуарной книге «Встречи» последний пишет:
«Мне больших усилий потребовалось для того, чтобы решиться спросить Нансена относительно его знакомства с Софьей Ковалевской. Конечно. Это было не совсем деликатно с моей стороны. Но во мне жил газетчик».
  - Ковалевская?.. Это был человек редкой духовной и физической красоты, самая обаятельная и умная женщина в Европе того времени, - после довольно продолжительного молчания сказал Нансен. – Да, безусловно, у меня было к ней сердечное влечение, и я догадывался о взаимности. Но мне нельзя было нарушить свой долг, я и вернулся к той, которой уже было дано обещание…  Теперь я об этом не жалею!»
Нансен в данном случае слегка покривил душой, поскольку никакими обязательствами по отношению к Еве, о которой он говорит, связан не был. Зимой 1888 года Нансен случайно встречает в горах свою будущую жену Еву Сарс, но из той встречи в то время «не возгорелось пламя». Зато он, вне всякого сомнения, испытывал искренние чувства к Софье.
Фритьоф Нансен далеко не всегда был седовласым старцем, немощным и дряхлым! Хотя именно так его воспринимает большая часть наших современников. А ведь  до самых последних дней жизни он был настоящим героем-любовником! Необыкновенный темперамент, невероятная сила воли, уверенность в своих силах и «упертость», желание жить полной жизнью – вот что всегда было присуще великому путешественнику и общественному деятелю. Нансен был красив и привлекателен даже в старости. И еще он всегда любил женщин – и никогда не скрывал этого. Он был бы очень удивлен и разочарован, узнав, что потомки воспринимают его как музейный экспонат. Бунтарь и ниспровергатель законов, он был известен современникам великим количеством романов.
Когда Нансен отправился в Гренландию, перед этим он написал прощальные письма пятерым женщинам: Юханне Силов, Марионн Шарп, Кленодии, Еве Сарс и ... Софье Ковалевской.
В личной жизни Софья Ковалевская всегда оставалась одинокой. Идеальные отношения Софья представляла себе  в виде совместной увлекательной работе плюс любовь. Однако такая гармония была труднодостижима. Ковалевская бесконечно мучилась от сознания, что ее работа стоит стеной между ней и тем человеком, которому должно принадлежать ее сердце. Честолюбие мешало ей быть просто любящей женщиной.
Ковалевская всегда слышала за спиной легкое перешептывание, что эта русская весьма недурна собой для ученого сухаря! Софья Васильевна старалась не замечать эти колкости. К тому же стоило ей выйти на середину танцевальной залы, как все вокруг замирали. От нее невозможно было отвести взгляд - в танцах Ковалевской не было равных, точно так же, как и в математике. Шведский король Оскар, пригласив Софью на вальс, искренне восхищался своей дамой: легкая, грациозная, с сияющими глазами. На секунду забыв об этикете, он наклонился к ее уху и тихо произнес: «Дорогая, в вашем обществе каждый мужчина почувствует себя истинным королем...»
А не хватало... любви. Причем всегда.
Встреча с прошлым (Per-Wiggo Йергенсон)
Самолет тяжело вздохнул и вывалился из уютной белесой мути облаков. Он лениво распластался над архипелагом островов и, казалось, удивленно рассматривал их. Затем  подумал и резво пошел на посадку. Норвежские пилоты максималисты: если взлетают то как камни из пращи. Насколько позволяют угол взлета. Пассажиры вдавливаютя в кресла. Если уж садятся, то камнем вниз . Так и сегодня: резвый самолет с портретом Раула Амундсена на фюзеляже быстро разогнался и почти подпрыгнул в воздух. Если долго разгоняться потом плавно садиться –времени не хватит, говорят пилоты. Они правы. Расстояния небольшие от посадки до взлета. Норвежская авиация обслуживает, казалось бы, самые енедоступные места. Но если у скал есть хотя бы узкая полоса прибрежья, то, будьте уверены: там разбита взлетная полоса и садятся самолеты.
Тромсе разместился на двух островах, Трумсойа (Troms;ya) и Квалойа (Kval;ya), и на материке, соединённых между собой мостами. Острова увеливались в размере. Вскоре остался в иллюминаторах самолета только один, на котором был аэропорт.
Тромсе.  Ворота Арктики. Северный Париж-такими яркими эпитетами наградили норвежцы свой заполярный город. Живут в нем северные норвежцы. Независимые самодостаточные- они гордо называют себя северонорвежцами и всячески дистанциируются от южан. Можете как неосведомленный человек пожать плечами и сказать:  Ну и что. Не советую. Не поймут тебя эти немногословные парни. Поймет их только тот, кто сам прожил на Севере большую часть жизни. Помните как у Пикуля: «Кто сказал, что здесь задворки мира, это край где любят до конца.Как в произведениях шекспира нежные и сильные сердца»
Такой Тромсе, обдуваемый северными ветрами, обожженный заполярной стужей. В городе все арктическое, даже собор и тот носит название Северного Ледовитого океана. Он выполнен из стекла и бетона и похож на осколок льда. Он уже виден с высоты. Самолет резко снижается и вот уже стук колес о полосу. И мотор затих.
Здравствуй Тромсе. Здравствуй compis ( приятель). Мы же на ты? Сколько же лет мы не виделись? Подумать только: с момента первой встречи прошло почти восемнадцать лет. Человек за это время рождается и вырастает. Вспомнить , в какое время мы приехали.  Сумашедшие девяностые как лихие ушкуйники налетели  на страну и бросили ее в хаос и неразбериху. Исчезло великое государство: Союз Советских Социалистических республик и гордое имя «советский человек» заменили на полупрезрительное: «Совок».
Кто это стоит в зале ожидания? Прости меня Тромсе, я расскажу о тебе позже. Обязательно расскажу, а сейчас я обниму своего старого френда Первигу Йергенсона.
-Хай! Виктор
-Хай! Первигу
Мы, два постаревших пенька, обнимаемcя, хлопаем друг друга по плечам, шмыгаем носами. Не с него ли большого с поседевшей гривой волос и бородой густопсового скандинава начался отчет нашей норвежской эпопеи. Эпопеи затянувшейся по настоящее время.
Была работа, был банк, были  люди.С них пошло понимание этой далекой, известной только по книгам, страны. Как говорил скандинавский клерк Атле Робинсон: главное в работе это: Personal relashions ( Персональные взаимоотношения)Будут эти самые Personal relashions  будет все. Вот эти персональные взаимоотношения, возникшие в начале девяностых, и проходят через нашу жизнь. Живет в этой стране дочь, родились два внука. Норвегия вошла в разряд близких и понятных стран.
Осталась в прошлом работа. Пропали, исчезли в жизни множество случайных попутчиков, а Первигу, этот седовласый викинг в роскошной шевелюре, стоит против меня. Я рассматриваю приятеля. Он меня тоже.
-Да, Первигу, я изменился, постарел. Исчез чуб. Вместо него седоватый короткий бобрик. И ты не помолодел. Стал похож на заматеревшего полярного волка. 
Шоссе наматывалось на колеса автомашины. Дороги у норвежцев  вписываются в естественный ландшафт. Они не режут природные препятствия подобно гигантскому ножу, не крушат их динамитом, а аккуратно обходят его.
В окна автомашины смотрели горы. Смотрели так, как могут смотреть только горы. Помните Смелякова: «Раз посмотришь, почувствуешь вечно, ребята, живем...» Вот и, северонорвежцы, все здесь. Подобны своей природе, которую  любят и оберегают ревностно. Горы нависшие над фьордом, фьорд раcплескавшийся возле подножия гор. Все это суеты не терпит: веет вечностью, веет простором. Солнце с этими колоссами на «Вы». Оно не похлапывает их покровительственно по плечу, а осторожно уважительно скользит лучами по склонам гор или слегка касается синих вод фьорда.
Сейчас конец марта. Ослепительно сверкает снег на склонах, вершины гор купаются в небесной голубизне. Воды фьорда только просыпаются от спячки. Им еще не хочется нарушать установившееся равновесие в природе и ломать лед нет никакого желания. Фьорд словно гигантский ласковый зверь лениво распластался у подножия гор, оставив только узкую береговую полосу. Люди разместились на этой полосе не как хозяева. Природа жестоко отомстит за самонадеянность. Северонорвежцы не делают вызовов природе, а живут с ней в полной гармонии. Горы, фьорды, люди...Странно, не правда ли. Но именно так на Рамфьорде под Тромсе. Среди этой природы чувствуешь как размывается грань между человеком и природой.               
Мы едем в дом Первигу Йергенсона. Дом, который помним с далекого 1992  года. Погода позаботилась, чтобы мы прочувствовали прелесть Заполярья. В окна машины бьет мощный снежный заряд. Скорость снижается до минимума.  Мы разговариваем. Разговор крутится сколько лет мы не виделись,  у кого как сложилась жизнь, вспоминаем знакомых.
Дома, выстроившиеся вдоль дороги, превратились в сказочные терема, а окружающий их лес в прибежище троллей, ниссенов, хюльдр. Одного взгляда на эту землю достаточно, чтобы не сомневаться: здесь живут легендарные тролли. Горы, прижимающие нашу машину к замерзшему фьорду, одновременно мрачны и красивы. Ощущаешь себя слабым человечком, попавшим в древнюю могучую сказку. Вот сейчас из-под заснеженного валуна выскочит с колдовским улюлюканьем нечесаное страшилище.  и встанет посередь дороги. В Норвегии, особенно в северной, тролли-это культ. «Память земли»-так уважительно называют их северонорвежцы. К троллям относятся с почтением и серьезно.
Дома особая гордость норвежцев. Они строят и достраивают свое жилище все жизнь.Природа дала им мало места, но они  не унывают.Одни упорно лезут вверх по подошвам гор и напоминают сидящего человека: два-три этажа- фасад,  сзади крыша- вровень со скалой. Иные, не найдя места на земле, отчаянно идут в воду .Так и стоят, голенастые, по колено в воде и ничего, даже нравится. Но сейчас все сравнялось в снежной круговерти.Только огни домов приветливо светятся из-за навалившихся сугробов: дескать если плохо в дороге-заходи.
Ну, здравствуй старый дом. Кланяюсь ему  в пояс как старому человеку. Дом занесен снегом по самую крышу, Заехали на холм, где расположилось жилище Первигу, не сразу. Первигу что-то посетовал на лентяя соседа, который чистит его дорогу трактором, и высоко поднимая колени, побрел к крыльцу. А я стоял и смотрел на дом. Странно, он мне казался родным. Откуда! Откуда у меня, выходца с что ни наесть банальнейшей средней полосы России, такая тяга к Норвегии, причем к северной. Здесь у меня отпускаются все внутренние пружины, и становится легко дыщать. Дом приветливо щурится своими окнами: « Дескать, с прибытием,.. давненько тебя не было видно. Ты постарел приятель».
«По тебе не заметно, но и  ты моложе не стал».-отвечаю я ему. В ответ раздался тяжелый вздох.» Так могли разковаривать только два близких существа: я и дом моего френда Первигу.
-Skaal! Виктор
-Skaal! Первигу
Два стакана гулко стучат друг о друга. Мы с чувством выпиваем. Сколько лет...сколько лет... Рассматриваем друг друга. Что тут скажешь. А ничего говорить не нужно. Встретились два старых друга через много лет.
-Skaal! Виктор
-Skaal! Первигу.-отвечаю я ему.  Снова глоток   великолепного виски и снова разговоры, разговоры...
-Do you remember? –так начинаются наши вопросы друг к другу. Как же давно начиналось это « remember».Высчитываем, сгибаем пальцы, хлопаем по плечу друг друга.
И снова вспоминаем вспоминаем... Вспоминаем события давно минувших дней. За неделю до рождества 1992 года мы приезжаем в головной офис Спарен банкен в Тромсе  по заключению корреспонденсткого счета. Мы-это специалисты недавно коммерциализирующего по требованию перестроечного времени областного управления Промстрой банка Мурманской области. Арктик промстройбанк- так теперь называется наше кредитное учреждение. Мы и спарен банкен первые на северо-западе России начинаем работать в валютном исчислении минуя Москву. Большой рывок в нашей банковской деятельности. Приятно  и нам,  и норвежцам.  Наш куратор от Спарен Банкена Атле Робинсон сияет как новенькая крона.Что и говорить: он будет отмечен своим руководством.
Впечатления, знакомства, кругом доброжелательные лица. Мы для них тоже заграничные штучки.Прошло каких-то два года с момента перестройки. Мы тогда еще верили, что началась перестройка... Я из нашей команды больше всех «знал» Норвегию: тригода прожил в пограничном городе Никеле и менял новежцам валюту.
И Тромсе. Этот «Северный Париж» как с любовью зовут его горожане за неповторимый неподражаемый шарм. Мы ходили стайкой по расчищенным от снега улицам города и не могли насмотреться на деревянные дома, возраст которых уходил под два века.Смотрели на старинные деревянные церкви с причудливо загнутыми стропилами. Они заканчивались затейливыми головами чудовищ, словно бушприты кораблей викингов. Изобилие в магазинах, приправленное рождеством. Огни, елки, ведерные свечи у домов. Хозяйки домов, казалось, соревновались в красочности оформления окон. И мы. Из  темной полуголодной России. России ошарашенной,  еще не осознавшей, что с ней сделали, но понимающей, что сделали что-то ужасное. Нам было плохо в этом процветающем городе, в богатой стране, которая без потрясений достигла невиданных высот благополучия.
- Skaal! Виктор
- Skaal! Первигу
Второй час ночи, виски убывают. Тяжелеет голова, слипаются глаза. А мы все говорим, говорим. На английском, желающим быть лучше, как у него так и меня. Да причем здесь язык!  Мы могли просто сидеть, молчать и понимать друг друга.
И снова снег. Он бьется в большие окна дома. Окна ярко освещены. Норвежцы не эконономят на свете и их окна горят во всем доме, притушиваясь только на ночь.Снежинки, словно хрустальные бабочки, бьются в стекла, стремясь попасть к яркому  свету. Они стучатся об окно и падают с тихим шорохом, образуя сугробы на подоконнике.
Мы продираемя сквозь туман воспоминания. Do you remember! Да все мы «Do you remember»!  Все! Как же не помнить нашей первой встречи, дорогой мой френд, когда ты появился в банке. Элегантный с роскошной гривой тогда еще темных волос и густой аккуратной бородой.
«Первиго Йергенсон- акционер банка»-так представил его наш куратор Атле Робинсон. Мы заговорили, и все закончилось... и все закончилось тем, что мы сидим сейчас в его уютном старом доме, пьем виски и вспоминаем дни минувшее.
Сколько всего было!  Были приезды Первигу к нам в Мурманск. Была его свадьба  с русской девушкой. Были приезды нас к нему в гости. А потом лихие девяностые. Кураж...Шабаш... После чего похмелье. Похмелье, как и положено на Руси, с тяжелой головой. Стало доходить, что с нами сделало новоявленное правительство птенцов гнезда ельцинского. И твоя трагедия: падение банка. Близкие знакомые, переходящие на другую сторону проспекта, чтобы не встретиться с тобой. А вдруг чего попросишь! Ведь столько раз выручал...Пропал Спарен банк, исчез Атле Робертсон. Но верный Первигу, как только был в Мурманске, то всегда приходил в гости. Но мы уже не ездили в Тромсе. Пустеет бутылка, речь становится бессвязной
- Skaal!, мой друг
- Skaal! My frend!
Ночь плоским лицом прижалась к окну и с любопытством рассматривает нас. Мы тяжелеем от выпитого.  На душе становится пакостно. Столько времени потребовалось, чтобы позабыть все это. Да какое там позабыть! Приглушить. Не вспоминать.
Все! Спать, спать. God natt!
Монинг! Утро! И какое! Яркий солнечный свет пробил зашторенные окна и расписал помятую физиономию пятнами солнечных зайчиков. Подхожу к окну, раздвигаю шторы и жмурюсь, жмурюсь от яркого солнечного света. В форточку ворвалось теньканье синиц и звон капели.
Капель. Капель с сосулек. Сосулек не с ржавых городских труб и грязных неприбранных крыш. Это не городская капель оставляющая грязные разводы на одежде. Эту капель можно слизывать языком с ладошки и чувствовать чистоту стужи, вкус гор. Словно языком коснулся хрустально-ледяной вершины горы, стоящей напротив дома. Durmatsting так называется эта гора. Она самая крупная в хребте, самая величественная. Ее вершина редко бывает видна, чаще  прячется в клубах облаков.
Быстрее на улицу. Открываю дверь и...и вступаю в сугроб. Тону по колено. Снег забивается в ботинок и холодит ноги. Переступаю ногами, как журавль, и выхожу на дорогу, которую можно только угадать по обочине. За обочиной столпился березняк. От его рябит в глазах. Еще не отошедший от вчерашнего, вижу сюрреалистические картины. Меж березовых стволов затихла женская полупрозрачная фигурка. Лицо, словно прорисованное иголочками инея. Она стояла как нагой месяц прекрасная и чистая в бальном метельном платье. Кто ты, заполярная красавица. Героиня саамских сказаний?  Потряс головой и никого, только снег танцует в ветвях деревьев.
Тишина на улице. Тишина в доме. Спит старый френд Первигу. Сколько ему сейчас? Тебе 57, ему 62. Оба хороши.
-God morgen, Виктор! Поднимаю голову. На занесенном снегом балконе стоит   Первигу в халате и в тапочках на босую ногу.
-Монинг Первигу- я задираю голову и щурюсь от яркого  цвета исходящего... да не от Первигу, а от солнца, лукаво выглянувшего из-за плеча друга.
- Fine! Виктор
-Fine weather! Первигy! Wonderful!
 Рассматриваю друга. Он импозантен на фоне голубого неба и  гор. Еще великолепна седая шевелюра, взлохмаченная с  утра. Борода тоже торчком, не успевшая поздороваться с расческой. И солнечный нимб над головой.
«Яко твое есть царствие и сила и слава во веки веков» -вспомнилось мне. Если Он есть, то находится  непременно в северной Норвегии на вершине этой огромной горы Durmatsting.
 Ослепительное солнце режет глаза. Берет реванш за шестдесят два дня полярной ночи. Очки я, конечно, забыл в залитом весенними дождями Осло. По яркости не отстает снег. Всюду ослепительный снег. Он щедро одарил боярскими шапками кусты и одел в собольи шубы ели. От восторга визжать хочется. Может и правда завизжать?
-Breakfast! Виктор-раздалось с балкона. Черный обжигающий кофе, хрустящий бутерброд.
Fine! Виктор
Первигy! Wonderful!
Хозяйка здешних мест , Снежная королева, уютно устроившись на склоне горы Durmatsting.была нимало удивлена увидев две фигуры отчаянно пробирающиeся сквозь метровые сугробы. Она даже приподнялась на локте рассмотреть, кого это  угараздило оказаться на фьорде в такую погоду. Может одинокий саам  ищет заблудившееся стадо? Нет! Люди, двигающиеся с рюкзаками и ледорезами, не напоминали коренных жителей гор и тундры. Ну тогда...Тогда извините. Нечего нарушать сложившуюся гармонию, когда только она, Снежная королева, властвует над природой. Нетерпеливый взмах рукой и перед красавицей выросла верная служанка: пурга, старуха с крючковытым носом верхом на метле. Только бровью повела Снежная королева, а пурга уже ввинтилась в небо исполнять приказание повелительницы.
В миг изменилась погода на фьорде. Снежинки, исполняющие медленные па вальса  изменили направление. Чарующие движения вальса сменились бешеным канканом. Горы заволокло сумраком. Дома  прижались к земле и испуганно светили окнами. «Что за напасть?»-шептала природа: что разгневало хозяйку гор.
Тем временем два чудака, а нужно ли пояснять что это были Первигу и я решили порыбачить. Вот решили и все. Убедившись, что шоссе в город закрыто, а машины снегоуборочные выбились из сил, разгребая валящийся с неба снег, мы собрались на рыбалку. Очень уж хотелось Первигу угостить друга свежей рыбой. Сказано-сделано. Одевшись по сезону мы вышли на улицу. В наши планы меньше всего входило рассерживать повелительницу гор, но что-то не понравилось ледяной красавице в двух экзотично одетых бродягах. Я брел за Первигу, ступая след в след. Выбравшись на фьорд мы утоптали площадку и стали сверлить лунку. Очень скоро Первигу сославшись на недомогание в спине предложил поработать мне ледорезом. Я с честью справился с лункой для Первигу. Он предложил мне не терять время и заняться второй. Сам же он сел на стульчик и стал разматывать снасти. Вот тут-то нас и достал этот канкан. Горизонтально летящий снег впивался в открытые места, а это были наши физиономии. Глаза залепило в миг. Я стал натягивать шапку плотнее, но то ли Первигу недоглядел, то ли карты так сегодня легли, только ухо шапки подозрительно легко стало отрываться. Снег обрадованно дал мне оплеуху.
-Виктор! Fine!-бодро прокричал сидящий на стуле и уже наполовину занесенный снегом Первигу.
- Fine, Fine -пробубнил я. Жизнеутверждающий вопрос Первигу насчет файна прозвучал приблизительно в интепретации: тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красная». Первигу же накинув капюшон на голову, поерзал на стуле и...достал телефон.
Между тем пурга с честью справлялась с заданием. Не только небо, уже шоссе исчезло в снежном круговороте. Только грандиозно-недосягаемые в своем неприступном величии горы, неумолимо уходящие за горизонт, оставались выше этой земной суеты. Пурга, довольная шабашем, пронеслась вдоль фьорда, и, оглушительно хохоча, понеслась докладывать о исполнении задания. Первигу бубнил что-то в телефон. Я же, не решившись сесть на подобие стула, который мне дал заботливый хозяин, стоял спиной к ветру и созерцал окрестности. Непогода непогодой, но природа Норвегии прекрасна. Прекрасная в своей ярости, прекрасная в затишьи.
Мои философские размышления прервал возглас Первигу. Повернувшись, я увидел как он быстро вытягивает леску. Результат был: он вытащил увесистую треску. Неплохой улов. Я предвкушал обед из жареной трески. Но Первигу обьявил, что сматываем удочки и едем обедать к его маме.
Обедаем  у мамы Первигу. Ей 82 года Дай ей бог здоровья. Великолепный обед.
Так фор матен. Спасибо за еду.-благодарю я гостеприимную хозяйку.  Милли улыбается, ей приятно. Первигу перебирается в кресло и дремлет. Я оглядываю дом. Очень небольшой, но уютный. Все обустроено для комфортного житья. И окна. Большие светлые. Ни разу не видел ва Норвегии грязных окон. Хотя дорога проходит совсем рядом.
 Первигу просыпается и, желая сделать гостю приятное, включает российскую программу. В миг исчезла сказка. По светлому окну потекла грязь: жирная липкая. Ползет оставляя после себя гадкий чешуйчатый след. Диктор хладнокровно с отсутствующим видом читает: «Упал самолет, есть жертвы. Пьяный мент на машине сбил беременную женщину на переходе. Крупным планом даны оправдания милицейского полковника с сизой от сытости мордой, и скошенными в сторону от привычного вранья глазами. Иронично-циничная  физиономия Чубайса.
Вечно напуганный Грызлов. Он все боится: а вдруг  кто-то  думает, что он недостаточно любит президента! А он так его любит! Искрящийся от вседозволенности Сурков».
Выключи Первигу! Выключи! Господи! за что нам такое! Норвегия 400 лет была под Данией, 100 лет- под Швецией и живут дай бог каждой стране. И мы. Мы! Мыыыы! Нам только и осталось: мычать как крупный рогатый скот. Поел и в загородку. Обг...ся и стой. Это ли не достижения перестройки! Стоим и с нас  стекает. Все понял друг Первигу. Молча похлопал по плечу.
Хаде бра, Милли. Темно. На улице ушел день, уступил место ночи. Ночи темной но не тревожной. Прозрачной ночи. И горы, всюду горы, нависающие горы, но не нападающите. Они защищают.
God natt Первигу
God natt Виктор
Утро. Мы едем в город. Тромсё разделен на три части, одна из которых находится на острове. Отсюда едем через мосты, тоннели. И снова дома. Дома растянувшиеся вдоль шоссе. Аккуратные, не вызывающие. Упаси бог увидеть бетонный забор или хмурых секьюритей. Нет наглых джипов с тонированными стеклами.  И уж нет непонятных депутатских номеров с противными крякалками,  которые могут тебя запросто сбить на переходе и не остановиться. А как же по другому! .Власть едет, всенародная и даже законно выбранная! Нет здесь такого шабаша и быть не может  Это королевство и король уважает своих поданных и они отвечают ему тем же. У нас о «дорогих россыянах» вспоминают раз в четыре года перед выборами. Здесь о поданных помнят всегда.
Здравствуй Тромсе. Снова здравствуй, дружище.Ты постарел, но не так чтобы очень. Так: обшарпался фасад, потрескались перила...Те же улицы. Больше стало стекла, бетона. Угловатые офисы и терминалы давят на ветеранов, теснят их на окраины. Даже голубые таблички, свидетельствующие об охране законом, не помогают
Что делать, молодость всегда нагла. Она, молодость, искренне верит, что она вечная и что эта непонятная старость их не коснется.
Быстро пролетело время. Мы снова в аэропорту. Последнее прощание.
-Хай Первигу
Хаде Виктор. Глаза обоих увлажнились.Когда еще увидимся! Но в этот момент он искренне уверен, что приедет в Питер, а я на следующий год приеду снова в Тромсе. Дай-то бог! Kom til oss po besek Рервигу!
 Взлетели. Привычно круто взлетели. Смотрю в иллюминатор.В чистом вечернем небе отражается светящее ожерелье моста с кулоном собора Северного Ледовитого океана. И все. Сверкнула жар птица и исчезла. Может навсегда. Моторы надрывно гудя вынесли самолет на нужную высоту и самолет, казалось,   застыл над облаками. Закрываю глаза.  Полетел, закрутился калейдоскоп лиц: Первигу, его мама, Атле Робертсон...Лица, только что близкие, и снова далекие. Опять они в прошлом. Что же тогда настоящее? Все просто. Ты к нему летишь.



Жизнь в шляпе-цилиндре
Вместо предисловия
Можно много говорить о творчестве великого драматурга, но для пытливых умов, склонных к анализу подойдет «путешествие» в шляпу-цилиндр Ибсена. Цилиндр это своего рода аттракцион « Путешествие в голову Ибсена».
Размер цилиндра  достаточно приличный-4,5 м. Когда заходишь внутрь, за тобой закрывается дверь и на круговой панораме идет 7-ми минутный фильм
  по пьесам драматурга и попытаться понять ход мыслей литературного гения.
Статья «Великое восхождение северного художника»
В биографии выдающегося норвежского драматурга и поэта Генрика Ибсена вы не найдёте величественных и романти¬ческих страниц. Его жизнь скорее напоминает восхождение на горную вершину. Это длинный и трудный путь, путь из душной мещанской среды к всемирной славе и признанию. Оценивая прожитые годы, Ибсен сказал: «Тот, кто хочет по¬нять меня, должен знать Норвегию. Величественная, но су¬ровая природа окружает людей там, на севере. Одинокая и изолированная жизнь — фермы разделены многими милями друг от друга — вынуждает их не обращать внимания на дру¬ гих, думать только о себе. Люди там становятся серьёзными и самосозерцательными...».
Если музеи  Шиена и Гримстада отражают  жизнь и деятельность драматурга до его отьезда в столицу Норвегии, то музей в Осло  посвящен последним одиннадцати годам проживания великого драматурга в этом городе.   Ибсен жил на улице Арбиенсгате, 1, которая носит сейчас имя драматурга и заметна тем, что на тротуаре  красуются цитаты из его произведений. Это престижнейший район города, в двух шагах от королевского дворца.
Четырехэтажное здание выделяется нарядными окошками и резными балкончиками, а также художественной белой лепкой над карнизами маленьких окон. В нем, на втором этаже,  расположена  богатая квартира, которая была пристанищем знаменитого Генрика Ибсена,  собственной персоной сидящего на приступочке перед входом в виде памятника. Странно видеть серьезного драматурга, сидящего как воробей на жердочке. Почему его так изобразил скульптор, богу весть.
Захожу в музей и  погружаюсь в красный цвет, цвет музея Ибсена в Осло. В вестибюле за стойкой скучают две девицы. Покупаю билет. Пока разглядываю многочисленные сувениры, подошли две англичанки с огромными фотокамерами. Итак, собраны три человека и барышня, покопавшись в столе, достает ключ и приглашает нас …на лестничную клетку. Поднимаемся по лестнице, экскурсовод ключом открывает дверь квартиры, как будто мы идем не в музей, а в гости к Ибсену. Пока  поднимались по лестнице, гид    сообщила  информацию, которая, как правило, интересует обывателей. Квартира у Ибсена была не собственная, а взята в наем, площадь ее составляет  350 квадратных метров и годовая арендная плата равнялась годовому жалованию профессора университета.
  В квартире воссоздана обстановка, существовавшая на момент смерти драматурга  - обстановка зажиточной буржуазной квартиры. Ибсен к тому времени был очень состоятельным человеком. Его имя  на то время «гремело, громыхало: режиссеры театров наперегонки ставят его пьесы, по частоте театральных постановок Ибсен второй в мире автор после "Вильяма нашего Шекспира». Доходы Ибсена были высокие, в 1876 году, на пример,  они равнялись 8561 кронам. Посему было не удивительно, что в квартире была ванная  комната с водопроводом и роскошной ванной. Ибсен  очень  гордился этим, так как  в королевском дворце ванная комната появилась позднее, чем у него в квартире.
 С первых шагов квартира возвращает посетителей в прошлое Норвегии. Ибсен жил в этой квартире  с сентября 1891 года.
Я много посещал музеев и давно не тешу себя мыслью «подлинностью» реквизита музеев. Знакомый музейный работник мне шепнул, что в лучшем случае это вещи – современники, человека, во имя которого открыт музей. Главное, как сказал ученый, воссоздать интерьер того времени и, по возможности, передать творческую обстановку.
Нечто подобное было и в квартире Ибсена.  Когда Сюзанна Ибсен, жена писателя, умерла в 1914 году, дом был фактически разорен. От первоначального интерьера не осталось почти ничего. Большая часть дорогой старинной мебели была рассеяна по разным местам и даже по разным муниципалитетам. Библиотека отправились в музей округа в Скайн. В 1990 году актер Кнут Вигерта выступил с инициативой сделать дом писателя доступным для общественности. В качестве отправной точки для дальнейшей реставрации, исследователи документально восстановили самые важные комнаты в квартире.
Норвежский народный музей отдал часть экспонатов, семья писателя внесла свой вклад, пожертвовав  очень редкие вещи. В частности,  внук Ибсена Танкред Ибсен, предоставил музею  много личного имущества, которое он унаследовал от деда. Его двоюродный брат, актер Джон Билль, в течение многих лет занимался розыском и восстановлением оригинальной мебели. В итоге квартира возвращает посетителей в прошлое, во времена Ибсена,  и может очень много рассказать о частной жизни стареющего писателя. Но  есть маленькое «Но».  «Если собрался в литературный музей  писателя, то прочитай хотя бы его биографию» - говорил мне музейный  друг. –«Иначе сходи в краеведческий музей и будет с тебя». Так и с музеем Ибсена. 
Благодаря кропотливым усилиям экспертов, квалифицированных мастеров, и музейных работников , подлинная атмосфера была создана. Пол, стены, потолок были реконструированы согласно историческим источникам.
Он не для праздно шатающихся, равно как и два других на родине Ибсена в Шеене.  Это  для тех, кто помнит одну из цитат,  которая, как лозунг Бранда : «будь цельным, не надо половинчатости», актуальна и сейчас. Но по-настоящему знакомиться с Ибсеном нужно все-таки через его книги - так советует правнучка писателя Нора Ибсен:  «Ибсена нужно читать, это мое глубокое убеждение. Есть масса талантливых спектаклей по Ибсену, никто не спорит, но писал он свои пьесы все-таки для чтения». Начинать это чтение в современном Осло можно даже на прогулке, но заканчивать все-таки лучше в библиотеке.
Но, повторяюсь, меня  интересовали не личные вещи. Меня интересовало другое: когда произошла трансформация с человеком, который пережил трудное детство. Несмотря на   невеселое ученичество в аптеке он собирал компанию, с которой  пил пунш, произносил крамольные, с точки зрения обывателя, речи. Одним словом- бунтовали. А в итоге - брюзгливый человечек  - образ многих карикатур.
Сознаюсь, что полазал по интернету, почитал о зрелом, состоявшемся как писатель, Ибсене. Развернутые статьи препарировали творчество драматурга, хвалили, хаяли…  Словом,  шла обычная  писательская возня: писатели пишут, критики критикуют.
Каждый разговор об Ибсене – настоящее литературное сражение. Равнодушные зрители очень быстро превращаются или в пламенных врагов, или в столь же пламенных друзей поэта. Я задержался на середине, так как я не литературовед, и не критик. Меня Ибсен интересовал как человек. Как он контактировал с внешним миром, общался. Пусть не с друзьями,  но хотя бы с людьми, которые могли его вытерпеть. В сознании и памяти людей он запомнился как нелюдимый коротышка с сердитыми глазами, поблескивающими через круглые стекла очков.
Предмет особого внимания музейной администрации, это рабочий кабинет Ибсена. Он –за стеклом. Здесь он работал в последние годы над  драмой «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Гид с гордостью сообщает, что
его рабочий кабинет остался ровно в том виде, в котором драматург последний раз его оставил. Кабинет мрачноват, но в этом весь Ибсен. Биографы придают большое значение всем этим мрачным предметам; окружавшим драматурга, полагая, что Ибсен отчасти им обязан своей любовью ко всему мрачному и таинственному. Генрих Исен любил и ценил живопись. Свою коллекцию картин, которую тоже постарались воссоздать, он начал собирать еще живя за границей.
Также есть просторная библиотека, на полках вдоль стен аккуратно расставлены книги в красивых переплетах .Удивительно, но Ибсен не любил читать, как он сам говорил : «Это занятие оставляю я для супруги и сына».
Гиды не оставляют времени постоять перед предметами истории, подумать. Незаметно, но настойчиво выжимают из комнат.
Роскошь квартиры  отвлекает от мысли, что Ибсен приехал в Кристианию нищим. Он переезжает в столицу, чтобы поступить в университет. В столице  учится на частных курсах, получивших название «фабрика студентов». На них побывали практически все выдающиеся норвежские писатели последующих десятилетий, в том числе Бьёрнстьерне Бьёрнсон и Осмуни Улафсен Виньё, с которыми впоследствии Генрика Ибсена сведёт судьба.
В 1850-1851 годах Ибсен с головой окунается в политическую жизнь столицы. Юноша принимает участие в политических манифестациях, сотрудничает в рабочей газете, преподаёт в воскресной школе.
В ноябре 1851 года Ибсен становится постоянным драма¬тургом национального Норвежского театра, образованного в городе Бергене. Там Ибсен выступает против национальной романтики, которая не затрагивает подлинной сути нацио¬ нального своеобразия Норвегии. Его патриотические драмы, внушенные древними норвежскими преданиями, составили ему литературное имя. В 1862 году театр в Бергене ликвидировал свои дела. Ибсен потерял место директора и единственный постоянный свой доход — годовое жалование в 1200 крон. Его нужда в то время была так велика, что многие из  друзей старались употребить все свое влияние, чтобы достать ему какое-нибудь место по ведомству сбора пошлин или другое подобное занятие. Но тщетно.
 Затем в 1857 году драматург возглав¬ляет Норвежский театр в столице. Здесь Ибсен продолжает от¬ стаивать истинно национальное искусство, активно выступая против «национальной мишуры» и засилья иностранных пьес. Ибсен выступает против национальной романтики, которая не затрагивает подлинной сути нацио¬ нального своеобразия Норвегии.  Драматург сравнивает её с фотографией, только что тогда появившейся, и осуждает за чрезмерный интерес к подробностям, техницизм в изображе¬ нии действительности. «Фотографическому искусству» Ибсен противопоставляет искусство, обращённое к глубинному на¬ чалу народной жизни: «Национальным писателем является лишь тот, кто способен придать своему произведению тот ос¬ новной тон, который несётся нам навстречу с родных гор и из долин, с горных склонов и берегов, а прежде всего — из глуби¬ ны нашей собственной души».
Как сильно увлекался  Ибсен национальными стремлениями, видно из того, что ему пришла мысль основать общество для борьбы с иностранными влияниями и для проявления национализма в области искусства. «Представьте себе Генрика Ибсена как основателя общества!» — с понятным удивлением восклицает биограф его, Иегер. В итоге борец со всем обществом в апреле 1864 года покидает Норвегию. Ему оставалась одна надежда — бежать из Норвегии, чтобы окончательно не погибнуть. Он чувствовал, что долго не вынесет этой борьбы. Ибсену  казалось, что «он стоит на краю могилы, и могилой была Христиания, находившаяся на громадном кладбище — Норвегии».
Уезжая  из Христиании,  в апреле 1864 года, поэт мог в полном смысле «отряхнуть прах от ног». Когда он смотрел с палубы корабля, как исчезают берега Норвегии, в душе его не было даже ненависти, а одно презрение к тому, что он оставлял позади.  Ибсен направляется в Рим. Ему казалось, что в Норвегии он никогда не видел солнечного света. Как пленник, получивший свободу, он дал себе слово не возвращаться на родину. В Италии Ибсен начинает поэму «Бранд», проникнутую ненавистью к патриотизму. Он вступает в открытую борьбу с Норвегией. «Поживи только в этой стране и познакомься с этими людьми! Каждый — велик ли, мал ли он — умеет быть только частью чего-нибудь. Никто не дерзает «быть самим собою». Начинается долгое добровольное изгнание. За границей писатель создал свои самые значительные произведения, такие пьесы, как «Бранд» (1865), «Пер Гюнт» (1867), «Кукольный дом» (1879), «При¬ видения» (1881), «Столпы общества» (1877) и др.Отдельно о «Пергюнте.
 Драматическая поэма «Пер Гюнт» - одно из самых популярных  произведений Ибсена и вообще норвежской  художественной  литературы.  Написанная  в  Италии весной - летом 1866 года она вышла в свет  в  ноябре  того  же  года.  Интерес  к новому произведению Ибсена был столь велик, что все первое  издание фактически было раскуплено по подписке  еще  до  напечатания  книги.  Второй тираж пьесы «Пер Гюнт» вышел через четырнадцать дней  после  первого.  Следующее издание произведения было осуществлено в 1874 году и с  тех  пор  «Пер  Гюнт» регулярно переиздавался через каждые два-три года.
Ибсен считал "Пера Гюнта" сугубо норвежским произведением, понятным лишь норвежцам. Он писал 19 мая 1880 г. немецкому переводчику "Пера Гюнта" Людвигу Пассарге: "Из всех моих произведений я считаю, что "Пер Гюнт" всего менее может быть понят за пределами Скандинавских стран". Однако эти опасения Ибсена оказались напрасными. Об этом свидетельствует хотя бы беглый перечень переводов "Пера Гюнта". В 1880 г. вышел немецкий перевод, в 90-е годы - русский, английский и французский, а в XX в. "Пер Гюнт" был переведен на большинство европейских языков, в том числе на финский, польский, венгерский, голландский, нижненемецкий и др.
Летом 1874 года Ибсен, после десятилетнего отсутствия, побывал в Норвегии. Ему устроили ряд оваций. Когда он был в театре на представлении «Союза молодежи», студенты, из самых благородных побуждений яростно шикавшие на первом представлении, выказывали теперь столь же пламенное сочувствие автору и даже устроили в его честь процессию со знаменами, пением и музыкой.
Летом  же 1885 года,  когда Ибсен снова приехал в Норвегию, то он с горьким чувством увидел, что его лучшие друзья из мелкой партийной ненависти стали его заклятыми врагами, и самые честные люди считали его «отступником». Теперь уже никакие рукоплескания молодежи, никакие овации не могли его обмануть и утешить. С иронией холодного и спокойного отвращения к людям он замечает о своей поездке на родину: «В целом я получил такое впечатление, что в Норвегии не два миллиона людей, а два миллиона кошек и собак». Теперь для него уже нет резкой противоположности Европы и Норвегии. За чертой горизонта, замыкающей Северное море, он больше не видит нового мира. Ибсен  уходит в самого себя. Теперь, с точки зрения его крайнего индивидуализма, человек, находящийся в гармонии с обществом, — ничтожная личность, связанная по рукам и ногам условностями и общественными традициями. «Самый сильный человек, — говорит Ибсен, — тот, кто один».
По мнению Ибсена, задача демократии заключается в том, чтобы всех привести к одному уровню, «каждый должен идти в ногу с другими, идти мерным, ровным шагом — вот метод, которого нужно держаться».
И как некогда в Гримштаде бедный аптекарский ученик убегал на пустынный морской берег, так теперь поэт от пошлости и глубокого бессилия современного общества уходит к родному Северному морю. Оно опять на мгновение примирило его с жизнью. Слава Ибсена переступила пределы его родины и сделалась европейской. Но она еще весьма далека – особенно у нас в России – от того бесспорного авторитета, который исключает страстное, личное отношение толпы к писателю. Этот пришлец с далекого севера, подобно своим предкам-норманнам, медленно, шаг за шагом, борется и завоевывает Европу.
В 1891 году Генрик Ибсен вернулся на родину. На чужбине он достиг мировой славы, признания, материального благопо¬ лучия. К этому времени его пьесы шли на сценах театров все¬ го мира, было написано огромное количество исследований, посвящённых его творчеству. Своё семидесятилетие драматург отмечал, находясь в зените славы. Празднование получило всемирный резонанс. Осенью этого же года Ибсен закончил свою последнюю пьесу «Когда мы, мёртвые, пробуждаем¬ ся», снабдив её многозначительным подзаголовком — «драма¬ тический эпилог».
Все это проносится в голове, когда  я всматривался в известную  фотографию Ибсена в кабинете. Ибсен в полуповороте сердито смотрит в обьектив. Кто посмел отв лечь его, говорит его поза. Ничего не скажешь, упрямый бвл человек. Среди его предков мы встречаем  ряд норвежских шкиперов и купцов — людей, закаленных в опасностях, суровых и энергичных, с примесью немецкой и шотландской крови. Может это в крови, его бунтарство,   делать все поперек. Биограф описывает наружность Ибсена: «Он небольшого роста, но тем не менее производит внушительное впечатление. Верхняя часть тела отличается необыкновенной крепостью. Все лицо обрамлено сединами, обильными наперекор его возрасту. Сжатые губы, взгляд, устремленный через очки, и густые брови производят впечатление неустанно напряженной мысли и воли. Над всем возвышается сильный, развитой лоб... Вся фигура производит впечатление боевой силы... Никто не слыхал, чтобы Ибсен когда-нибудь хворал. Даже недуги, составляющие обычное явление в преклонном возрасте, пощадили его. Он весь как бы представляет из себя олицетворенное здоровье. Ни ветер, ни буря, ни холод, ни дождь — ничто не смущает драматурга. Во всем, что Ибсен делает, он — воплощенная регулярность. Долго пришлось бы искать
кого-нибудь другого, чья жизнь в такой же степени походила бы на часовой механизм».
Биограф замечает с наивностью, что Ибсен, уехав из Норвегии, ведет тихую, «счастливую» жизнь в Германии и в Италии. У него есть все внешние условия, которые люди считают необходимыми для счастья, — здоровье, деньги, слава, семейный очаг. Неизменная красота Норвежского моря (он задумал пьесу летом, на западном берегу Норвегии, в городке Мольде) всю жизнь была для него символом безграничной свободы, которой он тщетно искал у людей.
 У него было много тайн , «покрытых мраком». Он не общался с родителями, сестрой, братьями долгие годы и никто не знает причины.  Но в случае с первым сыном, он исправно платил алименты в течении 14 лет, даже когда у него самого финансовое положение было не густо. И еще, Ибсен не любил три вещи: цветы, музыку и ... детей.
История сохранила взаимоотношения Ибсена с  великим поэтом Норвегии, Бьернстьерне Бьернсеном. Их  благодарные норвежцы  поставили у фасада национального театра. Правда, они вышли разные. Ибсен себе не понравился.   По меткому выражению драматурга, Бьернсен вышел чересчур надутый, словно собирается плюнуть. Печальный, даже потерянный, вид Ибсена норвежцы оправдывают, что нобелевскую премию отдали Бьернстьрну Бьернсону. Именно Бьернсону, который  никогда не сомневался в себе и всегда побеждал. Ибсен же сомневался в себе, все сомневались в нем. Когда вышли «Претенденты на престол» Ибсена, который был на пять лет старше Бьернсона, почти совсем еще не знали. Ему было 37 лет, и ничего еще не было сделано: ни для истории, ни для себя. Противники Ибсена заявляют по этому поводу, что нечего было  тридцать лет отсутствовать. Да, здесь, Ибсену сказать было нечего: Италия, Германия, это вам «Не рыбный садок Европы». Так европейские умники называли Норвегию. Двадцать семь лет он провел за границей, Он уехал из Норвегии в возрасте тридцати шести лет. Домой, в Кристианию  писатель вернулся только в шестьдесят три года. В своей последней драме, Ибсен изображает человека, жизнь которого во многом отражает его собственную.
Задолго до Нобелевской премии Генрик Ибсен писал своему другу Бьёрнсону в день его пятидесятилетия: «Твои произведения занимают одно из первых мест в истории литературы, и место это всегда останется за ними». Их отношения не всегда складывались ровно, много раз они расходились по принципиальным вопросам. Но в своей нобелевской речи Бьёрнсон отдельные слова посвятил Ибсену, старому другу и великому современнику, «который зажег множество бакенов вдоль наших норвежских берегов» ». Еще одним, и, по-видимому, главным  аргументом премии Нобеля в пользу Бьёрнсона,  можно считать его публичность, авторитетность, популярность. «Он был активным общественным деятелем общеевропейского масштаба, основателем Международного комитета мира. Ибсен по сути — одиночка, как творец, он замкнут в своем индивидуальном пространстве».
 Для Ибсена было очень нелегко вернуться домой. Годы, потраченные на борьбу за то, чтобы его признало общество, заставили потратить норвежского драматурга много сил. Он чувствовал себя бездомным даже в своей родной стране. Однажды, он сказал о том, что жалеет о той фантастической жизни, которую прожил.
Особое место в биографии Ибсена занимают женщины. О его робости в юные годы даже ходили анекдоты. В Бергене он предлагал руку и сердце 15-летней Рикке Хольст. Поначалу вел себя так робко и застенчиво, что Рикке, которой он понравился, сама познакомилась с ним и вообще взяла на себя всю инициативу в их отношениях. Ее отцу Ибсен не понравился. И когда он однажды застал Ибсена и свою дочь в постели, то «позеленел от ярости». Ибсен отнюдь не был героем и просто сбежал.
Уже в почтенном возрасте ему очень нравились девушки и молодые женщины.  Он любовался молоденькими хорошенькими служанками, но нравились они ему «чисто эстетически, как если бы он разглядывал картину или статую». В последствии, когда Ибсен стал  знаменитостью, вокруг него всегда было много молодых женщин, и он осознал, что слава - мощный афродизиак. Он, тем не менее, не хотел или был неспособен превратить свои желания в действия.
Впрочем, была еще одна любовная история, Так 60-летний Ибсен осенью 1889 года случайно встретился в Тироле с молодой девушкой, немкой Эмилией Бардах. Ибсен встретил ее юную,18-летнуюю и влюбился, да так что всерьез подумывал о разводе с женой, Девушка, как это видно по опубликованным после смерти поэта письмам, произвела на него большое впечатление.  «...я должен пока ждать вашей фотографии. Но лучше так, лучше ждать, чем получить неудовлетворительный портрет. Кроме того, ваш милый, светлый образ так жив в моем воспоминании. Я верю в загадочную принцессу, которая под ним таится. Он называл ее «майским солнцем в сентябрьской жизни». В альбом ее он записал на немецком языке двустишие, которое в русском переводе значит: «Высокое, мучительное счастье - бороться за недостижимое». Подробностей об отношении Ибсена к Бардах мы не знаем. Они, впрочем, для наших целей и не нужны. Главное  известно, что  некоторое время Ибсен переписывался с Бардах, - они обменялись 5 или 6 письмами - и затем Ибсен попросил молодую девушку совершенно прекратить переписку. Просьба была исполнена: Бардах больше не писала ему. Ибсен увидел солнце и повернулся к нему спиной. Но платонический роман не дошел до женитьбы, Эмилия вернулась в Вену.
«...Ах, дорогая фрейлейн, извините; вы пишите так превосходно в вашем последнем, - нет, нет, Боже сохрани, в вашем прошлом письме. Вы пишете так восхитительно: но «фрейлейн», не являюсь ли я для вас, - милое дитя, - ибо этим вы являетесь для меня - скажите же, помните ли вы, что мы говорили однажды о «глупостях» и о «безрассудствах»? Или, правильнее сказать, я говорил разные вещи об этом. Тогда вы взяли на себя, милое дитя, роль наставницы и заметили с вашим тихим, мелодическим, проникновенным видом, что все же есть разница между глупостью и безрассудством. Конечно, об этом я и раньше думал. Но этот эпизод, как все остальное, жив в моей памяти. Ибо я должен бесконечно ломать над этим голову: была ли то глупость или безрассудство, что мы друг с другом встретились? Или то была столько же глупость, сколь и безрассудство? Или то не было ни то, ни другое? Я думаю, последнее будет самым верным. Просто то была природная потребность. И в то же время, то был рок. Подумайте об этом, когда будет нужно. Но я этому не верю. Я допускаю, что вы это поймете сразу.И согласитесь со мною.
Тысячу раз покойной ночи. Вечно преданный вам Г. И.»
История сохранила для нас фотографию этой особы. У Ибсена, ничего не скажешь, был вкус. Он понимал толк в женщинах. С фото на вас смотрит молодая девушка с косой, переброшенной через плечо. Барышня явно с характером. Маленький волевой подбородок упрямо выставлен вперед. Пухлые губы плотно сжато. Большие темные глаза смотрят спокойно, доброжелательно и уверенно. Биографы Ибсена называют ее этой юной и восторженной «принцессой», но фото говорит другое. Ее образ обязан созданием образа златокудрой Хильды Вангель в «Сольнессе», молодой девушки, стремительно врывающейся в сложную, но устоявшуюся жизнь пожилого строителя Халвара Сольнеса. «Новое произведение начинает зарождаться во мне.  Я хочу выполнить его нынешнею зимою, и попытаться перенести в него радостное летнее настроение. Но окончится оно тоскливо. Это я чувствую. Таков мой жанр. ...»  По сюжету Сольнес разбивается насмерть в каменоломне.
Биографы располагает  еще одним фактом  из биографии Ибсена. Для этого мысленно вернемся в город Гримстад, где будущий писатель работал учеником аптекаря. Именно в то время, он близко познакомился со служанкой Эльзе Йенсдаттер, которая была на 10 лет старше его. Ему шел 19 год, когда Эльзе родила от него ребенка. Она назвала его Hans Jacob Henriksen. Взаимного интереса никто не проявлял, Ибсен никогда не упоминался в письмах Эльзы, а сам Ибсен никогда не интересовался судьбой сына. Только один единственный раз он увидел сына, когда тот постучал в дверь ,без средств к существованию, в крайней нужде ,в надежде на небольшую материальную помощь. Ибсен подал ему 5 крон и со словами:»Обойдешься тем сколько получила твоя мать», и закрыл перед ним дверь. Сын Hans Jacob спился.
Жена Ибсена,Сюзана Торесен,была дочерью священника, очень ;нергичная, и с весьма радикальными взглядами. Ибсен написал ей, что, если они соединят свои судьбы, он наверняка добьется известности в литературном мире. Их бракосочетание состоялось в 1858 году. Ибсен называл Сюзанну»кошкой», «орлицей, указывающей путь к вершине славы».  В 1859 году родился их сын Сигурд. Характер у Ибсена был непростой и неудивительно, что отношения с супругой были  сложные. Сюзанна сразу расставила точки над «I»  для желающих вмешаться в их частную жизнь,что «сор из избы выноситься не будет», «отношения между нaми не будут афишироваться никогда.» Теща Ибсена, после того как побывала в гостях, написала в одном из писем:«они живут элегантно, но в поразительной тишине, как два одиноких человека, каждый сам по себе, абсолютно...каждый сам по себе...». Так они прожили в этой квартире одиннадцать лет.Я быстро прошел мимо спальни  Ибсена и Сюзанны. Хоть это и музей, но смотреть на чужую жизнь, пусть и прошлую, через замочную. Скважину, знаете ли…Мои британские спутницы, несмотря на осуждающий вид смотрительницы неутомимо щелкали камерами.
В последние годы жизни Ибсен жил довольно одиноко, почти ни с кем не общался.  Мало кто рисковал подойти к нему на улице, хотя все узнавали его в лицо и он был знаменитостью и городской достопримечательностью.  Наиболее известная карикатура/шарж :Ибсен- толстый коротышка с тросточкой, со свисающими с щек тяжелыми бакенбардами, и с маленькими круглыми очками вместо глаз.
Ибсен не  любил работать после обеда, а любил вздремнуть, но пытался скрыть свою ленцу от домашних. Когда однажды Сюзанна заметила ему о довольно продолжительной послеобеденной «паузе», Ибсен вспыльчиво ответил: -Неправда! Я не сплю, а обдумываю! -Мой дорогой, ну что ты говоришь? твой храп слышно даже в салоне гостиной.
Ибсен умер 23 мая 1906 года, оставив дом на попечение жены. Он, пролежав несколько лет в параличе, в свой последний миг, привстав, сказал громким , ясным голосом : «Напротив!» - и отошёл в мир иной. Последние слова его были странными: «Прощайте, мои милые, мои белесоватые...».  Видимо, он с кем-то до конца своих дней спорил, кому-то возражал, протестовал, был , как всегда, скептичен в отношении установленных истин... Что же на самом деле имел в виду писатель,  для нас навсегда останется тайной.
Удивительно точно и по-ибсеновски проникновенно ска¬ зал о творчестве норвежского драматурга русский философ XX века Николай Александрович Бердяев: «Когда читаешь Ибсена, то дышишь совершенно горным воздухом. Норвеж¬ ское мещанство, в котором он задыхался, составляет фон его творчества. И в атмосфере максимального мещанства проис¬ ходит максимальное горное восхождение. В творчестве Ибсена есть временное, преходящее и есть вечное».
Ибсен был искренне предан своей стране. В конце своей жизни он сказал: «Тот, кто хочет понять меня, должен знать Норвегию. Величественная, но суровая природа окружает людей там, на севере. Одинокая и изолированная жизнь - фермы разделены многими милями друг от друга - вынуждает их не обращать внимания на других, думать только о себе. Люди там становятся серьезными и самосозерцательными. Дома - каждый философ! Длинные, темные зимы, приходящие вместе с густыми туманами, плотно окутывающими дома, - о, как долго там ждут солнце!». Человек здесь является продуктом своей природы. И небо в Норвегии всегда слегка облачно, горизонт затянут влагой. Здесь говорят об улыбающемся, а не смеющемся ландшафте. И люди в Норвегии, подобно природе, только улыбаются». Эта национальная черта составляет, быть может, величайшую прелесть драм Ибсена.
«Всё, что я создал, теснейшим образом связано с тем, что я пережил, хотя бы оно и не произошло со мною лично; каждое новое произведение имело для меня лично ту цель, что служила моему духовному освобождению и просветлению...» Генрик Ибсен.
Сюзанна, его супруга,  не намного  пережила своего мужа. Вскоре, почувствовав приближение собственной смерти, она оделась в лучшее платье и умерла в кресле, не желая расставаться с жизнью «в недостойной позе».
Выхожу из музея. Передо мной городской пейзаж, мало изменившийся с тех времен, когда Ибсен, ровно в двенадцать часов, вместе с боем курантов, заходил в «Грандкафе» и садился в постоянно арендованный для него столик.  Заказывал две постные булочки и погружался в  чтение газеты. Сновали студенты возле Университета, толпился народ возле Драматического театра,  в котором до сих пор ставят его пьесы.
С Ибсеном на борту
-Что я знаю о Ибсене?- думал я, глядя на указующий перст указателя, который информировал, что до местечка Венстеп осталось совсем немного.
-Ровным счетом ничего - утвердил мои умозаключения внутренний голос. –Да и откуда тебе, хоть и гуманитарию, но все же экономисту, знать историю жизни, да еще и творческое наследие норвежского драматурга. Это  удел скандинавистов филологических факультетов. И те пасуют, когда речь идет о его творчестве. Уж очень он сложен.
Пока размышлял, машина прошила город  Шиен (Skien).  который тесно позиционирует себя с именем Хенрика Ибсена и, набирая скорость, понеслась к местечку Линдал, где  мы должны сесть на круизный пароход и совершить небольшой круиз по телемаркскому каналу. 
Телемаркский канал, это мекка фюльке Телемарка. Его строили 30 лет. Построенный в 1892 году и связавший восток Норвегии с центром страны, он имел существенное экономическое значение. Его восемнадцать шлюзов на протяженности 105 километров, поднимали суда на высоту 72 метра. Я не силен в статистике гидротехники, но, думаю, что ни одна гидротехническая система не может похвастаться преодолением такого перепада на столь коротком участке. Сейчас  канал - это история, которым по праву гордятся норвежцы. Канал получил высшую премию «Европа Ностра» за сохранность и реставрацию.
Народа на пристани было много. Потом окажется, что это не только пассажиры предстоящих круизов, но и велосипедисты, которые следуют вдоль канала по проложенной трассе. У нас позже будет возможность насладиться  перепадами высот  и посмотреть на канал со стороны. Сев в кафе с традиционным бумажным стаканчиком кофе, мы рассматривали глянцевую поверхность реки, в которой   наклонившиеся березы, рассматривали  свое отражение. Спокойствие  нарушали разве что чайки, на мгновение приседающие на воду, чтобы с разочарованным криком, взмыть вверх. Застывшие на другом берегу белые домики с красными черепичными крышами, дополняли идиллию картины норвежского пейзажа.
В воздухе реяло спокойствие и безмятежность. Казалось, остановилось время.  Я опасался, что сейчас в кадр хроники прошлого века ворвется дымящая соляркой судовая единица, которая с шумом втиснется в подготовленный для нее шлюз. Потом будет долго елозить вдоль гранитных стен камеры, чтобы плотнее закрепить швартовы. Слава богу, я ошибся. Пароходик выплыл так незаметно, так тихо, что не все любопытные обратили на него внимание. Он просто материализовался  и настолько тихо вошел в шлюз, что это делало честь вахтенному начальнику. Пароходик, несмотря на щегольский вид, был в годах. Ему, по моим прикидкам,  было больше века. Он  носил гордое имя «HENRIK IBSEN» (Хенрик Ибсен).  Не знаю, как бы отнесся великий драматург к увековечиванию своего имени на борту столь скромного пароходика, но факт есть факт. Во второй раз я напряг память, чтобы из глубины ее закромов вытащить что-то, связанное с жизнью писателя. Вытащил, но мало. Вспомнил, что он написал пьесу «Пергюнт». Вспомнил благодаря художнику Кительсену, который нарисовал несколько иллюстраций к ней. Эдвард Мунк пересекался в Ибсеном в кафе «Грандотель» и, если мне не изменяет память, даже пробовал занять у последнего денег. И вообще Хенрик Ибсен был завсегдатаем этого кафе, что в центре Осло и в нем до сих пор стоит столик с табличкой, что этот стол зарезервирован для господина Ибсена.
–Немало -  хмыкнул я удовлетворенно. Кое-что еще  вспомнил. Вспомнил как в далекие годы молодости, меня, военнослужащего Военно-морского флота СССР (была такая страна, кто забыл или не знает) водили в кульпоход в ЦТСА, что означает «Центральный театр Советской Армии». В этот день зрителей радовали пьесой   «Гедда Габлер». А так как со зрителями в столь почтенном заведении было негусто, то недостающие места отдавали воинским частям в качестве шефской помощи.
Понимаю улыбку читателя: где матрос и где Ибсен. Правильно улыбаетесь, из этого спектакля я не вынес ровным счетом ничего, кроме посещения буфета. Но события следующих лет, когда за плечами был МГУ имени М.В. Ломоносова, в восьмидесятые годы я смотрел пьесу «ПерГюнт», поставленную силами актеров театра Северного флота. Хороший театр, уважаемый на Кольском полуострове, и состав актеров был неслабый. Но снова не отложилось. Я на это даже внимания не обратил.  Значит,  время не подошло. А сейчас нахлынуло, тем более, что путешествовал по фюльке, области, значит, под названием Телемарк, а для этой местности имя Ибсена многое значит.
 Созданы два музея детских и юношеских лет Хенрика Ибсена, назван круизный пароходик его именем. Правда величина пароходика как-то не вязалась с глыбой имени великого драматурга, но все память.
 Пароходик тем временем плотно встал в камере шлюза и затих. Для острастки крепкая девица прикрепила его канатом к кнехту и удалилась в кафе выпить кофе. Вокруг все удивительно благодушествовали, кроме барышни в футболке с аббревиатурой телемаркского канала. Она налегла на длинную рукоятку оранжевого колеса, чтобы провернуть его. Колесо оказалось строптивым и не желало поддаваться. Девице пришлось налечь на него  и даже повиснуть, чтобы использовать свой вес в неравной борьбе с механизмом. Победил человеческий гениус. Рукоятка переместилась на 180 градусов,  и тут же раздался шум падающей воды. Стало ясно, что девица ценою собственных физических усилий открыла заслонку шлюза. Путеводитель не соврал: все механизмы, использующиеся для работы шлюза, были механическими и приводились в действие ручной мускульной силой человека. Все как позапрошлом веке. Позже я увижу, как молодой человек с усилием протаскивал шестеренку по цепи, тем самым открывая створки ворот. Занятие явно не из легких, но молодежь справлялась. Полюбовавшись на поток воды, который переливаясь  бирюзово -  зелеными тонами, заполнял колодец камеры, я раскрыл путеводитель  и  вник в историю жития драматурга.
В губернии существуют два музея, посвященные имени Ибсена. Это музей  в местечке Венстеп, который мы проехали, где  драматург  прожил пятнадцать невеселых лет детства и городок  Гримстадт, в котором началась трудовая деятельность писателя помощником аптекаря. Я не особенно любитель посещения  подобных музеев, которые посвящены личности. Особенно отделам  детских и юношеских лет, ибо там собраны вещи, как правило, того времени, и зачастую не имеющие к лицу, тебя интересующему, никакого отношения. Но путеводитель упрямо вещал, что… ферма  Венстёп была передана  в 1958 году   в дар фюльке Телемарк и преобразована в Музей Генрика Ибсена,  экспозиция которого рассказывает о жизни в период с 1835 по 1844 года и о подлинности вещей драматурга можно не сомневаться. Ну и  хорошо, посмотрим.
Конечно, больше хотелось вникнуть  в окружающую среду, в которой  дитем рос великий писатель. Кто его окружал, кто  были родители, была ли старая добрая няня, которая рассказывала бы маленькому Хенрику сказки и саги. Был ли у него старый добрый  дядька, дающий основы бытия подрастающему мальчику.  Решено, поедем смотреть.
Было бы странно, если бы перед нами предстал город почти  двухсотлетней давности.  Город Шиен  – один из десяти крупнейших городов в Норвегии, центральный город провинции Телемарк,  утопающий в зелени и цветах. В  городе развиты электротехническая, бумажная, деревообрабатывающая и пищевая промышленности,  созданы все условия для хорошего отдыха. Город славится вековой историей, которая начинается еще в далеком десятом веке. Здесь,  в 1828 году, родился норвежский драматург Генрик Ибсен. В городе  работает театр Ибсена, в 1986 году  учреждена Премия Ибсена.
В средневековье значимое место в экономике города занимал вывоз за границу шлифовального камня, который добывался в огромных количествах на территории Телемарка. Начиная с пятнадцатого столетия, Шиен становится самым крупным в Норвегии поставщиком древесины. Не мудрено, что мотив пилы - с ее скрежетом, с ее острыми зубьями фигурирует в произведениях Ибсена.  Двухтысячный Шиен в ту пору считался оживленным промышленным центром (всего в Норвегии насчитывалось не более миллиона граждан), процветающим благодаря торговле древесиной с Англией. В сезон половодья энергия водопадов питала многочисленные шиенские лесопилки, и визг от них стоял оглушительный. Собственно, таким – неистово грохочущим – Шиен впоследствии и запомнился драматургу.
Русский поэт и пламенный по¬клонник творчества норвежского драматурга Александр Блок так описывает детские впечатления Хенрика Ибсена: «Разго¬ варивают все о коммерции. Везде щёлкают счёты, кроме тех мест, где нечего считать и не о чём разговаривать: зато там также нечего есть. Иногда, пожалуй, читают Библию. Осталь¬ные занятия считаются неприличными: да вряд ли там кто и знает, что у людей бывают другие занятия. В домике на городской площади без единого дерева живёт купец с семьёй. Против окна — церковь с высокой папертью; направо позорный столб; налево — тюрьма и сумасшедший дом. Круглые сутки грохот и гул далёких водопадов, в дневные часы прорезываемый «ещё чем-то вроде то хриплых, то визгливых, то стонущих женских криков. Странные звуки, странный вид из окна, странная жизнь...».
В своих незаконченных воспоминаниях Ибсен, описывая свои детские годы, подчеркивает то впечатление, которое производил на него непрерывный визг лесопилок, сотни которых с утра до вечера работали в  Шиене. «Читая впоследствии о гильотине, - пишет Ибсен, - я всегда вспоминал об этих лесопилках»
Жителя Шиена помнят не только великого драматурга. Не меньшим почетом пользуется другой земляк. Это году полярный исследователь Ялмар Йохансен, один из ближайших сподвижников Нансена и Амундсена. Он родился в Шиене в 1867 году, там же похоронен в 1913.
В городе Ибсен прожил семь лет. Это время, который он помнил достаточно хорошо, о чем говорят  «Автобиографические  заметки» 1888 года.
В них Ибсен писал: «Я родился в доме, стоящем на рыночной площади… Этот «двор» находился как раз против лицевой стороны церкви с ее высокой лестницей и стройной колокольней. Направо от церкви стоял городской позорный столб, а налево находилась ратуша с тюрьмой и домом умалишенных. Четвертая сторона площади была занята классической гимназией и реальным училищем. Таким образом, этот вид был первым кругозором, представившимся моим глазам».
 Зарубежные исследователи достаточно изучили биографию Ибсена, включая детские годы. Дело в том, что нелюдимость и неконтактность Ибсена зачастую оправдывали его трудным детством. Да, оно у него было не сахар, но, начиная с семи лет. Отец Ибсена принадлежал к числу ста богатейших горожан: он торговал не только лесом, но и коньяком, сахаром и пряностями, и в его семье еду подавали на серебряных блюдах.
Генрик Ибсен появился на свет 20 марта 1828 года. К тому времени у четы Ибсенов уже подрастал полуторагодовалый сынишка, но, к несчастью, он умер в апреле того же года. Так по воле судьбы Генрик оказался старшим из пятерых детей. Забегая вперед, скажем, что к трем своим братьями и сестре повзрослевший Генрик особой любви не питал, а они так никогда и не удосужились прочесть его драм: как истовые прихожане секты некоего Ламмерса, они порицали любую литературу.
Большинство биографов упоминают о слухах, якобы бродивших при жизни Ибсена о его незаконном происхождении. Отцовство приписывали Турмуду Кнудсену, поэту и депутату стортинга (парламента). Они действительно были похожи внешне, и якобы сам Ибсен по молодости на веселой пирушке проговорился друзьям об этой тайне, но у Генрика было немало поводов злиться на отца, и его слова могли быть продиктованы обидой. И все же: задатков к поэзии и живописи, которые Ибсен мог бы унаследовать,  у его «официальной» родни не было и в помине, а природный ясный ум, наблюдательность и ранимость натуры Генрика заметно отдаляли его от семьи, закосневшей в сектантских догмах и совершенно заурядной.
Когда мальчику исполнилось семь лет, семья разорилась: сначала прогорел винокуренный завод, затем пришел черед платить по зарубежным векселям – пришлось заложить  дом,  склад, и даже инвентарь. После банкротства семья перебралась на принадлежавший им крошечный хутор Венстоб, где поселилась в деревянном доме, больше похожем на времянку.
Дом, в котором находится музей,  ничем не отличается от окружающих строений. Те исследователи, которые называют его имением, явно перегнули. Это типичная норвежская ферма, характерная для юга Норвегии  состоит из главного здания, пивоваренного завода, прачечной, комнат для прислуги, сарая и склада. Ферма, расположенная на открытых лугах, окружена красивым «английским садом» с секвойей, розами того периода, и очаровательными тропинками. «Мальчиком смотреть любил Я на стройный хор светил,
По лугам бродил весною С детски ясною душою»…написал Ибсен когда-то в одном из своих стихотворений. Возможно эти строчки возникли из его детства в Венстопе, где он жил с родителями, братьями и сестрами с 7 до 15 лет.
Прежние друзья семьи злопыхательствовали, а и без того резкий на язык отец, вконец озлобился и превратился в домашнего тирана. Набожность матери стала фанатичной, и мальчик, ощущая себя чужим, замкнулся в своем одиночестве. «Чертенок, злюка », – дразнили его сестра и братья, а он прятался от них в коморке за кухней и там рисовал море, играл в свой картонный кукольный театр и сочинял.
Он стал до того нелюдим, что жалкие свои карманные гроши отдавал соседским детям,  лишь бы они оставили его в покое и не мешали в одиночку добираться до школы. В датской гимназии (почти 400 лет Норвегия была колонией Дании) он отличался особой манерой писать сочинения – за простыми вещами он видел жутковатый сказочный фон и умел красочно облечь свои фантазии в слова. В музее сохранились куклы  Ибсена, кукольные домики. В летние дни он устраивал в узком окне возле входа в дом представления своего кукольного театра для местных ребятишек,  писал пьесы, разучивал роли, делал кукол.  Посвящал свои досуги рисованию или вырезывал фигурки, из которых составлял различные группы людей, как будто разговаривавших между собой. Сам выступал-это был его первый скромный дебют, первые сценические представления будущего драматурга. Исследователи творчества драматурга склонны рассматривать, что именно эта страсть десятилетнего мальчика отождествлять жизнь с театром, а людей с куклами родилась в то далекое время детства. У каждого, кто хоть немного знаком с его творчеством всплывет в памяти «Кукольный дом».
Хенрик хотя и был замкнутым ребенком, но жажда чтения и образования была, по-видимому, столь сильна, что он дважды в день преодолевал более чем десятикилометровый путь до школы и обратно. В школе он отличался своими «сочинениями» и склонностью к живописи. Еще занимался фокусами, которые потом, с разрешения родителей, показывал перед обществом гостей, рассматривал старинные морские книги, сохранившиеся у его отца.
Мальчик не принимал участия в детских играх. В тесной, холодной каморке, находившейся около входа в кухню, он запирался на крючок и просиживал целые дни за книгами. «Для всех нас, – пишет его сестра, – он совсем не был симпатичным мальчиком, и мы делали все, что могли, чтобы помешать ему, бросая в стену и дверь камни и снежные комья, – мы хотели, чтобы он играл с нами в наши игры. Если он не был в состоянии выдержать более нападения, он выскакивал на двор с тылу. Но так как он не обладал никакой ловкостью,  и насилие было совершенно чуждо его характеру, то его нападения этим и ограничивались. Когда он, в конце концов, отгонял нас на достаточно далекое расстояние, то возвращался в свою комнату».
Вот первый опыт ребенка. Он почувствовал себя  выброшенным из колеи. В одном из юношеских стихотворений Ибсен уже говорит о себе, как об отверженном, как о «неприглашенном в гости на пышный пир житейский».
В жизни мальчика особое место занимал чердак. Там лежали рыбацкие сети на полу и несколько вещей, оставленных бывшим владельцем дома - морским офицером. Этот темный чердак был отдушиной для Ибсена, он тоже служил вдохновением для мальчика и, может быть, с него он срисует «темный чердак» в пьесе «Дикая утка».
Бродя по комнатам музея, и  невольно нобращаешь  внимание на странную последнюю комнату. Она  принадлежала старой тетке Ибсена- Кирстине. Старуха говорила и делала много странного. Она спала,  не снимая шляпы с головы и постоянно говорила что ее возлюбленный, один морской капитан из города, стоит во дворе и ждет ее. Дети боялись ее и прозвали «крысиной старой девой». Странная тетушка жила с ними до конца своих дней и умерла в возрасте 77лет. Ее присутствие наложило определенный отпечаток на детскую фантазию Хенрика .Позже, в своей пьесе  «Маленькии Эйольф» он написал о маленьком Эйольфе, калеке по небрежности родителей, которого завлекла в море старуха–крысоловка. Биографы придают большое значение всем этим мрачным предметам; окружавшим поэта с детства, полагая, что Ибсен отчасти им обязан своей любовью ко всему мрачному и таинственному.
Так Ибсен жил  до 15 лет. Он мечтает посвятить себя живописи. Но средства семьи так ничтожны, что мальчик принужден отказаться от всех честолюбивых надежд. Шестнадцати лет он навсегда покинул семью и родной город, чтобы вступить в настоящую суровую борьбу за существование.  Ибсен делается аптекарским учеником в Гримштаде, захолустном городке с 800 жителями. Часто можно прочитать, что Ибсен с детства мечтал стать врачом и именно поэтому подумывал взять старт как помощник аптекаря. Версия биографа Ибсена, Мосфьелда  такова: сразу после конфирмации Хенрика, отец начал опрашивать всех своих друзей и знакомых на предмет ,кто может предложить работу сыну. Среди них был и Халворшен, который продавал рыболовецкие снасти и часто разьезжал по своим торговым делам. И однажды, во время одной из поездок в Гримстад, он был приглашен в общество, где познакомился с аптекарем Рейманном. В беседе с ним он упомянул Хенрика, а Рейманну как раз на тот момент требовался ученик, помощник. Ибсен впоследствии был очень признателен Халворшену и звал его своим Благодетелем.
Для Хенрика это была поездка из детства, с одной стороны хорошего, с другой- трудного. Он прибыл  в Гримстад  в 1844 году, на небольшом корабле, имеющим  символичное название «Искатель Удачи». У него не было с собой большого багажа, но к тому немногому, что он взял, была связка книг.
Хенрик в своих письмах отмечал, что город красивый. В одном из писем Ибсена можно прочитать описание города: «Всюду здания; полное отсутствие зелени и свободного ландшафта. Но в воздухе над этим четырехугольником из камня и дерева весь день стоял глухой и грозный ропот
Лангефоса, Клостерфоса и многих других водопадов  сквозь этот шум прорывались режущие звуки, похожие то на плачущий, то на стонущий женский крик. То были сотни лесопилок, работавших подле водопадов. Когда я позже читал о гильотине, я всегда думал об этих лесопилках. Церковь, без сомнения, считалась самым красивым зданием в городе...».
 «Как и большинство норвежских городов, лежащих на восток от Христиании, – замечает биограф Ибсена, – Гримштад представляет из себя небольшой сборный пункт кораблей, стоящих на рейде, пункт основательный и солидный. Благосостояние здесь сопровождается комфортом. Мысли жителей такого маленького городка не отличаются широтой кругозора, всякий выходит за двери своего дома обыкновенно для того, чтобы спросить, благополучно ли прибыл корабль, или чтобы свести последние счеты за клади…». Ну чем не гриновская Каперма! И люди населяли Гримстадт такие же, какими создал жителей Александр Грин.
«…В таком городе имеется клуб, аптека, парикмахерская и гостиница. Аптека представляет из себя городскую биржу, куда сходятся все досужие люди поговорить о событиях дня, в особенности о городских происшествиях, которые всегда считаются самыми важными. Все здесь знают друг друга вдоль и поперек; ни одна подробность семейной жизни не остается неизвестной. Все друг другу кланяются; самому богатому человеку отвешивается самый глубокий поклон, кто менее богат, получает поклон менее глубокий и так далее, кончая рабочим, которого удостаивают только кивком головы, в то время как он почтительно стоит с фуражкой в руках». И снова сравнения. Раскрывайте сборник пьес А.Н.Островского и наслаждайтесь  жизнеописанием русского провинциального быта.
Переходя к Ибсену от Золя, Толстого, Достоевского, вам кажется, что вы после шумных европейских центров очутились в спокойном приморском городке, среди застенчивых, опрятно и мешковато одетых людей, и хотя вы знаете, что в ком-нибудь из этих голубоглазых, тонкогубых северян скрывается беспощадный обличитель земли и неба, но вам не страшно. И точно, все комедии Ибсена при всем разнообразии их мотивов происходят как будто в одном и том же городе, среди того же населения, которое наконец становится вам близким и милым. Этот вымышленный городок, этот, так сказать, отвлеченный Ибсенбург лежит на берегу моря, далеко на севере, так что немного севернее,- и вы попадаете в мрачные фиорды, в лабиринт скал и глетчеров, по которым Бранд карабкался к совершенству. На рейде стоят и дымят несколько пароходов. В городе тихо и благопристойно. С бельведера кургауза или с колокольни старинной церкви вы увидите перед собою все домики как на ладони. Они извне поражают белизною и чистотою, а внутри еще опрятнее. Мужья ушли на службу в конторы, на верфь, по торговым делам, дети в школе, а хозяйка и старшая дочь, приучающаяся к хозяйству, вернулись с корзинками с рынка и готовят обед. Кончив стряпню, они сядут вышивать, а вечером соберутся на чашку чаю или кофе к одной из именитых гражданок, где молодой священник будет им читать вслух нравоучительную книгу, а молодые люди разных либеральных профессий будут чинно ухаживать за старшими дочками, пока общественное положение этих юношей и получаемое ими жалованье не принудят их сделать законное предложение своим стыдливым избранницам. О тайных увлечениях, о безумстве любви не слышно здесь. Скорее муж допустит ошибку в своем гроссбухе, чем жена в своем поведении. Но и то, и другое одинаково невозможно. Эти потомки древних норманнов, наводивших ужас на всю Европу, теперь, после многих веков забвенной добродетели, захолустного покоя и труда, стали до того аккуратны и добропорядочны, что всякий из них годится в бухгалтеры, в аптекари. К тому же в этом городе все знают друг о друге все, и если бы кто-нибудь согрешил, этим грехом стали бы попрекать его внуков и правнуков. Во всех комедиях Ибсена вы отыщете двух-трех мужчин, согрешивших в молодые годы, но примера женского падения нет ни одного. Так пишет Николай Максимович Минский в своей работе «Генрик Ибсен. Его жизнь и литературная деятельность».
В  этой  обстановке  аптекарский ученик,  обязанность которого  взвешивать  граммы и унции, питает самые дерзкие мечты о свободе, какие только когда-либо приходили в голову двадцатилетнему юноше. Не мудрено, что он вызвал пересуды обывателей городка. «И между тем как солидные гримштадские негоцианты, остановившись на перекрестках, ведут неторопливую беседу о предстоящих барышах за продажу пакли или сала, между тем как мирные домики засыпают в ненарушимом покое – аптекарский ученик, вольнодумный и упрямый, у которого, по мнению гримштадских жителей, «молоко на губах не обсохло», упивается мечтами о всеобщем возмездии» - пишет биограф драматурга..
«Они возненавидели его тою ненавистью, которая пробуждается в курятнике к орленку, пробующему расправить крылья. К счастью для Ибсена, там, за городом, лежит море, приносящее в маленький тихий городок не одни только деньги, бракованные товары и парижские моды, но и вести из далекого, вольного света. От болтовни городских сплетников, из душной аптекарской лаборатории, молодой человек уходит иногда на морской берег, смотрит на пустынный горизонт и прислушивается к шуму северных волн. В то время он еще почти не читал ни Байрона, ни Гёте, ни Шекспира, но сердце его было уже бессознательно близко к великой, мрачной поэзии новых времен. Мы впоследствии увидим как бы суровый отблеск северного моря – отпечаток стихийной свободы на всех лучших созданиях норвежского поэта». Снова вспоминается Александр Грин со своей Ассоль. Ибсен уподобляется капитану Грэю.  «Отмщенья жажду я – за все мечты, За все мои надежды…  За жизнь разбитую отмщенья жажду я!». Но он не стал «дьвольским моряком», хотя освобождение было рядом. Вот оно, как шаловливый котенок, подкатывающий свои волны к ногам юноши. Нужно только расправить крылья и…, но…жизнь текла своим чередом.
 Биографы Ибсена разговаривали со старожилами Гримстад, и те отмечали, что Хенрик отличался большим трудолюбием и знаниями. Он занимался сбором трав в лесу, на лугах, которые тогда являлись важным сырьем для аптеки, и потому многие, не только в городе, но и в окрестностях знали ученика аптекаря. Ибсен  неплохо управлялся  со всеми  этими  аптечными  склянками  с латинскими названиями, с весами,  Но он не был похож на средневекового аптекаря или алхимика, которому суждено было провести жизнь   среди банок и  сосудов из желтого матового стекла, ступок для трав.
Рядом с помещением аптеки находилась  дежурная комната.  В ней Хенрик встречал своих друзей. Комната небольшая по размеру, была местом встреч для многих, радикально настроенных молодых людей этого небольшого городка. Они  обсуждали политику, литературу,  иногда готовили себе пунш на кухне. История донесла до нас имена некоторых завсегдатаев комнаты.   Кристофера,  который впоследствии дал биографам описание аптеки.  Уле Карелиус который стал «спонсором»  для издания первой пьесы Ибсена «Катилина» -политической лирики, о древнеримской истории.
Ощутив в себе стремление к литературной деятельности и вдохновлённый революционными событиями, Генрик Ибсен пишет политические стихи и эпиграммы. Хотя своё признание Ибсен первоначально завоевал не столько как драматург, сколько как поэт. Позднее он так напишет о своём первом литературном опыте: «Под шум великих международ¬ных бурь я со своей стороны воевал с маленьким обществом, к которому был прикован волей обстоятельств и житейских условий». В 1849 году в Гримстаде Ибсен пишет свои первые две пье¬сы: «Катилина» и «Норманны». Сюжет трагедии «Катилина» заимствован из истории Древнего Рима, а одноактная пьеса «Норманны» была написана по мотивам древнескандинавских легенд и преданий. Эта пьеса, позднее переименованная в «Бо¬ гатырский курган», была поставлена в театре и имела успех у зрителей, в отличие от первенца — «Катилины», участь кото¬рого была плачевной: её отказался ставить Кристианийский1 театр, и ни один из местных издателей не согласился её опуб¬ ликовать. И только с помощью верного друга Ибсену удалось незначительным тиражом выпустить свою первую пьесу в свет.
Может и хорошо, что «не началась отделка щенка под капитана». А кто бы написал первую пьесу в двадцать лет!  Это ничего, что «Катилина» не имела успеха,  и продано было всего 30 экземпляров. Главное, что созрело решение заниматься литературой и искусством.
Дотошные исследователи жизни Ибсена отмечают, что особенность двух музеев в том, что у них нет фотографий молодого Хенрика. Точнее никаких нет. Впервые он сфотографируется в 30 лет. Обратите внимание, что со всех рисунков и фотографий на вас смотрит привычное лицо в обрамлении седых густых бакенбард. Но Ибсен был молодым человеком. Да и какой он был, Ибсен, в молодые годы. Не всегда же он был толстый коротышка с тросточкой, со свисающими со щек тяжелыми бакенбардами  и с маленькими круглыми очками вместо глаз. Молчат искусствоведы, значит их действительно нет, фотографий.
Музей Ибсена при поддержке еще 2-х организаций, решили сделать необычный проект и пригласил специалиста Харальда Нигорда и профессора анатомии Пера Холкка, которые попытались воссоздать облик юного Хенрика. Проект удался и можно увидеть человека, совершенно не похожего на  зрелого Ибсена. Ничего не предсказывает в этот обычном юноше,  человека с непростым характером,  которым Ибсен прославится в зрелые годы. Явно одно, что искорки веселья в нем мелькали, иначе как бы появились карикатуры на жителей городка.   Сохранилось несколько его рисунков и карикатур, метких и язвительных. Думал ли он, что в свои зрелые годы станет обьектом едких эпиграмм и карикатур.
В 1850 году Ибсен уехал в Христианию с тем, чтобы сдать на аттестат зрелости и приготовиться к университетскому экзамену. Уезжал он без сожаления, оставляя прошлую жизнь ученика. Впереди была новая жизнь. С Телемарком Ибсен расстался навсегда и больше сюда не приезжал.
Шлюзы, между тем заполнились. Рабочие, налегая на нехитрый механизм в виде металлического лома с шестеренкой на конце, открывали деревянные створки ворот. Медленно, они раскрывались, освобождая пароход с таким громким именем из тесной камеры шлюзы. Солидный капитан с погонами, шевроны которых приравнивали его к капитанам дальнего плавания, сдвинул рукоятку машинного телеграфа. За кормой появился бурун от работающего винта. Корпус судна завибрировал и он медленно пошел из шлюза на безмятежную гладь реки. Оставшиеся на пристани туристы  восторженно замахали руками, отплывающие на палубе – отвечали им взаимностью. Я долго смотрел вслед уходящему пароходику носящему гордое имя Ибсена и был благодарен ему, что пусть на не на долго, но прикоснулся к детству и юности великого драматурга, и, кто его знает, может,  посещу  третий музей в Осло, посвященный дальнейшей жизни писателя.
P.S. Так неожиданно, благодаря пароходу-человеку я прикоснулся к  ибсеновской  Норвегии .  Драматург любил родную страну «странною любовью», поэтизировал, мифологизировал ее. Но в то же время презирал ее косность, мещанскую суть, провинциальность. С 1864 года Ибсен живет то в Италии, то в Германии (почти тридцать лет). В 1858 году он женился на дочери приходского священника Сюзанне  До Туресен.  В 1859 году родился их единственный сын Сигурд.  Ибсен всегда ощущал себя странником, он не желал «врастать корнями». Собственный дом появился у него только в 1891 году, по переезду в Христианию (Осло), где Ибсен прожил до самой смерти. В последние годы жизни Ибсен жил довольно одиноко, почти ни с кем не общался, и мало кто рисковал подойти к нему на улице, хотя все узнавали его в лицо и он был знаменитостью и городской достопримечательностью
Умер Ибсен 23 мая 1906 года. Похоронен на центральном кладбище  в Осло,  на почетном месте в «Роще чести». Но могиле всегда лежат цветы.
Праздная публика, посмотрев на подьем судна в шлюзе, стала расходиться. туристы- по своим туристическим тропам, велосипедисты затянув шлемы помчались осваивать велосипедные маршруты. На какое-то время на пристани установилась тишина. Шлюз, в ожидания судна, которое должно было подойти сверху канала, тоже отдыхал. Стих ветер. Верхний плес напоминал застывшее олово. Серо-синяя вода уснула, ей было лень даже набегать на берег. Солнце набирало силу и начинало своими лучами щекотать водную гладь, безмятежно дремлющую. Туман под давлением солнца клубился и забирался под кусты и деревья. Тишина на плесе. В такие минуты хорошо сидится в уютном кресле с чашечкой кофе на открытой террасе. Мысли, подобно стоячей воде, медленно перерабатывают увиденное, стараются структурировать материал. Нужно бы набросать увиденное в записную книжку, но лень. Есть всеоблемлющее русское слово: лепота.
Неожиданно из пелены тумана появилось судно. Словно призрак, появилось оно из воздушного марева. На рубке сверкали начищенные буквы «VIKTORIA». С ними по сиянию соперничал медный колокол. Это шел, строго по расписанию наш транспорт. Почему «VIKTORIA»?  Над кем победа я так и не понял, хотя позже прошел все судно в поисках пояснения, но не нашел. Королев с таким именем в Норвегии не водилось, а британскую – чествовать…зачем. Пришлось довольствоваться своими  умозаключениями, что победа довольно распространенное для судов название. «VIKTORIA» величаво плыла. Да простят меня представители водоплавающих специальностей за такую вольность в трактовке движения судна по воде. Ибо суда, независимо от района плавания, да хоть в пруду, не плавают, суда ходят. Но наше именно плыло, как лебедь. Гордо, величаво. Воды реки его несли, бережно- почтенно. Шлюз был предусмотрительно открыт и «VIKTORIA» грациозно, не задев бортами стены шлюза,  встала. Просто остановилась, опершись на паребрик шлюзовой камеры. Двигатель рокотнул на прощание и стих. Из рубки вышел капитан с такими же роскошными шевронами как ни «HENRIK IBSEN». Расторопная береговая служба сноровисто пришвартовала  судно. Капитан удовлетворенно кивнул и снова ушел в рубку, чтобы через пару минут выйти с чашечкой кофе и, облокотившись о леер,  стал наблюдать за выходом пассажиров.
Тем временем шлюзовая команда занималась своим делом:  та же девица привычно схватилась за длинную рукоятку немудрено механического устройства по открытию заслонки и, напрягшись, повернула ее вдоль металлического полуколеса. Затем, подпрыгнув,  повисла на рукоятки и продавила своим весом рукоять до основания. Послышался шум воды, это сливалась вода из шлюзовой камеры. Судно стало опускаться в глубину шлюза. Делалось это медленно, почти незаметно для глаза. Девица, сделав свое дело, сел на перила пристани и стала  оживленно беседовать с коллегой по обслуживанию шлюза. Это был довольно мускулистый молодой человек, который играючи управлялся со своей работой: он открывал и закрывал створки шлюзовой камера. Тяжелая,  скажем, работа. Нужно примитивным механизмом в виде палки с зубчатым колесом  протащить цепь, тем самым привести в движение шестеренку створки шлюза. Судя по бугрившимся мускулами на спине, нагрузка была неслабая, но парень выполнял свою работу быстро и ловко. Так вот этот, так сказать, джентльмен, спокойно смотрел на повисшую на рукояти коллегу и не делал малейшей попытки помочь ей. Да та и не ждала помощи. Каждый выполнял свою работу. Мы же обратились к капитану, благодушествовавшему с чашечкой кофе, с вопросом о загрузке наших велосипедов. Он понимающе кивнул головой и сказал, чтобы мы привели свой  транспорт ближе к борту, а все остальное сделает команда. Действительно, из двери конторы пристани вышла крепкая, атлетического сложения деваха, и привычно – сноровисто подняла один за другим наши велосипеды и перебросила их через леера верхней палубы. Принимал их…сам капитан. Матрос судна стоял на швартовых и ослаблял их по мере опускания судна в камере шлюза. Оно погрузилось в глубину на три метра. Молодой человек,   в свою очередь, под безразличным взглядом сидящей на  перилах пристани товарки,  сноровисто сделал свое дело: открыл створки шлюза и перед нами, к тому времени погрузившимся на судно, открылся, как бы сказали гидротехники, плес нижнего бьефа. Мы преодолели уровень воды в три метра. Капитан, тронув ручки машинного телеграфа, придал  задремавшей  «VIKTORIA» некоторое ускорение. Она, как послушная лошадка, завибрировав корпусом, привычно взялась за свою работу. Тихо выйдя из камеры, судно не торопилось развивать скорость, давая возможность насладиться пассажирам открывшимся видом. «VIKTORIA»  даже  притормозила на середине нижнего плеса. Пассажиры оживленно переговаривались, кто-то ахал под впечатлением увиденного, щелкали затворы фотоаппаратов.
Водная гладь, вообщем-то, была точь- в точь, как и на верхнем плесе, который мы рассматривали только что. Но солнце набирало силу и разогревало остывшую за ночь водную поверхность,   и та оживала. Нет –нет да и появится язвочка на ровной воде. Это проснувшаяся рыба подплывала к поверхности и хватала воздух. Тут же глазастая чайка подлетала и пыталась ухватить любительницу подышать свежим воздухом. Набегающий, легко скользящий по поверхности реки ветер морщил до этого зеркальное отражение белых с красными крышами домов, делая их зыбкими, загадочными. Словно град-Китеж явился из озерной глубины. Впечатление сказки усиливали хозяйственные постройки из бревен на камнях. Словно избушки на курьих ножках высыпали они на берег поглазеть на пробегающие мимо струги. Вообще в Телемарке культ деревянного зодчества. Проезжая по хуторам и городкам этой провинции мы видели постройки, которые перенеслись на картины Николая Рериха, Апполинария Васнецова. Мы их считаем своими, кондово-русскими. Так что вопрос откуда взялась русская земля будет долго будоражить умы историков.
«VIKTORIA», дав возможность насладиться красотами округи, добавила хода и, сделав плавный поворот, мастерски (капитан великолепно знал свое дело) вписалась в узкую расщелину, явно рукотворного ваяния. Щель была настолько узкая, что рукой можно было достать скользкий от влаги гранит. Вспоминаю путеводитель, в котором сжато, говорится, что телемарсккий канал представляет собой череду озер, русел рек, соединенных перемычками, сделанных по велению человеку. А «велели» всего лишь пятьсот человек, которые медленно, но уверенно в течении тридцати лет(!) очередями запускали канал. Попутно на перекатах возникали гидроэлектростанции, дающий ток в общую энергосистему страны. Сформировался водный путь как система к 1892 году. Это была революция в транспортной системе страны. Шутка ли: через фьорды суда проходили с пролива Скагератт в глубину  материка до Шиена. Там происходила перевалка грузов с морских судов на речные барки, построенные в соответствии с габаритами шлюзовых камер и по созданному каналу -105 километров до Далена.  Затем осуществлялась перегрузка по типу « судно-вагон» и грузы шли в глубь страны. Правда, все это в глубоком прошлом, но память благодарности каналу выражен в премии.
Не знаю как у других, но у меня на судах всегда пробуждается чувство голода. И у моих сотоварищей по маршруте, вероятно, было тоже самое ощущение. Посему, спустившись в уютный, старомодный салон,  украшенный портретами королей и самого судна, заказали по роскошному бутерброду с кофием.
В это время  «VIKTORIA», подошла к самому интересному месту канала, в котором сосредоточено пять шлюзов и перепад воды между верхним и нижним уровнями составлял двадцать два метра. Мы насмотрелись на слаженную работу шлюзовой бригады по ручному управлению шлюзов и созерцали снизу поднимающуюся заслонку, дающую простор застоявшейся воде, которая с шумом вырывалась, поднимая облака воздушной пыли.
Старушка   «VIKTORIA» в очередной раз по старчески охая,  погружалась вниз, чтобы при открытии створок медленно перебраться в другую камеру и так пять раз. Мы давно расправились с бутербродами,  насмотрелись на перепады высот и благодушествовали.  Но вот открылись створки последнего шлюза и   «VIKTORIA», вздохнув, выплыла ( опять выплыла, а не вышла!) на нижний бьеф, преодолев высоту двадцать два метра. До нашей, последней для нас пристани, оставалось совсем немного времени и мы  засобирались на верх, на палубу.
Перед нами последний шлюз нашей конечной пристани «SRIEN». Выгружены велосипеды и мы, помахав руками дружелюбной команде   «VIKTORIA», занялись своим транспортом. Нас ждал…обратный переход  в 14 километров на велосипедах к месту нашего отплытия.
Мы не смогли проехать  мимо великолепного особняка, подковой раскинувшегося на возвышенности над каналом. Это была реставрируемая усадьба Нильса  Аола, королевского камергера, члена кабинета министров восемнадцатого века. Затем налегли на педали и углубились в лес, который синел неподалеку.
Велосипедный маршрут пролегал вдоль канала,  и мы могли рассмотреть со стороны канал с двигающимися там судами.  Для лучшего осмотра на каждом шлюзе  устроены смотровые площадки. Затем веломаршрут сделал изгиб и мы, преодолев затяжной подьем,  оказались в сельской Норвегии. Вокруг расстилались пшеничные поля. Их убирали небольшие комбайны. Своей очередь уборки дожидались поля овса. Рядом зеленели пастбища, на которых не спеша, в развалку, фланировали дебелые коровы. Они, при нашем приближении, прекращали жевать и подолгу стояли у обочины, провожая нас тягучими взглядами. Периодически, в березовом окружении, возникали добротные дома.  В глазах возникал триколор: зелень безукоризненного газона, белизна свежевыкрашенных домов и краснота черепиц. Они были разные, эти сельские постройки. Некоторым, судя по почерневшим бревнам, было немало лет. Мы уже знали, что  провинция Телемарк является поставщиком самобытных строений сельского типа для музея деревянного зодчества в Осло.
«-Здесь русский дух, здесь Русью пахнет» - хотелось воскликнуть возле избушек на куриных ножках.  Неизвестные зодчие явно любили свое дело, если не жалея времени, терпеливо из стен деревянного сруба, идущих вниз к земле,  полукругом вырезали опоры, которые были поставлены на камни. Чем вам не куриная нога. Не хотелось отрывать взор от самодельной деревянной утвари, развешанной по стене и расставленной по полкам.
От  этих картин веяло спокойствием, благополучием… Повздыхав по российским весям, мы нажимали на педали и ехали дальше. Преодолев все подьемы,  где пешком, где вползая на велосипедах, закончили  поход  в точке прибытия. Постояли на пристани, вглядываясь в безмятежную водную гладь, втайне налеясь, что снова появятся круизные пароходики, снова зажурчит вода в шлюзе, стремясь заполнить его. Но было тихо. Даже туристы и те разбрелись по своим маршрутам. Сказка закончилась.



Норвежский репортаж
Скандинавское небо
Дорога
Дорога на Телемарк
 Заметки в пути
 Рьюкон




Скандинавское небо
Снова полет, снова скандинавские авиалинии. С фюзеляжа на меня, приветливо улыбаясь, смотрит Тур Хейердал.  С соседнего борта- задумчивый Эдвард Григ. Молодцы скандинавы: создали собственный имидж, называя самолеты именами великих людей Норвегии. Я уже летал «на»  Хансе Кристиане Андерсене, философе Генрике Ибсене. Видел Бьернсона Бьернсона. Не могу встретить Хенрика Вергеланда, но, думаю, еще все впереди.
За иллюминатором теперь уже привычная картина: море, застывшее, словно ребристое стекло бутылочного цвета. Запечатанное берегами бухты оно не шевельнется, дополняя иллюзию неподвижности художественного литья.
Облака, толкаются, налетают друг на друга, словно овцы на горном склоне. В просветах видны горы. Удушающий всех жарой август сделал свое дело: горы имеют ржавый оттенок, а сохранившаяся зелень агрессивно-желтая. Это фонируют выносливое каратовое дерево и королева Средиземноморья-олива.
Под нами Греция  с  архипелагом островов. Словно причудливые пятна разлитой жидкости, расползлись они по морю. Впереди Европа.
Появились города, напоминающие конструкции из лего. Застывшие, словно покрылись льдом, озера. Неподвижные реки. Замысловатый калейдоскоп пашен, словно карта,  составленная на биолого-почвенном факультете.
Самолет, миролюбиво гудя турбинами, мчался на вывсоте лесять тысяч метров, делая скорость самолета невидимой. В окна назойливо лезли лучи незаходящего солнца. Все, можно опустить шторкеку и вздремнуть.
Разорвалось плотное, набитое белой ватой облаков, воздушное пространство, в котором мы безмятежно пролетели четыре часа, взлетев с солнечного Кипра. Скандинавские пилоты, парни лихие: они ни со взлетом, ни с посадкой не затягивают. Если взлет, то такой, что нос самолета угрожающе поднимется вверх, и ты вдавливаешься в кресло. Вниз - словно камень из пращи летит самолет на встречу с пока еще негостеприимной землей. В иллюминатор смотреть пропадает всякое желание. Лучше прикрыть глаза и на всякий случай прочитать про себя «Отче наш…». Не вслух, не нужно вгонять в шок рядом сидящих. Но, похоже, у тех такое же состояние. Все-таки воздух –это удел единиц, для остальных-вынужденное пребывание. Несмотря на резкое падение, посадка была мягкой, и пассажиры вздохнули с облегчением окончания полета. Вдох - он интернационален, перевода не требует. Вдохнули и выдохнули. Все понятно: человеку стало легче. Дежурно похлопали, отдавая дань уважения мастерству пилотов, и выходим из самолета. Можно и на небо посмотреть без опаски.
Скандинавское небо. Оно сейчас холодное и цветом под стать осеннему времени: гранитное. Ветер, как заботливый дворник,  гонит за горизонт обрывки серых грязноватых облаков, но небосвод остается по-прежнему непривлекательным. Одним словом поздняя осень. Пропали скромные пастельные краски тундр Финмарка. Облетело, пожухло невысокое разнолестье Буде. Потемнели, набрякнув сыростью, леса вокруг Осло.
Небо  Скандинавии  часто бывает низким, и на гербе Норвегии следовало бы изобразить  косой дождь на лезвие боевого топора, зажатого в лапах льва святого Олафа. Это было бы  символом национальной погоды.
Дожди частые гости. Это обьясняется, что горные вершины  «задерживают» облака и пока те не прольют свои запасы и не уйдут ввысь, они не смогут преодолеть  препятствие. Иногда они зависают надолго, и тогда жди непогоды на несколько дней.  Норвежцы, в отличие от нас не сидят дома. Они будут гулять в любую погоду. Была бы подходящая одежда. Норвежцы – философы сами по себе и прогулки под дождем утверждают их в этом. Они, как японцы, любят созерцать. Вы сможете их увидеть в пасмурный день на берегу фьорда. Краски теряют яркость, скалы не блестят, а стоят матовыми. Вода свинцового цвета тяжело и неохотно  бьется о колени скал. Это северная красота и любоваться ею может только северный человек.

Дорога
На лобовое стекло, изрытое оспинами влаги, стремительно надвигалось серое полотно дороги. Редкие машины освещали встречную полосу и снова только высвечивали, показывая обочину рубиновые огни ограничителей. На трассе никого. Время позднее. Но водитель строго придерживается требований ограничительных знаков. Восемьдесят километров, значит восемьдесят километров. Нарушишь- штрафыыы! Лучше не нарушать, одним словом. По обочине дороги дома. Некоторые настолько близко подходят к дороге, что при желании можно заглянуть в окно, тем более, что занавесками норвежцы себя не обременяют и освещением себя не ограничивают.
Средний класс, мечта любого правительства, любой страны. Это стабильность, порядок в стране. В Норвегии он наиболее многочисленный. Норвежское правительство неустанно заботится о нем, несмотря на высокие налоги и уровень жизни. Все учитывается в зарплате. Не устаю поражаться мудрости короля Харальда V и королевы Сони совокупно с их стортингом. Они в свое время не вступили в ЕЭС, создали фонд будущих поколений и много других полезных вещей. Король ХаральдV взошел на престол после кончины своего отца, короля Улафа V, 17 января 1991 года. Подобно своему отцу и своему деду, королю Хокону VII,  он принял девиз "Все для Норвегии".
«Для человека в моем положении очень важно знать свой народ, знать, что его беспокоит, знать, что происходит в массах» - заявил Харальд, вступая на престол.  Он Воспитан, чтобы быть королем.
Присяга на верность Конституции в качестве Короля принесена 21 января 1991 года. Я понимаю, почему норвежцы в 1905 году проголосовали за монархию подавляющим, если не сказать, абсолютным большинством. Король, это король. Это вам не временщики - президенты.
Мы выехали в пригороды Осло. Не в те пригороды, где стоят многоэтажки, их тоже хватает, а именно в те, в которых сейчас спит, набираясь сил к завтрашнему дню этот самый средний класс. Уличное освещение неяркое, в окнах горят ночники. Архитектура домов самая разнообразная с учетом кошельков владельцев. Но чистота одинаковая везде и у домов, и у дорог.
Я устал вздыхать. У меня в Норвегии всегда портится настроение и тысячи «Почему?» роятся в моей голове. Я уже …ну если не совсем старый (да еще по норвежским меркам!) человек, но  с позиции прожитых лет могу и умею сравнивать. Без пристрастий и эмоций. И все чаще мне на ум приходят слова Тютчева: «Умом Россию не понять…». Ее действительно не понять! Что нам нужно! Что нам еще нужно сделать, чтобы хоть как-то приблизиться к уровню и качеству жизни…да не Норвегии. Это запредельно, это иллюзия.  Хотя бы к среднестатистической западной стране.
Приехали. Середина ночи. Спать. Спать. Завтра будет утро. Утро в любимой нами Норвегии.
Утро встретило нас слезами. Плакало все: серое небо сыпало мелкой моросью. С поникших березовых ветвей стекали дождевые слезы.  Они монотонно- грустно капали в темные зеркала луж. Клены роняли скукоженые листья.  Только щетка елей на ближайшей горе стояла как строй безмолвных рыцарей. Лохмы облаков цеплялись за верхушки-копья и рвались освободиться от неожиданного плена. Рвались, оставляя лохмотья на колючих лапах.  Дождинки тщетно пытались зацепиться за глянцевую хвою. Безуспешно: оставляя серебристый след, они, словно по трамплину скатывались с еловой лапы. Дождь. Монотонный тягучий, словно губка он обволакивал дома, столпившиеся у подножия горы.
  Облака летели с северо-запада, но не по прямой, а закручиваясь вокруг некоего центра. Это был разрыв  освещенный ярким солнцем  в покрывале туч. Края этого разрыва были похожи на куски ослепительно-белой ваты, вырвавшейся из дыры темно-серого одеяла. При всем этом, солнца видно не было, оно скрывалось за непроницаемыми, наполненными водой облаками. Скорость движения облаков была очень велика и ветер, прижатый ими к земле, добавлял этому движению отчаянную бесшабашность.
Как только прорвавшиеся солнечные лучи схлестнулись со струями продолжавшегося ливня, двойная, яркая радуга начала расти в воздухе. Но удивительным было не яркость цвета, не то что радуга была двойной, а то, что обе радуги «росли» из одной точки, они были похожи на дерево, расщепившееся на два ствола. Немного привыкнув к новому зрелищу, я обернулся, чтобы посмотреть на место солнечного вторжения. Черное небо уже в нескольких местах было разрезано лучами солнца, они были очень отчетливо видны в темном пространстве между небом и землей. Надо мною же продолжала нависать непроглядная мгла.

Дорога на Телемарк
Предисловие
Телемарк - одна из провинций Норвегии, расположена  в юго-западной части страны. Но большинству читателей, если они не знакомы с горнолыжным спортом, эта территория ничего не скажет. Хотя она достаточно интересна для любителей старины. Там, что ни дом, то кладезь народного творчества. Почти в каждом доме можно найти мебель ручной работы, и не просто мебель, а вещи, которые могут занять достойное место в краеведческом музее. Если говорить о мебели, то она будет обязательно резной и расписанной национальными орнаментами в стиле русемалинг. Рассматривая кондовые бревенчатые срубы, положенные на огромные камни валуны, невольно задумываешься « откуда взялась русская земля».
Но при слове «Телемарк» почитатели горнолыжного спорта вздрогнут. И не мудрено. Это фюльке, родина горнолыжного спорта.
Жители провинции Telemark славились своим умением спускаться с гор на лыжах. Никто в мире, кроме них, не катался на лыжах для развлечения. В то время трехметровые лыжи являлись только средством передвижения. Но чем еще заниматься простым крестьянам во время долгой и снежной зимы? Долина Telemark окружена высокими горами. Вот с них  они катались в свое удовольствие. Высшей доблестью считалось сигануть с крыши или перепрыгнуть через телегу с хворостом. Но история горнолыжнгого спорта, как и история самой провинции немыслима без национального героя, уроженца этих мест Сондре Норхайма.
В 1888 норвежский исследователь Фритьоф Нансен и его товарищи стали первыми людьми, которые пересекли Гренландию на лыжах. Двумя годами ранее, Нансен написал следующее о лыжниках из Телемарка: «Телемарк - законный дом лыжного спорта. Люди из Телемарка - бесспорно лучшие лыжники нашей страны, и если они ЛУЧШИЕ в нашей стране, я могу без преувеличений сказать что, они ЛУЧШИЕ ВО ВСЕМ МИРЕ!»
Вот в такой район Норвегии (фюльке) мы «навострили лыжи». Что из этого получилось, читать тебе. читатель.
Дорога на Телемарк
Автомашина успешно миновала «пятничные» пробки на выезде из Осло и, постепенно освобождаясь от попутного транспорта, быстро, насколько позволяли знаки-ограначители, пошла на юг. Курс был взят на фюльке Телемарк.
Зеленая пастельная стена обочины дороги неожиданно оборвалась, и перед глазами открылась картина. Остановись мгновение. Мгновению было от чего остановиться. Не скажу сразу, заинтригую.  Мы увидели церковь. Если бы мне показали ее фотографию с предложением охарактеризовать , то можно было бы впасть в затруднение. Непосвященный человек, рассмотрев фото сказал, скорее всего, что это храм в Кижи. Северянин, знакомы с побережьем Белого моря назвал бы место ее расположения Варзугой. Но мы были в Норвегии, в местечке Нотоденн. И перед нами стояла протестантская церковь,   хотя сделана она была из дерева в что ни на есть в шатровом стиле. Подойдя ближе,  стало понятно, что храм не православной веры. Мало того, что протестантский, он еще типично норвежский. «Почему?»- спросят нетерпеливые. Я со знанием дела отвечу: «Да потому». В этом «Да потому» есть глубинный смысл. Стропила многочисленных скатов крыши заканчивались …драконьими головами. Да, самыми настоящими головами драконов, которые когда-то венчали ладьи викингов - драккары. Больше нигде вы не встретите таких отклонений от церковных канонов. Викинги были парнями крепко языческой веры, и переходить в христианство не желали. Ну не желали и все тут. Они верили в Валгалу, где их ожидали всяческие приятности. Главное погибнуть с мечом в руке и успеть прокричать: «Один!». И все, никаких условностей и обязанностей, которые несли с собой христианские миссионеры.  Нужно сказать, насаждение христианства в Норвегии мало чем отличалось от внедрения православия на Руси. Если киевский князь Владимир Красное солнышко проблему крещения решил  с помощью дружинников, загнав киевлян в Днепр креститься, то конунг Олав Харальдсон  собрав вождей на тинге, насколько мог викинг вежливо, обьяснил, что если кто не примет христианство, тому отрубят голову. Просто и доходчиво. В довершение всей этой акции Владимир - Красное Солнышко приказал протащить на арканах языческих богов Перуна и Свальборга по улицам через весь Киев. После чего утопил идолов в Днепре. Олаф, как скандинав, не был столь эмоционален: он просто осквернил капище бога Тора.
Это были первые шаги. Викинги креститься  крестились, но поклоняться своим богам  не забывали. Священники, особенно католические монахи, которые в большом количестве разошлись по Европе, люди были смышленые. Они видели тягу викингов к своим символам: драконам, мечам. Они внесли дополнения в символику  церкви. То есть поправили каноны в пользу жаждущих, оставив в оформлении храмов  драконьи головы без которых викинг не викинг. Меч тоже заслуженно занял свою нишу. И вопрос был решен: на католических храмах появились драконьи головы. Лояльно они отнеслись оставили и к древним  рунам с высказываниями древних богов.
  Позднее, в эпоху протестантизма католический крест увенчали флюгеры. Так на кресте этой церкви весело крутился петушок. Он меня особенно впечатлил. Можете представить на храме Христа спасителя  развеселого петушка? Я - нет.
Мы прочитали ознакомительный  текст на доске и в почтении замолчали. Эта уникальная деревянная церковь с тройным нефом является одним из немногих исторических памятников такого типа, сохранившихся до наших дней. Подобные храмы строились из древесины, в основном, в Северной Европе.  Архитектурный стиль, присущ культуре викингов, но сочетается в них с  более новыми христианскими традициями. И эти церкви,  чисто норвежского стиля, называют ставкирками, то есть «мачтовыми (каркасными) деревянными церквами». Думаю, что не удивительно. Раньше скандинавские плотники строили корабли - драккары,   они  и принесли свои традиции в архитектуру:  начали строить мачтовые церкви. Характерной чертой такой церкви  является высокая мачта посредине для поддержки остроконечной крыши и подкоса стен. (отсюда название «мачтовые церкви»). Если рассматривать чертеж здания, то вас поразит  сходство каркаса церкви (отсюда каркасная) с корпусом судна. Это вновь напоминает о себе морская нация.  Как  корабли имеют корпусный набор, так и ставкирки, в своей основе лежат на  каркасе из бревен. И   опорный столб, который  врыт посредине храма, словно мачта,  поддерживает церковную башню. А чтобы в условиях норвежской влажности дерево не испортилось — его, как и корабли, просмаливали. на этом корабельные традиции не закончились. Главное зал храма называется нефом, что означает помещение корабля. Сейчас, для пущей сохранности, как в старину, церковь покрывают слоем дегтя.
Все эти предохранительные меры позволили сохраниться около 30 процентов оригинальной деревянной конструкции. Древесина, из которой строили храм, была, вероятно, отменного качества, если дожила до наших дней. Нехитрый подсчет позволяет сказать, что ей уже более 900 лет.
Ставкирку в Хеддале, перед которой мы стояли в молчаливом почтении,  называют «великим готическим деревянным собором», и посетители имеют шанс убедиться, что название это очень верное. Архитектурный стиль ставкирки в Хеддале совершенно неповторим.   Не одни мы стояли, задрав головы, рассматривая это чудо деревянного зодчества. Здание скорее походит на сказочный деревянный дворец из суровых северных сказок, чем на действующую лютеранскую церковь. Все строение состоит из четырех ярусов пирамидальной формы, причудливо  соединенных между собой. Верхнюю часть храма венчает купол с крестом.
Точная дата постройки этой каркасной церкви неизвестна, но историки предполагают, что здание появилось в XI-м и XII-м столетиях. Руническое письмо в интерьерах церкви датируется 1242 годом – именно тогда деревянная гордость Хеддала  была освящена в честь своей небесной покровительницы  Девы Марии.
Ставкирки, а их в Норвегии не так много, 28,  являются таким же символом этой страны как горы, фьорды, тролли или «Пер Гюнт» Грига. Вид этих древних церквей, стоящих сотни лет, в естественном окружении гор и лесов, оставляет незабываемое, какое-то светлое ощущение единения человека и природы
Двери храма гостеприимно открыты. Возле него стоят люди в национальных костюмах. Наверняка какой-то праздник. Может конфирмация, может свадьба. Нарядные костюмы смотрятся яркими цветами на зеленом, аккуратно подстриженном газоне. Ловлю себя на мысли, что я им  завидую. Я тоже хотел бы жениться в национальном костюме, а рядом бы стояла невеста в русском платье. Но где они наши «бюнады»…
Кладбище - тихая светлая память ушедшим. Надгробные плиты не попирают землю, не оскорбляют ее своей надменностью. Камни вырастают из земли, органично сливаясь с ней. Это очень старый погост.
Остановись, забудь о времени. Забудь, что рядом автобан и потоком идут машины. Пройди между тронутых коррозией времени надгробных камней. Прочитай едва различимые надписи. Присаживаюсь и рассматриваю вросшую в землю чугунную плиту. Кто  ты, Бьерн Налвордсен, упокоившийся здесь в 1832 году. Родился в 1768 году. Он прожил большую для тех времен жизнь. Может быть, он был  военным человеком, так как на плите выступает барельеф двух перекрещенных пушек. Наверняка служил в шведской армии. Плита не заросла травой,  ухожена. Как знать, может, живут на земле его потомки и гордятся своим пращуром.
С сожалением,  шли мы к машине. Казалось, что мы оставляем что-то близкое для себя, бесконечно дорогое. А петушок  весело вращался над куполом храма, олицетворяя собой жизнь и вечность.
На обочинах толпились прозрачные, светлые от солнца рощи. От белизны стволов резало глаза. «Не здесь ли совершенствовал свое мастерство художник Куинджи, непревзойденный мастер света». – подумалось мне. Не встречал я в России такой яркой свежести и белизны.
  Словно для отдыха глаз, за белоснежными стволами  развернулись ярко – зеленые поля, на которых в беспорядке разбросаны комочки ваты. Чуть слышно плывет перезвон овечьих колокольчиков. Это овцы. Их сменили пастбища, по которым бродили черно-белые коровы. Они, меланхолично жуя жвачку, равнодушно уставились на дорогу, не обращая внимания на машины.
Проехали мост через бурную, искрящуюся в лучах солнца, речку. Сразу вспомнилась песня Городницкого: «Все перекаты , да перекаты…». Да в Норвегии на реках сплошные перекаты и водопады. И вообще Создатель наградил Норвегию пресной водой. Она сочится из  мха, слезится по скалам, ручьями вырывается из-под камней. Все это сливается в ручейки, ручьи и бежит, неугомонно тарахтя свою нескончаемую песню. Бежит, чтобы влиться в озеро, фьорд и там слиться с их водами.
На бурлящую воду в камнях можно смотреть долго. Она завораживает. Шум не раздражает, в воздухе держится влага. Эти микроскопические капли, как линзы преломляют лучи солнца и повсюду возникают радуги. От зрелища не отвести глаз. Вспоминаем, что нам нужно ехать.
Вверх от дороги, по откосу, теснятся дома. Их много, но они  так стоят,  что никто никому не мешает. При желании можно соседа не видеть. Принцип:  « не навреди» давлеет над строительством  домов, изгородей, дорог. Норвежец житель леса. Он немного язычник. Он не отодвинет  валун, вросший в землю возле дома. Он его сохранит. Норвежец не свалит мешающую при строительстве вековую березу или патриархальную ель. Он все сохранит и будет гордиться нажитостью места. Норвежец не преемлет стандартизации, безликости. Его дом, как правило, отличается от дома соседа не только архитектурой.  Он вносит разнообразие покраской дома, созданием детского домика, обязательного атрибута усадьбы. Поражают размеры окон и их открытость. Нет у них занавесок, а если и есть, то так, для художественного оформления. Много света  днем, вечером дом осветится десятками лампочек, оттеняющих особенности архитектуры. Не оставлены без внимания дорожки, заботливо выложенные плиткой или диким камнем. Светильники выглядывают из кустов, светятся на газонах, создавая неповторимую игру света и теней. « Здесь живет сказка», - подумалось мне.
Чем выше мы забираемся в верх к плоскогорью, тем суровее природа. Недавно солнечная с приветливыми рощами и полями с пасущимися коровами и, овцами, она словно потемнела ликом, стала суровее. Небо посинело, смотрело на землю не так весело. Скорее строго. Появились древние ели. Словно рыцари шлемами, уперлись они  верхушками в синюю высь и тянулись к тебе замшелыми лапами. Из мха высовываются гранитные лбы валунов. Это предостережение для водителя смотреть на дорогу. На свободных местах ютятся исковерканные, покореженные зимними злыми ветрами, березы. Кажется что ты в заполярье. Ан нет. Ты в центральной Норвегии, только приближаешься к плато. Всюду мхи, лишайники. Здесь иной мир. Мир тишины и посвиста ветра.   Раздается трель ручья, слышится приглушенный рокот водопадов. Он выбросил очередной сполох белых брызг и заурчал что-то непонятное на древнем языке троллей. Склоны гор сочатся водой. Болота отливают ржавчиной сухой травы.  Лес, бескрайний и дикий, оставил в скандинавах свой след, и они стали частью этой природы. Норвежцы любят лес таким, какой он есть, — сильным и мрачным.  Вековые ели  трясут метровыми бородами лишайников, сосны рвутся из лесной тесноты  ввысь. 
Появились дома. Они отличаются от тех, что на подошве плато. Это бревенчатые, приземистые, многие с земляными покатыми крышами. Окна небольшие, в частых переплетах. У подножия горы свернулось калачиком озеро и поблескивает хитрым глазом. Тролиный край. Того и жди, что появится обольстительная  хюльдра с тщательно спрятанным хвостом. Ничего не поделаешь, хоть и сказочное существо, а тянет ее к людям. Другое дело тролль. Вредности немеряно. Нет большего желания затащить напакостить человеку, а то и умыкнуть в пещеру.
В этих краях все немного кительсены. Здесь культ троллей, хюльдр, ниссенов. Норвежец не преемлет себя без троллей. «Мудростью земли» - так он называет эти существа.     Живут тролли в основном в горах и лесах Норвегии, хотя встречаются  и в Швеции, но их никогда не бывает в Дании. Как писал классик норвежской литератры Бьёрнстьерне Бьёрнссон, «Тролли в Дании не уживаются. Случается, конечно, время от времени какому-нибудь троллю перейти вброд море и окинуть взором безлесные, озаренные солнцем датские земли. Но покачает он своими многочисленными головами - и снова переходит вброд море, вскипающее пеной под его тяжелыми шагами. Он возвращается в Норвегию, потому что там - его родина». Одна такая цитата национальной гордости Норвегии заменяет тучи различных рассуждения и трактатов о лидере нечистой силы в в эпосе страны фьордов.
И, действительно, одного взгляда на эту землю достаточно, чтобы не сомневаться: здесь живут легендарные тролли. Зеленые леса взбираются на скалы, реки прыгают по камням, повсюду первобытно пасутся олени и овцы. Тучи птиц перекрикивают грохот водопадов. Горы,  одновременно мрачны и красивы. Ощущаешь себя слабым человечком, попавшим в древнюю могучую сказку. Вот-вот из-под валуна выскочит с колдовским улюлюканьем нечесаное страшилище.
Словно гигант-ютулл широким жестом разбросал полные пригорошни камней по склонам. Камни поседели от времени, вросли в землю, покрылись лишайниками. Из них синее глазом выглядывает кокетливая черника, рядом спрятавшись за начинающий желтеть листок, рдеет капелька брусники.
Осень не замедлила напомнить о себе мелким дождем. По  вершинам гор  поползла белесая  облачность. Вершины тут же укутались в нее как в вату и слились с серым небосводом. Эта серая кипень медленно поползла с гор, заволакивая склоны и добираясь до подошвы. Первыми в тумане скрылись болотные впадины. Курясь, словно в них заливали кипяток, они пропали из вида.  Гранитные валуны, поросшие мелким зеленым лишайником, еще долго виднелись сквозь туман мороси, но скоро и они пропали. Окна в доме запотели как в бане. Дым от камина прижимался к крыше, покрытой традиционным норвежским методом. Крыша дома засыпана землей, которая   проросла травой.  Старые дома могут похвастать даже березками на скатах.  Рядом с домами стоят постройки, мимо которых нельзя пройти, настолько они самобытны. Глядя на эти помещения, что-то просыпается на генном уровне, и ты остановишься возле такого амбара или другой постройки. Вот откуда взялись «Избушки на курьих ножках»! Рубленый из бревен сруб стоит на  крепких ногах, опирающихся  на гранитные валуны. К небольшой двери из валунов сделаны ступеньки. Вот вам и жилище бабы-Яги. Возникает сомнение, что «Избушки на курьих ножках» зародились на Руси. Не пришли ли они вместе с Рюриком из соседней Скандинавии.
Впечатление усилится, когда будем гулять по музею деревянного зодчества. На луг свезли деревянные строения фюльке Телемарк.  Избы, крытые для гидроизоляции берестой и засыпанные землей,  некоторые покрыты  знакомой дранкой.  Амбары на валунах. Низенькие, о три венца, баньки. Все пришло как из русской сказки. Только это не декорации из сказки «Берендеевка». В них жили реальные люди. Их немыми свидетелями застыли резные сани с кокетливо изогнутыми спинками. В сенях теснятся деревянные бочата, берестяные кузова. На стенах висят лыжи. Этот бесспорный культ, принадлежащий зимней нации. Наш  эпос пришел с  скандинавского Севера. Вся беда русского человека в том, что он вобрал в себя столько народов и народностей, что растворился в них. Норвежец он целостен. Он свято хранит свой язык, свой эпос. А уж сказки! Это национальное достояние страны.
Скандинавы любят сказки. Сказки отвечают им тем же. Сказки любят взрослые и дети, поэтому в каждом доме стоят томики любимых сказок. Сказки разные: народные и литературные, то есть сказки писателей прошлого, современные сказки. Все они уживаются на одной полке. Не зря кто-то из скандинавов сказал, что сказка это душа народа, самовыражение народа, его помыслы. Сказки и легенды, предания, обрядовые стихи и песни передавались из уст в уста, из поколения в поколение.
Маленькие норвежцы, едва научившись читать, берут с полки красочные томики, на страницах которых их ожидает встреча со множеством занятных персонажей — крошка скрипач Фрикк, придурковатый Губранд с косогоров, страшный с виду, но глупый тролль, которого легко перехитрить, и многие, многие другие навсегда становятся их добрыми знакомцами.
Подрастая, дети еще не раз возвращаются к этим книжкам, и, даже став взрослыми, они готовы вновь, как в детстве, приобщиться к удивительному миру, созданному фантазией народа.
 Сказки — это одновременно и детство народа и его зрелость. Именно поэтому их наивность философична, а мудрость свободна от зауми, не тяжела и не громоздка. В сказках зашифрован генокод нации, в них спрятано "устройство" ее души.
Народный дух жив, пока мы помним свои сказки и узнаем в них себя. И не удивительно, что собиратели "преданий старины глубокой" становились народными любимцами.
Долго стою перед этими шедеврами деревянного зодчества, пока вечерняя изморозь не забралась через одежду. Стало  холодно. Скорее в дом. От одного внутреннего интерьера становится тепло. Для своих домов в горах (их не поворачивается язык назвать дачами) норвежцы используют дерево. Что может быть «теплее» для глаза, чем гладкооструганная стена.  Разозжен камин. Березовые поленья не заставляют долго ждать и разгораются, ярко, с веселым треском. Пламя, воодушевленными успехом, становится сильнее и вот уже полощется ярким знаменем за стеклами. Потянуло теплом. Садишься в уютное деревянное кресло, протягиваешь ноги к  огню и цепенеешь.
За окном быстро темнеет. Зажигаются свечи. Они везде. Замелькали по стенам тени, причудливые загадочные.  Становится уютно как в разношенном ботинке. А если в руке бокал красного вина! Неспешная беседа и незаметно подкрадывается дрема. Как спится в таком доме!
Утро, заморозки. Белесая изморозь ползет по горам. Крыша дома отливает серебром. Вчерашние грибы, стоявшие в горделивой  позе «Сьешь меня» скукожились, поникли еще вчера яркими шляпками. На лужах хрусткая ледяная пленка. На листьях кружево из ледяных хрусталиков. И все переливается разноцветными огнями в лучах  солнца.
И снова в горы. Перевал меняется другим. Солнце из светлого доброго ярилы превращается в холодное равнодушное светило. Хотя это не Заполярье, просто мы уходим от уровня моря почти на километр выше. Здесь в высоких горах  плато Хадангер рождается ощущение полета. Возможно, причиной тому уходящие за облака вершины окрестных гор: кажется, небо стало ближе, и ты паришь над  ними. Но возникают и другие ощущения. Когда смотришь на складки гор, их выступы и провалы, то невольно фантазия видит в них скалящиеся гримасы. Да это же горные тролли! Тролли, застывшие в камнях навечно. Их  в камень превратило солнце.
Города в пути
Аскер
  Коммуна в фюльке является частью исторической области Вик. Административный центр муниципалитета — деревня Аскер. Аскер был создан как муниципалитет с 1 января 1838года. Муниципалитет назван в честь старой фермы Asker, так как здесь была построена первая церковь.  Старонорвежское название Askar  означает «ясень». Хотя Аскер является сельским муниципальным образованием, расширение Осло привело к его становлению богатым пригородом. Таким образом, многочисленные знаменитости в настоящее время проживают в этом районе. Аскер является вторым богатейшим муниципалитетом в Норвегии.  Вообщем-то и все, можно было бы сказать о этом месте.. Но, есть одно но, что заставляет любознательного туриста посетить Аскер.
На местной верфи была   построена шхуна «Мод». Корабль   построен специально для экспедиции Амундсена и должен был плыть через Северо-восточный проход, известный нам как Северный морской путь. Сейчас от верфи ничего не осталось, кроме здания управления и хорошо сохранившегося помещения для игры  кегельбан. Рабочие, уставшие после трудового дня,  не отказывали себе в удовольствии   погонять шары  не тратя время на поездку в город. Муниципалитет Аскера поступил мудро и  в этом месте разместил музей водного хозяйства.  Наряду с показом старых моделей катеров и лодок показано водное хозяйство города, элементы гидрологии, гидрографии. В подвале оборудованы великолепные мастерские, в которых посетители за символичную плату могут попробовать свои силы в судомоделизме. Контора  старой судоверфи  была закрыта. Заглядывание в окна ничего не дало для познавания создания шхуны. А табличка у входа поделилась информацией, что после закрытия судоверфи здесь долгие годы размещалась булочная.
В 1908 году Амундсен принял решение совершить пятилетний дрейф в паковых льдах от Берингова пролива до Шпицбергена с целью достижения Северного полюса, для чего ему была передана шхуна «Фрам». Прежде подобный дрейф был совершён Нансеном в 1893—1896 годах. Но покорение Северного полюса ждало своего часа   и Амундсен планировал начать экспедицию в 1910 году.   Но он опоздал. Его обошли сразу двое полярных исследователей. Удар был велик, но не таков человек Амундсен, чтобы сдаться и опустить руки. Дезинформируя весь мир, он ушел на «Фраме» якобы в северные широты, сам же отправился в Антарктику. «Фрам», выдержав две экспедиции вАрктике и одну в Антарктике, а также кругосветное плавание, был сильно изношен. Вдобавок, он являлся государственной собственностью, и по этой причине правительство могло вмешиваться в исследовательские планы Амундсена. Решив стать первым человеком, покорившим оба полюса планеты, Амундсен принял решение строить собственное судно. Руал Амундсен предпочел заказать собственный полярный корабль в Аскере, у судостроителя Кристиана Енсена.
До самого спуска корабля со стапелей общественность  пытается угадать его название. Газеты делают ставку на «Бетти» — в честь  няньки полярника, до сих пор живущей во флигеле Ураниенборга. Первое судно Амундсена носило старинное норвежское женское имя «Йоа», однако это название оно получило раньше, чем перешло к  полярнику. А какая еще женщина была в жизни Руала Амундсена, к которой он относился с теплом, если не Бетти. Нет, полярник не был женоненавистником, как пытаются выставить его ретивые исследователи. У него были женщины,  и они занимали в его жизни значительную часть. Любопытных отправляю к биографии Амундсена, написанную талантливым писателем Туром Буманном-Ларсеном, а сами продолжим знакомство со строительством шхуны «Мод».  Полярник славился своей скрытой жизнью и его действия подчастую были неожиданностью для всех. И в выборе имени  он обошел всех любопытных.
«У полярного путешественника нашлась идея получше. 2 июня ему пришел ответ из дворца: «Королева с радостью дает согласие на Ваше предложение». –  сообщает Хокон Rex».-  Итак, корабль будет называться «Мод» — и женским именем, и патриотично».
Судно строилось на личные средства Амундсена по чертежам «Фрама». Был учтён опыт предыдущих экспедиций: уменьшен размер команды до 9 человек (каждый имел индивидуальную каюту), предусмотрены отдельные помещения для мастерской и лаборатории, наличие  гидросамолёта и радиостанции, установленной в 1922 году. Современники называли «Мод» яхтой.
Спуск на воду прошёл на рассвете 7 июня 1917 года, причём вместо шампанского при церемонии освящения была использована сосулька. В виду финансовых затруднений Амундсена, снаряжение экспедиции было  затруднено. Амундсен был на грани банкротства. К тому же он был мастер портить отношения с людьми и ему, несмотря на известность, банки отказывали в кредите.  Даже провиант пришлось заказывать в США. Неоценимую помощь при этом оказали американский миллионер Линкольн Эллсворт  и Фритьоф Нансен — тогдашний посол Норвегии в США. Большую часть оборудования и даже мебель для жилых помещений пришлось демонтировать с «Фрама». Современники говорят, что когда «Фрам готовили для музея, то возникли проблемы с определенными частями. Они были установлены на шхуне «Мод».
Шхуне «Мод» под управлением  Руаля Амундсена и Оскара Вистинга, суждено было   совершить плавание Северо-Восточным проходом(1918—1920годах ) и дрейф в Восточно-Сибирском море (1922—1925годах). Этим походом Амудсен должен был замкнуть кругосветное кольцо в полярных широтах. Бриллиантом в этом кольце, несомненно, должен быть Северный полюс. Амундсен не терял тщеславных надежд стукнуть ногой мо макушке мира, хотя и опоздал с его открытием.
Трансполярный дрейф не удался. По современным данным, план Амундсена мог стать удачным, если бы дрейф начался от северного побережья Аляски, но не Чукотки. Это сейчас легко говорить, опираясь на современную технику, с помощью которой можно смоделировать что угодно. Не забывай, читатель, что на дворе стоял 1917 год. К тому же фортуна не благоприятствовала Амундсену. Его преследовали неудачи чисто экспедиционного плана, были разрегулированы финансы, да и неприятности на личном фронте тоже радости не приносили. Вообщем жизнь у шхуны оказалась не очень длинной и финиш не очень знаменитый.
В августе 1925 года «Мод» была продана за долги Компании Гудзонова залива. Использовалась в Канаде в качестве судна снабжения, в 1926 году была зажата льдами у деревни Кеймбридж-Бей, где и затонула на мелководье в 1930 году.  Её останки находились в 15 минутах езды от поселения. Правительства Канады и Норвегии в 1990 году обсуждали вопросы снятия судна с отмели и его реставрации, но стоимость проекта помешала его реализации. Но норвежцы  были полны надежд, что рядом с музеем «Фрама» , рядом с шхуной Йов встанет шхуна «Мод». Правительство Норвегии не могло не учесть пожеланий своего народа.
Немного хроники: ОТТАВА, 30 сентября 2016 года.Группа норвежских исследователей смогла поднять со дна канадской Арктики корабль легендарного путешественника Руаля Амундсена.
Судно, получившее название «Мод», затонуло в 1930 году недалеко от поселения Кеймбридж-Бей, которое расположено на южном побережье острова Виктория в арктической канадской территории Нунавут. Сам корабль был спущен на воду в 1917 году и назван в честь Мод Великобританской - королевы Норвегии (правила с 1905 по 1938 гг.).
Знаменитый норвежский исследователь Арктики прошел на нем в ходе экспедиции 1918-1920 гг. Северо-Восточным проходом. В 1925 году судно было продано и до 1926 года использовалось в Канаде для грузовых перевозок, когда было зажато льдами у поселения Кеймбридж-Бей, где спустя четыре года и затонуло.
«Это очень красивый и очень сильный корабль. Мы рады, что сегодня можем видеть «Мод» в очень хорошем состоянии», - заявил участник норвежской исследовательской группы Ян Ванггаард. Он добавил, что его команда работала в этом районе Нунавута в течение последних шести лет. В результате им удалось поднять корабль, установить его на баржу и очистить корпус. "Мод" проведет еще одну зиму в канадской Арктике, после чего его доставят в Норвегию».

Сандвика
Сандвика - пригород Осло, административный центр муниципалитета Берум, губернии Акерсхус. Сандвика получила статус города 4 июля 2003 года. Берум – словно Норвегия в миниатюре, это край зеленых долин, лесов и величествееных горных склонов. Это прекрасное место для рыбалки и всевозможных водных развлечений. Местные пейзажи в свое время вдохновили на создание нескольких картин самого Клода Моне, который гостил в городе в начале 1895 года.
- Ну и что- скажет избалованный турист. –Подумаешь Моне. Может он и прав, этот турист. Ну какое ему дело до Моне. Да не каждый турист может и знать французского живописца.  Но здесь есть изюминка для истинного любителя путешествий.
С Сандвика связано имя   с О;тто Не;йман Кноф Све;рдрупа — норвежский полярный мореплаватель и исследователь. Кавалер Большого креста ордена святого Олафа за исследования Канадского арктического архипелага. Он родился 31.10.1854 года в Биндале, умер 26.11.1930 года в Сандвике, Тем самым привязал свое имя к этому пригороду Осло. В Сандвике стоит памятник  исследователю Арктики.  Я не любитель живописи эмпрессионистов,  и легко бы перенес свое незнание, но если бы я проехал памятник известному полярнику, то, наверняка себе бы не простил. Итак,  я стою перед памятником известному полярному капитану и нет сил отойти от него.
Отто Свердруп. Его имя неотделимо от таких исследователей как Фритьоф Нансен и Раул Амундсен.  На старой эмблеме Норвежского Полярного института, ведущей научной организации королевства Норвегия,  изображены три силуэта знаменитых полярников этой страны – Фритьофа Нансена, Руала Амундсена и Отто Свердрупа. Два первых, благодаря публикациям их трудов, широко известны в нашей стране как среди профессионалов-полярников, так и среди любителей полярной литературы. А вот Отто Свердруп, к сожалению, менее известен. Его почему-то отодвинули в сторону. Его книгу «Под  русским флагом» на русский язык перевели только в 1914 году и в России он остался в памяти как опытный капитанЮ но не отмеченный в эпистолярном жанре. И зря.
«В книге "Под русским флагом" со всей прямотой, стремясь быть предельно точным, не пренебрегая мельчайшими подробностями, Отто Свердруп рассказывает о тяжелом, моментами - смертельно опасном путешествии на русском корабле "Эклипс". Целью путешествия были поиски арктических экспедиций Г.Я. Седова, В.А. Русанова и Г.Л. Брусилова. Благородная задача, поставленная перед командой Свердрупа, нисколько не меркнет от перечисления взятых на борт продуктов, от описания того, как толково и экономно смогли моряки утеплить каюты и камбуз, от рассказа о повадках ездовых собак, от описания комичных черточек, свойственных товарищам Свердрупа по плаванию. Наоборот: знаменитый путешественник выглядит на страницах своих воспоминаний как рачительный хозяин корабля, без заботы и присмотра которого плавание могло бы оказаться бедственным для всех членов команды. Перо Свердрупа безыскусно и правдиво, и в этом - огромное достоинство книги». –такова оценка этой книги.
Практическим результатом экспедиции под руководством Отто Свердрупа стало спасение экипажей кораблей "Таймыр" и "Вайгач", составлявших Гидрографическую экспедицию Северного Ледовитого океана, тоже значившуюся в числе пропавших. С большим теплом отзывается Свердруп о русских моряках, отмечая их силу духа, дисциплинированность и душевность.
Воспоминания Свердрупа в книге дополнены несколькими существенными оригинальными материалами. Во-первых, это открывающая книгу статья профессора В. С. Корякина, рассказывающая о роли Отто Свердрупа в полярных исследованиях. Во-вторых, это дневники доктора Тржмесского - одного из двух русских членов экипажа "Эклипса" и официального представителя российского Гидрографического ведомства. Наконец, к дневникам Тржмесского прилагается статья о нем самом, написанная к.и.н. Н.Кузнецовым.
Благодаря своему сотрудничеству с Нансеном он оказался в своеобразной тени этого великого норвежца, несмотря на собственные значительные заслуги. Для россиян особенно важна роль Свердрупа в работе с российскими полярниками.  Не моя задача сейчас рассказывать о влиянии, да какое там влиянии, помощи легендарного норвежца нашим полярным капитанам. Хочу только сказать, что Отто Сврдрупп,  как полярный капитан,  занимает прочное место в освоении  советской Арктики.
 Крупнейший знаток истории освоения  Советской Арктики В. Ю. Визе  утверждает, что «в 1921 году, опять по приглашению советского правительства, О. Свердруп стоит во главе Карской экспедиции, суда которой в тот год шли под проводкой ледокола „Ленин“».  Правда, позднейшими нашими историками в эту формулировку внесено существенное уточнение: «в качестве начальника экспедиции был приглашен известный полярный деятель, капитан „Фрама“ в знаменитой экспедиции Ф. Нансена, норвежец Отто Свердруп. Его помощником, а фактически руководителем заграничного отряда, являлся опытный советский капитан Иван Эрнестович Рекстин».  Как нетрудно догадаться, имеется в виду Джон Рекстин, командовавший «Соловьем Будимировичем».
В 17 лет начал, как и большинство его сверстников-норвежцев, жизнь моряка дальнего плавания и уже к 1875 году, двадцати лет отроду, стал обладателем капитанского диплома. В те же годы состоялись и его первые встречи с арктическими водами, однако настоящее знакомство с Арктикой произошло на ледяных просторах Гренландии благодаря знакомству с Нансеном. Нужно отметить особую связь судеб всех трех норвежских полярников, изображенных на эмблеме. Свердрупу обязаны своими знаменитыми экспедициями и Нансен, и Амундсен.  Но то же можно сказать и о Свердрупе, который несомненно благодаря Нансену стал, уже будучи зрелой личностью, стал одним из самых успешных полярных исследователей
Отто Нейман Кноф Свердруп (норв. Otto Neumann Knoph Sverdrup; 31 октября 1854, Биндал — 26 ноября 1930, Саннвика) — норвежский полярный мореплаватель и исследователь. Кавалер Большого креста ордена св. Олафа за исследования Канадского арктического архипелага.
Имя Свердрупа носят остров в Карском море, острова в море Линкольна, а также пролив между островами Аксель-Хейберг и Миен.
Отто Свердруп родился в 1854 году в Биндале в Норвегии в крестьянской семье. Второй из десяти детей, его первым учителем был отец. С 10 лет Отто приучали к охоте, своего первого медведя он добыл в 14 лет.
С 17 лет Свердруп занимался морским делом, плавал в Ледовитом океане, получил капитанский диплом в 25 лет. Плавал на североатлантических линиях и в США, свободно владел английским языком. Встреча их не была окутана ореалом таинственности. Можно сказать по-соседски. С Фритьфом Нансеном он познакомился через его брата-адвоката Александра, чья усадьба соседствовала с фермой Свердрупов. Потом была Грендандия.  В возрасте 34 лет Отто вместе с Нансеном впервые в истории пересекли на лыжах остров Гренландия. Первое пересечение ледникового покрова Гренландии (1888–1889). Первоначальный план этой экспедиции Нансена его оппонентами был назван чистым безрассудством, что создало ее руководителю немало трудностей при подборе участников. Начинающий гидробиолог Фритьоф Нансен в своей книге-отчете не объяснил, чем он руководствовался, но лишь констатировал: «Я выбрал Отто Свердрупа, 33 лет, бывшего ранее капитаном судна…». Этот выбор оказался более чем удачным.
Свои выдающиеся качества Свердруп проявил, начиная с первых же рекогносцировок. «Мы со Свердрупом, – написал в своей книге Нансен позднее, – предприняли поход внутрь страны, чтобы осмотреться и исследовать дальнейший путь…».
Когда Нансен на «Фраме» предпринял экспедицию к Северному полюсу, Отто занял пост капитана корабля. О его семейной жизни мы знаем, что в 1891 году он женился на своей кузине Андреа Грете Энгельскён (1866—1937); их единственная дочь Одхильд (1893—1932) стала женой лингвиста Карла Марстрандера (1883—1965). Вообщем и все.
С 14 марта 1895 года по 20 августа 1896 года. исполнял обязанности начальника Норвежской полярной экспедиции к Северному полюсу, так как Нансен попытался добраться до полюса на санях, и не мог вернуться на судно. В 1897 году один сезон плавал командиром туристического лайнера на Шпицберген.
В 1898 году Свердруп на «Фраме» отправляется исследовать Канадский Арктический архипелаг. За время экспедиции, которая закончилась в 1902 году, Свердрупу удалось открыть острова Аксель-Хейберг, Эллеф-Рингнес, Амунд-Рингнес и прочие, картографировать западный берег острова Элсмир, и исследовать проливы между островами.
Экспедиция подробно обследовала территорию в 260 тыс. кв. км. — больше, чем какая-либо предшествующая экспедиция. Все территории объявлялись владениями Норвегии, и это вызвало затяжной спор с Канадой, судебные разбирательства тянулись до 1930 г., а последние документы об отказе от претензий, Сведруп подписал буквально за две недели до кончины. В 1931 г. Канадское правительство выкупило все материалы экспедиции Свердрупа, которые хранятся теперь в Национальном Архиве Канадской федерации.
Около 1907 года Свердруп переехал на Кубу, где приобрёл плантацию, но не преуспел в делах, и через несколько лет вернулся в Норвегию.
В 1914 году Российская империя пригласила исследователя принять участие в операции по поиску и спасению полярных экспедиций Георгия Яковлевича Седова, Владимира Александровича Русанова и Георгия Львовича Брусилова, которые пропали друг за другом в течение одного года (1913). Свердруп был назначен капитаном парового барка «Эклипс», и в том же году отправился в Арктику. Зиму 1914—1915 годов пережидал у северо-западного берега полуострова Таймыр, а освободившись от льдов достиг острова Уединения, где осенью 1915 года поднял российский флаг.
После революции Свердруп продолжил сотрудничество с молодой Советской республикой, и в 1920 году на ледоколе «Святогор» освободил из ледового плена пароход «Соловей Будимирович».
В 1921 году он совершил свою последнюю экспедицию в Арктику, вновь по заказу Советской России: на борту парохода «Ленин» он возглавил конвой из пяти судов, гружённых хлебом, которые провёл Северным морским путём через Карское море от устья Оби до Енисея.Оставшиеся годы жизни провёл в Саннвике, близ Осло.

Труднее судить об отношениях Свердрупа с Амундсеном. Известно только, что Свердруп не одобрял текста записки, оставленной Амундсеном Скотту в палатке на Южном полюсе в 1911 году. Стало достоянием истории, что Амундсен был нетерпим к тем, кто хлтя бы осмеливался быть не согласным с его мнением. С Свердрупом он вынужден был сохранять дружеские отношения, чего не скажешь о других полярниках. Вспомним хотя бы Ялмара Йехонсона.
Первым из тройки полярных знаменитостей в 1928 покинул этот мир именно Амундсен. О его гибели написано много домыслов, но в, основном, сходятся в едином, его забрала Арктика.
Два других великих норвежца последовали за ним в 1930 году. Сначала Нансен в мае удостоился на похоронах королевских почестей, среди провожавших его в последний путь был и Свердруп, присоединившийся к двум своим коллегам спустя всего полгода. Мир суровых и отважных полярных исследователей понес ощутимые потери, три норвежца на десятилетия оставались примером рискованного и успешного поиска своих путей в высоких широтах. Не проезжайте мимо Скандвика, не поклонившись памятнику известному полярнику.

Драммен
Город Драммен проехать  невозможно, ссли вы собираетесь ехать в провинцию Телемарк. Каламбур, обыгрывающий название города («dram» означает «рюмка», «стопка»), гласит: «Лучше в час по стопке, чем час в Драммене». Главный вклад Драммена в национальную культуру  связан со стопками. В 1804 году, после того как государство запретило растрачивать пшеницу на производство спирта, местный купец Юхан Готфрид Швенке изобрел картофельную водку — аквавит. Сегодня можно посетить дом Швенке на Соммерфрюдвайен (Sommerfrydveien), в котором «отец аквавита» проводил свои первые опыты. В 1907 году выходцы из Драммена усовершенствовали рецепт главного норвежского алкогольного напитка — компания семьи Брудерсен отправила целую партию бутылок на корабле в Австралию и выяснила, что путешествие через экватор и смена температур значительно улучшили вкусовые качества напитка. С тех пор качественные сорта аквавита отправляются в обязательное путешествие до экватора. В Драммене существует особый способ потребления напитка — его запивают пивом, чему жители других норвежских городов не перестают удивляться». Не удивительно, что такая информация интересует почти каждого проезжающего.
 На этом интерес к городу для любителей интересных моментов заканчивается. Все остальное, как и во всех городах Норвегии. Истории городов, как правило, начинаются с времен викингов, этих неутомимых искателей удачи. Затем пришли времена купцов, времена созидания. Они оставили свой след в истории города, построив аж три порта. Грех было не построить. Полноводная река выходила прямо в фьорд, обеспечивая судоходство без лишней перевалки. Густые леса вокруг позволили организовать торговлю древесиной. Место было настолько выгодным, что сюда
пришли купцы из Голландии и вложили свои капиталы. Позже порты были обьединены.
 В качестве исторической шутки после доброй стопки аквавита  вам расскажут историю о том как купцы полные верноподданнических чувств решили построить городок и назвать Фредериксстром (Frederiksstr;m), в честь датского короля Фредерика III. Король не оценил красоты жеста, и предложение купцов отклонил. А в  1715 году Брагернес получил ограниченные права торгового города и объединился с другими городами Стромсо и Танге и стал весомым городом. Злопамятные купцы на сей раз нарекли город Драфном (Drafn), сокращенно от Drammensfjord (норвежское слово dr;fn означает волну). Девиз на городском гербе (1715) гласит: IN FIDE ET JUSTITIA FORTITUDO (сила – в вере и правосудии), он отражен и на самом гербе, где ключ символизирует веру, меч – правосудие, колонна на вершине скалы – силу. Но это история после, повторяю, доброй стопки аквавита, запитую хорошей кружкой пива.

Нотодден
Примерно в ста километрах (десяти милях, как говорят сами норвежцы) от столицы Королевства Норвегии Осло, в живописном месте, на берегу большого озера Хеддалватне расположился небольшой город Нотодден. Численность его жителей, по Российским меркам, невелика. Всего 12300 человек.
Именно здесь, в Нотоддене, на берегах реки Тиннаа началась эпоха индустриализации Норвегии. Водную мощь реки стали использовать для производства электроэнергии, что и послужило толчком для промышленного развития города и окрестностей.
«Нутодден — одно из немногих мест в Норвегии, где можно почувствовать, что страна развивается, и вступила в неугомонную эпоху большой промышленности, работающей у всех великих наций мира. И всё же новостройки в Нутоддене покажутся маленькими по сравнению с заводами, которые будут построены в окрестностях Рьюкана».- Норвежская газета «Афтенпостен», 9 июня 1909 года.
Построенная в 1907 году электростанция на водопаде Свельгфос, снабжающая электричеством энергоемкое производство минеральных удобрений в Нутоддене, являлась на тот момент первой по величине электростанцией в Европе и второй в мире и стала достопримечательностью, которую регулярно посещали «важные персоны» как из Норвегии, так и из других стран.
Вплоть до прошлого столетия, Нотодден был центром окрестных деревень местности Heddal. Основой экономики было сельское хозяйство, и в силу его географического положения город стал коммерческим центром Восточного Телемарка. Главной достопримечательностью селения Хеддаль (Heddal) является деревянная церковь (ставкирка) из Хеддаля (Heddal Stavkirke), сооруженная в 1242 г. «Деревянный собор» с тремя шпилями и 64 различными крышами — крупнейший из средневековых храмов, уцелевших в Норвегии.
Но, тем не менее, имя города известно во всем мире благодаря проводящемуся здесь ежегодному блюзовому фестивалю - Notodden Blues Festival. Его участники и многочисленные зрители сьезжаются не только со всей Норвегии, но и со всего мира.
Как-то забылось, что город Нотоден обязан тем, что в нем основалась компания  Компания «Norsk Hydro». Произошло это  в 1905 году.
«Norsk Hydro ASA – норвежская нефтегазовая компания, занимающаяся также производством алюминия и гидроэнергетикой. Основные нефтегазодобывающие мощности Norsk Hydro находятся в Норвежском море. При этом компания работает в 40 странах мира. Число ее сотрудников составляет более 30 тыс. человек».- вот так, солидно, звучит характеристика этой компании.
В городе стоит памятник мимо которого сложно пройти. Это памятник роллеру, строителю  гидроэлектростанций Нотодена. Памятник прост, но выразителен. Крупный сильный мужчина стоит закину тяжелый лом на плечо. Он не угнетен, этот труженик, он даже весел и оптимистичен. Вообще норвежцы молодцы: они активно пропагандируют людей труда. Примером тому является этот памятник роллеру. В Рьюконе стоит памятник его коллеге, тоже роллеру, только с тачкой. Этот роллер укрощал «дымящийся водопад Рьюкона. Но это еще не все. В Рьюконе стоит пямятник уборщице. Да, не удивляйтесь, самой обычной уборщице, без которой немыслим ни один офис. И закончить плеяду памятников хотелось бы завершить памятником, посвященном Сэму Эйде, предпринимателю, строителю каскада гидроэлектростанций. Этому человеку обязан своим развитием  Телемарк, будучи до него глухим провинциальным сельскохозяйственным районом.

Серебряные копи Консберга

История уносит нас в 1623 год, когда  двое мальчиков-пастухов в поисках сбежавшего быка обнаружили в местных горах близ молочной фермы серебряную жилу. Вести быстро достигли Копенгагена и ушей короля Кристиана IV. Королю любой страны   деньги нужны были всегда – на войны и строительство новых городов. Кристиан четвертый слыл человеком инициативным, а тут деньги сами идут в руки.  Кристиан четвертый оперативно направил в Норвегию специалистов из Германии для исследований указанного района, и они подтвердили: серебро есть. Срочно была создана  горнодобывающая компания  (год образования -2 мая 1623 года) с поэтичным названием «Серебряные рудники Конгсберга». 2 мая 1624 года король обьединенного королевства Дании и Норвегии открыл серебряные копи Коннингсберг (Konings Bierg).
 Конбергские рудники считаются по праву старейшими предприятиями по добыче серебра, так как разработка серебра в промышленных масштабах осуществлялась в Конгсберге ещё до начала эпохи индустриализации и расцвета крупной промышленности. Немецкие горные мастера знали свое дело,  и уже через четыре года на штольнях трудилось  150 рабочих и инженеров, главным образом из немецких земель Саксонии. Со временем стали привлекаться и местные трудовые ресурсы. Уже в 1648 году  норвежцев было 240 человек. Правда,  на протяжении всего XVII века руководство рудниками возглавляли немецкие инженеры горного дела, а норвежцы работали на трудоемких работах в горных выработках.
 Вокруг копей быстро вырос городок, чье название трансформировалось из названия копей – Конгсберг. Основную выгоду от их разработок получал король, поэтому название Конгсберг переводится как «город короля». С 1686 года здесь находился норвежский монетный двор (Myntverket),
 С 1624  по 1957 годы, когда копи были закрыты, здесь добыли 1350 тонн серебра, что составляло 20% доходов страны. Благодаря активной добыче, к концу XVIII  века Конгсберг стал вторым по величине городом Норвегии после Бергена. Учитывая, что на копях трудились мастера горного дела, в 1757 году здесь открыли королевский горнодобывающий колледж, который в 1812 году стал одним из факультетов университета Осло.
Залежи серебра Конгсберга характерны тем, что драгоценный металл встречается, в основном, в виде самородков в горной породе  и, частично,  входит в состав руды. Первоначально разработка месторождений осуществлялась методом поджога в серебряных штольнях. Огонь разжигался у стены штольни и горел сутки, в результате чего в горной породе образовывались трещины. Далее к работе приступали горнорабочие, которые вручную, киркой,  сбивали породу внутри горы и прокладывали дальше штольню.
Не посетить такое уникальное явление как серебряные копи мы не могли, и вскоре машина мчалась по проселочной дороге, ведущей  к шахтам Kongsberg S;lvverk (Горнодобывающая компания "Серебряные рудники Конгсберга"). Сейчас эта шахта работает в музейном режиме.  Открыта только для туристов, она была закрыта в 1958 году, когда дальнейшее промышленное освоение горных залежей серебра в этом районе было признано более нерентабельным.
Вместе с билетами нам выдали беруши, предупредив, что во время поездки будет очень шумно. Затем мы не без труда погрузились в небольшие металлические вагончики, которые перевозили горных рабочих болше полувека назад к их рабочим местам. Состав с неимоверным грохотом  подъехал к воротам, вмонтированным в скалу. Мы почувствовали холодный приток воздуха. Отсюда  начиналась  шахта. Состав отчаянно громыхая и жутко раскачиваясь на поворотах, упорно вез нас в глубину скалы.
Путь продолжался около 20 минут, после чего мы все вышли на довольно широкую, но низкую площадку.  Нам выдали каски и, нужно сказать, что не зря.  Габариты штолен желали быть лучшими. Температура в том месте, где проходит экскурсия в течение года не меняется и остаётся в районе 6 градусов. Поэтому, кто невнимательно прочитал туристическую информацию, почувствовал свежесть подземного воздуха. Публика отчаянно щелкала телефонами, наводила фотоаппараты, но было достаточно сумрачно. Экскурсовод старательно развлекал нас различными техническими приспособлениями, вроде   систем подъёма и спуска в шахту. В эту нишу помещалось до 6 человек. Необходимо просто переступать в нужный момент на платформы (ступени). Ступени постоянно движутся относительно друг друга. Как нам рассказали, несмотря на всю кажущуюся опасность, несчастных случаев здесь не было.  Народ по началу слушавший внимательно, но по мере продвижения по тесным закопченным штольням и сопровождаемый сквозняками ослабевал вниманием и экскурсовод, поняв, что все… Он направил нас во внезапно возникший штрек и мы быстро вышли на посадочную площадку. Далее все происходило в обратном порядке. Мы были последним рейсом в этот день. После нашего  выезда составчика, ворота копей  «Серебряные рудники Конгсберга» закрылись. Наиболее замерзшие побежали к машинам за теплой одеждой, а одержимые азартом собирательства собрались у моечных лотков в надежде найти кусочки серебра для сувениров.
Описывать город не  берусь. Очень типичен для центральной Норвегии. Лучше журналиста Петра Вайля сказать сложно: «Ничего существенно не переменилось с начала века, разве что белые тарелки телеантенн дают добавочный колер темно вишневым домикам с зелеными крышами. Попадается и другая окраска, но именно таков норвежский цвет, который запоминаешь навсегда как натуральный. Дома начинаются на гребне холма, скатываясь сквозь сосны и елки, задерживаясь на склонах и на кромке берега, замирая уже на сваях, по колено в воде». Петр Вайль «Гений места»
Самуль Эдд (Эйде)
Фигура  для непосвященных неизвестная. «Промышленник, основатель норвежского Hydroand Elkem». –Так скупо начинается, да и почти заканчивается его биография в энциклопедии. Сам Эдд  родился в Арендале  29 октября 1866 года  в семье судовладельца.  Умер21 июня 1940 года в возрасте 73 лет.  Изучал Инженерное дело  в Берлине.  Начал свою карьеру в Гамбурге, работал с железными дорогами  по  планированию  новых  линий, мостов и станций. В 1897 году   организовал  свой  бизнес, Gleim & Eyde. Вскоре создал отделения в Осло и Стокгольме, а к концу столетия его фирма была одной из крупнейших  в Скандинавии. Прямо скажем,  информации немного. Его имя в то время не было известно в Норвегии. По крайней мере,  до 1905 года. В дальнейшем имя Сэма Эйде  будет связано  с норвежской промышленной фирмой Norsk Hydro (Норск Гидро), которая была основана в 1905 году.
Создана именно  тогда,  когда промышленники Сэм Эйде, Кристиан Биркеланд и Маркус Валленберг обратили внимание на  гидроресурсы  Норвегии с целью производства минеральных удобрений. В них нуждалось  не только сельское хозяйство Норвегии, которое было не в состоянии накормить страну. В минеральных добавках  нуждались фермеры всего мира. Как бы сейчас сказали,  аграрному  комплексу   мира требовались пестициды, чтобы  повышать урожайность.
Поймал себя на мысли, что хотя и немного, но знаю   о Сэме Эйде, то произнесенные выше  имена для обывателя, не знакомого с химией, физикой,  неизвестны. Хотя, именно они, вернее их талант, как химических физиков позволил развиться  Норск Гидро. Посмотрим их биографии, они заслуживают того, чтобы о них знали.
 Кристиан Олаф Бернхард Биркеланд (1867—1917 годы) — норвежский физик, член Норвежской АН. Прославился как первый человек, который сумел объяснить суть явления полярного сияния. Биркеланд организовывал несколько экспедиций в области высокой широты Норвегии, где  установил сеть обсерваторий в районах полярного сияния для сбора данных о магнитном поле. Чтобы получить деньги, необходимые для проведения исследований полярного сияния, Биркеланд придумал и разработал электромагнитный метод извлечения азотной кислоты из воздуха. На этом совпали  его интересы и Сэма Эйде, который купил права использования нескольких водопадов в Губернии Телемарк. Они встретились на званном обеде и убедились в совпадении их интересов.
Сэм Эйде профинансировал проект  Биркеланда по созданию первой установки, в которой атмосферный воздух под давлением прогонялся через вольтову дугу переменного тока, вырабатывающую 500 килограмм азотной кислоты на киловатт. Тем самым получился дешевый способ получения нитратов. Внедрение изобретения взял на себя  Сэм Эйде. Так тандем Биркеланд-Эйде  создал в 1905 году знаменитый концерн «Норск-Гидро».
 Биркеланд семь (!) раз номинировался на Нобелевскую премию, но так и не стал её лауреатом. Виной всему был Эйде, захотевший разделить с Биркеландом премию и, поняв, что это не возможно, потребовавший у Нобелевского комитета снять кандидатуру Биркеланда.  Всё это тяжело сказалось на психике ученого, и в июне 1917 года, в возрасте 50 лет, он покончил собой в одном из отелей Токио, приняв смертельную дозу веронала с алкоголем.
 Эйде совместно с известной шведской семьей Валленбергов открывает завод в Нотодене. Это произошло 2мая 1905 года. Далее пошло строительство самой компанией гидроэлектростанции Веморк, расположенной вблизи города Рьюкан в коммуне Тинн.  Рьюкан  был основан между 1905 и 1916 годом, когда компания «Norsk Hydro» приступила здесь к производству селитры в качестве удобрения. Рьюкан был выбран для этой цели потому, что 104-метровый водопад Рьюканфоссен мог легко вырабатывать большое количество электроэнергии.
Идея использования водопада Рьюканфоссен принадлежала Самуэлю Эйде. Подсчитано, что возглавляемая им компания «A/S Rjukanfoss», а позже «Norsk Hydro» затратили на строительство Рьюкана примерно два бюджета Норвегии.  Максимальное количество людей, строивших здесь фабрики и сам город, доходило до 12 000 человек, которые прибывали сюда также из Швеции, Дании и Финляндии. Это была небывалая акция для Норвегии. Именно в это время, конец позапрошлого века –начало прошлого, были для страны катастрофическими. Страна потеряла до одной трети трудоспособного населения.
1905 год стал годом по производству  первого в мире   синтетического нитрата калия.  Можно только удивляться настойчивости и пробивной способности Сэма Эйде по выполнению задуманного, так как  правительство Норвегии не радостно встретило идею Эйде инвестировать шведские деньги в экономику страны. Не будем забывать, что на дворе стоял только 1905 год. Наконец-то Норвегия избавилась от унии со Швецией. А тут на тебе. Новая зависимость, только экономическая. Дело зашло далеко и в 1907 году правительство Норвегии при поддержке парламента не разрешило строительство линии злектопередач от Рьюкона до Нотодена. И это не смотря на заверения Эйде,  о отсутствии политических мотивов и огромном эффекте в пользу развивающейся экономики страны.
 В 1934 году «Norsk Hydro» построила в Рьюкане крупнейшую в мире гидроэлектростанцию Веморк, а вместе с ней и водородное производство. Побочным продуктом производства водорода была тяжёлая вода, получаемая в процессе электролиза. О том, что «Norsk Hydro» фактически производит тяжёлую воду, компания узнала от будущего лауреата Нобелевской премии Одда Хасселя, норвежского физико-химика, члена Норвежской АН в Осло .
В дальнейшем Веморк стал первым в мире заводом по промышленному производству тяжёлой воды, вырабатывающейся из водорода.  Во время Второй мировой войны Веморк стал объектом диверсии со стороны Сопротивления. Завод по производству тяжёлой воды был закрыт в 1971 году, а в 1988 году электростанция преобразована в Норвежский музей промышленных работников.
Сэм был членом норвежского парламента в период 1918-1920 годах.  Он был Генеральным директором Норвежского Hydro до 1917 года, когда он ушел в отставку.  В 1920 году Эдд был назначен норвежским министром Соединенных Штатов.
Очень немного, прямо скажем. Хотя его биография, вернее сознательная деятельность, особенно по строительству заводов и гидроэлектростанций в Нотодене и Рьюкане  заслуживает внимания не только как грандиозные сооружения, но и как опыт взаимодействия с  рабочим классом. Достаточно только посмотреть на город энергетиков Рьюкон и понять этого человека. Он начисто уничтожает наши представления о капитализме. Сэм Эйд не строил казармы для рабочего класса с каморками, где ютились семьи пролетариата. Он строил комфортные, по тем временам, дома. Не забывал и всячески выделял инженерно- технических работников. Их коттеджи до сих пор радуют глаз нарядной линией вдоль реки. По мере развития промышленности в районе  Небольшая деревушка из Rjukan превратился в город.
История скупо освещает строительство. Но мировая история показывает, что на таких обьектах начала,  теперь уже прошлого века, было все: и аварийность, и все человеческие пороки, рождающиеся и распространяющиеся в скученной рабочей среде. Сейчас да, музейные материалы  выставляют Сэма Эйде как заботливого капиталиста, стоящего дома для рабочих и заботящего о их быте. Согласен, но  все это будет потом, но пока, на первичной стадии строительства,  были даже забастовки.  Нужно было отдать должное Эйде, в том, что он разрешал проблемы без вмешательства профсоюзов. Он был умным прагматичным человеком. Его не интересовали идеи социализма, как пытаются ему приписывать. Ничего подобного не было. Просто он хорошо понимал, что голодный, без жилья рабочий, не работник Им руководили чисто патералистические соображения, принимавшие силу в то время.
Это мне пришло в голову в  Норвежском музее промышленных работников  в Рьюконе. Он открыт на базе электростанции Веморк в 1988 году компанией «Норск Гидро»,  которая начала свою деятельность в Рьюконе в 1907 году. В музее представлены экспонаты энергетической отрасли Норвегии с 1900 года. Помимо технологической экспозиции музей подробно показывает стадии борьбы рабочего класса Норвегии с капиталистическим классом. Не забыта и революция 1917 года в России. Ей норвежский рабочий класс очень благодарен, так как норвежский капитализм получил хороший урок, что произойдет, если не захотеть договариваться с рабочим классом. Они захотели и результат налицо.
Сказки водопада
 «Сказки водопада», они же  «Свельгфосская серия» и «Рьюканская серия»-  название серии картин, созданных на рубеже 1907-1908 годов  после строительства гидроэлектростанции у водопада Свельгфос , что в провинции Телемарк. Данная серия выполнена известным норвежским художником Теодором Кительсеном по заказу норвежского инженера и промышленника Сэма Эйде  в сказочной форме рассказывающая о индустриализации провинции Телемарк.
История создания этой серии занимает незначительное место в биографии известного художника. Биографы осветили это событие крайне мало. А зря. Это уникальный случай продемонстрировать как «сказку можно сделать былью». Специалисты, изучающие теорию сказки, получили бы удовольствие,  посмотрев, как можно поэтизировать тяжелейший труд землекопа, строящего гидроэлектростанции.
 Вспомним, что сказки, это  отражение   общественных отношений в сознании человека и  перевод его в разговорную форму.  Сказочник подает свое понимание этих отношений, а слушатели воспринимают его  рассказ,  прежде всего, как поэтический вымысел, как игру фантазии, иллюзорное и приукрашенное отражение действительности не имеющее место в реальной жизни, т.е. является плодом воображения сказочника.
 С Кительсеном случай особый. Он не применяет эпистолярного жанра,  а проявляет себя как художник, причем в своем любимом стиле: сказочном. Кительсен причудливо смешивает сказку с былью, прославляя труд. Скажите какому бы из художников пришло в голову изобразить строителей гидроэлектростанции в виде сказочного народа- ниссенов, а здание гидроэлектростанции - как волшебный дворец «Сурия-Мурия». Это под силу только Теодору Кительсену с его огромным опытом изображения нечистой силы,  как на холсте, так и в написанных им книгах.  Вспомните его ранние работы по  иллюстрированию сказок Асбьернсена и Му, драмы Ибсена «Пергюнт». «Зоркий глаз художника, всматриваясь в, казалось бы, обыкновенные пни, деревья и корни, видит в них пугающие и завораживающие образы лесных и горных обитателей. Грань между реальным и фантастическим практически невидима». –характеризует манеру работы художника современник.
Не случайно на письмо Кительсена о идее  поэтизирования рабочего труда и изображения его в сказочной форме, откликнулся сам  Сэм Эйде, человек-легенда, основатель компании «Норск Гидро», инициатор строительства гидроэлектростанций на водопадах, автор строительства города Рьюкан. Благодаря неутомимой энергии этого человека в горах Финмарка зародилась жизнь. Деятельность Сэма Эйда настолько  многогранна, что заслуживает особого освещения  в литературе, в первую очередь, в серии «Жизнь замечательных людей». Его жизнь, это гимн бизнесу, поставленному на службу стране, народу. Он был чужд марксистской теории о равенстве и, тем более, о братстве. Для него был важен дух созидания,  но обо всем по порядку.
Осенью 1907 года Кительсен осуществляет поездку в города Нутодден и Рьюкан для осмотра  промышленных и энергетических новостроек компании «Норск Гидро», после которой в течение конца 1907-го и начале 1908 года пишет серию картин «Сказки водопада».  Пять больших акварелей, в сказочной форме рассказывают  историю  строительства, которое развернул Сэм Эйде в далеком от цивилизации районе.  Для непосвященного читателя неясно практически все, начиная от провинции Телемарк, что в центре Норвегии,  компании «Норск Гидро» и ее создателя Сэма Эйде. Немного истории.
1905 год стал годом, когда Норвегия, одна из беднейших стран в Европе, вышла из союза со Швецией и стала показывать свою силу в качестве независящей цивилизации. Страна испытывала голод не только лишь в реновациях и движущих силах, но ей также не хватало самих знаков нового и наилучшего грядущего. В это время норвежский инженер и бизнесмен Сэм Эйде основал компанию «Норск Гидро», связь между которой и новейшей цивилизацией вырисовывалась много раз. «Гидро» снискала для себя имя могущественного работодателя и принесла развитие в места, где тормознуло само время. Как по волшебству в глухих уголках Телемарка стали вырастать сказочные сооружения заводов и фабрик с домами для рабочих и служащих, также плотин и гидроэлектростанций, обеспечивающих их своим электричеством. В какой степени дух времени и вера в будущее были связаны с «Норск Гидро», можно судить по последующей газетной выдержке:
«Нутодден — одно из немногих мест в Норвегии, где можно ощутить, что страна развивается,  и вступила в неугомонную эру большой индустрии, работающей у всех величавых наций мира. И всё же новостройки в Нутоддене покажутся малеханькими по сопоставлению с заводами, которые будут построены в округах Рьюкана.» - пишет норвежская газета «Афтенпостен» от 9 июня 1909 года. И это в «Рыбном садке Европы», как европейские умники называли отсталую Норвегию.
Построенная в 1907 году электрическая станция на водопаде Свельгфос, снабжающая электричеством энергоемкое создание минеральных удобрений в Нутоддене, являлась тогда первой по величине. Не случайно ее посетил король Норвегии Хокон.  Её строительство  послужило   мотивом для написания серии картин «Сказки водопада». Затем был Веморк.  Ве;морк — гидроэлектростанция, расположенная вблизи города Рьюкан в коммуне Тинн. Она была построена для обеспечения завода дешевой электрической энергией. Завод был построен нефтегазовой и металлургической компанией «Норск Гидро» и открыт в 1911 году. Его основным предназначением была выработка азота для производства удобрений. В дальнейшем Веморк стал первым в мире заводом по промышленному производству тяжёлой воды, вырабатывающейся из водорода. Это особая страница как во Второй мировой войне, так и в истории завода. Во время Второй мировой войны Веморк стал объектом диверсии со стороны Сопротивления и, как знать, его уничтожение сослужило миру если не предотвращение, то значительную задержку от ядерной угрозы. Завод по производству тяжёлой воды был закрыт в 1971 году, а в 1988 -  электростанция преобразована в Норвежский музей промышленных работников.
История пяти именитых акварелей Киттельсена начинается, по сути, с его  друга Вильгельма Дюбвада.  Именно он замыслил сказочную  идею и подал её Киттельсену. «Завод Сория-Мория в Нутоддене, бурлящий активной деятельностью. Эту современную, захватывающую дух, сказку Киттельсен непременно сумеет проиллюстрировать! Когда я возвратился домой, я сел писать ему: „У меня есть мысль. Вы должны в серии акварельных рисунков поведать СКАЗОЧНУЮ ИСТОРИЮ О СЭМЕ ЭЙДЕ“».-  Так сформулировал  Дюбвад свои мысли и довел их до знаменитого художника.
Киттельсен зажегся. Для него сказочные сюжеты всегда были находкой для творчества. Он  изображал троллей, насекомых, трагедию норвежского народа- черную чуму. Всюду сопутствовал успех. Здесь же подвернулся случай, когда можно было отобразить поэзию человеческого труда не в форме реализма, а придать ему сказочное действие.
  Было направлено письмо к  Сэму Эйде, которому понравилась идея.  По его приглашению Киттельсен с супругой  Ингой в сентябре 1907 года предпринял поездку  в Нутодден для осмотра промышленных и энергетических заводов и получил аванс за создание картин. В следующие месяцы состоялся обмен письмами. Через переписку и альбом с фотографиями строительства,  было положено начало работе художника. Работа продвигалась достаточно быстро, так как художник заимствовал сказочные сюжеты из своих предыдущих картин. Изготовлено несколько эскизов, и в начале  ноября 1907 года их полный набор был выслан Эйде.
Заказчик оказался придирчивым . Комментарии  и вводные установки Эйде оказывают влияние на художника в деталях: он желает, чтоб люди и силы природы получили свою долю награды за всё это великолепие и за то новое, что ещё только предстоит свершить. В собственных мемуарах Эйде пишет о Киттельсене: «Он лицезрел создание у Свельгфоса и был полон восхищения от проделанной там работы, но в то же время он фыркнул от возмущения из-за холодного дела людей в Парламенте и из-за гневных нападок на меня в узнаваемых публикациях. Потом он нарисовал несколько картин, которые проявили, что он ощущал. И поболее прелестной и смешной заслуги за мою работу я больше никогда не получал» (автобиография «Моя жизнь и работа всей моей жизни» («Mitt liv og mitt livsverk»), 1939).
В ноябре 1907 года все пожелания были учтены и уже в мае 1908 года картины были доставлены заказчику. В своём позднем письме к Инге Киттельсен Сэм Эйде пишет: «…блестящие картины… которыми я всегда по новой восхищаюсь всякий раз, как вижу их. Он был не только лишь величавым художником, он был также превосходным человеком». Нужно ли говорить, что заказчик  был удовлетворен выполненным заказом.
Поздней осенью 1913 года Сэм Эйде вновь пригласил Киттельсена посетить Нутодден, и художник сделал новое путешествие по Телемарку — в Нутодден и Рьюкан. Эта экскурсионная поездка была сродни триумфу. У входа в здание администрации «Норск Гидро» в Вилламоен  выстроились  инженеры, чтоб с почетом ввести Киттельсена в здание.  Потом в Веморке, тогда наибольшей электростанции в мире, в честь Киттельсена была пущена вода в Рьюканфоссен. Это было сделано в виде исключения в честь признания заслуг художника, так как  после строительства гидротехнических сооружений вода Рьюканфоссена была пущена по трубам, и лишь во время сильных ливней или знаменательных событий водопад открывают,  и он вновь становится «дымящимся». Спустя два месяца, в январе 1914 года, Киттельсен умер  в возрасте  57 лет.
Такова история создания уникальной серии« Сказки водопада», прославляющий труд, рабочих, сделавших свое дело добротно и качественно. Они преодолели все: стихию, силы природы, разбудили сонный район Телемарка, «когда самым громким звуком на склоне холма мог быть лишь колокольчик, висящий на корове, а вовсе не треск высоковольтных проводов с опор, уходящих в небеса». 
На  мгновение окажемся в зале Люсбуэнского художественного музея, где выставлены оригиналы свельгфосской серии картин Т. Киттельсена. Их, как было отмечено, пять. Пять акварельных работ, которые вместили в себя всю хронику героического труда гидротехников.
Постоим у первой картины. Этот рисунку дано название «Водопад». Он носит еще несколько наименований: «Водопад Рьюканфоссен» , «Неукротимые лошадиные силы», «Рьюканфоссен». На рисунке «Водопад»  Киттельсен изображает «вырвавшегося на свободу дракона».  Так он поэтизирует силу водопада, падающего более чем со сто метровой высоты. Сэм Эйде предстаёт в виде современного Аскеладда, богатыря из саги,  который видел скрытые возможности там, где их больше никто не видел. Действительно, велики были заслуги человека перед страной. Он смог уменьшить норвежскую эмиграцию в Америку в начале XX века, предоставив людям возможность работать на своей фабрике по производству минеральных удобрений. Волшебный Альв увлекает Аскеладда на край обрыва, показывая ему дракона и рассказывая способ его укрощения. Водопад на данном рисунке написан с натуры водопада Рьюканфоссен. Водопад является частью реки Мана. Из-за высоты падения и большого объёма реки, Рьюканфоссен использовался в качестве источника энергии  более ста лет. В 1905 году компания «Norsk Hydro» использовала энергию водопада для производства селитры в качестве удобрения. В настоящее время вода используется на гидроэлектростанции Веморк.
Рядом - другой рисунок «Земляные работы». Он же -  «Гномы и карлики». На рисунке  изображены рабочие, укрощающие природу своей строительной деятельностью. Заснеженные крутые горы составляют задний план картины. Но Кительсен не был бы Кительсеном, если бы не оформил этот, вообщем-то, рабочий эпизод в жизни энергетиков в сказочном образе. На переднем плане можно видеть ниссе, сказочный народец, столь любимый в Норвегии.  Подобно массе муравьёв работающих на дне глубокого ущелья ниссены, эти гномы в красных колпаках, укрощают свирепую силу водопада, который на рисунке выглядит грозным троллем.
 В письме к художнику Сэм Эйде просил, чтобы Киттельсен включил в рисунок и тех, кто работал с огнём и химическими аппаратами. Эти задачи были так же важны для данного проекта, как и реальные строительные работы. Для Сэма Эйде, как у организатора и вдохновителя строительства было   важно, отразить героику будней. «Это был ревущий ведьмин котёл водопада - в котором приходилось рыть, класть камни и строить. Каждый без исключения рабочий инструмент, каждую часть механизма надо было транспортировать в горловину по тросу. Целая электростанция, которую вы сейчас видите, сидя удобно на заднице, была спущена по частицам при помощи крана. День за днём, дюйм за дюймом инженеры и рабочие сражались с водопадом, усмиряя его силу и опутывая цепями, пока рылись тоннели и строилась плотина».- Пишет сам Сэм Эйде в книге «Моя жизнь и дело всей моей жизни».  Немного жестко, но Сэи Эйде имел на такой тон полное право, так как его многочисленные просьбы и обращения в норвежский парламент оставались без внимания, а то и откровенно саботировались. Читая  биографию этого человека, поражаешься его энергии и напористости. Не случайно, что он слыл среди современников жестким, даже жестоким человеком.
На рисунке «Плотина на озере Клоуманн»  мы можем видеть одну из многочисленных плотин Телемарка, а именно плотину у водопада Свельгфос. Киттельсен изобразил вершину  Гаустотоппен в виде седовласого тролля на заднем плане, который может рассматриваться также как  карикатура на норвежский парламент. Сэм Эйде прокомментировал это так: «Выглядывающая голова — это Парламент, который просыпается от своей дремоты и начинает негодовать от того, что нечто великое сделано в его стране». Внизу водопада фоссегрим, скрипач, играет на своей скрипке и проливает слёзы из-за недоброжелателей, которые упорно продолжают своё строительство. Но над всем этим бьёт лучём радуга — как благословение тому, что здесь создаётся. Образ фоссегрима практически идентичен образу, изображённому на картине «Дух водопада», написанной в 1887 году и размещенной  в книге  Киттельсена «Колдовство», вышедшей в 1892 году. «Светлой лунной ночью присядь у водопада — ты увидишь и услышишь, как внизу, в чёрной пропасти, среди пенистых водоворотов дух водопада, фоссегрим, исполняет величественную музыку — мелодии, созданные самой природой. Сначала ты различишь лишь могучий рокот, но потом музыка очарует тебя, и тебе самому захочется слиться с бурлящим потоком созвучий». – пишет Теодор Киттельсен. «Дух водопада»  из книги «Колдовство». Сэм Эйде более категоричен в своей оценке водопада и его покорения: «Раз за разом водопад устраивал посмешище над нашими трудами, разрушая ночью всё, что мы построили за день, просачиваясь через поры и трещины и уничтожая работу целой недели». Сэм Эйде. «Моя жизнь и дело всей моей жизни». Автобиография, 1939 год.
«Плотина на озере Клоуманн» не единственное название этой акварели.   « Дух водопада», «Электростанция».  «Сказочный замок» - так друг Кительсена , Дюбвад, называет поразившее его строение по одноименному замку « Сория-Мория» из волшебных сказок Норвегии.
На четвертом рисунке — «Водопад Свельгфос» — представлена тема укрощения природы человеком. Данный образ описывается Киттельсеном как «скованный дракон». Ведомый по мрачным тоннелям электростанции, используемым для выработки электричества, он затем вновь освобождается, чтобы грохотать между крутыми скальными стенами вниз по реке. Сонные лица гор проснулись и выглядят несчастными от того, что здесь было создано. «Вы знаете, что эти лица должны представлять собой?» — спросил Киттельсен у Сэма Эйде. - «Да, это спутники, которые преследуют нас по жизни: глупость с одной стороны и зависть — с другой» - ответил строитель.
В своих воспоминаниях Эйде пишет о Киттельсене: «Он видел производство у Свельгфоса и был полон восхищения от проделанной там работы, но в то же время он фыркнул от возмущения из-за прохладного отношения людей в Парламенте и из-за яростных нападок на меня в известных публикациях. Затем он нарисовал несколько картин, которые показали, что он чувствовал. И более прекрасной и забавной награды за мою работу я больше никогда не получал» (автобиография «Моя жизнь и работа всей моей жизни» («Mitt liv og mitt livsverk»), 1939).
 «Плодородие» — вот ключевое слово Киттельсена, данное им для описания последнего рисунка в данной серии. Со временем стало более общепринятым называть его «Нутодден»  или «Соки земли». Здесь мы видим плодородное поле и пейзаж города Нутодден на фоне широкого синего неба.
  Эйде описывал его: «Живительное семя кормится минеральными удобрениями, поступающими с фабрики в Оддене ». Светлый альв в поле придает особое значение волшебной атмосфере вокруг всей этой сказочной истории, имевшей место при строительстве сооружений «Норск Гидро» в Нутоддене. Характерный вид облака с исходящими из него лучами можно также наблюдать на картине Киттельсена «Норвегия, Норвегия» написанной в 1898 году.
Данная серия картин считается шедевром среди форм художественного выражения индустриализации Норвегии и является хорошим примером того, как промышленник повлиял на художника.  В своем интервью, данном в конце сентября 2007 года по случаю столетней годовщины со дня написания первого эскиза свельгфосской серии, генеральный директор Собрания по истории предприятия «Гидро»-музей» отметил, что рисунки ценятся очень высоко. Они хорошо охраняются, застрахованы на семизначную сумму и являются жемчужиной его музея.
Первоначально оригиналы картин были переданы наследниками Сэма Эйде в Норвежский технический музей,  но позже, по их просьбе, переданы компании «Норск Гидро», основавшей в 1992 году собственный «Гидро»-музей или, иначе, Собрание по истории предприятия.
В 2010 году компания принимает решение о прекращении деятельности Собрания и начинает искать лучшие и более перспективные способы по сохранению корпоративной истории и обеспечению её широкодоступности. В итоге решение было найдено и в августе 2013-го картины были доставлены в здание Галереи Телемарка  в Нутоддене и с 7 сентября того же года по настоящее время выставлены на постоянной основе в новом Люсбуэнском художественном музее.
Железная дорога и паромы
Рассказ о Рьюкане будет не полным, если не затронуть историю железной дороги, которую построила Норск Гидро для транспортировки своей продукции со складов до парома на озере Тинн. После парома химические вещества отправлялись по железной дороге на Шиен. Там продукцию ожидали шлюзы телемаркского канала, которые спускали баржи к морским сообщениям. Для управления железной дорогой была создана дочерняя компания Norsk транспорта.
Так коротко можно рассказать, вернее, сообщить о путях доставки продукции Норск Гидро на европейский рынок. Но все было гораздо сложнее. Я уже рассказывал, как агрессивно был настроен парламент Норвегии против строительства промышленного комплекса в Телемарке вообще. Возбудились  местные фермеры, особенно узнав, что компания  будет строить железную дорогу. Не мудрено, Телемарк был типично сельскохозяйственным районом. К тому же  опять иностранные инвесторы! На этот раз немецкие. Местные протесты были переданы в парламент.  Но разум возобладал,  в 1907 году  было заключено соглашение на строительство линии общего назначения. Компания  «Norsk Транспорт» получила концессию на строительство. Строительство железной дороги было дополнением к начавшемуся строительству электростанции и заводу нитрата калия.
Дорогу построили быстро. Уже в 1909 году  было официальное открытие линии от Notodden в Rjukan в присутствии  короля Хокона VII.  Гудки паровозов разбудили спящий край Телемарка. На первом этапе дорога была  не велика, всего лишь 16 километров или 10 миль по норвежскому исчислению. С 1911 года она  стала второй  Норвежской  электрофицированной  железной дорогой. После 1960-х годов производство сократилось, и железная дорога была закрыта в 1991 году. Но дорогу не разобрали,  и она была сохранена как наследие, проще говоря, как музей.
Мы стоим перед проржавевшими рельсами с видавшими видами шпалами. Все в возрасте. Но впечатление обманчиво, так как, когда поедем в свое путешествие на старинных,  на велосипедном ходу, дрезинах до Рьюкана, то увидим следы ремонта. Сгнившие шпалы заменены бетонными, изношенные «костыли» - новыми, модифицированными, с резьбой. Позже мы выясним, что дорога, несмотря на статус «музея», находится на балансе транспортной компании, и  она(компания) относится к ней как  к действующей.
Оседлав, похожие на велосипеды, дрезины  и, закрутив обычными велосипедными педалями, мы тронулись в путь. Впереди десять километров. В город вьезд запрещен, ибо там много пересечений с автомобильными дорогами. Мимо по обочине тянулись хуторские хозяйства с полями и стадами овец. Картина идилистическая, если учесть, что территория и прилежащая дорога на Рьюкане  во время Второй мировой войны была ареной крупных диверсий.
Железная дорога использовалась,  чтобы транспортировать сырье на фабрику и транспортировать законченное удобрение к гавани в Скиэне (Шиене). Паровозная тяга показала свою неэффективность,  и уже в 1910 году по контракту поступило пять электровозов и провода для контактной линии. Рьюкан линия стала второй электрифицированной  железной дорогой  в Норвегии,  и первое, что было сделано, так это  подключение  к магистральной железнодорожной сети. Первый электровоз была введен в эксплуатацию 30 ноября 1911 года.
Но железная дорога, это только половина дела, так как впереди было озеро Tinnsjo, которое  зимой замерзает, и все корабли должны были быть построены как ледоколы.  Norsk Транспорт включает программу судостроения, точнее принципиально новое направление: паромостроение. По задумке инженеров вагоны закатывались на палубу парома, предварительно стыковавшись рельсами пирса с рельсами, проложенными на палубе. По прибытии на конечную пристань, паром соединялся с причальной стенкой,  и вагоны выкатывались на основную железную дорогу. Впереди был Шейен с его выходом через  телемаркский канал на морское сообщение. Паромные сообщения управлялись филиалом компании транспорт Норска с 1909 до 1991, когда завод закрылся.
Железнодорожное паромное сообщение было обеспечено четырьмя различными судами: SF Rjukanfoss, Гидро SF, Аммиак SF и MF Storegut.
Каждый паром по своему является историй, неразрывно связанной с историей самой Норск Гидро. «Гидро SF»  был  судном,  действовавшим  в качестве железнодорожного парома  с 1914года. 20 февраля 1944 судно было взорвано норвежским движением Сопротивления в самом глубоком пункте Тиннсйо с грузом тяжелой воды на борту. Норвежские диверсанты пожертвовали гражданским населением на порту во имя выполнения операции.
Немцы решили отправить остатки тяжелой воды. Движение сопротивления знало об этом плане  и  выбрало для  этого целевой паром « SF Гидро» для уничтожения. В ночь перед отправкой диверсанты пробрались на корабль и подложили бомбу в корпус. Нападение было успешное, корабль затонул в 430 метров (1410 футов) глубиной с 47 людьми на борту.
«Аммиак SF»   был самым большим из всех   паромов . В 1991 его вывели из эксплуатации. На этом пароме  эпоха пара на озере закончилась. «MF Storegut» был последним паромом с тремя дизельными двигателями. Построенный в 1956 году выведен из эксплуатации в 1991 году.
В 1991 фабрика в Рьюконе закрылась, и поэтому также железнодорожная линия, были закрыты. Пассажирские перевозки, которые также были неотьемлимой частью железнодорожного и паромного сообщения, были прекращены уже в 1970. Нужно отдать должное компании Норск Гидро: она не распилили уцелевшие паромы «на уголки», а оставили их стоять на вечной стоянке у стенки. Так же поступили и с железной дорогой. Вдобавок они вдохнули в полотно новую жизнь, организовав на базе дороги туристические поездки на дрезинах. Чем, собственно, мы сейчас и занимались. Сказать что это занимательно, не то слово. Занятие это полезное, так как настраиваешься на воспоминания, что знаешь о периоде работы завода по производству тяжелой воды и, конечно, после поездки сходишь в музей промышленных работников, разместившемся в здании старой гидроэлектростанции.
На станции мы попрощались с каналом и направились  на северо-запад провинции  Телемарк. Вдалеке опорным пунктом виднелась гора Гаустотоппен. После нее туманилось горного плато Хардангервидда на севере.
Рьюкон
Наш путь лежит в  Рюкон, Расположенный  в узкой долине Вестфьорддален между озёрами Мёсватн и Тинншё, у подножия горы Гаустатоппен. Своё название получил от водопада Рьюканфоссен («Дымящийся водопад»), находящегося западнее Рьюкана.
Рюкон. Город гидро энергетиков. Узкая расщелина. Нет солнца. Дома в один - два ряда. вдоль узкого фьорда. Вдали девять труб обрывающихся вниз. Это покоренный водопад.
Норвегия страна водопадов. Создатель щедро наградил Норвегию водопадами. «Взмахнул рукой – и разом потекли с гор белоснежные пенные струи, срываясь с отвесных уступов и разбиваясь на миллиарды сверкающих брызг об острые камни далеко внизу. Загудели веселым гудом, зажурчали тысячеголосыми колокольчиками, заиграли тугие струи на солнце, то и дело, рождая яркие радуги в облачках водной пыли». -Но эта запись относится к водопаду Рьюкон  1908 года. Художник Кительсенн изобразил водопад во все своей красе . Это было до покорения его человеком. Беспощадный человеческий гений заковал эту силу в девять труб и заставил служить себе, вращая турбины. Водопад покорился, напоминая о себе когда излишки воды сбрасывают в ущелье. Тогда снова раздается рев вырвавшейся на просторы воды, которая с грозной удалью падает со стометровой высоты. А рядом город. Он необычен, этот город, построенный в первых годах девятнадцатого века. Это одно из немногих мест в мире, где семь месяцев в году нет прямых солнечных лучей. Расположенный в долине гор населенный пункт настолько плотно окружен вершинами и горными хребтами, что солнце более полугода сюда не заглядывает. Это, по словам руководства города Рьюкан, стало причиной постоянно удрученного состояния горожан, и их ослабленного здоровья. Решение этой проблемы  было одним из самых важных для местных жителей и властей, но лишь сейчас путь получения солнечного света на протяжении всего года, похоже найден.
Власти города Рьюкан готовятся к реализации проекта по установке специально созданных автоматических зеркал-гелиостатов, которыми при помощи специального программного обеспечения будут «ловится» лучи солнца, и переправляться на территорию города. Зеркала будут устанавливаться на высочайших вершинах окружающих город гор, чтобы у них был постоянный доступ к прямым солнечным лучам.
Прочитав эту информацию поймал   себя на том, что гнусно хихикаю, что означает: «Нам бы ваши заботы!». Тем временем подошли к навесному мосту, на котором любители ощущений прыгают на резиновом жгуте вниз головой с перил. Сложно сказать, что - либо по этому поводу. Но судя по очереди в кассу желающих много. Из любопытства, что кто-нибудь сломает себе шею, пришлось подождать, когда подготовят сумабродную девицу. Закончился инструктаж. Инструктор подергал за пояс, хлопнул девицу, дескать, пошла. И что вы думаете. Пошла! С визгом, но прыгнула под одобрительный рев толпы. Та, внизу, удовлетворенно повизгивая, она моталась над ущельем. Мы тем временем выяснили длину жгута. Длина впечатляла- восемьдесят метров. Под ликующий вопль ожидающих своей очереди за счастьем, ее вытащили.
Мы пошли дальше и вскоре стояли перед норвежским музеем  промышленных работников, разместившемся в старом здании гидроэлектростанции. Я благоговейно, как в церковь зашел в машинный зал, давно замерший. Все машины затихли как «все вдруг». Остановились турбины, замерли манометры. не ноют электодвигатели и не жужжат генераторы. Тихо, оно отработали свое. Но я не верю в смерть техники. Она, пока ее не переплавят или не переработают, не успокаивается. Прислушайтесь, люди, и вы услышите, как ноют натруженные лопасти турбин. Вздыхают и гудят водоводы. Кряхтят, как старые ревматики, вентили и рассказывают и о чудовищных перегрузках, которые они испытывали, чтобы сократить сечение водоводов и приостановить бешеное поступление воды. А старые задвижки умиротворенно хмыкают, дескать, валяйте, рассказывайте. Но в целом они тоже согласны, что сдерживать напор воды, поступающей со ста четырех метров воды, это нелегкое занятие. Последствия прорыва…нет, он были не в силах представить. Такого не могло произойти, потому, что такого не могло быть.
Долго я стоял на операторском пульте, с которого сменный диспетчер руководил сечением задвижек, чтобы обеспечить равномерное поступление воды. Чтобы на лопасти турбин поступало столько воды, чтобы генератор мог выработать столько тока, сколько этого требовалось. Перед глазами пронеслись действующие залы Верхнетуломской ГЭС, Кольский диспетчерский пункт.  И… то, что я два раза поступал в  энергетические институты: ивановский и московский.  Когда мечта сбылась, и я стал фактически студентом энергетического факультета, передумал. Все это пронеслось у меня перед глазами, пока в зал не зашла группа шумных немцев, и  не вывели  из оцепенения. Долго я ходил, рассматривая черно- белые фотографии восьмидесятилетней давности. На них доходчиво было отражена вся грандиозность строительства гидроэлектростанции. Электроэнергия была нужна для производства селитры, которая требовалась сельскому хозяйству как удобрение.
Я останавливаюсь перед портретом Самуэля Эйде, основателя компании «Norsk Hydro». Это ему пришла идея  использования водопада. Он был уверен, что мощь водопадов Норвегии могут быть использованы для развития экономики страны. Получил права на использование большого числа водотоков на ранней стадии развития отрасли.
Подсчитано, что возглавляемая им компания «A/S Rjukanfoss», а позже «Norsk Hydro» затратили на строительство Рюкана примерно два бюджета Норвегии и что максимальное количество людей, строивших здесь фабрики и сам город, доходило до 12 000 человек, которые прибывали сюда также из Швеции, Дании и Финляндии.
Я всматривался в лицо этого человека.  Каков был мыслитель и организатор производства, чтобы посредством частного бизнеса осуществить идею грандиозного строительства. Его не повернется язык назвать олигархом. Это был человек высокой социальной ответственности, ибо он сразу же принялся строить город. Ау, российские олигархи. Не пожалейте денег и приедьте в Рюкан,  посмотрите на размах этого человека. Он строил город. Сам. Без помощи государства. Государство ему просто не мешало. Дома строились по трем уровням. Ближе к производству, стояли элитные дома для  как бы мы сейчас сказали для вип-персонала.  затем шел инженерно-технический контингент. После чего выросли двухэтажные дома на четыре семьи для рабочих. Заметьте, не бараки и не казармы, а дома на четыре семьи. Нет, не слышат меня российские олигархи. Напрасно не слышат. В экспозиции находится целый пласт наглядных пособий по борьбе рабочего класса за свои права. Вернее в то время был не рабочий класс, а пролетариат. Да, оказывается,  и в Норвегии рабочий класс боролся за свои права.  Дело не дошло до революции, но для капиталистов вовремя дошло, что нужно делиться прибылью, а то …а то долго ли до беды. Висят как назидание и память портреты В.И.Ленина  и Карла Маркса. Картины, фотографии. Они отразили тревожные моменты того времени. Застыла занесенная для удара рука конного жандарма, готового опустить плеть на спину рабочего. Не успел, а, может, одумался слуга государев. Кто успел ударить, того стащили с лошади… и я ему не завидую.
Бесстрастны старые фото. А вот плещут красные знамена на картине. Поль Крог, норвежский художник, умело передал настроение народа на праздновании первого мая. Все это было. И не зря… Что здесь скажешь. У них в Норвегии не зря. Превратности судьбы. Я вздохнул и, стараясь не думать о грустном, пошел к следующей экспозиции.
Но гидроэлектростанция  так бы и осталась обьектом по производству селитры и не получила такой известности, если бы при производстве удобрения побочно не произвелась тяжелая вода. Да, именно тяжелая вода необходимая для управления термоядерной реакцией. О том, что «Norsk Hydro» фактически производит тяжёлую воду, компания узнала от будущего лауреата Нобелевской премии Одда Хасселя. Это и предопределило ее судьбу. Во время Второй мировой войны компанией управляли германские оккупационные власти, и против неё неоднократно совершались диверсионные акты со стороны норвежского Сопротивления и сил антигитлеровской коалиции с целью помешать нацистам в создании атомной бомбы.
Следующий стенд посвящённ событиям Второй мировой войны и связанной с ней подрывной деятельностью. На нем размещены фотографии героев Сопротивления и группы британских командосдив, взорвавших цех про производству тяжелой воды. Среди них  были   норвежцы. Я внимательно всматривался в их лица. Спокойные, уверенные в себе. Наверное, ровесники нашим доблестным разведчикам, имена которых у нас были на слуху до недавнего времени. Они не были  «За все в ответе», «Не взлетали выше солнца», не «стремились к полной победе мировой революции». Ничего такого в их героической жизни не было. Но пришло время, когда нужно было защитить Родину и, мало этого, остановит безумца, грозящего разрушением всему миру. И это оказалось в их силах. Подвиг. Конечно, тем более, что попытки  были и все неудачные. А они прошли и сделали свое дело.
Мы вышли из музея и спустились вниз к городу. Я был  весь в экспозициях музея. По нашему он назывался бы «Музей трудовой славы». Мы привычно оперировали политэкономическими терминами о эксплуатации человека человеком и грозили «Призраком, который бродит по Европе». Напоминали, что «Булыжник - орудие пролетариата». Уверен, что для рабочих, да и для норвежских капиталистов все эти слова были не пустым звуком. Революция в России показала, что произойдет, если два противоборствующих класса не найдут общий язык (не люблю слово консенсус. Он сразу напоминает  междусобойчик времен гобачевской перестройки.). Нашли же антогонистические  классы общие точки соприкосновения. Капиталистам было что терять. Терять, заметьте,  свое, нажитое, не хотелось. Именно свой капитал, сформированный несколькими поколениями капиталистов.  Их не назначили быть миллионерами. Они не проснулись в одночасье «владельцами заводов газет пароходов». Они знали цену деньгам, цену труду. А наши…, олигархи российского розлива,… не могу их назвать капиталистами.  Никогда они не станут классическими капиталистами, как и в России не будет подобного строя.
   Да, капиталисты Норвегии прошлого века занмались, как бы мы сказали сейчас, социальной политикой.  И город Рьюкон этому свидетель. Дома для рабочих. Я как-то слабо представляю, в моем родном городе Кинешме фабрикант Севрюгов строил бы дома для рабочих. Конечно, он «заботился» о текстильном пролетариате, построив целое каре из пятиэтажных казарм, в которых в каждой двенадцатиметровой коморке ютилось по семье. А здесь дома для рабочих. Меня как-то зациклило на этом. И вообще город напоминал памятник труду. На вьезде стоит памятник  Самуэлю Эйде, основателю компании «Norsk Hydro. На следующей полянке в скверике разместили памятник строителю гидроэлектростанции «Ралларену». Это рабочий физического труда. Вроде нашего землекопа. Стоит крепкий кряжистый дядька с тачкой, положив на нее шляпу. Ну чем не памятник труду! А что вы скажите на то, что в городе стоит памятник…уборщице. Да, именно памятник  самой распространенной в мире профессии. Памятник очень удачный. Такой мог стоять и России и нес бы свою нагрузку. Бодрая тетка лет этак сорока стоит опершись о швабру и ногой подвигает ведро. Ну ни дать ни взять персонаж из любого присутственного места. Так и кажется, что сейчас шумнет: «А ну быстренько выметайтесь отседова». Очень жизнеутверждающий памятник.
Перед нами новое здание гидроэлектростанции. Оно приняло на себя функции старой, в которой разместился музей, который мы только что посетили. Рядом распределительная станция, от которой уходят линии злектропередачи. Город закончился. Прощай, Рюкан.
Но путешествие было бы неполным, если  бы мы не заехали на плато Хардангервидда. Там высится  самая высокая вершина Телемарка,   достигающая  1884 метра. Ее  название Гаустатоппен. Вообще, провинция Телемарк – это ряд горных долин, расположенных практически параллельно. Они тянутся к морскому побережью от главного Лангфьельдского хребта.
Незаметно, за обменом мнений и впечатлений, мы подьехали к строению, напоминающему консервную банку, поставленную на коробок спичек. Это вход в гору, чтобы по Гаустобаненну, то есть фуникулерной дороге, добраться до вершины Гаустапоппен.
  Нас, после того как мы купим весьма недешевые билеты, посадят в небольшой фуникулерчик,  и мы с шумом и грохотом поедем на высоту 1883 метра, чтобы посетить видовую площадку и посмотреть одну шестую часть  страны. Вагончик работает на аккумуляторе. Открыта штольня совсем недавно, ранее был засекреченный обьект. И фуникулер был задействован на транспортировке различных грузов. Данных нигде нет, но обьект скорее всего связан с радиолокацией, так как на всех фотографиях видна закрыта металлическим чехлом радиомачта. Ну и бог с ней. Не нашего это ума дело. Тем временем фуникулер, загрузив десять пассажиров (мы в их числе), отчаянно раскачиваясь, понесся по узкоколейке внутрь горы. Расстояние для такого чуда техники весьма впечатляющие: если по горизонтали он провезет нас  на 805 метров, то после пересадки на новый, но такой же отчаянный вагончик, мы поедем 1030 метров под углом 39 градусов. Таким достоянием может похвалиться не каждый рудник. Вывезет он нас на высоту 1800 метров, максимальную высоту 1883 метра нам предстоит покорить самостоятельно. Вот тут-то мы и попались. Нас встретила толпа, порядка ста человек. Они стояли в холодном туннеле и ждали отправки вниз. Причина простая: неожиданно пришедший туман накрыл все, на что хватило тумана. Высунув нос из туннеля, мы не увидели…да, собственного носа. Плотность была такая, что туман хоть кусай . Вот такая неудача. О восхождении нечего было и думать. Мы стояли на вершине площадки, обдуваемой со всех сторон ледяным ветром, замерзая в нашей достаточно легкомысленной одежде, и отчаянно крутили головами, пытаясь в туманных разрывах увидеть обещанную часть страны. Но плотен был туман и если и проскальзывали слабые контуры, то это были  вершины гор. Гор,  грандиозно-недосягаемых в своем неприступном величии, неумолимо уходящих за горизонт. Побродив под шквальным ветром, и покидав в друг друга снежками, благо снега там хватало, мы замерзли и пошли занимать очередь вниз. Опережая спуск скажу, что ожидание заняло у нас два часа с четвертью - так было много народа. Норвежцы стояли удивительно спокойно, терпеливо и стойко переживая неудобства станции. Неудобств было достаточно: холодно, сыро, в некоторых местах капало сверху. Никто не роптал, даже маленькие дети и те держались. Время нужно было убивать, чем мы и занялись. Благо по стенам развешены фотографии строительства этой штольни. Это был военный обьект, и построили его очень быстро. И немудрено: в мире господствовала «Холодная война». Принимал обьект король Норвегии Хокон VII и НАТОвские генералы.
Подошла очередь к спуску. Уже привычно заняли не совсем удобные места в вагончике и с грохотом полетели вниз. Мелькали электролампочки, освещающие стены тоннеля. Они скупо блестели. Породы были гранитогнейсовые, как и следовало ожидать. Как никак  «Скандинавский щит» - вспомнил я физическую географию.
Высадив нас, транспорт быстро помчался вверх, забирать еще десять человек обреченных, а мы  рысцой затрусили к машине отогреваться.
По обочинам бодро и отчаянно махая руками, чтобы согреться, шли пилигримы, спустившиеся с коварной горы раньше. Ситуация обычная: некоторые добирались автостопом до заветного места и теперь рассчитывали на понимание водителей попутного транспорта.
Снова перед нами серое полотно дороги, быстро разворачивающееся вниз. По бока та же негостеприимная тундра с обилием камней, поросших неприхотливым лишайником и кучками карликовых берез, так знакомых нам по Заполярью. Не укладывалось в голове, что это южная Норвегия. А суровая природа гор на высоте 1800 метров преподносила нам свои сюрпризы. На этот раз в виде мелкого холодного дождя, грозившего превратиться в снежную крупу. Для убедительности и серьезности намерения над вершинами гор зависли сиреневые, переходящие в мрачный фиолетовый цвет, тучи. Быстро смеркалось. Перспектива быть застигнутыми ночью в горах придала нашему водителю храбрости и мы быстрее покатились вниз.
Каким же близким и родным нам показался наш бревенчатый, с земляной крышей, поросшей травой, дом! Путешествие  закончилось.

Гора Гаустотоппен
Гора Гаустатоппен,  величественно возвышается над городом Рьюкон и вполне может поспорить за звание самой красивой горы Норвегии. Ее высота – 1 883 метра над уровнем моря. Из-за ее формы (правильный конус) поговаривают, что ранее это был вулкан. Вершину Гаусты можно видеть в восьми провинциях Норвегии. Около 30 000 человек ежегодно посещают вершину горы, чтобы оттуда насладиться фантастическими видами. В ясный день отсюда можно увидеть одну шестую часть всей территории Норвегии. Но до нее нужно было еще доехать.
Дорога становилась длинной, напряжение не спадало. Хотелось ухватить, запомнить каждый камень на дороге. Может это не камень, а тролль, навеки уснувший глубоким сном. Задержалось чудовище,  не скрылось в горе и осветило его солнце. А солнце для тролля, погибель. Он превращается в камень. И таких камней много. Стоит только прищуриться и вот уже камень на повороте вовсе не камень, а носатый тролль, застывший в вечной усмешке.  Поднимите голову и посмотрите на окружающие вас скалы и при малейшем воображении вы увидите, что вас окружает сонм страшных и не очень, безобразных и нет голов троллей. «Тролиный край» - этот север Телемарка.
Машина, упрямо гудя мотором, забирается выше и выше. Скоро мы доберемся до местечка Гаустотаблик. Там в хите (лесной или горной избушке) нас ждет ночлег.
Утро нас встретило удивительной холодной голубизной и безоблачностью, что очень редко бывает на высокогорье. Словно на качественной фотографии предстала перед нами гора Гаустотоппен.
 –Нужно совершать восхождение - был вынесен вердикт. Действительно, мы здесь были уже два раза,  и каждый раз довольствовались созерцанием очертаниями горы, закутанной в дымку тумана и вершиной, закрытой плотными облаками. Сказано-сделано.
Мы стоим на начале старта, отмеченного небольшой информационной таблицей. Судя по ней,  мы уже «преодолели» тысячу километров над уровнем моря. Загадочная арифметика, этот «уровень моря». Сухая энциклопедическая справка гласит, что за уровень моря берется уровень Балтийского моря Кронштадского футштока. Но это для водоемов России, а вот как дела обстоят с норвежскими высотами, не знаю. Может быть Амстердамский футщток?
Нам остается взойти на вершину, преодолев    семьсот с небольшим метров. Это окончательно уверовало нас в успех  мероприятия, тем более, что мимо  нас, стоявших словно витязь на распутье, шла толпа ( я не преувеличиваю) одержимых взойти на вершину. Этому, конечно, сопутствовала небывало ясная погода. Вершину покорять  шел народ разных национальностей, возраста, комплекции и подготовки. Ох уж этот феномен одержимости. Позже мы будем встречать уставших, да что там уставших, измученных людей, сидящих на обочине тропы. Они хватали воздух ртом, глотали таблетки, но никому в голову не приходило сойти с дистанции. Хотя как сойти: вниз спускаться еще сложнее. Только вперед, где в  уютной горной хите вас ждет горячий кофе и вафли с вареньем. Посему, посидев, опираясь на руки попутчиков,  неподготовленная публика с отчаянием обреченных, брела вверх.
Казалось, что мы находимся не в центре Норвегии, а где-то в родном Заполярье в Печенгском районе с его неповторимым лунным ландшафтом. Хилая тропинка, с осыпающимся под ногами щебнем виляет между валунов, обломков скал, подернутых малахитом лишайника. Прошлогодний снег нахально высовывается из расщелин, предупреждая, что там делать нечего. И народ идет. Идет уперто, целеустремленно. Он не зря идет, этот неугомонный отряд искателей приключений. Он будет вознагражден там, на вершине. Все Норвегия откроется вам с вершины Гаустотоппен. Люди сидят, лежат, но не уходят с вершины. Жалко покидать этот горный Вавилон. Вокруг щелкают камеры, улыбки, готовность фотографировать вас, вы тоже не остаетесь в долгу…   Но пора уходить. Наиболее неистовые пойдут вниз. Уставшие- на спуск, переделанный из примитивных вагонеток. Для тех, кто не спускался, это будет непередаваемое зрелище погружения в глубины горы. Это бывший стратегический обьект и все дышит суровостью военной доктрины. Невольно холодеет в животе представив себе как же готовились к достойному отпору беспокойного восточного соседа. Для усиления впечатления размещены фотографии на стенах. Войска НАТО, норвежские подразделения. Готовились серьезно и надолго.
…Мы внизу. Очень вовремя. Задул холодный, словно бы, северный ветер. Он пробирает через непродуваемые куртки и торопит к машине. Все, вершина взята. Теперь домой, домой, в теплую хиту, где растопленный камин располагает налить в фужеры красного  вина и посмотреть снимки покоренной вершины.
Плато Хардангервидда
 «В поездках на север, по мере того как пейзажи становятся все более суровыми, у меня возникает чувство , что я возвращаюсь домой. Для меня ландшафты - воплощение  разума. Они содержат все самое существенное ничего лишнего. земля, которая похоже состоит только из камней, зеленеет, на ней вырастают так называемые "деревья", которые стелются по земле. Море необъятно, а небо бесконечно. В таком пейзаже человек предстает в своем истинном размере: маленький хлопотливый муравьишка...» - Отрывок из книги Т. Робертсона «Рассказы из Вардё», который, как никто другой, характеризует плоскогорье Хардангервидда.
Горное плато Хардангервидда (Бесплодные горы) в Норвегии – дикое и непригодное для жизни место: камни, мох, карликовый можжевельник. Зимой бураны, морозы и отсутствие естественных укрытий удушают здесь всякую жизнь.
«Впереди - черно-белая графика плато Хардангер, где в июльский зной едешь по дороге, прорубленной меж снеговых стен в три метра высотой. Впереди - капилляры мелких и крупных фьордов: узкие ущелья, налитые прозрачной зеленой водой. Впереди - глубже других (на 205 километров) врезанный в сушу Согне-фьорд, по которому плывешь, бессмысленно вздергивая фотоаппарат каждые полминуты, потому что меняется ракурс, и ты боишься пропустить тот новый шедевр, который открывается каждые полминуты. Впереди -достигнутый только скандинавами (да еще японцами) симбиоз природы и цивилизации»,- так отозвался о этом удивительном крае Петр Вааль, известный комментатор и журналист.
Сегодня наш курс –на плато Хардангервидда. Хотя звучит несколько пафосно, ибо мы не идем покорять его горные вершины, а наша цель всего лишь его музей. За окнами мелькал привычный маршрут горной тундры. Нам, жителям Заполярья, видеть искрученные свирепым зимним ветром карликовые березки, черные «бараньи лбы», выпирающие из придорожных скал, все это вызывало настальгию по временам молодости и нам покорялись печенгские перевалы, тундры Ловозера, хребты Муста-Тунтури. Но это все в прошлом. А сейчас мы готовились побольше узнать о плато Хардангервидда.
Музей был в стиле многочисленных музеев Норвегии: много фотографий, экраны, ролики. Справедливости ради замечу, что они дополняются чучелами фауны плато, а она достаточно скудная. Главная достопримечательность высокогорья – олени. Их много. Говорят больше ста тысяч. Они бы еще больше расплодились, но их ограничивают. Оленям там хорошо, волков нет, живи – не хочу. Конечно, зима делает свое дело, но все же режим жизни у них щадящий. Это вам не Ловозерские тундры Заполярья, где серые хищники, сущее проклятье для пастухов саами.
–На плато Расвумчорр не приходит весна, на  плато Расвумчорр все зима да зима…-крутились в голове незамысловатые слова песни известного барда прошлых лет Юрия Визбора.
«Высокогорное плато является самым крупным в Европе. Оно располагается в западной Норвегии, в районе Хардангер, на высоте 1200-1600 метров над уровнем моря. Плато раскинулось на площади около 8 тысяч квадратных километров, из которых порядка 3,5 тысяч квадратных километров отведено Национальному парку Хардангервидда. Здесь обитает самая многочисленная популяция северных оленей в Европе. Вблизи плато расположены высочайшие вершины Норвегии: Халлингскарве (1933 м), Гаустатоппен (1883 м), Хардангерьокюлен (1876 м). Здесь преобладает равнинный ландшафт, но есть и горы. На западе гористая часть плато плавно переходит в узкие долины и Сёрфьорд, а на северо-западе лежит один из крупнейших ледников Норвегии — Хардангерьёкюлен. В центре плато лежит гора Хортейген. Она, по праву, стала главным ориентиром, возвышаясь на 1690 метров над уровнем моря. Ее видно практически с любой точки плато. Возраст горного плато исчисляется миллионами лет, здесь до сих пор сохранились древнейшие ледники. Некоторые мелкие реки Хардангервидды образуют разной высоты водопады, самый крупный из которых - Вёрингсфоссен (134 метра). Летняя температура на плато - не выше 15 градусов по Цельсию, зимой бывает и ниже минус 20-ти». –так вот скупо дает характеристику путеводитель. Здесь практически не прекращаются сильные ветры, погода неустойчивая и труднопредсказуемая. Путешественников привлекает девственная природа, красота и спокойствие этих мест. Летом Хардангервидда наилучшим образом подходит для совершения туристических походов, сплавов по горным рекам, а зимой сюда съезжаются любители горнолыжного спорта. Можно было бы и закончить достаточно скудное описание плато, которое раскинулось перед нами. Была мысль вообще ничего о нем не писать: вот сходим, покорим пару вершин, пройдем хотя бы километров  двадцать, вот тогда… Но жизнь подсказала, что нужно включить в свой цикл рассказов о провинции Телемарк  хотя бы краткий очерк. И причиной этому явилось прочтение книги известного норвежского биографа Тура Буменна –Ларсона  «Амундсен». Я бы сказал, что это дотошная биография. Но к данному очерку она имеет лишь отношение в том плане, что  плато известно тем, что всемирно известные исследователи Арктики Руаль Амундсен и Фритьоф Нансен использовали Хардангервидда в качестве полигона для подготовки ко многим экспедициям.
До того как через плоскогорье Хардангервидда проложили железную дорогу на Берген, оно было настолько глухим местом, что зимой туда практически не ступала нога человека.
Первым подвигом Фритьофа Нансена был как раз переход на лыжах через это плато в 1884 году.  Не стал исключением  и еще никому не известный Руал Амундсен, бредивший арктическими экспедициями и боготворивший Нансена. Неудивительно, что перед началом экскурсии юный Амундсен и два его товарища сходили в фотоателье и запечатлели себя в походной экипировке.
Этот лыжный поход, маршрут которого пролегал от озера Крёдерен до Могена на Хардангерском плоскогорье, с возвращением через известную своими лыжниками провинцию Телемарк, стал для Амундсена знакомством с зимним пейзажем, напоминавшим полярные края. Бесспорным предводителем похода был знаток лыж и журналист Лаурентиус Урдал, который мог наилучшим образом ввести будущего полярника в теорию и практику лыжного спорта.
3 января 1896 года будущий полярник снова направляется на Хардангервида, но в этот раз сопровождать его должен брат Леон.
Братья намечают пересечь плоскогорье с востока на запад, но, заблудившись, ходят по нему кругами. Поход превращается в борьбу за выживание. Сражение со смертью, которое выдержал Руал Амундсен на Хардангерском плоскогорье, ничуть не уступает тому, которым через тридцать два года завершится его карьера полярного путешественника.
«Среди ночи я проснулся. Я лежал на спине, прикрыв глаза правой рукой с повернутой наружу ладонью, как обычно спят утром, чтобы не мешал свет. Мышцы у меня затекли от неудобного положения, и я инстинктивно попробовал пошевелиться, однако был не в состоянии сдвинуться хотя бы на дюйм, ибо буквально вмерз в сплошную ледяную глыбу. Я делал отчаянные усилия освободиться, но без малейшего успеха, я стал звать своего спутника, но он, конечно, не слышал меня».-
Так описывает Амундсен в автобиографии драматическую кульминацию похода. Измотанный голодом и бесконечным напряжением сил, он с вечера вырыл себе в снегу укрытие и залез спать в него. За ночь температура резко упала. Теперь у Руала оставалась единственная надежда — на спутника.
«Очнувшись, я услыхал приглушенные, слабые звуки. Значит, спутник мой не был в плену. Вероятно, накануне он не зарылся в снег из-за полного упадка сил, вызвавшего у него равнодушие ко всему. Так или иначе, но это обстоятельство спасло нас обоих». –продолжает делиться своими откровениями известный полярник.
В  своей книге Руал Амундсен по-прежнему считает эпизод на Хардангервидда едва ли не самым рискованным за свою полную опасностей жизнь.
Амундсен подробно изложил все обстоятельства  сразу после возвращения. В газете «Фредрикстад блад» печатался с продолжением его рассказ под заголовком «Полный приключений поход братьев Амундсен через Хардангерское плоскогорье» — самое первое из описаний амундсеновских походов.
Через много лет Амундсен еще раз пересечет Хардангерское плоскогорье с востока на запад на …поезде. Он  направляется в Берген по железной дороге, недавно проложенной через Хардангерское плоскогорье. «Поездка среди гор производит неизгладимое впечатление», — пишет он в письме брату Леону 24 июля 1908 года. По этим самым горам братья плутали двенадцать лет назад. Теперь там тянутся рельсы. «За короткое время мы перенеслись из многоцветного летнего пейзажа в царство льда и снега, в первозданную природу, чего мне не приходилось наблюдать ни в одном поезде. Эта дорога — чудо техники». Здесь инженерное искусство победило зиму».
Плато давлеет над местностью Телемарка. На какую бы ты вершину не поднялся, на тебя будет исподлобья смотреть плоскогорье Хардангервидда.  Оно часто закутано облаками, но нам повезло, так как стояла великолепная багряная осень,  и плоскогорье раскинулось перед нами во всей своей первобытной красоте.
Нужно было обладать воображением, что мы не  где-нибудт в провинции Финмарк за полярным кругом. Что мы на юго-востоке Норвегии в провинции Телемарк. Но перед нами раскинулись картины горной тундры. Осень в тундре. Навряд ли вы найдете места красивее чем ранняя осень в горных районах. Травы, кустарники только успели распуститься, зацвести, как суровые ветры тундры безжалостно тушат пожар поздней весны. Кажется, морошка, пушица, кипрей застыли в недоумении в своих красочных нарядах, а, смотришь, над их хороводом нависла темная туча, которая разродится, нет не ливнем, а мелкой злой снежной крупой.
Но нас ждал теплый безмятежный осенний день. Вдоволь нагулявшись по музею, мы зашли в кафе, которое по воле архитектора нависло над озером и давало полную перспективу просмотра окрестностей. Вдали синел Хардангервидда. Мы и ранее были знакомы с его пейзажем, забираясь на вершину Гаустотоппен.
 На водной глади синего озера появился небольшой теплоходик. Без того не велик размером, с высоты он  казался спичечным коробком. На палубе теплохода с помощью бинокля  можно было разглядеть пассажиров. Не туристов, конечно. В это время в таких местах праздности не место. На палубе разместились бродяги, одержимые  проехать на одну их дальних баз плато, после чего двинуться в обратный путь от одного приюта к другому. Мы искренне позавидовали этим робинзонам, но нынче у нас другая программа, а на следующий год…как знать, может,  и мы под песню «пора в дорогу, старина, подьем пропет, ведь ты же сам мечтал увидеть, старина…» пойдем покорять вершины плато Хардангервидда.

Снова горы
Становится привычным пейзаж с непременным участием вершины Гаустотоппен. Мы ее видели разную, эту вершину. Четкими контурами, врезавшимися в высоту голубого неба, хмурую, закрытую плотными облаками. Исполосованную осенними дождями, когда  склоны, казалось, пульсируют от внутреннего напряжения. Видели и языки ледников, сползающих с крутых склонов. И вечная тяга всех путешественников мира -_подняться еще раз,  всмотреться в даль, до рези в глазах, прикрываясь капюшоном от жестокого ветра, но увидеть раскинувшуюся, насколько хватает глаз, горную Норвегию.
Таков человек. У него, особенно если есть хук  горного туризма, постоянный зуд по восхождению. Пусть это не Эверест, а соседняя с Гаустотоппен вершина, но и та должна быть взята. И вот, закинув за спину рюкзак с непродуваемой курткой, которая спасет тебя от всепроникающего ветра и флягой с водой, ты бредешь, экономя силу по склону. В начале пути это будет изломанный березняк, стоящий в болотине от горных ручьев. Переплетенные корни вцепившихся в камень берез образуют каскады небольших водопадов из дождевой воды. Приятное журчание заставляет затаить дыхание и остановиться. После короткой паузы снова движение вверх. Обходим бочажки темной воды. Невольно задумываешься, как озерцо держится на крутом склоне. Над одним таким ковшичком  навис камень покрытый лишайником. Его отражение было столь совершенным, что лишь редкие капли, спадавшие с него, давали понять, что передо мною не зеркало, а вода. После каждой капли расходившиеся круги совершали короткие пробежки к краям миниатюрного водоема, и вновь собравшись в месте своего рождения, исчезали, стараясь не напоминать больше о своем волнении.
Затем наступит черед хмурого худосочного ельника. Он неутомимо взбирается на скалы. Рядом с тропинкой, выбитой башмаками неугомонных туристов прыгает по камням речка, напевая что-то веселое, игривое.
Рывок, и ты, пройдя едва заметный раздел между лесом и тундрой,  оказываешься в царстве горной тундры. Царства мха и лишайников. Зеленый мох, в изобилии растущий в ельнике, на глазах седеет, становится лишайником. И снова озеро, только не темноглазое, а глубокое синеокое. Лежит, свернувшись калачиком возле базальтовой скалы в обрамлении белесой пушицы. И деревья на берегу, как остовы, выветрены до белизны. Горная тундра седеет на глазах.

 Вот и гурий (пирамида из камней), сложенная туристами, прошедшими ранее. Приваливаешься к нему спиной с подветренной стороны и замираешь, разглядывая окрестности. Высота еще не велика, каких-то тысяча двести метров, но это высота и под ногами у тебя разломы долин, озера, которые затаились в подошвах гор. Город Рьюкан совсем рядом, спрятался в глубоком ущелье, а впереди хмурые просторы плато Хардангервидда.
Вспоминаем, что цель еще не достигнута. Снова вперед. С удовлетворением отмечаем, что не нужны палатки и спальники, идем налегке, а это много. Созерцаешь базальтовые скалы, испещренные, словно иероглифами, кварцевыми выходами. Лишайник,  нахально, словно раковая опухоль, расползся по гладким валунам, создавая чудную малахитовую мозаику. Идти стало гораздо легче, ибо идем по склону горы. Вот, она Орнениппа, вершина, что в переводе на русский означает «Орлиное гнездо». Но по контуру вершины, четко выделяющемся на фоне прозрачного, непривычно лазурного неба, она больше похожа на треуголку Наполеона.  Она, треуголка, слегка сдвинутая,  поддразнивает тебя, что вперед, парень, вперед… Попробуй, достань… Склоны треуголки оказались настолько крутыми, что местами приходилось подтягиваться, чтобы взобраться на очередную складку. - Достанем! – пыхтим мы, -Куда  денемся!  Запыхавшись, переваливаемся через крутой карниз и закатываемся на вершину Орлиной горы.  Она плоская, даже слегка вогнутая, так что лежишь как на продавленном диване. Руки – ноги раскинуты, глаза – в небо. Хо-ро-шо! Удивительное дело: ты лежишь и смотришь на плывущие облака, а кажется, что ты воспарил, раскинул ноги –руки на четыре части света и застыл, разглядывая раскинувшуюся под тобой страну. И облака, это уже не облака, это стада овец беспечно пасутся по зеленым склонам.
Природа Норвегии прекрасна  видами, которые задевают чувства. Их невозможно забыть. Как часто не забывается красивое лицо человека, так и места в Норвегии незабываемы. Больше того, они проникают внутрь и впечатления от увиденного живут в тебе долго. Природа Норвегии как хрустальная призма, она действует магически на твое мировоззрение, вносит ясность и чистоту.
-Звук бегущих горных речек и звон овечьих колокольчиков.- может вполне быть гимном этой страны – пришло мне в голову при спуске.

Озеро Тутак
Неожиданно перед нами разлилось озеро. Мы уткнулись в карту и сердце замерло.  Озеро Тутак. Оно связано с известным художником Теодором Северином Кительсеном, непревзойденным художником троллей и прочей нечистой силы, которой так богата Норвегия.
- « Озеро Тутак  редко замерзает до Рождества…»- сообщает нам  писатель Теодор Кительсен и поэтому окутано множеством легенд и быличек. Основная легенда, сообщает он, что озеро образовалось из-за того что йотун (великан) уронил молот и рассек землю. А, может, рассердился на кого- то и ударил по земле, да так, что рассек ее очень глубоко. Кто его знает. Ученые бьются над названием озера, так как он напоминает удар веслом: Ту-так, ту-так.
«Озеро расположенно на высоте 687 метров над уровнем моря. Площадь около  37  квадратных километров.   Общая длина береговой линии  70,48 км.   Расположено на высоте 687 м над уровнем моря. Данное озеро является 10-м по глубине озером Норвегии. Наибольшая глубина 306 метров. То  есть озеро глубокая расщелина». – вещает скупой путеводитель. Озеро, начиная от названия, подернут дымкой сказочности. Даже название его и то поэтизировано: Ту-так, ту-так, словно веслом гребешь. Озеро редко замерзает и этим он будоражит умы как самих норвежцев, так и туристов, которые добираются к нему. Поэтому существует много легенд о этом озере. Одна из них.
...  А вот история о том, как человек помог троллю. Это случилось в Винье, что в Телемарке. Там есть озеро Тутак, которое редко замерзает до Рождества. У этого озера, на хуторе Во, жил-был мужчина, его звали Дюре и о котором говорили, что он не боится ничего на свете.
Однажды в рождественский вечер народ  услышал вой и крики с другой стороны озера. Люди испугались, а Дюре спокойно спустился к озеру, чтобы посмотреть, что там случилось. Он сел в лодку и поплыл туда, откуда слышались ужасные звуки. И хотя было темно, он догадался, что это выл огромный горный тролль, но видеть его не видел.
У тролля же было очень хорошее зрение, поэтому он тут же спросил, кто это к нему плывёт.
— Я Дюре Во, — ответил Дюре и поинтересовался, из каких мест тролль пришёл в их край.
— Из Осхауга, — послышался ответ.
— А куда ты направляешься? — снова спросил Дюре.
— В Гломсхауг к моим невестам. Ты меня не перевезёшь? — сказал тролль.
Дюре согласился, но, как только тролль залез одной ногой в лодку, та начала тонуть.
— Эй ты, громадина, полегче! — крикнул Дюре.
— Хорошо, — ответил тролль.
Когда они переправились через озеро, Дюре попросил:
— Покажись мне, дай посмотреть, насколько ты огромен.
— Нет, я тебе не покажусь, — сказал на это тролль. — Но я оставлю тебе кое-что на память в лодке. Рано утром Дюре спустился к озеру посмотреть, что же оставил тролль. В лодке он нашёл большой палец от его рукавицы. Он забрал его домой  и измерил: тот был настолько велик, что вмещал в себя четыре шеппе (Шеппе — старинная норвежская мера объёма. Соответствует примерно семнадцати литрам). Эта быличка была переработана Кительсеном и снабжена, по обыкновению, иллюстрацией.
Заезд в Рауланд
Наш путь лежал к городку Рауланд. Это известный своим деревянным зодчеством населенный пункт. Он напоминает  музей под открытым небом. Сюда приезжал знаменитый сказочник Турбьерн Эгнер, чтобы изучить наследие деревянного зодчества и сделать зарисовки. Добавляет колорита городу старая церковь, одна из древних по всей Норвегии. И дома. По улицам Рауланда можно ходить часами. Норвежцы очень трепетно относятся к своему истрическому прошлому. Им не нужны законы, обьявляющие ту или иную местность заповедной зоной. Здесь каждый дом заповедная зона. Если вас пригласят в дом, то вы обомлеете от обилия изделий ручной работы. Им место в краеведческом музее,  а этими предметами пользуются.
Специалистов несомненно заинтересует резьба и роспись домашней утвари. Это русемалинг. Но почитатели русской старины будьте спокойны, эта резьба и роспись испокон веков, а точнее с 1760 года использовалась в народном творчестве и обязана своему возрождению Улафу Ханссону., известному норвежскому художнику. .  Росемалинг, или «цветочная живопись», — это стиль декоративной народной росписи, в которой центральным мотивом являются стилизованные изображения роз и других цветов. Такая роспись отчасти напоминает нашу «гжель» и «хохлому».
Если повезет, то сможете посидеть в кресле, вырезанном из цельного куска дерева. По его резьбе можно читать историю этого места. Впечатление дополнит  дверца на печке и та будет необычной - на ней будут плясать юноша с девушкой на фоне гор.
Север провинции Телемарк  богат традициями деревянного зодчества и по пути туристов часто встречаются местные музеи под открытым небом.
«Все с детства помнят русские народные сказки с иллюстрациями избушек на курьих ножках, сказочных резных избушек, деревянных церквушек с каскадами резных деревянных кровель, различных башенок и шпилей. Все эти замечательные образы были позаимствованы русским народным творчеством у старинного деревянного зодчества Норвегии». – ни мало ни много, а именно так вещает статья в путеводителе о норвежском деревянном зодчестве. Соглашаться или нет, это дело каждого.
Глядя на то, как умело обращались предки норвежцев с резцом и куском дерева, невольно перестаешь верить историкам, утверждающим, что все элементы резьбы почти ритуальны и несут смысловую нагрузку - нет, все это вторично. В первую очередь ты видишь мир, где живет душа мастера. Мир той души, в которую так часто заглядывали гордые хмурые скалы и снежные вершины величественных гор. В которую зелеными прозрачными глазами смотрели фьорды и которую омывали кристальной водой холодные буйные горные реки. Той души, родным братом которой приходится свободный свежий ветер открытого моря.  Уходить от этих домов, стоявших у подножия гор, не хочется. Не проезжайте мимо Рундалла.
Путь на Ставангер
Мимо нас, как узоры в калейдоскопе, проносились картинки Норвегии. Это и красивые дома, словно спичечные коробки брошенные на живописных лугах, и низвергающиеся с вершин гор искрящиеся  водопады, дробящиеся в низу на миллиарды капель, каждая из которых несла в себе солнце. Сочащиеся из придорожных скал и камней застенчивые родники, орошали  луга и пастбища, чередующиеся с лесами вдоль дороги.  Это и упрямые гранитные лбы, грозно выпирающие на дорогу. Всего много в Норвегии.
Каскад озер сменялся языками фьордов, ползущих с моря. Они причудливо извивались, создавая живописные бухты и острова. Затем внезапно заканчивались, уступая место пойменным лугам.
Еще недавно светило солнце, и прозрачная голубизна неба радовала глаз. Даже легкие кучковатые облака, застенчиво теснящиеся на краю небосвода, не могли навеять мысль о сменяемости погоды. Дорога охотно разматывала серый рулон шоссе перед бампером автомобиля.
Шло время, начинало смеркаться, но легкие прозрачные сумерки не могли испортить восприятия. Дорога пошла вверх, но мотор даже не напрягался, ровно работал, преодолевая  подьем.
 Посерело небо, покрываясь перистыми пепельными разводами. Это уже что-то. Даже в учебнике географии пятого класса было прописано, что перистые облака – к непогоде. Так и произошло: ненастье быстро затянуло небо серым покрывалом, которое встряхнул внезапные ветер, да так, что из него как из мешка посыпались острые, как сапожные гвозди, капли дождя. Они буравили еще недавно гладкую поверхность озера, оставляя неровные оспины. Дождь угрюмел и  не собирался останавливаться. Вечный союзник непогоды ветер погнал ребристую волну по озеру. Испуганно зашелестела осока у берега.  Обнажились камни у берегов, обычно скрытые водой. И вот уже это не камни, а головы озерных троллей и осока, это не осока, а зеленые космы водяных чудовищ. Ветер пустил их по ветру и они, словны змеи, шевелясь и перевиваясь, вгоняли в суеверие. Норвежцы правы, троли в их стране везде. Их и искать не нужно, они сами в глаза лезут. Стоило посмотреть на ближайшую гору, где ветер таскал за космы березы как  в глаза бросился внезапно открывшийся профиль носатого бровастого хозяина гор – горного тролля. Сменилось направление ветра, успокоились кусты,  березы привели в порядок свои прически. И исчез тролиный профиль. На его месте колышутся, перешептываясь друг с другом, ивы, березы. Солнце, застигнутое непогодой, на прощание осветило бледно – розовыми лучами верхушки выступивших на горизонте гор, На мгновение показалось сказочное царство Сурия – Мурия и исчезло, оставив после себя желтоватый след. Сумерки становились плотнее, угрожая накрыть темнотой шоссе. Но дорога сделала внезапный поворот и перед нами выросли приземистые, с нахлобученными на глаза - окна шапками крыш, густо поросших травой, традиционные норвежские жилища с модным названием «хитта». Приехали. Мы оказались в сердце известного своей суровой красотой фюльке Телемарк, который воодушевлял древних скальдов слагать саги и поэтов сочинять о  стихи. Но все красоты горы Гаустатопена, города Рьюкон, плато Хадангервидда мы увидим завтра. А сегодня –спать.
Утро нас встретило дождем. Но не унылым, монотонно стучащим по подоконнику. Нет. Дождь был радостным,  не удручающим, наоборот. Своим дробным стуком он кричал о радости жизни. Его капли бились в окно, разлетались на десятки маленьких солнц. Ничего не оставалось как выйти на улицу и подставить лицо этой небесной благодати.
Дождь падал на зеленые луга, напитывая их живительной влагой. Орошал и тут же скатывался с чистого белого руна овец в изобилии пасущихся на горных пастбищах. Издали он напоминали клочки ваты, разбросанной по изумрудно-зеленому полотну. Клочки медленно передвигались под стать облакам,  благодушествующим на небосклоне.
Упитанные бело-рыжие коровы вальяжно подходили к краю пастбища, для страховки загороженного слаботочной проволокой, и томно смотрели на нас своими коровьими глазами, лениво пережевывая жвачку. Убедившись в отсутствии угощения, они глубоко вздыхали, разрешали себя почесать и уходили в глубь луга к деревьям. Там они грузно ложились и предавались нирване. Как правило, рядом находился хутор. Это несколько строений, к которым идет отворотка от основной магистрали. Да, именно так. От федеральной, можно  сказать, трассы идет  ответвление на одинокий хутор. Фантастика? Для нас, да, для Норвегии - норма. Перед домом аккуратно выставлены машины, необходимые фермеру. Да вот и он, мужчина в чистом комбинезоне, вышедший из длинного, покрашенного красной краской, сарая. Хотя  сараем помещение можно назвать с натяжкой: окна, обрамленные белыми наличниками,  приветливо приглашают заглянуть вас. А это всего навсего хозяйственная постройка. Немноголюдно  на хуторе. Только вездесущие козы забрались на земляную крышу сарая и тупо рассматривают проезжающие машины. Уверен, что и гости здесь нечастые. Не по тому, что норвежцы не гостеприимные. Это хутор, куда просто  не поедешь. Но дом выглядит так, словно его только что покрасили, намыли и высадили цветы, которые буйным цветом затянули веранду,  теснятся на клумбах и выглядывают из окон.
По другую сторону дороги плескался фьорд. Он ничем не напоминал те грозные фьорды описанные писателями. Фьорд был больше похожий на ласкового котенка, который играл с прибрежными камнями в ладушки.  Просто в этом месте фьорд заканчивал свой земной путь, сворачиваясь небольшой бухтой. В него втекал небольшой веселый ручей, сбегающий с гор. Посему вода у берега почти пресная и  прозрачная настолько, что видна рыба. На поверхности такого водоема кажется кощунственным любой мусор. Но можно быть спокойным: вы его не увидите.
Проезжая мимо плато Хардангер,  поймешь почему в стране много  писателей и поэтов. Да нельзя жить здесь равнодушному человеку! Как бы ни был занят своими мыслями человек, но и он остановится на минуту и посмотрит как садится вечернее солнце, разбрасывая последние лучи по вершинам серых, казалось бы угрюмых и суровых, гор. Ан нет. И те на мгновение окрасятся розовым светом, и перед вами возникнет сказочная страна, страна троллей, валькирий. Страна Сурия – Мурия. Вспоминаешь  сборник иллюстраций  Теодора Кительсена и убеждаешься, что все свои картины художник видел наяву. А если имеешь капельку фантазии, а у  художника ее хватало с лихвой, то сказки И саги Норвегии заиграют во всей своей красе.
Проезжая по Телемарку, мы пересекли небольшой городок Рауланд  с причудливой архитектурой домов. Что за фантазия жила в головах безымянных строителей! Как они воплотили свои замыслы в крышах, окнах этих удивительных домов. Сюда приезжал известный сказочник, писатель Турбьерн Эгнер, чтобы зарисовать это чудо рук человеческих. Здесь он черпал вдохновение для   своих сказок.
Невозможно оторвать взгляд от вершины Гаустотопена, теряющейся в небесных хлябях. Здесь, у подножия горы, заполярный пейзаж. Это огромные валуны, словно притащенные ледниками, голубые глаза озер, уютно свернувшихся  в низинах между сопок. По зелено –ржавой болотистой траве разлетелсь пушица, словно одуванчики. Скромно поблескивает бусинками глаз созревающая морошка. Но впечатление ошибочное: это не заполярье, это юг Норвегии, с той лишь особенностью, что мы стоим на плато высотой полторы тысячи метров над уровнем моря. Задрав головы пытаемся рассмотреть кручи гор, надежно укутанных облаками. На вершинах лежит снег. Он прошлогодний, но таять не собирается и поплнится новым, который не за «гороми». Невольно ежусь, представляя как же там холодно, на высоте около трех тысяч метров.
Затем крутой, вызывающий замирание сердца спуск к гоороду энергетиков Рьюкану, протянувшемуся своей главной улицей  вдоль речки. Как странно смотрятся здесь, в глубине норвежских гор, жители которых прародители скоростного спуска на лыжах,  пакистанские  девушки, в хиджабах, неспешно вышагивающих по тратуарам  удивительного города. Навряд ли они дежурные у пультов гидроэлнктростанций и монтажницы- высотницй.    Удивляет терпение  жителей удивительных городков  в Телемаркекоторые  спокойно проходят мимо сидящих рядом с уникальной церковью Рюлдалла,  нищенок - румынок.
Небольшая остановка в местечке... где мы «покорили» знаменитое плато Прейк столен, возвышающееся на 604 метра над поверхностью фьорда. Стоя на столообразной  вершине испытали восторг, равный восторгам парашютистов, когда подползая к краю, видели далеко внизу игрушечный кораблик. Человек не птица и нет большего желания отползти от обрыва. Словно фортштевень корабля нависло плато над фьордом, величественно, широко заходящем в глубь материка. Сегодня тихо, нет ветров, которые могут с бешеной скоростью словно серфингисты пронестись над гладью залива. Тогда берегитесь горы. Словно викинги-бессерки набросятся волны на прибрежные скалы, в бессильной ярости грызя их уступы. Но прибрежные скалы, веками закаленные такими набегами, с хладнокровной презрительностью сбрасывают непрошенные волны со своих плеч, предоставляя им самим захлебываться в собственной пене. Сегодня тихо, только мелкий дождь,  постоянный спутник высокогорья, накрапывает,  делая только что прозрачный горный пейзаж  туманным миражом, словно его коснулась кисть импрессиониста. Долго стоим, пора уходить. Спуск ничуть не легчепольема, ибо по камням как нелегко забираться, так и сложно, да и не безопасно спускаться. Но все позади. Стоя на ровном месте закидываем головы вверх и в который раз удивляемся высоте и кажущейся непреступности вершины. А мы дошли «и грянут волны в парапет и зазвенит баштаг как первая струна» - вспомнилась мне старинная песня неуемных бродяг, туристов, которым тошно сидеть на одном месте.
Каким же вкусным был традиционный норвежский ужин из   рагу баранины с картошкой. Засыпая память подсовывала картинки пути: бревенчатые гати по болоту, неуклюжие ступеньки из базальтовых глыб, и подьемы, подьемы...
Снова утро. Оглянувший на расплывшийся в тумане корабельный форштевень плато, мы берем курс на запад. Мы не прощаемся с покоренным плато, мы говорим ему «до свидания».
Скоро мы ехали по дороге, повторяющей изгибы огромного залива, переходящего в море. Перед  нами раскинулся архипелаг островов, на которых раскинулся город нефтяников – Ставангер.